Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник) Дивов Олег

На проседающих ногах Влас Чубарин подобрался поближе к синей эмалированной табличке, укрепленной на одиноко торчащем из асфальта полосатом штыре, и, не веря, перечел грозное предупреждение. Нет, на чью-либо дурацкую шутку это совсем не походило. Явно заводская работа, в единственном экземпляре такое не изготавливают. Влас взглянул на основание штыря. Увиденное его не обрадовало: складывалось впечатление, что железку с табличкой установили еще до того, как положили асфальт. Вновь возвел очумелые глаза к темно-синему эмалированному прямоугольнику. Под основной надписью белела другая – помельче:

«Отсутствие закона не освобождает от ответственности».

Резко обернулся, высматривая автобус, из которого его, бесцеремонно растолкав, высадили несколько минут назад, но того уже не было. Успел отъехать.

События вчерашнего вечера обнажались в памяти нехотя, как бы стыдясь самих себя. Родители увеялись на недельку в Пловдив, и одуревший от восхитительного чувства свободы Влас не нашел ничего лучшего, как учинить на опустевшей территории дружескую попойку. Впрочем, начиналось все довольно прилично, даже интеллигентно. Спорили, правда, яростно, но только о высоком.

– Да любое государство – от дьявола! – упорствовал Влас.

– Обоснуй! – запальчиво требовал Павлик.

– Мамой клянусь! – подсказывал смешливый Сашок.

Приведенная Павликом девица скучала и налегала на коньяк.

– Да иди ты! – Отмахнувшись от зубоскала, Влас повернулся к Павлику. – Доказать? Запросто! Третье искушение дьяволово! А? Когда дьявол Христу предлагал все царства и славу их… Поклонись, говорит, мне – и все твое будет!

– Ну?

– Что ну? Если предлагал, значит, чьи они, царства?

– Да, может, он чужое предлагал! Нашел кому верить!

– Чужое – в смысле Божье?

– Ну да…

– А почему тогда Христос его не уличил? Сказал бы: «Что ж ты, козел, чужое мне впариваешь? Это Отцу Моему принадлежит, а не тебе!»

– Н-ну… – Павлик замялся.

– Так он Ему какие царства впаривал? – пришел на выручку Сашок. – Языческие!

– О! – воспрял Павлик. – Точно… Других тогда и не было!

Злорадно осклабившись, Влас вкусил коньяку и снял наручные часы (мешали жестикулировать).

– Так… Языческие… А чем языческое государство отличается от христианского? – И не давая оппоненту вставить хотя бы слово: – Наверное, тем же, чем язычник от христианина? Так?

Павлик призадумался. Нутром он чуял грядущий подвох, но в чем этот подвох заключается, пока еще не уловил.

– М-м… Ну, допустим!

– Значит, христианским называется такое государство, которое живет по Христу… Согласен? Та-ак… «Не убий!» А у каждой державы – армия! «Не укради!» А у каждой державы – наложка…

– Ну, налоги – это скорее вымогательство, чем кража, – недовольно заметил Павлик.

– Хорошо, пускай вымогательство… Дальше! «Не лжесвидетельствуй!» А политика? А пиар? А дипломатия? Врут и не краснеют!.. Что там еще осталось? «Возлюби ближнего, как самого себя»? Ну покажи мне одну такую страну, чтобы возлюбила… Да хотя бы союзников своих! Но так же, как себя! А? Во-от… Стало быть, нет на свете христианских государств. Нет и не было! Называются христианскими, а по жизни – языческие… То есть от дьявола!

– А «не прелюбодействуй»? – с нездоровым интересом осведомился Сашок.

Девица очнулась, зрачки ее разом навелись на резкость, затем расширились. Видимо, пыталась представить прелюбодеяние в межгосударственном масштабе.

– Да! Не прелюбодействуй и чти отца с матерью! Вот эти две заповеди, согласен, ни одна страна никогда не нарушит. Потому что не сумеет при всем желании. Отца-матери нет, гениталий – тоже…

– А Президент?

– В смысле – отец народа?

– Нет, во втором смысле…

И как могла столь глубокая, отчасти даже богословская полемика перейти после третьей бутылки в безобразную, бессмысленную драку?

Очнулся Влас под креслом. Подбородок саднило. Пышущий лоб овевало прохладой из полувывернутого из стены окна. Пол был покрыт скрипучим стеклянным крошевом, в которое обратились фужеры, тарелки, щегольские очки Павлика и наручные часы самого Власа. Голый стол пребывал в стоячем положении, но чувствовалось, что на ноги его подняли относительно недавно. По темной полированной столешнице пролегала неизгладимая ослепительная царапина.

И никого. Надо полагать, опомнились, ужаснулись содеянному – и бежали.

Но что такое был их ужас по сравнению с ужасом самого Власа, не в пример безбатюшным государствам панически чтившего отца и мать! Представив на секунду возвращение родителей из Пловдива, грешный отпрыск опять впал в беспамятство и выпал из него уже в темном гулком переулке, ведущем прямиком к сусловскому автовокзалу.

Дальнейшее восстановить не удалось.

Наверное, купил билет до Баклужино.

Влас Чубарин замычал и, открыв глаза, вновь увидел все ту же устрашающую табличку. Не могло быть в Баклужино таких табличек! Такие таблички могли быть только в… Страшное слово вертелось в мозгу, но Влас не решался произнести его даже про себя.

Нетвердым шагом он вышел из-под огромного навеса, обрешеченного с изнанки чудовищными металлическими балками на столь же чудовищных болтах, и запрокинул страдальчески сморщенное лицо. По краю козырька выстроились богатырские объемные буквы. То самое слово, которое он не осмеливался выговорить.

ПОНЕРОПОЛЬ.

Обмяк – и торопливо заковылял в сторону кассы.

– Сусловскими принимаете? – сиплым преступным голосом осведомился он.

– Да хоть тугриками, – последовал равнодушный ответ.

– А когда следующий на Баклужино?

Юная кассирша вскинула голову и уставилась на Власа.

– Привет! – сказала она. – Ты откуда такой?

Тот внутренне напрягся, с мукой припоминая, не было ли в последнее время какого-нибудь международного конфликта. Наверное, не было, раз автобусы ходят…

– Да вот… из Суслова…

– Второгодник… – с нежностью вымолвила она. – Ты географию в школе учил вообще? Отсюда в Баклужино – только через Лыцк, а они границу еще год назад закрыли. Это тебе обратно надо. – Постучала по клавишам, бросила взгляд на монитор. – Есть места на шестичасовой. Берешь?

Влас поспешно сунул руку в карман – и обомлел, не обнаружив там бумажника.

– Я подумаю… – еще более сипло выдавил он и, отойдя на пяток шагов, проверил все, что можно было проверить. Нету.

Украден. Ясное дело, украден. В Понерополе – да чтоб не украли? Поскуливая чуть ли не вслух – от отчаяния и от головной боли, – Влас шаткой поступью пустился в обратный путь, к полосатому штырю с синей эмалированной табличкой. Обогнул бетонную опору – и не поверил глазам: бумажник преспокойно лежал на асфальте, никем пока не присвоенный. Правда, в нескольких метрах от него стояли двое местных и с презрительным видом поглядывали на оброненную вещь.

Ускорив шаг, насколько это было в его силах, Влас достиг едва не утраченной собственности, но нагнулся над нею слишком резко – в голову вступило, перед глазами заклубилась мгла, так что пальцы бедолага смыкал уже на ощупь. Превозмогая дурноту, медленно выпрямился. Мгла потихоньку рассеялась, снова явив злорадные физии обоих аборигенов. Один – сухощавый, пожилой, в мятых летних брюках и рубашке навыпуск. Правая кисть у него отсутствовала – ручонка завершалась лаконичным глянцевым скруглением. Второй – помоложе, покрепче: покатый лоб, плавно переходящий в затылок, ухватистые лапы (полный комплект), тенниска набита мускулами, как мешок картошкой. Возможно, отец и сын.

Оба, не скрывая ехидства, смотрели на Власа и, казалось, что-то предвкушали.

– Это мое… – пояснил он на всякий случай.

– Твое-твое… – ласково покивал пожилой.

Тот, что помоложе, гнусно ухмыльнулся.

Заподозрив неладное, Влас открыл бумажник. Деньги были на месте. Пересчитывать не стал. Испытывая сильнейшую неловкость, отправил бумажник в карман, опять взглянул на странную парочку и заметил, что лица обоих помаленьку утрачивают выражение превосходства, мало того – проступает на них беспокойство, даже растерянность. Заморгали, заозирались…

– Правда, что ль, его? – спросил молодой.

Непонимающе уставились друг на друга, затем на Власа – теперь уже с обидой и злобным изумлением.

– Ну, я-то ладно, а ты-то… – недоумевая, выговорил тот, что с культяпкой.

– А что я? – вскинулся молодой. – Лежит на виду! Думал: нарочно…

Внезапно тот, что с культяпкой, уставился поверх плеча Власа, морщинистое лицо исказилось.

– Салочка! – сипло выдохнул инвалид.

Оба кинулись наутек. Влас испуганно обернулся и вновь пережил приступ дурноты. Асфальтовое пространство дрогнуло, подернулось мутью. Что именно испугало аборигенов, осталось неизвестным. Вокзальный динамик оглушительно сыграл первые такты «Мурки», и женский голос объявил о скором отправлении очередного автобуса на Гоблино.

Вернувшись к стеклянному оконцу кассы, Влас обнаружил, что веселая девчушка, обозвавшая его второгодником, сдает смену напарнице, надменной пергаментной особе предпенсионного возраста. Почему-то бросилось в глаза, что правая рука особы облачена в черную кожаную перчатку и что дел особа принимает одной левой. Протез? Странно… Не слишом ли много калек для одного автовокзала?

При виде Власа молоденькая кассирша заулыбалась и послала ему сквозь стекло не то приветственный, не то предостерегающий знак – словно бы потрогала кончиками растопыренных пальцев невидимую стену. Чубарин не понял. Кажется, ему не советовали приобретать билет.

Поколебавшись, отступил в сторонку. Через несколько минут появилась сдавшая смену девчушка. Подошла вплотную, оглядела бесцеремонно.

– Ну, ясно, короче! – торжествующе объявила она. – Назюзюкался и влез не в тот автобус! А хорошо они с бумажником… Я аж залюбовалась…

– Билеты кончились?.. – обреченно спросил Влас.

– Да отправлю я тебя, отправлю! Чего переживаешь?

Влас взялся за горячий лоб, сглотнул. Мышление отказывало.

– Поняла, – весело сообщила кассирша. – Сейчас вылечим.

Подхватила под руку – и они куда-то пошли. Шли довольно долго. Пересекли площадь, где на невысоком пьедестале стоял некто бронзовый, слегка позеленевший, в античных доспехах. Из поясняющей надписи в одурманенном мозгу оттиснулись всего два слова: «Основатель» и «Македонский». Потом возник скверик с фонтаном. Наконец Влас был усажен за столик в летнем кафе и на удивление быстро обслужен.

– Залпом! – скомандовала девчушка. – И закусывай давай!

Жизнь возвращалась. Целительный ветерок потрагивал лицо, поигрывал листвой вязов. За низкой вычурной оградой пролегала неширокая улица. На противоположной ее стороне в разрыве между кронами виднелся треугольный фронтон не то музея, не то театрика. В центре фронтона белел овечий профиль Пушкина, а под ним – две постепенно проясняющиеся строки:

– Ну как? – с пониманием спросила кассирша. – Ожил? Или еще заказать?

Влас осознал, что ведет себя неприлично, и, сделав над собой усилие, перенес взгляд с надписи на свою спасительницу. Мордашка у спасительницы была ничего, обаятельная, хотя и несколько скуластая. Степная.

– Спасибо, достаточно…

– Тебя как зовут?

– Влас. А тебя?

– Арина. Ты закусывай…

Улыбка у нее была – до ушей.

Само по себе воскрешение – никто не спорит – процесс приятный, если бы не одно прискорбное обстоятельство: вместе с жизнью возвращаются и проблемы. Разгромленная квартира, гнев грядущих из Пловдива родителей, нелепое бегство в зловещий таинственный Понерополь…

Влас отодвинул пластиковую тарелку – и пригорюнился, заново осознавая все свои беды.

Арина вгляделась в его лицо – и, полуобернувшись к стойке, вскинула указательный палец:

– Повторить!

Это было мудрое решение. В результате ощущение бытия осталось, а проблемы временно отступили. По крайней мере домашние.

– Слушай… – Влас оглянулся, понизил голос. – А эта табличка на автовокзале…

Вздернула брови:

– Что за табличка? Почему не помню?

– Ну, там… за пропаганду правды и добра… ответишь…

– А, эта… Да их у нас двенадцать штук! По числу платформ.

Влас помрачнел.

– А как ответишь?

– Не знаю. Никак, наверное…

– Почему никак?

– А не за что…

Повеяло пропагандой. Но пожалуй, не той, за которую здесь отвечают. Случившееся внезапно предстало перед Власом во всей своей странности. С какой вообще стати она на него запала, эта Арина? Просто приглянулся? Уродом себя Влас не считал, но после пьянки, драки и тряского сна в автобусе первое впечатление он должен был на нее произвести скорее отталкивающее, нежели привлекательное. Может, служба такая? Может, им по должности положено приезжих обрабатывать? Вот, мол, мы какие хорошие…

Цитата на фронтоне приковывала взгляд.

Тогда другой, прямо противоположный вариант: вдруг они тут все невыездные? А он-то какой-никакой, а иностранец! Да, в этом случае поведение кассирши обретает смысл: быстренько окрутить, пока не перехватили, сменить подданство – и уехать подальше от грозных табличек! Хоть куда! Хоть в Суслов…

– Слушай… – выдавил он. – А эти двое… Ну, убежали которые… Чего они?

Арина засмеялась.

– Правильно убежали. Вовремя.

– А если б не убежали?

– Осалили бы обоих.

Осалили? Неведомый жаргонизм прозвучал настолько жутко, что Влас содрогнулся. Почему-то представилась ему свиная туша, обжигаемая паяльной лампой.

– Как это… – Голос упал до шепота.

– Так! Чтоб клювом не щелкали.

– Так никто же не щелкал, – растерянно сказал Влас. – Они ж, наверно, думали, что я нарочно им бумажник подбросил…

– Этот, что ли? – Арина полезла в сумочку и вынула оттуда потертое изделие из натуральной кожи. Влас в изумлении взялся за карман. Пусто.

– Ничего себе… – пробормотал он, принимая из умелых рук собеседницы свое столь легко движимое имущество. – Как это ты?

– А так вот, – небрежно пояснила она. – Мелкую моторику у нас с детского сада развивают. Нет, конечно, карманная кража, по нашим временам, не профессия, но для общего образования…

– А кассирша – профессия?

Арина уставила на Власа серые дерзкие глаза.

– Да хороший ты мой! – восхитилась она. – Кассирша – это не профессия, это отмазка…

– То есть?

– Ну, чтобы обмануть, надо же сначала честным прикинуться! Простой студенткой, простой кассиршей…

– И ты, значит, со мной сейчас прикидываешься?

Совсем рассмешил.

– Ой, не могу! С тобой-то чего прикидываться?

– Ну а вот, допустим, я хочу узнать, кем человек работает…

– Так и спрашивай: какая у тебя отмазка?

– Как же вы тут живете? – жалобно сказал он.

Пожала плечиком.

– Да нормально живем… – Покосилась на ошалелую физию собеседника, ухмыльнулась. – Историю в школе учил? При советской власти за спекуляцию в тюрьму сажали. Представил? Купил дешево, продал дорого – и тебя за это закрывают года на три, а?

– Ну, так… тогда же этот был… тоталитаризм…

– Ага! – весело согласилась Арина. – А потом свергли советскую власть, разрешили спекуляцию…

– Бизнес, – недовольно поправил Влас.

– Ну, бизнес! – с вызовом согласилась она. – А кражу почему-то не разрешили. И грабеж не разрешили. Справедливо это?

Вон их чему, оказывается, в школах-то учат…

– Нет, погоди! – возмутился он. – Тут разница! Вот ты говоришь: купил – продал… Но за свои же деньги покупал!

– А пистолет ты не за свои покупал? – не задумываясь, возразила бойкая Арина. – А инструменты для взлома – не за свои?.. Вот вы говорите: свобода… (Ничего подобного Влас не говорил.) Это у нас свобода! А у вас там в Суслове тоталитарный режим… Кстати! Бумажник-то свой забери…

И она опять достала из сумочки все то же многострадальное портмоне.

Влас вспыхнул. Благодеяние благодеянием, а девчонка определенно зарывалась. Следовало срочно поставить ее на место, тем более что самочувствие это уже позволяло. Сто граммов водки вернули Власу ту волшебную раскованность, в результате которой, возможно, и была разнесена вчера его квартира.

– Значит, за пропаганду добра, говоришь, отвечают… – медленно выговорил он. – А за само добро?

Задумалась на секунду.

– Да тоже, наверное…

– Та-ак… – Влас откинулся на спинку стула, на устах его играла уличающая улыбка. – И не боишься?

– Чего?

– Н-ну… – Он выразительным жестом обвел столик. – Добро ведь творишь…

– Ой! – Арина скроила пренебрежительную гримаску. – Отморозок… – Она выразительно провела ребром ладони по горлу.

– Ну, например?

– Во-первых, я тебя спаиваю.

– Как это спаиваешь? Спасаешь!

– Одно другому не мешает, – отмахнулась Арина. – А во-вторых, ты ж не знаешь, что я насчет тебя задумала…

Влас поперхнулся.

– Спокойно! – сказала она. – Я тоже еще не знаю…

Приподнялась и с кем-то поздоровалась. Влас взглянул. За соседний столик присаживалась супружеская чета: оба чистенькие, седенькие, улыбчивые. Махонькие – как птички. Что-то в их облике показалось тревожно знакомым. Влас присмотрелся и внутренне охнул: вместо кисти правой руки у каждого имел место аккуратненький протезик.

Где-то поблизости некая мелкая бытовая электроника приглушенно пропиликала начало мелодии «По тундре, по железной дороге…» – и все, включая бармена и седенькую супружескую чету, не сговариваясь, схватились за сотовые телефоны. Выяснилось, однако, что звонили Арине. Чертыхаясь, она запустила руку в сумку, но, видимо, писклявое устройство заползло из вредности на самое дно кожаного черного мешка, поэтому содержимое его пришлось вытрясти прямо на стол. Посыпалась со стуком мелочь, ключи, косметика, щетка для волос, смятые странного вида купюры, короткоствольный револьвер, смахивающий на девятимиллиметровый «Детектив спешиэл», россыпь патронов к нему и, наконец, сам телефон, вопящий во все свое электронное горлышко: «По тундр-ре, по железной дор-роге…»

– Да! – крикнула в трубку Арина.

Влас потянулся было к револьверу, но, перехватив недовольный взгляд своей новой знакомой, раздумал и взял патрон. Патрон посмотрел на Власа тупо и равнодушно.

– Да? – кричала тем временем Арина. – Поняла: грабят! И что?..

То ли связь была неважная, то ли собеседник глуховат.

– Так они всегда этого числа приходят – пора бы уж привыкнуть!.. Раньше никогда? Как это никогда?.. А! Вон когда… Ты бы еще «до грехопадения» сказал! Ладно, короче. Сейчас приду разберусь…

Раздосадованная, она бросила телефон в сумку. Туда же полетели револьвер, щетка для волос и все прочее, включая отобранный у Власа боеприпас.

– Зла не хватает! – сообщила она, поднимаясь и вскидывая на плечо ремешок сумки. – Дед – чисто дите малое! Все думает, что при старом режиме живет… Знаешь что? Ты посиди здесь пока. Только не напивайся. Или пойди погуляй. Тогда на вокзале встретимся.

– Помощь нужна? – тихо спросил он, встревоженный зловещими словами «грабят» и «разберусь».

Арина удивленно взглянула на Власа. Потом, что-то, видать, вспомнив, сунула руку в сумку.

– Держи, расплатишься, – бросила она, кладя на стол широкую купюру цвета беж. – Ты ж свои-то еще не менял… – И устремилась к выходу из скверика.

Влас проводил ее ошарашенным взглядом, затем, когда провожать уже стало некого, взял купюру, осмотрел. С бумажки целился в него сосредоточенный снайпер. Левая половина лица киллера была деловита и беспощадна, правая – скрыта оптическим прицелом. «Один заказ, – содрогнувшись, прочел Влас. – Подделывать можно. Попадаться – нельзя».

– Предъявите оружие… – равнодушно прозвучало за спиной. Чубарин едва не выронил зловещий денежный знак. Обернулся. Два мордоворота в одинаковых серых куртках, каждый с коротеньким автоматом, болтающимся у бедра, выжидающе созерцали приезжего. Глаза у обоих были не выразительнее давешнего патрона.

– Ка-кое оружие? – спросил ощупанный страхом Влас.

– Желательно огнестрельное.

– У меня нет…

Этот невинный и честный ответ произвел на подошедших неожиданно сильное впечатление: опешили, недоверчиво сдвинули брови.

– То есть как это нет?

Спасение явилось из-за соседнего столика.

– Э-э… молодые люди… – продребезжало оттуда, и мордовороты коротко взглянули на однорукого старичка. – Насколько я понимаю, – с благостной улыбкой известил он, – юноша только что прибыл из-за границы…

– Вот… – робко промолвил Влас, протягивая паспорт.

– А-а, Суслов… – смягчаясь, проворчал страж. – Так бы и сказал сразу…

Второй оживился.

– Слышь! – полюбопытствовал он. – А как вы там живете вообще? В Суслове своем…

На левом отвороте его куртки серебрился значок в виде грозно вытаращенного глаза. У первого – тоже.

– Живем… – виновато выдавил Влас.

– Без оружия?!

– Ну, так это… чтоб друг друга не убивали… не грабили…

На лицах обоих стражей сначала оттиснулось туповатое недоумение, потом оба взгоготнули.

– Ну, вы мудрецы! – насмешливо протянул один. – Оружия людям не давать… Так это ж как раз грабь – не хочу!

«Да, попал… – растерянно думал Влас, глядя в широкие спины удаляющихся стражей. – Еще, что ли, добавить?.. Нет, наверное, лучше не надо…»

Он встал, подошел к стойке, над которой немедленно всплыл атлетический торс бармена в незапятнанно-белой рубашке и при галстуке, а то, что Влас поначалу принял за подтяжки, вблизи оказалось сбруей от наплечной кобуры. Из-под мышки виднелась тыльная часть рукоятки тяжеленного пистолета. А вот лицо бармена внимания как-то не приковывало.

«Один заказ… Интересно, сколько это будет в сусловских – один заказ? Наверное, много, если сказала: смотри не напейся…»

– Я расплатиться… – пояснил Влас.

Коротко стриженная голова важно кивнула с высоты торса.

– А-а… М-м… Тут еще на чашечку кофе хватит? С сахаром…

Бармен не выдержал и усмехнулся.

– Я принесу, – сообщил он, принимая купюру.

Влас хотел вернуться за свой столик, но был задержан седенькой улыбчивой четой.

– Да вы подсядьте к нам, юноша… Что вы там, право, в гордом одиночестве?

Влас подумал и подсел.

– Нуте-с, добро пожаловать в наши криминалитеты, – приветствовал его старичок. – Раздрай. Аверкий Проклович Раздрай, прошу любить и жаловать. А это супруга моя – Пелагея Кирилловна.

Влас представился. Бармен принес кофе и ворох сдачи.

– Итак, вы у нас впервые, – констатировал Аверкий Проклович, с любопытством разглядывая молоденького иностранца. – И каковы впечатления?

Влас откашлялся.

– Да я пока… присматриваюсь только…

Раздрай покивал.

– Замечательно, – одобрил он. – Я, кстати, смотритель местного краеведческого музея, так что пользуйтесь случаем…

– Тоже отмазка? – не подумавши брякнул Влас.

Старичок округлил глаза.

– О-о… – с уважением протянул он. – Да вы, я смотрю, на глазах в нашу жизнь врастаете… Совершенно верно, именно отмазка. И отмазка, я вам доложу, превосходная! Делаю вид, будто честно тружусь, – комар носа не подточит… – Раздрай чуть подался к собеседнику и, лукаво подмигнув, понизил голос до шепота. – Между нами говоря, личина-то приросла давно – в самом деле честно тружусь, однако поди докажи! А кроме того… – Дребезжащий старческий тенорок снова обрел внятность. – Пенсия по инвалидности. Вот! – И смотритель музея чуть ли не с гордостью предъявил протез. – Все это, молодой человек, избавляет меня от печальной, на мой взгляд, необходимости…