Щепки плахи, осколки секиры Чадович Николай

Он резко нажал на регулятор пара, отчего стрелка на манометре подскочила к красной черте предельного давления. Паровоз буквально прыгнул вперед и понесся так, как не носился никогда до этого, даже когда без тормозов проходил крутые спуски Забайкальской железной дороги. Вагоны мотались за ним, как хвост насмерть перепуганной ящерицы. Казалось, еще чуть-чуть — и они оторвутся.

Исполин, составленный из тысяч шевелящихся камушков, быстро приближался. Он продолжал расти в размерах и все более и более уподоблялся формами человеческой фигуре со всеми ее анатомическими подробностями. Вне всякого сомнения, это было не живое существо, а лишь мертвая материя, из которой неведомые силы лепили нечто вроде пугала. И, надо сказать, цели своей они добились. Зрелище было такое, что впору в штаны наложить или копыта откинуть с обширным инфарктом.

В последний момент, когда свет в обоих передних окошках померк, Жердев успел крикнуть:

— Ниже садись, башку под мышку прячь и цепляйся за что-нибудь!

Смыкову до этого в железнодорожные аварии попадать не случалось, но автомобильных он пережил немало, так что сравнивать было с чем.

Бесспорно, паровоз мог считаться куда более безопасным транспортным средством, чем автомобиль. Преграда, заведомо непреодолимая даже для джипа, под неудержимым напором локомотива, передок которого вдобавок был защищен мощным ножом, разлетелась буквально вдребезги. По кабине словно картечь хлестанула. Оба окошка вылетели, но ворвавшаяся внутрь щебенка не задела людей, скорчившихся у передней стенки. От удара распахнулась дверца топки, выбросив в кабину тучу искр, да на некоторых приборах полопались стекла.

Затем состав тряхнуло — первый раз очень сильно и еще четыре раза послабее. Судя по всему, в том месте, где возник щебеночный Голем, железнодорожное полотно сильно просело, и паровозу, а затем и вагонам пришлось исполнить весьма рискованный трюк. Только скорость, а может, и чудо помогли составу удержаться на рельсах.

На этом все, в общем-то, и закончилось. Люди отделались легким испугом, а разбитое ухо Жердева и прокушенный язык Смыкова можно было в расчет не принимать.

Пока Жердев гасил скорость (идти в таком темпе и дальше было равносильно самоубийству — паровоз не вписался бы в первый маломальский крутой поворот, да и котел мог не выдержать), Смыков взобрался на тендер и глянул назад.

Разъезд Рогатка уже скрылся из поля зрения, но в том месте, где он должен был находиться, стояло какое-то темное облако, не походящее ни на дым пожара, ни на стаю саранчи, ни на внезапно выползший из окрестных болот туман.

Это камень, всегда считавшийся образцом прочности и незыблемости, а ныне переставший подчиняться законам природы, взрастившей уязвимую и недолговечную белковую жизнь, смело и свирепо гулял на воле…

— Вроде вырвались, — Жердев перевел дух. — Будем, земляк, надеяться, что самое страшное уже позади… Ты чуток отдохни, а потом опять дрова подавай, да только уже не так шустро.

— А до Воронков дров хватит? — усомнился Смыков.

— Дров, может, и хватит, а вот воды маловато… Но не ведрами же ее таскать. На это сутки уйдут… Авось и так доедем.

— А через Талашевск не опасаетесь следовать? Ведь там обстрелять могут или вообще под откос пустить, — эта малоприятная мысль только что пришла в голову Смыкова.

— Не опасаюсь… Уж тут-то как раз все должно гладко пройти. Ложил я на этот зачуханный Талашевск с прибором, — хитровато улыбнулся Жердев. — Известна мне одна заброшенная ветка, которая через шпалозавод идет, минуя город. Правда, ветхая она уже, еще довоенной постройки, но мы по ней тихонечко прокатимся, пердячим паром.

— Будем надеяться… — произнес Смыков с неопределенной интонацией.

— Тут и надеяться нечего! Верное дело… А вон уже и лесок показался, за которым наша ненаглядная свое гнездышко свила. Пора притормаживать.

— Пора, — согласился Смыков без особого восторга.

— Кто к этим рогометам на уговоры пойдет? — поинтересовался Жердев. — Сам понимаешь, что время сейчас дороже каши с маслом. Если котел остынет, так на нашей затее крест можно ставить.

Он уже успел отсечь пар от машины, и состав катился только по инерции.

— Сходите лучше вы сами, — Смыков представил, как вытянется лицо у Зяблика, когда он нежданно-негаданно заявится в расположение анархистов. — Вам ведь за словом в карман лезть не надо.

— Уж это точно, — довольный таким комплиментом, осклабился Жердев. — Мне все одно кого уговаривать — хоть бабу, хоть казачий полк… Пока меня не будет, ты здесь ничего не касайся. Только дровишки время от времени подкидывай, чтоб жар не пропал. Усек?

— Разберусь как-нибудь, — последнее время Жердев почему-то стал раздражать Смыкова. — А вас, братец мой, убедительно прошу не задерживаться.

— Я мигом, — пообещал тот, спускаясь с паровоза на насыпь. — Костыль здесь, а протез уже там.

— Эй, эй! — встрепенулся вдруг Смыков. — А как же насчет простреленной ширинки? Вы ведь обещали!

— Совсем забыл! — Жердев сокрушенно развел руками. — После той заварухи на разъезде все из головы вылетело. Ладно, по дороге что-нибудь придумаем… Ты только не засни, пока меня не будет.

Заезженный физически и морально, Смыков поступил вопреки просьбе Жердева и спустя полчаса опочил, предварительно подкрепившись припасами, оставшимися в четвертом вагоне от гвардейцев, и немного подкормив вечно алкающую топку.

Снилась ему Бацилла, в нагом виде парящая над обратившимся в руины разъездом Рогатка. Поскольку Смыков даму своего сердца в неглиже еще не видел, тело она имела чужое, пышное, как у рубенсовских моделей. Нельзя сказать, чтобы Смыков предпочитал подобный тип женской красоты, но именно таким телом ему пришлось однажды пользоваться две недели подряд, и с тех пор оно накрепко засело в его памяти.

Все попытки привлечь внимание любимой закончились безрезультатно, и Смыков решился на крайнюю меру — стал шарить вокруг себя в поисках подходящего куска щебня. Тот факт, что подбитая в полете Бацилла во время приземления может получить травмы, почему-то мало волновал Смыкова. Стремление обладать девушкой было так велико, что уже не имело значения, в каком виде она ему достанется.

Однако вместо камня под руку Смыкова попалась еще не остывшая кочерга, что мигом положило конец сладострастным видениям.

Он со стоном вскочил, сразу вспомнив все перипетии последних суток, и узрел, что через торфяное поле к железной дороге цепочкой бегут люди с поклажей на спине и с оружием в руках. И о чудо — та, что недавно мерещилась Смыкову в сладких грезах, явилась ему во плоти. Бацилла первой вскарабкалась на паровоз и протянула Смыкову свою хрупкую ладошку.

— Ну привет!

— Здравствуйте, — не какими-то там банальными голосовыми связками, а всеми фибрами своей души произнес Смыков. — Здравствуйте…

Впрочем, чудное видение длилось недолго. Бациллу тут же оттер в сторону Зяблик, по глумливой ухмылке которого можно было понять, что вся подноготная геройских поступков Смыкова для него яснее ясного.

— Ну ты, кореш, и даешь стране угля, — сказал Зяблик, с любопытством оглядывая механизмы управления паровозом. — Хоть и мелкого, да много… А пацанов этих вы зачем замикстурили?

— Это не мы. Сейчас я все объясню, — заторопился Смыков. — Но сначала пусть мне кто-нибудь дровишек подаст… Тут, понимаете, какое дело приключилось…

Энергично шуруя кочергой в почти потухшей топке, он кратко рассказал историю, случившуюся на разъезде Рогатка. Внимательно выслушав Смыкова, Зяблик помрачнел.

— Обнаглела природа. Похоже, беда эта все ближе к нам подбирается… Эх, жаль, Левки с нами нет… Уж он-то бы объяснил, что к чему…

— При чем здесь Левка! — сорвался Смыков. — Разве у вас своих мозгов не хватает?

— Откуда у меня мозги? — вызверился в ответ Зяблик. — Я как раз хотел у тебя немного одолжить, чтобы свою задницу намазать. Тебя, муфлон чеканутый, куда послали? Ливер давить в Кастилию или на курсах машинистов обучаться?

— Т-с-с! — Смыков приложил к губам палец.

Речи Зяблика уязвить его не могли, однако нельзя было допускать, чтобы эти поношения дошли до слуха Бациллы. К счастью, та уже перебралась на тендер и внимательно рассматривала тела убитых гвардейцев. Зяблик, понизив голос, продолжал распекать приятеля:

— Верка, считай, на верную смерть пошла! Левка с Шансонеткой к черту на рога поперли! А ты из-за этой шилохвостки назад вернулся! Погубят тебя бабы когда-нибудь! Носишься с ними, как курва с котелком! Взять бы тебя за шкирятник да в эту топку сунуть!

Смыков, не сводивший с Бациллы глаз, отвечал толково и вполне дружелюбно:

— Вы, братец мой, много на себя не берите. Не хватало еще, чтобы всякая барачная моль меня жизни учила. Сами подумайте, какая выгода для нас всех будет, если мы сейчас Воронки с наскока возьмем и кастильскую миссию деблокируем. Иначе бы вы еще целый месяц собирались… Дошло? А теперь относительно меня самого. Если я в Кастилию тайно проберусь, как тихарь чужеземный — это одно. А если совместно с доном Эстебаном, как его почетный гость, — совсем другое. Разве Жердев вам все это не объяснил?

— Что он объяснить мог, фраер опухший, — махнул рукой Зяблик. — Только сопел да за свое мудье держался. Жаловался, что пуля его задела, аккурат за причинное место. Хотя, какая к хренам пуля, если ты говоришь, что никакой перестрелки не было! Вон, кстати, и он. — Зяблик выглянул в боковое окошечко. — Под руки ведут, как цацу малахольную…

Вскоре снаружи раздались сдавленные стоны, похожие на те, что издают в туалетах люди, страдающие запором, и Жердев при содействии целой толпы анархистов влез в кабину паровоза. Его брюки в паху набрякли от свежей крови.

— Ох, несчастье-то какое, — заныл он, исподтишка подмигнув Смыкову. — На нос понос, на жопу насморк, а на елду боевая рана. Не думал, не гадал, а обрезанцем стал.

— Давайте я вашу рану перевяжу, — без тени юмора предложила Бацилла. — У меня как раз и бинт при себе имеется.

— Да уж я сам перевязал то, что осталось, — печально сообщил Жердев. — Раньше мне на это дело и солдатской обмотки не хватило бы, а теперь носовым платком вполне обошелся.

— Сочувствую, — буркнул Зяблик. — Хотя что-то ты, дядя, темнишь…

— А с этими что делать будем? — спросила Бацилла, имея в виду мертвых гвардейцев. — Похоронить бы их надо по-человечески…

— Времени нет, — ответил за всех Зяблик. — Отнесем пока в задний вагон, чтоб не мешали. Пусть с нами до самых Воронков едут. А там определимся. Если аггелы нас укокошат, все в одной куче и сгнием. Ну а если мы верх возьмем, один хрен могилу рыть придется. То на то и выйдет.

Пока анархисты снимали мертвецов с тендера, Смыков шепотом спросил у Жердева:

— Вы что, и в самом деле членовредительство учинили?

— Еще чего! — лукаво ухмыльнулся тот. — Мне моя елда дороже, чем народному артисту Лемешеву — глотка. Тут смекалка нужна. Я воробья камнем подбил, башку ему оторвал и в штаны засунул. Скажи: правдоподобно получилось?

— Правдоподобно, — Смыков критически покосился на ширинку Жердева. — Как вы только не догадались кочета туда засунуть… Но все равно спасибо. Слово свое сдержали.

— Мое слово — кремень! — незамедлительно воскликнул Жердев. — Я, между прочим, в такие тайны посвящен, от которых у других сразу очко треснет. Двадцать пять лет подряд подписку давал о неразглашении. Сначала мяснику Абакумову, потом суке Серову, а уж напоследок — фуфломету Семичастному. А когда к этому моньке пучеглазому, Андропову то есть, вызывать стали, я наотрез отказался. Говорю, что забыл все по причине фронтовой контузии и хронического алкоголизма. Ну и махнули на меня рукой. Тем более что международная обстановка в тот момент сильно обострилась. Сам помнишь, чумиза косопузая на нас рогом поперла да и с чехами стоп с прихватом получился…

Неизвестно, какую новую парашу выдал бы сейчас Жердев, до этого уже намекавший на свою дружбу с маршалом Линь Бяо и президентом Готвальдом, но Смыкова позвал снаружи Зяблик, помогавший анархистам снимать с тендера покойников.

Окоченевшие трупы гвардейцев были сложены в рядок под железнодорожной насыпью, а поблизости от них переминались с ноги на ногу Зяблик и Бацилла. Анархисты, уже разместившиеся в вагонах, пялились на все происходящее из разбитых окон.

— Ты, Смыков, все на свете знаешь, а особенно следственную практику, — хмуро промолвил Зяблик. — Вот и скажи нам, как считаешь, почему этих жмуриков вместе с дровами на тендер засунули?

— Полагаете, что их сжечь собирались? — насторожился Смыков, живо вспомнивший жуткую заваруху на разъезде Рогатка.

— Уверен на все сто. Мне эти красавцы сразу не понравились. Когда их с паровоза тащили, еще ничего были… Дубари как дубари. А сейчас… Подай-ка сюда кочергу.

Заполучив длинную железную клюку, сплошь покрытую чешуей окалины. Зяблик принялся энергично тыкать ею в ближайшего покойника, однако так и не смог сдвинуть тело с места. Звуки при этом производились такие, словно железо соприкасалось не с человеческой плотью, а с обожженной на огне глиняной болванкой.

— Как будто к земле приросли, черти, — Зяблик прекратил свои безуспешные попытки. — Так говоришь, там на разъезде каменный человек вам поперек дороги встал?

— Именно, — высунувшийся наружу Жердев опередил с ответом Смыкова. — Со мной уже второй раз такое случается. Тогда в Киркопии и сейчас. Чудище каменное, но с виду как человек. Я так соображаю, что эта самая зараза, что под землей таится, шутки с людьми шутит… Не то нас под свою поганую сущность подгоняет, не то, наоборот, из своего теста новую человеческую породу лепит.

— Ладно… пусть тут и лежат, — подумав немного, решил Зяблик. — Лучше их зря не трогать. Неизвестно ведь, по какой причине они ласты свернули. Крови-то ни капли не видно… Наверное, первые, кто помер, в каменных идолов превратились, которые за своими же друзьями гонялись. Тогда очередных еще тепленькими стали на тендер стаскивать, чтобы сжечь к едреной матери. Огонь ведь от любой заразы очищает. Только не успели дело до конца довести. Помешало что-то…

— Да вы посмотрите только, посмотрите! — Бацилла отскочила от мертвецов с такой прытью, словно кто-то из них попытался ущипнуть ее за ляжку.

Гвардейцы, по неизвестной причине отдавшие Богу душу, выглядели еще более мертвыми, чем раньше, но с ними сейчас происходило что-то неладное. Сразу на нескольких трупах лопнула одежда, отлетели от гимнастерок пуговицы, трещали распираемые изнутри голенища сапог. Мертвые лица раздулись, почернели и превратились в уродливые маски.

Зяблик резко взмахнул кочергой, и у одного из покойников по плечо отломилась рука, но тут же приросла к животу другого трупа. Мертвецы, до этого лежащие в рядок, на глазах увеличивались в размерах, теряли сходство с представителями рода человеческого, соединяясь в одну слитную массу, серую, как гранит, и зыбучую, как лава.

— Атас! — заорал Зяблик, занося свое орудие для нового удара. — Рвем отсюда!

Паровоз засвистел, зашипел и окутался паром. Рычаги шатунов крутанули колеса: раз, другой, третий — сначала с натугой, а потом все энергичнее и энергичнее. Состав резво тронулся с места, и Смыков, забросив Бациллу на лесенку, едва успел вскочить следом. Зяблик, так и не выпустивший из рук кочерги, запрыгнул на подножку последнего вагона.

Поезд, словно почуявшее опасность живое существо, быстро набирал скорость. Позади него росло и ворочалось серое чудовище, еще недавно бывшее мертвой человеческой плотью, а ныне превратившееся неизвестно во что…

После того как у Жердева появились сразу двое помощников, самозваному машинисту уже не приходилось повторять, как заклинание: «Дрова, дрова, дрова!»

Хрупкая на вид, Бацилла оказалась девчонкой на удивление расторопной и крепкой («Я в Степи к любой работе привыкла, — объясняла она. — И аркан бросала, и юрту ставила, и баранов резала»), так что вскоре топка была забита до отказа.

Как и любой человек, родившийся в эпоху Великого Затмения, с детства наблюдавший крах и агонию окружающего мира, исколесивший немало чужих стран и много раз сталкивавшийся со всякими мрачными чудесами, Бацилла восприняла недавнее происшествие достаточно спокойно. Куда больше ее волновало будущее — обходный маневр вокруг Талашевска и схватка с врагом, осаждавшим кастильскую миссию. Лучше других зная все сильные и слабые стороны своего отряда, она полагалась в основном на фактор внезапности и стратегическое чутье Зяблика, о подвигах которого была наслышана еще с детства.

На многозначительные взгляды и сомнительные комплименты Смыкова она пока не реагировала — не то просто не замечала их, не то стеснялась присутствия бывшего любовника, получившего в бою пусть и неопасную для жизни, но весьма плачевную для мужского достоинства рану.

Впрочем, когда появилась возможность отдохнуть, она предпочла проветриться на тендере, а не глотать пыль в тесной и душной кабине. Поезд, теряя скорость, полз на подъем, и сейчас его мог обогнать даже заяц. Шлейф густого дыма уходил влево, сизым туманом ложась на пустынные поля.

Смыков вытер рукавом полено, на которое собиралась сесть Бацилла (правда, чище оно от этого не стало, скорее наоборот — чего-чего, а сажи на одежде галантного кавалера хватало), и голосом Кисы Воробьянинова, охмурявшего юную Лизу Калачеву, произнес:

— Печально, знаете ли, каждодневно рисковать жизнью и при этом ощущать себя совершенно одиноким человеком.

— Не рискуйте, — пожала плечами нечуткая Бацилла. — В каждой общине вдовых баб хватает. Выбирайте любую, да и живите в свое удовольствие.

— Это совсем другое… Выбирают кобылу или, скажем, кусок мяса пожирнее, — произнес Смыков многозначительно. — А с избранницей тебя должна судьба свести. Для жизни и для смерти.

Бацилла покосилась на него, по-видимому, осталась неудовлетворена результатами осмотра и вновь уставилась на унылые дали, проплывающие мимо. Лицо ее выглядело столь откровенно порочным, что могло принадлежать только исключительно высоконравственному существу. Смыкову уже стало казаться, что он стал жертвой очередного жердевского розыгрыша, но тут Бацилла сама прервала неловкое молчание:

— Вы бы лучше табачком меня угостили. А не то мы уже десятый день сушеные листья курим.

В голове Смыкова мгновенно созрел коварный план.

— Сейчас что-нибудь придумаем, — порывшись в тайном карманчике, где хранилась его доля бдолаха, он извлек наружу немного зелья, ровно столько, сколько могло уместиться на ногте мизинца.

— Дурью балуетесь? — разочарованно произнесла Бацилла. — Вот бы не подумала. Только мне это не надо.

— Тут совсем другое дело, — горячо заверил ее Смыков. — Вы и в самом деле курить сильно хотите?

— Аж нутро трясется, — честно призналась Бацилла. — Иначе зачем бы я просила…

— Ну, по-разному бывает… Некоторые так знакомятся. Дескать, мужчина, угостите папироской.

— Мы ведь уже знакомы. — Бацилла не поняла его шутки.

— Конечно, знакомы, — кивнул головой Смыков. — Только сейчас речь о другом. Эта штука в принципе безвредная. — Он ладонью старательно прикрывал щепотку бдолаха от потока встречного воздуха. — Приняв ее, каждый получает то, чего он в этот момент сильнее всего хочет.

— А вы не обманываете?

— Как можно!

— Ладно, давайте, — Бацилла высунула симпатичный розовый язычок (будь Смыков человеком с более тонким душевным устройством, он непременно сравнил бы его с лепестком волшебного цветка).

С видимым трудом сглотнув малоаппетитное зелье, она подперла личико ладошкой и стала ждать результатов. Притих и Смыков, получивший возможность вволю полюбоваться ее профилем.

Не прошло и полминуты, как глаза Бациллы округлились от удивления и она зашмыгала носом, словно принюхиваясь к чему-то.

— Ну как? — поинтересовался довольный Смыков.

— Вы случайно не гипнотизер? — впервые в ее взгляде появился неподдельный интерес к собеседнику. — Ведь такого просто быть не может! Клянусь, что лучшего табаку я в жизни не пробовала. Хотя когда-то у папки «Казбек» воровала… Это надо же! Кайф ломовой, а дыма никакого.

Она помахала рукой перед своим носом.

— Я же говорил! — окрыленный удачей, Смыков попытался обнять ее за талию.

— Ладно, не отвлекайте. — Бацилла вернула руку Смыкова на прежнее место и следующие четверть часа провела в блаженной расслабленности, время от времени с шумом выдыхая воздух, который казался сейчас ароматным сигаретным дымом.

— Вот спасибо так спасибо. — Она наконец шевельнулась и, как показалось Смыкову, даже немного пододвинулась к нему. — Ох, на целый день накурилась… И где же вы только достаете такое добро?

— Секрет, — Смыков почувствовал, что стоит на верном пути. — Но если полюбите меня, то скажу.

— Интересно! — Бацилла в упор уставилась на него своими зелеными глазищами. — Вот так сразу возьму и полюблю, да? Сами же говорили, что любовь не кобыла, только судьбой дается.

— А это для чего? — Смыков извлек новую порцию бдолаха, на этот раз уже на ногте большого пальца. — Учти, средство универсальное. И от смерти спасает, и раны лечит, и силу невиданную придает.

— Значит, купить хотите девочку?

— При чем здесь купить! Дело-то полюбовное.

— Да ведь нет любви пока, — упиралась Бацилла.

— Будет. Глотай и сама себя уговаривай, что любишь меня. Подействует.

— На всю жизнь, что ли? — ужаснулась она.

— Да нет, часа на полтора-два всего.

— Все равно я вас, наверное, не полюблю. Даже на пять минут, — вид у Бациллы был совершенно убитый. — Давайте лучше по-другому попробуем. Просто я захочу мужчину… Не вас конкретно, а мужчину вообще. Согласны?

Здравый смысл, сызмальства присущий Смыкову, не оставлял его окончательно даже в такие минуты, когда мужчины, быки, жеребцы и самцы иных пород становятся подвластны одному лишь чувству похоти. Быстренько прикинув, что половой симулянт Жердев в представлениях Бациллы с мужчиной уже не ассоциируется, а перебраться с тендера в передний вагон, где этого добра, то есть мужчин, навалом, она вряд ли сумеет даже под воздействием бдолаха, он радостно кивнул:

— Согласен!

Бдолах, как всегда, не подвел. Да и Бацилла не обманула ожиданий Смыкова. Если он в чем-то и не устраивал ее как конкретная личность, то как мужчина, так сказать, в смысле собирательном, пришелся вполне по нраву.

Сначала их любовь вершилась на груде собственной одежды, потом прямо на железном полу тендера, а в конце концов — среди березовых и сосновых поленьев. Столь пылкой страсти не мог помешать даже Жердев, время от времени приоткрывавший дверь кабины и деликатно просивший: «Я извиняюсь, конечно, но дрова кончаются… Дрова, дрова, дрова!» (Правда, возвращаясь к топке, он сокрушенно бормотал себе под нос уже другое: «Палки, палки, палки…») Тогда они вскакивали и, как были голышом, с той же энергией, с которой только что ласкали друг друга, начинали швырять в кабину деревянные плахи, согретые телом Бациллы и сдобренные семенем Смыкова.

Свистел ветер, грохотала расхлябанная паровая машина, колеса стучали на стыках, анархисты затянули какую-то грозную песню — и для парочки, продолжавшей свои сладострастные утехи, все эти разнообразные звуки сливались в чудесную симфонию любви.

Бацилла не знала устали, а начавший было изнемогать Смыков подкрепился бдолахом, после чего от его нового напора она получила немало заноз в задницу.

Неизвестно, когда бы это все закончилось, но крик Жердева: «Воронки на горизонте!» — вернул любовников к реальности. Позади остались и долгие тягуны, и не менее долгие спуски, и мост через речку Крапива, и полдюжины безлюдных станций, и обходный маневр вокруг Талашевска, когда состав со скоростью черепахи полз сквозь заросли кустов и трав, совершенно скрывших заброшенную железнодорожную ветку, и шпалодельный завод, некогда известный на всю республику, а ныне под напором пышной чужеземной флоры превратившийся в некое подобие Чичен-Ицы (Чичен-Ица — древний город индейцев майя. в Мексике, открытый только в двадцатом веке.), и весь немалый перегон до Воронков.

Они облобызались в последний раз, стряхнули с себя пыль и сажу, смазали йодом царапины и торопливо оделись. После этого Смыков не забыл честно поделиться с Бациллой бдолахом.

Вырвавшись из объятий одной страсти, они уже готовы были очертя голову броситься в омут другой, столь же древней, но куда более пагубной — страсти к убийству.

— Со счастливым завершеньицем вас, — поздравил их Жердев. — Отвели, как говорится, душу. Ну и слава Богу.

— Дровишек подкинуть не надо? — поинтересовалась Бацилла.

— А что, не надоело еще? — удивился Жердев. — Нет, с дровишками мы пока завяжем. Дальше пойдем без лишней копоти. Того пара, что есть, должно хватить.

— Остановитесь, не доезжая станции, как договаривались, — напомнила ему Бацилла.

— Я хоть и раненый, но не в голову, — обиделся Жердев. — Забывчивостью не страдаю. У меня глаз — ватерпас и память зверская.

Железная дорога описывала здесь длинную, плавную дугу, и Воронки были видны сейчас где-то далеко справа. Пейзаж, расстилавшийся вокруг, был хоть и печальным, но мирным: изредка попадались возделанные поля, над одинокой деревенькой поднимались дымки очагов, на опушке леса паслось стадо коров. Не верилось даже, что всего в нескольких километрах отсюда почти каждый день льется кровь, грохочут выстрелы и сталь, скрежеща, скрещивается со сталью.

Состав нырнул в очередную низину, и они потеряли Воронки из виду. Силы паровоза выдыхались, и он постепенно замедлял скорость.

— Тут, если напрямик, до кастильской миссии рукой подать, — сказал Жердев.

— Только надо все время вон той ложбинки держаться. Тормозить?

— Тормози, — кивнула Бацилла. — Мы сюда, может, и не вернемся, в другую сторону уйдем, но ты нас на всякий случай ожидай. Пар поддерживай. На этот раз дровишки придется самому потаскать.

— Я вам в кучера не нанимался! — огрызнулся Жердев. — Взяли моду! Пока баре гуляют, холоп их должен на козлах дожидаться. Мне, между прочим, в бой тоже охота сходить.

— Завтра сходишь. А сегодня лечись. Раны зализывай, — Бацилла была непреклонна. — Если тебя аггелы или гвардейцы здесь засекут, дай гудок и уходи задним ходом.

Дотянув до начала подъема, состав сам собой остановился, и анархисты посыпались из вагонов. Пробегавший мимо паровоза Зяблик крикнул:

— Какого хрена вы там кантуетесь! Уши развесили, жердевское фуфло слушая! Сигайте вниз!

— Волнисто заплетаешь, земляк! — ответил ему из кабины Жердев. — Да только я бы на твоем месте хавало поберег. А не то ворона влетит.

— Не тебе меня учить, фраерская душонка. Лучше скажи, сколько, по-твоему, отсюда до кастильской хаты.

— Километров пять, а то и меньше. Вы к ней должны со стороны кладбища выйти.

— Все, дальше не рассказывай… За мной, бакланы! — Он махнул рукой анархистам, сбившимся под откосом в кучу. — Цепью по одному! Дистанция пять шагов!

Смыкову и Бацилле пришлось немного пробежаться, чтобы догнать быстро уходившего вперед Зяблика.

— Ну и видуха у вас, — он окинул парочку проницательным взглядом. — Самые последние чердачники такими чумазыми не бывают.

— Не всем же в классных вагонах ездить, — отозвался Смыков. — Кому-то надо и в топке кочегарить.

— Вижу я, какую топку ты кочегарил, — усмехнулся Зяблик. — Ширинку хотя бы застегни, а не то кочерга вывалится. Да и вам, мадам, не мешало бы наряд поправить. Рубашечка-то навыворот одета.

Бацилла в ответ только легкомысленно рассмеялась и объяснила, что одетая наизнанку одежда, по слухам, приносит счастье и защищает от козней нечистой силы.

— Вот бы ты и приказала своей армии кальсоны наизнанку вывернуть, — . заметил Зяблик. — Для счастья и защиты… А иначе им надеяться не на что. Одни салаги необстрелянные…

— Какие есть, — ответила Бацилла беспечно. — Обстрелянные в земле лежат, а этих сегодня обстреляют. Они хоть и молодые, зато не трусы.

— Одни герои, значит, — вздохнул Зяблик. — Ну-ну… Хоть бы патронов вдосталь было. А то на каждого по неполной обойме.

— В бою возьмем. Я их так и учу.

На эти слова Зяблик только махнул рукой и обратился к Смыкову:

— Ты, конечно, дурагон еще тот, но положиться больше не на кого. Сам понимаешь, этими силами нам против аггелов и плешаковцев не устоять. Нужно, чтобы и кастильцы ударили. Нечего им за стенами отсиживаться да халявное вино лакать. Когда заваруха начнется, а еще лучше — до нее, ты должен пробраться к дону Эстебану. Он к тебе доверие имеет. Как-никак на одну контору когда-то работали. Чужому он может и не поверить. Провокацию заподозрит. Дескать, хотят их враги наружу выманить и перещелкать в чистом поле, как куропаток. Понял ты меня?

— Спасибо за доверие, — скривился Смыков. — А если там две линии окопов и проволочные заграждения в три кола? Я летать не умею. И норы рыть тоже. Уж лучше сразу пулю в висок пустить.

— Смыков, я тебе сказал, а дальше уже не мое дело. Хочешь летай, хочешь ползай, хочешь землю рой, но чтоб в миссию пробрался. Иначе вся эта затея прахом пойдет.

Дальше они продвигались уже в полном молчании, поскольку в любой момент могли наскочить на вражескую заставу. Ложбина, до поры до времени укрывавшая их, постепенно сужалась, превращаясь в овраг, сплошь заросший какой-то колючей дрянью, явно пробравшейся в Отчину из Лимпопо.

— Арапы такие кустики вокруг своих деревушек сажают, — сообщил Зяблик. — Сквозь них и лев не проберется.

— У льва в саванне сто дорожек, а у нас только одна эта, — сказала Бацилла так, что стало ясно: назад она не повернет.

Короче говоря, до обрыва, над которым возвышался полусгнивший кладбищенский забор, они добрались не за сорок минут, как рассчитывали, а за все полтора часа, да вдобавок еще сплошь исцарапанными и исколотыми.

Впрочем, заросли давали отряду и некоторое преимущество — в них можно было спокойно отсидеться до начала атаки, не опасаясь, что какой-нибудь аггел, вышедший по своим делам на край оврага, заметит врагов.

Зяблик, оставив старшей за себя Бациллу (Смыкова он активным участником предстоящего сражения уже демонстративно не считал), уполз на разведку. В овраге наступила гробовая тишина. Никакие звуки не доходили сюда. Даже комары, заполонившие все низкие и сырые места, не давали о себе знать.

Заметив, что Смыков зевает, Бацилла сказала:

— Вздремните, если невмоготу.

— Это у меня нервное, — объяснил он. — Я всегда перед боем зеваю.

— А мне всегда по нужде хочется, — призналась Бацилла.

— Гримасы физиологии… Знавал я одного товарища, так он в нормальной обстановке слепым был, как курица. За десять шагов теленка от собаки отличить не мог. А как только опасность учует, буквально прозревал. Пули дожил так, что любо-дорого. Откуда только что и бралось…

— Вы мне лучше про то место расскажите, где ваше волшебное зелье растет! — попросила Бацилла.

Смыков принялся осторожно и уклончиво рассказывать об Эдеме, но дошел только до описания его рек и лесов, потому что наверху зашуршало и Зяблик, сдавленно вскрикивая от укусов колючек, скатился в овраг.

— Сразу скажу, что масть нам нынче скользкая выпала, — начал он безо всяких околичностей. — До хаты дона Эстебана не меньше километра и все чистым полем. Вокруг нее редуты вырыты, как на Бородинском поле. Который напротив ворот, тот побольше. А три других поменьше. Всякой босоты вокруг много шляется, но в основном ополченцы да плешаковская гвардия. Многие в бинтах, видать, недавно на приступ ходили.

— А если сдалась уже миссия? — перебила его Бацилла.

— Непохоже. Флаг над ней кастильский висит. Хоть и красный, но с замком и крестами… Основной лагерь этой рвани зачуханной чуть в сторонке расположен. Если здесь какая канитель начнется, оттуда подкрепление набежит. Значит, мочить их надо тепленькими, прямо в шалашах. Диспозиция ясна?

Смыков промолчал, а Бацилла сказала:

— Более или менее.

— Наступать будем двумя отрядами, — продолжал Зяблик. — Который побольше, по лагерю ударит. Я его сам поведу. А ты, дочка, на редуты с тыла навалишься, — он потрепал Бациллу по плечу. — Выступим одновременно. Не спеша и строем. Пусть думают, что это Плешаков подкрепление к ним прислал… Ну а ты. Смыков, свое дело знаешь. Расшибись в доску, но кастильцев из-за стен выгони. Скажи, чтоб железо свое на этот раз не надевали. От пули оно не спасет, а резвости убавит. В перестрелку пусть тоже особо не ввязываются. Не ровен час, у аггелов автоматы имеются. С аркебузой на них не попрешь. Дали залп — и со всех ног вперед, на сближение. Нынешний народ в рукопашном бою мало что смыслит. Как увидят мечи и алебарды, сразу в штаны наложат.

— А если отступать придется? — поинтересовалась Бацилла. — Что тогда?

— Не придется, — заверил Зяблик. — Если не одолеем этих опричников, все здесь и ляжем. Ну кто-то, возможно, в миссии укроется… Да, забыл сказать, первыми нужно аггелов гасить. Они тут самые опасные. А этих плешаковских горе-вояк ты, коль придется, ляжками передавишь. Если вопросов больше нет, бери человек тридцать на свой выбор и вперед, по стеночке. Как любил выражаться упырь усатый, наше дело правое, победа будет за нами…

Анархисты построились в колонну по четыре (в первые ряды стали те, чья одежда хоть немного напоминала форму гвардейцев) и, обойдя кладбище, вышли на проселок, ведущий к миссии. Бацилла, дабы не вызвать подозрение, убрала волосы под защитное кепи и затесалась в середину строя.

Смыков, личная судьба которого была уже как бы отделена от общей судьбы отряда, шагал немного в стороне.

Трусом он никогда не был, героем тоже. Более того, в душе он презирал и тех, и других — еще даже неизвестно, кого больше. Рисковать жизнью попусту он не собирался, но и понимал, что сачковать не имеет права.

Кастильцев Смыков знал хорошо, рубаками они были хоть и отменными, но в бой бросались только наверняка, предпочтительно кучей на одного. Сид Кампеодор, одним видом своим некогда обращавший в бегство целые полчища мавров, был скорее исключением из общего правила, чем нормой.

Миссия выглядела уже совсем не так, как это помнилось Смыкову. Даже издали было видно, что стены ее выщерблены и закопчены, нижние окна замурованы, а двери, разбитые не то тараном, не то взрывами гранат, завалены изнутри каменными глыбами. Зато на шпиле гордо развевался флаг Кастилии и личный штандарт дона Эстебана — четырехлистный золотой клевер на белом фоне.

Внушительного вида земляное укрепление, построенное прямо напротив фасада миссии, перекрывало кастильцам путь на волю. Три других редута, поменьше, предназначались на тот случай, если бы осаждаемые пожелали покинуть свою маленькую крепость иным путем, помимо центральных ворот. Судя по всему, осада намечалась долгая и упорная.

Отряд не прошел еще и двухсот шагов, как откуда-то вынырнул чумазый ополченец в тюбетейке.

— Братцы, закурить не найдется? — обратился он к мерно шагающему строю анархистов.

Кто-то из правофланговых ответил, что и сам бы за добрый чинарик душу продал, но Смыков резко окоротил его:

— Прекратить разговорчики! Вы в строю, а не у тещи на блинах!

— Менять нас, что ли, будете? — Ополченец искательно заглянул Смыкову в глаза.

— Не менять, а усиливать, — ответил тот недружелюбно. — А то вросли в землю, как грибы-поганки, и ни туда и ни сюда.

— Ну-ну, посмотрим, как у вас получится, — усмехнулся ополченец. — Их дудки не хуже пушек стреляют. Дырки от пуль такие, что мышь проскочит. Попробуй сунься. Сколько уже наших зазря полегло…

Еще несколько ополченцев и гвардейцев встретилось им по пути, но ни один из них не заподозрил неладное. Никто здесь и не предполагал, что враг может появиться так неожиданно, так открыто, да еще со стороны Талашевска.

Вот таким манером, без шума и выстрелов, они преодолели большую часть расстояния, отделявшего овраг от миссии.

— Сбавить шаг, — негромко приказала Бацилла.

Отряд Зяблика, сразу за кладбищем повернувший в сторону, давно исчез из виду, и неизвестно было, как скоро он доберется до вражеского лагеря. Поэтому поднимать тревогу раньше времени не следовало. Удары по укреплениям и по лагерю в идеале должны были наноситься одновременно.

Однако, как обычно, все получилось совсем не так, как планировалось. Со стороны редутов кто-то закричал:

— Стоять! Куда прете? Кто такие? Командира ко мне!

— Выполняйте приказ, — сказал поравнявшийся с Бациллой Смыков. — Я сам подойду.

Левой рукой он забросил в рот заранее приготовленную порцию бдолаха, а правой машинально погладил карман, в котором дожидался своей поры верный пистолет.

«Эх, гранату бы сейчас, — с сожалением подумал он, — а еще лучше связку».

Строй остановился, сразу смешав ряды, а Смыков двинулся прямиком к редуту

— шагая четко, но без подобострастия. Его прояснившееся сознание мгновенно запечатлевало и усваивало все, происходящее вокруг, а тело наливалось волшебной, нечеловеческой силой.

Укрепление было огорожено земляным бруствером только с трех сторон, и он уже имел возможность созерцать нехитрое внутреннее устройство и его защитников