Бразилья Макдональд Йен

Богоматерь, Которая Явилась

30 мая—3 июня 2006 года

Последователи Санту-Дайме приехали на дорогих машинах: скандинавских, немецких и «люксовых» японских. Они припарковались в десять рядов вокруг спортивного клуба на Рекрейу-дус-Бандейрантис. Слуги вымыли окна и пропылесосили все внутри, натертые воском полы вбирали желтые огни с автостоянки. Частные охранники в беретах, с заправленными в берцы брюками патрулировали территорию попарно, не убирая ладоней с легких автоматов. Какая-то женщина с мелированными волосами, собранными под зеленым беретом, трижды перечитала рекомендательное письмо Марселины. На берете была нашита эмблема в виде креста из кулака, сжимающего молнию. «Это уже перебор» – подумала Марселина. Женщина забрала у Марселины наладонник и мобильник.

– Никаких фотографий.

Ее коллега, бритоголовый головорез, терроризировал водителя такси, проверяя, соответствует ли номерной знак тому, что указан в лицензии, и бормотал устрашающие, но бессмысленные звуки в микрофон на воротнике. Марселина ненавидела охранников. Они вышвыривали ее с куда более интересных сборищ, чем это. Но в ароматной прохладе парковки Хоффман слышала, как в тяжелом воздухе покачиваются барабаны, и чувствовала, что ритмы Зеленого Святого начинают действовать на нее.

Рекомендательное письмо еще раз изучил «абья», кандидат в медиумы, еще не прошедший инициацию, голова которого была повязана куском белой ткани наподобие тюрбана. Алва[157], очень молодой и очень чистый. Марселина заподозрила, что он просто рисуется перед иау[158] Баркинья ду Санту-Дайме, а сам понятия не имел, что читает.

– Это письмо поможет проникнуть в террейру, потом уж сама, на этом моя любезность заканчивается.

Сходишь куда-то раз и пойдешь туда снова. Во второй раз за неделю Марселина проехала по арке моста над заливом Гуанабара, чтобы получить чашку травяного чая во влажном и душистом дворике Фейжана. Она поставила нетронутую чашку на низком пластиковом столике. «Ты дал мне наркотики, ты потчевал меня священными секретами?» Но ей казалось, что Фейжан, возможно, и сам какое-то время был вхож в Баркинью, но потом произошел какой-то раскол, и он потребовал вернуть долг. Такая интрига ради впавшего в немилость вратаря.

Эшу, Дух Перекрестков, стоял по обе стороны от двустворчатых дверей, ведущих в зал для футсала: дешевое бетонное чучело божества в образе маландру – ярко раскрашенный, улыбающийся «прету» в белом костюме, панаме и ботинках. Марселина открыла двери. Барабанный бой ударил в лицо.

Марселина обожала безумие доморощенных религий Рио. В Новый год она выходила из своей квартиры и терялась в хаосе из двух миллионов спрессованных душ на Копакабане, бросала цветы в волны, подношение Владычице Моря Йеманже. Через неделю пляж воняет гниющими лепестками, раскиданными по песку, но Марселина ходит по ним голыми ногами, ощущая ступнями память о прошедшем сумасшествии. Настоящие религии – это те, которые глубже остальных воспринимают все иррациональное, экстатическое, и Санто-Дайме не так смехотворна, как многие другие. Атмосфера в зале была напряженной, удушливой, непонятной. Марселина понимала, что верующие били в барабаны, танцевали и кружились уже с раннего вечера. Осталось недолго. Ей нужно попасть только на третий акт.

Она нашла местечко у низкой изогнутой стены зала среди вздымающих руки поборников Санто-Дайме. Танцовщица в центре площадки, кружась, двигалась в направлении собравшихся, а кто-то из толпы, с закрытыми глазами, занял ее место, голыми ногами сминая аккуратно разложенную пластиковую пленку.

Марселина понимала, зачем это сделано.

У всех присутствующих в одежде есть что-то белое, как минимум тюрбан у неофитов и белые рубахи у посвященных, которые Марселине кажутся блестящим уродливым полиэстером, притягивающим статическое электричество. Ей кажется, что она привлекает внимание, но верующие уже кружились в танце два с половиной часа под барабанный бой, так что не заметили бы даже Годзиллу. Однако она должна быть не так заметна, как пожилой черный экс-вратарь. Марселина обвела взглядом помещение. Кругом белые, даже белее, чем она с ее кариока-немецким ДНК. Она могла понять, чем шаманизм, единение и свобода от ограничений так привлекательны для белого среднего класса, обитающего за высокими заборами, утыканными камерами слежения, под присмотром вооруженной охраны. Это дикий мир, дух джунглей в пределах двадцати минут езды каждый второй вторник вечером. Ее брови слегка приподнялись при виде нескольких Медийных Лиц Национального Масштаба: две звезды телесериалов и поп-певица, прославившаяся тем, что подражала Мадонне во всем, но выступала в уникальном бразильском стиле. Неудивительно, что девица в берете отняла у нее камеры. Марселина развлекалась подсчетами, сколько отвалили бы таблоиды за снимки с неизбежного окончания данной церемонии.

На штрафной площадке под навесом от солнца стоял маленький алтарь с урной, закрытой белой тряпкой. За линией ворот расположилась батериа[159], музыканты играли настолько хорошо, насколько вообще можно ожидать от белых. Совершенно одурманенная девушка била по барабану, висящему на бедре. Мужчина с длинными седеющими волосами, завязанными в конский хвост, и седой бородой Санта-Клауса мог быть только Бенса Бенту, специалистом по охране окружающей среды, как выяснила Марселина. Он отправился защищать природу, а вернулся обретя Бога, ну или что там у Санту-Дайме управляет Вселенной. Божественное. Интересно, сколько из припаркованных перед зданием блестящих внедорожников ездят на биотопливе? Бенса Бенту был настолько расслаблен, словно сидел в собственной гостиной, и мило болтал с алабе[160] и экеди[161], которые как на подбор были женщинами постклимактерического возраста, закутанными в белое, они подергивались под звук барабанов. На мгновение Марселина представила среди них свою мать, как та подыгрывает на своем органе музыкантам из батериа. Снова вспышка: ее взгляд моментально приковала фигура на противоположном конце барракана[162]. Голову человека полностью закрывала белая тряпка, виднелись лишь глаза, Марселина не понимала, мужчина это или женщина, но глаза были одновременно знакомыми и пугающими. Она отвернулась: ритм изменился, танцовщицы опустили руки вдоль тела и, мокрые от пота, стали кружиться к краям площадки. Бенса Бенту подошел к навесу и сдернул белое покрывало с урны.

Начиналось таинство единения. Экеди подоспели с длинными упаковками пластиковых стаканчиков из супермаркета размерами с чашку под кафезинью. И снова по боку охрана окружающей среды. «Почему ты смеешься?» – спрашивала себя Марселина, пока женщины проходили мимо урны, наполняя стаканы. Так ли отличается то, что ты сама делаешь в обнесенном стенами садике под звуки песен и беримбау? Музыка стихла. Бенса Бенту поднял руки.

– Во имя Санту-Дайме, Зеленого Святого и Богоматери Растительного Союза, подойдите, получите любовь и объединитесь с порядком Вселенной.

«Он похож на Кристофера Ли в роли Сарумана», – подумала Марселина и хихикнула. Верующие сделали шаг вперед, а потом бросились бежать. Кариока, представители среднего класса, окружили экеди, толкаясь и буквально когтями вырывая чашки с чаем из айяуаски[163]. Марселина заметила, что новички «абья» отошли назад, как и Тюрбан с Глазами Призрака. Ее сосед, долговязый парень тридцати с небольшим лет, который некрасиво терял волосы клоками, вернулся, его глаза расширились, а зрачки стали размером с булавочную головку под действием галлюциногенного чая. Марселина увидела, как он переборол один спазм, но потом сделал шаг назад, изрыгнув фонтаном реактивную рвоту.

Настоящие иау считали, что рвота, побочный эффект от отвара из смеси лесных лиан и кустарников, которые и воплощали Зеленого Святого, очень ценна, поскольку она очищает человека, пока галлюцинации мгновенно раскалывают лобные доли.

Теперь оркестр снова заиграл – Марселина обратила внимание, что ни музыканты, ни бенса не пили Дайме – а верующие плясали и кружились, погрузившись в свои видения.

Некоторые катались, бились в конвульсиях на грязном пластике в трансе, одержимые духами, существующими вне переделов физической реальности. Подростки в белых одеяниях, мальчики и девочки с белыми тюрбанами на головах, встали на колени рядом с теми, кто погрузился в транс, и тоже исполняли роль экеди, защищая своих подопечных, чтобы их не затоптали другие верующие.

Марселина участвовала в похожем ритуале пару лет назад, когда снимала материал для совместного проекта с каналом «Нэшнл Джеогрэфик», передача называлась «Самые странные религии мира». Да, это тебе не католицизм. Она наблюдала, как подражательница Мадонне и две звезды телесериалов самозабвенно блевали на пол. И каббалу тоже за пояс заткнет, если уж на то пошло. Интересно, с кем у них договор на уборку помещения. Во всей Бразилии нет столько денег, чтобы Марселина согласилась убирать галлюциногенную рвоту.

Хоффман почувствовала, что на нее смотрят, бросила взгляд через плечо и заметила, как Страшные Глаза покидает площадку. Она чуть не схватила его, не спросила требовательно: «Эй, в чем проблема?» Но потом вздрогнула. В этом зале для футсала могло случиться все что угодно. Марселина уже испытала всю силу Дайме. Она надеялась, что это было действие Дайме.

Хоффман подождала окончания мессы, верующие с трудом поднялись на ноги, сорвали с себя перепачканные и грязные белые одеяния, которые отправились в мусорные мешки, и всех присутствующих распустили с миром. «Вы позволите им сесть за руль в таком состоянии?» – подумала Марселина. Хотя у местной полиции в любом случае задачи поважнее, чем ловить пришельцев в белых одеяниях, которые все равно откупятся, – нужно обуздывать фавелы. Марселина переступила через пластиковый рулон, в который экеди свернули грязную пленку в центре площадки.

Музыканты запаковывали свои барабаны.

– Мистер Бенту?

Глаза под густыми, как у чародея, бровями зажглись искренним радушием.

– Меня зовут Марселина Хоффман. Я продюсер Четвертого канала. – Она передала карточку, которую бенса передал одному из помощников. – От Фейжана.

Старик снова двинул бровями.

– Да, конечно. Он звонил, предупреждал, что вы заедете. Я просто не думал, что вы будете на мессе.

– Я пытаюсь снять передачу, в которой мы отыщем Моасира Барбозу и простим его за Мараканасо. – Она уже почти сама поверила в эту ложь. – Фейжан сказал мне, что Барбоза был связан с этой террейру. Я пришла, поскольку надеялась встретить его тут.

– Вы не найдете здесь Барбозу.

Надежды Марселины дрогнули, словно она пропустила атакующий удар.

– Простите, мисс Хоффман, что вы зря потратили время.

– Фейжан сказал, что он несколько лет назад был частым гостем этой церкви.

– Фейжан слишком много болтает. Как вы уже, наверное, догадались, у нас с ним есть разногласия по многим вопросам.

В Марселине проснулось исследовательское чутье: какой-то скандал между бывшим врачом футбольной команды и главой успешной, явно богатой церкви Дайме? Это ощущение, когда идеи словно кружили вокруг, подобно урагану из листьев, было ее личным демоном, одноногим Саси Перере[164] в красной шапке и с трубкой, отпрыском несговорчивой и противоречивой Богоматери Дорогостоящих Проектов: каждый раз, когда проект Марселины отвергали, ее разум начинал бешеную гонку, хватаясь за любую задумку в пределах досягаемости лишь для того, чтобы доказать: у нее с креативностью все в порядке, она в норме, нет причин волноваться.

– А вы знаете, где он может быть?

Бенса был словно высечен из камня.

– Можете хотя бы сказать, жив он или умер?

– Мисс Хоффман, разговор окончен.

Команда экеди энергично драила зал, вооружившись швабрами и ведрами.

Марселина фантазировала, как выуживает информацию из Бенту. «Ты лжешь, старикан, говори мне, где Барбоза». Наверное, она справилась бы с Бригадой Уборщиков, но девушки с автоматами и в брюках, заправленными в берцы, – уже совсем другая история. Первое правило телевидения от Эйтора: ни одно телешоу не стоит твоей жизни.

Она не повержена.

Марселина почувствовала, как во внутреннем ухе раздается пронзительная песня подступающих слез, которой не слышала с тех пор, как впервые вышла в роду и ее перед всеми унизил какой-то шестнадцатилетний пацан.

Она найдет другой путь. Найдет Барбозу.

Ее малисия и профессиональная жейту таксиста одновременно сработали на Авенида Сернамбетиба: Марселина бросила взгляд через плечо, таксист пристально посмотрел в зеркало. Голова начинает неприятно кружиться, когда в схеме транспортного потока ты с уверенностью видишь, что за тобой увязался «хвост». Невинность становится глупостью, каждое действие – потенциальным предательством. Огни фар кажутся большими пальцами, упирающимися в основание черепа. И ехать теперь можно куда угодно, вот только цели нет, ведь они за твоей спиной. Ты не оглядываешься – не осмеливаешься, но начинаешь придумывать преследователям характер и мотивацию. Кто вы? Что вы хотите? Куда, по-вашему, я должна вас привести? У вас возникает практически телепатическая связь, охотничья эмпатия: вы знаете, что я знаю? А если так, может, этого будет достаточно, чтобы вы отцепились и уехали?

За Марселиной один раз до этого уже следили, тогда машина ехала вплотную к фургончику со съемочной группой телепрограммы «Любовная проверка: Испытай Жениха». Тогда за ними увязалась ревнивая невеста одного из участников. Ее схватила охрана, но Марселину еще несколько часов била дрожь, казалось, за ней со всех сторон наблюдают чьи-то глаза. И в этом не было ничего даже отдаленно напоминающего сериал «Полиция Майами».

– Видите, кто это? – спросила Марселина.

– Таксист, – ответил водитель.

Она смотрела, как он пристально вглядывается в зеркало заднего вида, по глазам знала всех водителей, которые работали в фирме, обслуживавшей Четвертый канал.

– Дайте мне номер. Я позвоню и скажу, что один из таксистов преследует меня.

– Его уволят.

– А мне плевать.

– Да не вижу я номера, – пробормотал водитель. – У него кто-то сидит на заднем сиденье.

– Мужчина или женщина?

– Я тут тоже вести пытаюсь, на минуточку.

Марселину внезапно охватила дрожь. Как-то на Хэллоуин парни из отдела спецэффектов превратили одно крыло штаб-квартиры Четвертого канала в настоящий дом с привидениями. У Марселины тогда мурашки бежали по всему телу, и ей овладела необъяснимая изнурительная тревога. Она боялась того, что скрывалось в запертой кладовой, расположенной в конце коридора. Тогда, конечно, это был умный трюк – игра инфразвука, потоков воздуха и слегка искаженных перспектив. Теперь же ее колотило от настоящего иррационального страха. В машине сидело нечто, охотившееся за ней, словно все ее грехи, собранные с холмов, пляжей, заливов и кривых улиц города, обрели плоть. В том такси ехала анти-Марселина, и когда они встретятся, то истребят друг друга.

«Хватит. У тебя все еще глюки от травяного чая. А может, они что-то распыляют в террейру».

– Насколько отстает от нас?

– Примерно машин на пять.

– Давайте в Росинью.

Водитель перестроился между полосами на автостраде Лагоа-Барра. Марселина осмелилась оглянуться. Следившее за ними такси вынырнуло из потока и село им на хвост, все еще отставая на пять машин. «Теперь ты в моем шоу. Это “Угон”: предельно реальное телевидение. Но я тебя обхитрю», – думала Марселина. Росинья с неприятной внезапностью протеза примыкает к многоэтажкам Сан-Контраду, где жилье стоит миллион реалов. Огромная фавела разворачивается, словно веер из драгоценных огней на каменистом седле, между лесопарком Тижука и каменными пиками Дойс-Ирманс. Щекой к щеке стоят импровизированные жилые кварталы, некоторые даже высотой в пару этажей, построены буквально в паре метров от туннеля Гавеа. Военная полиция оборудовала постоянный контрольный пункт на транспортной развязке: два бронетранспортера, полдюжины молодчиков в светло-каштановой униформе толпятся вокруг машин и пожирают фастфуд из бара через дорогу. То же выражение скуки и гнева Марселина видела на парковке рядом с террейру. Штаны точно так же заправлены в берцы. Только пушки куда больше.

– Притормозите тут.

Полицейские подняли головы, когда такси прижалось к обочине чуть дальше бронетранспортера. Сейчас время непростое, напряженное. Только-только удалось загнать жителей фавел обратно в трущобы. Строительная техника выстроилась вдоль улицы, стекла на ночь закрыли оцинкованными пластинами и выставили охрану. Получилась еще одна стена фавелы. Высокий полицейский двадцати с чем-то лет от роду, баюкая винтовку, двинулся к машине. Марселина включила телефон на камере. Фотография будет служить доказательством. Вот он едет. Вот он.

Такси промчалось мимо на всех парах и унеслось в туннель Гавеа, который вел в Зона Сул. А на заднем сиденье, на заднем сиденье… Вспышка камеры. В ее лучах Марселина увидела человека с белым тюрбаном на голове. Тот самый тип из террейру. Она чуть не всхлипнула от облегчения. Ты не сошла с ума. Вселенная рациональна. «Ты просто много работала, слишком много стрессов, тревог, вот и все».

Стук в окно. Военный жестом попросил опустить стекло.

– Какие-то проблемы? – Он нагнулся и заглянул в салон.

– Нет, офицер, все в полном порядке.

– Могу я увидеть ваше удостоверение личности?

Это был даже не совсем запах, но он стоял в воздухе; не совсем ощущение, но кожу покалывало, как от электричества; дома ничего не поменялось, и все же что-то немного не так – ничего явного, но Марселина все поняла, как только открыла дверь в квартиру. Когда она только-только закончила магистратуру и пахала на телевидении забесплатно, исключительно из любви к искусству, то делила обшарпанную каморку у кладбища с трансвеститом Форталезой, приехавшим попытать счастья в Рио. Он работал в ночную смену в одном из баров Лапы, пил пиво Марселины, ел ее еду, пользовался ее стиральным порошком, смотрел ее кабельное и разбивал ее японский чайный сервиз чашку за чашкой, никогда не платил ни центаво сверх арендной платы, но зато воображал, что его колоритная личность сама по себе является достаточной компенсацией всех расходов, беспечно игнорируя очевидные доказательства того, что трансвеститы в Лапе стоят не дороже бобов. Марселина приходила, когда его уже не было, и ни разу не поймала его с поличным, но всегда знала, что сосед рылся в ящике с трусами. Как бы тщательно он ни пытался скрыть свои преступления, она всегда чуяла, словно рябь по эфиру, легкую ноту чужого, но до безумия знакомого парфюма. И сейчас уловила то же самое, стоило войти в маленькую выложенную плиткой прихожую собственной квартирки.

Кто-то побывал в ее доме.

Одной из загадок альтернативной семьи Марселины было то, почему ее члены, разбросанные по всему Центру города и Зона Сул, всегда приезжали одновременно и уезжали вместе. Хоффман принимала их в своем садике. Она вообще всегда устраивала посиделки на крыше. Сам Адриану побывал здесь на вечеринке в честь концерта «Роллинг Стоунз»[165] и вертелся вместе с остальными гостями в углу с видом на океан, смотря в щель между зданиями на паукоподобную фигуру, скачущую и брыкающуюся за кругом света… «Вон, это Рик. То есть Мик». Крыша была убежищем и храмом Марселины, воздухом и лилово-розовым вечерним светом, крыша связывала ее с океаном через параллелограмм пляжа, моря и неба, именно из-за нее она купила эту уродливое, шумное и странно пахнущее жилище, которое одной стороной выходила к морру, словно бы улица атаковала ее, и последние три ночи Марселина спала на крыше.

Квартира была инфицирована.

Она пошла прямиком к Глории, консьержке. Та ничего не видела. Мимо нее могла бы пройти целая школа самбы «Мангейра»[166] при параде, в блестках и с перьями, прихватив с собой целый оркестр, а Глория так и чирикала бы по мобильному.

Селсу Сибеле, Агнетта, Витор, покинувший свой наблюдательный пункт в уличном кафе, Мойзес и Титу, которых она встретила, когда снимала «Гей-джунгли» (основная идея: могут ли одиннадцать «голубых» на необитаемом острове посреди Амазонки превратить в гея единственного гетеросексуала), и завербовала в свою альтернативную семью. Телевизионщики и геи. Посмотри, к кому ты побежала в момент кризиса. Всем гостям Марселина предложила по косяку. Когда она только покупала квартиру, агент по недвижимости открыл проржавевшую дверь на крышу, и Хоффман прошла за ним на залитое солнцем поле маконья.

– Это входит в цену? – поинтересовалась она.

В тени водяных цистерн и спутниковых тарелок росло столько марихуаны, что на улице ее можно было бы толкнуть как минимум тысяч за десять. Дона Бебел научила Марселину, как обращаться с сырьем в сушильном шкафу. Одна она бы столько скурила минимум лет за пять.

– Я собрала всех вас сегодня…

Смех, аплодисменты.

– Вы знаете, о чем я. Вы – моя семья, мои гей-папы. Я рассказываю вам то, что не рассказала бы даже кровным родственникам.

Охи-вздохи.

– Нет, серьезно. Если я не могу доверять вам, то кому вообще можно доверять? И мне хотелось бы думать, что и вы мне доверяете. и не только в работе. Но и в остальном. – Выходило плохо, глупо и неискренне, как в тот вечер, когда она пыталась сказать парням, угнавшим машину, что они попали на телевидение. Но она никогда ничего особо у них не просила, никогда не обнажала перед ними свою бледную душу. – Мне нужна помощь, ребята. Некоторые из вас заметили, что я веду себя несколько… рассеянно в последнее время. Вроде как не помню того, что делала, а потом у меня началась реальная паранойя.

Никто не осмелился ответить.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, нет ли еще чего-то, что я не помню, но делала или говорила.

Члены альтернативной семьи переглянулись. Поджали ноги, надули губы.

– На днях ты прогарцевала мимо меня, – сказал Витор. Его голос напрягся, стал резче и увереннее. – И даже не обернулась, когда я окликнул тебя. Я был в ужасе. И сегодня даже не хотел приходить.

– Когда это было?

– Ну я не знаю, как обычно. Ты же знаешь мой распорядок. Когда я пью чай.

– Мне нужно знать точно, Витор.

– Около пяти или половины шестого. В среду.

Марселина сложила руки вместе, словно в молитве, и этот особый жест отлично знали члены ее команды: она делала так, когда пыталась ухватить еще сырую идею.

– Витор, тебе придется поверить мне, я в это время была в Нитерой и получала рекомендательное письмо в Баркинью от Фейжана. Я могу дать его номер, позвони.

– Но ты прошла прямо мимо меня и ранила своим безразличием. Ранила в сердце, дорогая.

– И куда я шла?

– Как обычно, к стоянке такси.

Марселина подняла ладони к губам.

– Это была не я, Витор. Меня там не было, я ездила в Нитерой, поверь мне.

Все дружно затушили косяки.

– Еще кто-то сталкивался с чем-то подобным?

Теперь Мойзес заерзал на стуле. Это был довольно толстый мужчина шестидесяти с чем-то лет от роду, у которого было несколько таинственных антикварных магазинов, он был кариока старой закалки, любитель безжалостных, пусть и не всегда точных острот, а его голос напоминал лезвие бритвы, обернутое в бархатную ткань. После «Гей-джунглей» Марселина искала способ отснять передачу специально под него.

– Ну ты мне как-то вечером позвонила. Я решил, что это как в «Коде да Винчи», загадочные зашифрованные послания, и все такое.

У Марселины закружилась голова. И вовсе не из-за косяка.

– Когда это было?

– Ты же знаешь, я сова, но поздновато было даже для меня. В половине четвертого утра.

– На домашний или на мобильный?

– Разумеется, на мобильный. Я потом несколько часов заснуть не мог, все прокручивал твои слова в голове.

– Мойзес, ты можешь повторить то, что я сказала?

– Ой, что-то очень странное, дорогая, очень. Чего-то про время и Вселенную, мол, тот порядок вещей, который мы видим, ненастоящий. Ты впуталась в какой-то заговор? Так интересно!

– Я пытаюсь снять передачу о вратаре, игравшем на чемпионате мира, только и всего.

Марселина присела у стены.

– Ребята, коллеги, есть еще что-то, о чем я не знаю?

– Кроме того письма по электронной почте, пожалуй, нет, – ответил Селсу.

Агнетта добавила:

– Но тебе стоит знать, что Черная Птичка подкинула Лизандре пару тысяч, чтобы та развивала свою идею передачи «Великая Сборная».

Ее дитя, тающее, словно воск, предложили святоше.

– Все нормально? – спросила Сибеле.

– Происходит что-то, чему у меня нет объяснения, – ответила Марселина. – Могу сказать одно, вы меня знаете, а потому поверьте: если кто-то выглядит как я, но ведет себя странно, значит, это не я. Звучит нелепо, конечно, но я и сама ничего не понимаю. А еще за мной охотятся.

– Призрак? – Это произнес Титу, ее третий гей-папа, сам похожий на духа, – такой же бледный, он вел ночной образ жизни и лично знал всех привидений Копакабаны, приветствовал каждое, пока, пошатываясь, тащился до дома.

– Нет, это кто-то другой. Он еще не умер.

– Слушай, а тут богатый материал для шоу, – сказал Селсу, но члены альтернативной семьи отводили глаза. Впервые они попрощались по отдельности и ушли поодиночке.

«Вы меня не поддержали», – подумала Марселина. Дух маконьи витал в воздухе. Море в рамке из многоквартирных домов все еще удерживало сиреневый цвет. Прибой нарастал, воздух был таким неподвижным, что шум океана доносился сквозь гул машин в Копа, и пах он так, как, по мнению Марселины, должны пахнуть колибри: сладким, цветочным, переливающимся красками ароматом. Огромная бледная луна Йеманжи выплыла из-за водяных цистерн и антенн. Вдали трещали автоматные очереди: маленькая фавела Паван на западном конце Копа все еще не могла успокоиться. Марселина вспомнила одну сиреневую ночь, случившуюся целую жизнь назад. Внезапно ее вытащила из постели высокая королева из диснеевского мультика, в шелестящем платье и вся увешанная бриллиантами. «Пойдем, одевайся». Три сестры Хоффман ехали в тесноте рядом с матерью на заднем сиденье такси вдоль бульваров и бурлящего темного моря. «Это карнавал?» – спросила Марселина при виде толпы перед залитым огнями отелем, белым и большим, как скала. «Нет, – ответила мать, – это намного лучше, чем карнавал». Она начала протискиваться сквозь толпу. Некоторые зеваки пялились на нее, потом ахали и охали, кланялись и расступались, но большинство она просто расталкивала. «Идем, девочки, идем». Глория, Ира-сема и Марселина шли гуськом, взявшись за руки, пока не оказались в первом ряду. Марселина подняла голову и смотрела на мужчин в военной форме, мужчин с камерами, мужчин в смокингах и женщин, разодетых даже шикарнее, чем ее мать. Под ногами лежал красный ковер. Какой-то крупный сеньор с седеющими волосами и синими-пресиними глазами шел по красной дорожке под вспышки камер, крики толпы и аплодисменты. Марселина испугалась шума, огней и напирающих на нее тел, но мама крикнула: «Привет! Привет! Эй! Эй!» Мужчина посмотрел в их сторону с озадаченным видом, потом поднял руку, улыбнулся и зашагал дальше по аллее огней. В такси по дороге обратно Марселина задала вопрос, который слишком взрослые и слишком застенчивые Глория и Ирасема не решались произнести вслух.

– Мам, а кто это был?

– Милая моя, это был мистер Фрэнк Синатра.

Лицо матери сияло, как у прихожанок во время торжественной новены[167].

Серебряный миг. Вспышка на экране. Мать показала Марселине момент славы на ступеньках «Копа Пэлэс», демонстрировала каждой прекрасной мелодией, которую извлекала из органа. Марселина гналась за ним, прыгала, тянула руки, пока, наконец, не поймала и не прижала к груди, а слава дрожала и поминутно меняла форму, и вот тогда, схватив ее, Марселина в ту же самую минуту увидела, в чем, собственно, фокус.

Она взяла матрас, легкий спальный мешок и разделась до трусов и майки в рассеянном свете, отраженном от морру.

27 января 2033 года

Как плакать в Сидаде-де-Лус?

Каждая новая запись в книге требует испечь Пирог Плача. Мука, маргарин, сахар, орехи, еще сахар – святые такие сластены – щедрая порция кашасы, против чего святые тоже не возражают. Испечь. Нарезать на кубики ножом, смоченным в святой воде, один кубик на каждую молитву. Остальное можно оставить на подносе для всех соседей. Теперь нужно выбрать святого. Айшэды подсказывают доне Ортенсе, что лучший вариант для такого случая – святая Христина (Чудесная). Она распечатывает изображение, аккуратно вырезает его ножницами, наклеивает на дощечку размером с картонный пакетик со спичками вместе с другими католическими символами из журнала, который издает церковный приход, и украшает по краю пластиковыми бусинками, блестками и осколками стеклянных рождественских украшений. Затем икона очищается солью и ладаном. Гадание на китайском компасе дает наилучшее расположение, затем Книгу Плача открывают перед алтарем, вписывают имя и просьбу обязательно маркером с толстым стержнем, чтобы надпись легко читалась в полумраке барракана, а потом все это припорошить фарофой, которую потом собирают в кучку перед святой Христиной Чудесной. Затем, пока плач не прекратится, это прошение, как и все другие на этот день, орошают слезами.

«Святая Христина, прояви себя, – молила дона Ортенсе. – Удиви меня. Страдает мой младшенький и второй из самых любимых сыновей. Лежит себе в гамаке и только глазами моргает, я понимаю, что он играет в игры и читает форумы в айшэдах, а еда на тарелке тем временем стынет и привлекает мух. Он забыл про все свои сделки, контракты и планы, с его-то амбициями, деловой хваткой и решимостью. Я знаю, что Герсон – глупый, мягкий Герсон – подсыпает таблетки в колу Эдсона, и эти таблетки крадут его энергию, высасывают его волю. Подними его, пусть выйдет из дома, встретится с друзьями и клиентами, они ему помогут. А до тех пор позволь мне стирать его одежду, поправлять его бумаги, приносить ему кофе, оставлять тарелки с цыпленком, бобами и рисом и сказать Герсону, чтоб прекратил таскать таблетки, а вместо это лучше принес бы нормальных денег в дом».

Рано утром в день почитания Богоматери из Апаресиды[168] дона Ортенсе видит, что ее младшенький и второй из любимых сыновей лезет на крышу. На нем шорты, футболка без рукавов и шлепки, его силуэт нарушает геометрию белых пластиковых труб, которые окружают водонагреватель на солнечных батареях. Сидаде-де-Лус носит с гордостью статус «байру», района, однако водопроводная система и провисшие провода – здесь все еще можно подключиться напрямую к фонарному столбу – с головой выдают бывшую фавелу.

– Нужно поменять эти трубы. – Эдсон стоит, уперев руки в боки, и осматривается. Он смотрит не на трубы и водопровод, понимает дона Ортенсе, но на город, на небо, на свой мир. Началось.

– Я приготовила кибе, – говорит дона Ортенсе.

– Спущусь через три минуты.

В тот же вечер дона Ортенсе переворачивает икону святой Христины ликом вниз и крошит Пирог Плача птицам.

По утрам у пенсионеров скидки в спортивном клубе. Эдсон проходит мимо беговых дорожек, которые крутятся вместе с мужчинами в бейсболках и мешковатых шортах и женщинами в капри и безразмерных футболках. Во второй половине дня приходят качаться парни из банды одного из наркодилеров Сидаде-Альта. Главарь договорился о корпоративном членстве для своих ребят. Сделка хорошая, но у этих посетителей есть привычка оставлять максимальный вес, чтобы выглядеть настоящими мачо в глазах следующих посетителей. Эмерсон пытается заварить сломанный тренажер, поглядывая через квадрат дымчатого стекла на сверкающую дугу.

– Все еще вытряхиваешь денежки из стариков? – спрашивает Эдсон.

Эмерсон поднимает голову, сначала улыбается, а потом откровенно ухмыляется.

– По крайней мере я зарабатываю деньги, – он выключает сварочную горелку, снимает перчатки и крепко обнимает младшенького. Шестой братишка всегда был ужасно независимым, никогда не спрашивал ни у кого разрешения, но постоянно делился планами с Эмерсоном, словно бы прося благословения, которое не дали бы дона Ортенсе и все ее святые.

В холодильнике есть холодное пиво. Эмерсон выгоняет администратора Марию из кабинета – «она все равно только и делает, что чатится» – и они усаживаются за потрепанный стол. Пенсионеры топают и сопят по ту сторону стекла.

– Ну?

– Со мной все будет нормально. Время настало, понимаешь? Время для всего. Я снова вернулся. Это понятно? Я был где-то в другом месте, словно бы в отпуске в собственном доме, а теперь я здесь, как будто была весна, а теперь снова наступило лето.

Эмерсон не говорит: «Вообще-то прошло три с половиной месяца». Он не произносит даже идиотских фраз в духе ток-шоу, мол, не думаю, что смогу понять, как много она для тебя значила. Вспоминает, что чувствовал, когда убили Андерсона. Они тогда работали в фавеле, на последнем этаже жилого дома: каменщик и электрик, братья Оливейра. А потом вдруг начался фейерверк, как на день поминовения какого-нибудь святого. Полиция. На крутых лестницах пехотинцы местного Хозяина выбрасывали айшэды, кредитки, ценные вещи с арчидами – все, что могло выдать их местоположение Ангелам Постоянного Надзора. Полицейские беспилотники кружили над Сидаде-Альта, словно черные грифы. Теперь стреляли в районе перекрестков, там, где Сидаде-Альта вырастает из Сидаде-де-Лус. Андерсон ушел за изолентой. Он оказался в ловушке. Палили повсюду. Бежать было некуда. Только сидеть на той крыше. Он кричал Андерсону, чтобы тот уходил, шел домой, шел в Лус, а если не может, то спрятался где-то, в любом месте с дверью и стенами. Ответа не последовало. Полиция всех перестреляла. Теперь Эмерсон испугался. Провел локализацию айшэдов Андерсона с точностью до миллиметра. Сигнал с камер брата замер в восьми сантиметрах над уровнем земли. Это как раз высота переносицы, если лежишь на тротуаре. Именно в таком положении Эмерсон и нашел его в огромном темном озере засыхающей крови. Он казался таким напуганным, таким раздраженным. Полиция приняла его за одного из солдаду. Возмущение муниципального совета Сидаде-де-Лус вынудило копов признать, что Андерсон попал под перекрестный огонь, когда пытался найти убежище. На большее надеяться не приходилось. Банальность в ответ на соболезнования от друзей и соседей. Слов не хватало, пришлось прибегнуть к банальностям в надежде, что дона Ортенсе и пять оставшихся в живых сыновей прочтут за ними не выразимую словами правду. Иногда одних только общих фраз и оказывается достаточно.

Эдсон говорит:

– Хочу кое-что спросить.

Эмерсон по опыту опасается вопросов с прелюдиями, но отвечает:

– Давай.

– Было видео?

– Ты о чем?

– Ну есть такая передача «Вынести мусор». Ты видел?

– Я такое не смотрю.

– Я знаю, но…

– Не слышал.

– И я.

– О чем ты думаешь?

И снова он слышит дрожь в дыхании Эдсона.

– Просто там был квант-нож, и все сразу подумали про эту передачу. Но что, если дело не в ней?

– Продолжай.

Эдсон поворачивает бутылку в пластиковой упаковке на столе Эмерсона.

– Когда я в последний раз виделся с ней, в Тодуз-ус-Сантус, когда ее приятель-гей пытался меня напугать, она говорила с какими-то людьми. Один из них был священником, белым священником. Ну он был одет, как священник, но белые часто ими притворяются. А тем вечером во время гафиейры ее позвали какие-то ребята, которых не было в списке приглашеных.

– Что ты хочешь узнать?

– Хочу пойти и поискать.

– Что?

– Мусорный бак.

– И если найдешь?

– Значит, конец.

– А если не найдешь?

– Тогда не знаю.

– Пусть себе лежит спокойно.

– Я знаю, что должен это сделать. Но не думаю, что могу.

– Тогда, братишка, будь очень осторожен.

Старики топают и скрипят.

Эдсон начинает не с той стороны дороги, потом разворачивается через алкозаправочную станцию «Ирипанга» на разделительной полосе и подъезжает к обочине. Он может воссоздать каждую деталь сцены убийства в замедленном режиме, но здесь и сейчас не видит никаких следов на пустом бетоне. Ни тебе цветов, ни карточек с молитвами, ни съедобных подношений. Эдсон оставляет «Ямаху» и проходит вдоль дороги туда-сюда, и его жалит щебень, вылетающий из-под колес быстрых грузовиков. Вот валяется обрезок покрышки, словно сброшенная змеиная кожа. Стальная стружка как уличные украшения. Эдсон стоит там, где ждал с протянутой рукой убийца, словно бы ловил попутку. Он тоже протягивает руку, рисует воображаемую разделительную линию среди этого марева из машин, домов, многоэтажек и неба. Ничего не чувствует. Целостность этого места слишком нарушена, чтобы сохранить воспоминания или горе.

На противоположной стороне останавливается мототакси. Из него выходит длинноволосая женщина. Поток машин обрамляет ее, словно объектив видеокамеры. Незнакомка тоже проходит вдоль края дороги туда-сюда. Наклоняется, уперев руки в бедра, и смотрит через шоссе. Эдсон резко распрямляется. Образ впечатывается в его зрительные центры. Каскад волос, наклон скул, фальшивая невинность в глазах олененка, как у героинь аниме. Она.

Их взгляды встречаются через крыши машин. Сердце остановилось, время замерло, пространство сгустилось. Эдсон делает шаг навстречу и тут же падает на гравий, сбитый с ног оглушительными гудками. Женщина бежит к мототакси и жестом показывает водителю: поехали, поехали!

– Фиа! – Шоссе проглатывает его крик. Он видел ее на этой самой обочине, там, где сейчас стоит. Видел мертвой. Лицо закрыто. Логотипы на подошвах туфель. Он видел их, когда ее уносили.

Мототакси вплетается в транспортный поток. Очарование рассеивается. Эдсон включает на айшэдах режим съемки движущихся объектов. Прыгает на мотоцикл, заводит мотор. На ней зеленый кожаный пиджак. Зеленый кожаный пиджак и развевающиеся длинные-длинные волосы. Он их найдет. Эдсон, рискуя, перестраивается через шоссе на скоростную полосу. Их разделяет двенадцать машин, но мотоцикл Эдсона может обогнать все, что движется сейчас по дороге, шныряя между конвоем грузовиков на биодизеле, он сокращает разрыв. Она бросает взгляд через плечо, и волосы хлещут по лицу. «Это я, я!» – кричит Эдсон встречному ветру. Она ударяет водителя по спине, тычет пальцем вперед, а потом направо. Водитель газует, и такси летит вперед, как истребитель. Эдсон сидит у них на хвосте. А она говорила, что никогда не ездит на заднем сиденье. Из-за резкого торможения он едва не влетает в школьный микроавтобус. Массовые пробки Сан-Паулу. Он ее потерял. Эдсон едет вдоль стоящих машин. В этой полосе ее нет. Он протискивается на мотоцикле между двух автомобилей, так близко к огромному джипу «Рав», что водитель орет: «Машину поцарапаешь, фавеладу!» Ее нет в центральном потоке. И во внутреннем тоже. Где же? Эдсон видит, как зеленый жакет, набирая скорость, выворачивает на съезд с противоположной стороны шоссе. Попался на свой собственный трюк. Но он знает, куда ведет та дорога – к Богоматери Мусора, в Тодуз-ус-Сантус.

– Возьми, – мистер Персик протягивает пистолет Сестинью рукояткой вперед. Это красивая и дерзкая пушка, которую он хранит в прикроватной тумбочке в ожидании той ночи, когда работники биофермы, что находится выше по склону, и застройщики снизу встретятся, и мир над фазендой Алваранга рухнет.

– Я ж не знаю, как с этим обращаться.

– Все просто, я тебе показывал. Раз, раз и готово. Просто возьми этот пистолет, урод тупой.

Он никогда не сквернословит. Мистер Персик никогда не ругается.