Шаг в бездну Муравьёв Константин

– Я хочу, чтобы милиция оставила меня в покое и чтобы мои сотрудники перестали коситься на меня с подозрением, вот и все.

– Хорошо, идите, я разберусь, кто тут прав.

С некоторых пор Анатолий Петрович Чистяков взял за правило прослушивать все разговоры своего партийного босса Купцова, а не только подозрительные. В этот день он не ждал ничего интересного, подумаешь, прием граждан по личным вопросам! Придут бабули жаловаться на местную администрацию или многодетные мамаши требовать жилплощадь. Но когда он прочитал список записавшихся на прием, который услужливо предоставил ему завербованный референт, что-то привлекло его внимание. Вот Лебедев А. А., по предварительной договоренности. На всякий случай, Чистяков решил послушать разговор сам. Он уселся в кресло, надел наушники, отослал дежурного покурить и не поверил своим ушам! Удача сама плыла в руки. Мужик что-то вкручивал Купцову про зятя, какую-то совершеннейшую фигню, а тот, вместо того, чтобы гнать его в три шеи, слушал внимательно, не перебивая! На середине разговор вдруг прервался. Что такое? Ну, надо же, Купцов даже провел мужика в заднюю комнату, видно, догадывается про микрофон. Но Купцов, человек советского прошлого, явно недооценивал западную технику. В маленькой комнатке Анатолий Петрович тоже недавно установил микроскопический микрофончик, который привез по его личной просьбе приятель, уже много лет работавший при русском посольстве в Бельгии. Так-так, Николай Степанович, рыльце-то у вас в пушку, копнем-ка мы вашего зятька.

Он уже вызвал своих ребят, чтобы дать им соответствующее задание, но тут раздался телефонных звонок.

– Анатолий Петрович? Купцов беспокоит.

Вот черт, не успел подготовится к разговору!

Лебедев был в списке на прием последним. Николай Степанович сказал референту, чтобы не беспокоили, прошел в заднюю комнату, сел в кресло и задумался: что же все это означает? Материалы Лебедева лежали перед ним на столе. Чушь какая-то. Пришел мужик на прием, наговорил с три короба. В прежние времена он бы за такое из этого кабинета не вышел, вызвали бы санитаров – и в спецпсихушку, а там наколют таким дерьмом, что забудешь, кто ты есть и как зовут, а не то, что в Смольный бегать жаловаться. Сейчас нельзя: гласность. Мужик-то наверняка подстраховался, не полный же он дурак. Может, и удастся замять всю эту историю, а все равно лишнее внимание к его, Купцова, персоне привлекать сейчас ну никак нельзя. А хуже всего было то, что в глубине души он этому мужику поверил, то есть он допускал, что какая-то доля правды во всем этом есть, что зять его каким-то боком во всем этом замешан, про этого говнюка он во все поверит. Ох, чувствовал он, ох, чуяло его сердце, что неладно все будет. Когда Ленка вдруг через месяц после Ялты заявила, что выходит замуж, они с женой прямо обалдели, а он, еще не видя этого парня, сразу понял – проходимец. А уж когда узнали, что сам он родом черте откуда да моложе Ленки на семь лет, так тут уж даже до жены все дошло. Ленку, Ленку он пожалел. Как кричала она им с женой вся в слезах! Я, говорит, когда по вашему выбору замуж вышла в восемнадцать лет, ничего, кроме горя не видела. Повозились бы вы с пьяницей и наркоманом, как я, все лучшие годы, всю молодость. А теперь еще калека, кому я нужна? Знаю, что не за мои красивые глаза он на мне женится, ну и что? Ты ему поможешь в работе продвинуться, карьеру сделать, а у меня зато муж будет.

Он-то сам твердо держался, жена слабину дала, уговорила его потихоньку. Давай, говорит, пусть попробуют, поживут тут, у нас на глазах, в случае чего – сразу его вон! Ох, не в добрый час он согласился! Как увидел этого красавчика, сразу понял, что подлец. И отказался что-нибудь для него сделать пока три года не пройдут после окончания института. И все три года этот Андрей у него прямо как бельмо на глазу! А Ленка довольна им вроде, тещу, жену его, этот Андрей прямо обольстил, она на него не нахвалится, с внуком только они не ладят, внук его тоже терпеть не может, как и сам Николай Степанович.

Что же теперь делать? Что же этот паразит там натворил? Ну, про баб его Николай Степанович сразу поверил, это и к гадалке не ходи, с такой-то рожей бабы на нем сами виснут, а вот про все остальное неужели этот тощий хмырь не врет? К кому же обратиться? К новым своим знакомым, к Матвею Ивановичу – это уж совсем идиотом надо быть, чтобы такой козырь против себя ему давать. И потом, Кастет все проблемы решает только одним способом: убить. А ему хоть и не жаль своего зятька, ну вот ни капельки, но убийства в своей семье ему тоже не надо. Начнутся расследования всякие, кто да что, а его начальство возьмет да по-тихому и уйдет его на пенсию, а зачем он тогда Кастету нужен, без связей? А знает он много, так что Кастет не даст ему спокойно на пенсии пожить.

А что, если оставить все как есть? Но вдруг этот Лебедев хоть наполовину прав? Убийцу в семье держать? Это сейчас он тихий, потому что полностью от него, Купцова зависит. Но ведь всякое может случиться, он может заболеть, не сможет больше работать. Конечно, кое-что у них с женой накоплено, квартира есть, дача хорошая, но ведь это все для внука, дача уже сейчас внуку завещана, но как же так? Николай Степанович ощутил вдруг холод в груди: он испугался за внука.

Положив под язык таблетку валидола, он решил позвонить Толе Чистякову и осторожненько попросить его выяснить все про этого Лебедева: кто это такой и кто может за ним стоять? Знакомы они были с Чистяковым очень много лет, родились и выросли в одном маленьком городе, и Николай Степанович в свое время не раз умел вовремя замолвить словечко за Чистякова, так что сейчас Толя не откажет ему в личной просьбе. Чистяков сразу же ответил, как будто ждал звонка. Поговорили о том, о сем, потом вроде бы между прочим Купцов изложил свою просьбу. Чистяков все сразу уяснил и согласился, не задавая лишних вопросов, а Николай Степанович был так обеспокоен этой историей, что даже не удивился такой покладистости.

Ожидая Сан Саныча, Надежда не находила себе места. Она пришла с работы, машинально покормила Бейсика, машинально приготовила что-то на ужин, а когда все дела кончились, просто стала бегать из комнаты в кухню, так что Бейсик даже обиделся, потому что она мешала ему смотреть телевизор. Надежда села на диван, взяла кота на колени, погладила, но Бейсик вырвался с негодующим мявом, выскочил из комнаты и уселся на коврик в прихожей, выразительно поглядывая то на дверь, то на Надежду.

– Ой, Бейсик, я сама не дождусь, когда он придет. А ты в последнее время меня и за хозяйку не считаешь: ждешь только Сан Саныча, мурлычешь только ему, спишь на диване только с его стороны, а Алену ты совсем уже забыл?

Бейсик дал понять, что Алену он не забыл, но Алена далеко, а Сан Саныча он видит чаще, и по большому счету Сан Саныч относится к нему даже лучше, чем Алена. Надежда услышала шум подъехавшего лифта и открыла дверь, не дожидаясь звонка. Это был он: целый и невредимый, и даже веселый.

– Привет, а вы что, так и сидите в коридоре?

– Так и сидим с Бейсиком на коврике. Ну что там, Саша?

– Сейчас все расскажу, только поедим, а то у меня аппетит на нервной почве.

Надежда метнулась в кухню, мысленно ругая себя: чем время попусту тратить на ожидание и разговоры с котом, могла бы что-нибудь вкусное приготовить, нет, не выйдет из нее путной жены. Она остановилась на месте, пораженная этой мыслью: он ведь ей этого еще и не предложил, а она уже собирается, но некогда было раздумывать долго: голодный мужчина не должен находиться в таком состоянии дольше трех минут, иначе он становится опасен.

За ужином он ей все рассказал в подробностях: и как Купцов слушал его хмуро, но не перебивал; дал понять, что не верит ни одному его слову, но тем не менее даже провел из кабинета в маленькую комнатку сзади и в конце обещал разобраться во всем, и отпустил его подобру-поздорову.

– Ну, и что ты обо всем этом думаешь?

– Знаешь, Саша, все-таки он тебе поверил чуть-чуть, иначе не так бы себя вел. Отношения у него с зятем плохие, Люська говорила. Но, конечно, это ни о чем не говорит, все-таки я за тебя очень волнуюсь. А что мы теперь будем делать?

– Новый год будем встречать. Ты не забыла, что Новый год через три дня?

– Так скоро? Ой, правда, а я действительно забыла.

– Вот-вот. Знаешь, у тебя где лежат те две копии документов, что я Купцову носил?

Она принесла ему бумаги.

– Давай-ка мы их выбросим и забудем на время про всю эту историю. Куда пойдем Новый год встречать? Пашка Соколов с женой зовут, хотят с тобой познакомиться, или можно к моей сестре двоюродной, там родственники уже в догадках теряются, с кем это я живу.

– Да, мои тоже звали, родственники скоро лопнут от любопытства, чей это приятный мужской голос им по телефону так вежливо отвечает. Только знаешь, ты веришь в примету, что как Новый год встретишь, так весь год и проживешь?

– Верю.

– Тогда давай к родственникам потом пойдем, первого или второго, а Новый год вдвоем встретим, конечно, если тебе со мной скучно не будет.

– Конечно, не будет, тут же еще Бейсик есть! Надя, ты что, я же пошутил!

– У меня от всех переживаний чувство юмора, кажется, пропало.

– Надя, я согласен с тобой Новый год встречать, ну их всех, этих родственников, а насчет приметы, так я не хочу с тобой только один год прожить, а дальше что?

– Вот об этом мы и поговорим в новогоднюю ночь. Так, дел у меня полно на эти три дня: продукты не куплены, квартира не убрана, а ты уж, будь добр, достань завтра елку.

– Да я и не помню, когда елку покупал, елка же для маленьких.

– Ты что? А Бейсик? Он, знаешь, как любит шары снимать и по полу катать.

– Ну, раз коту развлечение, тогда обязательно достану.

После сцены с Маринкиным письмом Рубцов впал в какой-то ступор, вернувшись домой, он отказался от ужина и лег. Ленка начала было приставать к нему с разговорами, но он так на нее посмотрел, что она быстро отвязалась. Он ни о чем не думал, потом заснул. А утром оказалось, что он ничего не помнит про вчерашний вечер. Он помнит, как пришел за письмом, как включили свет, там была эта тетка, как ее, Надежда Николаевна, а потом он озверел, и дальше все как в тумане. Кто-то помешал ему ударить эту тетку. И что теперь будет? Должно быть, ничего. Письмо? Какое письмо? Он сжег его еще вчера и, как выяснилось, зря, потому что никакой фамилии там не было. Пора уже ему успокоиться и твердо понять: НИКТО НИЧЕГО НЕ ДОКАЖЕТ. Все свидетели мертвы, он свободен. В марте заканчиваются его три года обязательного срока работы молодым специалистом, тесть сказал, что устроит его на работу в аппарат, пока простым инспектором, но это только начало. Тоже, тянул три года, старый боров, все мялся, мялся, не нравился ему он, Рубцов, это ясно. Как будто самому Андрею вся эта семейка нравится! Один пасынок, Колька, чего стоит! Такая сволочь растет, это не представить. А они ничего не замечают. Пятнадцатый год парню, а Ленка все его за младенца считает. Он каждый вечер приходит или пьяный, или накуренный, а дед с бабкой, идиоты старые, все над ним квохчут, ах, мальчик болезненный, устает в школе очень. Ему-то, Андрею, наплевать, но и то как-то Ленке сказал, что забаловали парня совсем, как она тогда на него взвилась! У него, говорит, и так детство было тяжелое с таким папочкой, наследственность плохая. Так вот и думай, раз наследственность плохая, а у тебя сын в пятнадцать лет уже каждый день пьяный, то что из него вырастет? Нет, ничего Ленка не соображает, вроде в той аварии она голову не повредила, а такое впечатление, что мозги у нее начисто отшибло. И теща тоже хороша. Колька у нее деньги таскает, а она его покрывает. И вроде бы у него, Андрея, стал вещи без спроса брать, ох, поймать бы его на месте! Ничего, скоро Новый год, они все уедут на Колькины каникулы на дачу. Тесть не вмешивается в его жизнь, можно будет передохнуть.

Прошло несколько дней, Андрей вел себя незаметно, с этой теткой, Надеждой, старался не сталкиваться, она тоже вела себя тихо. Однажды он пришел домой как-то вечером и захотел послушать музыку. Ленка не выносила шума, поэтому даже пасынок слушал свой тяжелый рок в наушниках. Свои наушники Андрей не нашел, сунулся в ящик поглубже и вдруг обнаружил, что нет и фотоаппарата. В этой семейке относились к нему по-свински, Ленка всячески им помыкала, но на день рождения дарила дорогие подарки, это единственное, что у него было своего в этом доме. Андрей жутко разозлился и вломился в Колькину комнату. Тот сидел спиной к двери в наушниках, но своих, и делал вид, что Андрея не замечает.

– Ты фотоаппарат брал? А наушники? Колька процедил сквозь зубы что-то вроде: «Пошел ты…». Андрей совершенно взбесился, сорвал с него наушники и рывком вместе со стулом повернул к себе.

– Ты куда фотоаппарат дел, гаденыш? – свистящим шепотом спросил Андрей и тут заметил, что Колька смотрит на него какими-то стеклянными глазами.

«Накололся! – мелькнуло у него в мозгу. – Продал мои вещи, достал наркоту и накололся».

Ленка вбежала в комнату, переваливаясь, удивленно моргая.

– Мама! – заорал вдруг Колька. – Мама, чего он пристает, не брал я его барахло, сам задевал куда-то, а сам вяжется, придурок.

Бешенство закипело внутри у Андрея, но где-то вдалеке он услышал скрип двери из комнаты тестя с тещей. Он сжал зубы так, что хрустнуло в скулах, огромным усилием воли взял себя в руки, отпустил пасынка и отвел от него ненавидящий взгляд. Ленка стала причитать над сыном, и Андрей ждал, что она заметит странные Колькины глаза, ведь должна была не раз видеть такие глаза у своего первого мужа, но эта дура ничего не заметила. Когда в дверях появились тесть с тещей, инцидент был исчерпан. Андрей пошел к себе, улегся на диван и стал думать, как бы выбрать удачный момент и сообщить Ленке, что ее сын – наркоман. Но потом его мысли приняли другой оборот, он представил, как на даче собирается компания подростков, и Колька с ними; как они все накололись, а Колька взял да и перебрал дозу. Много ли нужно парню пятнадцати лет? И никто никогда не узнает, откуда взялась такая большая доза. Дачу перепишут на Ленку, и еще одна проблема будет решена. С этими мыслями он заснул, полностью успокоившись. Андрей не знал, что когда он отвернулся от Кольки, тесть уже стоял в коридоре за дверью и успел перехватить его ненавидящий взгляд.

Анатолий Петрович Чистяков быстро дал задания своим ребяткам. Очень толковые ребята, как же он будет без них обходиться в своей работе в коммерческих структурах? Придется новые кадры воспитывать.

Один оперативник зашел в институт, нашел там человека из первого отдела и все выяснил у него про Лебедева. Лебедев А. А. оказался человеком солидным, со всех сторон характеризовался положительно, на работе на хорошем счету, мужик толковый. Характер спокойный, немножко суховат, официален, панибратства не допускает, но и это неплохо. Жена умерла два года назад, жил он с семьей сына, но в последнее время часто видят его с сотрудницей из его же сектора. Она женщина одинокая, серьезная, в институте двадцать лет проработала и ни в каких порочащих связях не замечена. С бывшей секретаршей своей, погибшей Мариной Киселевой, Лебедев действительно никаких личных дел не имел, даже чай она ему в кабинет не приносила. И можно только удивляться, как этот зануда Лебедев сумел что-то выяснить про ее смерть. И еще можно абсолютно точно сказать, что пришел Лебедев к Купцову сам от себя, никто его не посылал, зачем только – вот вопрос.

Что еще про погибшую Киселеву на работе можно узнать? Девчонка молодая, характер задиристый, но с кем попало не шлялась, никто, даже самые досужие сплетницы, ничего худого про нее сказать не могут, если и был у нее кто, про это в институте не знали. На этом оперативник свои дела в институте закончил, только напоследок выяснил кое-что про купцовского зятя. Парень оказался большой ходок по части женского пола. Бабы на него прямо вешались, но никаких скандалов по этому поводу не было. Со стоматологом Ириной Липкиной был у него роман, про это все знают, но Ирина уволилась из института больше года назад. С Володей Тихоновым Рубцов общался последнее время довольно часто, сотрудники это подтверждают. Вот и все, что удалось выяснить, причем только в общих чертах, потому что человек из первого отдела сам толком ничего не знал, а вызвал своих стукачей. Стукачи же у него были все больше немолодые мужики, новых кадров не было. Сейчас к кому-нибудь обращаться с этим делом вообще нельзя, подальше все посылают, совсем народ бояться перестал. А бабы все полные дуры, так сами и говорят: не смогу, говорят, на вас работать, в голове ничего не держится, государственную тайну сохранить не сумею. И как они только высшее образование сумели получить, ведь в голове по полторы извилины всего.

Опер усмехнулся про себя: «Ты сам полный дурак, если за столько лет не догадался, что тебя тетки дурят. Ссориться они с тобой не хотят, ведь подгадить ты им еще ой как можешь, а притворятся дурочками – с них и спросу меньше. Институт закрытый, все помногу лет работают, и твоих стукачей давно уже все вычислили, поэтому я от них ничего путного и не узнал. А обращаться непосредственно к людям нельзя: кто-то протреплется, слухи пойдут, Рубцова этого спугнем».

Побывали ребята и возле заброшенного бывшего общежития физмеха. На двери чердака соседнего дома, стоящего вплотную, висел замок, который, впрочем, легко открывался отмычкой. И тут Лебедев не наврал. Вошли на чердак, перелезли через крышу в заброшенный дом, нашли комнату, откуда девушку выбросили. Милиция, конечно, там поработала, но ничего существенного не нашла. Ходить по окрестностям и опрашивать местных старушек и бомжей не имело смысла: слишком много прошло времени.

Чистяков, выслушав предварительный доклад, поморщился:

– Да, ребята, тут мы прокололись, переходим к убийству Тихонова, ищите получше, должны быть доказательства.

Во дворе дома Володи Тихонова старушек не было: не лето все-таки, конец декабря, мерзнут бабули. Вот одна выползла как раз из нужной парадной собачку выгулять. Что ж, животное ждать не будет, мороз не мороз, а на улицу надо идти. Молодые люди посовещались и решили разделиться: один попробует разговорить старушку, а второй пойдет разбираться в 139-ю поликлинику, где работала стоматологом Ирина Липкина.

Старушка одиноко прогуливалась вдоль дома, поглядывая на окна, но никто из собачников не выходил. Бабуле стало скучно, и она вступила в разговор с симпатичным молодым человеком, который погладил ее песика и правильно назвал породу – тибетский терьер, а не то что некоторые, – болонкой называют. Парень предупредительно поддержал старушку под руку на скользкой дорожке, а когда она, удивившись такой его любезности, поглядела подозрительно, не растерялся и показал документы. Ну что ж, все встало на свои места, человек по делу. Старушка оказалась чистым золотом, она знала всех соседей не только по парадной, но и по дому. Володю Тихонова она тоже знала, а благодаря своей многолетней привычке выгуливать собаку три раза в день, стала просто ходячим справочником по приходу и уходу всех жителей дома и их знакомых. Внимательно рассмотрев фотографию Марины Киселевой, старушка с уверенностью сказала, что видела эту девушку раза два, еще осенью. Девушка приходила к кому-то из их парадной, но не на ее, старухин, четвертый этаж, это она точно знает: у них из четырех квартир одна двухкомнатная стоит пустая – Савельевы за границей работают, а она у них цветы поливает, сама она в однокомнатной, в еще одной двухкомнатной муж с женой, жена ревнивая страшно, так что ему не до девушек, а в распашонке трехкомнатной семья многодетная, детей четверо, мал мала меньше, им тоже не до того.

– А могла она к Володе Тихонову приходить?

– К Володе-то? Могла, конечно. Только он парень тихий был, скромный, одет плохо, машины нету. А девица-то – красотка, из себя видная, одета модно, пальто у нее было дорогое светлое, я помню.

– Про пальто мы выясним, а как бы нам поподробнее насчет Володи?

– А это надо к Липе идти.

– Кто ж такая Липа?

– Олимпиада Гавриловна, подруга моя. Как раз она с Володей на одной площадке живет, то есть жила. Она зимой совсем из дому не выходит, а летом и осенью на лавочке мы с ней часто сидим. Пойдемте, я вас отведу, а то она незнакомому человеку дверь не откроет.

Они подхватили песика и пошли домой. Опасения опера, что Липа окажется в маразме, не подтвердились. И даже ноги у нее оказались в порядке, просто от мороза на улице сердце заходилось, поэтому приходилось все холода торчать в четырех стенах. Девушку Олимпиада Гавриловна опознала немедленно. Да, приходила к Володе, дверь открывала своим ключом, но с Володей вместе ее никто не видел.

– А с кем видели?

– А вот ни с кем. То есть кто-то с ней был в квартире, разговор я слышала, голос мужской, сами знаете, какие в этих квартирах стенки. А Володя-то все один да один. Вечером тишина у него, не видно, не слышно. Мать его, когда умирала, меня просила: Олимпиада Гавриловна, приглядите за ним, а я вот… – Старушка пригорюнилась.

– А вот скажите, могла девушка эта с кем-то другим у Володи встречаться? Может быть, после нее он приходил?

– Могла, конечно, но я не видела, глазка-то нет на двери, а на лестницу по каждому шороху выскакивать тоже ведь не будешь.

– Что ж вы, Олимпиада Гавриловна, глазок-то не сделали, – огорчился опер.

Да, вот нашли доказательства, что Марина Киселева у Володи бывала, а как это все с Рубцовым связать, пока неясно. Он походил по комнате, какая-то слабая мысль забрезжила в мозгу.

– Олимпиада Гавриловна, вот у вас с Володей окна на одну сторону выходят, а там через детскую площадку другой дом, так вечером в тех окнах вы что-нибудь видите?

– Если без занавесок, то видно, конечно, людей.

Тут вступила хозяйка собачки, ей тоже хотелось помочь симпатичному оперу, а то он как-то переключился на Липу, а на нее совершенно не обращал внимания.

– Если будете по квартирам ходить, то вам никто не поможет, во-первых, людям некогда по чужим окнам вечерами смотреть, своих дел достаточно, а во-вторых, если кто и смотрит, ни за что не признается. А вот у меня в том доме приятельница живет, пекинес у нее, так она говорила, что есть там мужчина, сам довольно молодой, но инвалид, ноги у него не ходят. Он целый день дома сидит и в окно смотрит, только на какую сторону у него окна, я не знаю.

– А как бы эту вашу приятельницу с пекинесом отыскать?

– А чего ее искать? Сейчас позвоню ей по телефону и все выясню.

Старушка подошла к телефону и набрала номер по памяти – а все жалуются, что ничего не помнят! Через пять минут выяснился и номер квартиры, и как зовут инвалида. Мужчина был довольно молодой, пятидесяти еще нет, лет пять назад попал в автомобильную катастрофу, повредил позвоночник: сидеть может, а ходить уже нет. Жена с ним развелась, он теперь живет со старшей сестрой, та его опекает, но днем она на работе, так что приходить можно только вечером.

С чувством простившись с бабулями, дождавшись вечера, оперативник позвонил в нужную квартиру. Его не хотели пускать, долго держали за дверью, пока не изучили его документы от корки до корки, потом позвали соседей по площадке, чтобы все на него поглядели и запомнили на всякий случай, и только тогда пустили в квартиру. С хозяйкой говорить было особенно не о чем, она ничего не видела, днем на работе, вечером по хозяйству, о чем она и не преминула сообщить, строго глядя оперу в глаза и намекая на его скорый уход. Однако молодой человек сделал вид, что не понял ее намеков и продолжал стоять в прихожей.

– О чем же вы еще хотели поговорить?

– Если не возражаете, я хотел бы поговорить с вашим братом.

– Ну, не знаю… Брат – инвалид, его нельзя волновать.

– Вы понимаете, погибла девушка, проводится расследование. Показания вашего брата могли бы очень помочь следствию.

– Ну, ладно… Сергей, это к тебе!

Из соседней комнаты выехал в инвалидной коляске худощавый мужчина средних лет. Оперативник представился, снова показал свои документы. Инвалид назвался Сергеем Юрьевичем.

– Чем же я моту вам помочь? Вы ведь понимаете, я никуда не выхожу, ничего не знаю…

– Конечно, конечно. Но именно поэтому я к вам и обратился. Вы все время дома и, может быть, иногда смотрите в окно… Вот, видите, дом напротив вашего, можно сказать, окна в окна. Может быть, ну чисто случайно, вы что-нибудь видели в этих окнах, что-нибудь заметили? Конкретно меня интересует вон та квартира на третьем этаже…

– Я, молодой человек, в чужие окна не подглядываю, я не так воспитан. За кого вы меня принимаете? – Сергей Юрьевич смотрел на оперативника с явной враждебностью. – Я не позволю вам возводить на меня такие инсинуации.

Опер покосился на его сестру. Она делала вид, что вытирает пыль, но при этом даже спина ее выражала, с одной стороны, безумное любопытство, а с другой – крайнее неодобрение.

– Наталья Юрьевна, простите за нахальство, а нельзя ли у вас попросить чайку?

– Ну, конечно, простите, что сразу не догадалась вам предложить. – И она удалилась на кухню.

Парень подошел вплотную к инвалидному креслу и склонился к Сергею Юрьевичу.

– Сергей Юрьевич, произошло событие очень серьезное, совершено убийство. Убиты два человека – молодой мужчина из квартиры напротив и девушка, которая, возможно, в этой квартире бывала, – он достал фотографию Марины и показал ее инвалиду, внимательно следя за выражением его лица. Увидев фотографию, Сергей Юрьевич вздрогнул.

– Ну же, Сергей Юрьевич! Только вы можете помочь следствию! Скажите, ведь вы видели ее, правда?

– Да, я ее видел… Красивая девушка, только я не хотел бы, чтобы сестра… Знаете, у нее тяжелый характер.

– Я понимаю вас, конечно. Вы только ее и видите, с глазу на глаз, изо дня в день…

– Да уж. Вам не понять… Вы не можете себе представить, что такое одиночество. С утра до вечера один, в этой квартире… Да, я стал наблюдать за окнами соседей. Это все-таки какое-то развлечение. Вот, у меня и бинокль есть, – он достал большой армейский бинокль из ящика письменного стола, – не подумайте, пожалуйста, что я какой-то маньяк. Просто хоть чем-то хочется отвлечься от тоски, все-таки какое-то разнообразие, а не только телевизор.

– Я вас понимаю. Вот в этих окнах, о которых я вам говорил, здесь вы видели эту девушку?

Сергей Юрьевич грустно кивнул.

– Да… Как жаль! Какая красивая и молодая…

– А с кем вы ее видели? Кто был одновременно с ней в квартире? Какой-нибудь мужчина?

– Нет, знаете, не замечал. Самого хозяина квартиры, кажется, в это время не бывало – она появлялась только днем и ненадолго, а он – только утром и вечером, ну, и выходные, конечно, а днем, надо полагать, он работал. Хотя, наверное, она приходила не одна, но кто с ней был – мне не удалось ни разу его увидеть.

– А что еще вы видели в этих окнах?

– Да, в общем-то, почти ничего, молодой человек жил замкнуто, никого к себе не приглашал, вот только перед седьмым ноября у него была вечеринка, пожалуй, это единственный раз. А потом после его смерти родственники там крутились, вещи делили, узлы какие-то связывали, а теперь стоит квартира пустая, суда они ждут, квартиру будут делить.

Оперативник окинул комнату взглядом и заметил на столе несколько коробочек от фотопленки.

– Сергей Юрьевич, а вы фотографией не увлекаетесь?

– Фотографией? – инвалид смутился. – Ну, балуюсь иногда.

– А ту квартиру вам никогда не случалось фотографировать? Пожалуйста, если бы вы нашли какие-нибудь фотографии – им бы цены не было, для следствия они были бы просто незаменимы!

– Что ж, ладно, очень уж жалко эту девушку.

Он выдвинул ящик письменного стола, долго рылся в коробках с фотографиями и наконец нашел один черно-белый снимок, очень отчетливый. Марина стояла у окна, слегка прикрытая занавеской, так что видна была обнаженная грудь. Рядом с ней сквозь занавеску просвечивал силуэт мужчины, который кинулся к ней, наверное, просто, чтобы оттащить от окна, а казалось – чтобы причинить какое-то зло.

– Очень удачный снимок, Сергей Юрьевич. Наверное, вы много кадров отсняли, чтобы получился такой удачный?

– Да, конечно, чуть не половину пленки отщелкал. Хороший снимок – это дело случая, здесь удача нужна, момент поймать, да чтобы освещение было подходящим.

– А вы не могли бы дать мне негативы?

– Берите. Только уж не обессудьте, а я у вас расписочку попрошу – а то потом обратно не получишь.

– Пожалуйста, пожалуйста.

Инвалид еще порылся в своем бездонном столе и нашел нужную кассету. В это время в комнату вошла его сестра, неся на подносе чашки и вазочку с вареньем.

– Вот, прошу вас, чай!

– Ой, Наталья Юрьевна, извините меня, пожалуйста, но мне уже пора. Я чаю с вами в следующий раз с удовольствием выпью!

Наталья Юрьевна изумленно смотрела ему вслед. Непонятный молодой человек: то ему чаю, то вдруг срывается и убегает.

А непонятный молодой человек не мог усидеть на месте: он спешил в лабораторию с замечательными негативами.

Второй чистяковский мальчик отправился в 139-ю поликлинику, познакомился там с хорошенькими сестричками, угостил их конфетами, поболтал, пошутил и между делом выяснил, что действительно, дежурство Ирины Липкиной приходилось со среды на четверг именно в ту ночь, когда был убит Володя Тихонов. Дежурила Ирина не одна, а с медицинской сестрой Светочкой. Опер переключился на кареглазую Светочку.

– Да, действительно, сначала было много народу, а потом, после часа, у нас всегда затишье, мы даже дремлем по очереди.

– А вы как-нибудь регистрируете больных?

– Конечно, вот в этом журнале я все записываю.

– А вот у вас записано: Рубцов А. С, 00.40, вы этого больного помните?

– Вы знаете, я, наверное, в это время поспала немножко, меня Ирина Анатольевна отпустила, это ее рукой записано. А только это было не без двадцати час, а позже, потому что я точно помню, около часа мы чаю попили, а потом я прикорнула.

– И долго вы спали?

– Часов до двух, когда проснулась в третьем часу, в приемной никого не было, я Ирину Анатольевну поспать отпустила.

– Значит, до часу его точно не было?

– Точно, совершенно точно, я спать ушла в час пятнадцать.

Так, значит, он алиби себе сделал таким образом: пришел позже и попросил Ирину записать себя пораньше, да еще сказал дома небось, что целый час она его лечила, а сам в это время спокойно мог смотаться туда, через мост, где Тихонов жил.

– А скажите, Света, тогда, когда Ирину убили, вы тоже с ней вместе дежурить должны были?

– Да, конечно, мы всегда вместе. Она обычно к десяти приходила, муж ее провожал, потому что страшно одной сейчас по улицам ходить, а в тот раз они из-за чего-то поссорились, так он потом очень переживал.

– Что же она, женщина вроде была неглупая, а проходным двором пошла, так рисковала?

– Вот проходными дворами мы никогда не ходим, это я вам с уверенностью скажу, там такой двор жуткий. Мы уж тут думали с девочками, может быть, ее кто-то туда затащил?

Чистяков сидел у себя в кабинете и с нетерпением ждал новостей из фотолаборатории. Эксперты долго просматривали негативы, вертели пленку так и этак, долго увеличивали, применяли различные фильтры и, наконец, отпечатали несколько фотографий. На одной из них в глубине комнаты довольно четко рядом с Мариной просматривался профиль мужчины. Сравнив этот профиль с фотографией Рубцова, которую один из чистяковских ребят принес из института из личного дела, эксперты дали точное заключение, что на фотографии рядом с Мариной изображен Андрей Рубцов. Чистяков довольно потирал руки.

– Все, Николай Степанович, все, дорогой, скажи зятьку спасибо, дело твое швах.

Он снял трубку телефона.

– Николай Степанович? Узнал меня? Есть для тебя новости. Нет, ты уж будь добр, сам ко мне подъезжай, у меня как-то поспокойнее поговорить можно.

Его кабинет не прослушивали, это Чистяков знал точно, проверял неоднократно.

Купцов приехал через полчаса, ишь как всполошился старик, чувствует, что не так все идет.

– Ну что там? Кто этот Лебедев?

– Вот что, Николай Степанович, время позднее, ходить вокруг да около мы не будем. Лебедев этот – так, ерунда, случайный тут человек. Ни тебя, ни меня он не интересует. Ты ведь про зятя хотел узнать, зять тебя беспокоит.

Николай Степанович шумно вздохнул, а Чистяков жестко продолжал:

– А ты думаешь, никто ничего не знает про тебя? Ошибаешься. Так вот, скажу я тебе, зятек-то твой гнида порядочная, да еще и убийца к тому же. Вот смотри: полное досье. С девчонкой этой убитой он встречался, роман крутил, беременна она была от него. Вот, смотри, фотографии. Это тебе не Лебедева бумажки, так, от балды, за эти фотографии знаешь, как уголовка ухватится? Теперь смотри: когда парень этот, хозяин квартиры, в ванной утонул, зятька-то твоего дома не было?

– Не было, у зубного он был.

– Ага, и два часа там просидел, а стоматолог, любовница его бывшая, ничего подтвердить не может, убили ее. А сестричка говорит, что не было его в это время у них, а если был, то максимум полчаса, а тогда где он остальное время провел? А когда бабу эту зубную убили, то где твой зять был?

– Дома.

– Ах, дома? Ну, смотри, Николай Степаныч, там это дело в прокуратуре следователь Громова ведет, она тетка толковая, ей раньше только оттолкнуться не от чего было, а если ей вот эти фотографии показать да показания свидетелей, то она в твоего зятька вцепится, как бульдог, и расколет его как миленького. Она и вахтершу вашу в парадной спросит, и милиционера во дворе, а те-то все видели, кто когда ушел-пришел.

– Ты чего от меня хочешь, Анатолий?

– Вот и к делу подошли. Ты, Николай Степаныч, даже не представляешь, как много я про тебя знаю. Так вот, условия мои такие: женщину эту, Ольгу Кузнецову, чтобы и пальцем никто не тронул, и вот еще тебе списочек из десяти человек, их чтобы тоже. Ты чего так на меня смотришь, Николай? На-ка вот, хлебни коньячку для расширения сосудов, а то еще кондратий тебя хватит прямо у меня в кабинете.

Купцов хлебнул коньяку, немного пришел в себя.

– Так ведь поздно уже, дело пошло.

– Нет, пока не поздно, того киллера, что Кастет послал, мы взяли, пока он у нас посидит, там видно будет. Так что ты как хочешь перед своими компаньонами прогибайся, но чтобы мои условия выполнил, а иначе я, во-первых, все материалы на зятька твоего разлюбезного прямо в прокуратуру отнесу, во-вторых, пленочку, где ты с Кастетом беседуешь, твоему начальству пошлю, а оно тебя по головке не погладит, а в-третьих, эту же пленочку самому Кастету покажу, а когда он узнает, кто его так подставил, ты уж сам додумывай, что тогда будет. Вот так. А я, со своей стороны обещаю, что с зятем твоим разберусь быстро и без шума.

– Только… – Купцов замахал руками.

– Что ты, Николай, мы же не бандиты какие-нибудь, на мокрое дело зря не ходим.

Николай Степанович не помнил, как сел в машину, как добрался домой, как жена уложила его в постель, все это время у него в голове стучала только одна мысль: «Все кончено!» Однако, проснувшись утром, он, хоть и чувствовал себя абсолютно разбитым, сказал себе, что болеть сейчас не время, себе дороже обойдется. Против обыкновения не вызвав машину, он отправился на работу пешком, чем немало удивил своих домашних. Был мороз, но не сильный. Николай Степанович не спеша добрел пешком до Смольного, а по дороге позвонил из телефона-автомата. Номер был дан ему для срочной связи. Он договорился о встрече с Кастетом сегодня же, в шесть часов. Встреча должна была состояться на той же квартире, что и всегда, и наверняка Чистякову опять станет известен весь разговор, но Николаю Степановичу это было даже на руку: пусть Чистяков слышит, что он честно попытается переговорить с Кастетом, а там уж как получится.

Андрей отвез жену на очередные процедуры, хотел было ждать там, но скучно показалось сидеть два часа в машине, и он решил прогуляться по улицам, все-таки послезавтра Новый год, все освещено, люди оживлены. По дороге он вспомнил, что забыл поздравить мать с праздником. Письмо уже не дойдет, придется послать телеграмму, хотя мать не любит телеграмм, боится их, думает, что несчастье где-то. Мать писала ему редко, он отвечал еще реже. После смерти отца она сильно сдала, сама стала прихварывать. Странное дело: вроде бы Андрей никогда не замечал между родителями особенной любви, а вот, когда отца не стало, мать горевала сильно. Андрей не спеша брел по Невскому, потом свернул к площади Искусств и, проходя мимо «Европейской», вдруг остановился. Из подъехавшей иномарки выскочил шофер, открыл дверцу и подал руку выходящей женщине. Андрей пошел было дальше, но застыл на месте, не веря своим глазам. Эти волосы, поворот головы, походка… неужели это Ольга? Женщина уже подходила ко входу, он не выдержал, рванулся следом, крикнул:

– Оля!

В этот момент неизвестно откуда взявшийся шофер Ольгиной машины встал на его пути, перехватил поднятую руку и так и стоял, стараясь закрыть собой обзор. Наклонившись вправо, Андрей увидел, что Ольга уже в дверях, и швейцар почтительно ее приветствует.

– Оля! – он крикнул без надежды на успех, но она услышала, оглянулась, увидела эту нелепую картину, как шофер его не пускает, а он пытается вырваться, и слегка поморщилась.

Она быстро подошла к ним, сказала:

– Все в порядке, Юра, мы знакомы. Юра, не произнесший за это время ни одного слова, исчез. Андрей, слегка ошеломленный, глядел на нее в упор и удивлялся, как он смог ее узнать. Неужели это та девочка, с которой он, с которой они… нет, это не представить. Перед ним стояла, вежливо улыбаясь, потрясающей красоты женщина и смотрела на него так спокойно, что он растерялся.

– Здравствуй, Андрей!

– Здравствуй, – он очнулся, – а что же все это значит? Шикарная машина, телохранитель, «Европейская», откуда же это?

Он увидел, как по лицу Ольги пробежала тень, потом она посмотрела на часы и сказала:

– У меня есть полчаса времени, если хочешь, мы можем выпить кофе здесь в баре, – она немного помедлила, – я тебя приглашаю.

Андрей вспыхнул, но промолчал, черт их знает, может, у них там на валюту. Они прошли мимо швейцара, свернули в бар, сели за столик. По дороге Андрей подумал, что Ольга, наверное, замужем за иностранцем, отсюда и «Европейская», и иномарка с шофером. Однако, когда она сняла перчатку, он не заметил обручального кольца.

– Как ты живешь? Ты замужем?

– Нет, Андрей, я не замужем.

– А откуда все это? – Она так его поразила, что он позабыл о приличиях.

– Машина и шофер – это от фирмы, я работаю в довольно крупной фирме.

– Что же это за фирма?

– Это в Новгороде, а здесь мы открываем филиал, а потом будет СП с итальянцами.

– И кто же ты в этой фирме?

– Я коммерческий директор, – она взглянула на часы, – живу я, конечно, не в «Европейской», но здесь у нас обед с итальянским представителем, так что, если у тебя есть еще вопросы, ты поторопись.

– Значит, после института ты уехала в Новгород?

– Да, так получилось, вот работаю не по специальности и живу там с мамой и дочкой.

Вот оно, надо поговорить о дочке, выяснить все. Почему-то при встрече с Ольгой он совершенно забыл о ребенке, если бы она сама не завела этот разговор, он бы и не спросил, потому что она абсолютно не походила на мать-одиночку.

– Сколько же лет твоей дочке?

– Скоро шесть.

Так и есть, это его ребенок, он так и знал, он в глубине души не сомневался, что она оставит ребенка. Он лихорадочно соображал, что бы еще спросить, как бы вызвать у нее интерес.

– А у тебя есть фотография дочки?

– Нет, ты знаешь, не захватила с собой.

Он готов был поклясться, что она сказала неправду, но ее намек он понял: не лезь не в свое дело, не навязывайся в папаши. Она отодвинула чашку, поднялась.

– Извини, у них не принято опаздывать. До свидания. – Не оглядываясь, она быстро пошла к выходу и исчезла в холле.

Он посидел чуть-чуть, раздумывая, не приснилось ли ему все. Но нет, она была здесь, говорила с ним, но ничего не спросила, как он живет, что с ним. И он вдруг ясно понял, что ее это абсолютно не интересует.

Он машинально взглянул на часы: Ленка уже закончила свои процедуры, мерзнет небось у машины и ругается. Он назло пошел пешком, не спеша, очень хотелось, чтобы Ленка устроила скандал, а уж он бы ей тогда ответил. Действительно, вон стоит у машины и головой вертит во все стороны. Увидев его, она уже открыла рот, чтобы заорать, но почему-то раздумала.

– Где ты был? – все-таки спросила она, с кряхтеньем усаживаясь в машину.

– Гулял, – ответил он с вызовом.

– Я тут жду, жду, возле машины бегаю, замерзла совсем.

– Ничего, тебе полезно, жиры свои растрясешь, а то скоро станешь, как мамаша, ни в одну дверь не пролезешь.

На такую откровенную грубость она сразу не нашлась, что ответить. Он рывком тронул машину с места, хотя знал, что у Ленки это отзовется в переломанных, плохо сросшихся костях. Про тещу он зря, конечно, сказал, ссориться с тещей не входило в его планы. В молчании они доехали до дома, он не вышел и не открыл дверцы перед женой, пускай сама выползает, охая, из машины, он ей не лакей. Поставив машину в гараж, он еще долго сидел в ней, курил и думал. Как она сказала? Коммерческий директор в крупной фирме? В его представлении порядочная женщина могла хорошо устроиться в жизни только одним способом: удачно выйти замуж или родители какие-нибудь крупные начальники, пристроят на хорошее место. Хотя это не всегда, взять хоть вот Ленку, куда уж ее пристраивать? Даже если бы не та авария, все равно у нее мозгов не хватит, чтобы на приличной работе удержаться, никакой папочка не спасет. Но чтобы так, как Ольга, быстро выдвинуться, без всякой поддержки… За что, каким образом? Спала она там со всеми, что ли? Но он знал, что это не так, она никогда бы не стала этого делать. Еще из школы он твердо усвоил урок: будь ты хоть семи пядей во лбу, ты ничего не достигнешь, если они там, наверху, не дадут тебе хода. У них там свое государство в государстве, они избранные. И вот теперь оказалось, что все может быть по-другому, что есть люди, которым не нужно одобрение всех этих партийных боссов, они умеют работать, зарабатывать деньги и плюют на все это начальство. И выходит, что он, Андрей, ошибся, неправильно рассчитал всю свою жизнь? Как же он так прокололся? Но нет, не может быть, это случайность, а его расчеты верны. Не зря же он потратил столько сил и так рисковал. С тяжелым сердцем он пошел домой.

Кастет заставил себя ждать, приехал на час позже условленного времени. В ожидании Николай Степанович не находил себе места, ходил по квартире, как тигр по клетке, нашел пачку сигарет и выкурил штуки четыре – а ведь уже пять лет не курил, врачи запретили, когда попал с сердечным приступом в больницу. Увидев четыре окурка в пепельнице, он тихо чертыхнулся, – вот ведь до чего нервы расшалились, пятую сигарету положил на место, взял себя в руки.

Наконец появился Кастет. Приехал не один, с Пантелеем. Пантелей был его старым телохранителем и, можно сказать, духовником: Кастет одному ему доверял, как самому себе, советовался в трудных случаях, ничего от него не скрывал. Пантелей был, пожалуй, даже старше самого Кастета, но в нем чувствовалась такая звериная сила, что молодые накачанные ребята не рисковали сцепляться с ним даже по ерунде. Он был худ, широкоплеч и жилист; на его темном морщинистом лице бледно-голубые глаза горели таким холодным огнем, что Николая Степановича невольно передернуло.

Пантелей молча сел в уголке, а Кастет подошел к Купцову.

– Ну, что случилось? Чего звал?

– Матвей, такое дело… Останови своих орлов. Нельзя эту бабу убивать, Ольгу эту.

– Что так? – Кастет смотрел на него явно насмешливо.

– Прихватили меня. Если ее убьют, мне хана. А киллера твоего, которого ты послал, замели сразу же, у нее на квартире.

Николаю Степановичу казалось: что если он будет разговаривать с Кастетом на его языке, то так они скорее договорятся, так Кастет скорее его поймет и послушает, но, похоже, у Кастета свое мнение на этот счет.

– Ты что же думаешь, Кастет – сявка мелкий? Сегодня – Кастет, помоги, – а завтра – ах, извиняй, человек хороший, мы это пошутили! Если бы я так свое слово менял, я бы до таких лет среди волчар своих не выжил.

– Матвей, говорю, – за горло меня взяли, если с ней что случится, мне – гроб.

Кастет уставился на него долгим тяжелым взглядом.

– Ну. Что ж… Гроб, говоришь… Гроб – дело обязательное. Каждого раньше или позже ожидает. А кого раньше, кого позже – это уж как повезет. Ну ты не пугайся попусту-то. Что-нибудь придумаем. Ты вот что… Есть у тебя картинка одна.