Тактик Орлов Борис

Глава 3

Лучшая жизненная позиция это позиция, занятая по всем правилам военного искусства.

Сержант Молодченко 1 ПДП Первой Гвардейской Бригады СН.

Постановление ЦИК СССР от 20 ноября 1938 года.

Учитывая высокую ценность научных разработок в военной сфере, и необходимость поощрения учёных и специалистов занятых военной наукой, учредить правительственную награду «Орден Засядько [21]».

Из статута Ордена Засядько.

Орден учреждён для награждения за большие заслуги в деле развития оборонной науки Союза ССР.

Орденом награждаются:

военнослужащие РККА, Военно-Морского Флота, а также сотрудники органов Народного комиссариата внутренних дел СССР.

граждане СССР внёсшие выдающийся вклад в военную науку и научные коллективы, за значительные разработки в сфере обороны…

Глава III Рейха, Адольф Гитлер мерил свой кабинет быстрыми широкими шагами. На лице его застыло угрюмая гримаса, свидетельствовавшая о крайней степени раздражения фюрера великой германской нации.

Только что из кабинета в Бергхофе вышел фон Риббентроп, сменивший на посту министра иностранных дел слабовольного нытика фон Нейрата. И не зря сменившего: бодрый и уверенный в себе Риббентроп, налету подхватывавший идеи фюрера был действительно одним из лучших и ближайших соратников правителя новой Германии. Но сегодня, но сейчас…

— … Мой фюрер, только что пришло донесение из Варшавы: поляки объявили войну Советской России

— Что?! ЧТО?!! Повтоите, что вы сказали, Иоахим?!

— Польское правительство сделало заявление о том, что с нуля часов тридцатого октября сего года республика Польша находится в состоянии войны с Союзом Советских Социалистических Республик… Что с вами, мой фюрер?!

Гитлер вскочил на ноги, выпучив глаза и злобно оскалившись. Он буквально прыгнул к Риббентропу и ухватил его за рукав:

— Как вы это допустили, я спрашиваю?!!

Министр иностранных дел третьего Рейха отпрянул назад:

— Но, господин рейхсканцлер… мой фюрер… что же мы могли поделать? — залепетал он. — Как мы можем не дать Польше вступить в войну? Ведь это все-таки независимое государство…

— Вы знали о польских планах? — наступал на опешившего Риббентропа Гитлер. — Скажите мне, Риббентроп: вы знали об этих планах?!

— Н-нет… Мой фюрер, я — ничего… Это — разведка! — в отчаянии взвыл министр иностранных дел. — Разведка! Разведка!!! — иступлено вопил он.

Гитлер неожиданно смягчился:

— Ну-ну, старый товарищ, ну-ну… — Он похлопал Риббентропа по плечу, — Что это вы, в самом деле, а? Я верю вам, Иоахим, верю. Разведка подвела нас — и вас, и меня, но что же делать? Адмирал Канарис проиграл этот раунд, но бой остается за нами, верно?

Риббентроп икнул и судорожно кивнул.

— Ну вот, дружище, а теперь идите. Идите, занимайтесь своими делами, а мне Провидением поручено попробовать исправить то, что натворили эти сраные свинские собаки!..

Но когда министр ушел, рейхсканцлер дал волю своим чувствам. Он выл, точно горный тролль, ругался, словно пьяный докер и орал, словно обворованный лавочник.

— Ублюдки! Обоссанцы! Сраное дерьмо! Дерьмо вместо этих сортирных мозгов! Куда они лезут, сраные рогатые скотины?! Русские разорвут их в клочья! И правильно сделают! Но пока эти сраные русские будут рвать в куски этих сраных поляков, что делать нам?!!

Вспышка гнева закончилась так же внезапно, как и началась. Гитлер сел за стол, уронил голову на руки. Плечи его затряслись так, что со стороны могло показаться, будто фюрер германской нации рыдает. Но это было не так: Гитлер беззвучно хохотал.

— Нет, это же надо?! Все было так хорошо рассчитано, все было подготовлено, все было заранее спланировано. И? И?!!

Он врезал кулаком по столу. Затем еще раз, еще раз и еще. Гитлер бил до тех пор, пока не разбил в дребезги толстое стекло, покрывавшее столешницу. Осколки впились в кожу, потекла кровь, но он не замечал этого. Закинув голову, Гитлер хохотал и выкрикивал в потолок:

— Это же надо?! Чехи сдались без боя, австрийцы с нами! Как хорошо могло все продолжаться! Поляки стали бы первой ступенькой к мировому господству, а теперь?! Теперь?!!

Вдруг он смолк и посмотрел прямо перед собой.

— Надо написать письмо Сталину, — произнес он медленно, с расстановкой. — Мы поможем ему с поляками, а он, — тут фюрер на мгновение задумался — он отдаст нам часть Польши. Например, по границам Российской империи. Или как-нибудь по-другому. Надо сейчас же написать Сталину. Немедленно…

Через несколько минут, когда разбитое стекло заменили, а Теодор Моррель [22] перевязал порезанную руку и омыл кровь, Адольф Гитлер сидел за столом и его карандаш стремительно бежал по листу бумаги. «…Дорогой господин Сталин. Весь германский народ — и я в том числе, возмущен наглой, ничем не спровоцированной акцией, предпринятой польским правительством. Германия готова оказать Советской России любую посильную помощь в деле обуздания зарвавшегося агрессора. Наши незначительные идеологические разногласия отступают, когда братский народ, чью помощь во времена разгула грабительского Версальского договора Германия хорошо помнит, страдает под ударами подлецов, напавших тайком, из-за угла, словно бандиты на ночной улице. В знак доброй воли это письмо вам вручит небезызвестный вам Тельман [23] …»

Сталин еще раз перечитал меморандум, врученный ему Шуленбургом и Эрнстом Тельманом, разгладил усы, усмехнулся.

— Ай, как торопится господин Гитлер, как спешит. Боится не успеть к шашлыку. Боится, что без него все съедят. Надо, чтобы к нему кто-нибудь съездил, успокоил. А то ведь как волнуется, как волнуется…

Окончательно наступательный порыв поляков кончился на линии укрепрайонов, которые за два года были, не только приведены в полный порядок, но и значительно усилены как по вооружению, так и по коммуникациям. Здесь не было спецназа Новикова, но в полной мере проявили себя авиационные полки Особого Резерва РККА, которые не давали поднять головы полякам, несмотря на их неплохую зенитную артиллерию. Но большинство зенитных средств ничего не могли поделать с штурмовиками Су-2.

Лётчики привозили десятки вмятин на корпусе, но в жизненно важных точках пробоин даже двадцати миллиметровыми снарядами не было. А вот ответный огонь кассетными бомбами выкашивал подразделения десятками человек.

Хуже всего приходилось польским уланам, которые напоровшись на плотный пушечно-пулемётный огонь из ДОТотов и ДЗОТов и отсечённые полевой артиллерией, иногда выбивались до последнего человека.

Самыми умными оказались румыны, которые посмотрев на потери войск Польши, Прибалтики и Финляндии отказались от активных боевых действий и вообще прикинулись ветошью, дабы не отсвечивать.

Потеряв в приграничных боях несколько дивизий, армия Польши продвинулась всего на пятнадцать — двадцать километров, заплатив за эту прогулку тридцатью тысячами жизней.

Послезнание о том, что ключ к победе на земле — победа в воздухе была правильно воспринята руководством страны, и истребительные полки, быстро и эффективно чистили небо для работы бомбардировщиков и штурмовиков, которые потом устраивали геноцид армии вторжения.

Сержант Соколов приземлился на мягкую песчаную землю Эстонии, упал на бок и в перекате погасил купол парашюта. Затем приподнялся на одно колено, огляделся. Ноябрьская ночь была темной — хоть глаз коли! — а очки ночного видения им не выдали. Стальной Кир еще на Хасане все просто и доходчиво объяснил: техника сильно тонкая, чувствительная и главное особо секретная, а потому десантируется во вторую очередь, в специальных, мягких контейнерах, под ответственность лучших из лучших спецназовцев. Так что первая волна идет как есть, ориентируясь только по тому, что видит своими собственными глазами, слышит своими собственными ушами и обоняет своими собственными носами.

Вот кстати: кажись, сбоку навозом потянуло. Ага, это знай-понимай — Буденовский подарок приземляется. Ну, так и есть: ухнули чокнутыми филинами тормозные пиропатроны, а опытное ухо Соколова еще расслышало хруст графитовых амортизаторов. Значит, во-о-он там приземлились четвероногие десантеры — лошадки якутской породы, которые по дикой, но неожиданно гениальной идее маршала Первой Конной теперь входят в состав бригады спецназа.

Глеб поднялся и потрусил к приземлившемуся десантному модулю на четверых. На ходу он вынул из-под лохматого комбинезона «бесшумку» — «пистолет малошумный образца 1937 г.», ибо как учит нас, спецназовцев-диверсантов Партия, товарищ Сталин и лично Стальной Кир: «Случаи бывают разные, но в любом случае спецназовец есть — тактическая единица сам по себе!»

Так и есть: «конюшня» приземлилась. Вообще-то, за именование «Модуля парашютно-десантного, крупногабаритного МДК-1» — «конюшней» можно и наряд схлопотать. Если ты — в учебке, мирная обстановка и политрук на твою голову рядом оказался. Но здесь и сейчас — плевать Соколов хотел на эти условности. «Конюшня» — она «конюшня» и есть! И, кстати, кажется успешно приземлившаяся. Лошадки от боли не вопят, значит — все в порядке…

— Глебка, ты что ли?

В ночной тишине шепот был подобен удару грома, но Соколов и ухом не повел. А чего дергаться, если это голос задушевного дружка отделенного командира Лехи Доморацкого.

— Я что ли. Давай, человек-гора, помоги конюшню открыть.

Доморацкий встал во весь свой немалый рост, отчего сделался похож на медведя-шатуна. Сходство усиливалось комбинезоном который, в темноте смотрелся точно медвежья шкура. Он подошел к десантному модулю, без видимых усилий провернул стопорный рычаг и откинул дверь-аппарель. Затем нырнул внутрь «конюшни» и принялся снимать крепления и выводить лошадей наружу.

Соколов на всякий случай передвинул вперед ножны с «кинжалом десантным, специальным» — длинным, хищным, вороненым клинком. Если кто из лошадей повредил ноги — придется здесь же и добить. Правда, обычно спецназ использовал для этого ПМ-37, но патроны могут пригодиться и для чего другого, а ножом бить Глеб умел. Сам Стальной Кир однажды похвалил, а это вам не хрен с апельсинами…

Все четыре коняги оказались живы и здоровы. Пока Соколов успокаивал обалдевших, как и всегда после приземления, лошадей, Алексей легко вытащил из модуля восьмидесятидвухмиллиметровый миномет и нырнул обратно, за боекомплектом.

— Эй, ребята? Вы здесь?

С этими словами из кустов орешника выбрался Геллерман — третий друг неразлучной компании. Он внимательно осмотрел лошадей, вздохнул и принялся аккуратно приторачивать к вьючному седлу миномет. Тем временем Соколов и Доморацкий быстро обыскали окрестности и, обнаружив своего командира роты капитана Лесного, доложились ему. Остальная рота бодро собиралась на условный сигнал — уханье совы. Лесной осмотрел бойцов, велел Геллерману попрыгать — не стучит ли амуниция, не гремит ли оружие? — и, убедившись, что все нормально, отправил троицу передовым дозором.

Минут через двадцать разведчики вышли к большому хутору. Доморацкий показал рукой: идем, мол, в обход, но Соколов энергично мотнул головой.

— Брать будем, — прошипел он. — Проверим, вдруг телефон есть, или еще что?

Три темные размытые тени метнулись к ограде, взвизгнула собака, так и не успевшая гавкнуть — огромный Доморацкий стукнул пса рукоятью ножа и тот молча растянулся на присыпанной первым снежком земле.

От лихого удара ногой дверь треснула и развалилась на две части. Геллерман и Доморацкий влетели в большую комнату и замерли, напряженно всматриваясь в темноту. Единственный прибор ночного видения выданный дозору был у Соколова, а тот не догадался передать его товарищам. Впрочем, темнота недолго была помехой: Глеб, сообразивший, что Моисей и Алексей оказались в кромешной тьме, просто обежал дом вокруг, на ходу распахивая ставни.

В неверном свете Луны спецназовцы разглядели большую кровать, накрытую периной, на которой кто-то судорожно ворочался.

— Тере, [24] — почти ласково пробасил Доморацкий. — Подъем, однако.

— Тоуста йа энд риидессе! — приказал Геллерман, эстонский словарь которого был значительно обширнее. — Кёситси кинни педада [25], падлы!

Одновременно с его словами Алексей отступил чуть назад, прижался спиной к стене и включил маленький электрический фонарик. Резкий и мощный голубоватый луч света выхватил насмерть перепуганного мужчину лет пятидесяти и встрепанную женщину, куда как моложе своего супруга. Это зрелище взбесило Доморацкого, который провел детство в деревне у деда, и не понаслышке знавшего: кто такие кулаки. Зло ощерившись, он поинтересовался, указывая стволом на женщину:

— Почем брал? Поди, пудов пятьдесят хлеба потянула?

— Таа, — закивал головой эстонец, путаясь в штанинах. — И еще тфе коровы ее от-те-ец отдаваай…

Он, наверное, так и не понял, за что огромный и страшный советский ударил его рукоятью пистолета в ухо. Алексей бил вполсилы, но эстонскому кулаку и этого хватило «за глаза», и он рухнул на пол с пробитой головой.

Женщина вскрикнула. Доморацкий успокаивающе покачал головой:

— Не бойся, девонька. Мы ж не звери какие. А этому, — он демонстративно сплюнул, — туда и дорога! Молодого себе найдешь. Честного.

— Эра карда, — перевел Моисей. И тут же спросил — Са пеад телефонии? [26]

Молодая вдова отрицательно покачала головой:

— Ei. Ja sul on vaja helistada?.. [27]

…Когда рота капитана Лесного прибыла на мызу Ораава, то все — от комроты и политрука, до простых бойцов были потрясены открывшимся им зрелищем. Во дворе шел настоящий митинг. Ораторствовал комсорг роты старший сержант Соколов, боец Геллерман как умел, переводил пламенную речь товарища, а сержант Доморацкий осуществлял контроль за порядком на митинге. Толпа крестьян-поденщиков выступала в роли внимательных слушателей.

— … и вот когда эстонские кулаки, буржуи и капиталисты решили объявить войну первому в мире государству рабочих и крестьян, — вдохновенно вещал Соколов, — к вам, товарищи, пришли мы — посланцы миролюбивого, но могучего Советского Союза. Не как завоеватели пришли — много находников было на многострадальной эстонской земле! Ваша столица так и называется — «Датский город», Данлин. Это в честь завоевателей датчан, между прочим. А мы пришли к вам, товарищи, как ваши братья и друзья, которые помогут вам сбросить ненавистное иго буржазии и империалистов…

— Нoonestatud maad testi jaotada, — сообщил Геллерман, ожесточенно роясь в военном разговорнике, а Соколов внезапно добавил, — Vrdselt [28].

Батраки поденщики заволновались, а потом кто-то крикнул «Elagu Nukogude Liidus! [29]» Остальные подхватили, и дружно закричали «Ура!» И в этот момент к Соколову подошел Лесной. Он взял Глеба за плечо, повернулся к собравшимся и крикнул по-эстонски:

— Мы благодарны вам за теплый прием, но сейчас мы должны спешить! У нас еще есть дела, — после чего прошипел уголком рта так, чтобы слышал только Соколов — По возвращении — трое суток ареста. Тоже мне агитатор-горлан-главарь нашелся… Вперед, душу твою мать вперехлест в три креста!..

…В Таллин роты первого и второго батальонов спецназа вошли в три часа по полуночи. Согласовав свои действия по радио, десантники распределились по периметру города и начали одновременное движение к центру, попутно захватывая все объекты, указанные комбригом Новиковым в боевом задании.

Дежурный полицейский Юри Пихл стоял на перекрестке возле здания Национального банка и размышлял о том, как все-таки хорошо, что Эстония наконец-то решила посчитаться с этими большевистскими варварами. Скоро эстонская армия захватит и Нарву, и Псков, и Новгород, и… и… и еще разные города, выгонит оттуда вонючих пархатых русских и присоединит эти земли к великой Эстонии. Впрочем, всех русских выгонять не стоит: цивилизованным людям понадобятся рабы.

Именно в этот момент его размышления были прерваны самым неожиданным и грубым образом, а именно: его схватили чудовищной лапищей за горло и сжали, перекрывая доступ кислорода. Перед ним словно бы из ниоткуда возник странный силуэт, и Пихл услышал произнесенное негромким строгим голосом:

— Имя, фамилия, звание?

Юри честно попытался ответить, но лапища решительно мешала ему это сделать. Через секунду вопрос повторился, только теперь его сопровождал чувствительный тычок чем-то очень твердым в печень.

Пихл отчаянно засипел, и тут же услышал:

— Леш, приотпусти его, а то «открывает щука рот, а не слышно, что поет» [30].

Юри вдохнул живительного воздуха и тут же не нашел ничего умнее, чем спросить:

— Ви кто ест-т?

— Дед пихто, блин, — печень Пихла получила уже не тычок, а полноценный удар. — Имя, фамилия, звание?

— Юри Пихл, констебль…

— Ишь ты, констебль… Ну что, констабля, где тут банк? Быстро!

Дрожащей рукой Пихл ткнул в сторону здания Национального банка. Горло отпустили, но тут же под подбородок ткнулось что-то острое, очень похожее на нож. Могучий бас прогудел:

— Тихо! Будешь умным — жив останешься… — И сразу же, без перехода, — Сколько охраны в банке? Быстро, ну!

Пихл опешил. Вот так, нахально, какие-то двое русских собираются ограбить банк? Он собрался и гордо произнес:

— Эт-то нельзя-а. Вас поссадя-ат турма…

Стоявший сзади басовито хохотнул. Стоявший спереди снова произнес:

— Не твоя забота, — после чего Юр Пихла освободили от кобуры с пистолетом, просто оторвав ее от ремня, и пихнули к банку. — Топай и скажи, чтобы открывали без глупостей. А не то двери взорвем.

Через несколько секунд Пихл вместе со своим знакомым кордником [31] Кеном-Марти Вахером, дежурившим в тот день в банке, сидел связанный и с ужасом глядел на охранявшего их крупного мужчину в каком-то странном, серо-голубом пятнистом одеянии, с грустными еврейскими глазами и мощными кулаками. В руках охранник держал странного вида то ли карабин, то ли пистолет-пулемет. Внезапно в здание банка быстро вошли трое в таких же странных костюмах. Первый — человек с неподвижным лицом и ледяными глазами вопросительно взглянул на сидевших.

Часовой вытянулся:

— Товарищ комбриг. Группа сержанта Соколова согласно боевого задания захватила банк и двух полицейских. Доложил боец Геллерман.

— Молодцы, — сказал морозноглазый без всякого выражения и посмотрел на часы. — На три минуты опережаете график… — Тут он взглянул на сидевших полицейских и поинтересовался — А это у тебя, Геллерман, что за тела?

Тот усмехнулся:

— Это, товарищ комбриг, пленные. Фамилии у них чудные: один — Вохра, а второй и вовсе — Пихал.

— Что и куда? — без выражения спросил Новиков, однако глаза его чуть потеплели. — Ты бы Моисей вообще соображал, что при женщине говоришь.

Одной из троих вошедших была девушка, но когда Пихл случайно встретился с ней глазами, то невольно содрогнулся: у юной красотки, чем-то похожей на актрис из заграничных фильмов были глаза матерого убийцы.

А морозноглазый тем временем продолжал:

— Вам сейчас смена из первого бата подскочит, а вы тут не рассиживайтесь. Сотрудников повязали, двери прикрыли и — вперед! Вон Вохра с Пихалом проследят, чтобы чужих не было. Последите? — поинтересовался он у связанных полицейских, вперив в них свои арктические глаза.

Те судорожно закивали головами, молясь про себя только об одном: пусть этот морозноглазый советский забудет об их существовании! Пусть не смотрит на них своими жуткими ледышками!

А Новиков, бросив в микрофон кодовую фразу, махнул рукой:

— Давайте, ребятки! Вперед и с песней! — и совсем не удивился, а лишь ухмыльнулся, когда балагур Доморацкий забасил «Широка страна моя родная!»

Рядовой Урмас Рейнсалу, ежась от пронзительного ноябрьского ветра, стоял на посту у старых казарм. Шинель совсем не спасала от ледяного дыхания осенней Балтики, и Урмас слегка пританцовывал на месте.

Где-то далеко раздался резкий хлопок. Рейнсалу прислушался. Вроде бы, в районе электростанции выстрелил полицейский карабин. «Очень возможно, — подумал Урмас. — Опять эти голодранцы бунтуют. Видите ли, война им не нравится. А война с большевиками — святое дело. Так наш полковой пастор говорил. А полковник говорит, что нам весь мир поможет…»

В этот момент снова хлопнул выстрел, но теперь уже с другой стороны. И, кажется, на сей раз — не из карабина. Кажется, это из пистолета. «Полиция старается, — размышлял Рейнсалу, — а мы… Ни на фронт, ни здесь…»

В темноте что-то мелькнуло. «Кошка, — догадался Урмас. — Развелось же этих тварей! Пристрелить бы…» И это была последняя мысль в его жизни. Что-то ужасно тяжелое ударило его прямо под обрез козырька форменного кепи, и Рейнсалу упал, выронив винтовку.

Старший лейтенант государственной безопасности Бажуков опустил ПМ-37, и махнул рукой: «Чисто». Несколько человек, показавшихся в темноте призраками, легко перемахнули через ворота и окружили караулку. Бажуков вытащил из-за пояса нагайку, подаренную самим маршалом Буденным, прислушался. Точно! Кто-то подходит к двери.

Чуть скрипнули петли, и тут же змеей-гадюкой свистнула плеть. Вплетенная в конец нагайки-волкобоя пуля сломала кадык дежурному лейтенанту Индреку Таранде, тот повалился навзничь, но упасть не успел. Его подхватили и словно щит внесли обратно в караулку.

Капрал Март Лаар не успел понять, почему собиравшийся пойти помочиться лейтенант Таранд вдруг прыжком вернулся назад, да еще набросился на него, Лаара, при этом измазав его чем-то липким. Удар боевого ножа был верен и точен: не зря Соколова хвалил сам Новиков.

Спецназовцы быстро разобрались с «бодрыми» [32], затем Бажуков бросил по рации код-команду «Вертеп!», и очень скоро в казармы вбежали два взвода спецназа из второго батальона. За ними цокали копытами четыре якутские лошадки, на вьюках которых размещались два дегтяревских станкача и пара таубинских гранатометов. Спецназовцы вихрем разлетались по территории, захватывали оружейки, а в спальных помещениях уже раздавалось бодрое: «Подъем! Руки за голову! Лицом к стене!»

Через полчаса все было кончено: на плацу стояла толпа эстонских солдат в нижнем белье, кутающихся в одеяла, а по периметру прохаживались бойцы бригады спецназа, с суровыми лицами и «акаэнами» наперевес. А в штабе второго пехотного полка Бажуков общался по рации со Стальным Киром:

— Товарищ первый! Объект «Банда-1» взят. Потерь не имею.

В наушниках скрипнуло, а затем искаженный, но вполне узнаваемый голос Новикова спокойно произнес:

— Молодец, девятка. Так держать. Оставь третьи номера, а сам выдвигайся к объекту «Бардак». Огневой контакт. Поможешь трещотками и стукалками. Вопросы?

— Никак нет! Эска?

— Эска.

В ночь на тридцатое октября в здании Главного Управления полиции было неспокойно. Во многих кабинетах горел свет, по этажам метались кордники, констебли, ассистенты и агенты. А все потому, что неспокойно было в самом Таллине и его окрестностях. Третьего дня стало известно о готовящейся всеобщей забастовке. К ней уже готовы присоединиться рабочие завода «Вольта», завода «Ильмарине», а на Судоремонтном вообще будто бы заметили каких-то вооруженных людей! Да еще эта война. Вроде бы и все хорошо идет: вести с фронта самые радостные. Финны уверенно двигаются к Петербургу, эстонские части уже возле Пскова. И все-таки, все-таки… Газеты кричат о том, с какой радостью встречают русские своих освободителей от большевистского ига, а вот солдаты посылки домой присылают. Костюмы шерстяные, отрезы, ботинки кожаные. У кого ж они все это отобрали? У тех, кто под игом стонет? Симпатичное иго выходит. И вообще, если иго — такое, может не очень-то они и стонут? Вон в Эстонии на половине хуторов отхожих мест нет, а из этих красных колхозов радиоприемники волокут…

Примерно такими мыслями был озабочен старший ассистент политической полиции Райво Аэг, сидевший в своем кабинете, как гордо именовался маленький закуток на втором этаже. Он тряхнул головой и вызвал подчиненного — агента Эгара Сависаара.

— Принесите кофе, агент — скомандовал Аэг. — Погорячее и побольше.

Сависаар козырнул, а Райво задумался о странностях и превратностях судьбы. Вот к примеру, тот же Сависаар. Толковый полицейский, служил в криминальной полиции аж помощником комиссара. Казалось бы — живи и радуйся, так нет же! Умудрился дать ход делу о некоторых… хм-м… наклонностях… да нет, просто шалостях бывшего министра полиции господина Каарела Ээнпалу. Ну и что, что возглавляя организацию «Молодые орлы», господин Ээнпалу э-э-э… несколько излишне сблизился с некоторыми мальчиками? Подумаешь. От них не убудет. Они ж не девки — в подоле не принесут! А Сависаар вылез со своими обвинениями. Вот теперь и служит агентом на побегушках.

— Господин старший ассистент, разрешите?

В кабинет протиснулась агент Лагле Парек. Была она толста и дурна лицом, а как шептались коллеги — то и головой, но как говорится в народе — «слаба на передок». Аэг вообще подозревал, что Лагле пошла в полицию, дабы не считаться обычной шлюхой. Впрочем, сейчас он был рад такому подходящему визиту: нервное напряжение лучше всего снимается сексом.

Старший ассистент вытащил бутылку пятидесятиградусного ромового ликера [33] и щедро разлил в две чашки принесенного Сависааром кофе.

— Присаживайтесь, Лагле, дорогая — пригласил он и незаметно погладил круглое колено агента Парек.

Та захихикала, точно портовая девка, которую ущипнули за зад и, не чинясь, присела к столу. А через пятнадцать минут, после того как кофе и ликер были выпиты, Лагла Парек елозила по столу ассистента оголенной грудью, в то время как хозяин кабинета трудился над ее мощным задом. И все шло премило, как вдруг…

Грохнули разом несколько полицейских «люггеров», бабахнул карабин, а потом, в ответ им зачастил неизвестно откуда взявшийся пулемет. А потом к нему прибавились еще несколько…

Райво отпихнул от себя заверещавшую Лагле и начал лихорадочно застегивать штаны, когда дверь, распахнутая здоровенным пинком, со всего маху двинула его по лбу. А когда перед глазами старшего ассистента перестали плясать созвездия, он обнаружил, что кабинете оказался еще один человек… скорее всего — человек… или нет? Нечто бесформенное, темное, с лицом, размалеванным черными полосами на манер тигриной морды, со странным оружием в руках…

— А ну-ка, что у нас здесь? — бесформенный бесцеремонно ухватил агента Парек за ляжку и развернул к себе. — Э-э… гхм… Слышь, мужик: она чего — твоя начальница? Руки, кстати, подыми.

— А-ва… ик… — Аэг судорожно мотнул головой.

— Чё, неужто — жена?

— Н-нет…

— Ну, б…, и вкусы у вас, буржуев, — констатировал бесформенный. — Ладно, ладно. Стальной Кир правильно сказал: «На вкус и цвет все краски разные». Только уж не обессудьте: свяжу я вас, голубки. — И, заметив, как дернулась Лагле, усмехнулся — Ты, девка, не надейся. Мне столько не выпить.

Но как ни старались спецназовцы, захватить Главное Управление с налету им не удалось. Весь третий этаж и половина первого остались в руках яростно обороняющихся полицейских. Большинство из защитников поняли: кто эти нападающие, и откуда они прибыли. А потому, не рассчитывая на снисхождение классовых врагов, дрались с отчаянием обреченных.

— Бегом! Шире шаг! — скомандовал Бажуков, ускоряясь.

Но удержался с ним наравне только капитан Лесной. Среднего роста крепыш упорно не желал отставать от своего длинноногого командира. Остальная же рота, дыша точно паровик, явно не могла выдержать подобной скорости. Лесной тронул старшего лейтенанта ГБ за рукав:

— Игорь, сбавь темп. Ребята падать сейчас начнут…

Бажуков обернулся и зло оскалился:

— Желудки! Бабы беременные! Кира на вас нет! — вот и все цензурные слова, кроме нескольких союзов и предлогов, которые произнес старший лейтенант государственной безопасности во время своей полутораминутной речи. Но темп все же сбавил, и теперь рота бежала размеренным плавным бегом марафонцев-рекордсменов. Замыкали колонну все те же четыре якутские лошадки.

— Леха, я сейчас сдохну, — прохрипел Соклов. — Или этот садюга пристрелит…

— За седло лошади возьмись… — Доморацкий чуть не задохнулся от сказанного, но сумел выправить дыхание. — Легче будет…

Соколов тут же последовал доброму совету. Бежать и впрямь стало легче, и он приглашающее махнул Геллерману, который уже пару раз споткнулся на Таллинской брусчатке и теперь двигался, явно ничего уже не соображая. Вскоре к друзьям присоединился и Алексей, который хоть и был самый сильный в неразлучной троице, но все же не железным, как Новиков и его ближние…

Когда до объекта «Бардак» оставалось не более ста метров, капитан Лесной оглянулся и тут же, не удержавшись, засмеялся чуть только не в голос.

— Что там, Андрей? — поинтересовался Бажуков и тоже оглянулся.

Зрелище того стоило. Теперь впереди, точно буксиры двигались лошадки, а за ними, связками сарделек, волочились спецназовцы.

«В бою от них сейчас толку будет не больше, чем от пионеров» — пронеслось в голове Игоря, и он скомандовал:

— Шагом! — и у роты вырвался вздох облегчения.

К зданию Главного Управления полиции Эстонии рота Лесного подошла, почти успев отдышаться. Правда, снайпера не рискнули бы открывать огонь на дистанции более ста пятидесяти метров, а остальные годились не для прицельной стрельбы, а для воздействия по площадям, но все же это была боевая рота спецназа, а не запаленная насмерть орава полутрупов. Что бойцы тут же и доказали, развернув таубинский гранатомет и высадив очередь сорокамиллиметровых гранат по окнам третьего этажа. Гранаты, влетающие внутрь кабинетов, пронизывающие комнаты и коридоры тучами осколков, навели уцелевших на мысли о бренности существования и о хрупкости человеческой жизни. Так что когда к обстрелу подключился еще один гранатомет и пара станкачей, они выбросили белый флаг.

Сдавшихся полицейских связывали и временно размещали в подвале, а во дворе Кирилл яростно распекал Игоря.

— Ты что, Игорь, ох…ел?! — шипел он так тихо, что услышать мог только один Бажуков. — Ты во что роту превратил?! Им же теперь после твоих бросков минимум час лежать, чтобы хоть чуть-чуть в себя прийти. Чем думал, когда с такой скоростью круги по ночному городу нарезал?!

Бажуков молчал. Поставленный волей Новикова комбатом он совершил очень распространенную ошибку: принялся считать своих бойцов совершенно равными себе. Он просто забыл, что Кирилл занимался с ним почти целый год, прежде чем они оба оказались в бригаде.

К чести Новикова он понял ошибку своего подчиненного, сбавил тон и холодно-вежливо растолковал Игорю, что и как тот сделал неправильно. Правда, закончил объяснение Кирилл Андреевич в своей обычной манере:

— Еще раз подобное увижу — с чистыми петлицами отправишься белых медведей тренировать. Минус четыре за жару считать станешь!

После чего отдал приказ роте Лесного отдыхать в захваченном здании, а сам с остальными ротами второго батальона двинулся по адресам эстонских парламентариев. Операция вступила в завершающую стадию под кодовым названием «Слив».

В четыре тридцать утра десятого ноября открылось экстренное заседание эстонского парламента. Кворум был собран, хотя выглядели депутаты несколько своеобразно: лишь на четверых были более или менее приличные костюмы. Примерно половина депутатов щеголяла без брюк, а остальные — в брюках, которыми и исчерпывалось их одеяние. Отдельно сидела троица в ночных рубашках и шлепанцах.

На председательской трибуне размещалась колоритная пара: Новиков в простом комбинезоне, который он расстегнул, чтобы стали видны петлицы старшего майора государственной безопасности, по-армейски — комдива. Рядом с ним на дрожащих, подгибающихся ногах располагался президент Эстонии Константин Пятс [34]. Он был в пиджаке с чужого плеча, напяленном поверх пижамы.

Президент Эстонии наверняка бы упал в обморок, но за спиной его стоял самый крупный человек в бригаде — сержант Доморацкий. Незадолго до выхода на трибуну, он основательно встряхнул Пятса и приблизил к его носу кулак размером с президентскую голову:

— Вот только попробуй чего отчебучить — наизнанку выверну! — сообщил Алексей грозно. — Гляди у меня!

И Пятс глядел. Глядел с ужасом. И никак не мог отделаться от ощущения, что он спит…

— Начинайте, президент, — произнес Новиков своим спокойным, лишенным интонации голосом. — Пора.

Пятс собрался, напрягся…

— Я… и мы все здесь… собрались… то есть были собраны, — начал он, — чтобы… чтобы уничтожить нашу независимость…

— Поправка, — громко и отчетливо произнес Новиков. — Свою независимость вы уничтожили, напав на Советский Союз.

— Ложь! — завизжал вдруг Пятс. Он рванулся вперед и закричал, — Мы должны бить их! Сейчас, всегда, везде! Только тогда…

Что именно «тогда» он не договорил. Не успел. От яростного грохота задрожали, а кое-где и лопнули стекла, все здание содрогнулось, словно сказочный великан взял да и встряхнул замок Тоомпеа, а потом поставил на место. Пятс не удержался на ногах и сел на пол со звучным шлепком. К нему метнулся было Доморацкий, но был остановлен коротким жестом Новикова.

Откуда-то со стороны порта вдруг донесся и покатился, нарастая, низкий, глухой рев, похожий на шум штормового моря. Помертвевшими губами Пятс спросил:

— Что это?

— Это? — Новиков посмотрел на часы — Это, господин бывший президент бывшей буржуазной Эстонии, бортовой залп линкоров «Марат» и «Октябрьская Революция». Они дали залп и сейчас сюда из порта движется морская пехота. Если мне память не изменяет — тысяч двенадцать моряков-балтийцев… Не забыли ещё? — Он усмехнулся и вдруг гаркнул, — Полундра, соленые!