Сестра моя – смерть Александрова Наталья

Отец читал лекции в Политехническом институте, в их городе он был единственным техническим вузом. Говорили, что преподаватель он был неплохой, но уж очень строгий – студентов притеснял неустанно. Характер у отца был тяжелый, это уж Лена знала достаточно хорошо. После смерти бабушки прошел год, в школе набирали кружок хореографии, Лену взяли охотно – у нее были прекрасные природные данные. Танцевать ей всегда хотелось, но дома отец никогда не поощрял «бабского кривлянья», как он называл ее танцы. В кружке никто не называл танцы кривляньем, было очень интересно. Скандал разразился, когда Лене было двенадцать лет и педагог из кружка повела ее на конкурс в балетное училище. Лену приняли, но отец воспринял все в штыки.

«Чтобы делать профессией дрыганье ногами? – кричал он. – Ведь Плисецкой ты все равно не станешь!»

В первый и последний раз в жизни Лена настояла на своем, один Бог знает, чего ей это стоило. Но выхода не было, она просто не могла жить без балета.

Все шло прекрасно, она закончила балетное училище, ее взяли в их местный театр и даже со временем стали поручать роли второго плана и обещали послать на конкурс в Москву. А потом велели разучивать партии примы – так, на всякий случай, как говорил главный… Лена вышла замуж, отец смирился с балетом и даже изредка ходил в театр.

Но однажды на репетиции она упала неудачно и сломала ногу. Мало было перелома кости, так еще порвались связки. «Терпение, – говорили врачи, – ты молодая, все заживет, имей мужество». Мужества Лена имела предостаточно, терпения тоже. И еще всепоглощающее желание танцевать.

Нога зажила неправильно, кость снова сломали, поставили спицы и наложили гипс. Опять месяцы ожидания, и снова все неправильно срослось. А дальше началась бесконечная череда операций, муж отпал где-то между третьей и четвертой, Лена как-то и не заметила его ухода. В конце концов врачи отступились. Можно было бы попробовать ехать в Москву, но операция там стоила безумных денег, которых не было.

Два года больниц и операций не прошли даром. Лена очень подурнела, стала нервной и раздражительной.

«Если бы ты в свое время послушалась меня, – твердил отец, – и пошла в нормальный вуз, то ничего бы этого не было. Ты вообще не сломала бы ногу, а даже если бы и сломала, это не помешало бы тебе остаться полноценным человеком».

Отец ее любил, это верно. Беспокоился за нее, но утешать и поддерживать дочь в трудную минуту он никогда не умел.

После лечения Лена не хромала, и боли в ноге прошли, но диагноз врачей был таков: танцевать она не сможет никогда.

Кому нужна балерина, которая не может танцевать? Кто возьмет ее на работу, если кроме танцев она ничего не умеет? Вести кружок хореографии при жилконторе? На это не проживешь.

У Лены началась депрессия, они сильно ссорились с отцом, а потом он слег в больницу и умер через месяц.

Дней через десять после похорон, разбирая бумаги отца, Лена нашла какую-то справку, не то бумаги о разводе, не то что-то по поводу ее, Лены. Там был адрес и имя – Синицына Алла Борисовна, и Лена поняла, что это ее мать. Она подумала и послала письмо наугад по старому адресу, не представляя себе, жива ли мать вообще и помнит ли отца и ее, Лену.

Через неделю она забыла о письме, потому что накатило одиночество. Было ужасно просыпаться одной в пустой квартире, вставать, зачем-то тащиться на кухню, не потому что хочется завтракать, а чтобы занять себя чем-то. Лена очень похудела, хотя и раньше была худенькая, и три года без танцев веса ей не прибавили.

После отца осталось немного денег, хватило на похороны, поминки и еще на два месяца скромной жизни. Вопрос о том, что делать дальше, уже не маячил где-то вдалеке, а стоял на пороге. Лена вяло подумывала о самоубийстве – это решило бы все проблемы. И в это время в ее жизнь незаметно вошла Раиса. Жила она на их лестничной площадке в двухкомнатной квартире с полупарализованной матерью и двумя мальчишками-близнецами десяти лет. Занималась мелкой торговлей на рынке или ездила в Польшу и на Украину за вещами и продуктами. Кормила и содержала семью одна – про отца мальчишек не было ни слуху ни духу. Она зачастила к Лене вечером на огонек, приносила то банку кофе, то бутылочку сладкого вина. Понемногу одна комната в Лениной квартире оказалась полностью забита свертками и коробками, а Лена начала потихоньку Раисе помогать. Бизнес у Раисы был семейным – неказистые «Жигули», необходимые для работы, водил Паша, ее брат. Лена помнила его смутно, потому что в последние три года он куда-то исчез, а теперь вдруг объявился. Паша ходил в тельняшке с отрезанными рукавами, чтобы все видели его мощные бицепсы с наколками. К Лене он относился покровительственно, часто похлопывал по плечу, один раз ущипнул. Демонстративно Лена от него не шарахалась – все же не девочка, двадцать девять лет, замужем была, но Паша был ей неприятен. Неприязнь усилилась после того, как соседка с первого этажа, вездесущая тетя Валя, рассказала ей, что Пашка отсутствовал три года, потому что сидел за хулиганство, и кличка у него там, в лагере, была Паша Яйцеглист.

Выбора не было, нужно зарабатывать на жизнь, и Лена понемногу втягивалась. Съездили на машине в Польшу, привезли кое-что из шмоток. После приезда устроили у Лены сабантуй, чтобы отметить, как выразилась Раиса, ее боевое крещение. Были они трое, Райкин хахаль – смирный, малопьющий Дима – и подруга с мужем. Так получилось, что Лена много пила и мало ела, пробовала курить, потому что вся компания усиленно дымила и она чувствовала себя белой вороной. Больше она ничего не помнит, а утром, проснувшись, она увидела рядом с собой голого волосатого Пашу, который к тому же еще ужасно храпел. В квартире был жуткий свинарник – на неубранном столе кисли недоеденные салаты и винегреты, тошнотворно пахло сигаретами и сивухой. Взглянув на все это и на голое Пашино пузо, Лена едва успела добежать до ванной. Ванна тоже была загажена – кому-то из гостей стало плохо еще вчера. Проведя в ванной сорок минут под душем, Лена вошла в комнату, вылила на Пашу кастрюлю воды и, когда он приподнялся на кровати, сунула в руки одежду.

– Убирайся из моей квартиры сию же минуту!

Паша быстро пришел в себя и в бешенство. Натянув все же штаны, он обложил Лену нецензурными словами и надавал оплеух, намереваясь раз и навсегда показать этой шалаве, кто тут мужчина и хозяин. Рука у него была тяжелая, но он не представлял, как Лена вынослива и насколько высока сила физического отвращения, которое вызывала у Лены его личность. Почувствовав на щеке кровь, Лена не испугалась, а пришла в неистовство. Она метнула в Пашу хрустальную миску с остатками салата. Паша увернулся, салатница попала в зеркало и разбила его на сто кусочков. Пока прибалдевший Паша стоял, закрывая лицо руками, ожидая продолжения, Лена успела выскочить в прихожую и открыть дверь на лестницу. Из своей квартиры выползла заспанная Раиса с размазанным макияжем и все порывалась схватить Лену за руку.

На стук и грохот явилась вездесущая тетя Валя и находчиво предложила вызвать милицию. При этом слове озверевший Паша мгновенно присмирел и дал Раисе себя увести. Попадать в милицию ему было никак нельзя – запросто упекли бы снова на зону.

Когда все ушли, Лена без сил повалилась на стул – кровать, после того как в ней спал Паша, вызывала у нее отвращение. До вечера она потихоньку приводила квартиру в порядок. Звонила Раиса – Лена ее не впустила. Она просидела до утра в папиной комнате, тупо глядя в одну точку.

На следующий день Раиса все же прорвалась. Она успокоила Лену, заболтала ее бесконечными разговорами. Паша приходил извиняться. Лена смотрела на его наколки и представляла, как он хватал ее этими липкими пальцами. Тем не менее они все трое помирились. И все пошло по-прежнему – работа есть работа. Ночами Лена как-то отстраненно думала, что очередное появление Паши в ее постели только вопрос времени.

И однажды пришло письмо из далекого Санкт-Петербурга от сестры. Так и было подписано «Твоя сестра Ольга». Лена все время перечитывала эти слова.

Ольга писала, что очень рада была получить от нее письмо, что мать их жива, но не совсем здорова, а она, Ольга, замужем, детей нет. Она расспрашивала Лену о семье и о занятиях, очень просила поскорее ответить. «В конце концов, – писала Ольга, – какое нам дело до того, как они расстались, мы с тобой родные сестры и ни в чем друг перед другом не виноваты».

И Лена написала сестре обо всем. О балете и о сломанной ноге, о страшном одиночестве после смерти отца и о тоске. Не написала только о том, что нет денег, и про мысли о самоубийстве. Ответ на это письмо пришел очень быстро. «Приезжай, – писала Ольга, – приезжай хоть ненадолго погостить. А если понравится, можешь пожить подольше. Мать живет одна в трехкомнатной квартире. Человек она, конечно, со сложным характером, но будет рада тебя видеть». А она, Ольга, со своей стороны сделает все, чтобы скрасить Ленину жизнь, ведь они родные сестры.

Лена перечитала письмо раз, другой. Неужели это правда? Она поедет в большой город, и кончится тоскливое одиночество… Нет, так не бывает. Зачем сестре брать на себя такую обузу? Ведь Лена ни на что не годится. Мать живет одна, Ольга писала, что она не совсем здорова. Возможно, сестра хочет разделить с ней заботы о матери.

Но что ждет ее здесь? Тоска, Раисина торговля, Пашины наколки. Даже не надо травиться или выбрасываться из окна – Паша и так ее доконает. «Поеду, – решила Лена, – терять мне здесь нечего».

Денег хватило только на билет в одну сторону, и вот теперь она стояла у окна движущегося поезда, умирая от волнения. Ольга почему-то не смогла или не захотела встретить ее на вокзале, зато подробно описала, как доехать до квартиры их матери. Лена взяла достаточно легкую дорожную сумку, попрощалась с проводницей и зашагала по перрону – высокая, стройная, очень просто одетая женщина, выглядевшая со спины значительно моложе своих лет. Человек, заглянувший ей в лицо, заметил бы две новые морщинки около рта – след недавнего горя, усталое выражение в глазах и даже несколько преждевременных седых волосков.

Ольга с недоумением разглядывала стоящую в дверях девчонку в джинсах и такой же, как у нее, куртке.

– Здравствуйте, – робко молвила та, и Ольга поняла, что видит перед собой сестру.

Лена улыбнулась и вошла в прихожую. И хоть вид у нее был какой-то неприкаянный, во всем облике было что-то неуловимо знакомое.

«Неужели и правда – голос крови?» – удивленно подумала Ольга.

Лена поставила сумку, сняла куртку и осталась в бледно-голубых джинсах и черной рубашке с короткими рукавами. Талия, затянутая поясом, была тоненькая – ладонью обхватить. И сама сестра была худая, вся какая-то воздушная.

«Ах да, балерина», – с неудовольствием вспомнила Ольга.

Сама она в свои тридцать шесть была достаточно стройна, но бюст имела, и вообще фигура у нее была хорошая. В юности она занималась гимнастикой, но на диете никогда не сидела, могла есть что угодно – хоть полторта на ночь, хоть макароны, никогда нигде не откладывалось ничего лишнего. Ольга взяла Лену за руку, улыбнулась как можно приветливее, шепнула: «Ни на что не обращай внимания» – и ввела в комнату.

Нестарая женщина в черном шелковом платье и бледно-голубом платке, повязанном чалмой, при виде Лены сделала было движение подняться с дивана, но вскрикнула, прижала руки к груди и обессиленно упала обратно на диван.

– Девочка, девочка моя любимая! – сквозь слезы проговорила она.

– Здравствуйте, мама, – тихо ответила Лена.

– Но почему, почему такой холодный тон! – Голос у Лениной матери был звучный и приятный, если бы не было в нем этакой театральной фальши.

Лена отвела глаза и случайно посмотрела в зеркало, висевшее напротив. Она успела заметить, как старшая сестра нахмурилась в привычном раздражении. Встретившись с Леной взглядом в зеркале, Ольга усмехнулась и подняла глаза к потолку. Лена сделала шаг ближе и засмеялась:

– Смотри!

В зеркале отражались две молодые женщины, совершенно по-разному одетые и причесанные. У Лены на лице почти не было косметики – она привыкла в театре пользоваться гримом и в жизни давала лицу отдохнуть. Ольга же, напротив, косметикой если и не злоупотребляла, то пользовалась ею достаточно умело. Несмотря на это, скромно, почти бедно одетая девушка из провинции и крутая жена крупного чиновника были похожи. Ольга наклонила голову, внимательно присматриваясь, потом они одновременно подняли руки к волосам – Лена с намерением распустить длинные волосы, забранные в гладкую прическу, а Ольга – напротив, чтобы забрать пышные волосы гладко. Жесты были настолько одинаковы, что обе замерли, всматриваясь в зеркало.

– Чудеса! – Ольга вертела головой. – Прямо как близнецы в «Королевстве кривых зеркал».

– Ничего удивительного, – раздался спокойный голос с дивана, – вы обе – мои дочери и похожи на меня.

Лене всегда говорили, что она похожа на отца. Ольга же поняла, что все рассказы матери о другом человеке, которого она любила и который якобы мог быть отцом Ольги, – сплошное вранье, или, если выразиться помягче, фантазии.

«Какого черта им не жилось вместе, – в первый раз в жизни подумала Ольга, – были бы мы нормальной семьей, с сестрой дружили».

Теперь же она не испытывала к сестре родственных чувств, вообще никаких – как можно питать чувства к химере? Не было никакой сестры тридцать лет, так откуда взяться теплому чувству к посторонней женщине, которую видишь, считай, впервые?

Она вызвала Лену в Петербург с совершенно определенной целью – повесить на нее полусумасшедшую мать. Правда, психиатр, которого Ольга с большой секретностью приглашала к матери, после трехчасовой беседы дал обтекаемый ответ, что никаких таких особенных отклонений он в психике Аллы Борисовны не заметил, но Ольга твердо была убеждена, что мать понемногу сходит с катушек. Начать с того, что год назад мать категорически отказалась выходить из дома.

– Не хочу, и все! – заявила она.

Немногочисленных приятельниц она отвадила еще раньше, зато звонила бесконечно Ольге в любое время дня и ночи. Муж предлагал сиделку, самый лучший санаторий, закрытую частную клинику – все было напрасно. Матери нужно было только третировать Ольгу. Она воспитывала дочь одна, твердила она зятю, и теперь, в старости, имеет право на маленькую частичку тепла и дочерней благодарности.

Поэтому Ленино письмо Ольга восприняла как дар свыше. «За то, чтобы вырваться из провинции, за тряпки и жизнь в большом городе нищая сестричка будет безропотно терпеть все материны выкрутасы, – думала Ольга. – И мать пусть только попробует возразить против ее присутствия – та тоже родная ее дочь, приехала позаботиться о больной матери – крыть нечем!»

Но сейчас, глядя в зеркало на них с сестрой, Ольга поняла, что ей подвалила удача. Сестра сделает все, что она захочет, и жизнь Ольги может существенно измениться к лучшему, если попробовать выдать ее за себя. А что, грим, прическа. Откормить немного, чтобы кости не выпирали. Проклятый Аскольд будет охранять Лену, считая, что она Ольга, а она тем временем сможет себе позволить немного расслабиться в обществе Игоря, потому что добропорядочная жизнь с вице-губернатором Шуваловым сводила ее с ума.

Надежда проснулась от стука в окно.

– Надежда, так ты еще спишь, что ли? – бодро взывала соседка по даче Нина Михайловна, а ее эрдель Персик басовито лаял, заглушая слова.

Надежда отворила окно.

– А сколько времени? Уже пора?

– Давно пора, восьмой час уже. Пока дойдем, туда-сюда, потом от жары спаримся.

– Сейчас соберусь, – сказала Надежда, подавляя зевок, – заходите, Нина Михайловна.

– Спасибо, я тут с Персиком погуляю. Баба Маня сейчас подойдет. У тебя кот где?

– Тут вот спит. В четыре утра явился.

– А то смотри, как бы чего не вышло.

Персик был известен в деревне как лютый ненавистник кошек. Вреда большого он им по причине своей бестолковости не причинял, но гонял страшно, с топотом и лаем на всю деревню. Надежда оглянулась на своего рыжего кота Бейсика. Тот шипел, пушил хвост, вздыбливал шерсть на спине, но не делал никаких попыток выскочить в окно и показать этому негодяю эрделю, где раки зимуют.

– То-то же, сиди уж дома и не связывайся.

Надежда выпила стакан молока с булкой. Надела мужнины старые тренировочные штаны, клетчатую рубашку с длинными рукавами, сапоги, голову повязала платком, велела Бейсику быть за хозяина и вышла. Соседки махали ей из-за забора – скорее, мол.

Еще с вечера неугомонная Нина Михайловна сговорила всех идти за малиной. Собирались человек пять, но кто-то проспал или передумал, и в результате их оказалось трое, не считая собаки. Местная деревенская бабушка Маня была приглашена как проводник, чтобы показала дорогу в дальний хороший малинник.

– Долго идти, баба Маня?

– Да не очень, с часок всего идти быстрым шагом.

И действительно, после этих слов баба Маня так припустила, что Надежда с Ниной Михайловной отбросили посторонние разговоры и сосредоточились на ходьбе.

Чтобы прогнать остатки сна, Надежда думала о своей жизни в деревне. В это лето выдался особенно жаркий и засушливый август. А Надеждиной матери, которая жила себе спокойно каждое лето на даче, неожиданно как пенсионерке и блокаднице предложили бесплатную путевку в санаторий. Мать ехать наотрез отказалась, потому что огурцы засохнут. Огурцы в это лето припозднились, а в августе поперли как бешеные, только поливай. Однако матери давно надо было подлечиться и отдохнуть от огорода, поэтому Надежда скрепя сердце согласилась посидеть две недели на даче, чтобы собирать огурцы и закатывать их в банки. Кроме этого, оставались еще кабачки, тыквы и картошка, все ягоды мать успела собрать и сварить варенье.

Хуже всего было то, что Надеждин муж Сан Саныч не только не выразил неудовольствия по поводу ее двухнедельного отсутствия, но даже вроде бы обрадовался. Надежда немного забеспокоилась по этому поводу, потому что хотя и поженились они с Сан Санычем всего шесть лет назад, и был это у обоих второй брак, и лет Сан Санычу было ни много ни мало, а пятьдесят три, но чем черт не шутит? Работал ее муж в последнее время в вузе, а там студентки, аспирантки – кругом соблазн. Надежда сначала расспрашивала мужа дипломатично, а потом, потеряв терпение, просто прижала его к стенке. Муж очень обиделся и признался, что они с приятелем нашли кое-какую халтуру, как раз на две недели, и что если все будет хорошо и там заплатят как обещали, то они с Надеждой осенью смогли бы куда-нибудь поехать на недельку-другую. Он хотел сделать жене сюрприз, а она выспросила все раньше времени, и теперь сюрприза никакого не получится.

Надежда умилилась, расцеловала своего заботливого мужа и сказала, что никуда не поедет. Пусть эти огурцы горят синим огнем, а она должна жить в городе и создавать мужу условия для работы. А то как же получается? Он будет работать по двенадцать часов в сутки, а дома и обедом накормить некому, в то время как она, Надежда, будет дармоедствовать на даче и поливать огурцы, да провались они совсем.

Сан Саныч тяжело вздохнул, потом подумал и позвонил по телефону. Вечером к ним явился старинный мужнин приятель Паша Соколов и принес Надежде маленький компьютер-ноутбук и толстенный франко-русский словарь.

– Вот, Надежда, тебе работа на две недели. Пока на даче будешь жить. Берешь словарь и вводишь в компьютер.

– Да зачем это, Паша?

– За деньги. Правда, небольшие, но все же. И чтоб тебе на даче жизнь раем не казалась.

– Да кому это нужно? Ведь есть же словари компьютерные.

– Ох, Надежда, ну и настырная ты! Это какой словарь? Специальный, геолого-почвенный, таких давно не издавали. А работа нужна для одного француза. Он кучу всяких словарей в компьютер заведет, не сам, конечно, а с нашей помощью. И потом будет из них один общий составлять, у него на такой словарь заказ.

– А что же он там не может для такого дела людей найти? – начала было Надежда, но муж с приятелем посмотрели на нее с такой укоризной, что она прикусила язык.

– Вот, сообразила наконец. Да с ним там за такие деньги, что он за работу предлагает, и разговаривать-то не станут, да еще в суд могут подать за оскорбление личности. А у нас народ любым деньгам рад. Так что бери словарь и дуй на дачу. Твое все с буквы «р» начинается и дальше. С ноутбуком-то умеешь обращаться?

– Уж как-нибудь, – обиделась Надежда, – ничем он от обычного компьютера не отличается. Только вот во французском-то я ни бельмеса не соображаю.

– Ох! Горе мне с тобой! – вздохнул Паша. – Вот, смотри. Переключаешь на латинский регистр и аккуратненько, по буквам набираешь французское слово, а уж потом все по-русски. В конверте инструкции по шрифтам и остальное. Иди, Надежда, ты женщина толковая, сама разберешься.

В институте, где работала Надежда, дела шли ни шатко ни валко, там не стали возражать, когда она оформила две недели за свой счет. И теперь вечерами она работает на компьютере, а днем переживает, как бы его не сперли. Деревня есть деревня – залезут в дом и уведут чужой компьютер, а он тысячу долларов стоит. Правда, Надежда, уходя, прячет компьютер в такое место, где никто не догадается искать, но все равно беспокойно.

За мыслями Надежда не заметила, как они прошли деревней, потом полем и уже приближались к лесу. На краю леса было небольшое болотце, Надеждины бабули пошли в обход по тропиночке, а она рискнула срезать напрямик по проложенным бревнышкам, потому что жара стояла давно и болотце порядочно подсохло. Посреди болотца и находилось то, из-за чего Надежда полезла в грязь, а не пошла, как все, по тропинке. Тут жила колония замечательных ярко-зеленых лягушек. Когда Надежда увидела их впервые, она не поверила своим глазам, так они были хороши. Тихонько ступая, Надежда пошла по мосточкам. Одно бревно было чуть в стороне – и вот они сидят, зеленые с черными полосками на спинках и греются на утреннем мягком солнышке.

«У них тут пляж!» – сообразила Надежда.

Она стала считать лягушек, получилось девятнадцать штук. Топот и треск сучьев возвестили приближение Персика. Он вырвался откуда-то сбоку, подняв тучи брызг. Лягушки мгновенно попрыгали в воду.

– Теперь у них массово-оздоровительный заплыв. Вечно ты, Персик, все испортишь. Пойдем уж скорей отсюда.

Надежда в который раз дала себе слово вернуться сюда с фотоаппаратом, запечатлеть самую большую и красивую лягушку, а потом повесить цветную фотографию у себя на рабочем месте, чтобы любоваться унылыми зимними днями, затем подхватила Персика за ошейник и вытащила его на сушу. Старушки уже ждали их на том берегу.

– Теперь немного лесом. Потом «седьмое поле» пройдем, тут и малинник будет.

Дорожка была ровная и сухая, они бодро поспешили дальше. Эрдель носился вокруг по лесу большими кругами. Дошли до большой поляны, которую местные называли «седьмое поле», и обогнули ее с левого края. Персик куда-то пропал, но вдруг раздался его громкий лай с жуткими взвизгиваниями и подвываниями. Нина Михайловна, безошибочно определив по интонации собственной собаки, что случилось нечто из ряда вон выходящее, рванулась на зов, Надежда – за ней.

Персик стоял на маленькой солнечной полянке и оглушительно лаял на что-то лежащее в густой траве. Подбежав ближе, Надежда заметила ногу в резиновом сапоге.

– Там человек! Персиваль, ко мне! – крикнула Нина Михайловна, но Персик ее зов проигнорировал, а потом отбежал в сторону, все так же лая.

– Мертвый! Страшно-то как! Уходим скорее.

– Посмотреть надо, может, просто плохо стало. – Надежде почудился с той стороны стон, но жуткий лай не умолкал.

– Чур ты, скотина! – подоспевшая баба Маня замахнулась на Персика палкой.

От неожиданности он сел на задние лапы и замолчал. В наступившей тишине Надежда медленно подошла к лежащему в траве человеку. Взглянув на его лицо, она поняла, что помочь ему уже ничем нельзя. Человек, мужчина, был явно и безнадежно мертв. Он лежал на зеленой траве, раскинув в стороны руки и ноги, остекленевшие, вылезшие из орбит глаза его смотрели в небо. Было невозможно определить, сколько мертвецу лет и как он выглядел при жизни, потому что лицо его было ужасно. Оно все было сине-багровым, глаза, налитые кровью, вылезли из орбит, рот был открыт и оттуда торчал черный язык. Подошли старушки. Увидев лицо трупа, баба Маня начала часто креститься, а Нина Михайловна с визгом принялась ловить своего эрделя. Надежде один раз приходилось видеть удавленного человека, и теперь она не сомневалась, что этот мужчина умер от удушения. Она сорвала листок подорожника и осторожно отогнула воротничок джинсовой рубашки. Так и есть: в шею мертвеца врезался туго натянутый кожаный ремешок.

– Вот тебе и раз! Насильственная смерть, милицию вызывать надо.

– Надежда, пойдем уж, что ты там сидишь.

– Сейчас я вас догоню.

Оставшись одна, Надежда сняла головной платок и прикрыла лицо мертвого мужчины, напоследок оглядев его, стараясь не останавливаться на лице.

Мужчина был одет в джинсы и такую же темно-синюю рубашку. На ногах были короткие резиновые сапожки. Никакого головного убора при нем не было, зато неподалеку валялась пустая грибная корзинка. Судя по всему, человек был грибником, но именно это Надежду и насторожило.

До их деревни можно было добраться из города двумя способами. Можно было доехать электричкой до конечной станции Оредеж, а потом автобусом до их деревни Лисино, а можно было выйти из поезда, не доезжая двух станций до конечной, а потом идти напрямик лесом до деревни Лисино километров семь. В грибное время некоторые люди так и делали, но только не в это лето, потому что август был жаркий и грибов не было. Кроме всего, мертвый человек был по виду городской и явно незнакомый. Просто грибники в такую даль не поедут, в их лес ходили только свои, а свои-то знают, что грибов сейчас нет.

Надежда еще раз осмотрелась. Трава вокруг мертвого была сильно вытоптана, причем еще до их прихода. Похоже, что жертва пыталась бороться со своими убийцами. Мужчина по виду крепкий, так просто не сдался. Один сапог почти слетел с ноги человека, очевидно, Персик его трепал. Надежда заметила в сапоге что-то белое, клочок бумаги, машинально схватила его и сунула в карман. Старушки ждали ее на лесной дороге. Увидев ее, Персик рванулся не направо, к дому, а влево.

«Так он шел, через лес. От станции», – сообразила Надежда.

Персик набирал ход, Нина Михайловна не смогла его удержать и выпустила из рук поводок.

– Надя, помоги! Он что-то чует!

Надежда, ругая эту глупую собаку на чем свет стоит, бежала следом. Персик юркнул в лес, Надежда – за ним, и когда она прорвалась сквозь кусты и остановилась перевести дух, то увидела, что Персик самозабвенно роет лапами под деревом. Надежда подкралась и схватила собаку за ошейник как раз в то самое время, когда Персик выкопал маленькую квадратную пластинку. Надежда разжала ему зубы и выхватила неповрежденную вещь, чем очень обидела Персика. Он было возмущенно рявкнул, но Надежда, разозлившись, хлестнула его поводком и вполголоса, чтобы не услышала Нина Михайловна, обругала пса остолопом и непослушным придурком. Потом она наскоро очистила пластинку от земли, та оказалась запаянная в толстый полиэтилен, спрятала ее в карман и дернула Персика за ошейник.

– Надоело с тобой возиться, быстро домой!

Персик был вынужден подчиниться грубой силе. Женщины торопливо шли молча, только уже в поле на подходе к деревне Надежда не выдержала:

– Ничего себе, сходили за малинкой!

– Да уж, на всю жизнь запомню, – согласилась Нина Михайловна.

Баба Маня промолчала, только еще прибавила шагу. В деревне был телефон только у местного дяди Паши. Тот когда-то работал по связи, за это ему поставили телефон и не отобрали, когда дядя Паша вышел на пенсию. Надежда скорым шагом пролетела к дяди-Пашиному дому и забарабанила в дверь, а старушки в это время умудрились взбудоражить всю деревню.

– Чего надо? – открыл дверь заспанный дядя Паша.

– Ой, Пал Алексеич, звоните скорее в милицию, там в лесу человек мертвый лежит!

Дядя Паша с недоверием покосился на запыхавшуюся бабу Маню, выглядывающую из-за забора. Та замахала рукой – звони, мол, Павел, не тяни, все правда. Дядя Паша побежал звонить в Оредеж, слышно было, как он разговаривал с дежурным:

– Алло, Васильич? Это из Лисина беспокоят. Тут у нас тетки пошли с утра за малиной и наткнулись в лесу на мертвого. А я что, знаю, кто такой? Говорят, незнакомый грибник какой-то.

Дядя Паша поманил Надежду из окна:

– Тебя требуют.

– Алло! – взяла трубку Надежда.

– Что, правда покойник? – ехидно поинтересовались на том конце. – Вам там со страху не померещилось?

– Не померещилось, точно покойник, я уж мертвого от живого отличу.

– Откуда такая уверенность, ты что, врач, что ли?

Надежде уже надоел этот пустой разговор, и она рявкнула в сердцах:

– Приезжай, сам увидишь!

Тот из милиции сменил тон на более деловой:

– Далеко в лесу он лежит?

– Далеко, за «седьмым полем».

– Машина пройдет там?

– От нашей деревни не пройдет, там болото, придется вам в обход, от станции.

– Ладно, ждите у себя. Подъедем.

У дома дяди Паши собралась толпа деревенских жителей. Нина Михайловна в который раз пересказывала всю ужасную историю, призывая в свидетели Персика. Надежда прошла к своему дому, умылась, хотела было переодеться, но вспомнила, что сейчас приедет милиция и надо будет опять ехать в лес. Критически оглядев свою одежду, она все же решила сменить старые тренировочные штаны на джинсы и на этом остановиться – не в гости милиция приедет! В кармане рубашки что-то мешало, Надежда вытащила ту штуку, что нашел в лесу Персик. Маленькая плоская вещица, запаянная в толстый полиэтилен. Там, в лесу, Надежда от страха не сообразила, а теперь разглядела, что это компьютерная дискета. Она схватила было ножницы, чтобы разрезать полиэтилен, но вовремя опомнилась, ведь это же вещественное доказательство. Ведь ежу понятно, что дискету спрятал убитый человек, когда убегал от своих преследователей. Кстати, а почему она решила, что преследователей было несколько? Надежда с уверенностью не могла ответить на этот вопрос, просто ей казалось, что слишком сильно была вытоптана трава на поляне, там явно боролись. А убитый был крепкий нестарый мужчина и сумел бы справиться с одним противником, если, конечно, тот не был бы крутым профессионалом.

«Откуда в нашей деревне профессионалы? – усмехнулась Надежда. – Но так или иначе, дискету нужно отдать милиции. Еще и оправдываться придется – где нашла да зачем взяла? Но отдам только начальству, а то эти небось и компьютера-то в глаза не видели!»

– Надежда, скорее, милиция приехала! – кричала Нина Михайловна под окном.

– Иду уж, иду! – Надежда пыталась запихнуть дискету в карман джинсов, но это ей не удавалось, потому что джинсы, мягко говоря, слишком облегали фигуру.

«Не может быть, чтобы я так растолстела, наверное, они сели!» – в панике подумала Надежда, запихнула-таки дискету, но ходить было невозможно – дискета врезалась в бок.

Раздались автомобильный гудок и сердитые мужские голоса.

– Чтоб вы все пропали с вашим покойником! – в сердцах выругалась Надежда, сунула дискету под подушку и вылетела за дверь.

Милицейский «газик» стоял у дома дяди Паши. Благодаря телефону дяди-Пашин дом считался в деревне оплотом цивилизации. Вторым культурным местом была автобусная остановка.

Деревня Лисино довольно старая, до войны была большим селом, около ста дворов. И церковь была на холме над рекой. Деревню немцы в войну полностью сожгли, а церковь разрушили. Осталось народу немного: кто погиб, кто не захотел строиться на пепелище. Многие перебрались в Оредеж, там легче работу найти на железной дороге. И к тому времени как двенадцать лет назад Надежда с матерью купили тут дом, в Лисине осталось дворов пятнадцать, которые были разбросаны друг от друга на большом расстоянии.

Когда Надежда подбежала к милицейской машине, там стояли четверо. Шофер, молодой парень, хмуро рассматривал скаты. В машине сидел мужчина скромного вида и неопределенного возраста – видно, врач. Еще один, постарше, беседовал с деревенскими. Надежда подошла, поздоровалась и по его ответу поняла, что это с ним она препиралась по телефону.

– А кого мы ждем?

– Начальство по телефону разговаривает.

Из открытого окна дяди-Пашиного дома доносился зычный командный бас.

– А чего он так орет-то? – шепотом спросила Надежда у дяди Паши, которого выгнали из собственного дома, так как переговоры должны были проходить в обстановке строжайшей секретности.

– А он с Лугой разговаривает.

«А что, по телефону никак нельзя?» – мысленно вспомнила Надежда известный анекдот.

Немолодой милиционер подошел к ней с блокнотом.

– Вы кто будете? Назовите ваше ФИО. – Он так и сказал – ФИО.

– Лебедева Надежда Николаевна.

– А документы у вас есть?

– Нет, – растерялась Надежда, – кто же с собой в деревню документы берет?

– Вот соседка ваша, – он указал на Нину Михайловну, – предъявила пенсионное удостоверение.

– Нет у меня удостоверения, не заработала еще!

– Ладно, капитан разберется.

На крыльцо вышел капитан. На вид ему было около сорока, но он обрюзг раньше времени, и на голове явственно просматривалась плешь. Лицо полыхало румянцем не то от жары, не то от злости. Пуговицы форменной рубашки были расстегнуты, и видно было потное волосатое пузо.

«Ну и мордень!» Надежду слегка передернуло.

– Где эта корова копается? – заорал капитан на пожилого. – Не можешь за шкирку ее привести?

«Корова – это, надо полагать, я», – сообразила Надежда, но вслух не сказала ни слова.

– Вот она, Лебедева Надежда Николаевна, дачница, – скороговоркой ответил пожилой, но капитан и ухом не повел, только окинул Надежду с ног до головы злобным взглядом.

«И чего он бесится?» – недоумевала Надежда.

– Ну вот что, – прорычал капитан, – мы на машине в обход, старуху местную с нами, дорогу покажет, а ты, Васильич, бери эту, – он, не глядя, ткнул пальцем в Надежду, – и дуй отсюда, пусть покажет, как шли, куда свернули, что видели.

– До леса хоть подбросьте! – попросил Васильич без особой надежды на успех.

– Некогда, ничего, дойдете, не рассыплетесь! – Пробегая мимо, капитан обдал Надежду запахом перегара и чеснока.

«Интересно, это он со вчера такой или уже успел с утра приложиться? – размышляла Надежда, глядя, как капитан с бабой Маней садятся в «газик». – Пожалуй, со вчера, оттого и злобность повышенная. Ну и хамло!»

Они с Васильичем побрели по дороге к лесу. Любопытствующие хотели было их сопровождать, но Васильич запретил. Время шло к одиннадцати. Солнце припекало, Надежда шла молча и злилась. Третий раз она тащится пешком по такому пеклу, а ведь еще придется идти обратно, и будет еще жарче. А все из-за дурака Персика. Если бы он не нашел покойника, они бы прошли себе мимо, набрали малины и сейчас уже возвращались бы домой, а потом можно было бы пойти купаться. При мысли о прохладной речке, которая течет там, у деревни, а Надежда здесь, в жарком поле, у нее окончательно испортилось настроение. Васильич догнал ее, пошел рядом и спросил, чтобы начать разговор:

– Давно тут живете?

– Двенадцатый год, как дом купили, – нехотя ответила Надежда.

– Часто в лес ходите?

– В этом году первый раз черт попутал! – не сдержалась Надежда. – Что там делать? Грибов нет, так соседкам приспичило за малиной. Вот, согласилась на свою голову.

Они прошли поле и остановились у болотца.

– В обход шли или напрямик?

– В обход, – без колебаний ответила Надежда – ей не хотелось тревожить зеленых лягушек понапрасну.

– После болота сразу за «седьмым полем» он и лежит.

Вот знакомое место, тут Персик рванулся в лес с лаем, тут они с Ниной Михайловной перебрались через канаву. На дороге никого не было – милицейская машина задерживалась.

– Ну что, Васильич, на место-то пойдем?

Васильич посмотрел на пустую дорогу и согласился. Покойник лежал на полянке, никуда не делся. И хоть лицо его оставалось прикрыто Надеждиным платком, мухи уже кружились над поляной вовсю. Васильич походил вокруг. Посмотрел.

– Да уж, точно покойник. И как вас угораздило?

– Да это все собака!

Увидев опять вблизи мертвого человека, Надежда усовестилась. Она решила выбросить из головы всякие обывательские мысли типа «Какое мое дело!» да «Пусть милиция разбирается, им за это деньги платят!» и как всякий честный гражданин помочь милиции найти убийцу. Дискета лежала дома под подушкой и призывала Надежду выполнить свой долг.

– А что, Васильич, какое у вас в Оредеже главное милицейское начальство?

– Вот капитан Свирбенко и есть самое главное начальство.

– А над ним что – никого нету?

– А вы думали, что у нас в Оредеже генерал отделением командует? – съехидничал Васильич. – Над ним только в Луге районное начальство есть. А вам зачем?

– Да так, спросила просто.

На дороге зашумела машина, и на полянку выбрались капитан Свирбенко и врач, предводительствуемые бабой Маней. Увидев Надежду в непосредственной близости от покойника, капитан заорал на Васильича:

– Сидоров, так твою и разэтак, почему посторонние у трупа?

– Она ж свидетель, – заикнулся было Васильич, но капитан не дал ему и слова сказать:

– Какого дьявола тут ошиваетесь? Свидетели эти натоптали как стадо слонов!

Надежда хотела было сказать, что трава была так сильно вытоптана еще до их прихода, но, взглянув в разъяренное лицо капитана, решила промолчать. Они с бабой Маней отошли в сторонку и стали молча наблюдать. Врач возился с трупом, Васильич ходил по поляне, разглядывая кустики, потом выбрался на дорогу, а оттуда, от машины, явился молодой парень, шофер, и стал фотографировать покойника в разных ракурсах. Как с удовлетворением отметила про себя Надежда, криминалистика в поселке Оредеж не была забыта. Один капитан остался как бы не у дел. Врач вежливо попросил его отойти, и капитан от нечего делать прицепился к свидетелям:

– Ну что, тетки, перетрусили небось, как жмурика встретили? В штаны не наложили?

Вопрос был явно риторический, и Надежда с бабой Маней ничего не ответили.

– Вот что, тетехи, – продолжал капитан, не смущаясь, – сейчас дуйте домой и чтобы в лес больше ни ногой. Завтра Васильич заедет протокол подписать.

– Пойдем уж. – Баба Маня потянула Надежду за рукав.

– Товарищ капитан, – обратилась Надежда к капитанскому затылку.

– Что? – заорал капитан, оборачиваясь. – Еще здесь? А ну живо отсюда, и чтоб я тебя долго искал!

«Все! – подумала Надежда, стиснув зубы. – Вот теперь – все!»

У края поляны она оглянулась. Теперь Свирбенко орал на Васильича.

«Никогда, капитан, ты не станешь майором!» – вспомнились слова песни.

В поле у самой деревни прогуливалась Нина Михайловна с Персиком.

– Ну что там?

– А ничего, – ответила баба Маня и зло добавила: – Милиция, едрена вошь, своя, родная!

Надежда была полностью с ней согласна.