Между плахой и секирой Чадович Николай

После всех добавлений и изъятий получилось довольно неуклюжее устройство, похожее одновременно и на бас-геликон, и на все ту же древнюю пищаль. Мощность выстрела Эрикс установил среднюю — город одним залпом не снесешь, но парочку небоскребов запросто.

Все, кроме не любившей шума Лилечки, самого Эрикса да еще Толгая, так и не вникшего в суть происходящего, горели желанием немедленно испытать волшебное оружие.

— Я ведь уже предупреждал вас, что последствия любого выстрела непредсказуемы. — Эрикс пытался отговорить смельчаков от опасного эксперимента.

— Кроме того, мы рискуем преждевременно раскрыть свои планы. Аггелы могут догадаться, каким оружием мы владеем. И, в конце концов, это просто опасно!

— Нет, шеф, так не годится! — возражал Зяблик. — Сам посуди, даже пистолет перед боем испытать положено. А проще пистолета только кувалда устроена. Здесь же техника другого тысячелетия. Как я на дело пойду, если не уверен в ней? Соображаешь?

В конце концов Эриксу надоело спорить, и он начал объяснять методику стрельбы из кирквудовской пушки, не забывая делать пространные экскурсы в ее устройство и принцип действия. Это сразу охладило пыл Зяблика.

— Нет, тут не с моей головой разбираться, — заявил он самокритично. — Учи лучше Смыкова. У него, как-никак, высшее образование.

— У меня, прошу заметить, гуманитарное высшее образование, — немедленно возразил Смыков. — К технике я отродясь способностей не имел. Самой подходящей для обучения считаю кандидатуру товарища Цыпфа.

— Во-во! Обучайте его, обучайте. А он эту пушку или потеряет, или испортит, — буркнул Зяблик, однако был все же вынужден поддержать приятеля. Не бабам же доверять столь грозное оружие.

Лева от оказанного ему доверия слегка струхнул, однако объяснения Эрикса слушал внимательно и даже толковые вопросы время от времени задавал. Когда теоретическая часть закончилась, стали выбирать цель для практических занятий. Ничего более подходящего, чем разукомплектованная боевая машина, на глаза не попадалось.

— Хрен с ней! — выразил общее мнение Зяблик. — Зачем металлолом жалеть!

На всякий случай укрылись за углом соседнего здания (хотя никакой защиты от выстрела Горыныча существовать не могло) и благословили Цыпфа на доброе, хотя и не совсем безопасное дело. Верка его даже перекрестила, а заранее перепуганная Лилечка поцеловала в щеку.

Лева направил пушку нужным концом (не имевшим, кстати, никакого отверстия) в нужную сторону и сделал все так, как учил его Эрикс — что-то покрутил, что-то дернул, а что-то нажал. Ничего даже отдаленно похожего на выстрел не последовало. Зяблик уже хотел пройтись матерком по будетляндской военной технике, но тут лицо его буквально ошпарил ледяной ветер.

— Ништяк! — первым опомнился Зяблик. — Правильная покупка! С такой штукой мы в Отчине за пару дней порядок наведем.

— Не знаю, к счастью или к несчастью, но это устройство действует только в пределах, ограниченных приемником кирквудовской энергии, — Эрикс ткнул пальцем в нависающий над их головами небесный невод. — Вне Будетляндии это совершенно бесполезный предмет.

Вот тут-то и раздался грохот. Откуда-то с высоты посыпались бетонные глыбы и улеглись в кучу, мало чем отличавшуюся от прежней. Сверху на нее грохнулась боевая машина, совершенно не пострадавшая от всех выпавших на ее долю злоключений. Снежный смерч, теряя приобретенную ранее добычу, вернулся на прежнее место и стремительно рассеялся. О сокрушительном выстреле теперь напоминал лишь идеально ровный эллипс инея, окружавший руины.

— Ну и дела-а-а, — покачал головой Смыков. — Как говорится, много шума из ничего.

— Почему из ничего! — возмутился Зяблик. — Попробуй сигани с такой высоты! Костей не соберешь!

— А все же принцип причинности — великое дело, — задумчиво сказала Верка.

— Я это как-то раньше не понимала. Хорошо, что коровы не летают, а у людей рождаются дети, а не бесенята.

— И зубы у женского пола растут там, где положено, а не в другом месте, — добавил Зяблик вполголоса.

Эпопея со сверхоружием окончательно измотала Эрикса.

Его кое-как довели до аптеки, почти не подвергшейся разгрому, но найти для себя достойного лекарства он не смог и ограничился все теми же пилюлями, стимулирующими организм, но никак не препятствующими его необратимому разрушению. В мире будущего людей лечили специальные медицинские комплексы, имевшиеся в каждой квартире. С помощью сети датчиков, установленных в постельном белье, унитазах, ванных и даже столовой посуде, они контролировали здоровье хозяев, самостоятельно ставили диагноз и, если возникала такая нужда, добавляли в их пищу необходимые снадобья. Крах электронных систем означал и полный крах здравоохранения. После того как отключился последний компьютер, никто в Будетляндии не мог даже ссадину толком продезинфицировать, не говоря уже о проведении сложных операций или правильном медикаментозном лечении.

Зяблик, порыскав в окрестностях, отыскал-таки не разграбленный продовольственный склад. Вскрыть его, правда, оказалось куда сложнее, чем подломить обычный райповский магазинчик. Пришлось истратить две обоймы патронов и сломать последний из трофейных мечей. Несмотря на самый дотошный обыск, никаких спиртосодержащих веществ в складе не обнаружилось, да и ассортимент продуктов питания был весьма странный — все вегетарианское и пресное. Не иначе как здесь отоваривались какие-нибудь фанатичные сторонники здорового образа жизни вроде индийских йогов или буддийских монахов.

Решено было оставить Эрикса на попечении Лилечки, а всем остальным идти в поход на аггелов. Как девушка ни артачилась, как ни просила оставить за компанию с ней еще и Верку, ничего не помогло. Верка являлась не только медиком и бывалым бойцом, но и талисманом ватаги. Идти без нее на опасное дело было бы плохой приметой. Для того чтобы хоть немного успокоить Лилечку, всем пришлось дать клятву во что бы то ни стало вернуться. Смыков клялся партбилетом. Чмыхало

— всем пантеоном своих варварских божков. Зяблик делал вид, что рвет пальцами передний зуб и орал: «Сукой буду!», а Цыпфу можно было и вовсе не клясться — и так ясно, что если жив останется, то обязательно вернется.

Остающихся обеспечили водой и питанием чуть ли не на месяц вперед и, уходя, пообещали добыть победу, скальп подлого изменника Оськи и много-много бдолаха, который должен был излечить Эрикса от его непонятной болезни. Прощаясь с ватагой, бывший нефилим сказал:

— Помните все, о чем я вас предупреждал. Старайтесь двигаться по открытой местности. Аггелов близко к себе не подпускайте, шальная пуля может вывести пушку из строя. И ни в коем случае не применяйте ее против существ или явлений, порожденных силами Кирквуда. Хоть и говорится, что клин клином вышибают, не стоит гасить пожар из огнемета… Вы уже наметили маршрут?

— Вернемся к гавани, — сказал Смыков. — Штаб их где-то там располагается.

— Правильно, — Эрикс кивнул. — И не только штаб, но и лаборатория. Сырой бдолах далеко от границ Эдема не унесешь. Если вы меня уже в живых не застанете, то знайте — все, что я рассказал об Эдеме, близко к истине. В ситуации, когда над человечеством нависнет угроза неминуемой гибели, спасение можно будет найти только там… И не надо обижаться на Рукосуева и его друзей. Они еще не настоящие нефилимы. Эдем изменил их, но недостаточно радикально. Нельзя вылепить шедевр из куска уже засохшей глины. Истинными обитателями Эдема станут только те, кто родится там… А вам всем я желаю удачи.

С ажурной башни, представлявшей собой остатки какого-то аттракциона наподобие американских горок, Смыков разглядел вдали здание казино, косо торчавшее среди массива других построек, как разрушенных, так и уцелевших. Путешествовать по Будетляндии было не сложно. Брался визуальный пеленг на одну из вертикальных нитей небесного невода (все они отличались чем-то друг от друга

— то ли пострадали во время катастрофы, то ли так это и было задумано изначально), которая в дальнейшем и служила ориентиром, заметным в любую погоду и с любого расстояния.

Памятуя о наставлениях Эрикса, они шли почти в открытую, поначалу обходя не только районы наиболее плотной застройки, но и отдельно стоящие здания, хотя вполне естественное любопытство побуждало их к более близкому знакомству с жизнью потомков. Да и не всегда удобно было иметь над головой вместо потолка дождливое небо.

— У этого Эрикса просто болезнь такая! Клаустрофобией называется. Боязнь замкнутого пространства, — психовала Верка. — Привык в Эдеме как дикий зверь жить. И нас с толку сбивает. Вон посмотрите, какие платьица в витрине висят! Я бы то розовенькое себе взяла.

— А вдруг это не платьица, — выразил сомнение Зяблик.

— Тогда что же, интересно?

— Шкуры. С таких дур, как ты, ободранные! По вражеской территории идем, а ей, понимаешь, платьице розовенькое приглянулось! Ты себе еще свадебную фату поищи!

— Зяблик, ты тоже болен! — с неподдельным сочувствием произнесла Верка. — Половая слабость у тебя перешла в умственную.

Тем не менее чураться чужого жилья вскоре перестали, что не могло не обрадовать Верку. Камуфляжный костюм, снятый с аггела, она заменить так и не посмела, но роскошным бельем все же обзавелась. Зяблик только плевался, наблюдая, как на очередном привале она примеряет ажурные лифчики, однако в конце концов и сам не выдержал — присвоил легкие и прочные сапоги, очень похожие на те, что были сняты с обнаруженного в Хохме покойника. Слегка прибарахлились и другие члены ватаги — благо в любой брошенной квартире одежды и обуви имелось сверх всякой меры. От бывших владельцев уже и костей давно не осталось, а их тряпки не гнили, не прели и насекомым не поддавались. Умели потомки делать вещи, да только не пошло им это на пользу.

Толгай раскопал где-то шитый золотом алый халат, достойный самого кагана. В любой переделке он должен был демаскировать хозяина, как павлина — его хвост, но выяснилось, что степняк мечтал о такой вещи всю свою сознательную жизнь. Отбирать у него халат было занятие не менее канительное, чем вырывать мышь из зубов голодной кошки.

Цыпф использовал каждую свободную минуту для поиска очков, однако безо всякого успеха. То ли потомки не страдали пороками зрения, то ли поголовно отдавали предпочтение контактным линзам. Пришлось Леве ограничиться широкополой шляпой, придававшей его круглому лицу весьма мужественный вид. В подарок Лилечке он прихватил губную гармошку, единственный музыкальный инструмент, не имевший электронной начинки.

Один только Смыков по неясной причине не опустился до мародерства. Возможно, он опасался заразиться от чужих вещей какой-нибудь неведомой болезнью вроде того самого неизлечимого аидса, о котором рассказывала Верка.

К Леве Цыпфу все теперь относились подчеркнуто уважительно. Даже речи быть не могло о его третировании или использовании на побегушках. Как-никак, безопасность ватаги напрямую зависела от его расторопности и самообладания. Случись с Левой какая-нибудь беда, — и пушка превратилась бы в кусок бесполезного металла. Да и он сам осознавал свою значимость и вел себя так, словно не был виноват ни в побеге Оськи, ни во многих других не менее досадных происшествиях. Никакими тяжестями, кроме пушки, он себя не утруждал, а за трапезой ждал как должного, что ему подадут лучший кусок.

Поставить Леву на место удалось только острой на язык Верке, рассказавшей историю о непутевой обезьяне, затюканной своими более сильными и нахальными сородичами. Эта обезьяна случайно подобрала на опушке тропического леса брошенную кем-то из людей жестяную канистру и приспособила ее вместо ударного инструмента, звуки которого всякий раз повергали стаю в ужас. Очень скоро благодаря канистре обезьяна стала вожаком и уже сама беззастенчиво третировала своих бывших угнетателей.

Лева то краснел, то бледнел, ловя на себе недвусмысленные взгляды Верки, и на следующий день сам нес свой рюкзак и по собственной инициативе бегал на привалах за водой к ближайшему озерцу.

Стыдно было признаться, но в бой никто особо не рвался, даже отчаюга Зяблик. Обладание пушкой внушало расслабляющее чувство безопасности, и собственная жизнь уже не казалась тягостной обязанностью, заранее обреченной на скорый и мучительный конец. Кроме того, хотелось поскорее вернуться в свою пусть и нищую, пусть и постылую, но все же родную сторонку. Если бы не бдолах, о котором втайне мечтал каждый, они давно бы махнули на аггелов рукой. Тем, похоже, и без них жилось здесь не сладко.

Ватага и так могла гордиться своими заслугами. За месяц с небольшим действительно было сделано немало: разведан путь в легендарный Эдем, получены все сведения о бдолахе, выяснены источники снабжения аггелов продовольствием и всякими экзотическими штуковинами вроде тех самых громадных сковородок, которых ни в Отчине, ни в Кастилии отродясь не производили, исследована Нейтральная зона и частично Будетляндия. Впереди, правда, еще предстоял не очень близкий и совсем небезопасный путь, но в душе уже затеплилась надежда на успех. А тут опять надо лезть под пули, да вдобавок еще заниматься рискованными фокусами с одним из основополагающих столпов бытия — принципом причинности.

В тот же день они оказались на расстоянии прямой видимости от здания казино. Наблюдательный пункт решено было оборудовать в расположенном посреди площади бездействующем фонтане, центром которого являлась громадная фигура Посейдона, окруженная более мелкими морскими божествами обоего пола, но по преимуществу хвостатыми. Цыпф, укрывшийся за монументальной задницей какой-то нереиды, поймал себя на мысли, что громадный бетонный ящик казино, у которого стены и крыша поменялись местами, больше всего напоминает вставший торчком гроб, предназначенный для погребения целого народа.

Наблюдение показало, что пост аггелов по-прежнему существует и меняется через неравные промежутки времени, зависящие неизвестно от каких причин. Очередная смена могла длиться и час, и полсуток кряду. Немало аггелов шныряло и в окрестностях, причем с самым деловым видом. Те, чьи головы были прикрыты черными колпаками, постоянно покрикивали на других, ни колпаков, ни рогов еще не удостоившихся.

Высланный на разведку Толгай вернулся с хорошими новостями. Ему удалось определить местонахождение штаба — «Сарай-башлык», как он выразился. Вот только оставалось неизвестным, там ли находится лаборатория по очистке бдолаха.

— Ничего страшного, — сказал Зяблик. — Надо «языка» брать. Все у него, голубчика, выпытаем.

Это в общем-то вполне реальное предложение вызвало у Смыкова странную реакцию. Он хрюкнул, словно нашатыря понюхал, и произнес будто даже со злорадством:

— Боюсь, братец вы мой, как бы нас самих сейчас «языками» не взяли.

Перестраховщик Смыков был известный, но сейчас, судя по всему, его опасения имели под собой почву. Площадь очень быстро опустела, хотя аггелы не убрались с нее куда подальше, а сконцентрировались в боковых улочках и заранее оборудованных по периметру укрытиях. В одном из самых верхних оконных проемов казино блеснуло стекло бинокля. Наступившую зловещую тишину нарушил знакомый шепелявый голосок.

— Вон туда их татарин мотанул! К фонтану! — с подобострастием сообщил кому-то Оська-Иавал, затаившийся где-то в соседних руинах. — Я его сразу засек! Вы это, пожалуйста, не забудьте.

Ответа не последовало, зато сам Оська чуть ли не кубарем вылетел из-под защиты стен на открытое место. По выражению его лица и наклону головы стало ясно, что он только что заработал увесистую оплеуху. Расстояние от него до фонтана было метров пятьдесят, попасть из пистолета можно запросто, но парламентеров трогать не полагалось, а именно такие функции, судя по всему, и возложили на юного предателя.

Был Оська бос, одет в те же самые заскорузлые от крови шмотки, которые успел напялить в казино, морду имел синюю от фингалов и зуботычин, но старался держаться вызывающе.

— Ну что, попались! — злорадно поинтересовался он. — Мы знали, что вы сюда за бдолахом вернетесь! Заранее засаду приготовили!

— Ну и стервец ты, — сказал Зяблик с сожалением. — А как клялся! Как пощады просил! Как Каина грязью поливал! Как от веры своей отрекался!

— Я же понарошку! Чтоб планы ваши вызнать. — Оська воровато оглянулся назад, словно проверяя, как прореагировали на слова Зяблика хозяева его судьбы.

— Здорово я вас вокруг пальца обвел, а?

— Ой, здорово! И не говори! Молодец! — Зяблик даже в ладони захлопал. — Через весь Эдем нас провел. Через границу тайный ход показал. Стражу у люка продал.

— Нет, не продал! — взвизгнул Оська.

— Верно, это я оговорился, — согласился Зяблик. — Ты их не продал, а даром отдал… Да и потом орлом держался. Без твоей помощи мы бы столько аггелов сразу не замочили.

— А это вы врете! — Оська чуть не плакал от обиды. — Все равно я вас обманул!

— За это ответ держать будешь отдельно. — В голосе Зяблика появились угрожающие нотки. — От рогатых, вижу, тебе крепко досталось, но от нас вдесятеро больше получишь. Обещаю. А мое слово — кремень.

— Да вы… Да ты… — Оська опешил. — Вас же всех сейчас на сковороду загонят! Мало что запляшете, лизать ее будете! Вы уже покойники, считай! Если мне не верите, у очкарика своего спросите. Он-то знает, что вам давно каюк светит.

— Подождите, братец вы мой, — Смыков тронул Зяблика за плечо. — Дайте мне… Вас к нам, гражданин Иавал, с угрозами послали?

— Ага… Нет! — торопливо поправился он. — Сказать.

— Ну так говорите!

— Сейчас… — Оська снова быстро оглянулся назад. — Сдаться вы, значит, должны…

— Вот так просто взять и сдаться? — деланно удивился Смыков. — На милость, значит, вашу? Добровольно на сковородку залезть?

— Нет… Не просто… Но добровольно… Сдаться, говорю, добровольно. — Оська даже ладонь к уху приложил, чтобы лучше слышать слова укрывшегося в развалинах суфлера. — Такую милость вам лично Ламех предлагает, пятый в колене Каиновом.

— Если здесь он, то пусть сам покажется.

— А это уже не ваше дело… Раскомандовались тут… Сначала сдавайтесь, а настоящий разговор уж потом будет.

— На каких условиях предлагаете сдачу? — осведомился Смыков таким тоном, словно торговался за стакан семечек.

— На прежних… — Оська действовал по принципу испорченного телефона: хотя и передавал текст куда следует, но половину слов перевирал или путал. — Следить будете, сами знаете за кем… Волю Ламеха исполнять… Заложников, само собой, оставите. Клятвам вашим тут никто не поверит. Дураков у нас нет… Но и с нефилимами поможете справиться… Один ведь сюда вместе с вами пришел. Доверяет, значит.

— Условия, откровенно говоря, не из самых почетных. — Смыков демонстративно зевнул. — Как вы считаете, товарищи?

— Это не условия, а издевательство! — патетически воскликнул Зяблик. — Дожили! Ссучиться нам прямо в глаза предлагают, да еще и заложников требуют! Нет, так не пойдет… У нас встречные условия имеются!

— Ну вы, козлы, даете в натуре! — Оська даже подпрыгнул. — В такое говно залезли и еще условия диктуете! Да вас же сейчас растопчут! Наших тут больше сотни! Вон уже миномет ставят!

Действительно, в дальнем конце площади целая толпа аггелов возилась с ротным минометом, похожим на зеленую самоварную трубу, к которой смеха ради приставили сошки.

— Миномет — это серьезно, — согласился Зяблик. — Хотя минометчики из вас такие же, как и летчики… Ставьте миномет, можете и сами раком стать, но условия наши выполнить придется. Если, конечно, жизнью дорожите… Перво-наперво доставьте сюда мешок бдолаха. Очищенного, по высшему сорту. Качество я сам лично проверю. Сам ты, пиявка болотная, поступаешь в наше полное распоряжение. На суд и расправу. Остальных мы, так и быть, отпустим с миром. До лучших времен.

Аггелы, со всех сторон окружившие площадь, в центре которой скрывались в пересохшем фонтане пятеро самых обыкновенных людишек, конечно же, слышали этот безумный монолог и сейчас должны были давиться от смеха. Это надо же — мышь, угодившая в кошачьи лапы, с миром отпускает своего мучителя, да вдобавок еще требует выкуп в виде куска сала.

Но почему-то никто не смеялся и едких реплик не отпускал. Даже самые тупоголовые аггелы насторожились, ощущая в речах Зяблика какой-то скрытый подвох. Разве может человек, начисто лишенный всех козырей, так нагло блефовать? Что-то здесь явно было нечисто. Если бы шевеление мозговых извилин могло произвести хоть какой-то звук, то над площадью стоял бы сейчас оглушительный скрежет. Растерянный Оська переминался с ноги на ногу, поглядывая то назад, в сторону развалин (это случалось чаще), то вперед, в сторону фонтана.

Вдруг он вздрогнул и, сказав: «Я сейчас!» — скрылся в руинах.

— Щас или на штурм пойдут, или безоговорочно сдадутся, — прокомментировал это событие Зяблик. — Мандраж их взял. А все потому, что крутых начальников поблизости нет. Непруха…

На прежнее место Оська вернулся уже с гораздо более уверенным видом. Похоже, теперь он даже карающей пули не опасался.

— Вы ваньку валять кончайте! — заявил он безо всяких околичностей. — Никто к вам на помощь нынче не придет, не надейтесь даже. Знаем мы, где этот дом… или дон ваш сраный отирается. Пока он сюда доберется, даже сала вашего на сковородках не останется. Крысы подметут.

— Бляха-муха! — Зяблик почти застонал от нахлынувших на него печальных чувств. — Ну бывали и мы сволочи на заре туманной юности! Зачем отрицать! Но чтобы так! Никогда… Нет уж, все! Разговоры закончены! Даю вам тридцать секунд на размышление. Сдавайтесь! Безо всяких условий, контрибуций и репараций.

Оська как будто только этого и ждал. В ближайшее укрытие он юркнул со скоростью метеорита, едва задевшего верхние слои земной атмосферы.

Почти в тот же момент, по-змеиному шипя, вверх взлетела желтая сигнальная ракета. Минометный расчет стал готовиться к выстрелу. Кто-то припал к прицелу, кто-то крутил механизм горизонтального наведения, кто-то уже совал в ствол мину.

— В обычных условиях я бы прикончил этих субъектов безо всяких колебаний,

— сообщил Смыков. — Но в условиях применения оружия массового поражения мы обязаны обеспечить себе хотя бы минимальную юридическую базу… Считаю, что в данном случае мы руководствуемся принципом необходимой обороны… Что вы, товарищ Цыпф, уши развесили? Действуйте! И впредь дополнительных указаний не ждите!

Лева Цыпф взгромоздил ствол пушки на бедро нереиды, направил его в сторону колдующих над минометом врагов и произвел то, что упрощенно можно было назвать выстрелом, а на самом деле являлось грубым вмешательством человека во взаимодействие сверхъестественных сил, питающих и оберегающих мироздание.

Проекция перестроенного или, по выражению Зяблика, «дурного» пространства легла на уже готовый к стрельбе миномет (его расчет, заткнув уши, рассеялся по сторонам). Внешне это походило на солнечное пятно, упавшее на землю. С землей, кстати, ничего чрезвычайного не случилось, она просто осела вниз метров на пять. Паче чаяния миномет и минометчики в образовавшуюся яму не свалились, а в тех же положениях и позах остались парить в воздухе. Мина медленно покинула ствол, потом, словно принюхиваясь, потыкала во все стороны носом и стала вращаться вокруг извергнувшего ее орудия. Вскоре к ней присоединились и минометчики. Это зрелище чем-то очень напоминало любимый всеми планетариями страны аттракцион, изображающий строение солнечной системы.

На некоторое время возникшая картина приковала к себе внимание не только аггелов, но и всей ватаги. Люди диаметрально противоположных убеждений затаив дыхание следили, как их собратья по биологическому виду парили в пространстве, занимая соответствующие своему весу орбиты.

Потом мина взорвалась, да не так, как положено взрываться обычной восьмидесятидвухмиллиметровой мине, а как фугас главного корабельного калибра. Кровавая роса окропила всю площадь. На трезубце Посейдона повисла чья-то прямая кишка. Гриву ближайшего к Цыпфу гиппокампа (Гиппокамп— морской конь в греческой мифологии.) украсил человеческий глаз, вкупе со всеми своими анатомическими придатками похожий на несвежий яичный желток, только, естественно, не желтый, а карий. Оторванная человеческая пятерня залепила Смыкову пощечину.

Но самое неприятное было не это. Самое неприятное было то, что аггелы абсолютно ничего не поняли. Они успели привыкнуть к опасным странностям данного мира, и новое кошмарное происшествие никак не связывали с засевшей в фонтане шайкой самоубийц.

Аггел, использовавший Оську в качестве марионетки, смачно выругался, впервые обнаружив себя голосом. Вверх одна за другой взлетели еще две желтые ракеты.

— Приготовиться к атаке! — команды раздались одновременно и слева, и справа, и сзади. — Короткими перебежками вперед!

— Стоять! — заорал Зяблик. — Мало вам, сволочи! Ну так сейчас еще получите! Бей, Левка, по казино, там их главный гадючник!

По сути, его задумка была вполне здравой. Разрушение столь масштабного объекта должно было просветить недогадливых аггелов относительно того, кому здесь ныне суд править, а кому ответ держать. Но из всех ближайших щелей и подворотен уже лезла до зубов вооруженная рогатая публика, которая могла достичь фонтана куда раньше, чем чувство страха перед неведомым оружием достигнет их мозгов, просветленных, а может, наоборот, затуманенных бдолахом.

Беглая пистолетная стрельба (даже Верка участвовала в ней) причиняла атакующим немалый урон, но вряд ли могла сдержать боевой порыв такого количества фанатиков. Как раз тот случай, когда единственным убедительным доводом для противной стороны является только ее полное и беспощадное уничтожение.

Любое промедление грозило бедой, и Лева начал свою разрушительную работу с левой стороны площади — так ему было удобнее. Меньше чем за пять секунд ствол его пушки описал дугу, ограниченную с двух сторон крайними фигурами в бегущей к фонтану цепи. Даже не удосужившись полюбоваться (или ужаснуться) плодами своих действий, он повторил аналогичный прием и в правую сторону, с той лишь разницей, что постарался не зацепить Оську, стоявшего столбом на прежнем месте. В чем крылась причина такого милосердия, Цыпф и сам не мог объяснить. Дело, возможно, было в том, что наносить вред незнакомому человеку психологически намного проще, чем знакомому, хотя руки у нас чаще всего чешутся именно на них.

Две невидимые дуги соединились в окружность, долженствующую наподобие тайного кабалистического знака оберегать ватагу от происков врага, однако ничего сверхъестественного пока не происходило. Аггелы продолжали бежать. Наши герои продолжали отстреливаться. Громады домов, окружающих площадь, продолжали безмолвно взирать на все эти безобразия пустыми глазницами окон.

Но в каждом из атакующих, попавшем на прицел Горыныча, точно так же, как и в камнях мостовой, которых касались их ноги, уже вовсю бушевали разрушительные силы, порожденные эффектом антивероятности. Кому-то обжег ладонь пистолет, вдруг ставший таким же ярко-красным, как и стальная поковка, из которой он когда-то был изготовлен. У кого-то из физиологических отверстий тела поперло наружу все выпитое и съеденное накануне. Кто-то уже вообще был не человеком, а огромной личинкой двоякодышащего хищника-лабиридонта. Одни явно тронулись умом и утратили способность к ведению активных боевых действий. Другие впали в детство и с жизнерадостными криками «бух-бух» проверяли действие огнестрельного оружия на своих товарищах. Третьи, возможно, вопреки всему, поумнели и смогли осознать всю низость собственного падения.

Но больше всего, конечно, было таких, у кого в организме просто что-то отказало или, напротив, стало функционировать слишком бурно. И если человек, у которого печень внезапно заместилась комком нутряного сала, еще мог некоторое время жить, вплетая свой голос в нестройный, но берущий за душу хор других вопиющих, то его сосед, разорванный скачком внутриполостного давления на части, умирал почти мгновенно.

Многих, вместе с покрывавшей площадь брусчаткой, засосала земля, ставшая где болотной топью, где зыбучими песками, а где и вулканической лавой.

Атака захлебнулась. Поле боя имело куда более жуткий вид, чем аналогичное место на Каталунских полях ('Каталунские поля— место крупнейшего сражения древности, где гунны были разгромлены римлянами и их союзниками.) в июне 451 года или тысячу лет спустя под Грюнвальдом. Там, по крайней мере, вперемежку с людьми не лежали жуткие монстры, имевшие вместо рук клешни, а вместо кожи рыбью чешую, и не бродили среди живых те, чьи раны были явно несовместимы с жизнью.

Порожденные выстрелом Цыпфа процессы превращения естественного в неестественное постепенно замирали. Мироздание зализывало нанесенную ему рану: лава застыла, топь высохла, живые мертвецы полегли рядом со своими уже почившими товарищами.

На ногах остался стоять один только Оська. Его буйную шевелюру словно мукой присыпало. Кроме тягучего мычания он издавал и другие звуки, не имевшие никакого отношения к голосовым связкам.

Взгляд Верки, блуждавший по неузнаваемо изменившейся площади, остановился на Оське, и она с усилием произнесла:

— У Иавала нашего сфинктер слабоват оказался.

— Ясное дело, — буркнул Зяблик, несмотря на довольно прохладную погоду весь покрывшийся потом. — Очко-то не железное… Со мной самим медвежья болезнь едва не приключалась… Ну и наломал же ты, Левка, дров…

Неустрашимый Толгай, бормоча слышанный в детстве заговор от нечистой силы, забился под лопатообразный хвост одного из тритонов.

Только Смыков сохранил твердость духа и ясность мысли.

— Оружие возмездия, братцы мои, это вам не хухры-мухры! — сказал он, со значением подняв кверху палец. — И нечего по этому поводу лить крокодиловы слезы. Враг получил по заслугам. Вам, товарищ Цыпф, я выражаю благодарность за проявленное мужество и умелые действия в условиях подавляющего численного превосходства противника.

— Спасибо, не надо… — изменившимся голосом произнес Лева. — Я понимаю, что профессия палача необходима для общества, но благодарить его после каждой очередной казни за мужество и умелые действия — это уже слишком…

— Как хотите, — пожал плечами Смыков. — Но пушку свою держите наготове. И всех остальных прошу не терять бдительности. Бой еще не окончен. Не исключено, что аггелы введут в дело резервы…

— После такого? — с сомнением промолвил Зяблик. — Вряд ли… Ты лучше, пока они не опомнились, диктуй условия перемирия.

— Эй, есть там кто-нибудь живой! — Смыков, сложив ладони рупором, обратился в сторону руин. — Если не покажетесь немедленно, применяю оружие. Считаю до трех!

После счета «два» рядом с Оськой, по-видимому, слегка тронувшимся умом, встало еще с десяток аггелов — судя по черным колпакам, высшее командование. На Смыкова, взгромоздившегося на парапет фонтана, они смотрели, как волки — но не те волки, что рыщут на воле, а те, которые посажены на цепь. Ламеха среди них не было.

— Почему заскучали, граждане каинисты? — куражился Смыков. — Который из вас сковородой нам грозился, а?

Аггелы помалкивали, поглядывая то в небо, то в землю, то друг на друга. На то, во что превратилось их грозное воинство, никто старался не смотреть.

— Повторяю вопрос! — угроза перла даже не из каждого слова Смыкова, а из каждого звука.

— Это он сам… По собственной инициативе, — один из аггелов кивнул на Оську. — Сопля невоспитанная…

— Снять головной убор, когда со мной разговариваете! — рявкнул Смыков.

Аггел, стараясь не встречаться со Смыковым взглядом, стянул свой колпак. Был он бородат, наполовину сед, а рожки имел маленькие, как у новорожденного бычка.

— Фамилия? Имя? — Смыков спросил, как кнутом щелкнул.

— Вас, надо думать, мое бывшее имя интересует? — уточнил аггел.

— Вопросы здесь задаю я. Интересует меня не бывшее, а настоящее ваше имя. Клички для своих подельников оставьте.

— Грибов Михаил Федорович, — представился аггел солидно.

— Должность?

— Сотник.

— Я про вашу человеческую должность спрашиваю! Кем раньше работали?

— Раньше? — Аггел пригладил растрепанную бороду. — Председателем колхоза.

— Член партии?

— Как водится, — вздохнул он. — Бывший, конечно. Взносов не плачу и собраний не посещаю.

— И каким же образом вы среди этих кровопийц оказались?

— Я извиняюсь, но только ругаться не надо… — Аггел блеснул из-под мохнатых бровей черными цыганистыми глазами. — Я все фронты прошел. И кастильский, и степной, и арапский… Ранен дважды… А здесь, спрашиваете, как оказался… очень просто… Насильно к нам никого не загоняют. Я тоже доброволец. Потому что другого выхода не вижу. Сплотиться нам надо, чтоб не затоптали… Сильная власть нужна. Железные вожди… Идея, опять же… А какая идея у Коломийцева или Плешакова? Про нынешние дела я и не говорю даже… Развели, понимаешь, анархию…

— А идеи Каина вам, значит, подходят? — Говоря языком базарных торговок, Смыков смотрел на Грибова, как парикмахер на плешивца.

— Ехидничать-то зачем? — Аггел передернул плечами. — Идеи наши, если вдуматься, от марксизма мало чем отличаются. Я практику имею в виду. Мы ведь, к примеру, не против всех инородцев огульно… Есть и среди них люди. Кое-кого и перевоспитать можно. Предварительно освободив от влияния господ, попов, шаманов, тунеядствующих умников и всякого другого сора. Народ вот так держать надо, — он резко сжал свою крепкую пятерню в кулак, — а не распускать… Потом еще и благодарить будут.

— Вы мне эту оголтелую пропаганду прекратите! — Смыков погрозил зарвавшемуся аггелу пальцем. — Ренегат позорный…

— Я что… можно и помолчать, — аггел набычился, — сами ведь спрашивали.

— Все, разговоры на вольные темы закончились! — Для убедительности Смыков топнул ногой. — Оцениваю все ваши жизни в мешок бдолаха. Пока кто-нибудь сбегает за ним, остальные будут дожидаться здесь. Срок на все дела — десять минут.

— А после нас, значит, как этих… — бывший председатель колхоза, а ныне сотник каиновой рати Михаил Федорович Грибов кивнул на мертвецов, устилавших площадь, — на смертные муки и поругание?

— Вполне вероятно. Если через десять минут бдолах не будет здесь… А в положительном случае амнистирую.

— Обещаете?

— Ишь ты! — усмехнулся Смыков. — Много хочешь, рогатый. Не обещаю, а подаю надежду. Разве мало?

— Ладно, быть по сему! — Аггел нахлобучил колпак на голову. — Но только мешка бдолаха у нас нет. Мы за все время столько не добыли.

— А сколько есть? — насторожился Смыков.

— С килограмм, наверное, наберется… Или чуть побольше… Борис, сколько?

— обратился он к стоявшему рядом соратнику, имевшему вид скорее школьного учителя, чем адепта людоедской религии.

— Кило двести сорок грамм, — ответил тот флегматично. — И в перегонном кубе еще грамм пятьдесят можно наскрести.

— А не врете, голуби? — Смыков окинул аггелов испытующим взглядом.

— Если не доверяете нам, можете своего человека для контроля послать, — обиделся Грибов. — Да и не станет Борис Михайлович врать. Он в Госбанке раньше служил. При нем кассиры копейку утаить боялись. Почетные грамоты от центрального правления имел.

— Если вы ему так доверяете, пусть идет за бдолахом.

— Э, нет… — на лице Грибова промелькнула хитроватая ухмылка. — Тут дела разные. Деньги одно, а жизнь другое. Трусоват он маленько. Ты, Борис Михайлович, на правду не обижайся… Для такого мероприятия отчаянный человек нужен. Чтоб от смерти уйдя, мог назад к ней вернуться… Меня пошлите.

— У дружков своих спрашивайте. — Смыков принял классическую позу Понтия Пилата, только что умывшего свои руки. — Если какая накладка выйдет, им за вас отвечать придется. И не карманом, а головой.

Собравшись в кружок, аггелы принялись тихо совещаться о чем-то. Похоже, кандидатура сотника Грибова идеальной тоже не считалась. В конце концов они пришли-таки к общему соглашению и вновь выстроились в линию, словно осужденные перед расстрелом.

— Ну все, договорились! Отпускают они меня! — объявил Грибов с заметным облегчением. — Постараюсь за десять минут управиться. Но на всякий случай пару минуток еще накиньте… Кончать их как предполагаете, всех вместе или поочередно?

— Там видно будет.

— Если поочередно, то с этого крысенка начинайте, — он кивнул на Оську, продолжавшего пребывать в состоянии ступора. — Побежал я… Засекайте время.

Несмотря на свой далеко не юный возраст и солидную комплекцию, Грибов довольно резво нырнул в боковую улицу, и вскоре стук его башмаков утих вдали.

— Давайте помозгуем, какую он нам подлянку может устроить, — сказал Зяблик, не спуская пленных аггелов с мушки. — Я этим рогатым ни на грош не верю… Вон, живой пример перед вами… Стоит, полные штаны наложивши… В-вояка…

— Нет, бдолах они нам отдают без звука, — сказал Смыков уверенно. — Тут никаких сомнений быть не может. Такого добра они в Эдеме целый воз накосят… Но отпускать нас вот так запросто, конечно, не отпустят. По следу пойдут тайком, как шакалы. Чтоб из-за угла напасть, внезапно.

— Укокать их всех, что ли, предлагаешь? — равнодушно осведомился Зяблик.

— Решение напрашивается само собой.

— Смыков! — возмутилась Верка. — Ты же слово давал!

— Ошибаетесь, Вера Ивановна. Не слово, а только надежду. Вот пусть она вместе с ними и умрет.

— Это еще хуже! Садизм какой-то! Дать надежду, а потом обмануть.

— Разве аггелы свое слово держат? — перешел в атаку Смыков. — Мало вам от них в плену досталось? Забыли, как они всех вас на кол хотели посадить?

— Так ведь это они, Смыков! Они братоубийце поклоняются. Который вдобавок ко всему и Бога потом хотел обмануть. Для них ложь в порядке вещей. Нам-то зачем с них пример брать?

— Ты, Верка, в диалектике слабо разбираешься, — ухмыльнулся Зяблик. — Не в пример Смыкову. Закон отрицания отрицания забыла. Если мы сейчас аггелам отрицания не устроим, они нас потом с большим удовольствием под него подведут.

— Лева, ну хоть ты вмешайся! — Верка пихнула Цыпфа, все это время пребывавшего в тягостном молчании. — Нельзя же так! Пусть они будут аггелами, пусть шакалами, но мы-то себя людьми считаем! Ведь договорились! Ведь обещали!

— Честно сказать, я и сам не знаю, кем являюсь в данный момент… — речь Цыпфа уже не была такой гладкой, как обычно. — Со временем, конечно, все это будет оценено беспристрастно… Но сейчас… Может ли человек, одним взмахом руки уничтоживший такое количество себе подобных, оставаться прежним человеком? Или он переходит на качественно иную ступень развития?

— Ну началось! — Смыков возвел глаза к небу. — Конечно, переходит. Но, заметьте, на более высокую. Кто бы нынче помнил об Александре Македонском или Тимуре, если бы они в свое время такую прорву люден не положили.

— Это личное дело Македонского и… истории… — Лева осторожно отодвинул от себя пушку. — Я больше никого убивать не буду. Заберите это от меня. Лучше я умру сам.

— А про нас ты подумал, толстовец очкастый? — вдруг вспылил Зяблик. — А про девчонку свою, что нас, как ясного солнышка, дожидается? Как она одна выкрутится? Ей же сопли надо вытирать! А нефилим тот не жилец на свете, грех говорить… Как с пленными поступить, это отдельный разговор. А врага в бою одолеть не грехом всегда считалось, а святым делом.

— Равным оружием, не забывай… — возразил Цыпф.

— Какая разница! Я перед боем лишний час не доспал и меч свой как бритву наточил! А ты дрых без задних ног и с тупой железякой против меня выходишь. В чем тут моя вина?

— Это просто демагогия, — поморщился Цыпф. — Так и конкистадоров можно оправдать, и тех, кто атомную бомбу на Хиросиму сбросил.

— И оправдаю, если надо будет! Что бы сейчас с Америкой было, не покори ее конкистадоры порохом и мечом? Резали бы индейцы друг друга каменными ножами и землю палками ковыряли. До колеса даже не додумались! Зато сейчас какие страны в тех местах поднялись! В Мексике, между прочим, девяносто процентов населения потомки тех самых несчастных индейцев. Дай Бог тебе так жить, как они!

— Десять минут, — Смыков глянул на часы. — Пора бы…

— Подождем, — отмахнулся Зяблик. — Назад бежать всегда труднее.

— А за атомную бомбу почему не заступаешься? — спросила с ехидцей Верка.

— А зачем? Дело же предельно ясное! В ножки нужно тем поклониться, кто ее сбросил. В сорок пятом, кстати, так и делали. В каждой газете союзников поздравляли. Мне отец рассказывал… Если бы не эти бомбы, японцы бы еще года два на своей территории дрались. За каждый дом, за каждую бамбуковую рощу. Дух у них такой, самурайский. Любой мог Гастелло или Матросова переплюнуть. Чтоб в камикадзе записаться, очередь стояла. Сколько бы еще народу зря полегло? Миллионы! А так сотней тысяч отмазались… Лева не потому задний ход дал, что очень совестливый. Просто у него кишка тонка оказалась. Такие, как он, собаке хвост кусками рубят. Имей я возможность, всю бы эту страну спалил, как осиное гнездо…

— Бодливой корове Бог знаешь чего не дал? — усмехнулась Верка.

— Знаю. — Зяблик как бы ненароком коснулся ее груди. — Цицек.

— Двенадцать минут, — объявил Смыков. — Пора принимать решение.

— Дадим еще минуточку! — попросила Верка. — Тринадцатую. У всякой нечисти это счастливым числом считается.

— Но не больше. — Смыков до половины выдвинул магазин, проверяя количество патронов, и тут же вернул его на прежнее место.

— Бежит, — сказал Цыпф с облегчением. — Слышите?

— Бежит, — согласился Смыков, прицеливаясь в горловину пустой еще улицы. — Только вопрос — кто!

Спустя минуту выяснилось, что это на самом деле бежит сотник Грибов, вследствие долгих лет работы на руководящих должностях разных социальных систем утративший как спринтерские, так и стайерские качества. Еще издали он помахивал белым полотняным мешочком.

— Простите, ребята… — бросил он на ходу своим истомившимся в ожидании соратникам. — Из последних сил старался… Далековато все-таки…

Следующая порция извинений предназначалась тем, кто, как мальчишку, гонял солидного человека за всякой ерундой, но Смыков это дело пресек в зародыше:

— Молчать! Мешок в зубы! Руки вверх! Шагом ко мне… Ближе… Стоять! Положи мешок! Наступи!! Еще… Посторонних предметов, похоже, нет… Подними! Ко мне! Стоять!.. Верка, возьми, только осторожно. Теперь проверь.

Верка приняла мешочек из рук Грибова, остановившегося возле самого парапета, и, достав щепотку бдолаха, стала внимательно рассматривать его. Понюхав и попробовав на язык, она сообщила:

— Похоже… И вкус, и запах… Да и трудно за десять минут подделку изготовить.