Они уходят Сергеев Олег

Иллюстратор Рене Магритт

© Олег Сергеев, 2017

© Рене Магритт, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-5727-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Часы пробили восемь, и на лестнице раздалось, как каждодневный ритуал, цоканье каблуков жены. Она никогда не позволяла себе опаздывать на работу. Солнце светило особенно ярко, прыгая бликами по носкам ее красных лакированных туфель, вероятно, приобретенных у Тремерса – его магазин испокон веков славился самыми дорогими и роскошными вещами, а также пафосными клиентами. Таковой и была моя Алиана.

Мы познакомились с ней чуть более восьми лет назад, и при первой встрече она произвела на меня незабываемое впечатление. Ей тогда уже было за тридцать; состоявшаяся и успешная, она не гналась за мужским вниманием, этим и привлекла меня с первого взгляда. Поначалу я смущался очевидной пропастью между нашими социальными положениями, однако ее это нимало не заботило, и каждый раз при моем робком упоминании об этом она всегда удивленно вскидывала брови и целовала меня в щеку, весело хохоча. Работа была для нее всем: еще с ранней молодости ступив на путь деловой женщины, она упрямо продолжала следовать по нему, уже будучи моей женой. К моменту нашего знакомства она занимала руководящий пост в одной из крупнейших международных корпораций, в ее подчинении была не одна сотня людей, а я же работал скромным программистом в крошечной и отслужившей свой век конторке, и если бы ей не пришлось сдать в ремонт свой роскошный автомобиль и не отправиться на работу поездом, мы бы вряд ли когда-нибудь встретились. За все эти годы я так и не смог ответить для себя на вопрос, зачем она позарилась на меня, когда имела в своем распоряжении лучших мужчин планеты. Я никогда ничем особенным не выделялся из толпы: роста я был среднего, телосложения хоть и худощавого, однако, местами начинал уже проглядывать предательский жирок – сказывался недостаток физических упражнений и сидячий образ жизни; внешностью обладал я самой заурядной и никогда особым женским вниманием не пользовался. Родители и вовсе готовы были поставить на мне крест и навсегда записать в бобыли, когда я ни с того ни с сего сделал такую удачную партию, что все мои друзья едва не удавились от черной зависти. Я и сам в первые пару лет нашей семейной жизни не чуял под собою ног от счастья, впрочем, обратная сторона проживания с бизнес-леди дала о себе знать практически сразу: Алиана заявила, что детей она заводить не собирается. Очень долгое время я надеялся, что все изменится, но год от года она становилась все неприступней и холодней, мы все реже общались без видимых на то причин, на работе она стала проводить даже выходные, на этом и кончилось мое семейное счастье, фактически так и не начавшись.

Как всегда, в спешке пробегая мимо меня и едва задевая мое плечо ладонью, она бросила сухое:

– Ну, я пошла, – не удостоив меня ни поцелуем, ни даже взглядом.

– Постой, – я поймал ее за талию и, прижав к себе, заглянул в эти холодные, ничего не выражающие серые глаза. – Останься еще хоть на час, ты и так вчера очень поздно вернулась. Мы с тобой почти перестали видеться…

– Как будто тебя это беспокоит, – выдавила сквозь зубы она.

Я разжал руки.

– Иди. Работа для тебя всегда была важнее. За эти восемь лет ты даже ребенка не захотела завести, чтобы не испортить карьеру и фигуру! И после этого ты будешь попрекать меня тем, что меня тяготят наши отношения! Да у нас никогда и не было отношений, мы всегда существовали по отдельности.

– Хорошо, что ты это понял, – со злостью процедила она, и я заметил, как ее по обыкновению бледное лицо покрылось красными пятнами.

Через несколько секунд входная дверь нашего двухэтажного особняка яростно хлопнула, а еще через пару минут во дворе зашуршали шины отъезжающего автомобиля. Алиана всегда выбирала самое лучшее.

До вечера я снова обречен был остаться один. Вот уже год, как я нигде не работал, нас обоих содержала жена. Впрочем, это слишком грубое обобщение – в наш век царствования компьютерных технологий без IT-специалиста не мог уже обойтись никто, и моими услугами пользовался весь квартал. Хотя я всегда умел говорить «нет» и тщательно оберегал личное пространство и право на отдых от любых посягательств.

Стеклопанель деловито зажужжала, и я радостно бросился в гостиную поприветствовать Бетрею.

– Привет! – проворковала она, поправляя белый халатик. – Твоя уже отчалила в мир бизнеса?

Я кивнул:

– Можно я приеду?

– Прямо сейчас? Ну, давай. Думаю, погулять мы успеем. Сегодня у нас всего пять клиентов. Видимо, психологическая ситуация в городе улучшается, – и она рассмеялась.

– Буду через пару часов! – крикнул я и отключил панель.

Мы давно уже жили за городом, и в столице я бывал только по зову Бетреи – единственного светлого пятна в моей унылой жизни. Она вошла в нее около двух лет назад и с тех пор прочно там обосновалась – мы виделись даже чаще, чем с женой, и с некоторых пор я стал подумывать о разводе. Это милое голубоглазое создание, сведшее меня с ума с самой первой встречи, вполне подходило на роль матери моих будущих детей: она готова была отказаться от работы, чтобы поселиться со мной в какой-нибудь богом забытой деревушке и каждый вечер встречать меня горячим ужином, расспрашивать о делах, качая на руках нашего первенца. С ней я вновь ощутил свою принадлежность к сильному полу

Автомобиля у меня не было, да я и не любил это древнее благо цивилизации и предпочитал поезда – именно там я когда-то познакомился и с Алианой, и с Бетреей. В поездах в последнее время стало безлюдно: все пересели в автотранспорт в условиях многополосных высотных шоссе. Электрички остались прерогативой пенсионеров и романтиков, которые никуда не спешат: Алиана добирается до работы за двадцать минут, у меня то же самое расстояние отнимает полтора часа.

Помнится, раньше, еще в прежние приснопамятные эпохи, люди в поездах неизменно боролись за места у окна, чтобы понаблюдать за живой природой, пролетающей мимо. В наши дни на всем промежутке от пригородной станции до столицы можно было от силы насчитать всего дюжину деревьев: нам перестало хватать земли под промышленные и цивилизационные нужды. Мы научились создавать кислород в лабораториях, зеленые насаждения были нам уже более ни к чему. Поэтому в поездах и не было окон. Каждое кресло оснащалось стеклопанелью, и пассажир мог провести время в пути с пользой – за работой, просмотром фильма или общением с близкими.

На этот раз моя панель оказалась разбита. Проводница лишь пожала плечами и извинилась: до конечной станции они вряд ли могли ее заменить, а потом посоветовала посмотреть фильм вместе с соседом. Однако, мой попутчик и не думал воспользоваться стеклопанелью, пока я, наконец, не осмелел и не попросил поменяться с ним местами.

– Не можете и часа провести в тишине? – со смехом согласился он и уступил мне свое место.

– Я не желаю умирать от скуки, – буркнул я.

– А что, книги уже вышли из моды?

– Ах, оставьте! Ваши нравоучения мне ни к чему, я сам не вижу смысла в зашкаливающем развитии цивилизации, только вот бежать от нее уже некуда.

– А что мешает взять жену и переселиться куда-нибудь в глушь?

– Мне? Ничего. А вот моя жена – полноценный раб прогресса. Карьера и гаджеты – вот смысл ее жизни. Мне приходится соответствовать.

– Приходится? Что-то не похожи Вы на карьериста.

– Еще чего не хватало! Достаточно того, что Алиана живет на работе. Я вольная птица.

– Отчего же Вам не развестись? Найдите себе милую девушку и увозите в деревню. С женой Вам явно не по пути.

– Мы вместе уже восемь лет. Вряд ли она согласится на развод.

– А зачем Вы ей? Она отлично обеспечивает себя сама. Дети у вас есть?

– Нет. Но она и не планирует их заводить, хотя неоднократно проходила лицензирование и получала разрешение.

– Вот именно. Зачем Вы ей нужны?

Я потер подбородок: а ведь он был прав, у Алианы не было ни единой причины продолжать этот нелепый брак.

– Пожалуй, Вы правы. Я не задумывался о разводе, но давно понял, что мы с ней слишком разные, чтобы быть вместе.

– И что же заставило Вас на ней жениться?

– Не вспомнить уже. Кажется, тогда она мне нравилась… Эффектная карьеристка и дауншифтер – чем не красивая пара?

– Поди мечтали посадить ее дома, нацепить фартук и заставить рожать?

– Всем нужна семья, тепло, тыл, уют…

– Не вышло, да? А не задумывались почему?

– Карьеризм и вещизм… в наш век дети уже не столь важны.

– Любая женщина мечтает обзавестись потомством. Вы говорили с ней на этот счет?

– Да, и много раз. Она все время давила на то, что дети мешают ее бизнесу.

– А Вы не задумывались о том, что у нее могли быть причины, чтобы так врать Вам?

– Врать? С чего Вы взяли, что это была ложь?

– Я хорошо знаю женщин: ни одной из них карьера не мешала заводить детей. Думается мне, за восемь лет Вы так и не узнали ничего о своей жене. Не пора ли начать заполнять пробелы?

– О чем это Вы?

– Поговорите с ней по душам. Может, она раскроется и все Вам расскажет.

– Нечего рассказывать. Я Алиану знаю как свои пять пальцев. Думаю, Ваш первый совет насчет развода вполне нам подходит. Я устал жить с женщиной, которая меня не понимает.

– А Вы сами хоть раз попытались понять и узнать ее?

– Она бездушная бизнес-леди.

– Слишком часто бездушными нам кажутся те, кто заковал свою душу в броню, защищая ее от сторонних посягательств. Сдается мне, она просто Вам не верит, поэтому Вы и не можете найти с ней контакт. Впрочем, никогда не поздно попытаться. Даже сейчас для Вас еще не все потеряно. Честь имею.

Поезд остановился, и люди потекли к выходу. Мой попутчик затерялся в толпе, и я так и не успел с ним познакомиться.

Глава 2

Центры милосердия стали появляться в нашей стране несколько десятилетий назад и поначалу вызвали резкое отторжение в обществе. Закона об эвтаназии как такового тогда еще не существовало, и каждому врачу приходилось делать нелегкий выбор, заканчивавшийся подчас сделкой с собственной совестью. Появление первого Центра милосердия – официального учреждения, целенаправленно подбиравшего персонал для дальнейшего оказания платной услуги эвтаназии для всех желающих – ознаменовалось расколом общества на два воинствующих лагеря: одни твердили, что жизнь дается человеку лишь раз и нельзя ее отнять по какой бы то ни было причине, даже если носитель этой самой жизни жестоко от нее страдает; вторые же ценили в жизни только положительные моменты и посему призывали сочувствовать тем, кто уже более не может наслаждаться жизнью ни в коей мере – ведь если человек молит о смерти, то он дошел до точки невозврата во всех смыслах.

Закон, разрешающий эвтаназию по медицинским показаниям, был принят вскоре после открытия Центра, и не прошло и нескольких лет, как вся карта нашей страны уже была испещрена крошечными точками – местами расположения новых Центров милосердия. Эти заведения обрели бешеную, но при этом и совершенно печальную популярность, да такую, что в итоге персонал многих клиник скатился до того, что принимал подчас и липовые медицинские справки, либо довольствовался заключением о тяжелом заболевании, не придавая значения тому, а действительно ли оно неисцелимо. Но даже после явно вопиющих случаев, когда людям делали укол, потому что они мучились от болей в результате перелома, центры продолжали работать и принимать клиентов, а прокуратура на многие вещи смотрела сквозь пальцы. Вероятно, лозунг о перенаселении планеты давал о себе знать так или иначе.

Эмблемой центра был выбран скромный и выполненный всего несколькими грубоватыми штрихами портрет Зигмунда Фрейда, который и сам в свое время, не желая терпеть боль, сделал выбор в пользу морфия, в чем помог ему его лечащий врач. Поначалу руководство центров пыталось заменить Фрейда на Сократа, но последний принял яд в результате судебного приговора, а не по личному волеизъявлению, да и кроме того он выступал ярым противником демократии, а затыкать ей рот центры не решались.

Медицина, не смирившаяся с собственными пошатнувшимися позициями, взялась за пропаганду «жизни во что бы то ни стало» с новой силой, избрав своим символом образ Стивена Хокинга – человека, открыто плевавшего в лицо болезни и смерти, умудрявшегося шутить над своей беспомощностью и все еще продолжавшего делать научные открытия. На этом борьба надежды и отчаяния зашла на новый виток.

Сам я не задумывался о столь глобальных вопросах жизни и смерти ровно до того момента, как в мою жизнь вошла Бетрея. Я познакомился с ней в поезде за год до описываемых событий и больше не смог от себя отпустить. Наш брак с Алианой к тому времени уже давно исчерпал себя, и отношения с другой женщиной я мог называть про себя как угодно, только не изменой. Скорее напротив – это Бетрее я изменял с женой, хоть у нас давно уже не было никаких супружеских отношений.

Эта девочка поразила меня своим жизнелюбием, несмотря на свою суровую профессию – медсестра Центра милосердия. И именно благодаря ей я тогда впервые задумался о функции, которую выполняли эти заведения. Бетрея любила свою работу, что поначалу меня немало удивило и даже испугало – этой хрупкой кукле приходилось каждый день вводить людям смертельные инъекции или отключать их от аппаратов жизнеобеспечения, а потом спокойно идти домой смотреть свой любимый сериал и есть пиццу. Сперва на мои вопросы она отвечала весьма уклончиво, а затем все же объяснила, что, по ее мнению, название учреждения говорит само за себя: они дарят людям то, чего никто кроме бога им дать не в состоянии – тихую, спокойную и безболезненную смерть в тот момент, который они выбирают для себя сами. В этом смысле даже суицид здорово проигрывает эвтаназии. Одним словом, ей удалось убедить меня не бояться ее профессии, и я даже иногда ездил к ней в клинику, чего, впрочем, старался по возможности избегать.

Бетрея уже ждала меня и даже успела переодеться.

– Как прошел день? – она слегка отстранилась.

– Ничего особенного. Очередные пять психов, которым надоело жить. Главврачу просто фантастически повезло, что прокурор – его лучший друг.

– Что ты имеешь в виду? Кажется, совсем недавно твои интонации были совсем иными…

– Я отлично понимаю желание умереть у тех, кто мучается от неизлечимых заболеваний, но в последнее время среди пациентов стали проскакивать те, кому просто по той или иной причине надоело жить. И мы их принимаем.

– Как?!

– Вопрос денег и липовых справок, – пожала плечами она. – У всех у них есть справки, хотя отличить настоящего больного от притворщика ничего не стоит, они сами себя выдают. Но что я могу поделать, санкцию дают врачи, я просто ввожу укол…

– Девочка моя… тебе надо бросать эту работу, пока она окончательно не свела тебя с ума. Я подам на развод, мы переедем куда-нибудь в другую страну и забудем обо всем как о страшном сне…

– Если бы все было так просто… Алиана оставит тебя без гроша, ты это понимаешь?

– Да зачем мне ее деньги? Мне бы только вырваться, а с нашими специальностями найти работу в любой другой местности не составит никакого труда.

Бетрея явно поникла после моих слов и несколько минут мы шли молча, пиная по асфальту желтые листья. Осень была в самом разгаре, это время года всегда навевало на меня самое романтическое настроение… Парков в нашем городе почти совсем не осталось, но те немногие кущи поистине радовали глаз своей увядающей прелестью. Дожди шли почти каждый день, но в них еще не было ноябрьской промозглости, а небо по-прежнему голубело, как и месяц назад. Бетрея озябла и рвалась в кафе или кинотеатр, а мне просто хотелось погулять с ней по мокрым улицам, полюбоваться последними аккордами джазовой импровизации под названием осень…

– Беточка, – снова робко начал я, – сегодня я скажу жене о том, что намерен развестись. Мне уже почти сорок, и если я останусь с ней, то так никогда и не смогу обзавестись потомством. А тебя я попрошу уйти из центра – не думаю, что нашим деткам будет полезно знать о том, чем занимается на работе их мама. В стране достаточно медицинских учреждений другого профиля, и ты без труда найдешь себе работу…

– Тругор, но я не хочу увольняться, мне нравится то, чем я занимаюсь, и я неоднократно говорила тебе об этом!

– Девочка моя, это слишком жестокая стезя…

– Что ты называешь жестокостью? Когда человек годами лежит в коме, а его семья продает имущество и влезает в долговую кабалу, чтобы оплатить лекарство, поддерживающее чисто символические функции едва живого овоща, который отдает богу душу через секунду после отключения от аппаратов? Прекращение мучений его родных – это и есть, по-твоему, жестокость? А что насчет тех, кто годами мучается от адских болей? Кому из них хоть раз укололи настоящее болеутоляющее, а не эту пародию – морфий – который спасает от силы минут на тридцать, если метастазы уже проникли в кости? Облучение можно делать только курсами, как же избавляться от ужасных мук между курсами и по их окончании? Ты когда-нибудь слышал крики онкобольных? Ты смотрел им в глаза? У них в глазах даже не смерть и не последняя степень страдания, у них в глазах пустота, их как людей, как полноправных членов общества, полноценных личностей уже более не существует. Вся их суть исчерпывается только одним – болью. И прекращение этой боли ты называешь жестокостью?

– Девочка моя, так ты ведь только что сказала мне, что ваши центры давно уже отправляют в лучший мир не только овощей и онкобольных, туда давно уже проторена дорожка депрессивным личностям, да и каждому, кто по той или иной причине отказывает себе в праве на жизнь.

– Тру, а тебе не кажется, что право на смерть для каждого гражданина столь же неотъемлемое, как и право на жизнь? Почему родные, близкие и посторонние морализаторы считают себя обязанными удержать их в этом мире? Нет, не попытаться спасти, не постараться улучшить их жизнь, не принести им радость, а просто для галочки уговорить остаться в живых? Не похоже ли это на акт эгоизма и сделку с совестью: я спас жизнь, и мне это непременно зачтется в небесной канцелярии? А что значит «спасти жизнь»? Иногда смертельная инъекция для отчаявшегося – и есть спасение, сохранение его личности, ибо что от нее останется, если пустить дело на самотек, уговорить человека остаться в живых? Он дойдет до крайней степени отчаяния, он замкнется и перестанет общаться с людьми, он будет похож на того же онкобольного, только первый беспрестанно кричит о боли физической, а этот будет столь же бесконечно молчать о своих душевных муках. Кто дал нам право их продлевать?

– Но Бета, ты же сама знаешь, сколько злоупотреблений случается на этой почве… И сколько еще случится…

– Знаю. Именно для этого у нас в центре с некоторых пор работают психологи, через их кабинет проходят все, у кого нет смертельного заболевания и чья смерть – не вопрос нескольких недель. И психологи эти общаются не только с выразившими желание умереть пациентами, но и с их родными, потому что мало не дать человеку шагнуть в пропасть – от этой пропасти его нужно оттащить как можно дальше и больше никогда не позволять приближаться к ее краю. А на это способны только близкие люди. Нет, Тру, мы творим благо, и я не смогу уйти с этой работы, только здесь я ощущаю, что приношу пользу обществу.

Она опустила глаза и слегка замедлила шаг, а я задумался над ее словами в очередной раз: мы уже неоднократно спорили на эту тему.

– Несколько лет назад, – продолжила вдруг она, – еще до открытия первого центра один юноша попал в аварию и оказался полностью парализованным, даже глотательные рефлексы были нарушены. Медики изо всех сил боролись за его жизнь и благополучие, боролись в первую очередь с ним самим и его волей: он был настроен умереть любым способом и любой ценой, но в его состоянии самоубийство не представлялось возможным. Он написал прошение на имя президента с просьбой разрешить ему эвтаназию, но президент со скорбью в голосе отказал, клятвенно пообещав оказать ему любую другую помощь в необходимом объеме. Первой не выдержала мать и уколола ему огромную дозу нейролептика, но в результате сын только впал в кому. Тогда уже дрогнуло сердце и у лечащего врача, который довершил дело матери. Обоих впоследствии посадили за решетку, а общественность заклеймила их позором, но вот, казалось бы, за что? Во имя мифических законов, галочек, привычек, перечеркивающих интересы человека, отдельно взятой личности?! Что защищало это общество? Человека или свои традиционные и комфортные представления о жизни? Это мы называем гуманизмом? И чем это в таком случае отличается от превышения пределов необходимой самообороны? Скажи мне, Тру, жизнь – это право или обязанность?

– Спроси об этом у фармацевтов, они точно знают ответ, продавая копеечную ацетилсалициловую кислоту почти по цене золота под громким именем «аспирин», – вяло пожал я плечами.

– Они ведь так осуждали коммунизм за подчинение личности коллективу, а сами что вытворяют? Чистенькими хотят остаться, потому умывают руки, отворачиваются от больных и страждущих, дескать, коли так хочет, пускай сам на себя руки накладывает как сможет. А мозолить глаза своим страданием обществу нельзя, надо молча терпеть, не привлекая излишнего внимания. Ишь чего захотели! Эвтаназию им подавай!.. А знаешь, что самое интересное в этом вечном противостоянии личности и общества? Лицемерие последнего. В те годы люди столь же сильно стремились заполучить право на достойную смерть, и одна из стран, придерживающаяся в целом довольно нейтральной позиции в этом отношении, позволила открыть на своей территории некое подобие современного центра. Тогда, правда, это был крошечный домик с двумя комнатками и кухней, расположенный в промышленной зоне, ибо никто не желал существовать по соседству с той «страшной организацией». Клиенты платили безумные деньги за возможность самостоятельно принять безболезненный препарат. Зачастую там же их и кремировали, а урны с прахом хоронили на дне городского озера, местной достопримечательности. Мало-помалу жители той страны начинали возмущаться положением дел, выходили на митинги протеста против того крошечного синего домика и праха на дне озера. Говорили громкие слова, апеллировали, к богу, религии и гуманности. Но правительство решило проблему в один счет: согласившись закрыть центр, оно заявило о значительном повышении налогов, поскольку центр этот делал немалые отчисления в бюджет страны за возможность своего существования. Все протесты прекратились в одночасье, и никого уже не беспокоил ни синий домик, ни прах на дне озера… Да и регулярная поставка донорских органов заставила замолчать даже самых ретивых активистов…

– Есть ли на свете такая идея, которую невозможно было бы купить?.. – протянул я.

Из нашей с ней съемной квартиры я вышел, когда уже вечерело и на город спускалась обычная предзакатная дымка. Небо подернулось широкими розовыми разводами, воздух посвежел, и поднялся легкий ветерок. Я поднял воротник и поспешил в сторону вокзала, чтобы успеть на отходивший поезд: я должен был попасть домой немного раньше Алианы.

Однако, возле дома уже красовался ее шикарный автомобиль, и я постарался придать лицу как можно более спокойное выражение:

– Привет, дорогая! Ты уже дома? А я как раз с вызова возвращаюсь, даже и не думал застать тебя так рано.

– Я давно дома, – сухо проронила она, – я уволилась.

От неожиданности я рухнул на диван в прихожей и начал лихорадочно расстегивать пальто:

– Ты уволилась?!

– Ты рад? – с усмешкой посмотрела она на меня, а я растерянно прятал глаза, не зная, что ответить, ибо все два часа пути готовил проникновенную речь о желании развестись с ней.

– Но… почему? Почему ты это сделала?

Она поднялась со стула и дружески похлопала меня по плечу:

– Все будет хорошо, любимый, вот увидишь.

Глава 3

В тот вечер у меня так и не вышло добиться вменяемых ответов на мои недоуменные вопросы: Алиана замкнулась и просидела молча у телевизора несколько часов, даже не пытаясь симулировать заинтересованность происходящим на экране – она просто щелкала каналы, не поворачивая головы в мою сторону. Я присел рядом и взял ее холодные и бледные ладони в свои, я хотел хоть как-то утешить ее, подозревая, что, проработав в корпорации около пятнадцати лет, жена никак не могла покинуть ее по собственной воле, но выражение лица Алианы осталось прежним – она всматривалась в происходящее на экране, как всматривалась бы в бездну. Меня вдруг настигло ощущение, что я нахожусь рядом с бездушным манекеном, совершенным по части исполнения роботом, в высшей степени превосходно имитирующим человеческие функции. Я содрогнулся от одной мысли и с омерзением отбросил ее ледяные руки, которые безжизненно опустились ей на колени. Отчего-то вспомнился старинный научно-фантастический роман «Отель «У погибшего альпиниста», где часть героев оказались в итоге роботами, в том числе и знойная красотка, вызывавшая слюноотделение всей мужской части отеля. Современная наука безусловно уже достигла соответствующих высот, однако, кто бы допустил до руководящих должностей международной корпорации робота?! Я потер виски и потряс головой, пытаясь избавиться от этих мыслей, как от наваждения.

Около полуночи жена, как и каждый день, вошла в спальню, сбросила шелковый халат и опустилась рядом со мной на постель. Я потянулся к ней, чтобы обнять, но она отстранилась и выключила ночник.

– Что происходит, черт побери? – я снова зажег свет и сел на кровати. – Ты можешь мне хоть что-нибудь объяснить? Почему ты уволилась? Что вообще с тобой происходит?

– Ничего особенного, – пожала она плечами. – Думаю, с моей квалификацией и опытом я без труда найду новую работу. Не волнуйся, голодать мы не будем.

– Я и не думал волноваться. Но почему же ты все-таки ушла? Ты же сделала это не по своей воле? Тебя уволили?

– Отнюдь. Это решение я приняла уже давно. Гор, давай спать, я ужасно устала.

– У тебя будет возможность завтра выспаться, у тебя теперь бессрочный отпуск, а мне необходимо поговорить с тобой. Надоело быть мальчиком на побегушках, с которым не считается даже его собственная жена! – она вздрогнула, и ее лицо вновь, как и утром, покрылось алыми пятнами.

– Гор, я не вижу смысла мусолить то, что мы обсудили еще несколько лет назад. Раньше тебя вполне устраивала такая жизнь.

– Никогда! Никогда она меня не устраивала! Ты не родила и не собираешься рожать мне ребенка! Ты унизила меня до состояния домохозяйки. Ты не считаешься с моим мнением, тебе не приходит в голову посоветоваться со мной ни по одному вопросу. Тебя не интересует моя жизнь, и ты ничего не рассказываешь мне о своей. Мы давно живем как совершенно посторонние люди – ты считаешь это нормой? Это о такой жизни ты мечтала, когда была еще юной барышней? Это предел твоих мечтаний – нищий принц без коня под каблуком у королевы, которая скоро забудет, как его зовут?! О, нет, с меня хватит такой жизни!

– Ты закончил? – сухо бросила она, протягивая руку к выключателю. – Тогда позволь мне все же немного поспать.

Кнопка выключателя тихо щелкнула, и комната погрузилась в вязкую синюю мглу. Алиана заснула уже через пару минут – ее дыхание стало ровным и едва слышным.

Так заканчивались все наши ссоры: я озвучивал одни и те же претензии с разной степенью эмоциональности, она лениво выслушивала их, а потом отправлялась спать. Иногда мне казалось, что я для нее нечто вроде комара – в целом безобидное, но временами весьма надоедливое приспособление.

– Скажи, зачем ты вышла за меня? – мой голос прорезал темноту, и жена вздрогнула, внезапно проснувшись. – Для тебя даже твоя прикроватная тумбочка значит больше, чем я, и так было всегда. Зачем ты согласилась стать моей женой? От тебя по работе требовали статуса замужней дамы, да?

– Можно и так сказать, – сонно пробормотала она и, повернувшись на другой бок, тут же отключилась.

На следующий день она встала буквально с рассветом и уехала еще до моего пробуждения, не оставив даже записки. Наверняка в поисках новой работы. Я подошел к стеклопанели и вызвал номер Беты. Он долго не отвечал, наконец, на экране показалось ее взволнованное личико:

– Тру, прости, я сейчас не могу говорить, я всего на пару минут – очень много пациентов.

– Алиана уволилась.

– Что?! – и без того большие голубые глаза Беты округлились до невероятных размеров.

– Да, без объяснения причин. Я пытался с ней поговорить, но безрезультатно. А рано утром она куда-то уехала. Вероятно, искать новую работу – ей же надо кормить своего статусного нахлебника, – и я горько усмехнулся.

Бетрея закрыла лицо руками и отчаянно замотала головой:

– Это когда-нибудь кончится? – простонала она. – Ты уже говорил с ней о разводе?

– Нет, меня совершенно огорошила эта новость. Я планирую сделать это сегодня.

– Не надо! – завизжала вдруг Бета. – Оставь ее пока. Она очень странно себя ведет, я боюсь за тебя, Тру.

– Полно тебе, ну что она может мне сделать?

– Да все что угодно! Она на все способна!

– Что ты имеешь в виду?

– Мне надо бежать сейчас, поговорим позже. Все будет хорошо, любимый, вот увидишь! – бросила она и отключилась.

Последняя фраза неприятно резанула меня: именно ее вчера слово в слово произнесла Алиана после объявления об увольнении. Я отключил панель и сел у телевизора ожидать, пока хотя бы одна из моих дам выйдет на связь.

День уже клонился к вечеру, когда под окнами завизжали шины. Я удивленно скривил рот: Алиана никогда не была столь неосторожна при торможении – и подошел к окну. Автомобиль, припарковавшийся у наших ворот, был мне незнаком. Из него вышел высокий мужчина, в темноте мне не удалось рассмотреть его лица, и, подойдя к воротам, нажал кнопку звонка. Я выскочил в коридор и увидел в камере наружного наблюдения полицейскую форму.

– Разрешите войти, сэр?

Через несколько секунд полицейский стоял передо мной и смущенно мял в руках фуражку.

– В чем дело? – испуганно набросился на него я.

– Дело в том, сэр, что около трех часов назад произошла автокатастрофа. Ваша жена погибла на месте, не приходя в сознание. Нам необходима Ваша помощь в опознании тела. Мне очень жаль, сэр, но это обязательная процедура.

У меня подкосились ноги:

– Но как? Как это могло случиться? Она же опытный водитель!

– Мы выясняем обстоятельства аварии, они и впрямь нетривиальны: она ехала по десятому шоссе, наименее загруженному транспортом из всех. Час пик в то время еще не наступил. По свидетельствам очевидцев, из-за поворота выскочила большегрузная машина, ее водитель, вероятно, не справился с управлением, и смял автомобиль Вашей супруги, как картонную коробку. Сам водитель никаких объяснений не дал и скрылся с места происшествия. В общем, неясностей очень много, и мы надеемся на Вашу активную помощь при расследовании. Тем более, что Вы являетесь ее единственным наследником.

– Уж не хотите ли Вы сказать…?

– Нет, сэр, я ничего не хочу сказать. Все это дело следователей. А пока пройдемте на опознание.

– Но, возможно ли обойтись в этом деле без меня? Я подскажу Вам приметы: у нее на лопатке татуировка в виде листика…

– Мистер Тругор, я согласен, опознание – это всего лишь формальность, но без нее Вам не выдадут свидетельства о смерти. Здесь нужно подтверждение от ближайших родственников…

Я медленно кивнул.

Последующие мелкие события я помню как в тумане: мы с полицейским сели в машину, я так и поехал в домашнем костюме, накинув на плечи первую подвернувшуюся под руки куртку. Элитный морг для сильных мира сего находился за городом, и наше путешествие заняло около часа. Когда мы приехали, мой провожатый помог мне выйти и, по-прежнему поддерживая меня за плечо, провел в прохладный зал покойницкой. На столе, накрытый плотной серебристой материей, лежал всего один труп. Я задрожал с ног до головы и сквозь чье-то не прекращавшееся бормотание услышал аккуратную просьбу офицера взять себя в руки. Он подвел меня к столу, и какой-то человек в таком же серебристом халате откинул угол материи. На столе лежала Алиана.

Я боялся увидеть изувеченное тело с переломанными костями и окровавленным лицом, однако, она лежала там словно живая, не хватало лишь легкого колебания серебристой простыни, отмечавшего ее мерное дыхание, чтобы крикнуть: «Да она жива! Что вы мне тут голову морочите?»

– Да, это она, – едва слышно хриплым голосом выдавил я и отвернулся, направившись к выходу.

Офицер полиции последовал за мной. Уже возле дома, дорогу к которому я совершенно не запомнил, полицейский положил свою крупную теплую ладонь мне на плечо и успокаивающе проговорил:

– Если хотите, я могу остаться с Вами на ночь, мое дежурство все равно уже окончено.

– Не стоит, – помотал я головой, подумав о Бетрее.

– Вот моя карточка, – протянул он мне визитку, – звоните, если вдруг потребуется помощь. И завтра утром ждем Вас в участке.

Я рассеянно кивнул и хлопнул дверцей автомобиля. Я был свободен.

Глава 4

Ночь я провел в полубреду. Помню звеневшее стекло бутылок, катающихся по полу и позвякивающих при столкновении. Неужели я один мог столько выпить всего лишь за ночь? Помню, как отчаянно жужжала стеклопанель, которую я забыл перевести на автоответчик. Бета даже, кажется, приезжала ко мне и долго давила на кнопку звонка, потом кидала камешки в окна, но все, что в моем организме еще было способно воспринимать происходящее вне его, атрофировалось и отказывалось подчиняться волевым приказам разума. Я свернулся калачиком на кресле в прихожей прямо в куртке и ботинках – сил раздеться и дойти до спальни или хотя бы до гостиной у меня уже не нашлось. Внезапная гибель не любимой мною женщины, с которой я давно готовился расстаться навсегда и вычеркнуть ее образ из своей памяти, отчего-то потрясла все основы моей психики, а скользивший по пищеводу и растворявшийся в желудке алкоголь добил все, что еще оставалось во мне разумного. Все наши неразрешенные конфликты и проблемы вдруг встали передо мной во всей своей грандиозности и необратимости: она поставила точку, так и не дав мне возможности получить ответы. Она ускользнула от меня, и ее красивая смерть стала окончательной победой надо мной. Я был раздавлен и уничтожен: восемь лет жизни с Алианой превратились в чудовищный сюжетный водоворот без развязки, в детектив, где сам Шерлок Холмс не смог бы отыскать убийцу. Она вновь посмеялась над моими попытками вернуть ее. И теперь я уже никогда не смогу дотянуться до нее и чего-то потребовать или огорошить предложением о разводе. Она ушла непобежденной.

Мне не удалось забыться ни на минуту. Я дрожал от холода, но не находил в себе сил приподняться и укрыться хотя бы даже висевшим на расстоянии протянутой руки пальто. Я пропах коньяком, моя хоть и многочисленная одежда промокла от пота и пролитого на нее алкоголя. Под утро у меня, кажется, начался жар. Краем глаза я заметил, что кому-то удалось прорваться сквозь запертые двери: меня подняли, уложили на носилки, над ухом постоянно раздавался женский плач, кто-то тряс меня за плечо и настойчиво о чем-то вопрошал, но именно в этот момент, когда меня укрыли чем-то теплым и распрямили затекшие за ночь ноги, я вдруг провалился в бездонную яму, потеряв сознание.

Сколько я так пролежал, я вряд ли могу оценить, но когда пришел в себя, то обнаружил, что нахожусь в уютной больничной палате под капельницей с множеством воткнутых в меня трубок, а рядом на стуле посапывала проведшая рядом со мной явно не один час Бета. Я аккуратно пошевелился, пытаясь проанализировать собственные ощущения и понять, что же со мной произошло, и Бета тут же вздрогнула и открыла глаза.

– Тру! Ты очнулся, наконец! Как ты себя чувствуешь?! – обеспокоенно воскликнула она и нагнулась ко мне, поправляя одеяло.

Я попытался уверить ее, что все нормально, у меня ничего не болит, но она тут же извлекла из тумбочки градусник и заставила меня измерить температуру. Судя по ее словам, я пробыл без сознания около суток. Она рассказала, как пыталась выйти со мной на связь весь вечер, а потом всю ночь убеждала полицейских взломать дверь в мою квартиру, поскольку боялась, что со мной что-то произошло. Полиция уже вызвала скорую помощь. У меня обнаружили сильное обезвоживание и температуру 42 градуса на фоне алкогольного отравления, а также полное нервное и физическое истощение. Как мне удалось достичь этого всего за несколько часов – известно одному богу. Сутки здорового сна и беспрерывные капельницы с противовоспалительными привели меня в форму, однако я сильно похудел.

Бета явно была очень удивлена подобной реакцией на смерть женщины, которая, по моим словам, ничего для меня не значила. Наверное, ее это даже немного обидело и заставило ревновать, но она не подавала виду, вероятно, решив отыграться на мне чуть позже, когда я окончательно приду в себя. Меня отпустили домой в тот же день, прописав несколько суток полного покоя, и мой поход в участок отложился. Я три дня провел в постели, попросив Бету не беспокоить меня – заказывал доставку еды на дом, беспрерывно смотрел по телевизору дешевые мыльные оперы, а по ночам спал как убитый. И долго не мог даже вспоминать и думать о коньяке.

Алиана не захотела говорить со мной, так отчего же мне было продолжать изводить себя бесконечными вопросами, ответы на которые мне не мог дать уже никто? Она измывалась надо мной восемь лет, а я сумел в три дня заглушить свои обиды; все-таки не зря киностудии и продюсеры тратят деньги на казалось бы совершенно бессмысленные вещи вроде глупых женских и мужских сериалов: с их помощью уже через несколько дней полностью перестаешь задаваться глобальными вопросами мироздания, а лишь беспрестанно думаешь о том, почему дон Педро не хочет жениться на Карменсите или кто же биологический сын синьоры Джованни. Как ни крути, а в моем тогдашнем состоянии эти вопросы были куда важнее для искромсанной психики.

В участок я все же выбрался еще через несколько унылых дней, и тот самый прежний полицейский, что сообщил мне о гибели Алианы, был очень рад меня видеть, поскольку уже знал о моей болезни и не стал меня беспокоить допросами на больничной койке. В каком-то смысле, добавил он, мне даже повезло, что допрос проводился именно тогда, а не несколькими днями ранее.

– Что Вы имеете в виду? – удивился я.

– За время Вашей вынужденной болезни нам удалось узнать некоторые интересные подробности смерти мисс Алианы. И я очень надеюсь на Вашу помощь в расследовании этого дела.

– Подробности? Разве же не было ясно с самого начала, что это всего лишь несчастный случай? Зачем все это ворошить и устраивать пляски на ее могиле? Кстати, кроме всего прочего я хотел бы получить тело моей жены для кремации и дальнейших похорон.

– Мистер Тругор, Ваша жена уже была кремирована после проведения вскрытия. Ее прах Вы получите после нашей с Вами беседы.

– Но как?! Кто посмел?! Без моего ведома! – я задыхался от бессильной злобы и даже не мог подобрать подходящих слов, чтобы выразить захлестнувшее меня возмущение.

– Мистер Тругор, позвольте мне все же рассказать Вам все от начала и до конца, прежде чем Вы начнете грозить мне международным трибуналом. Мы постарались максимально эффективно использовать все то время, что Вы болели. Тем более, что бывший работодатель Вашей супруги лично ходатайствовал о тщательном расследовании этого дела.

– Как?! Они же уволили ее за день до аварии!

– Все было несколько не так. Ваша жена сама внезапно и без всякого объяснения причин написала заявление об уходе, даже не переговорив ни с кем из руководства. У нее осталось множество незаконченных дел, и ее начальник собирался уже было искать ее и требовать необходимых объяснений, когда они собственно и узнали о трагедии. Нам удалось выяснить еще одно небезынтересное обстоятельство: незадолго до увольнения мисс Алиана оформляла заграничную командировку и предоставляла в посольство выписку со своего банковского счета, и тогда на ее карте была весьма внушительная сумма. После ее смерти руководство корпорации направило запрос в банк и получило ответ, что на счету Вашей жены нет средств. Она совершала какие-то крупные покупки в последние несколько дней до гибели?

– Нет, – помотал я растерянно головой. – Но ведь она была очень скрытной и ничего мне не рассказывала, поэтому я не могу гарантировать, что ничего не было приобретено втайне от меня… Может быть, ее картой кто-то воспользовался?

– Все возможно, но в момент гибели карта была при ней, однако, денег не обнаружилось. Впрочем, снятие средств произошло дня за три до аварии. Не могла же она не заметить исчезновения такой суммы!

– Может быть, именно в этом и кроется причина ее внезапного увольнения? Вам стоит разворошить это осиное гнездо в ее корпорации. Они вполне могут быть причастны к гибели своего топ-менеджера.

– Мы безусловно работаем над этой версией, мистер Тругор, но…

– Но что? У влиятельных людей не менее влиятельные связи, хотите Вы сказать?

Полицейский лишь кивнул и пожал плечами:

– Мы делаем все возможное. Однако, тут не все так однозначно, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что мы выяснили, кому принадлежит грузовик, врезавшийся в авто Вашей супруги…

– И?!

– Сам водитель скрылся с места преступления, и у нас нет ни одного свидетеля, кто бы рассмотрел его в тот момент. Но мы установили, что грузовик зарегистрирован на некоего Бланта, проживавшего в соседнем округе и… погибшего около пяти лет назад

– Ну и что же в этом примечательного? Машиной вполне мог воспользоваться кто-то из членов его семьи, друзей, соседей, наконец!

– Все это верно. Мистер Тругор, скажите, Вам известна некая Оранта?

Имя показалось мне знакомым, вероятно, я слышал его пару раз когда-то прежде, но не мог припомнить, при каких именно обстоятельствах.

– Оранта – это вдова того самого Бланта, владельца грузовика. Согласно показаниям свидетелей и первичному допросу этой женщины, она являлась близкой подругой Вашей жены. Разве Вам неизвестен этот факт?

Что я мог ответить полицейскому? Что мы с Алианой едва ли не с самого начала жили скорее по-соседски, нежели по-супружески, что я не знал о ней многих элементарных вещей просто потому, что она не желала делиться ими со мной, а на все вопросы сперва отвечала милым смехом, а затем попросту прекратила обращать на них какое-либо внимание. Я не знал ни чем она занималась на работе, ни где проводила досуг, если он у нее был вообще, ни с кем дружила, ни даже чем увлекалась по жизни, ибо в моем обществе она только и делала, что бездумно щелкала кнопками на пульте телевизора и иногда допускала меня до своего тела – правда, в последнее время все реже и реже. И из всей этой картины я делал один безусловный для меня вывод: Алиана была помешанной на работе карьеристкой, единственным хобби которой был вещизм, поскольку дорогие и пафосные вещи никогда не переводились в нашем доме. Я не мог вспомнить, когда она могла обронить в разговоре имя Оранты, но я был искренне удивлен, что у такой женщины, как моя супруга, вообще были друзья.

– Вероятно, бывшая одноклассница или подруга детства? – робко переспросил я.

– Ошибаетесь. Согласно показаниям тех же соседей, Ваша жена частенько наведывалась в гости к Оранте и иногда даже оставалась на ночь. Оранта также подтвердила факт близких дружеских отношений.

– По-вашему, выходит, это она убила Алиану, так?

– Все несколько сложнее, мистер Тругор. У Оранты железное алиби, подтвержденное очень многими соседями: в то самое время, когда случилась автокатастрофа, Оранту видели в супермаркете города, в котором она проживает – а это не один час езды от нашего. Это никак не могла быть сама Оранта.

– Тогда кто-то из ее сообщников. Как она объяснила тот факт, что Алиана погибла именно от грузовика, принадлежавшего ее мужу? Где находился этот грузовик все это время после ее смерти? Она смогла ответить на все эти вопросы?

– Грузовик, по ее словам, стоял в гараже ее мужа и давно уже не был на ходу. Сама она водить не умеет. Вскрыть допотопный гараж – по нынешним меркам дело совершенно плевое. Только вот что-то не верится в подобные совпадения. Нас всегда учат: ищите мотив.

– Ну в таком случае все элементарно. Вы уже успели добраться до завещания Алианы? Я смотрю, такая гигантская работа проделана в мое отсутствие, что я уже ничему не удивлюсь.

– Мы нашли нотариуса, у которого хранится ее завещание, однако, согласно велению покойной, завещание может быть прочитано только Вам одному. Впрочем, ввиду неординарных обстоятельств, а также принимая во внимание тот факт, что Вы тоже входите в круг подозреваемых, завещание будет озвучено нотариусом завтра в три часа дня в присутствии Вас, Оранты и следователя нашего участка. Прошу Вас не опаздывать.

Я лишь вяло кивнул и попросил отдать мне урну с прахом моей жены. Когда полицейский достал из сейфа аккуратный черный ящичек и предложил мне взглянуть на содержимое, я отчаянно замотал головой и убрал его в сумку.

– Простите, мы вынуждены были провести кремацию: тело быстро разлагалось, и к моменту Вашего выздоровления оно могло приобрести совсем уж непотребный вид. Мы не хотели травмировать Вас этим…

– Как я понимаю, Вы не полюбопытствовали о причинах столь быстрого разложения у врачей?

– Вы можете сделать это сами, – полицейский пожал плечами и протянул мне визитную карточку доктора Клебба, вероятно, проводившего вскрытие.

Я устало махнул рукой и покинул участок.

Глава 5

На следующий день я прибыл на место раньше всех и около двадцати минут в одиночестве сидел в кабинете следователя, куда меня милостиво пустил секретарь. Сам следователь пришел в сопровождении нотариуса, и потом мы втроем какое-то время ждали Оранту, которая отчего-то перепутала время и опоздала. Она оказалось совершенно обыкновенной женщиной, явно не из круга общения моей Алианы: скромно одетая, кое-как причесанная и в целом имеющая весьма потрепанный внешний вид. Я молча рассматривал ее и пытался понять, что же общего было у этих двух столь разных женщин: жена всегда прежде давала мне понять, что не уважает тех, кто ничего не добился в этой жизни и продолжает ныть о вселенской несправедливости. Что могло их связывать?

Оранта торопливо извинилась без тени смущения на лице и расположилась прямо напротив меня. Следователь прошептал несколько слов на ухо нотариусу, и последний приступил к чтению завещания. Из его текста следовало, что все движимое и недвижимое имущество, а именно – наш роскошный особняк и все, что осталось от шикарной машины Алианы, переходило в мою собственность. Однако, все финансовые средства на банковских счетах и в личном сейфе в нашем доме, должны быть перечислены в фонд, название которого, согласно воле покойной, разглашать не разрешалось. Все до последней копейки. Распорядителем завещания назначался все тот же пресловутый нотариус.

Меня словно ударило молнией, когда я услышал все это. Конечно, я не рассчитывал, что после восьми лет почти беспрерывной вражды она оставит мне все свое состояние, но надеялся хотя бы на определенную ежегодную сумму, которая позволила бы мне чувствовать себя немного увереннее – кому как не ей было знать, как тяжело мне доставались деньги и как мало платили за мой труд. В итоге же я получил груду металлолома, которому самое место на свалке, гараж и дом, содержать которой мне было явно не по средствам. Я сидел как сраженный громом и никак не мог понять, за что она так поступила со мной.

– Позвольте, какой еще фонд?! – вскричал я. – Что еще за тайны Вы вздумали громоздить?