Восточный фронт Савин Владислав

Со стороны Германии – да! Поскольку немцы, потерпев поражение в прошлой Великой войне, не могли не осознавать, что их положение после – следствие их добровольных и осознанных действий. Однако же они решили, что всего лишь были недостаточно жестоки и беспощадны, и привели к власти Гитлера, захотев попробовать еще раз.

Со стороны Франции – вопрос беспредметен, поскольку не было первого преступления, а значит, нет смысла и говорить о рецидиве! Да и во втором случае – есть разница между виной бандита, злостно и намеренно идущего на убийство и разбой, – и того, кто был принужден этим бандитом к невольному соучастию, под угрозой расправы?

Так в чем же вина несчастных французов? В том, что они капитулировали перед Гитлером в 1940 году, вместо того чтобы сражаться до конца? Но все помнят, как тогда же были разбиты и бежали англичане – и если бы не чисто географическое обстоятельство, в лице пролива Ла-Манш, не была бы Британия тогда же разбита и порабощена с такой же быстротой? Тогда немецкая армия была, бесспорно, сильнейшей в Европе – так следует ли попрекать французов, что они приняли благоразумное решение в той, конкретной обстановке? В отличие от русских и японцев, у цивилизованных европейских наций не принято предпочитать самоубийство плену! Точно так же, общеизвестно, насколько «добровольным» было решение французов дать в армию Еврорейха солдат – вплоть до того, что нередко таких рекрутов хватали из дома и гнали в казарму немецкие жандармы; так насколько самостоятельным было участие Франции в так называемом Еврорейхе – а ведь даже в уголовном праве указано, что ответственность наступает исключительно за поступки, совершенные при свободе воли, а не по принуждению в безвыходных обстоятельствах!

Вопрос, а откуда взялась сама идея отнестись к нашим братьям французам, оказавшим нам громадную помощь еще в Войну за нашу независимость, сто семьдесят лет назад – с совершенно незаслуженной жестокостью? Тут надлежит вспомнить давнюю, еще со времен Столетней войны, многовековую англо-французскую вражду! До сих пор в разговорном французском языке «английское» является синонимом подлого или плохого! Известно, что Британия никогда не упускала случай нажиться за чужой счет – и где найти лучший момент, когда твой давний конкурент повержен и заключен в тюрьму; да, он вам был должен, но как легко здесь не удержаться от соблазна, перед судом заявить об астрономических размерах этого долга, включая все движимое и недвижимое имущество должника! Экономическое положение Британской империи в настоящий момент весьма незавидно, из-за военных потерь и очень дурного ведения дел в колониях – и у кого-то в Лондоне возникло искушение разом поправить свои дела банальным грабежом. Впрочем, на войне, в отличие от Дикого Запада, это зовется цивилизованно – контрибуцией или репарацией. Хотя по существу является тем, что известно любому владельцу питейного заведения – кто после драки останется проигравшим, платит за весь нанесенный ущерб. Но что бы вы сказали, если хозяин погромленного салуна потребовал бы с неудачника, кому не повезло, миллион долларов за битую мебель?

Уже бывший «фюрер германской расы».

Штутгарт,

заседание Международного трибунала

Все тот же опостылевший зал заседаний. Места за барьером, окруженные русскими солдатами в парадной форме. Судьи в президиуме, обвинители, адвокаты – хотя роль последних просто смешна. Публика в зале – в основном журналисты русских и западных газет. Зачем нужно это судилище, если и так все ясно – в живых не оставят никого?

– Вы признаете себя виновным?

Интересно, есть ли в зале хотя бы один немец? Предатели, отрекшиеся от своей расы, – иных бы сюда не допустили! Мерзавцы, отчего вы не умерли на развалинах горящего Берлина! Германская раса непобедима в сражениях – но всегда проигрывала из-за гнусного предательства! Когда при неудачах вдруг самые верные, спасая свою шкуру, предают. Роммель, казавшийся последним героем Рейха – теперь военный министр в правительстве русских марионеток! Мерзавец Штрелин, «канцлер» растоптанной Германии – его давно надо было повесить! Даже простые солдаты, стоящие в наружной охране этого дворца – ведь раньше присягали Рейху, а не какой-то ГДР?

– Вы признаете себя виновным?

Историю пишут победители! Теперь из меня сделают исчадие ада – а ведь когда-то возносили хвалу как «величайшему политику Европы»! Сами перечеркнули свой позорный Версальский договор, сами в Мюнхене сдали мне Чехословакию – а теперь говорят о вероломстве? Если бы я победил, вас всех бы просто не существовало – вы бы стали пеплом из труб крематория Маутхаузена или Аушвица! Но во всем мире был бы один порядок!

– Вы признаете себя виновным?

Будь прокляты боги, если они есть – и судьба! Зачем надо было чудесно спасаться при множестве покушений, чтобы кончить свой путь так? Погибнуть Вождем нации от злодейской руки, или умереть как солдату на своем посту, или даже погибнуть в осажденном русскими варварами Берлине, оставаясь в своей столице до конца, как доктор Геббельс, было бы куда достойнее! Но судьба протягивала руку спасения – чтобы вознаградить таким неслыханным позором! Быть преданным своей же охраной, в руки даже не врага, а низших существ! Славяне сродни обезьянам – если их дрессирует арийская раса, то даже русские могут быть похожи на людей, но когда ими управляют проклятые евреи, то возникает страшная угроза всей человеческой цивилизации! И русские сами сделали свой выбор в семнадцатом году, отдавшись под власть Сиона – а потому должны были быть безжалостно уничтожены! Но мне не дали этого сделать!

– Вы признаете себя виновным?

Нет, не признаю! Вы, гнусные предатели, – я обращаюсь не к презренным славянам, а к вам, представителям англосаксонской расы! Разве не для вас, и с вашего одобрения, я старался кардинально решить русский вопрос, раз и навсегда?! Но вы предали меня лишь за то, что я не хотел быть послушным орудием в ваших руках, а желал еще и достойного места для Германии! Это вы виноваты, что я здесь, а русские орды на Рейне топчут несчастную Европу, как дикие гунны! Это вы, так же силой захватив свою «империю, над которой никогда не заходит солнце», не захотели, чтобы возникла еще одна империя, от Атлантики до Урала! Как будто русские дикари чем-то лучше негров и индусов!

Ватикан меня проклял, вместе с русской церковью? Что ж, может, я и буду гореть в аду, – но гореть в аду за Германию! Если германская раса не сумела покорить мир – то она недостойна и жить!

Большаков Андрей Витальевич, в 2012 году кап-3, командир группы подводного спецназа,

прикомандированного к АПЛ «Воронеж»,

в 1944-м контр-адмирал

В сорок третьем легче было. Когда уран от «Манхеттена» у берегов Конго брали, за что я Героя и получил. Взять пароход в океане, чтобы никто и не пикнул – даже взвода амерских маринеров на борту не оказалось, лишь команда, правда, вооружены были все. Бочки с рудой на наш подошедший пароход «Краснодон» в темпе перекидали, и назад на атомарину, отдыхать – Лазареву после куда больше мороки было сопровождение обеспечить, чтобы ни одна собака не только не помешала, но даже в свидетелях не была. В итоге сначала линкор «Айова» под торпеды «немецкой» лодки попал, а затем пиндосы с настоящими немцами сцепились – история была, прямо Голливуд, вот только не экранизуют ее здесь никогда, поскольку гриф секретности и подписка всем участвующим. Ну а после я на фронте, непосредственно на линии огня, считай что и не был.

Была после река Волга, учебный лагерь морской пехоты. Которую в этой истории решили специализировать, из «морских стрелковых бригад», во всем обычная пехота, лишь флотского происхождения – в части первого броска на вражеский берег, необязательно моря, но и при форсировании реки. А это и подготовка как у штурмовых частей, с десантной спецификой, и оснащение плавающей техникой, и насыщение автоматическим оружием и переносными противотанковыми средствами. Чтобы поставленная задача решалась успешно и с наименьшими потерями. Удалось ли нам это – надеюсь! Жалко мужиков, полегших на Днепре, Висле, Одере – но суммарные потери наших войск при форсировании укрепленных водных рубежей действительно оказались существенно меньше, чем в иной реальности, откуда мы провалились сюда.

Теперь следующий этап. Сами морпехи обижались на прозвище «речная пехота», хотя и на море тут им приходилось работать, на коротком плече – Выборгский залив, Эгейское море, Крит. По новому плану, предстоит советской морской пехоте стать аналогом американской – экспедиционными войсками большого радиуса действия, кому придется защищать интересы социализма в дальнем зарубежье… но это будущая перспектива, а пока дай бог нам Курилы взять. Что потребует от частей морской пехоты большей автономности (дистанция от места посадки не средиземноморская, а так, в тысячу километров) и огневой мощи (артиллерию придется резко усилить, причем так, чтобы все это можно было перевозить и выгружать на необорудованный берег). То есть переходить от бригад к дивизиям, с полноценным тылом. Всю морскую пехоту на новый штат перевести не успеть уже – но пара дивизий должны быть к весне готовы!

И еще, работа в Контрольной комиссии, после нашей Победы в Европе. По флотской части. Кто мне такое сосватал, хотел бы я знать? «Вам, товарищ Большаков, очень нужэн и дипломатический опыт». Морпеховские дела пришлось срочно перекинуть на моего зама Гаврилова, в 2012-м старлей был, тут уже до полковника дослужился. Но завидовать нечему, военное время да еще при Сталине это не арбатский округ и не либеральные двухтысячные, тут ответственность огромная, а ошибок не прощают. И нервов в тылу сгорает как бы не больше, чем в боевом выходе!

Что я должен был думать, когда меня, по делам службы приехавшего в Москву в наркомат флота, вдруг вызывают к Самому? Косяков за собой не видел – если не считать предложения укомплектовывать первые дивизии морпехов немецкой техникой, 210-мм трофейные гаубицы легче наших, и «хуммель», конечно, не «тюльпан» (в этой реальности так назван тоже 240-мм миномет, на шасси Т-34 или Т-54), но тоже легче почти вдвое. Так война – тут не за отечественного производителя хватаешься, а за то, что удобнее. Тем более что вся немецкая оборонка сейчас под нами.

– Скажитэ, товарищ Большаков, что такое «институт конфликтологии», что вы предлагаете создать? Какие у него будут задачи? Да еще «международный»?

Вспомнил ведь Сталин мою докладную, что писал я еще летом! И подчеркивал – что важно это сделать именно сейчас, пока в памяти все еще живо, и с союзниками не расцапались.

– Это, товарищ Сталин, замышлялось как расширение функции военно-исторической науки. Поскольку в будущем «горячая» война станет лишь последней фазой конфликта, причем даже не всегда обязательной. Ей будут предшествовать, в формально мирное время, создание благоприятных условий – политических, экономических, дипломатических – так и «размягчение» противоположной стороны, посредством пропаганды, опять же дипломатии с торговлей, культурной экспансии, убеждения в собственной правоте. Венгрия, Чехословакия, «цветные» революции и майданы. И конечно, 1991 год. Надо подробно изучить эти случаи «войны без войны», чтобы быть во всеоружии, иметь уже наработанные планы противодействия. Еще случай – когда такие конфликты могут возникать по какой-либо причине между дружественными нам странами – надо изучить причины и такого, и наработать средства по их гашению.

– У нас есть марксистко-ленинская философия и диалэктический мэтод. Вы считаете, что этого недостаточно?

– Во-первых, они не помогли СССР там, в конце восьмидесятых. Во-вторых, там несколько иной объект для изучения, сугубо классовый аспект. Но как с классовой стороны объяснить войну между социалистическими Китаем и Вьетнамом? Или между Сомали и Эфиопией в шестидесятых – тоже объявивших о выборе социалистического пути? Афганистан, где именем социализма, сначала Амин сверг Тараки, а затем его самого убили по приказу Кармаля? Да ведь и Пол Пот в Камбодже искренне считал себя марксистом! А как по Марксу объяснить события в «третьем мире», когда освободившиеся от колониального ига страны дружно клялись нам в верности и тут же предавали?

– Вы не упомянули еще события в странах соцлагеря в восьмидесятые. И такое явление, как «еврокоммунизм». Товарищ Большаков, вы сами, лично, веритэ в победу коммунизма во всем мире?

– Товарищ Сталин, я не только верю, но и знаю, что поражение дела коммунизма будет поражением для всех нас, а значит, и для меня лично. В то же время я считаю, что для победы не только марксизм-ленинизм должен быть не догмой, сводом застывших правил, а развивающимся, живым учением, но и он нуждается в дополнении прикладными науками для решения частных вопросов. Конфликтология должна стать одной из таких наук.

– Настоящей наукой? С присвоением ученых степеней?

– А это уже неважно. Главное, чтобы была контора, институт, рассматривающий все конфликты с самых разных сторон, ни в коей мере не ограничиваясь одной лишь военной. Стрелять начинают, когда накопились противоречия – как, откуда они взялись, что их усиливало или ослабляло?

– Но – мэждународный институт? У нас в СССР будут работать иностранцы, получая допуск к секретным вопросам?

– А это мы будем решать, к чему давать допуск, а к чему нет. И сами тоже иметь доступ к иностранным источникам. Хотя, конечно, основа будет нашей, советской, – а большинство контактов лишь внутри нашей зоны соцстран. Но сейчас можно и до западных свидетелей добраться, и в архивы там руку запустить – под предлогом, что мы все только что пережили самую ужасную войну в истории человечества и обеспокоены тем, чтобы это никогда не повторилось!

– И кого же вы предлагаете начальником этой конторы?

– Кого-нибудь из политиков, гражданских. Военные, боюсь, будут гнуть в свою сторону. И рассматривать конфликт лишь с момента первого выстрела, ну а что было до, это лишь подготовка. А она бывает гораздо значимее.

– Что ж, товарищ Большаков, я подумаю. Но есть мнэние, что такой институт нужен. Последний вопрос – если вам предложат там работать, вы беретесь?

Ну а куда я денусь? Думаю, что скоро уже лабуда с Контрольной комиссией закончится? Чтобы историю мировых конфликтов изучать.

Генерал Де Голль

Ограбят – и никуда не деться. Проклятый маразматик Петен, ну что ему стоило потерпеть с выбором?

Отчего мне не поступить, как Франсиско Франко в Испании? Который, когда его попытались обобрать, призвал народ к единству и стал грозить всеобщей гверильей? И ведь он не блефовал – вздумай янки ввести там оккупационный режим, в их солдат стреляли бы и правые, и левые, из-за каждого куста! При том что Церковь призвала народ поддержать каудильо – при полном одобрении Ватикана и русских. Как и сто сорок лет назад, при Наполеоне, испанцы оказались очень боевитым народом – может, это следствие низкого уровня развития, цивилизованный человек гораздо больше ценит свою жизнь? А может, причина еще банальнее – Испания так бедна, что ее даже грабить невыгодно, усмирение дороже обойдется?

А как бы хотелось и самому! Как Наполеон перед своим легендарным Итальянским походом. «Солдаты! Франция в опасности! Англосаксонские торгаши и мародёры хотят превратить нашу страну в свою колонию! Пока я жив, не позволю им грабить и унижать Францию! Вы все пошли за мной добровольно. Я знаю, вы все хотите домой к своим семьям. Я никого не стану удерживать силой! Мне нужны только те, для кого честь и независимость Франции дороже всего! Кто готов сидеть дома, пресмыкаясь в нищете, пока Францию топчет враг, кто хочет сложа руки смотреть, как его жена идёт на панель продаваться английскому лавочнику, индусу и чёрт знает какому ещё дикарю в британском мундире, и как его дочь насилуют заокеанские бандиты и негры в американской форме, пусть выйдет из строя, положит оружие и уходит!»

Отчего я так не сделаю? Этого не понять русским, со смешным представлением о чести. Беда всех плебеев – выходцев из низших классов, поднятых наверх революцией, что было и при Кромвеле, и при Бонапарте. Плебей может быть и талантлив, и профессионален, но у него никогда не будет должного кругозора. У русских очень хорошие командиры поля боя, – но в отличие от выпускников Сен-Сира, их обучали лишь тому, что необходимо на войне. Верно, что навыки политика, дипломата, финансиста – излишни для командования полком. Но они нужны – чтобы подняться над собственно полем сражения!

У русских все просто и ясно. Лев Толстой справедливо писал про «дубину народной войны»: они не умеют проигрывать! Даже там, где это было бы наилучшим решением, с точки зрения своих минимальных потерь. Хотя Гитлер был идиотом, с самого начала объявив войну на истребление, так что, может быть, у Сталина и не было иного выбора, чем сказать тогда, «братья и сестры», и объявить народную войну, где все средства хороши. Но у нас в сороковом – был этот выбор!

Да, немцы тогда переиграли всех. Мировая военная наука просто не знала такого инструмента, как стремительные и глубокие клинья танковых дивизий, поддержанных авиацией. И было слишком мало времени, чтобы найти противоядие – всего через полтора месяца после начала боев германская армия вошла в Париж! И я тогда сделал все, что мог – бежал в Англию, чтобы организовать Сопротивление. Какое?

Во Франции нет лесов, как в России. Так что роль Сопротивления ограничивалась разведкой, ну еще спасением сбитых англо-американских летчиков. Но если смотреть стратегически, то любая гверилья в военное время имеет две цели с военной же точки зрения. Или террор на коммуникациях – где значение имеют даже не столько нанесенные врагу потери, как затруднение снабжения его армии на фронте, – или помехи в эксплуатации врагом захваченной территории. Русские успешно достигали обеих – за что обозленные немцы обрушивались с репрессиями на мирное население – впрочем, там и без того зверств хватало, так что альтернативы не было. Но что могли сделать французы?

Во Франции обе стратегии не имели смысла! Глубокий тыл, основные боевые действия далеко, и даже через несколько стран. На обстановку на фронте гверилья повлияет слабо – ну разве что отвлечением некоторого числа второстепенных охранных частей, ценой резкого возрастания репрессий к французскому населению. И зачем? Первоначальный шок от немецких побед прошел, война стала затяжной, а что такое лезть в Россию зимой, знал Наполеон, а не идиот ефрейтор! И после Сталинграда было ясно, что не только немецкой победы не будет, но и удержаться на достигнутом Гитлеру не удастся, потому что янки и британцы копят ресурсы и рано или поздно высадятся на континент. Вот только до этого времени дожить надо – и не считайте это трусостью, тут каждый только за себя! Надо было выждать, сберечь силы для послевоенного мира – и не случайно контрразведка «сражающейся Франции» с гестаповской жестокостью преследовала торопыг, рвущихся в бой под британским флагом. Доходило до пыток и казней – но ничего личного, эти прекраснодушные идиоты могли увлечь за собой других и вовсе оставить меня без солдат, и что тогда делать, когда наступит мир? И вот он наступил.

Для посторонних мой поступок выглядел как капитуляция. Не перед американцами – перед банкирами. Слишком многие во Франции, и не только Ротшильды, имеют американские облигации. Как когда-то в массе имели русские, еще царских времен – которые сейчас Советы стребовали себе, за освобождение французских пленных. Подобные облигации, заботливо спрятанные в шкатулку, были хорошей добавкой к доходу самой обычной французской семьи, не обязательно буржуа. И как отнесутся французы к тому, кто посмеет объявить войну Америке – считающейся союзником еще со времен Лафайета, с которым прежде никогда не возникало серьезных трений, в отличие от проклятых англичан? Если строительство флота в тридцатые обеспечили деньги Церкви, то прочие военные расходы тогда покрыли возникшие как бы «из ниоткуда» концерны типа SOMUA (а в авиации – просто прямые закупки у тех фирм США, в которых работало французское золото времен еще прошлой Великой войны. Это были деньги американских «родственников», возвращавших долги той войны. Французы помнят, что становление американской авиации тогда произошло, в очень значительной мере, именно на деньги Франции и с использованием французских идей и изобретений – да и в вооружении сухопутных войск американцы ориентировались именно на французов, танки «Рено» были основными машинами Армии США в начале двадцатых[11]. Деловое сотрудничество американских и французских фирм не прекращалось и в межвоенный период, – а с началом «странной войны» транспорты с золотом сновали через океан, как челноки, золота у Франции было в достатке, – но не было достаточно развитого массового производства, чтобы быстро нарастить объемы военной продукции. Вернее, такое производство находилось за океаном – и обходилось, даже с учетом доставки, гораздо дешевле, чем свое.

Во Франции финансовая система и государство – независимы и обособлены друг от друга. Этого в принципе не могут понять русские, у которых казна есть не более чем государственный карман и инструмент. Это кажется странным и американцам – у которых наоборот, государственный аппарат играет роль наемных управляющих для серьезных деловых людей. Но во Франции деньги и власть равнозначны, и отношения между ними строятся на договорах по каждому конкретному случаю. Причем нет «своих» приближенных банкиров – неважно, кто главенствует на финансовом рынке, лишь бы он был договороспособен! И вся эта система была неразрывно связана с США, с самым тесным переплетением интересов – и французские Ротшильды были тут скорее не монополистами, а «диспетчерами», распорядителями этой Системы, эффективно работающего аппарата движения капиталов, приносившего прибыль обеим сторонам. Что сделают простые французы с тем, кто посмеет поставить эту систему под удар – о том не хочется и думать!

Смешно – Франция, еще недавно великая держава, сейчас как Сиам конца девятнадцатого века! Когда мы, только что покорив Индокитай, подступали к его границам с востока, а Британия, захватив Бирму, приблизилась с запада. И начался разговор на повышенных тонах – кризис 1893 года, уже за три года до Фашоды дело могло кончиться войной, но благоразумие победило. Причем существенное влияние на события оказала позиция России, тогда поддержавшей Париж – кто помнит, что первоначально Антанта, русско-французский союз, имел не только антигерманскую, но и антибританскую направленность? А ведь тогда мы вполне могли, без русского демарша, не только потерять сферу влияния в Сиаме, но и Камбоджу с Вьетнамом не удержать, при господстве на море британского флота! Но в итоге все остались при своих, и даже Сиам (мнение которого вообще никто не спрашивал) сохранил независимость, благодаря нашим противоречиям с англичанами. А русским мы ответили черной неблагодарностью, всего через одиннадцать лет, заявив что их война с Японией нас не касается, «поскольку Россия и Франция союзники лишь в европейских делах». Мы же не какие-то варвары, лить свою кровь за чужой интерес? Кто же думал, что через полвека мы сами окажемся в положении Сиама?

Но США, в отличие от русских, дают надежду на восстановление статуса державы. Конечно, в благотворительности янки никогда не были замечены, свои деньги они всегда получали назад, с хорошим процентом. Как писали в газетах когда-то, что такое американский кредит – «в Гватемале, на деньги гватемальцев, руками гватемальских рабочих, построили железную дорогу, для вывоза гватемальского богатства – и Гватемала еще осталась за все должна». А для банкиров с Уолл-Стрит разве есть разница между гватемальцами и французами? Они ведь и своих союзников англичан при случае ограбят, не чихнув! Вот только рассуждения американского посланника про «витрину Запада» были вполне правдоподобны. Американо-британские противоречия реально имеют место, и США совсем не нужна сильная Англия, соскочившая с крючка американского долга! И был прецедент – двадцать пять лет назад в Версале Франция хотела разорить и ослабить до предела побежденную Германию, а Британия выступила против, поскольку уже тогда в ее планы входил противовес французам на континенте. Сейчас идет та же игра: в роли разбитой Германии – Франция, в роли Франции-победительницы – Англия, ну а в роли англичан – США.

Бонус в том, что американцы обещают признание за Францией статуса одной из держав-победительниц. Поскольку «Сражающаяся Франция» была признана воюющей против Гитлера стороной еще тогда, в сороковом, и замолчать этот факт не удастся даже Черчиллю! А это означает удаление с территории всех иностранных войск и восстановление наконец целостности Франции! И уж конечно, больше не будет основания относиться к нам как к завоеванной стране – когда английские и американские солдаты хватают на улицах француженок, а устроить в кафе или магазине погром в ответ на просьбу заплатить считается хорошим тоном у бравых заокеанских вояк. А еще это означает приток капитала в ослабленную экономику, рабочие места, товары в магазинах. И возвращение Франции к прежним высотам… американцы сказали, что даже позволят нам снова поиграть в державность и в «нейтралитет»!

Вот только русским придется снова испытать наше предательство. Поскольку секретным протоколом к соглашению будет – после вывода всех союзных войск Франция совершенно независимо и суверенно заключает с США договор о взаимной обороне!

– Мы уважаем ваш суверенитет, – говорил американец, – но неужели вы надеетесь обеспечить его собственными силами? Вспомните о судьбе Бельгии в ту войну[12]. Как вы рассчитываете устоять, если на вас решат напасть Германия и СССР? Нет, и еще раз нет – именно ради защиты вашей независимости, мы вынуждены настоять на подписании вами Договора о взаимной обороне, согласно с которым на территории Франции будут размещены военно-воздушные, военно-морские базы и сухопутные войска США! Разумеется, временно – на тот период, пока вы сами не сумеете обеспечить свою обороноспособность.

Временно. Ясно, что нет ничего более постоянного – когда срок не оговорен! И не факт, что кто-нибудь из моих преемников на посту президента не поддастся уговорам подписать то же самое на уже постоянной основе! Но другого выхода нет. Допустим, я не соглашаюсь, и выбираю войну. Тогда последует – о нет, даже не грабеж, лютый и беспощадный, а то же самое, что обещали: провозглашение Франции одной из сторон-победительниц, и требование вывода с территории всех иностранных войск, вкупе с обещанием вложения капитала и предоставлением кредита. Что выберут французы, даже «русской» зоны на юго-востоке, это очевидно, с учетом вышесказанного – американцы, благодетели, снова не оставили нас в беде! И все будет по тому же сценарию, вот только наверху буду не я, а кто-то.

А у русских я слышал – «если не можешь предотвратить, возглавь». В рамках предложенной игры американцы просто должны будут предоставить мне известную свободу действий. Шанс освободиться невелик – но он есть!

Всеми правдами и неправдами сохранить индустрию, особенно военную. И армию с МВД, уделив особое внимание расстановке правильных командных кадров на правильных командных постах. Чтобы к тому моменту, когда настанет пора сказать «хватит!», был полный контроль над армией, жандармерией, полицией и органами финансового аудита. А реальные промышленники Франции и владельцы национальных СМИ должны знать, что они и их состояния существуют только благодаря изворотливости и прозорливости президента! Удачно, что, судя по всему, новая республика намечается парламентской, а не президентской! Понятно, что американцам проще иметь дело с толпой депутатов, на кого легко повлиять поодиночке. Но это значит, что и ответственность за все лежит не на президенте, а на премьере! И даже лучше, если этого «козла отпущения» назначат американцы. Тактика простая – будет экономический и политический успех – заслуга президента. А все плохое – вина премьер-министра. Именно так когда-то Луи Наполеон, первоначально назначенный на скромную исполнительскую должность президента, стал императором – сначала набирал авторитет у толпы и армии, приписывал себе все заслуги и валил на Национальное собрание все грехи, ну а когда дошло до кондиции, повторил славное деяние своего дяди, «я буду править, а вы все вон». Ну а сейчас ситуация просто идеальная: кто распродаёт экономическое достояние Франции – по должности – премьер-министр! А кто против (хотя не решающим голосом, но это толпе не заметно) – президент!

И если в Германии всего через четырнадцать лет пришел Гитлер, сволочь и мерзавец, но все же поднявший побежденную страну с колен – значит и здесь игра не закончена? Ведь Франция была уже дважды поставлена на колени, в 1815-м, в 1870-м – и поднималась снова. Значит, поднимемся и сейчас! Ждать, когда расклад на мировой доске будет благоприятным… сумел же Гитлер без всякой войны добиться отмены всех Версальских ограничений?!

Ну а русским – придется снова стерпеть французскую неблагодарность. Хотя лично Де Голль уважает тех из них, кого считает своими друзьями – Зиновия Пешкова, Армада Мишеля. Но какое отношение это имеет к высокой политике? Важно лишь – что русские никак не могут на ситуацию повлиять. Что с того, что у них весь юго-восточный угол, отделенный рекой Рона, от Арля до Лиона, и дальше по Роне же, до швейцарской границы у Женевы, а также Саар, большая часть Эльзаса и кусок Лотарингии… но тут можно быть спокойным, ведь на будущей Конференции, которая установит наконец долгосрочный порядок в Европе, никто не потерпит настолько вопиющего изменения границ – так что русским скоро придется уйти, если они не хотят восстановить против себя весь мир (а уж Европу точно) наглым разбоем? Русские потребуются нам лишь в последний момент – когда настанет час вышвырнуть американцев и заявить о своем нейтралитете! И очень вероятно, что СССР ухватится за это предложение, забыв старые обиды, если это будет соответствовать его политическим интересам!

Американцы не дураки, разгадают игру? Так в сороковом было куда труднее. Есть еще надежные люди, тоже патриоты Франции – которых можно втихую расставить на ответственные посты!

Надо играть – другого выбора нет. Или только отойти от политики, с громким заявлением, что он не пойдёт против мнения французов, самих выбравших новый курс. И ждать у себя в имении, писать мемуары и разводить виноград – и публиковать критические статьи в газетах, чтобы народ его помнил. Как русские рассказывали, именно так их вождь Ленин в Швейцарии дожидался семнадцатого года.

Франция сейчас, как росток под стеклянной банкой в весенние заморозки. Надо подрасти, потом стеклянный потолок начнёт ограничивать рост, и придётся попросить банку побольше. А вот окрепнув, можно будет и разбить эту банку, да так, что по всему полю звон пойдёт…

Карикатура во французских газетах (перепечатана многими британскими и американскими)

Фельдмаршал Роммель (портретное сходство с военным министром ГДР). За окном маршируют колонны Фольксармее. На стене портреты.

Какой-то военный, в прусской каске, подпись, «Седан, 1870».

Еще кто-то, в мундире прошлой Великой войны, подпись, «Марна, 1914».

Сам Роммель, сидя на танке, на фоне Эйфелевой башни – «Париж, 1940».

Подпись – «Клянусь своими предками и собственной памятью, у нас по отношению к Франции самые мирные намерения!»

Италия, регион Молизе.

Май 1945 года

Цветет итальянская весна. Яркая, бурная, радостная – совсем не похожая на северное послезимье.

В этом городке самым главным был дон Джакопо – большой человек, поставленный самим доном Кало, не мэр, но реально все решал. Все жители повинны были платить ему налог с любого своего заработка, ну а крестьяне, приезжающие на рынок, – с выручки. В размере большем, чем по закону, – но тех, кто пробовал возмущаться или не мог уплатить, избивали, отнимали имущество, бросали в тюрьму. Ибо тот, кто не в силах выполнить свой долг перед обществом, не имеет права в этом обществе жить! – это любил повторять дон Джакопо, беседуя с должником. – Мы же не разбойники с большой дороги, чтобы сразу… сначала войдем в положение, дадим возможность погасить долг, конечно, с процентами, хе-хе! А уж если не сумеешь и тут – лишь тогда примем физические меры, и к тебе, и к твоей семье. Ну а если и после будешь упорствовать – может статься, и тела твоего не найдут!

Дон был либералом. Настолько, что даже велел карабинерам не трогать жителей «красных» деревень, когда они приезжали в город. Кто же тогда будет торговать, еду привозить и заводской товар покупать – без рынка, сплошной убыток! Вот только платить «красные» должны в двойном размере! И уж конечно была категорически запрещена коммунистическая пропаганда, в любом виде. Единственные, кто могли вести свой бизнес бесплатно, были американские военные, их база была расположена в десятке миль. Конечно, бравые янки чаще были в городке покупателями, но также нередко и продавали – тушенку, сигареты, ботинки, сухпайки, прочее имущество; ходили слухи, что из-под полы можно купить и оружие с боеприпасами, и джип, и грузовик. А покупали, в первую очередь, антиквариат с ювелиркой, но также и свежие продукты, и выпивку (особенно ценилась доставляемая с севера контрабандная русская водка), и услуги местных рестораторов и женщин. Торговля шла, и город не то что процветал, но и не бедствовал, жить было можно.

Когда пришли гарибальдийцы, то они сразу заняли ратушу, над которой подняли свой флаг, вместо прежнего – а также телеграф, вокзал, казармы карабинеров. Сопротивления почти не встретили – часть партизан были в форме, похожей на русскую, с красными звездочками на шапках, и русскими автоматами ППС, и молниеносно пронесся слух, что это не итальянцы, а русский осназ (причем больше всего в распространении этих сведений позже усердствовали сдавшиеся полицаи). А драться с бешеными советскими, которые недавно разбили немцев – придумайте более гуманный способ самоубийства! Да и кто дон Джакопо карабинерам, чтобы за него рисковать жизнью? И нет больше самого главного дона Кало в Неаполе – за кого помирать? Ну а русские, в отличие от немцев, бессмысленной жестокости не любят, так что выбросившим белый флаг ничего не грозит, а вот если их разозлить, тогда не простят! Лишь доверенным подручным дона Джакопо пощады не было, сам дон успел пуститься в бега, но убежал очень недалеко, был пойман, возвращен в город и водворен в тюрьму; туда же бросили тех из его сообщников, кому повезло уцелеть, не попав гарибальдийцам под горячую руку. Все было завершено за какой-то час, и в городе снова воцарился порядок.

«И это только начало, – подумал Луиджи Кремона, командир Первой красной бригады Юга Италии, – как учили советские товарищи, после взятия власти надо ее удержать, а это будет куда трудней!

Ведь теперь мы отвечаем не только за себя, но и за этот город, и деревни вокруг, за всех их жителей, за их нужды. Война это главное сейчас, ведь завтра из Неаполя могут прислать карабинеров, восстановить их поганый прежний порядок. Но бойцов надо кормить – и мы уже не дома, где односельчане добровольно делятся запасами, для своих защитников. Что-то можно обеспечить трофеями, и помощью с севера – но далеко не всё и не всегда. Придется заниматься экономической и налоговой политикой. А я не умею, меня этому не учили!»

– Надо, товарищ Кремона, надо! – сказал русский. – Учитесь! Никто, кроме таких, как вы, порядок не наведет, чтобы снова капиталисты вам на шею не сели. А мы подскажем, поможем советом.

«Товарищ Айвен», с которым Луиджи был знаком еще с зимы сорок четвертого, с тех, самых первых Красных бригад, приехал с севера еще неделю назад. И был рядом почти все время, – но право командовать оставлял Луиджи. Успел уже посетить арестованных – и после сказал, что дона и еще двоих ждет путешествие на север, «по оперативному интересу», ну а прочих же рекомендую расстрелять, и лучше сегодня же. Что ж, хочется надеяться, что в застенках НКВД дон еще пожалеет, что не умер быстро и легко! Когда эту тварь тащили в тюрьму, он криком угрожал, что за него вступятся большие люди и Соединенные Штаты, и что завтра прилетят американские бомбардировщики и разнесут весь этот городишко в пыль.

Американцев, оказавшихся в городе, никто не трогал. Увидев это, янки обнаглели настолько, что даже фотографировались на улице вместе с гарибальдийскими патрулями. Правда, очень быстро до них дошло и то, что отныне приставать к приличным синьоритам, буянить, и не платить за покупки категорически не рекомендуется – провинившимся предлагали или в тюрьму, или на месте уплатить штраф, причем долларами. Самых упрямых пришлось все же сунуть в камеру – а затем объясняться с очень раздраженным американским офицером, который в итоге отбыл, забрав своих подчиненных, после уплаты штрафа – вот и пополнение бригадной, теперь уже городской казны!

– А если они и впрямь завтра придут, с пушками и танками? – спросил Луиджи. – Мы не сдадимся, будем драться. Но против авиации у нас шансов нет.

– Все будет хорошо, – ответил русский, – и думаю, что очень скоро американцам будет не до вас.

Стокгольм. Международная мирная Конференция.

Май 1945 года

У русских в основном получалось выигрывать войны – гораздо реже у них выходило выиграть мир. Но ведь всему хорошему можно и нужно научиться.

Конференция открылась 9 мая в немного нервной обстановке – поскольку считалось, что именно в Швецию сбежал из обреченного Рейха пока еще не пойманный Гиммлер, имея под командой несколько сотен, а возможно и тысяч боевиков СС. Потому Стокгольм был фактически на осадном положении, собрав добрую половину всей шведской армии. Что до союзных держав, то они, уважая суверенитет хозяев, воздерживались от ввода своих войск – но на стокгольмском рейде собралась внушительная эскадра боевых кораблей под десятком различных флагов, как на довоенном морском параде в Спитхэде. США были представлены линкорами «Айдахо» и «Миссисипи» (старички, однотипные с перл-харборскими утопленниками, но после модернизации выглядевшие вполне современно), новейшим авианосцем «Боксер», крейсерами «Сан Пауло» и «Бремертон», десятком новых эсминцев. Британия прислала линкоры «Малайя» и «Уорспайт», также с эскортом. СССР смотрелся скромно – крейсер «Киров», эсминцы «Статный», «Строгий», «Стройный», – но ведь нам и не требуется пускать пыль в глаза, когда и так ясно, кто внес наибольший вклад в победу? Еще были, под флагом «свободной Франции», эскортные миноносцы «Сомалиец», «Алжирец», «Ла Комбатант» – издевательство и унижение, если учесть, что все три были временно переданы Франции по ленд-лизу, от США (первые два) и Англии (третий) – вместо, например, авианосца «Беарн», крейсера «Жанна д’Арк», трех великолепных «фантасков», не говоря уже о застрявшей в Бизерте эскадре Мальгузу. Довеском шли Дания (броненосец береговой обороны «Нильс Джуэль»), Польша (эсминцы «Блыскавица» и «Буря»), Норвегия (эсминцы «Свеннер» и «Сторд», тоже ленд-лизовские), Голландия (крейсер ПВО «Хеесверк») и даже Бельгия, Португалия, Турция и Бразилия. И надо полагать, и английские войска из Дании, и советские с Моонзундских и Аландских островов были готовы к переброске в Стокгольм в случае осложнений. Так что для шведской армии и полиции сохранение идеального спокойствия и порядка было делом чести и принципа.

После процедуры открытия, где было сказано много красивых и торжественных слов, приступили к обсуждению важных вопросов. Таковых было два: первый, это установление постоянного, а не временного миропорядка в Европе (включая сюда границы, политический строй государств, а также валютные зоны и владение собственностью). Второй же включал меры по предотвращению будущих войн, как создание Организации Объединенных Наций (качественно иного уровня, чем довоенная Лига Наций, лишенная реальных средств воздействия на нарушителей своих постановлений), учреждение Международного института конфликтологии и принятие мер по разоружению (или хотя бы ограничению вооруженных сил).

Черчилль, для которого этот месяц был последним гарантированным в кресле премьера (впрочем, он надеялся сохранить это место и после июньских выборов, набрав выигрышные политические очки), с апломбом предложил взять за первоначальную основу положение на 1 сентября 1939 года (для СССР на 22 июня 1941 года) и обсуждать изменения, которые могут быть разрешены лишь при согласии всех заинтересованных сторон. На что Сталин возразил: во-первых, отчего на эту дату вы аншлюс Австрии, раздел Чехословакии и Мемельский кризис выводите за скобки? А во-вторых, тогда законным представителем Германии следует считать Адольфа Гитлера, нам его сюда из Штутгарта доставить, прямо с заседания Трибунала? А вместо Муссолини поискать по тюрьмам Италии старшего из его сообщников, оставшихся в живых?

– Я имею в виду лишь жертв агрессии, а не ее виновников! – ответил сэр Уинстон. – Например, мы обеспокоены, что законное правительство Польши, первой подвергшейся нападению, не может приступить к своей работе. После уже второй страшной войны, потрясшей европейский континент всего за полвека, человечество вправе ждать установления наконец спокойствия и порядка. Что подразумевает, прежде всего, следование законам и договоренностям, даже если кто-то с ними не согласен. Довоенная Польша была процветающей мирной страной, островом стабильности в сердце Европы. Теперь прискорбно видеть, что легитимное польское правительство, сумевшее спастись от фашистского нашествия, не может вернуться в свою страну, опасаясь за свои жизни. Также будет справедливо, если Польша за свои страдания получит существенное приращение территорией, на западе и на востоке.

«Старину Уинни можно понять, – подумал Рузвельт, – для него Стокгольм вполне может стать “лебединой песней”. Поскольку всего через две недели в Англии парламентские выборы – и аналитики в Вашингтоне уверяют, что шансы потерять место премьера у Черчилля весьма высоки. А финансовое положение Британии явно оставляет желать лучшего – и английский электорат, надо думать, уже задает вопрос, а за что собственно воевали, “плохой парень Адольф” повержен, это, конечно, хорошо, но где послевоенный мир, который лучше довоенного? Была империя, над которой солнце не заходило – и что осталось? Канада, Австралия, Новая Зеландия и Южная Африка уже по существу не британские, а американские сателлиты, замкнутые на товары из США, перевозимые на американских судах! Индию у япошек отбили – но до порядка там еще очень далеко, и вместо дохода в британскую казну бывшая “жемчужина Империи” пока требует огромных расходов, а ведь война еще не кончена, надо Бирму, Малайю, Сингапур освобождать! В Африке вообще черт знает что творится, особенно на востоке, всяких там независимых чернокожих фюреров развелось, как блох на дворняге, ну прямо как в Мексике девятнадцатого века, когда любой главарь, за которым сотня головорезов, объявляет себя “генералом” и в упор не видит никакой иной власти, кроме своей собственной. И эта зараза, “черные братья, режь белых” активно распространяется на запад, уже и в бельгийском Конго неспокойно – что неудивительно, если вспомнить, как бельгийцы там относились к местному населению, руки у детей отрубали показательно, за плохую работу на шахтах и плантациях! А это очень нехорошо – согласно Атлантической Хартии, рынки колоний должны быть открыты для свободной торговли, но для того там хоть какой-то порядок должен быть! Чертовы итальяшки, с их походом на юг, “дойдем до Кейптауна”, – дальше Кении не продвинулись, но в итоге в Африке оказалась куча оружия, и что еще хуже, значительная часть местного населения, худо-бедно обученная воевать! И полыхнуло так – что в Лондоне иные чины всерьез говорят о массированном применении боевой химии, иначе не усмирить – “а кто там уцелеет, тот снова станет нашим верноподданным”. Бедный Уинни был одним из строителей империи – и видеть, как она падает в пропасть?»

– Господин премьер-министр, похвально, что вы думаете об интересах всего человечества, – произнес Сталин, – ну а я по долгу обязан думать прежде всего об интересах своей страны. И хорошо помню, каким «мирным» соседом была та Польша, напавшая на нас в двадцатом. Да не только на нас – литовское Вильно, германская Силезия, чешский Тешин – это просто поразительно, как возможно такое, за неполные двадцать лет быть в ссоре абсолютно со всеми соседями. Теперь же я полагаю, будет по справедливости, если советский народ больше не станет ждать нападения от своей западной границы? И какое вам, собственно, дело до Польши – или вы из Лондона намерены Восточной Европой управлять? Или все-таки позволим польскому народу самим выбирать свою судьбу – включая правителей и политический строй?

– Господин маршал, а вы верите в свободное волеизлияние в окружении ваших штыков? И что при этом у власти окажутся те, кто действительно выражает желания польского народа?

Сталин усмехнулся. Небрежно протянул руку – в которую молчаливый помощник тотчас же вложил документ, извлеченный из папки.

– «Дейли телеграф», от 4 февраля. Где вы, господин премьер-министр, восторгаетесь наконец свершившимся выбором французского народа, после «временной военной диктатуры», не жалея хвалебных слов. При том, что на время выборов в Национальное собрание генерал Тассиньи держал Париж на осадном положении – не подскажете, от кого? И что за инциденты со стрельбой на улицах, с убитыми и ранеными? И несколько сотен лиц, без всякой вины, а лишь потому, что были сочтены «подозрительными», были схвачены и брошены в тюрьмы – а в провинции, как ваши и французские газеты пишут, людей по списку на стадионы загоняли и держали там сутками, опять же без обвинений. В Польше же и в Народной Италии, где еще у нас выборы происходили, такого не было – никого превентивно не арестовывали, лишь за то, что они «не за тех».

– Вас неправильно информировали: на особом, а не на осадном положении, – бросил Черчилль, – причем войска применяли оружие лишь в крайнем случае, а обычно старались обходиться пожарными машинами и слезоточивым газом. А среди пострадавших есть не только смутьяны, но и солдаты. И большинство задержанных были все же отпущены, по истечении нескольких дней. Господин маршал, я отлично понимаю, что эта война слишком многое изменила в Европе. Но во избежание анархии я предлагаю принять за точку отсчета положение на 1939 год, и чтобы лишь созданная нами ООН выдавала мандат на любые изменения, после тщательного рассмотрения ситуации и с проведением установленной процедуры.

– И как вы это представляете? – спросил Сталин. – Например, в Польше, раз уж речь о ней зашла, насильно посадить «правительство», ненавидимое подавляющим большинством населения настолько, что вы правильно заметили, никто не может дать гарантии безопасности тому же пану Миколайчику, если он решится приехать? А после решать, куда менять – и с большой вероятностью прийти к тому, что реально там сейчас? Никто не может отрицать, что Польская Объединенная рабочая партия из всех политических сил пользуется наибольшим авторитетом. Аналогично и по другим странам: если, например, болгарский царь Борис делил со своей страной судьбу все эти годы – то что скажет народу югославский или греческий король, соизволивший вернуться из эмиграции? Однако же мы начали о Франции говорить. Скажите, как могло случиться, что ФКП, будучи одной из наиболее массовых французских политических партий, не получила ни одного места в Собрании на выборах в контролируемых вами округах? Депутаты-коммунисты прошли на юго-востоке – но им всячески не давали приступить к своим обязанностям, чиня самые разнообразные препятствия по пути в Париж, устраивая провокации, арестовывая «для выяснения личности». А что за толпы вооруженных громил там избивают на улицах коммунистов и тех, кого считают «смутьянами», причем полиция безмолствует?

– Простите, господин маршал, но это сугубо внутренние французские дела!

– А разве я в этом сомневаюсь? – сказал Сталин. – Всего лишь хотел заметить, что если это «демократия», то очень плохой образец для подражания. И вам любой, кто побывал сейчас в Германии, подтвердит, что там куда больше порядка – заводы работают, население занято делом, в магазинах есть хлеб. Вообще, я предлагаю обратить на франко-германскую границу самое пристальное внимание, раз уж мы задались целью избавить мир от следующей войны. Вы согласны, что три больших европейских конфликта за семьдесят лет это слишком много – так давайте же навеки разберемся, где там чье: Эльзас, Лотарингия, Саар! Плебисцит – и пусть люди сами решают, кто им ближе. И выведите наконец свои войска из Пфальца, – а мы уйдем с востока Бельгии и Голландии.

Тут неугомонный британский премьер вспомнил про север Норвегии – по какому праву русские заняли территорию до Тронхейма и не желают уходить? Строго говоря, это было не так – от Тронхейма до Буде советские, успев влезть отдельными гарнизонами и комендатурами, еще мирились с тем, что одновременно с ними на эту территорию вошли отряды норвежской «милиции»[13]. Но от Буде на север СССР установил свою власть, целиком и полностью, заодно прибрав к рукам и Шпицберген! И король Норвегии уже открыто и во всеуслышание, не стесняясь в выражениях, обвинял Сталина в воровстве и требовал от союзных держав помочь восстановить законный порядок!

– Северная провинция, Финнмарк, это исторически русская территория, как Печенгский край, уступленный Финляндией, – ответил Сталин, – и отчего финны, напавшие на нас совместно с Гитлером, должны платить, а норвежцы, полноправно входившие в Еврорейх, нет? Ведь вы же именно это обстоятельство ставите в основу, требуя с французов просто астрономическую контрибуцию? Что до Шпицбергена, то его положение определялось, когда Россия, пребывая в Гражданской войне, не имела возможности отстаивать свои законные интересы. Теперь же статус этого архипелага будет определен более справедливо!

– Повторяется история с «Мэнскмэном»? – ядовито спросил Черчилль. – «Что с бою взято, то свято»?

Крейсер «Мэнксмен», один из «спасителей Мальты», получив в Средиземном море немецкую торпеду, с трудом был отбуксирован до Гибралтара[14], чтобы в мае сорок третьего оказаться там застигнутым немецким вторжением. Легкий крейсер-минзаг с ходом в сорок узлов (причем достигавшимся длительное время без форсировки машин) показался ценным приобретением пресловутому адмиралу Тиле, который распорядился перетащить трофей в Тулон для восстановления. Где корабль, у стенки завода, был взят уже Советской Армией. Когда англичане узнали об этом, они затеяли с Москвой переписку на самом высоком уровне, требуя вернуть крейсер, ради уважения к британской морской традиции, никогда еще корабль Королевского Флота не ходил под чужим флагом! Русские же ответили, что поскольку объект спора на момент захвата числился в списках Кригсмарине, то является законным трофеем, принадлежность которого не может быть оспорена – «что с бою взято, то свято».

«Украдет даже кошелек из вашего кармана! – подумал Сталин о британском премьере. – Что за мелкий человек!»

На следующих заседаниях встал вопрос об основании ООН – взамен полностью дискредитировавшей себя Лиги Наций. Устав, структура, сферы деятельности, бюджет новой Организации – к удивлению Рузвельта, у русских оказался готовый проект. Местом пребывания штаб-квартиры ООН был избран Стокгольм, а вот касаемо роли Организации в будущем мире у американского президента, в отличие от глав правительств малых европейских стран, была трезвая оценка. Хотя в отличие от прежней, «беззубой» Лиги, предполагалось, что ООН будет располагать неким военным контингентом, выделяемым на временной основе из состава армий стран-участниц, очевидно, что это могло сработать в качестве полицейских сил лишь при войне между малыми странами, но никак не в глобальном конфликте между державами. Интересы которых будут все определять и в мирное время – так что ООН станет не более чем еще одним «полем боя», игровой доской, где вести партию будут Большие Игроки. И кстати, тут русские уже загоняют себя в угол. Когда здесь на первом же заседании новообразованной ООН будет принят «Акт о странах-жертвах гитлеровской агрессии», оказавшихся в двусмысленном положении из-за своего участия в Еврорейхе. Статус этих стран должен быть нормализован, в том числе и территориально: кто они – жертвы, которым полагается компенсация, или пособники агрессора, обязанные платить эту компенсацию другим?

Рузвельт представил, сколько чернил прольют на этом юристы, специализирующиеся на международном праве, от всех заинтересованных сторон. Пикантность ситуации была в том, что общепризнанных юридических норм не существовало – поскольку то, что происходило сейчас, было не менее значимым, чем Версаль 1919 года, «чтоб ты жил в эпоху перемен», так, кажется, желали проклятия недругу древние китайцы? И Сталин верно уловил тот факт, что государства-детища Версаля, или получившие независимость за десятилетие до него, как Норвегия, никак не могли ссылаться на древние традиции и требовать святой незыблемости своих границ! Так что СССР вполне мог сделать, например с Польшей, «этим уродливым детищем Версальского договора», все, что хотел – тем более что границы предвоенного польского государства, положа руку на сердце, никак нельзя было назвать справедливыми! Прибалтийские страны вообще не имели никаких традиций государственности до 1918 года – даже у Черчилля хватило ума и такта не заикаться о попранной независимости Литвы, Латвии, Эстонии, которые к тому же не были эталоном демократии и процветания, но ведь и Финляндия по существу не отличалась от них ничем, и лишь милостью Сталина сейчас сохранила независимость, хотя и лишилась доброго куска территории! Теперь выясняется, что и словаки с чехами категорически не желают жить в одном государстве. А чья Трансильвания, на которую и Венгрия, и Румыния претендуют в равной степени – причем с исторической точки зрения обе имеют равные права? И по какому праву (кроме дозволения Сталина) болгары захватили Македонию (по куску от Югославии и Греции), утверждая, что нет никакой нации «македонцы», равно как и македонского языка, а есть «западные болгары», искусственно отторгнутые от отечества? А заодно и Западную Фракию (принадлежащую им до прошлой Великой войны) с портом Александруполис на Эгейском море, который уже обживает советский флот. Наконец, самый больной вопрос для Британской империи – судьба Проливов, где внаглую уселись русские, заключив с Исмет-пашой договор, такой же «равноправный», как США с какой-нибудь Панамой?

– Турция вела свою, шакалью войну, – сказал Сталин, – в самое трудное для СССР время, когда немцы стояли под Сталинградом, фашиствующие янычары точили зубы на наше Закавказье. Точно так же, как позже, найдя момент удачным, напали на британские владения в Ираке! В этих условиях мы просто вынуждены были принять меры – и наш договор с Исмет-пашой касается лишь СССР и Турции, прочие стороны тут при чем? Как на Востоке говорят, «невеста согласна», ну а дальше совет да любовь!

Зато норвежский король (чувствуя за спиной поддержку Британии) настроен очень воинственно! Положим, «вышвырнуть русских варваров силой» это для публики сказано, но в ООН советских ждут очень бурные обсуждения, а на каком собственно основании Норвегия должна передать СССР свои северные провинции? Если законное норвежское правительство во главе с королем капитуляцию не подписывало, а, пребывая в Лондоне, находилось в состоянии войны с Германией? Квислинг не представлял никого, кроме себя – мало ли какие коллаборационистские формирования существовали во всех странах, в том числе и в России? И если русские будут настаивать на праве «что с бою взято» и применительно к территориям, то это чревато полным подрывом только создаваемой системы международной безопасности! Сталин должен понимать, что тогда, в глазах европейцев, он будет наглым агрессором – и единственным гарантом чьего бы то ни было суверенитета к западу от Рейна будет оборонительный союз североатлантических государств, о создании которого уже говорят в Комитете Начальников Штабов в Вашингтоне. СССР в ответ, несомненно, заключит военный союз с Германией, Италией и всякой мелочью вроде Польши и Румынии – и ждет тогда Европу новый кошмар коалиций, грозящий разразиться новой большой войной! Но нужно ли это самим русским?

Еще один вопрос, который в прошлые времена мог бы привести к англо-американской войне! Какая рожа была у Черчилля, когда он услышал американское предложение все же считать Францию среди держав-победительниц?! Первый Штутгартский протокол говорил лишь о капитуляции Германии и роспуске Европейского Рейхсоюза (в разговорной речи известного как Еврорейх), Второй Штутгартский регламентировал временный порядок на территориях, занятых войсками союзных держав. А где тут сказано, что «сражающаяся Франция», которую признали за воюющую с Гитлером сторону и Англия и СССР, является правопреемником Петена? Если имеется прецедент – как в Италии, правительство Тольятти, по категорическому заявлению Сталина, не может отвечать за преступления Муссолини!

Признает ли мировое сообщество (в лице лидеров трех ведущих держав) суверенитет Франции, представленной Де Голлем и всем, что называется «свободной Францией» и происходит от нее – то есть Учредительное собрание и утвержденные им акты, органы местной власти? С учетом непреложного факта, что названная организация («ко-беллетрент» – юридически равноправная государству) непрерывно воевала с гитлеровцами и не имела никакого отношения к преступному и незаконному режиму Петена. Очевидно, что при постановке вопроса на голосование, когда ООН наконец начнет работать, итог будет однозначен! Как бы выглядел СССР перед французами (включая население «русской» зоны на юго-востоке), выступи Сталин против? Ну а Британия – в самом худшем случае придется подождать поражения Черчилля на выборах!

Ну а поскольку французское государство сейчас это правопреемница «сражающейся Франции», а не Петена, то нет никаких оснований не считать Францию среди держав-победительниц! Пикантность в том, что тогда и Германии придется еще один акт о капитуляции подписывать, перед французами! Что ж, будет приготовлен Первый Штутгартский протокол на французском языке, и Роммелю придется поставить подпись еще раз, признавая капитуляцию Германии также и перед Францией – имеющей полное право на свою часть германских репараций! А также на армию и флот, свободные от всяких ограничений. И восстановление территориальной целостности – русские, не слишком ли вы в Марселе задержались? Де Голль обнаглел настолько, что заикнулся даже о возмещении убытков – ну, милейший генерал, надо все же и честь знать, вам и так слишком много дается! «Хаулиганизм» это, конечно, нехорошо получилось, – но тогда кучу чинов Армии США придется призвать к ответу, а найти укра… исчезнувшее это и вовсе непосильная задача! Тем более что тут и немцы раньше успели порезвиться, вывозя в неизвестном направлении, например, предметы искусства из музеев и частных коллекций – и разобраться, что уехало в Германию, а что уплыло за океан, не сумел бы и Шерлок Холмс. И британцы в своей зоне, от Булони до Руана, Труа и Меца (Париж на линии разделения, там совместная, англо-американская комендатура) тоже вывозили к себе все, что могли. Да и русские у себя в зоне что-то демонтируют – после, может быть, и предъявим им счет к уплате, но не сейчас!

А русские, неужели знали про предполагаемое изменение французского статуса? Или Джо так умеет держать удар? Никак не показал свого недовольства, лишь покосился на Де Голля. А затем, без задержки, выложил встречные предложения:

– Отрадно, что вы, господин президент, так обеспокоены интересами французского народа. Но скажите, чем хуже народ Италии? Если даже в английских газетах, – тут Сталин взглянул на Черчилля, – так называемое «правительство» в Неаполе именуется шайкой проходимцев, не избранных никем, а самовольно присвоивших право выступать от лица каких-то политических партий? Положительно, это какой-то злой рок для южных итальянцев – стоило избавляться от власти дона мафии, чтобы посадить себе на шею целую банду непонятно кого? В то время как остальная часть Италии, под руководством Тольятти, успешно идет к процветанию: восстановлен порядок и закон, развивается промышленность и торговля – на юге, о чем пишет даже ваша пресса, творится нечто похожее то ли на Дикий Запад, то ли на дремучее средневековье! Господин президент, ваша страна гордится, что была «первым оплотом свободы от деспотии». Так отчего вы сейчас поддерживаете правящий режим, не имеющий никакого уважения даже у собственного народа и сидящий, по весьма распространенному в Италии мнению, исключительно на американских штыках?

– Господин маршал, вас неверно информировали, – улыбнулся Рузвельт, – верно, что молодая итальянская демократия испытывает сейчас некоторые трудности. Подобное часто бывает в самом начале существования самого прогрессивного государства – вспомните хотя бы ваши годы революции и гражданской войны? Что до американской армии, временно находящейся на итальянской территории, то разве советские дивизии не стоят возле Рима? Мы все желаем новой Италии исключительно мира и процветания, при торжестве демократии и свободы.

– Тогда не вижу оснований, отчего судьба Италии должна отличаться от французской, – прищурился Сталин, – точно так же законное правительство Тольятти в Риме происходит от «сражающейся Италии», не имеющей никакого отношения к режиму Муссолини и находящейся с ним и немецкими оккупантами в состоянии войны. И такой же статус «ко-беллетрент» был признан за «сражающейся Италией» не одним СССР, но и союзными державами в феврале сорок четвертого. А откуда взялось «правительство» дона Кало, кем оно было избрано и кого представляло? Неужели мафия на юге Италии настолько сильна, что даже вашу оккупационную администрацию сумела на свою сторону склонить?

«Проклятые недоумки! – раздраженно подумал Рузвельт. – Лишившись своего дона (а заодно и умудрившись поссориться с Церковью, что там не поделили папа и кардинал Лавитрано?), они не придумали ничего лучше, чем устроить свару между собой. Показав при этом полную неспособность заниматься и политикой, и экономикой. А в “красном поясе”, примыкающем к линии раздела с коммунистическим Севером, уже открыто не признают законную власть, теперь и в городах, а не только в горных деревнях, свой порядок установили, поставили мэрами своих людей, организовали фактически армию, “силы самообороны”, налогов в столицу не платят (сборщики с карабинерами туда и лезть боятся – убьют). Югоитальянская же армия, по докладу нашего военного атташе, это полный сброд, трусливое отребье – лишь увидев гарибальдийских повстанцев, они бегут в панике, крича про русский осназ; этим воякам даже дай “шерманы”, как еще дон Кало просил – не поможет! Впрочем, где и когда каратели были хорошими солдатами? В Неаполе даже не думают справиться сами, а требуют, просят, умоляют, чтобы Армия США порядок навела, и даже призывают нас бомбить мятежные деревни, на формально своей территории, в мирное время – большего доказательства, что ситуация полностью вышла из-под контроля, и не найти!

Хотя надо признать, что в будущем плане, который предлагает Маршалл, значение южного огрызка Италии с Францией совершенно несоизмеримо! Из-за плачевного состояния экономики, изначальной бедности и беспредельной коррупции, перспектив у нового “неаполитанского королевства” нет никаких, по крайней мере, в ближайшие годы. А вот Франция, этот “шверпункт”, ключевая позиция – взяв которую, можно легко получить и все остальное! Потому что никто, кроме США, не может в ближайшие годы вложить миллиарды в какую-то европейскую страну. Вывозить капитал оказывается еще выгоднее, чем товары. Превратив Францию в витрину, в образец для подражания, мы выиграем много больше, чем ограбив ее до нитки. Уинни не понимает, что главными в мире сегодня становятся противоречия СССР – США, а значит, нет смысла ослаблять того, кто будет твоим союзником, причем заведомо слабейшим, без претензий на лидерство. Овладев Францией, мы овладеем и Европой, сначала Западной, а затем и Восточной. Чтобы захватить страну, не обязательно ее завоевывать – капитал чаще работает так же успешно, ну а армия выступает не больше чем в роли сил правопорядка, чтобы оппонент соблюдал правила и при проигрыше не переходил к мордобою, отказываясь платить. Главное в Европе было достигнуто – Франция оказалась в “долларовой” зоне, на территории ее и колоний доллары принимались к обеспечению так же? как и золото. И все идет к тому, что Бельгию, Голландию, Данию, Норвегию и Португалию тоже продавим! Юго-Италия стоит гораздо меньше, скоро там за доллар чемодан лир будут давать! С Испанией еще разберемся – все же тот договор с Франко был ошибкой, при гонке к Парижу, когда ничего еще не ясно, совсем не нужны были осложнения в тылу и лишний спор с Ватиканом – теперь же надо вспомнить, что соглашения соблюдают лишь до тех пор, пока они выгодны. Еще Турция – но тут Сталин резко выступил против, узнав, что кредит мы собираемся, помимо прочего, еще и оружием давать, да, не нужны Джо тысяча турецких “шерманов” на своей границе, хотя не идиот же Исмет-паша, чтобы с СССР воевать? Зачем с Советами – всего лишь навести порядок в Курдистане, а то какой-то там вождь Барзани обнаглел вконец!»

После долгих дебатов было решено, что СССР в трехмесячный срок выводит свои войска из Юго-Восточной Франции – в обмен на уход американцев с юга Италии. Рузвельт злорадно представил, как правительство Тольятти, вместе с Советами, будет поднимать этот «чемодан без ручки», нищий, безнадежно коррумпированный (продовольственная помощь раскрадывается практически полностью!), зато с мафией, на усмирение которой надо потратить еще уйму ресурсов и времени! По заверениям аналитиков, североитальянцы с большой вероятностью подавятся этим «подарком», не в силах переварить! Хотя адмиралы хотели оставить у себя в аренде базу и порт Таранто, – но тогда и русские не захотят из Тулона уходить! Довеском к решению Конференции пошел Пфальц, который воссоединялся с Германией, в обмен на очищение русскими занятых ими районов Голландии, Норвегии, Дании. Тут Сталин заявил, что если Голландию еще можно считать «ко-беллетрент», сражающейся стороной, поскольку король и правительство честно бежали в Англию и продолжали официально состоять с Германией в войне, то короли Дании и Бельгии сознательно подписали договора о вступлении в Еврорейх и потому должны считаться такими же преступниками, как Гитлер. Который, кстати, дал на процессе показания о своих личных переговорах с датским королем в августе сорок третьего, что полностью доказывает сознательный и добровольный характер присоединения Дании к Рейхсоюзу, равно как и отправку датского корпуса на советско-германский фронт!

В итоге соглашение все же было достигнуто – после спора, где дошло едва ли не до геометрического измерения взаимно передаваемых территорий. Что до Дании, то условились, что Северный Шлезвиг и остров Борнхольм временно остаются в русской оккупации, до решения ООН по этому вопросу. Будущее Эльзаса, Лотарингии и Саара должно быть определено плебисцитом населения этих земель, также под патронажем ООН. Если учесть, что именно на ООН перенесли и окончательное решение проблемы северонорвежских земель (к крайнему неудовольствию короля Хакона, он что, думал, что мы из-за Нарвика войну русским объявим?), и определение статуса Франции (уже ясно, что СССР и Британия будут против – но пусть Де Голль верит, для него восстановление «державности», что морковка перед носом осла), – то заседания молодой Организации обещали быть очень бурными! И широкой публике вовсе необязательно знать про секретный протокол, идущий для французов обязательным приложением к будущей поддержке от США в данном вопросе! По которому Франция обязуется заключить после военный договор о размещении у себя американских войск, авиации и флота, ради защиты французских границ, пока сами французы будут воевать в Индокитае или Марокко, приводя свои колонии к приличному состоянию для американского рынка. Тут и Сталин возразить не сможет – ведь его армия из Германии и Италии не выводится? Де Голль, распушив перья, требовал себе аж границу по Рейну – на что даже Черчилль, не выдержав, ответил словами Ллойд-Джорджа, сказанными в Версале девятнадцатого года.

– На каком основании Франция требует себе территориальных приращений – ее разбили еще раз[15]?

Вторым важнейшим пакетом вопросов, после установления порядка и границ в Европе, был Дальний Восток. Еще в Ленинграде, в декабре сорок третьего[16] было обговорено, что СССР вступит в войну с Японией так скоро, как будет готов.

– Уже год прошел после окончания войны в Европе – как вы, господин маршал, просили нас когда-то открыть Второй фронт, так теперь Армия и ВМС США одни несут тяжелое бремя битвы с японским агрессором! Вы намерены выполнять свои обязательства?

– Я помню, что там было сказано и об обязательном учете при этом интересов СССР, – ответил Сталин, – мы не отказываемся, но есть несколько пунктов, на которых мы будем настаивать. Первое – восстанавливаются все права России, нарушенные вероломным нападением Японии в 1904 году. Иначе советский народ просто не поймет, за что мы должны снова лить свою кровь. Нам возвращается южная половина острова Сахалин, а также Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, и КВЖД, включая ее южную ветку. Также преимущественной сферой влияния СССР признаются Маньчжурия и Корея.

– По Сахалину нет возражений, – сказал Рузвельт, – но Корея тут при чем?

– В 1904 году напавшие на Россию войска шли через Корею. В 1918–1921 годах японские интервенты на наш Дальний Восток прибывали из Кореи. В 1931 году японские войска из Кореи пришли в Маньчжурию и полтора десятка лет угрожали нашим дальневосточным границам, причём в 1938-м и 1939-м дошло до военных конфликтов. Мы этого больше не хотим. Поэтому Корея должна быть в нашей сфере влияния, чтобы никакие враждебные нашей стране силы больше не могли нам угрожать с её территории, – ответил Сталин, – но продолжу. Второе, Советскому Союзу передаются Курильские острова. Под которыми понимается весь архипелаг, до берегов Хоккайдо. Вам надо разъяснить, что такое «японская таможня», делающая буквально невыносимым развитие нашей Камчатки и Чукотки, конечных пунктов Севморпути? Третье – сохраняется настоящее положение Монголии.

Сказанное почти полностью повторяло то, что было в иной истории. Вот только здесь Сталин, помня тот урок, совершенно не собирался отдавать половину Кореи и получить очаг войны возле своих границ. А с Монголией вышло интересно… там сказано было про суверенную МНР, которую китайцы упорно считали своей, как и Туву. Здесь же положение монгольских товарищей подобно статусу Финляндии в Российской империи – вроде как и ассоциировались, а во внутренних делах автономны. Но в сорок третьем угроза японского вторжения казалась им абсолютно реальной, вот и сумел СССР их уговорить. Положа руку на сердце, возможно, поторопились – вызвав резкое напряжение с китайцами, что с Мао, что с его оппонентами, и те и другие восприняли это не только как покушение на целостность Китая, но и как опасный прецедент. Так что с Маньчжурией и Синцзяном будет все не так гладко… и никак еще не определено!

– Четвертое. Судьба некитайских народов, живущих на территории Китая, будет отдельно решаться после завершения войны. И пятое. При оккупации Японии и заключении с нею мирного договора, СССР пользуется равными правами с другими державами-победительницами.

«То есть русские и в Японии намерены получить оккупационную зону, – подумал Рузвельт, – что ж, есть тут очень интересный вариант, но о нем после. Существенно, что возможности русских на море не идут ни в какое сравнение с нашими, а Япония пока еще остров. Однако, если не связать СССР договором, Сталин сам возьмет то, что сочтет нужным… нам никак не успеть войти в Корею раньше Советов! И Маньчжурия тоже, по заверениям экспертов, крепкий орешек, при всем уважении к русскому умению воевать на суше. Чисто географически там трудно развернуть значительные силы, как и снабжать, и местность вдоль границы непроходимая горная тайга, почти как джунгли в Бирме. Или горный хребет Хингана с простором пустыни Гоби. У японцев шансов нет – но быстрой победы русских не будет, военные аналитики оценивают срок: от четырех месяцев до полугода. Этого должно нам хватить, чтобы подступить к Японии вплотную! На Филиппинах все завершается. И взяли Иводзиму, теперь налеты на японскую метрополию станут такими же убийственными, как на Германию в самом конце. Еще пара сражений – и от японского флота не останется ничего. Джо еще скромен – он требует себе лишь то, что мог бы взять и сам!

И все это – уступки русским в Италии, вывод союзных войск из Пфальца, согласие с русскими требованиями на Дальнем Востоке – за их признание Франции-победительницы! Тактические уступки сейчас – в обмен на крупный выигрыш после!

Вот только завязывается новый узел – китайский. Пока СССР, занятый европейскими делами, опасался японского удара, то был заинтересован, чтобы япошки увязли в Китае сильнее. А после разгрома Японии и Китай станет Советам гораздо менее ценен. Или напротив – сильный, коммунистический Китай, вот это будет настоящим кошмаром для нас!

Следовательно, сейчас надлежит, добивая Японию, уже готовиться разыгрывать китайскую карту. Согласившись пока на русские условия, – а что мы можем сейчас противопоставить? – уже думать, кто станет нашей проходной фигурой, Чан Кай Ши… или Мао? Или даже оба?

Впрочем, вопросы мира после той войны будут уже в компетенции ООН. Как раз три месяца и потребуются, чтобы наладить ее работу, решить процедурные вопросы. При том, что реально решать все будут по-прежнему великие державы – как сейчас, четверо (если точнее, то трое и примкнувший к ним француз) приватно договариваются между собой, после ставя прочих перед фактом принятого решения».

Выйдет ли послевоенный мир (ясно, что япошки долго не продержатся, еще год максимум) лучше, крепче и надежнее прежнего? Рузвельт вспоминал годы с 1933-го по 1940-й, когда на грани между крахом экономики и социальным взрывом удержаться удалось великим чудом, воистину милостью Господней! Если даже среди высшего класса, а особенно среди интеллектуалов были модны разговоры на тему «а если бы у нас было, как в СССР», их пятилетки на фоне нашей Депрессии! Экстраординарные меры, принятые с согласия хозяев большинства американских корпораций, – такие, как запрет американцам владеть инвестиционными золотыми слитками и монетами, с принудительным выкупом уже находящегося в частном владении инвестиционного золота, разделения банков на инвестиционные и спекулятивные[17], принятие подоходного налога и введение пенсионной системы, создание Корпуса общественных работ и стимулирования промышленности за счет заказов федерального правительства, военных и инфраструктурных – позволили лишь временно отодвинуть падение в пропасть, настоящим спасением стала война, позволившая загрузить промышленность. И это было смешно, что коммунисты обвиняли капиталистов США в том, что это они развязали войну в своих интересах – наивные люди, не понявшие того, что эта война, ставшая продолжением прошлой Великой войны, была неизбежна, даже если бы все бизнесмены Америки поголовно стали убежденными пацифистами! Он, Франклин Рузвельт, первым понял, что своими силами США не спасутся от катастрофы, которую в 30-е годы удалось лишь временно выставить за дверь. А еще он понял, что марксисты были абсолютно правы, говоря о «системном кризисе капитализма» – капитализм, в его классическом виде, действительно исчерпал себя. Собственно, это произошло уже к началу XX века, после окончательного раздела мира – дальше мира быть не могло, по той простой причине, что капитализм является динамически, но не статически устойчивой системой. Проще говоря, капитализм подобен езде на велосипеде – он устойчив, только пока едет вперед. А дальше, или падение, или передел мира!

Ясно было и то, что состоявшийся передел мира в Версале никаких проблем не решил – лучше всего по этому поводу сказал маршал Фош: «Это не мир, это перемирие на двадцать лет». Причин на то было много: предельное истощение всех европейских участников конфликта, которое, совокупно с серьезнейшими социальными конфликтами, после войны выбравшимися наружу, провоцировало поиск выхода в новой войне; незавершенность конфликта, как на уровне государств, так и на уровне элит; замена имперских идеологий в Европе примитивными националистическими идеологиями; сомнительность новых границ с точки зрения практических надобностей обеспечения экономических интересов и военной устойчивости. Словом, причин, веских, крайне серьезных, хватало с избытком – и не последней из них был пример России, нашедшей свой, весьма нестандартный, выход из создавшегося положения.

Рузвельт пытался понять, где был источник не просто силы русских, но их способности непредсказуемо меняться на глазах, снова и снова превращаясь во что-то качественно новое. Поначалу русская попытка построить «рай чертей в аду» не вызывала у Рузвельта ничего, кроме иронии – нетрудно перебить старую элиту, еще проще объявить новой элитой «рабочих от станка» – но это совершенно не отменяет необходимости иметь в мало-мальски достойном этого определения государстве, да и любом крупном сообществе людей, дееспособную элиту, способную как минимум удерживать имеющиеся позиции страны в безжалостной мировой конкуренции. Русские же революционеры пошли даже дальше своих французских коллег, в процессе своей революции и Гражданской войны разнеся свою страну еще более основательно, чем это сделали в свое время французы. Результаты были вполне очевидны и предсказуемы – нищая, бессильная страна, неспособная ни толком обеспечить себя, ни защититься от сильного врага, ни предложить остальному миру ничего материального, кроме некоторых видов сырья. Но идеи, победившие в этой стране, пугали европейские элиты, все без исключения, до холодного пота и ночных кошмаров. Потому что Европа была истощена Великой войной до предела, так что выделить своим народам хотя бы столько же ресурсов на потребление, сколько выделялось до войны, было никак нельзя. А с войны вернулись люди, видевшие смерть и научившиеся убивать, и нашли дома недоедавшие семьи – а хозяева жизни, в течение всей войны подставлявшие карманы под золотые реки, ручьи и ручейки военных заказов, посредством политиков и газет, рассказывали им о национальной гордости, патриотизме и необходимости стойко переносить тяготы послевоенного времени. Но рассказами о патриотизме трудно накормить голодных детей – а о примере русских, физически уничтоживших своих «жирных котов», нажившихся на войне, знали все. Тогда эту проблему удалось решить путем реформ – так, в Великобритании впервые ввели всеобщее пенсионное обеспечение, – но не было никаких гарантий, что при резком ухудшении экономической ситуации все не начнется снова.

Защититься от «русского варианта» можно было четырьмя способами – предложив своему народу более высокий уровень жизни, чем в Советской России, за счет экономического роста в рамках классического капитализма; совместить этот высокий уровень с новой идеологией, альтернативной коммунистической идеологии; обеспечить высокий уровень жизни, вместе с серьезными реформами капиталистической системы; и, наконец, просто стереть красную Россию с политической карты мира. Первый вариант, дополненный косметическими реформами, попытались реализовать в Западной Европе после Великой войны – пока был послевоенный рост, имевший своей базой отложенный спрос военного времени, он неплохо работал, но стоило этому росту закончиться, сменившись Великой Депрессией, как «призрак коммунизма» снова материализовался. Кое-как удалось удержаться на плаву Великобритании и Франции, в основном за счет прибылей, получаемых от эксплуатации колоний – но США и Германия оказались на краю пропасти. Германская элита, осознавая тот факт, что от коммунистической революции ее отделяет всего один шаг – за ГКП голосовала треть немецких избирателей – сделала ставку на идеологию национальной исключительности и реванша, дополненную тратой основного капитала на подготовку к завоевательной войне и повышение уровня жизни народа. Успех должен был компенсировать всё – в случае поражения ничего хуже победы красных быть не могло. Американская элита, напуганная разве что чуть менее немецкой – многотысячные демонстрации под лозунгами «Сделаем так, как в России», и тридцатикратный, за три года, рост популярности социалистической партии, улучшившей свои результаты на выборах с 0,1 % до 3 %, наводили на вполне определенные размышления – предпочла второму варианту третий, согласившись на существенное уменьшение своих прибылей ради хотя бы относительного социального мира. Последний вариант, при всей его привлекательности, довести до стадии реализации не удалось ни в конце 10-х годов, ни в начале 30-х – в первом случае слишком велика была усталость армий и народов Европы от войны, так что никто не мог с уверенностью сказать, что отправка английских или французских армий на войну в Россию не отзовется революцией в Великобритании или Франции; во втором случае не смогли ни найти денег на большую войну, ни договориться о разделе добычи. Довести его до стадии реализации сумел лишь объединивший континентальную Европу под властью Германии Адольф Гитлер – что едва не кончилось катастрофой для всего мира, когда бешеный пес, старательно вскармливаемый против указываемого ему врага, вдруг сорвался с цепи и бросился на своих хозяев. Что ж, теперь бывшему фюреру предоставлена возможность размышлять об ошибочности своего поведения – за время, оставшееся ему до петли.

Начатая Сталиным и его группой политика индустриализации поначалу тоже вызывала улыбки – заводы и фабрики бесполезны без подготовленного персонала; и, даже в том случае, если бы его каким-то чудом удалось бы подготовить в полуграмотной стране, вовремя и нужного качества, то даже самая лучшая промышленность бесполезна в отсутствие достаточно компетентной элиты, способной квалифицированно использовать имеющиеся возможности – Великая Французская революция дала тому столько примеров, что Рузвельту было просто лень перечислять всех этих адвокатов, плотников и конюхов, молниеносно сделавших карьеру – и блистательно проваливших все возможное и невозможное. А Сталину удалось невозможное – он сумел не просто обеспечить движение общества вперед за счет слома социальных, сословных и иных перегородок, но и преобразовать эту энергию в качественный рост общества. Это казалось невозможным и неправдоподобным – такого не делал даже Наполеон, сумевший вырастить новую военную элиту и качественно реформировавший французское общество, но в гражданских делах опиравшихся на людей, состоявшихся до революции. Неким подобием можно было считать Парагвай первой половины XIX века, – но даже парагвайцы одно время бывшие второй индустриальной державой Америки (после США), не смогли вырастить у себя элиту мирового уровня, хотя они имели для этого полвека относительно спокойной жизни. На это нельзя было смотреть без восхищения, смешанного с ужасом, – сказка о Золушке, на глазах превращающейся в принцессу, становилась реальностью. Большевики с блеском перехватили «американскую мечту» – вера в то, что «любой чистильщик обуви может стать миллионером», если сумеет пройти жизненные испытания, тускнела перед русской реальностью, в которой сыновья крестьян, рабочих, мелких клерков становились инженерами и директорами заводов, офицерами и врачами, причем все зависело только от них. Рузвельт никогда не был особенно религиозен, хотя, конечно, он не был и атеистом – но работая с информацией по этой России, ему иногда вспоминались строчка из Библии. «К новому небу и новой земле…»

Коллективизация не особенно удивила его – было понятно, что индустриализация невозможна без концентрации и перераспределения ресурсов; также было необходимо модернизировать сельское хозяйство России в очень сжатые сроки, что было невозможно без жестокой ломки старого уклада.

Так же не вызвало особого удивления уничтожение революционной элиты, так сказать, элиты первой волны – это было закономерно, на смену горлопанам и дилетантам должны были прийти профессионалы.

Поражало другое – скорость, с которой менялась Россия. Вчерашние малограмотные крестьяне становились не самыми худшими рабочими; их сыновья, в старые времена, при всех своих талантах, обреченные крутить хвосты свиньям, заканчивали открывавшиеся во множестве университеты и колледжи (называвшиеся у русских техникумами), становясь на путь, который вел умных и смелых, талантливых и работящих к вершинам власти. Этих людей можно было бы сравнить с юными французскими лейтенантами, вошедших в историю как «Железная когорта Бонапарта», – но Рузвельт слишком хорошо понимал, насколько приблизительно это сравнение. Речь ведь шла не о горсточке людей, возглавивших пусть и победоносную армию, но о десятках миллионов, меняющих суть своей страны и о сотнях тысяч, достаточно компетентно руководящих этим изменением. Так что при всей похожести изменений, происходивших во Франции в конце XVIII века и России первой трети XX века, при несомненном внутреннем родстве процесса перехода от революционной республики к военной империи, различия были не количественными, а качественными, поскольку Наполеон всего лишь закреплял буржуазное общество, а Сталин созидал качественно новое общество, не просто с новыми социальными отношениями, но и с новым качеством образования и квалификации, патриотизма и ответственности.

Не меньше впечатляла и способность красного императора применяться к обстоятельствам. По всем расчетам, переброска ресурсов в тяжелую промышленность и национальную оборону, бывшая единственно возможным ходом в тех обстоятельствах, в которых находилась Советская Россия, неизбежно должна была привести к жесточайшему дефициту продуктов питания и товаров народного потребления. Многие, далеко не худшие, аналитики прогнозировали социальный взрыв в Советском Союзе, справедливо указывая на образовавшийся структурный перекос в советской экономике, предотвратить который можно было только за счет частной инициативы, – но это было невозможно из-за коммунистической идеологии. Сталин сделал это – и он ведь не просто сумел решить проблему товарного дефицита, разрешив частную инициативу «под флагом» артелей, но добавил советскому обществу новую степень свободы, при этом не разрушив его единства. Теперь то меньшинство, которое не желало быть частью новой имперской машины, предпочитая ему пусть маленький, но свой бизнес, получило возможность легально воплотить свое желание в жизнь, при успехе своего начинания становясь уважаемыми членами имперского общества, с неплохим социальным статусом и защищаемой законом собственностью.

Франклин Делано Рузвельт вспомнил свою беседу с начальником разведки Госдепа, принесшим ему подробный доклад о новом сталинском нэпе. Опытный разведчик искренне иронизировал по поводу того, что как большевики ни экспериментировали со своим коммунизмом, а в итоге им пришлось вернуться к доброму старому капитализму. Он так и не понял, что делает Сталин, а Рузвельт не стал объяснять ему, что Сталин строит не общество – мечту оторванных от реальной жизни идеалистов, а общество, способное стать материализовавшейся мечтой для 95 % европейцев и американцев, не говоря уже об азиатах и латиноамериканцах. Тем он и страшен для существующих элит Запада, а вовсе не танками и бомбардировщиками, даже не пропагандой идеалистов из Коминтерна. но к ужасу Рузвельта, мало кто даже из элит США понимал это, искренне считая нынешнюю бедность русских неотъемлемой частью их строя, а не «болезнью роста» еще вчера очень отсталой страны.

Рузвельт очень хорошо понимал папу Пия XII, пошедшего на союз с русскими, не слишком желая этого – папа увидел, перед каким выбором он стоит: либо положить тысячелетний авторитет католической церкви на весы реализующийся мечты итальянцев, сделав его составной частью этой мечты, либо противопоставить авторитет церкви этой мечте и потерять его, независимо от исхода противостояния. Президент мог только позавидовать папе, которого поняли и поддержали многие высшие иерархи РКЦ – его попытку противопоставить «русской мечте» «Второй билль о правах», попросту списанный с социальных гарантий русской Конституции 1936 года, не понял почти никто. Собственно, этого следовало ожидать – Рузвельт вспомнил ожесточенную борьбу в Конгрессе и Сенате по поводу его проекта «Администрации долины реки Теннесси». Тогда даже его сторонники, за редким исключением, не видели, что речь идет не только о колоссальном инфраструктурном проекте, но и том, чтобы Америка получила опыт использования государственных средств в проектах, лежащих за пределами возможностей частных инвесторов – опыт, подобный советскому опыту концентрации ресурсов на ключевых направлениях; опыт, который так пригодился в последние четыре года. Сейчас же его выслушивали из вежливости – даже лучшие члены его команды, за исключением разве что Уоллеса, просто не понимали, что русские, продолжая совмещать принципы конкуренции с социальными гарантиями, концентрацию ресурсов в ключевых отраслях промышленности с частной инициативой внизу, имеют все шансы не просто быстро справиться со своими «болезнями роста», но и уйти в отрыв от Америки, доведя до высокой степени совершенства свое общество. Образно говоря, пока Америка будет ехать на «Кадиллаке», Советский Союз пересядет на В-29.

События в Германии и Италии превзошли самые худшие опасения, мучившие Рузвельта еще в 30-е годы; опасения, буквально заставившие его «поставить на кон» свой авторитет, заработанный в течение всей жизни, – да, он отдавал себе отчет в том, как подавляющее большинство «хозяев Америки» отреагирует на предложенный им «Второй билль о правах». К его сожалению, он оказался прав в своих ожиданиях относительно реакции большого бизнеса США на этот проект.

Гитлеровское вторжение в Россию отвечало его ожиданиям – фюрер, как и его генералы, так и не смогли в полной мере осознать всю важность морской мощи, так что их обращение к привычной континентальной стратегии было вполне естественным. С точки же зрения долговременных интересов США это вторжение было подарком судьбы – два опаснейших стратегических конкурента США предельно ослабляли друг друга в ожесточенной схватке. Конечно, Рузвельт был слишком умен для того, чтобы открыто демонстрировать профессиональный цинизм государственного деятеля и аналитика высочайшего класса, в отличие от Рэндольфа, Черчилля и покойного Гарри Трумэна – мимолетная глупость могла очень дорого обойтись впоследствии, когда надо будет юридически закреплять итоги войны. Русофобия фюрера, напрочь отключившая присущие Гитлеру здравый смысл и звериную интуицию, стала проклятием Германии и великим благом для США – теперь, когда Гитлер во всеуслышание объявил русских недочеловеками, по отношению к которым не должны соблюдаться ни законы и обычаи ведения войны, ни элементарные нормы гуманизма, все русские, неважно, сторонники или противники Сталина, большевики или националисты, становились смертельными врагами Германии, объединенными в этой борьбе. От Сталина же Рузвельт не ждал глупостей, очень уж тот был умен, предусмотрителен и осторожен – и не ошибся, узнав о сказанной красным императором в тяжелейшем для России феврале 1942 года фразе. «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается…» Выводы из этого были для Рузвельта очевидны до неприличия – Сталин уже тогда был уверен в конечной победе СССР и начал психологическую подготовку своего народа к построению послевоенного мира – мира, в котором СССР будет тесно взаимодействовать с Германией, где не будет Гитлера. Популярная среди аналитиков армии и Госдепа версия, что речь идет о подготовке к заключению сепаратного мира, на взгляд президента, не выдерживала критики – этому категорически противоречили русские заказы, сделанные еще во время визита Гопкинса. Да и действия русских летом и осенью 1941 года совершенно не были импровизацией, это признавали сами разведчики. Дальнейшие события подтвердили оценку президента, – но оставалось неясным, откуда у Сталина была эта уверенность. Доклады разведок США не давали ответа на возникавшие вопросы – наоборот, странности только множились, не получая внятных объяснений.

Рузвельт анализировал действия Сталина перед войной и в начале войны – по его глубокому убеждению, именно там следовало искать корни происходящего сейчас. С учетом склонности Сталина планировать все на двадцать ходов вперед, версия о серии удачных импровизаций русских не заслуживала даже иронии, она была просто смехотворна. Не поняв происходившего тогда, невозможно было понять причины нынешнего положения дел, – а не понимая сути происходящего сейчас, немыслимо было планировать будущее. Итак, во второй половине 30-х начинается уничтожение старых революционеров, с последующей заменой революционной идеологии имперской – и тогда же, судя по строительству заводов-дублеров, начинается подготовка советской промышленности к возможной эвакуации на Восток; той самой эвакуации, которая была осуществлена во второй половине 1941 года. Выражаясь проще, расчищается место для имперской элиты и имперской идеологии – и одновременно тогда же начинается подготовка к запуску плана «В», рассчитанного на тот случай, если в Европе дела у СССР пойдут плохо. Судя по той уверенности, которую Сталин демонстрировал на переговорах с Гопкинсом, у него уже были основания рассчитывать на успех плана «В». Заказы на станки, оборудование, стратегическое сырье служили лучшим доказательством того, что эта уверенность не была «хорошей миной при плохой игре». Чтобы иметь такую уверенность в конце июля – начале августа 1941 года, нужны были крайне веские основания – Германия превосходила Советский Союз по величине подконтрольного ей экономического и демографического потенциала, оперативному и тактическому мастерству армии; а о «втором фронте» тем временем можно было только мечтать.

После возвращения Гопкинса из СССР Рузвельт задал себе два вопроса – допустим, речь идет не об импровизации в сложившихся обстоятельствах; в таком случае, что представлял собой план «А»? Допустим, Сталин не играет, изображая уверенность в своих силах – на что он рассчитывает, при таком неравенстве сил?

С ответами на первый вопрос все было очень плохо – версия доктора Геббельса, гласящая, что Сталин готовил агрессию против Германии, и его удалось упредить в последний момент, вызывала у профессионалов взрывы хохота. Рузвельт не был военным, но доводы военных были более чем убедительными – при отсутствии наступательного развертывания, при том уровне подготовки и материально-технического обеспечения, который был у Красной Армии летом 1941 года, она просто не могла начать наступательную войну против Германии. А если бы все-таки СССР начал агрессию против Германии, то быстрый разгром РККА в Польше и Румынии был бы неизбежен. Равно не выдерживала даже малейшей критики версия о том, что Сталин ждал антигитлеровского переворота в Германии – в 1941 году «казус Роммеля» был невозможен по определению. Примыкавшая ко второй версии версия о том, что союз СССР со старой европейской элитой был заключен еще до войны, была не убедительнее второй – никто не станет заключать союза с заведомо слабейшей стороной. Четвертая версия, выдвинутая аналитиками уже в отчаянии, поскольку логичного объяснения поведению Сталина не было, гласила, что Сталин ждал англо-американского вторжения в Европу, а до этого надеялся оттянуть время. Комментировать это Рузвельту было просто некогда – времени не хватало на серьезные дела.

Так же плохо обстояли дела с ответом на второй вопрос – кадровая армия была уничтожена, потеряны территории, на которых до войны была сосредоточено больше половины экономического потенциала СССР. Да, удалось эвакуировать промышленность, – но из этого совершенно не следовало, что, во-первых, удастся запустить производство в нужные сроки, во-вторых, что удастся производить технику пристойного качества в нужных количествах. Поражение Вермахта в Московской битве сняло угрозу быстрого краха СССР, – но военные специалисты были едины во мнении, что исход войны на Востоке далеко не предопределен. Сталин тем временем, по докладам разведчиков и дипломатов, со спокойствием человека, имеющего на руках четыре туза и джокер, занимается развертыванием военной промышленности на востоке страны и готовит стратегические резервы. Он сохраняет спокойствие в ситуации, когда СССР оказывается едва ли не ближе к катастрофе, чем осенью 1941 года – летом 1942 года советские войска разгромлены под Харьковом, танковые группы Вермахта рвутся к предгорьям Кавказа и ближним подступам к Сталинграда, угрожая лишить Советский Союз и основного района нефтедобычи, и ключевого маршрута транспортировки нефти и нефтепродуктов с Кавказа в центр страны. Конечно, оказавшись перед перспективой краха Советской России из-за отсутствия горючего, США оказали бы помощь, – но ни по иранскому маршруту, ни по дальневосточному перебросить миллионы тонн нефтепродуктов было невозможно даже теоретически; а арктический маршрут оказался на грани фактического закрытия из-за успехов немцев.

И вот тут наконец-то фактор «Х», который многие сподвижники Рузвельта считали плодом излишне живой фантазии специалистов из его «мозгового треста», вопреки завету Конфуция ищущих отсутствующую в темной комнате черную кошку, проявил себя. Тогда что-то начало проясняться – до этого аналитики ожесточенно спорили о природе этого предполагаемого фактора «Х», и доминировало мнение, что он представляет всего лишь выход советского общества на новый качественный уровень развития, подобно тому, как изменились США после эпохи Реконструкции, или Германия после эпохи грюндерства, став из аграрно-индустриальных стран обществами индустриально-аграрными империями мирового класса. Этого мнения поначалу придерживался и сам Рузвельт – точка зрения меньшинства аналитиков, что фактор «Х» представляет собой нечто сложное, включающее в себя и некую внешнюю компоненту, представлялось тогда президенту весьма спорным. Любимый аргумент меньшинства аналитиков о наличии внешней компоненты – реформация структуры большевистской партии, Рузвельт считал некорректным, хотя, конечно, в лицо он этого не говорил. Нет, отрицать тот несомненный факт, что большевики прошли путь от вполне обычной экстремистской партии, совмещающей легальную политическую деятельность с подрывной работой против своего государства, включая восстания и террор, похожей, например, на ирландскую ИРА, до правящей партии довольно нестандартного образца, и, далее, до структуры орденского типа, крайне напоминавшей орден тамплиеров времен его расцвета, было глупо. Естественно, первый этап не вызывал вопросов – суть дела была логична и понятна; также все было вполне понятно и очевидно со вторым этапом – оказавшись в хаосе Гражданской войны, в ситуации развала государственного аппарата, большевики вынужденно повторили путь якобинцев, превратив свою партию в структуру управления государством, правда, заметно успешнее; а вот третий этап, превращение в орденскую структуру, наводил на серьезнейшие размышления – да, само по себе успешное совмещение идеи и идеологии, с управленческими функциями, было весьма нетипичным вариантом; но осуществление такой структурой буквально прорыва из времени паровозов и лошадей в эпоху дизелей и самолетов, давало пищу для размышлений на порядки большую. Когда сторонники второго варианта прямо говорили президенту, что единственный пример преобразований сопоставимого масштаба, на сопоставимой территории, структурой такого типа – это деятельность ордена тамплиеров, фактически создавших не просто орденское государство на территории западноевропейских государств, но первую в истории Европы единую финансово-торговую структуру, охватывавшую и почти всю Европу, и Средиземноморье. Это было нечто качественно новое – единое государство в государствах, объединенное общей идеей и железной дисциплиной, единая финансово-торговая структура, общие вооруженные силы и секретные службы – и эффективность этой системы настолько превосходила обычные для этой эпохи образцы, что ее поспешили уничтожить, пока это еще было возможно. Но орден тамплиеров создавался элитой европейского дворянства, при активнейшей поддержке Ватикана – Сталин мог только мечтать о таких стартовых условиях, и, надо заметить, о таком качестве человеческого материала, какими располагали создатели и иерархи ордена. Прийти к этой идее, говорили сторонники этой версии, он мог и сам, – но воплотить ее в жизнь с таким успехом, при активном противодействии старых революционеров? На это Рузвельт резонно отвечал, что основания для сомнений в единоличном авторстве Сталина такой трансформации большевистской партии, безусловно, есть – но нет доказательств посторонней помощи. Кроме того, совершенно неясно, кто бы мог и желал помочь мистеру Сталину с этим бизнесом.

После показательной резни, устроенной Арктическому флоту Рейха русским Северным флотом, доселе незамеченным в особых свершениях, Рузвельт совершенно спокойно ждал продолжения – если это было началом явного вступления в игру фактора «Х», имеющего внешнюю составляющую, то продолжение должно было последовать, и скорее всего, на юге России, чтобы снять угрозу русским нефтяным месторождениям. Предположение подтвердилось не сразу, вначале последовали репетиции на севере и в центре советско-германского фронта, – но его реализация вызвала шок у американских генштабистов, не сразу поверивших в реальность такого разгрома. Если до сей поры противостояние Красной Армии и Красного Флота с Вермахтом и Кригсмарине напоминало Рузвельту поединок парня с фермы, пусть и сильного, и разучившего приемы бокса, но совершенно неопытного, с признанным чемпионом штата среди любителей, с вполне предсказуемыми результатами – то теперь чемпион США среди профессионалов методично, с усердием хорошего повара, превращал в отбивную котлету чемпиона штата среди любителей. Результат также был очевиден – но нужно было найти ответы на некоторые вопросы. Кто тот тренер, превративший парня с фермы в непобедимого чемпиона? Каковы его планы, насколько далеко он собирается зайти? Насколько его цели совпадают с целями его подопечного? Возможно ли выйти с ним на прямой контакт – или переговоры придется вести с мистером Сталиным? Можно ли вообще с ним договориться на приемлемых для США условиях – или жесткая конфронтация неизбежна?

Сотрудники «мозгового треста» президента трудились как негры на плантации, – но информации для анализа катастрофически не хватало. Если удалось вычислить два наиболее вероятных варианта ответа на первый вопрос, то с ответами на второй вопрос дела обстояли намного хуже – предположительно речь шла о доминировании, но ограничивается ли это доминирование Европой, Евразией или же всем миром, ответить было невозможно. Неясно было и то, идет речь о классическом доминировании – или доминирование является средством для достижения некой сверхзадачи. На третий, четвертый и пятый вопросы ответов не было вовсе.

События в Италии, Испании и Германии намного превзошли худшие ожидания – тренер сделал из своего ученика не просто воина, пусть и непобедимого на поле боя, но еще и блестящего экономиста и дипломата. Впрочем, Рузвельт подозревал, что «университетский курс» начался отнюдь не в 1942 году, а самое позднее лет на пятнадцать раньше – очень уж хорошо укладывалась в единую систему трансформация Советского Союза и его общества, завершением которой стала трансформация его вооруженных сил, внешнеэкономических отношений и внешней политики. Оставалась сущая мелочь – попытаться донести понимание всего этого сначала до своих сподвижников, а затем до «капитанов» американского бизнеса. Совсем недурно будет, подумал Рузвельт, если они не сочтут, что я несколько переутомился от тяжких трудов на посту президента – или что моя болезнь начала влиять на ясность моего рассудка. Рузвельт прекрасно отдавал себе отчет в интеллектуальных способностях как первых, так и вторых – очень умные, великолепно образованные люди, отлично умевшие просчитывать ситуацию «в статике» и очень хорошо – «в динамике», они, за редким исключением, с большим трудом выходили за грань привычных шаблонов. Им не хватало таланта, которым, без ложной скромности, обладал сам Рузвельт – не просто выйти мыслью за грань, но и совместить это с текущей реальностью, с несомненной пользой для последней – кроме него, из числа его сподвижников, этой способностью обладали умиравший от рака Гопкинс и присутствующий здесь Маршалл. Еще, пожалуй, с изрядной натяжкой, можно было добавить в список отсутствовавшего Аллена Даллеса, выдающегося бизнесмена и дипломата.

Чем ум отличается от хитрости? Тем, что он видит суть вещей, в то время как второе это лишь нахождение частных решений применительно к условиям. Старина Уинни, безусловно, был очень хитрым и многоопытным бойцом за могущество Британской империи. Он с яростью сражался за каждую мелочь – Шпицберген, Нарвик, французская контрибуция, оплата по ленд-лизу, границы фунтовой зоны, статус Проливов, курдская проблема, Афганистан, что-то там еще. Но все это не имело никакого значения – если где-то рядом пряталось нечто, способное перевернуть игровой стол, причем ключ к нему был в кармане у одного из игроков, кто сейчас отмахивается от нападок Уинни вполсилы, даже не выходя из состояния олимпийского покоя.

Так неужели аналитики были правы в одном из предположений, на вид совершенно безумном?

Рузвельт с трудом дождался окончания заседания. Проклиная свою прикованность к коляске – насколько легче было бы просто к Сталину подойти, чтобы задать один вопрос! Или просить через переводчика о минутном разговоре один на один? Но все обернулось как можно лучше – раскрасневшийся и злой Черчилль первым выскочил за дверь, за ним последовал его секретарь-переводчик. Сталин неспешно встал и тоже собрался выйти.

– Господин маршал, можно вас на минуту? – сказал Рузвельт. – У меня к вам есть важный вопрос.

Если Сталин и удивился, то вида не подал. Вернулся на прежнее место, сел в кресло напротив.

– Господин маршал, я хотел вам сказать, – тут президент США на секунду запнулся, подбирая слова, – знаете ли вы, что бывает с волком, присвоившим общую добычу? Его рвут всей стаей. Если к вам, волею судьбы или господа, попало то, что по праву принадлежит всему человечеству. Господин маршал, у вас есть доступ к машине времени?

Сталин лишь усмехнулся. И произнес:

– Вероятно, ваши аналитики так и не смогли найти причину побед нашей армии над врагом и придумывают для объяснения этого самые невероятные причины. Нет у меня машины времени, и даже волшебной палочки нет. Все это сделано руками наших, советских людей.

И сверкнул взглядом.

– Под всем человечеством вы, видимо, имели в виду Соединенные Штаты? Да и слова про стаю волков мне придется иметь в виду в дальнейшем.

«Вот черт! – подумал Рузвельт. – Я не только ничего не прояснил, но еще и подставился! Но каков же он – матерый волчара! Хотя… в таком разговоре все же не комильфо лгать в глаза? Умалчивать, говорить иносказательно или двусмысленно – да. Но не отрицать имеющееся!»

– Интересно, господин президент, а как бы вы ответили на подобный вопрос? – продолжил Сталин. – Впрочем, даже если допустить что что-то подобное имело место, неужели вы, американцы, стали бы этим делиться? Вспомним времена «золотой лихорадки» на Аляске, гениально описанные господином Лондоном, – золотоискатели столбили участки, становящиеся их собственностью. Посягательство на чужой участок каралось смертью, – но любой имел право застолбить свое место на незанятой земле и искать там золото. И если ему это удавалось – это его удача и его право, которое он мог защищать. И никто не ссылался на «право стаи». Впрочем, господин президент, мы с вами собрались здесь обсудить мировые проблемы, которые ждать не могут? А о фантастике, я полагаю, можем поговорить позже, например, в компании с господином Уэллсом, он ведь ещё жив?

30 мая от советской делегации в Москву ушло шифрованное сообщение. Которое содержало лишь одно слово – «согласие».

В этот день вечером в Генштабе и некоторых других учреждениях допоздна горел свет. А линии ВЧ, идущие на Дальний Восток, наверное, раскалились от звонков.

Все дипломатически решено – можно начинать! За Родину, за Сталина!

Из дневника генерал-лейтенанта

Императорской Армии Фусаки Цуцуми,

командира 91-й пехотной дивизии

Основное правило бусидо: жить, когда надлежит жить, и без колебания умереть, когда следует умереть!

Из всего состава моей 91-й дивизии, отличившейся в Бирманской кампании и в Индийском походе, вернулся в Японию я один. Вывезенный в госпиталь, не с ранением, что было бы еще достойно самурая, а всего лишь с тропической лихорадкой! Формально я оставался в прежней должности, а полковник Сасаки, мой заместитель, всего лишь «исполняющим обязанности», – но когда я сумел наконец восстановить здоровье, моей дивизии уже не было, она полностью погибла под Рангуном, пытаясь сдержать наступление англичан.

Европеец не смог бы меня понять, сказав – в случившемся не было моей вины. Но у нас в Японии считают, что если ты совершил неблаговидный поступок, «потерял лицо», даже не по своей воле, а по стечению судьбы, по воле богов – значит, судьба или боги к тебе неблагосклонны. Следовательно, ты плохой слуга императору, тебе нельзя будет ничего поручить и в дальнейшем. Но тогда – зачем тебе жить, отнимая кусок у более достойных?

Потому я ждал всего – и готов был подчиниться, если бы мне было велено прервать свою недостойную жизнь. Но после месяца ожиданий, в начале мая 1945 года, я узнал о чести, которую собиралось оказать мне руководство Императорской Армии, вверив под мое командование войска на северных Курильских островах. И еще большей честью для меня было, что новоформируемой дивизии будет присвоен славный номер моей 91-й!

Задачи, озвученные мне в Военном министерстве и Генеральном штабе, были на первый взгляд, скромны. Всего лишь оборонять два небольших острова – Шумшу и Парамушир. На которых уже была проделана большая работа, построены укрепления, аэродромы, значительно усилен гарнизон – раньше эти острова защищала всего одна пехотная бригада, теперь же она была развернута в дивизию, сохранившую, однако, необычную для японской армии 1945 года бригадную, а не полковую организацию. Свои меры предпринял и Флот – на островах были построены две неплохо оборудованные и укрепленные базы легких сил флота, Катаока – на Шумшу, и Кавасибара – на Парамушире, позволявшие контролировать русскую морскую трассу в Петропавловск через северные Курильские проливы, а при необходимости – отправить на дно ничтожные силы русского флота, базировавшиеся на Камчатке. Кроме того, флотские построили два аэродрома – один для истребителей и бомбардировщиков, второй – на озере, расположенном на Шумшу, был гидроаэродромом.

Огромные трудности были с комлектованием дивизии личным составом. Замечу, что сохранение прежнего номера создало даже в Японии иллюзию, что на северных островах находится все та же прославленная 91-я дивизия, кадровая, с огромным боевым опытом, и конечно, не испытывающая недостатка в вооружении, – а это было далеко не так! Не хватало доброкачественного призывного контингента, оружия и снаряжения, кадровых офицеров и унтер-офицеров – все забирал фронт в Китае, Малайе, на островах Южных морей. Мне оставалось надеяться только на «ямато да-си», японский дух, да готовиться к предстоящим сражениям с непреклонностью и верой в победу, ибо «самураю не пристало жаловаться на остроту своего меча»!

Согласно спискам, я имел под своей командой 20 000 человек, 3466 лошадей или мулов. Две пехотные бригады, каждая в пять батальонов, артиллерийский полк, разведывательный полк (фактически – батальон, 440 человек), инженерный полк (900 человек), транспортный полк (750 человек), танковую роту. Даже этот штат носил черты импровизации – стандартом для подавляющего большинства дивизий Императорской Армии в то время уже была полковая, а не бригадная организация. Артиллерийский полк номинально был укомплектован полностью – но 150-мм гаубиц не было совсем, 105-мм пушек лишь две батареи вместо трех (8 орудий вместо 12), а все недостающее число заполнили до положенного 75-мм полевыми пушками «тип 38»[18], даже новых пушек 75-мм «тип 90»[19] не нашлось. Самым слабым местом была противотанковая артиллерия – как показала война в Европе, 37-мм пушка, все еще бывшая у нас основным средством ПТО, абсолютно не годилась против современных танков, таких как Т-54 или «шерман», и в то же время имела слишком маломощный осколочно-фугасный снаряд, чтоб быть полезной для поддержки пехоты. Обещанной танковой роты я также не получил – правда, в оперативное подчинение моей дивизии был придан 11-й танковый полк, с боевым опытом, переброшенный из Маньчжурии, под командой знакомого мне подполковника Икеды[20].

Положительным фактом было то, что наша оборона была очень хорошо подготовлена в инженерном отношении. Правда, из-за недостатка бетона часто приходилось делать из него лишь лобовую стенку дотов, прочее же – камни, дерево и земля. Но были подготовлены укрытые огневые позиции не только для пулеметов, но и почти для всей дивизионной артиллерии, а также значительное количество подземных помещений для складов, штабов, узлов связи. К сожалению, они мало использовались в мирное время, по понятным причинам неудобства – но предполагалось, что с началом боевых действий все объекты будут перебазированы туда, по установленному штабом порядку.

Но очень скоро я начал понимать, что все далеко не так просто! Так, на аэродромах было собрано совершенно непомерное для их вместимости количество самолетов, и не только истребители, но и бомбардировщики, причем принадлежащие не флоту (что было бы логично, при отражении вражеского десанта), а армии! И если флотская авиация была представлена хорошо знакомыми «зеро», «райденами», и пикировщиками D4, то армейцы прислали новейшие истребители Ки-84 и бомбардировщики Ки-67! Причем если (как мне сказали) с лета 1944 года исполнялся приказ без крайней надобности не провоцировать русских, то уже с января-февраля 1945 года он был фактически отменен, самолеты совершали разведывательные миссии над советской территорией, причем их интенсивность возрастала. Что вызывало все более жесткое противодействие русских. Так вышло, что я прибыл на Шумшу уже после Петропавловского и Сахалинского инцидентов – однако же, по своему положению, принял участие в комиссии по их расследованию.