Опасное наследство Фоллетт Кен

I

В детстве Хью думал, что настоящие владельцы Банка Пиластеров – это посыльные, расхаживающие по банку с важным видом, в безукоризненно чистых и выглаженных визитках, с выглядывающими из кармашков жилетов серебряными цепочками от часов. Они так горделиво, с полным чувством собственного достоинства двигались по коридорам, что казались ребенку самыми главными, несмотря на то что в действительности занимали едва ли не самую последнюю должность.

Его, десятилетнего, привел сюда дед, брат Старого Сета. Мраморные стены зала на первом этаже казались стенами собора – огромного, величественного здания, в котором велись торжественные и непонятные службы в честь божества по имени Деньги. Дед показал ему и покрытые плотными коврами коридоры второго этажа, в которых тонул всякий звук; показал кабинеты партнеров и их секретарей, где маленькому Хью предложили бокал хереса и тарелку с бисквитами; показал на третьем этаже столы строгих старших писарей в очках, сидевших в окружении кип бумаг, перевязанных лентами, словно подарки; показал младших клерков на последнем этаже, сидевших за выстроившимися в ряд конторками и показавшихся маленькому Хью игрушечными солдатиками, царапающими что-то в конторских книгах своими перепачканными чернилами пальцами. Но самым волшебным местом для Хью был подвал, под сводами которого хранились договоры, заключенные тогда, когда его дедушка был младше его самого; здесь же хранились тысячи почтовых марок, дожидаясь, пока их оближут и приклеят к конвертам; отдельное помещение было заставлено огромными стеклянными банками с чернилами. Хью представлял себе, как эти чернила разливаются по чернильницам, как писари распределяют их по бумагам, и как эти бумаги возвращаются в подвал, чтобы остаться там на веки вечные, и как в результате этого круговорота чернил каким-то загадочным образом рождаются деньги.

Сейчас этот процесс для него лишился своего таинственного ореола. Теперь Хью знал, что огромные тома в кожаном переплете – это не сборники магических заклинаний, а всего лишь списки финансовых операций, тщательно рассчитанных и регулярно обновляемых; его собственные пальцы покрылись чернильными пятнами от каждодневных записей. Словосочетание «переводной вексель» уже не звучало для него как некая волшебная фраза, а означала всего лишь обещание заемщика выплатить деньги кредитору в указанный срок, обозначенный на заверенном банком документе. «Переучет векселей», под которым он в детстве подразумевал обратный отсчет от ста до одного, оказался всего лишь скупкой переводных векселей по цене, слегка меньшей, чем их номинальная стоимость, в целях последующей продажи после даты погашения и получения прибыли.

Хью служил в банке старшим помощником Джонаса Малберри, главного клерка, лысеющего мужчины лет сорока, добродушного, но слегка раздражительного. Малберри всегда старался объяснить Хью детали делопроизводства, но быстро выходил из себя, когда Хью в чем-то ошибался или не поспевал в срок. Хью проработал под его началом уже год, но вчера допустил серьезную ошибку – потерял коносамент, то есть накладную, на отправку в Нью-Йорк партии ткани из Бредфорда. Владелец бредфордской мануфактуры явился в их банк и потребовал своих денег, но Малберри нужен был документ, подтверждающий отправку, а Хью никак не мог его найти. Пришлось попросить владельца зайти к ним на следующее утро.

В конце концов Хью нашел коносамент, но проворочался без сна почти всю ночь, размышляя о своей ошибке, а наутро придумал новую систему оборота документов.

Придя на работу, он поставил перед собой на своем столе два дешевых деревянных ящичка и положил две овальные карточки. Взяв перо и обмакнув его в чернильницу, он вывел на одной карточке:

«Вниманию главного клерка»

На другой карточке он написал:

«Рассмотрено главным клерком»

Когда чернила высохли, он аккуратно прикрепил кнопками эти ярлычки к ящичкам. Потом установил эти ящички на столе Джонаса Малберри и сделал шаг назад, чтобы окинуть их взглядом. В это время в кабинет вошел мистер Малберри.

– Доброе утро, мистер Хью, – поприветствовал он своего помощника.

Согласно установленной традиции к членам семейства Пиластеров всегда обращались по именам, чтобы не перепутать их между собой.

– Доброе утро, мистер Малберри.

– А это еще что такое? – спросил Малберри с легким раздражением в голосе, глядя на ящички.

– Да, кстати, я нашел тот коносамент… – начал Хью.

– И где же он был?

– Смешался с некоторыми подписанными вами письмами.

Малберри прищурился:

– Хотите сказать, что это моя вина?

– Нет, никоим образом! – поспешил уверить его Хью. – Держать в порядке ваши документы – это моя обязанность. Вот почему я придумал систему ящичков – чтобы отделить документы, которые вы уже просмотрели, от документов, которые требуют вашего внимания.

Малберри сдержанно кивнул, повесил свою шляпу-котелок на крючок за дверью и сел за стол. Наконец он произнес:

– Ну что ж, проверим эту систему. Вполне возможно, она окажется неплохой. Но в следующий раз попрошу вас обсуждать ваши гениальные нововведения со мной, прежде чем воплощать их на практике. В конце концов, это мой кабинет и я тут главный клерк.

– Да-да, разумеется, – сказал Хью. – Прошу прощения.

Он понимал, что должен был сначала спросить разрешения Малберри, но уж очень ему хотелось проверить свою идею.

– Вчера, кстати, разрешился вопрос со ссудой российскому правительству, – продолжил Малберри. – Идите в почтовое отделение и распорядитесь пересчитать все заявки.

– Хорошо.

Банк организовал заем в два миллиона фунтов для правительства России и выпустил облигации стоимостью в сто фунтов под пять фунтов годовых процентов; но эти облигации он продавал по девяносто три фунта, так что реальная процентная ставка превышала пять и три восьмых. Большинство облигаций раскупили другие банки в Лондоне и Париже, но часть облигаций было решено продать широкой публике, и теперь нужно было подсчитать принятые заявки.

– Будем надеяться, что заявок окажется больше, чем облигаций.

– Почему?

– Те, кому они не достанутся, завтра попытаются купить эти облигации на открытом рынке, и благодаря этому их стоимость, того и гляди, вырастет до девяноста пяти фунтов. Наши клиенты сочтут, что им повезло приобрести облигации по дешевке.

Хью кивнул.

– А если заявок будет меньше?

– Тогда банк, как гарант размещения облигаций, должен будет скупить остаток по цене в девяносто три фунта. Завтра цена может опуститься до девяноста двух или девяноста одного фунта, и мы понесем потери.

– Понятно.

– Ну ладно, ступайте.

Хью вышел из кабинета Малберри, располагавшегося на третьем этаже, и спустился по лестнице. Он был рад, что Малберри согласился с его идеей установить ящички и что вчерашний инцидент с коносаментом не имел серьезных последствий. На втором этаже, где располагался зал совещаний партнеров, он встретил Сэмюэла Пиластера, как всегда, франтовато одетого, в серебристо-сером фраке с галстуком цвета морской волны.

– Доброе утро, дядюшка Сэмюэл, – поздоровался Хью.

– Утро доброе, Хью. Куда это ты направился?

Сэмюэл всегда проявлял к Хью больше внимания, чем другие партнеры.

– Иду пересчитывать заявки на российские облигации.

Сэмюэл улыбнулся, показав свои слегка загнутые зубы.

– Не понимаю, как ты можешь излучать бодрость, когда тебе предстоит такой день!

Хью продолжил свой путь вниз по лестнице. Среди родных уже ходили приглушенные разговоры о дядюшке Сэмюэле и его секретаре. Хью не находил ничего ужасного в том, что люди называли Сэмюэла «слишком женственным». Женщины и священнослужители называют чрезмерно близкие отношения между мужчинами извращением, но Хью знал, что такое иногда случается, особенно в школах вроде Уиндфилда. По крайней мере, никому от этого особого вреда не бывает.

Спустившись на первый этаж, Хью вышел в огромный общий зал. Сейчас, в полдесятого утра, многие служащие только приходят на работу, то и дело отворяя входные двери и принося за собой шлейф запахов завтрака с жареным беконом или подземки. Хью кивком поприветствовал мисс Гринграсс, единственную женщину-клерка в банке. Год назад, когда ее только приняли на работу, было много споров о том, можно ли поручать женщине такую ответственную должность. С тех пор она зарекомендовала себя как отличный работник, и Хью подумал, что в будущем, вероятно, среди клерков в банке будет больше женщин.

Пройдя через черный выход к другой лестнице, Хью спустился в подвал, где располагалось почтовое отделение. Двое посыльных сортировали почту и заявки на приобретение «русских облигаций», которых уже набрался целый мешок. Хью решил, что им не помешает помощь еще двух младших клерков, а сам он будет сверять их подсчеты.

Эта работа заняла у него чуть ли не весь день. Было уже почти четыре часа, когда он вывел последний столбик цифр и откинулся на стуле. Оказалось, что заявок меньше ожидаемого и часть облигаций остается невыкупленной. Пусть этот остаток и совсем небольшой, но свою психологическую роль он сыграет, да и партнеры останутся недовольны.

Записав цифры на чистом листке бумаги, Хью отправился искать Малберри. В банке было довольно тихо. По требованию немногочисленных клиентов клерки за полированными прилавками снимали с полок тяжелые книги и ставили их обратно. Банк старался не иметь дела с отдельными частными клиентами, поскольку это был коммерческий банк, финансировавший в основном крупных предпринимателей и крупные компании. Как говорил Старый Сет, Пиластеров не интересуют засаленные монеты бакалейщиков или смятые банкноты портных – на них большой прибыли не сделаешь. Но здесь держали свои личные средства все члены семейства, и эта же привилегия распространялась на самых богатых и уважаемых клиентов. Хью заметил как раз одного из таких клиентов, сэра Джона Кэммела, с сыном которого учился вместе в Уиндфилде. Сэр Джон, худой лысый мужчина, сколотил состояние на угольных шахтах и на доках в своем поместье в Йоркшире. В настоящий момент он беспокойно расхаживал по мраморному полу и неодобрительно озирался по сторонам.

– Добрый день, сэр Джон. Надеюсь, вас уже обслуживают?

– Нет, не обслуживают, молодой человек. Здесь вообще кто-нибудь работает?

Хью быстро огляделся. Никого из партнеров или старших клерков поблизости не было. Он решил проявить инициативу:

– Не желаете подняться в кабинет партнеров, сэр? Я думаю, они с большим удовольствием встретятся с вами лично.

– Хорошо, я поднимусь.

Хью провел его наверх. Все партнеры, как повелось, работали в одном помещении; так им было удобнее решать важные вопросы и сверяться друг с другом. По обстановке этот кабинет походил на комнату для чтения в клубе джентльменов: обитые кожей диваны, книжные полки и большой центральный стол с газетами. С портретов в солидных рамах на стенах на своих потомков взирали Пиластеры-предки, все как один с горбатыми, похожими на клюв носами.

В кабинете никого не оказалось.

– Кто-нибудь совсем скоро придет, я уверен, – сказал Хью. – Вам предложить бокал мадеры?

Он подошел к буфету у стены и, не скупясь, наполнил бокал, пока сэр Джон устраивался в кожаном кресле.

– Кстати, я Хью Пиластер.

– Ах, вот как?

Сэр Джон, похоже, смягчился, узнав, что с ним разговаривает представитель семейства Пиластеров, а не какой-нибудь мальчик на побегушках.

– Насколько я помню, вы учились в Уиндфилде?

– Да, сэр. Вместе с вашим сыном Альбертом. Мы называли его Горбом…

– Всех Кэммелов называют Горбами. Верблюды, понимаете ли…

– Я не видел его с… с тех пор, – сказал Хью уклончиво.

– Он уехал в Капскую колонию, и там ему так понравилось, что он решил остаться. Сейчас он разводит лошадей.

Альберт Кэммел был один из тех, кто купался в заброшенном карьере в тот злополучный день 1866 года, когда утонул Питер Миддлтон. Хью так и не выслушал его версию событий.

– Хотелось бы написать ему письмо, – сказал он.

– Я уверен, что он будет рад получить весточку от бывшего одноклассника. Я оставлю вам его адрес.

Сэр Джон подсел к столу, окунул перо в чернильницу и нацарапал на листе бумаги адрес.

– Вот, держите.

– Благодарю вас.

Хью с удовлетворением заметил, что сэр Джон полностью растаял.

– Могу ли я вам быть полезным чем-то еще, пока вы ожидаете?

– Ну, пожалуй, вы могли бы разобраться с этим.

Сэр Джон вынул из кармана бумагу. Хью взял ее и внимательно рассмотрел. Это был чек на сто десять тысяч фунтов. До сих пор ему еще не доводилось держать в руках чеки на такую крупную сумму.

– Только что продал свою угольную шахту соседу, – объяснил сэр Джон.

– Хорошо, я положу это на ваш счет.

– И на каких процентах?

– Четыре процента, согласно нынешней ставке.

– Я думаю, это неплохо.

Хью замялся. Он подумал, что можно убедить сэра Джона приобрести российские облигации, и тогда вместо недостатка общее количество заявок будет слегка превышено. Стоит ли заводить речь об этом? Он уже превысил свои полномочия, проводив гостя в кабинет партнеров. Все же Хью решил рискнуть:

– Вы можете получить пять и три восьмых процента, вложив средства в российские облигации.

Сэр Джон заинтересованно прищурился.

– Это можно сделать сейчас?

– Да. Подписка заканчивается завтра, но для вас…

– Это надежно?

– Столь же надежно, как и правительство России.

– Я подумаю.

Волнение Хью усилилось; ему захотелось во что бы то ни стало завершить сделку.

– Завтра ставка может быть уже не такой высокой. Когда облигациями станут торговать на открытом рынке, цена может либо подскочить, либо понизиться, сами понимаете.

Тут ему показалось, что он проявляет чрезмерную настойчивость, и он решил немного охладить свой пыл:

– Сейчас я запишу этот чек на ваш счет, а вы, если пожелаете, можете поговорить с одним из моих родственников об облигациях.

– Хорошо, юный Пиластер, ступайте.

Хью вышел и в коридоре столкнулся с Сэмюэлом Пиластером.

– Дядюшка, у вас в кабинете сидит сэр Джон Кэммел. Я встретил его в общем зале. Он выглядел расстроенным, и поэтому я предложил ему бокал мадеры. Надеюсь, я поступил правильно.

– Думаю, что да, – сказал Сэмюэл. – Я позабочусь о нем.

– Он принес этот чек на сто десять тысяч фунтов. Я упомянул о русских облигациях. Сейчас подписка на них не разошлась еще примерно на сотню тысяч…

Сэмюэл приподнял бровь.

– Немного поспешно с вашей стороны…

– Я только сказал, что он может поговорить об этом с одним из партнеров, если его заинтересует высокая ставка.

– Хорошо. Неплохая идея.

Хью вернулся в общий зал, нашел гроссбух, где отмечались операции по счету сэра Джона, и записал приход, после чего отнес чек клерку, регистрирующему движение средств. Затем он вернулся на третий этаж в кабинет Малберри, показал своему начальнику бумагу с записью подсчетов, упомянул о том, что сэр Джон Кэммел может заинтересоваться оставшимися облигациями, и сел за свой стол.

В кабинет вошел посыльный с чаем и бутербродами на подносе. Такую легкую закуску предлагали всем служащим, задерживающимся на работе после половины пятого. Когда дел было не-много, большинство уходило в четыре. Банковские клерки считались рангом выше всех остальных, и им завидовали все служащие торговых и транспортных контор, часто работавшие допоздна и иногда даже далеко за полночь.

Чуть позже в кабинет зашел Сэмюэл, чтобы передать Малберри кое-какие документы.

– Сэр Джон приобрел облигации, – сказал он Хью. – Вы удачно воспользовались подвернувшейся возможностью.

– Благодарю вас.

Тут Сэмюэл обратил внимание на помеченные ярлычками ящики на письменном столе Малберри.

– А это еще что такое? – спросил он удивленно. – «Вниманию главного клерка»… «Рассмотрено главным клерком…»

– Это чтобы отделить приходящие бумаги от уже рассмотренных и исходящих, – объяснил Малберри. – Чтобы не создавать путаницы.

– Любопытная схема. Пожалуй, распоряжусь сделать у себя так же.

– Честно сказать, это была идея молодого мистера Хью.

Сэмюэл повернулся и заинтересованно посмотрел на Хью.

– А вы проницательный молодой человек, как я погляжу.

Хью часто говорили, что он слишком зазнается, поэтому на этот раз он решил проявить скромность:

– Мне еще предстоит многому научиться и многое усвоить, сэр.

– Только не надо этой ложной скромности. Скажите, а вот если вас освободят из-под начала Малберри, чем бы вы предпочли заняться?

Раздумывать над ответом Хью не стал. Он уже давно решил, что хочет стать письмоводителем. Большинство служащих занимались лишь частью любой сделки – той частью, за которую несли ответственность, – но письмоводитель, составлявший письма клиентам, анализировал сразу всю сделку. Это была наилучшая должность для молодого человека, желавшего научиться действительно чему-то важному и добиться повышения в дальнейшем. К тому же письмоводитель дяди Сэмюэла, Билл Роуз, собирался подать в отставку.

Без промедления Хью ответил:

– Я хотел бы стать вашим письмоводителем, сэр.

– Вот как? Прослужив всего лишь год в банке?

– Когда мистер Роуз уйдет в отставку, у меня уже будет полтора года за плечами.

– Действительно.

Ответ Хью, казалось, позабавил Сэмюэла, но отказа он не дал.

– Хорошо, посмотрим, – сказал он и вышел.

– Это вы посоветовали сэру Джону приобрести остаток российских облигаций? – спросил Малберри.

– Я только упомянул, что есть такая возможность.

– Ну что ж…. – протянул Малберри. – Так-так-так…

И некоторое время сидел, внимательно разглядывая Хью.

II

В прекрасный летний воскресный полдень весь Лондон высыпал на улицы, чтобы проветриться и похвастаться своими туалетами. Экипажи по Пиккадилли не ездили, ибо только немощный запрягает в день отдохновения. Мэйзи Робинсон и Эйприл Тилсли прогуливались по широкой улице, разглядывая особняки богачей и пытаясь привлечь внимание мужчин.

Они снимали одну комнату в Сохо, в полуразвалившемся доме на Карнаби-стрит, близ Сент-Джеймского работного дома. Просыпались они около полудня, неспешно одевались и выходили на улицы. Под вечер они обычно находили пару мужчин, готовых заплатить за их ужин; в противном случае приходилось голодать. Денег у них почти не было, но и потребности их были невелики. Когда наступала пора платить за жилье, Эйприл просила одного из своих дружков «дать ей взаймы». Мэйзи выходила на прогулку всегда в одном и том же платье, стирая его каждый вечер. Она надеялась, что кто-нибудь скоро купит ей еще одно платье. Рано или поздно кто-нибудь из мужчин, покупавших ей ужин, женится на ней или возьмет на содержание в качестве любовницы.

Эйприл никак не могла забыть Тонио Сильва, южноамериканца, с которым познакомилась.

– Подумать только! Он может позволить себе проиграть десять гиней за одну ставку! – восклицала она. – И мне всегда нравились рыженькие.

– А другой южноамериканец мне не понравился, темненький, – сказала Мэйзи.

– Мики? Он тоже красавчик.

– Да, но какой-то скользкий и неприятный.

Эйприл показала на огромный дом:

– Здесь живет отец Солли.

Дом стоял чуть вдали от дороги, и к нему вела полукруглая подъездная дорога. Он походил на древнегреческий храм с рядами колонн, доходивших до самой крыши. Массивная входная дверь блестела медью, окна были завешаны красными бархатными шторами.

– Представь себе – когда-нибудь и ты будешь там жить.

Мэйзи покачала головой:

– Только не я.

– Такие случаи бывали, – уверенно продолжила Эйприл. – Просто нужно казаться смелее и раскованнее девушек из высшего класса, а это нетрудно. Когда будешь замужем, их выговор освоить можно быстро. Ты и так неплохо говоришь, ну, если только не рассердишься. Солли – приятный малый, вежливый и добрый.

– Добрый расплывшийся толстяк, – сказала Мэйзи, поморщившись.

– Но такой богатый! Говорят, его отец держит у себя в сельском доме целый оркестр на тот случай, если ему захочется послушать музыку за обедом!

Мэйзи вздохнула. Ей не хотелось думать о Солли.

– А куда вы отправились, когда я накричала на этого Хью?

– Смотрели крысиные бои. А потом мы с Тони пошли в гостиницу «Баттс».

– И вы… у вас было это самое?

– Конечно! А зачем иначе идти в «Баттс»?

– Играть в карты?

Обе они расхохотались, но Эйприл посмотрела на Мэйзи с недоверием.

– А разве у вас с Солли этого не было?

– Ну… я порадовала его немного.

– Как это?

Мэйзи потрясла в воздухе кулаком, и они снова расхохотались.

– Значит, потискала его рукой. И все? Но почему?

Мэйзи пожала плечами.

– Ну, может, ты и права. Иногда лучше не давать им всего сразу. Если подержать их на поводке, они становятся более покладистыми.

Мэйзи решила сменить тему:

– Неприятно, что пришлось вспомнить об этих Пиластерах.

Эйприл кивнула.

– Ненавижу всех этих злопыхучих деляг и начальников, – с неожиданной злобой выпалила Эйприл и добавила пару слов, от которых покраснела даже привыкшая к брани цирковых артистов Мэйзи. – Никогда не стану работать на одного из них. Вот почему я этим занимаюсь. Сама назначаю себе цену и получаю задаток.

– Мы с братом сбежали из дома в тот день, когда обанкротился Тобиас Пиластер, – сказала Мэйзи и горестно улыбнулась. – Можно сказать, что сегодня я здесь как раз по милости Пиластеров.

– Куда ты сбежала? Сразу в цирк?

– Нет.

Мэйзи вздохнула. При воспоминании о том, как ей было страшно и одиноко, у нее сжалось сердце.

– Брат пробрался на корабль, который уплывал в Бостон. С тех пор я его не видела и даже не слыхала о нем. Сама я спала неделю в куче мусора. Слава богу, погода тогда была теплой – стоял май. Один день только шел дождь. Я закуталась в какое-то тряпье и потом несколько лет выводила вшей… Помню похороны.

– Чьи?

– Тобиаса Пиластера. Процессия шла по улицам. Он был известным человеком в городе. Помню мальчишку, ненамного старше меня, в черном фраке и с цилиндром на голове. Он еще держал за руку свою мать. Наверное, это был Хью.

– Вот оно как сложилось, – сказала Эйприл.

– После этого я пошла в Ньюкасл. Переоделась мальчишкой и попросилась помогать конюхам в конюшнях. Мне разрешили спать в соломе рядом с лошадьми. Там я прожила три года.

– А почему ушла?

– Кое-что выросло, – сказала Мэйзи, обхватив ладонями груди.