Возврати его в преисподнюю. Сказка Филиппов Александр

5

Вопреки представлениям Дымокурова, Колобродово оказалось вовсе не забытым богом медвежьим углом в дебрях Заповедного Бора.

Это был вполне цивилизованный пристанционный посёлок, тысячи на три душ населения. Впрочем, изрядный процент из их числа, как позже выяснил Глеб Сергеевич, составляли так называемые «дачники» – горожане, построившие или прикупившие домики в здешних живописных местах, и наезжающие сюда только на выходные дни, либо в период отпуска.

День приезда Дымокурова выдался на пятницу, а потому на перроне оказалось относительно многолюдно. На деревянной, выстланной почерневшими от времени досками платформе толпились встречающие и готовящиеся отправится дальше, в Зеленоборск, пассажиры, продавцы немудрёной снеди для оголодавших в дороге путников – жареных пирожков с картошкой, беляшей с фаршем сомнительного происхождения, солёных грибов в стеклянных литровых банках…

Внимание Глеба Сергеевича привлекла сплочённая группа людей разного возраста, своим «городским» обличьем резко контрастирующая с местными жителями.

В руках горожане держали разнокалиберные плакаты, написанные на ватмане гуашью и акварельными красками: «Нет – добычи нефти в Заповедном Бору!», «Нефтяники, руки прочь от зелёной жемчужины!», и прочее в том же духе.

Обитавшие окрест «зелёной жемчужины» селяне косились на шумную группу, и старались быстрее прошмыгнуть мимо – подальше от греха и политики.

Миновав пикетчиков, Дымокуров направился к зданию станции – старинному деревянному сооружению, почтенный возраст которого угадывался по резным финтифлюшкам, украшавшим фронтон и наличники окон. Последние лет семьдесят так не строили, не тратили времени на затейливую резьбу и прочие «архитектурные излишества». Тем нелепее смотрелись примастряченные к прокопчённым ещё паровозным дымом и угольной пылью бревенчатым стенам современные рекламные щиты. Предлагающие наперебой услуги сотовой связи, автосервисов, туристических кемпингов и даже саун с опытными привлекательными массажистками…

Здесь, у окошечка билетной кассы, выходящим на перрон, вступающего в права владельца антикварной усадьбы должен был ожидать поверенный Рыбкин.

Его, прохаживающегося отрешённо от всеобщей суеты под большими круглыми, показывающими «московское» время – по местному половина четвёртого пополудни, часами, Дымокуров углядел сразу. По чужеродному в этой толпе строго официальному, несмотря на июльскую жару, костюму чёрного цвета, белоснежной рубашке и бардовому галстуку в золотую искорку, по лакированным, не припудренным сельской пылью, туфлям.

В руках нотариус нянчил объёмистый, жёлтой воловьей кожи, портфель.

Дымокурова, с которым ранее общался только по телефону, он тоже мгновенно признал. Поднял приветливо свободную от портфеля руку, помахал, улыбаясь, окликнул:

– Глеб Сергеевич! С приездом! Пройдёмте, у меня здесь машина…

Обойдя с торца станционное здание сквозь заросший кривыми карагачами скверик, по растрескавшейся асфальтовой дорожке чиновник и нотариус вышли на привокзальную площадь, где калилось на солнцепёке два десятка стоявших здесь на приколе машин. И опять автомобиль поверенного Дымокуров определил сразу – шикарный чёрный лимузин бросался в глаза в ряду отечественных преимущественно, заляпанных грязью, а кое-где и тронутых ржавчиною провинциальных собратьев.

Альберт Евсеевич надавил на кнопочку брелка, и автомобиль ойкнул послушно, приветливо мигнув хозяину оранжевыми подфарниками.

– Прошу, – распахнув дверцу со стороны пассажира, пригласил радушно нотариус.

После чего, подхватив чемодан, с которым путешествовал Глеб Сергеевич, отнёс его в багажник.

Дымокуров погрузился в мягкий, слегка душноватый, пахнущий кожей и дорогим одеколоном, салон.

Нотариус занял водительское место. Лимузин, заурчав едва слышно, тронулся с места, и поплыл невесомо, как на воздушной подушке, без тряски, лишь покачиваясь слегка, по ухабистой деревенской улице.

Правильно расценив одобрительный взгляд пассажира, брошенный на «железного коня», Альберт Евсеевич пояснил сдержанно:

– Приходится, знаете ли, пребывать в постоянных разъездах. И хорошая машина – не прихоть, а средство, так сказать, передвижения. Достаточно комфортное, чтобы оставаться вменяемым, отмахав несколько сотен километров по делам клиентов…

– И оплачивается ваш труд, судя по всему, достойно, – вставил Глеб Сергеевич.

– На жизнь хватает, – хохотнул нотариус. И заметил, – кстати, если вы имеете в виду оплату моих услуг – можете, не беспокоится. Они уже оплачены. – И, повернувшись к пассажиру, подмигнул по-свойски. – В достойном размере!

А отставной чиновник подумал с некоторым удивлением, что покойная тётушка была, судя по всему, женщиной серьёзной, основательной, обо всём позаботилась. Даже работу нотариуса по делам наследства заранее оплатила…

Между тем автомашина плыла по прямой деревенской улочке, застроенной домиками-срубами, судя по ветхости, чёрным от времени бревенчатым стенам, возрастом сотни, не менее, лет.

Впрочем, то тут, то там серые, костяной плотности, покосившиеся плетни, огораживающие дворы от проезжей части, сменяли заборы из гофрированного металла, окрашенные в весёленькие голубые да зелёные цвета. А за ними высились двух, а то и трёхэтажные коттеджи – новострои. То ли кто-то из местных, деревенских, умудрился разбогатеть, то ли горожане при солидных доходах и должностях прикупили участки поближе к хвойному, целебному воздуху бора…

Улочка была пустынной, только кое-где на поросшей травкой обочине копошились куры, гуси да утки. Иногда какой-нибудь гусак, потревоженный чужеродным здесь, нарушившим сельскую тишину лимузином, грозно вытянув шею, с гоготом бросался в атаку, держась, впрочем, на расстоянии и не попадая под колёса, шуршащие гравием дорожного полотна.

Вскоре тёмно-зелёная полоса, маячившая на горизонте в дальнем конце улицы, приблизилась, превратившись в стоящий плотно, стеной, сосновый бор.

– Ну, дорогой Глеб Сергеевич, – повернулся нотариус к пассажиру, – въезжаем, так сказать, в ваши родные теперь пенаты! Готовьтесь к перемещению во времени. В девятнадцатый, а может, и в восемнадцатый век!

И, решительно крутанув руль, свернул на отходящую от главной улицы совсем уж узкую дорожку в одну колею, под сень огромных, высящихся до неба корабельных сосен, ведущую в сумрак бора, в самую, как показалось Дымокурову, чащу.

– Кстати, Глеб Сергеевич, – заметил нотариус, до того внимательно следивший за грунтовой дорогой и старательно объезжавший ямы и лужи, образовавшиеся здесь в распутицу. – В завещании о наследстве есть пара закавык, оговорок, которые вам надлежит соблюсти. И которые… э-э… несколько усложняют дело…

– Налоги? Долги какие-нибудь? – живо поинтересовался отставной чиновник, давно убедившийся на собственном опыте, что бесплатных пирожных в нашей жизни не бывает, и за каждую удачу, подарок судьбы всё равно в конечном итоге приходится чем-то платить.

Поверенный покачал головой.

– С финансовой стороны – никаких проблем. Одна оговорка в завещании требует, чтобы наследник – то есть вы, до вступления в полные права наследства прожили в усадьбе не менее шести месяцев безотлучно…

– Есть и вторая? – насторожился Глеб Сергеевич, уверенный в том, что с первой как-нибудь справится. Если его не будут пугать по ночам призраки…

И усмехнулся своим нелепым опасениям.

– А вторая заключается в том, – продолжил нотариус, – что в усадьбе Василисы Митрофановны проживает… э-э… некая хозобслуга. Челядь, обитающая там с незапамятных времён. Живут эти люди во флигеле на заднем дворе, и занимаются всеми хозяйственными работами… В завещании оговорено, что они должны оставаться при домовладении и впредь.

– И много их? – нахмурился Дымокуров.

Его робкие мечты о сельском уединении начинали рассыпаться в прах. Но, с другой стороны, жить в сельском доме, вести хозяйство горожанину в одиночку вряд ли по силам. Там, небось, и огород имеется, а может быть, и живность какая-то. Куры, например. Или вовсе – корова. Сам-то он понятия не имеет, с какого бока к ней подходить…

– Четверо… кажется, – не вполне уверенно сказал нотариус. – Подозреваю, что я не всех видел. Они мне на глаза старались не попадаться. Как инопланетяне – в контакт неохотно вступают. Видел я там старуху безумную по всем признакам, мужика дикого вида – то ли уголовник бывший, то ли бомж. А скорее всего, и то и другое, вместе взятое… Два парня лет эдак тридцати, весьма придурковатого вида – то ли внуки, то ли дети старухины. Потом домоправитель есть, мужчина в преклонных годах, горничная, она же кухарка, лет сорока… Ну, эти, похоже, вполне вменяемы, а домоправитель, Еремей Горыныч – так вообще мурый тип. Себе на уме, из него лишнего слова не вытянешь…

– Они что ж там, в этом доме прописаны? – полюбопытствовал Дымокуров, успокаивая себя тем, что от этой хозобслуги ему, как собственнику, со временем удастся избавиться.

– Я попытался было выяснить у них. В каких… э-э… родственных, или трудовых отношениях они состояли с покойной – да где там! – продолжил в сердцах нотариус. – Шарахались от меня, как от чумного. Бормотали что-то невразумительное… Хотел регистрацию по месту жительства, прописку, то есть, у них посмотреть – они паспорта мне так и не предъявили. В домовой книге некие люди, как постоянно проживающие, отмечены, но то записи ещё тридцатых годов прошлого века. Те домочадцы давным-давно уж поумирали. А эти… Как они умудряются без документов, пенсий, паспортов существовать, как полиция ими до сих пор не заинтересовалась – ума не приложу!

– Может, они нелегальные мигранты? Беженцы какие-нибудь? Обличьем-то – не азиаты? – предположил Глеб Сергеевич.

Нотариус пожал плечами.

– Внешность вроде славянская. Хотя чёрт их знает. Может, и впрямь переселенцы из республик бывшего СССР, Средней Азии, например… Или беженцы с Украины… Да вы не расстраивайтесь, – глянув на озаботившегося разом собеседника, успокоил нотариус. – Вот вам визитка моя, – протянул он тиснёную золотом карточку, – там все контакты – адрес конторы, телефоны. Обращайтесь. Зарегистрируем право собственности в Росреестре, натравим полицию, судебных приставов – и вытурим в два счёта всех с незаконно занимаемой площади!

Дымокуров с благодарностью спрятал визитку в нагрудный кармашек рубашки. Наверняка пригодится!

– А пока… – продолжил нотариус, – нет худа без добра. Не один проживать будете. Там, кстати, большое хозяйство имеется. За ним тоже пригляд нужен… – И, склонившись к собеседнику, добавил вполголоса доверительно. – Месторасположение усадьбы уж больно уединённое. Я, честно говоря, и днём-то там находиться побаиваюсь. Всё время не по себе как-то… А уж ночевать – один в доме, в этой лесной глуши, где за окном то ли волки, то ли нечисть какая-то воет, – ни по чём не останусь!

Отставной чиновник, до того отвлёкшийся разговором, сквозь окошко автомобиля огляделся вокруг. Машина словно по тоннелю ехала – так плотно к дороге стояли сосны, так смыкались непроглядно их макушки где-то высоко-высоко, застилая небо, отсекая живительные солнечные лучи, сея окрест прохладу и сумрак. Будто вечер внезапный, раньше времени, наступил. Действительно жутковато!

6

Впрочем, усадьба, ждавшая их в конце примерно километровой по протяжённости лесной дороги, больше походившей на широкую пешеходную тропу, оказалась вовсе не мрачным, хотя и уединённым строением.

Располагалась она на большой поляне, и солнца здесь было вполне предостаточно. Лес отступил на сотню-другую шагов кругом, и замер в отдалении, снова сомкнув ряды, будто на страже.

Возникшее перед ними строение Глебу Сергеевичу понравилось неожиданно. Дом оказался именно таким, каким ему и представлялись канувшие давно в небытие подобные помещичьи усадьбы.

А ещё вдруг стала распирать неизвестно откуда накатившаяся спесивая гордость. Он-то, оказывается, в отличие от всех этих выскочек, кухаркиных детей, точнее, теперь уже внуков и правнуков, представителей элиты, пребывающей ныне у власти, не какой-нибудь временщик без роду и племени. Вот его родовое поместье, дворянское, можно сказать, гнездо!

Одноэтажное, рубленное из огромных, в два обхвата стволов лиственницы, здание. С широко раскинувшимся, словно два крыла распростёртых, фасадом. С крыльцом по центру, из грубо отёсанного дикого камня, в десяток ступеней, сложенным, с деревянными, затейливой резьбы, колоннами, подпиравшими балкончик, выходивший с мансарды. С окнами без ставен, украшенными узорчатыми наличниками, свежевыкрашенными в ярко-зелёный цвет.

Всё это вовсе не ветхое, а крепкое, на века, строение венчала добротная крыша, кровельным железом покрытая. С башенкой посередине и круглым оконцем, на манер корабельного иллюминатора, глядя из которого наверняка хорошо обозревались окрестности – площадка перед домом, заросшая коротенькой, то ли выстриженной заботливо, то ли от рождения куцей, вроде густой щетинки, травкой. Чугунного литья двустворчатые ворота, сейчас открытые наверняка в ожидании гостей, настежь. К воротам вела присыпанная гравием дорожка с площадкой для стоянки автомобилей, и с деревянными, почерневшими от времени, врытыми в землю столбами – коновязью, не иначе, сохранившейся до нашей поры.

Сердце Глеба Сергеевича забилось радостно.

Много лет, едва ли не большую часть жизни, проведя в унылых, заставленных безликой канцелярской мебелью, кабинетах, он лишь в тайных, робких мечтах мог представить себе, что когда-то вырвется из душного, прокалённого зноем летом и промороженного зимой города. Поселится на природе, в лесу, на берегу тихой речки, густо поросшей по берегам ивой да тальником, с нежными лилиями, обозначающими места глубоченных омутов…

Да и кто из горожан, ошалевших от постоянной круговерти дел, тревог, наваливающихся всё тяжелее семейных и служебных проблем, скопившихся долгов, неподъёмных кредитов… кто из нас, положа руку на сердце, не мечтал в минуты усталости и отчаянья о таком вот неторопливом, ни к чему не обязывающем, житье-бытье?!

Но и тогда грёзы Дымокурова дальше пригородной дачи в тесном окружении подобных же, домиков, не простирались…

А здесь – такой домина! Помещичья усадьба! В первозданном лесу!

Было от чего прийти в восторг.

Автомобиль остановился у ворот. Глеб Сергеевич, пошарив левой рукой возле сиденья, отстегнул ремень безопасности и выбрался из машины.

Со стороны водителя-нотариуса дверца тоже хлопнула мягко.

На крыльце приезжих встречали.

По каменным, изрядно стёртым и отполированным годами тысячами ног сходил человек – лысый, худой, как-то весь вытянутый в длину, так, что ему приходилось склоняться перед собеседниками, неопределённого, «за семьдесят», возраста. Его лицо было лишено малейшей растительности – не благодаря тщательному бритью, а было безволосым изначально, похоже. Встречавший чем-то неуловимо походил на огромную, вставшую на дыбы, ящерицу. Точнее рептилию, облачённую в холщёвую, домотканую, что ли, рубаху и той же выделки штаны. Натянувшую на задние лапы для форсу ещё и козловой кожи сапожки.

Впрочем, несмотря на не слишком располагавшую внешность, человек этот растянул и без того почти безгубый рот в приветливой улыбке, в результате чего губы вовсе исчезли, а сходство с ящером только усилилось:

– А вот и гости дорогие, долгожданные… – степенно изрёк встречающий. – Альберт Евсеевич! А это?.. – глянул он вопросительно на нотариуса, одновременно протягивая руку Глебу Сергеевичу.

– Дымокуров. Наследник, – кратко отрекомендовал Рыбкин спутника. – Новый владелец усадьбы. Прошу, как говорится, любить и жаловать!

Человек в пояс поклонился Глебу Сергеевичу, произнёс с чувством:

– Пожалте, хозяин! Мы уж тут ждали-ждали… Все глаза проглядели! – и представился в свою очередь. – Еремей Горыныч. Управляющий усадьбой. По-нынешнему, здешний завхоз…

Дымокуров, смутившись таким приёмом, забормотал что-то старорежимное, приличествующее, по его понятиям, случаю:

– Ну, полноте, батенька! Какой я, право, барин? Самый что ни есть трудовой элемент. Государев служащий. Только в отставке.

– Ну, вот и познакомились, – с некоторым облегчением, удовлетворённо воскликнул нотариус. И демонстративно, подтянув рукав пиджака, глянул на золотой «Ролекс» на запястье. – Друзья! Время к вечеру. А нам ещё предстоит поработать, уладить кое-какие формальности!

Домоправитель умоляюще сложил на груди руки:

– Сперва отобедать извольте. У нас так принято, – опять поклонился он Глебу Сергеевичу, будто ожидая его подтверждения, – дорогих гостей с дороги – первым делом за стол!

На что Дымокуров, начиная осваиваться с ролью хозяина, кивнул благосклонно:

– И впрямь, Альберт Евсеевич! Пойдёмте, раз приглашают. С делами успеем управиться…

Изнутри дом больше всего походил на провинциальный краеведческий музей с экспозицией, воссоздающий быт помещичьей усадьбы девятнадцатого, а может быть, и восемнадцатого веков.

Медового цвета, натёртые мастикой полы, настеленные из едва ли не метровых в поперечнике досок, уложенных и пригнанных так монолитно, что щели между ними едва угадывались, и ни одна гигантская половица под ногой не скрипнула.

Потолки – высоченные, украшенные из алебастра, должно быть вылепленными финтифлюшками, с барельефами ангелочков, нимф, и прочих мифических существ. По центру потолков были прикреплены широченные, с автомобильное колесо, люстры. Некогда предназначенные для свечей, а теперь переделанные под электролампочки. Впрочем, и свечи в доме имелись. Стояли в оплывших стеарином подсвечниках на антикварных столах.

– С электричеством зимой бывают проблемы, – пояснил домоправитель. – Когда в непогоду провода рвутся. Мы ж на отшибе живём, пока починят…

Глеб Сергеевич с удовлетворением обозревал обитые матерчатыми, в мелкие цветочки, обоями стены, увешенные портретами надменных вельмож.

В центре, в золочёной раме, в натуральную, не иначе, величину, красовался портрет царственно восседавшей в кресле с высокой спинкой старухи с грубыми, властными чертами лица. В крупной по-мужицки руке бабка сжимала увесистую клюку с серебряным набалдашником.

– Хозяйка усадьбы, Василиса Митрофановна Мудрова, – пояснил, заметив заинтересованный взгляд Глеба Сергеевича, домоправитель.

Старуха с портрета смотрела на своего племянника, Дымокурова, сурово и пристально. Прямо душу ему своим взглядом выворачивала наизнанку.

Поёжившись, Глеб Сергеевич последовал дальше за провожатым.

Домоправитель показывал им покои, обращая внимание на мебель – тёмной полировки, с резным орнаментом, витиеватыми ножками, обитую зелёным сукном и вишнёвого оттенка бархатом. Слоноподобные, неподъёмной тяжести, напоминающие бронированные несгораемые сейфы, шифоньеры и платяные шкафы. «Горки», за толстыми, мутноватыми стёклами которых угадывались ряды того самого антиквариата, упомянутого в рассказе нотариуса – фарфоровые обеденные и чайные сервизы, хрустальные вазы, фужеры и золочёные рюмки, столовое серебро, шкатулочки с таинственным, наверняка столь же ценным и уникальным содержимым…

– На века строили, – нахваливал, словно торговец недвижимостью, домовладение нотариус. – Но без излишеств. Разных там биллиардных и зимних садов. Потому что понимали – все эти помещения отапливать предстоит. А у нас зима в году восемь месяцев…

Ступая вслед за домоправителем из комнаты в комнату, взирая на широченные, шестиспальные, не иначе, кровати с горами туго набитых подушек, отгороженные занавесями… э-э…, балдахинами, кажется, проходя мимо стеллажей, высоченных, уставленных от пола до потолка толстенными, переплетёнными в тиснёную золотом кожу, фолиантами, Глеб Сергеевич молчал подавленно. А в голове его металась только одна испуганно-радостная мысль: «Теперь всё это – моё!».

Прав был нотариус. За любую вещь из усадьбы – будь то предмет антикварной мебели, или безделушка с полок буфетов, книжка из библиотеки, вздумай Дымокуров их продать, можно было выручить деньги, позволяющие безбедно, не ограничивая себя особо в желаниях и потребностях, прожить целый месяц. А уж пенсионеру, чьи желания и потребности ограничены вполне естественными возрастными рамками – тем более.

Обеденный зал, куда в конце ознакомительной экскурсии по дому привёл гостей Еремей Горыныч, оказался просторным, с широченным столом, покрытым белоснежной, похрустывающей от крахмала по углам, скатертью. Судя по рядам стульев чёрного дерева – массивных, как и всё в имении, монументальных, с неудобными прямыми спинками, здесь одновременно могло бы усесться персон двадцать, не меньше.

– Глеб Сергеевич! Альберт Евсеевич! – любезно указал домоправитель на стулья ближе к торцу стола.

Дымокуров заметил, что кресло во главе – ещё более монументальное, с массивными подлокотниками, увенчанными оскаленными львиными мордами, осталось незанятым.

Этим, как рассудил Глеб Сергеевич, ему как бы ясно дали понять – он здесь пока не полноправный хозяин. А уважаемый, но всё-таки гость.

– Место матушки нашей. Василисы Митрофановны, – заметив мимолётный взгляд наследника и угадав его мысли, пояснил Еремей Горыныч, – ну и… – замялся он, – примета есть такая. Сорок дней место новопреставленной не занимать…

Глеб Сергеевич кивнул скорбно, а потом не выдержал, съязвил:

– Не то покойница обидится, или вовсе воскреснет?

Домоправитель смутился, рукавом рубахи утёр вспотевший разом лоб:

– Дык, оно же, как… Оно же всяко бывает…

Дымокуров, поставив радушного хозяина в неловкое положение своим замечанием, попытался исправить ситуацию.

– А что ж тут на двоих только сервировано? – указал он с укором на столовые приборы, и пригласил радушно, – присаживайтесь с нами!

Еремей Горыныч поджал чопорно губы:

– Нам не положено…

Нотариус на правах человека, знакомого со здешними порядками, пояснил:

– Нравы в имении, Глеб Сергеевич, суровые. Патриархальные!

Домоправитель крикнул в распахнутую в соседнее помещение дверь, кухню, должно быть:

– Мария! Подавай!

Тот час в обеденный зал вплыла обряженная в длинный вышитый сарафан, с повязанным на голове белоснежным платочком, полная, округлая, будто сама только что из печи, румяная, словно сдобная булочка, женщина лет сорока. В руках она несла поднос.

Ловко расставив яства, тут же метнулась назад. Ей понадобилось несколько таких пробежек, прежде чем она закончила выставлять на стол всё новые и новые блюда, водрузив в завершении на середину исходящую тонким аппетитным ароматом супницу.

Стараясь не бросать голодные взгляды на многочисленные тарелки с мясными нарезками, салатами, солёными грибочками и прочей, явно не покупной, от здешней земли, снедью, Глеб Сергеевич изучал, осторожно беря в руки поочерёдно, столовые приборы – вилки и ложки литого серебра, ножечки того же металла, всё с фамильными вензелями, силясь постигнуть их предназначение.

Нотариус, успевший, судя по всему, освоиться со здешними порядками, распоряжался по-свойски:

– Ты, Марья, нам супчику-то по чуть-чуть наливай. По полтарелочки. У тебя душа гостеприимная, с размахом. А мы же с Глебом Сергеевичем не лесорубы, что бы всё это, – обвёл он рукой уставленный закусками стол, – оприходовать! – И обратился к домоправителю. – Еремей Горыныч, ты наследнику-то настоечки своей знаменитой, на кедровых орешках, для аппетита плесни. Я бы рад составить компанию – да не могу. За рулём! – причмокнул он с сожалением.

Похлебав наваристого супчика, отведав жаркого из телятинки, сдобрив салатиками из свежих овощей, закусив тонко нарезанной буженинкой, а, главное, выпив три гранёных стопки литого стекла щедро, «с бугорком» наполненных крепчайшей «кедровкой», Дымокуров несколько расслабился, осоловел от накатившейся сытости.

– А у вас что ж, постоянно так вот, в торжественной обстановке трапезничают, или только по особым случаям? С приездом гостей связанным, например? – задал вопрос домоправителю Глеб Сергеевич.

Тот кашлянул в кулак степенно, наблюдая исподлобья, как шустро убирает и сносит со стола грязную посуду Мария. Потом ответил коротко:

– Всегда. Не нами заведено, не нам и обычаи сии отменять…

Отставной чиновник покивал головой одобрительно. Такое неторопливое вкушение яств, заботливо подаваемых внимательной и угодливой хозобслугой ему явно понравилось.

– А что ж, – начал он осторожно развивать тему, – у вас и люди для этого есть? Работники?

– Челядь? – грубовато уточнил Еремей Горыныч. – Найдётся…

– А они что ж, по найму, или договору работают? – не отставал Глеб Сергеевич под одобрительным взглядом нотариуса. – Зарплату, небось, получают?

Домоправитель повёл неопределённо плечами:

– Дык, харчи… Завсегда так было… Заведено исстари… Не нам и менять…

Однако Дымокуров твёрдо вознамерился прояснить этот вопрос.

– То есть, вы хотите сказать, что официально трудовые отношения у вас с ними не оформлены? И работают эти люди в усадьбе лишь за еду?

Еремей Горыныч потел всё явственнее.

– Ну, не токмо за харчи… Одежонка, обувка. Всё Василиса Митрофановна им справляла. Опять же, проживание…

Нотариус неприметно кивнул понимающе, а потом кашлянул деликатно.

– Гхм-м…, друзья! Мне пора. Стемнеет скоро, а по вашим лесным тропам на автомобиле пробираться не просто… Да, Глеб Сергеевич, вам ещё несколько бумаг подписать нужно… Еремей Горыныч, где тут у вас кабинет?

Тот встрепенулся с готовностью:

– Пойдёмте, я провожу.

Домоправитель, видно было, откровенно обрадовался тому, что прервался неприятный по какой-то причине для него разговор…

7

Утром того же дня, когда Дымокуров вступал в права наследства, губернатор Александр Борисович Курганов пригласил в кабинет своего заместителя, вернее будет сказать, заместительшу – вице-губернатора, отвечающего за внутреннюю политику Южно-Уральской области Надежду Игоревну Барановскую.

Вообще-то, как-то само собой сложилось так, что из числа шести заместителей главы региона, в «ближнем круге», имевшем свободный, на зависть прочему чиновному люду, доступ к главному «телу», состояли исключительно женщины.

Их, всем скопом, из своего муниципалитета прихватил и перевёз в областной центр мэр заштатного городка, которого внезапно для всех указом самого президента назначили губернатором края. А потом, как водится, подтвердили это назначение «всенародными выборами», согнав и заманив на избирательные участки сладкими посулами и угрозами едва ли треть населения – в основном работников бюджетной сферы из сельской глубинки.

Считалось, что не последнюю роль в судьбе мэра, ставшего вдруг губернатором, сыграл глава нефтяной компании, филиал которой активно разрабатывал нефтеносные месторождения в недрах Южно-Уральской области.

Не такие богатые, как, скажем, в Тюмени, но тоже весьма перспективные. Особенно с учётом доступности и лёгкой извлекаемости.

Новоиспечённому губернатору, понятное дело, столкнувшемуся на первых порах с глухим неприятием и отторжением местной элиты, представители которой и сами были не прочь выйти со временем в «ферзи», комфортно было ощущать себя в окружении дамочек, попавших благодаря главе региона, «из грязи в князи». Которые внимали ему благоговейно, тянулись во фрунт, сшибаясь лбами, бросались исполнять любые указания, не умничая и не споря.

Надежда Игоревна Барановская считалась неформальным лидером губернаторского женского батальона. Слегка за сорок, приближавшаяся к возрасту, когда бабы, как говорят в народе, опять становятся ягодками, поджарая, подвижная, с остро торчащей грудью нерожавшей женщины, она выделялась из прочих сановных дам вкрадчивой интонацией, мягкими, изысканно-вежливыми, манерами, жестами, отточенными в ходе тренингов на курсах «психологии делового общения», которые усердно посещала в молодости.

При этом с подчинёнными она была жёсткой, непреклонной, требующей исполнения своих указаний беспрекословно, точно и в срок.

Ей-то и решил поручить Курганов, преодолеть случившуюся в самый неподходящий момент размолвку с главным нефтяником региона. Тем более, что подошло время, когда по давней традиции Шишмарёв передавал своему протеже неприметный чемоданчик. Содержимое, которого, состоящее из плотных пачек в банковской упаковке, предназначалось для компенсации «представительских расходов», коих у губернатора, конечно же, было – хоть отбавляй.

– Что там с тем клерком, который приветственный адрес для Шишмарёва готовил? – с порога встретил Надежду Игоревну вопросом губернатор.

Он восседал в своём просторном кабинете за обширным, девственно чистым, столом, на полированной поверхности которого не было ничего, если не считать письменного прибора из розовой орской яшмы в виде башен Кремля. Впрочем, после исчезновения перьевых ручек и чернил прибором давно не пользовались, и он выполнял чисто декоративную функцию, ненавязчиво напоминая посетителям о том, что хозяин кабинета, как ни как, а является наместником федерального центра на этой вверенной ему в управление территории огромной страны.

– Уволили с должности в двадцать четыре часа! – с готовностью отрапортовала Надежда Игоревна, присаживаясь за приставной столик.

Курганов кивнул, буркнул вполголоса:

– Жаль, не в прежние времена живём. При Сталине его бы расстреляли к чёртовой матери!

Барановская вспорхнула ухоженными руками, с наманикюренными тщательно у дорогих визажистов пальцами, изобразив сожаление – увы, мол. А сама подумала не без ехидства, что, случись вдруг прежние времена, даже за малую толику тех дел, что провернула их слаженная команда на территории области, за то, как распоряжалась государственной казной, они бы все гамузом, во главе с губернатором, одними из первых непременно попали бы в расстрельные списки.

А Курганов произнёс уже другим, вполне уместным среди своих, «домашним» тоном:

– Возьми-ка ты, Надя, нашего нефтяного магната на себя. Съезди к нему, пообщайся. Извинись за нашу… твою, между прочим, аппаратную ошибку. А то я в прошлый раз на мобильный ему позвонил, хотел переговорить, так он, сволочь такая, отключился… Найди чисто женский подход. Напомни, что не время сейчас друг на друга дуться. Нас великие дела, а может быть, и бои впереди ожидают!

– Сделаем! – с готовностью вскочила Надежда Игоревна, выпятив с готовностью грудь.

Губернатор, не скрывая удовлетворённой улыбки от подобной демонстрации преданности, продолжил:

– Через две недели техника нефтяников должна войти в Заповедный Бор. Несколько скважин они там уже втихаря пробурили. Нефть отличного качества, прямо прёт из-под земли, залегает не глубоко. Но с началом полномасштабной добычи наверняка начнётся визг со стороны общественности, разных там «зелёных», оппозиционных политиков. И в такой ситуации мы вместе с нашими э-э… покорителями недр должны, так сказать, трудиться в одной… э-э… упряжке. Так и объясни Шишмарёву. Не ссориться по пустякам, а вместе работать над тем, что бы объяснить народу, всем жителям Южно-Уральской области, что даст нам, региону, каждому из них, разработка нового месторождения. А от Бора, так сказать, в его первозданном виде, если уж на то пошло, пользы для бюджета – никакой. Одни расходы. И ещё, – доверительно склонился он к продолжавшей стоять, вытянувшись во фрунт, Надежде Игоревне. – Ты же понимаешь, что области, нам с тобой в этой связи достанутся копейки. Хотя, х-хе-хе, – хмыкнул Курганов самодовольно, – на безбедную жизнь где-нибудь на Лазурном берегу и тебе, и мне до конца дней хватит. Да ещё детям и внукам останется. Но! – поднял он указательный палец, направив его в потолок, – главные бабки пойдут туда! Наверх! И если мы с тобой здесь чего-нибудь напортачим, нам этого никогда не простят. Уразумела?

– Так точно! – вытянув руки по швам, отчеканила, едва ли не прищёлкнув каблуками туфель-лодочек Барановская.

– Действуй! – благосклонно махнул рукой губернатор, отпуская подчинённую, а заодно и все грехи, кои доведётся ей совершить.

…Суперсовременное, сложенное из бутылочного цвета, зелёного стекла и серого бетона, административное здание регионального филиала нефтяной компании взметнулось в прозрачной синевы южно-уральское небо на девять этажей.

Вышколенные, обряженные в чёрную униформу секьюрити полчаса, не менее, мурыжили Барановскую. Сперва на проходной, потом в просторной приёмной. Названивали по телефонам своему начальству по восходящей, держа вице-губернатора у закрытого никелированного турникета, и согласовывая несанкционированный визит. Подчёркивая тем самым нарочито, как подозревала Надежда Игоревна, свою федеральную принадлежность и независимость от местных властей.

Шишмарёв предстал перед Барановской во всей колоссальной значимости своей персоны – как для региона, так и для страны в целом. Об этом свидетельствовали два больших, полтора метра на метр, портрета президента и премьер-министра страны, укреплённых на стене аккурат над головой восседавшего за столом нефтяника. Оба высших должностных лица государства как бы взирали благосклонно со своих властных высот на утвердившегося под ними, как раз посерединке, хозяина кабинета, благословляя и поддерживая во всём его деятельность на благо Державы.

Для южно-уральского губернатора места на стене не нашлось, что неприятно резануло Надежду Игоревну, не в первый раз бывавшую в этом офисе.

Кабинет Шишмарёва был огромным, словно тронный зал в старинном замке, уставленный столь же помпезной, невероятных размеров, будто для великанов сработанной, мебелью. С обширным, как волейбольная площадка, столом для совещаний, могучими креслами, в которые при желании можно было усадить, например, дрессированного слона. С российским триколором и корпоративным флагом, распятых по стенам. С рельефно исполненными картами области и страны, на которых мерцали рубиновыми огоньками топографические точки, обозначающие месторождения нефти, разрабатываемые компанией.

Посетитель мгновенно терялся в этом кабинете вроде мухи, влетевшей невзначай в городскую квартиру.

Восседавший за таким же гигантским столом, как и вся обстановка этого кабинета, Шишмарёв, напомнил Барановской тряпочную куклу-Петрушку, которую ловкий кукловод одел на руку, и высовывает выше пояса из-за ширмы, показывая зрителям ярмарочного балагана.

Однако в этой ситуации с нефтяным магнатом приходилось считаться, и Надежда Игоревна почтительно замерла в отдалении, приняла позу покорности, ожидая, когда хозяин кабинета изволит обратить на неё внимание.

А тот, будто не замечая, визитёрши, увлечённо всматривался в дисплей гаджета, листая страницы электронного изображения, всякий раз поплёвывая на указательный палец.

Наконец Шишмарёв поднял голову и остановил на Барановской свой взор. Бросил, холодно, не здороваясь:

– Ну, что там у вас?

– Руслан Антонович! – приниженно, с ноткой покаяния всхлипнула Надежда Игоревна, – Пришла повиниться. Хотите, на колени перед вами встану?

Шишмарёв, гад этакий, промолчал насуплено, будто и впрямь ожидал, что вице-губернатор бухнется перед ним на колени.

Барановская осталась стоять, и даже сделала шаг вперёд, ближе к столу нефтяного магната, выставив перед собой руки ладонями вверх, что в психологии жестов означало дружелюбие, открытость и искренность.

– Произошла нелепая, чудовищная техническая ошибка! – заворковала она, стараясь, чтобы интонация её голоса звучала умиротворённо и успокаивающе. – Допустивший её чиновник был уволен немедленно.

– Ничего себе ошибочка! – опять обратившись к гаджету, рыкнул Шишмарёв, листая страницы яростно и ожесточённо плюя на палец. – Перед всей областью опозорили! Вон, в Интернете сколько об этом пишут. Издеваются!

Надежда Игоревна заворковала, загулила с ещё большей страстью.

– Господи! В Интернете! Да о чём там только не пишут! Да и кто? Блогеры разные, хомячки фейсбучные, которых никто не читает. Зато наши, государственные СМИ осветили всё как положено. Ваш юбилей превратился, не побоюсь этого сравнения, во всенародный праздник для области! Во всех газетах с государственным участием, включая районки – статьи на разворот о вашей персоне, с описанием биографии, славного жизненного пути. По всем телеканалам – не просто сюжеты, а целые фильмы, посвящённые вам, Руслан Антонович! А вы – интернетные пасквили… Честное слово, даже обидно!

Видимо, вспомнив о том, сколь изобильно и впрямь был представлен он в областных СМИ на минувшей неделе, Шишмарёв хмыкнул самодовольно, смягчаясь. Отложил, наконец, дурацкий гаджет, на дисплее которого Барановская успела заметить изображение какой-то пышногрудой красотки без нижнего белья. Глянул на гостью благосклоннее, наверняка сравнивая её с тем, что видел только что на экране, вздохнул умиротворённее, указал на великанское кресло у приставного стола.

– Ладно. Проехали. Присаживайтесь… Так с чем пожаловали, Надежда Игоревна?

Та села, сложив аккуратно, будто первоклассница на парте, перед собой холёные руки. Начала велеречиво, издалека, не на мгновение, впрочем, не забывая о заветном чемоданчике, который, ещё неизвестно, соизволит ли предложить этот старый хрен по окончании визита. И прокручивая в голове, как ему ненавязчиво о том напомнить.

– Дорогой и глубокоуважаемый Руслан Антонович! Всё ближе и ближе к нам тот судьбоносный для всех южноуральцев час, когда новое нефтеносное месторождение вступит в строй, и начнёт… э-э… фонтанировать… э-э… дополнительными финансовыми поступлениями в бюджеты всех уровней. Недра нашей Южно-Уральской области богаты природными ресурсами. Однако наш губернатор Александр Борисович Курганов, мы, его команда, всегда считали, и продолжаем считать, что главным богатством нашего края… э-э… являются люди, его населяющие… И наши приоритеты…

Шишмарёв с досадой поморщился.

– Бла-бла-бла… Ты мне, Надежда Игоревна, мозг здесь не засе… не засоряй! Не на трибуне. Давай ближе к делу, короче!

Барановская, не сморгнув, продолжила вкрадчиво.

– К сожалению, существует небольшая, но довольно крикливая группа представителей общественности, которая выступает категорически против добычи нефти в Заповедном Бору. Считая, что тем самым реликтовому лесному массиву будет нанесён непоправимый ущерб.

– Так заткните им рты! – ощетинился Шишмарёв.

– Заткнули уже, – вздохнула Барановская. – На нашей с вами стороне практически все областные СМИ, наиболее социально ответственные, вменяемые депутаты всех уровней, представители общественных организаций…

– Ну да, – не без ехидства поддакнул нефтяник. – Денег вы с меня на затыкание этих ртов изрядно повытянули. У ваших представителей общественных организаций глотки бездонные. Одни только пресс-туры борзописцев, журналюг, на наши образцово-показательные нефтепромыслы в Сибири чего стоили! Авиаперелёты, размещение, водка рекой…

Барановская удручённо кивнула.

– Увы, кое-кого нам до сих пор на свою сторону так и не удалось перетянуть. Некоторых депутатов от оппозиции, «зелёных»…

– Я про этих иностранных агентов слышать уже не могу! – грохнул по столу кулаком Шишмарёв. – Арестовать бы их всех, как врагов народа, к чёртовой матери!

Надёжда Игоревна закатила глаза, демонстрируя терпение и смирение.

И этот туда же! Сталинист недоделанный. Как будто бы Сталин, ставя к стенке беспощадно разных там иностранных агентов, позволил бы своим, доморощенным, воровать без счёта, брать взятки, бездельничать и ханыжничать! Но, не сказав, конечно же этого, она вздохнула смиренно:

– К сожалению, пока невозможно. Но значит ли это, что мы с вами, Руслан Антонович, друзья народа, должны сидеть, сложа руки, не отвечая на злобные нападки и вылазки вражеских элементов?

– Ну-ну? – глянул на неё вопросительно Шишмарёв.

– Нужен, я бы сказала, заключительный аккорд, который перекроет все голоса недоброжелателей. Превратит начало добычи нефти в бору в поистине всенародный праздник!

– Сколько? – прервал её нефтяной магнат.

– Э-э… в каком смысле?

– В смысле денег! – скривился, как делал всякий раз, неся непредвиденные расходы, Шишмарёв.

– У меня всё подсчитано, – торопливо заверила Надежда Игоревна. – Смету, мы вам пришлём. Два заключительных мероприятия. Одно – научно-практическая конференция на тему… э-э… что-нибудь вроде: «Добыча нефти – новая веха в истории Заповедного Бора». И второе – предусмотренное в день, когда в заповедный лесной массив войдёт ваша… э-э… нефтедобывающая техника. Областной культурно-этнографический фестиваль «Чая и мёда»! С участием губернатора, между прочим. Место проведения – село Колобродово Зеленоборского района. Правда, здорово придумано?! – не удержавшись, напросилась на похвалу Барановская. – Представляете? Лето, цветочки, бабочки… то есть пчёлки, ну, которые мёд собирают, по травке летают. Народные ансамбли песни и пляски. Казачки какие-нибудь с этими, как их… саблями по сцене, установленной на поляне, в лесу, прыгают! А народ вокруг смотрит, чай с медком попивает… Красота! А перед тем – небольшой импровизированный митинг по поводу открытия… э-э… новой страницы в истории Заповедного Бора. Выступит губернатор, вы, глава района. Откроете, как это у вас называется?… Нефтяную вышку. С перерезыванием ленточки. И потом – массовые народные гуляния. Здорово?!

– Ну-ну, – сдержанно покивал Шишмарёв.

Тут-то Надежда Игоревна и ввинтила ловко:

– Да, кстати, Руслан Антонович… Для организации этого неформального, не прописанного в областном бюджете мероприятия потребуются… э-э… некоторые расходы…

Шишмарёв покривился.