Варяжский десант Горюнов Андрей

В голове у Николая все перемешалось. Ощущение реальности происходящего исчезло; внезапно он ощутил себя в каком-то странном сне, участником нелепой фантасмагории. Хотелось ясности и простоты.

Внезапно он увидел, что стоящий у самой двери, ведущей в кормовую надстройку, смуглый пират медленно достает из-за пояса пистолет, одновременно открывая дверь и прикрываясь ею. Смуглому пирату тоже, наверное, захотелось все упростить…

– Ой, только не шали! – крикнул смуглому Николай и, вскинув «марголина», почти не целясь, отстрелил кончик пера с его шляпы. – А то я стреляю неплохо… – объяснил он, перебив вторым выстрелом перо пополам. – И пистолет у меня не кремневый. В нем сто зарядов, – соврал Аверьянов с целью устрашения, третьим выстрелом выбив из шляпы остаток пера. – На всех на вас хватит!

Этот фокус произвел неизгладимое впечатление на весь пиратский состав: кремневые пистолеты семнадцатого века имели всего один заряд, часто давали осечку, а о подобной точности боя и речи идти не могло: асимметричный кусок свинца, вырвавшись из ствола без нарезки, мог на таком расстоянии отклониться от директрисы на два-три метра.

Невнятно прозвучало какое-то непереводимое междометие, выражавшее, судя по интонации, то ли удивление, то ли угрозу…

«Н-да, – мелькнуло в голове у Аверьянова. – Но дальше-то что? Даже если они и поверили, что у меня сто патронов в обойме, что с того? Кто их остановит от того, чтобы выстрелить в меня? Да вот сейчас, возможно, кто-то уже целится сквозь дырку от сучка в досках кормовой надстройки?»

Он резко переместился, встав так, что обломок реи рухнувшей мачты прикрыл ему грудь.

В ответ на его движение все находившиеся на палубе пираты тоже слегка изменили свои позиции – очень осмысленно, улучшая свое положение. Замерли вновь.

«Если кинутся скопом, одновременно, то меня и сто патронов не спасут… – подумал Коля. – А они могут кинуться. Ребята, сразу видно, опытные. И перед смертью не трепещут».

Он скользнул взглядом по лицам пиратов, по их глазам, настороженно следящим за каждым его движением. Ухо его уловило вдруг отчетливый негромкий плеск. Кто-то из прыгнувших за борт, видно, уже начал подниматься обратно по якорной цепи… Еще две-три минуты, и ребята начнут десантироваться ему в тыл…

«И перед смертью не трепещут… – снова мелькнуло в сознании. – А точно не трепещут? Ведь это зависит от того, какова смерть… На миру и смерть красна, да. Это верно. А на виселице если, тогда как?»

– Ты можешь им показать, что их ждет? – подмигнул Николай поросенку. – Что-то такое шокирующее, натуралистичное?

– То есть как «показать»? – удивился поросенок.

– Как ты мне высадку викингов показывал.

– Зачем?

– Воздействовать на психику: виселица там, застенок – что их ждет?

– Побойся Бога, Аверьянов! Поиск в параллельных мирах, науку использовать в качестве средства запугивания? Никто до этого еще не додумался.

– Я додумался! Ищи, не рассуждай, ищи во всех мирах варианты ужасных смертей этих ребят.

– Нельзя, Николай! Хронодинамику для шантажа использовать… это ж… это же нет слов!

– Слова себе оставь, гони видения. Шантаж здесь ни при чем. Деморализация превосходящих сил противника.

– Кощунственно! Недопустимо!

– А по соплям?! – Аверьянов демонстративно положил палец на кнопку «По соплям» на штрих-кодере.

– Ответственность на тебе! – предупредил поросенок, исчез и тут же материализовался вновь.

– Что?!

– А ничего! – отрезал анимированный интерфейс. – Все они умрут банально. Во всех мирах. Вот так!

– Не может быть! Как ты мог за секунду просмотреть все жизни каждого из них?

– Ну, тоже мне бином Ньютона! – хмыкнул поросенок. – Никто из них не попадет на эшафот. Все умрут просто. От болезни. Причем даже не от чумы или оспы. Что-то вроде простецкого гриппа. Только Одноногий умрет… – поросенок запнулся, – либо от старости, либо от пули в лоб. Нечем мне их напугать. Нечем! Все самое страшное в жизни у них уже было. У всех!

– Плохо. – Аверьянов задумался на секунду. – А попугай?

– Что «попугай»? – удивился поросенок.

– Пока ты возле девок вился, я понял, кто у них тут главный. Попугай! Их икона, надежда, опора и талисман. Как определил? Везде грязь, а какаду – белоснежный. Чистую воду, значит, дают, чтобы купался. И не морскую же, верно? А в море пресную воду давать попугаю плескаться – это нечто! И это раз. А второе и самое важное: смотри – все постоянно держат попугая в поле зрения, следят за ним краем глаза. Что он сделает? Как себя поведет? Он бог для них, пророк «Веселого Роджера», покровитель судна и команды, как талисман, как флаг. Как сын полка, как идол! Без чего не прожить им, как Маше без медведя, как Ленину без броневика! Увидишь: начнет подыхать попугай, сразу все зашевелятся, я уверен. Ищи, как умрет попугай!

– Есть вариант у попугая, – сообщил поросенок секунду спустя. – Его Брашпиль зовут. Я просмотрел несколько версий его жизни. В одном из параллельных миров его ждет грустный финал. – Подлетев к Одноногому, поросенок кивнул попугаю: – Что, образина с крючком-пятачком, триллер посмотрим?

Поросенок впился взглядом в бегающие, ускользающие от прямого контакта бусинки глаз попугая…

Внезапно Брашпиль склонил голову, глаза его подернулись белесой пленкой.

В маленьком птичьем мозгу его покатилось видение, индуцируемое внешним полем, грубо ворвавшимся в серое вещество и скомкавшим все биотоки в плотный, дрожащий, калейдоскопирующий лабиринт фрактальных узоров.

Англия. Дуб на окраине Дартмута, на крутом берегу реки Дарт. Родина Одноногого, куда он возвращается всегда после очередного плавания.

На третьем от земли суку хрипло каркает ворона. Каркает громко, с чувством. Ей, видно, очень нравится каркать по утрам на дубу.

Брашпиль вдруг ощутил себя этой вороной; вся ее сущность мгновенно влилась в него.

От этого ощущения его охватил озноб. Он вдруг осознал, как важно, как это полезно, сидя на дубу, каркать по утрам! Это так помогает, задает уверенность, бодрый тон на весь день!

Карканье по утрам только кажется пустяком, но, если следить за собой, не распускаться, каркать в любую погоду, результат себя долго ждать не заставит. Через неделю-другую вы сами почувствуете некий подъем и прилив, словно скинули с плеч пятилетку как минимум. Да и глаза у вас станут блестеть совсем по-другому, вы сами убедитесь в этом, когда будете пить из лужи в безветренный день.

Без карканья по утрам на дубу вы катитесь вниз, незаметно сначала, – да, это верно, пускай. Заметно вам станет не скоро, потом, когда вы вдруг ощутите, что даже свежую, еще совсем-совсем теплую крысу, которую птичница только что проткнула вилами и добила граблями, вы уже не в силах как следует расклевать. Тюк-тюк ее пару раз в оскаленную мордочку – вот и сыта вроде бы. Нет-нет! Лучше смерть, чем бессилие! Если горячие, свеже-кровавые крысиные кишки в горло не идут – это первый звонок: наступает бальзаковский возраст!

Ворона слегка расправила крылья, усевшись поудобнее, каркнула во всю мочь, а затем замерла на секунду, ежась от утреннего тумана, наползавшего с моря, пряча клюв себе под крыло, чтобы немного глотнуть теплого воздуха.

Внезапно она заметила – далеко, возле таверны, на самой окраине Дартмута, – яркий белый лоскут на траве. Пятно? Или тряпка?

Что это может быть?

Взмахнув пару раз крыльями, ворона сорвалась с ветки дуба и тут же перешла в долгое, затяжное планирование, не спуская глаз с приближающегося пятна.

Ну так и есть!

Брашпиль – попугай одноногого трактирщика, хозяина таверны…

То ли сам сдох, то ли коты его сделали.

Скорее, сдох сам. Одноногий всегда закрывал клетку – какие же коты?! А тут с утра встал Одноногий, смотрит: привет попугаю – расправил коготки. Открыл окно, выбросил дохлятину. А крыса оттащила сюда, от дартмутских собак подальше. Здесь и сожрала.

Рваная шкурка с грязными перьями – вот что осталось от тебя, картавый балабол с кривым шнобелем! Ты не успел понять, на чью мельницу лил воду своего словоблудия, с кем был ты, мастер трескучего цитирования? Где ты теперь, философствующая погремушка, картавое эхо, хриплая шарманка, нагло встревавшая в любой разговор?

Отщелкал, отлетался. Загнул свой хохолок. Не будешь больше гадить на комоде, цитируя Сенеку. Абзац. Песец тебе, попугай. Крышка!

Сжал коготки. Подтянул лапки… Где она теперь, твоя нахальная ирония? Где-где! В Плимуте!

Отхлопал крылышками: общий привет!

А может, все было иначе.

Может быть, Одноногий пошел в паб хлебать эль, посадив тебя на плечо. Ну, пошел, еле ноги передвигает, а ты – на плече. Еле держишься: оба немолоды. Немолоды, сплоховали. Что один, что другой. Одноногий сел в пабе, полная кружка в руке. Ну и расслабился, старче.

А коту долго ль надо? Прыг сзади, дал лапой, и полетел наш красавец тропический в угол. Кот в зубы его и – в окно!

Н-да… Кот выжрал все самое вкусное, стервец. А полевая мышь вычистила всю шкурку изнутри. И хрен что оставила…

Сознание Брашпиля, пропитанное ужасом увиденного, снова приобрело самостоятельность; теперь он уже присутствовал как бы в третьем лице, невидимым бесплотным духом, наблюдателем со стороны.

Внезапно ворона, услышав еле различимое встревоженное воркование, мгновенно, в три прыжка, отскочила за ближайший валун.

Энжела, юная подруга Брашпиля, опустилась рядом с раздрызганными веером пучками перьев, склонила головку над пятном забуревшего от крови обрывка кожицы, проколотого желтыми косточками… Косточками, тщательно расхрустанными чьими-то зубами… Косточками грудной клетки ее ненаглядного.

Энжела, едва устояв на ногах, всплеснула в отчаянии крыльями. Рыдающие пощелкивания осиротевшей попугаихи огласили окрестность.

«Сейчас я тебя успокою, постой!» – решила ворона и, выпрыгнув из-за валуна, ударила Энжелу чуть ниже затылка слегка приоткрытым клювом.

Удар слился с последующим щелчком-хрустом. Позвоночник Энжелы перестал держать голову: два верхних, самых хлипких позвонка мигом были раздавлены клювом вороны, раздроблены в кровавое крошево.

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день, – хмыкнула ворона, выдернув окровавленный клюв из-под затылка Энжелы. – Все, как положено! Попугаи ведь неразлучники, а такая кликуха, она неспроста!

Содрав клювом скальп с Энжелы, она двумя ловкими ударами пробила юной попугаихе черепную коробку и с удовольствием принялась расклевывать самое вкусное – теплые, нежные мозги.

«Глаза потом выклюю, – подумала ворона. – Не улетят».

Через минуту она уже вновь сидела на третьем от земли суку дуба, что стоит в Англии, на окраине Дартмута, на крутом берегу реки Дарт.

…В тот же день, вечером, Одноногий вытряхнул три маленьких яичка из клетки и выбросил их в окно. Он понял, что попугайчики-детки там, внутри лишенных материнского тепла яичек, уже замерзли насмерть, сдохли, откинули копыта, склеили ласты…

Надежды больше нет, ждать далее нечего. Заметив из окна стремительную пробежку крысы вдоль стены дома напротив, Одноногий вышел на улицу и с силой, злобной, слепой, ненавидящей силой, впечатал в землю три яйца, содержащие тела детей Брашпиля и Энжелы, детей, видевших солнце только сквозь скорлупу. Этих толком-то еще не родившихся, а потому и безгрешных детей Одноногий старательно вбил в дорожную грязь каблуком здоровой левой ноги, стоя надежно на трех деревянных опорах – костыле, трости и протезе, – скрипя ими, как бы приговаривая: «Вот тебе, сволочь крысиная, яичница всмятку, вот тебе!»

Вся эта цепь видений пронеслась в мозгу присутствующих, включая и пиратов, привязанных девушек и Аверьянова, за долю секунды слегка омрачив психику каждого: всем стало немного не по себе.

При всей фантастичности видение оказалось весьма убедительным. Каждый узнал в нем, почуял какой-то осколок чего-то своего…

Брашпиль, покачнувшись на плече Одноногого, как-то гортанно булькнул и сначала осел, а потом распластался на плече, свесив крылья на грудь и на спину Одноногого. Ему стало плохо. Голова его, с затянутыми сизой пленочкой глазами, безвольным маятником закачалась вдоль руки.

С распластанным на плече попугаем Одноногий стал выглядеть как адмирал с огромным белым эполетом на левом плече.

– Отыгрался хрен на скрипке, – констатировал поросенок. – Созрел-упал, перо отбросил. Какая гадость эти попугаи! И ведь подумай, Коля, кто-то его ведь целовал в этот пятачок с крючком! Да, что говорить… Бабы! Они же готовы на все, лишь бы свой был, хоть бы и с крючком вместо хрюкала, лишь бы за юбку ее держал, лишь бы с друзьями в корыто с забродившим пойлом не лез, – так ведь, скажи?!

– Скажу, – кивнул Аверьянов, обращаясь к пиратам: – Вы, господа, джентльмены удачи, имеете выбор. Либо выполнить мои скромные требования, либо лечь Одноногому на плечо, вот как этот орел.

Воцарилась тягостная тишина. Только ветерок шелестел в снастях да скрипела от легкой качки сломанная хронотопом передняя мачта.

– Угрожаешь? – хрипло спросил Одноногий.

– Ставлю в известность.

– А что нам будет, если мы выполним твои требования? – Одноногий слегка повел взглядом влево, поверх конвульсирующего на плече попугая в сторону привязанных к мачте девиц.

– Я вас не убью, – пообещал Николай. – Вы останетесь целы-здоровы…

– Убил попугая…

– Я? – удивился Аверьянов. – С чего это вы взяли, что я его убил?

– Я воскрешу его, Одноногий. Я верну тебе попугая, – качнулся всем телом витающий над палубой поросенок. – Другой бы спорил, плевался б, драться лез… Я – нет! Ты делаешь, и я делаю. Выполняете требования – получаете попугая, здорового, полного сил и надежд! А если ты не делаешь, то я вас всех уделаю…

– Говори, – кивнул Одноногий Коле.

Николай указал на испачканные лопаты:

– Сундук, который вы выкопали, ну, или что там у вас, сюда несите, мне… Я посмотрю, чего вы накопали. Это первое.

Четверо пиратов, повинуясь кивку Одноногого, немедленно направились к кормовой надстройке.

– Если вздумаете капризничать или баловаться, у меня разговор короткий. – Николай угрожающе помахал стволом «марголина». – Я в угол озорников не ставлю. Только к стенке.

– В переносном смысле, конечно, – пояснил поросенок.

– Между глаз, в роговое отверстие, – подтвердил Аверьянов. – Ну что замерли-то?! Сундук сюда мигом, козлы морские!

– Горный козел – знаю, – кивнул поросенок и задумался, перечисляя вполголоса: – Морские коньки, морские львы, они же калифорнийские, морские котики, морская корова, она же Стеллерова, морская свинья, ну, конечно, морской черт, морской волк… Но морские козлы или морской верблюд, допустим… – с сомнением протянул он. – Это что-то новое. У тебя Карл Линней в родных не числился, Аверьянов? Товарищ сухопутный капитан?

Николай указал Одноногому на полосы крови на палубе:

– Кто?

– Охотились, – ответил Одноногий слегка удивленно. – Устали от рыбы…

– Понятно. Мясо себе оставьте. Мясо вредно. А кок пусть принесет мне сюда свежие потроха и слитую свежую кровь. Это будет пункт два.

– Дальше? – спросил Одноногий.

– Да вроде все. Больше как будто ничего и не нужно от вас, – пожал плечами Аверьянов. – Сейчас подумаю, вдруг что-нибудь забыл…

Мельком он кинул взгляд на привязанных к мачте Свету и Веру.

– Вот сволочь… – прошипела Вера, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

Светлана, невеста, широко раскрыв от удивления и ужаса глаза, смотрела на него и сквозь него; похоже было, что она стала плохо соображать от пережитого и не успевает вовремя и правильно оценивать происходящие события. В ее затуманенном взоре были бешеный гнев и мольба о помощи – довольно дикое сочетание эмоций.

Они не понимали простейшей вещи: чем более они ценны для Николая с точки зрения пиратов, тем с большей вероятностью их могут использовать в качестве живого щита, прикрытия, а то и убить одну из них с целью устрашения спасателей.

В них говорила всепобеждающая женская обида: на них плевали, ими пренебрегли.

Что может быть страшнее для девиц, для женщин? Угроза группового изнасилования всем пиратсоставом с последующим утоплением – пустяк по сравнению с перспективой быть связанной, привязанной, но после этого и вопреки логике забытой, не раздетой, не избитой и не спасенной – словом, абсолютно – даже извращенным способом! – не востребованной.

Аверьянов скользнул по лицам девушек равнодушным, не замечающим их взглядом и отрицательно покачал головой:

– Пока что-то ничего путного вспомнить не могу. Позже, может быть, вспомню…

Одноногий, да и все остальные пираты выглядели весьма обескураженно: основной, с их точки зрения, предмет переговоров совсем не вызвал интерес у прибывших.

– А девок, значит, не берем? – вкрадчиво поинтересовался Одноногий. – Принцесс-то?

– Да ну к шутам, они заразные, – отмахнулся Аверьянов. – Пусть остаются.

– Я аплодирую тебе, Аверьянов! – От удовольствия поросенок сделал в воздухе бочку, двойной боевой разворот и иммельман. – Ye-es-s-s!!! …Это круто! «Заразные»! Фу, гадость! Да, находка!

Пираты, наиболее близко стоящие к задней мачте, слегка попятились от девушек.

– Верно! – «вспомнил» поросенок. – Мы же сюда их привезли, чтобы подальше, чтоб сжечь живьем. А то чего их одевать-то так было? А как не одевать? Они же жертвы для наших кровожадных богов! Одеть получше, сжечь поярче… Очищение огнем…

Света, открыв было рот, собралась закричать, но вместо этого оглушительно чихнула.

– Будь здорова! – кивнул ей Николай. – Крепко простудилась. Ну ничего! Костер все спишет…

– Погребальный! – подчеркнул поросенок. – Не забывай уточнять.

– Да я из деликатности, – объяснил Аверьянов. – Чтоб лишний раз не напоминать им, не расстраивать. Оп-па! – повернулся он к четверым пиратам, принесшим в этот момент сундучок. – Показывай!

Сундук был невелик, ведра на два по объему.

– Так-так… Ювелирные изделия из желтого металла, бижутерия… Украшения из прозрачных и полупрозрачных ограненных минералов либо веществ неизвестного химического состава, различных цветов… Бусы, состоящие из бусинок шарообразной и эллипсоидной формы, размером от пяти до тридцати пяти миллиметров в диаметре… белого, розового и черного цветов с характерным жемчужным блеском… Пойдет! Вон туда, в люк поставьте. Прекрасно. Так, молодцы! – Николай перевел дух, понимая, что сейчас не тот момент, когда стоит снижать темп и степень давления на потенциального противника, превосходящего его во всем, кроме смекалки и житейского опыта. – Ага! А вот и потроха приехали! Так. Господин кок, слушай мою команду. Потроха делишь примерно пополам и выкидываешь за борт: половину – с правого борта, половину – с левого. Кровь. Что непонятно? Половину кувшина с кровью выливаешь с левого борта, половину – с правого…

Кок, принесший кувшин крови и потроха, завернутые в окровавленную шкуру, как в мешок, испуганно отступил на полшага:

– На кровь акулы придут!

– Я понимаю, – кивнул Аверьянов. – Акулы придут, а там ваши купаются. Все правильно, так и было задумано, ты не волнуйся. Именно! Приступать! Что встал, как памятник?! Не кладбище здесь, не мемориал, здесь бойня сейчас будет!

Кок испуганно оглянулся на своих…

В левом ухе его висела крупная серьга, свидетельствующая, как известно, о том, что кок ходил и успешно прошел опаснейший Магелланов пролив…

Аверьянов, качнув «марголиным», сшиб серьгу выстрелом, не задев пулей уха кока.

– Лей, сказал!

Качаясь, как сомнамбула, кок выкинул половину потрохов и вылил половину принесенного кувшина крови с правого борта, а затем заковылял к левому…

– Вот молодец! – похвалил его Аверьянов. – Да, вот еще что! Девок мне отвяжите от мачты. Мы их все-таки сами сожжем. Да режь веревки! Боишься заразиться – получишь пулю в лоб. Вот то-то! Всем спасибо! Света, Вера… Быстро, девочки, в люк и проходите вглубь, подальше. Здесь скоро пули будут летать. Да что у вас за лица?! Улыбнитесь, милые, – вас снимает скрытая камера! Ну, вот и хорошо. Пора и нам, анимированный интерфейс, выполнить обещанное.

– Не заржавеет! – кивнул поросенок, вонзая взор в безвольно висевшее на плече Одноногого тело умиравшего от горя Брашпиля.

Сознание неожиданно забрезжило в нем, и сквозь туман возвращающейся действительности Брашпиль понял, что видит какой-то совсем другой мир, где солнца и зелени больше, чем невзгод и огорчений, где вода журчит звонко и радостно, а не глухо-бурчаще, как моча в унитазе, где солнце светит не пожелтевшей от алкогольного гепатита луной, а оранжевым теплым светом неразлучных подружек – Веры, Надежды, Любви.

Энжела склонилась к нему, тревожно блестя влажным глазом.

– Не покидай нас, любимый, – дрожащим голосом, подавляя рыдание, курлыкала Энжела. – Ты нужен мне – что стану делать я без тебя в этом пустом и ненужном мне больше мире! Не уходи! Я умру от тоски, если ты вдруг выберешь для себя другой, параллельный мир!

Я этого не переживу! Я уже видела сон, как меня насмерть забила ворона и выклевала мозги, как пух моей теплой груди полевая мышь затырила в землю – себе на гнездо! Ты не представляешь, как это ужасно! Не уходи, мне не жить без тебя; солнце, орехи и фрукты не будут мне в радость, полет потеряет стремительность и упоение свободой!

Кто без тебя будет разбрызгивать плошку с водой на всю комнату, кто, если не ты, будет так мастерски, так смешно хрупать фундук, выплевывая скорлупу на голову спящей кошке?!

Кто наделает дел на макушку бюста Карла Великого, одарив его стекающей по лицу серо-зеленой тюбетейкой съеденного тобой только что шпината? Кто так умело загадит весь верх гардероба, украсив черно-белыми сосульками все дверцы и стенки с боков?

Найди, отыщи, дорогой, в себе силы вернуться в наш мир! Я не хочу потерять тебя!

Посмотри в мечтах на наших будущих детей! Мне предстоит их снести, высидеть, а тебе воспитать, обучить, вырастить!

Я уже вижу их – два мальчика и две девочки!

Ты должен встать, расправить крылья, стать здоровым, готовым к длинной и счастливой жизни!

Ведь без тебя я останусь бездетной – пожалей меня!

А если и появятся в моей жизни другие какаду, подумай, как, пользуясь твоим отсутствием, они ощиплют меня, простодушную! Я беззащитна и наивна, не выживу я без тебя, без твоей любви, без твоей бесконечной заботы!

Кто, если не ты, станет учить меня среди подруг не щелкать клювом?

Ты нужен мне, ты нужен миру! Не падай духом, ты востребован.

Всех надо будить по утрам; кто крикнет нам: «Утррро! Утр-р-ро!», кто? Ведь настоящих, натуральных петухов, кукарекающих на заре, давно уж не хватает: кругом лишь пидоры, а не певцы Авроры!

Вспомни, Брашпиль, как много у нас тупорылых, которые нуждаются в повторении, повторении, повторении старых, проверенных временем, надежных истин, которые все равно до них не доходят!

Вспомни, мой Брашпиль, и о глухих – им тоже нужно повторять сто раз, пока они в тебя ботинком не запустят!

Кто, если не ты, будет повторять им с божественным терпением и упорством одно и то же, одно и то же… Кто, если не ты, способен за вечер сто семьдесят раз пошутить, крикнув кому-нибудь в самое ухо: «Пир-р-раты!!!»

Проснись, мой Брашпиль, дорогой, восстань из мертвых, щелкни клювом!

Пронесшееся вмиг видение оживило Брашпиля.

Покачиваясь, он встал на плече Одноногого, собрал ноги в витую пару и прохрипел, обращаясь к Аверьянову и поросенку:

– Звер-р-ри!

– Попка – дурак! – равнодушно констатировал поросенок.

Внезапно Аверьянов заметил, что пират, висящий на вантах, наводит пистолет.

– Сверху! – крикнул он, отскакивая в сторону.

– А это лишнее! – заметил поросенок и понесся прямо на источник угрозы, на наведенный пистолет.

Грохнул выстрел, пират окутался клубом сизого дыма. Поросенок, влетевший в облако, буквально нанизался своим телом на ствол пистолета и тут же закатился громким, надрывным кашлем, как будто захлебнувшись дымом… Вспыхнувший внутри поросенка эллипсоид Эйри замигал синхронно со звуками кашля, попутно раскалив металлическую окантовку рукояти пистолета до темно-пурпурного свечения.

Вскрикнув, стрелявший отбросил пистолет и, с искаженным от боли лицом, вперился в свою обожженную до мяса ладонь.

– Пописай себе на руку! – громогласно посоветовал поросенок, садясь ему на голову, так, чтобы ухо пирата стало как можно ближе к источнику звука. – Это известное народное средство…

Ухо пирата в ответ задымилось.

Пират, вскинув руки к голове, сорвался с вант.

– А на ухо пописать не сумеешь – попроси друзей, – снова посоветовал поросенок вслед летящему за борт пирату. – Друзья с удовольствием обоссут тебе голову!

– Акулы! – крикнул кто-то.

– Господи, сколько их!

– Боже мой, Грейса пополам перекусила!

– Помоги им, святой Патрик!

– Трап скинь! Трап!

– А где он, трап-то?! Кто последним видел трап?

– А он вообще-то был у нас?!

– Да ты стоишь на нем, дубина эфиопская!

– От Клайда только красное пятно осталось!

– Ужас!

– Господи наш, Христос, Сын Божий!

– Вспомнил…

– Пора! – решил Аверьянов, задраивая люк хронотопа.

Однако он успел увидеть, как один из пиратов, ухитрившийся вскарабкаться по якорной цепи, выхватил у кока из рук большой кухонный нож и, тут же воткнув его коку в живот, захохотал:

– А вот и тебе акула, да?!

«Вот странно, – мелькнуло в голове у Аверьянова. – Пираты. Отпетые разбойники, убийцы. За душой – ну абсолютно ничего святого. Душа черна, как ночь, грехов на сердце на три вечных срока в аду потянет, а вот купились же на попугая! Как дети. Как малыши, чистые души: „птичку жалко“. Я точно вычислил: весь экипаж все лучшее, что было у них за душой, поместил в этого Брашпиля. Для них он бог, тотем и вместе с тем единственный их коллективный ребенок, воплощение самого святого, свет в их общем окошке. Человеческий фактор!»

Как же все-таки правильно сказал Антуан де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили»!

…Как позже выяснилось, акулам удалось сожрать двенадцать головорезов. Они их сожрали живьем, но после этого ни в каком ответе не были.

Акулы никого не приручали и, значит, ни за что не отвечали.

– Колоссально! Такая сцена! – Теща и свекровь повисли на Аверьянове, выходящем из хронотопа, почти не обращая внимания на спасенных Веру и Свету.

– Натуральная кровь! Акулы – как живые! Такая анимация! Такие куклы! Человек десять они схрумкали, мы считали. Вы – гений! Мы наблюдали за всем, глаз не отрывая, с самого начала. Признаюсь честно, я очень давно так не волновалась! Сюжет захватывает, вам удалось привлечь и удержать внимание!

– Каскадеры прекрасно выполнили синхронный прыжок за борт, да и бой – вы отсюда гляньте – на палубе предельно натуралистичен.

Аверьянов кинул взгляд в сторону барка. Там дым висел коромыслом.

Кто-то из пиратов, встревоженный возникшей проблемой с приготовлением пищи и будучи удручен беспричинным убийством кока, происшедшим исключительно под воздействием необузданного порыва, разбил голову убийце кока, разбил в брызги-дребезги, выстрелив в нее в упор из допотопного мушкета, использовав в качестве пули тяжелую и крупную серьгу, отстреленную у кока несколькими минутами ранее Аверьяновым.

Трое пиратов, вылезшие из трюма уже к шапочному разбору, припозднившись, видимо, из-за ярко выраженного абстинентного синдрома, ощутили дискомфорт от немыслимой щедрости Одноногого, имевшей следствием исчезновение сундука с драгоценностями.

Однако, попытавшись нарушить пятую заповедь, гласящую, как известно, «не убий», они опять проваландались лишние полсекунды, в результате чего сами залетели под ту же пятую статью, которую охрана Одноногого успела нарушить раньше их, проколов недовольных шпагами. Не останавливаясь на достигнутом, охрана произвела затем каждому нападавшему контрольное перерубание горла до позвоночника. Это было выполнено мгновенно, самыми концами шпаг, с лихим свистящим звуком, отдаленно напоминавшим резкий и глубокий выдох.

Даже издалека ощущались профессионализм, живость и заразительный задор в работе телохранителей Одноногого: ребята шпагами владели хоть куда.

Брашпиль тревожно заклекотал, взмывая на ванты.

– Наконец-то и наши по-настоящему кино снимать научились!

– Вдобавок еще – с первого дубля!

– В нашем кино, со скрытой камерой, второго дубля не бывает, – объяснил Аверьянов.

– Я буду писать о вас! – пообещала теща. – Я шеф-редактор журнала «Овцеводство»…

– Спасибо.

– Нет, вы не думайте, это специальный журнал, распространяется по подписке в высших эшелонах власти. Так управлять народом, своей командой…

– Это не моя команда, – отмахнулся Николай.

– Тем более! Тогда это дар свыше! Этому нельзя научить. Значит, вы колдун, вы приметы знаете…

– Знаю, – согласился Коля. – Перелом руки – это к гипсу, а газовый пистолет – к слезам…

Свекровь, подхватив невестку под руку, отвлекла ее в сторону:

– Что там случилось, Светочка? На тебе лица нет… – Голос свекрови был тих и настойчив. – Тебе нагрубили там, деточка, да? Или сказали, что ты им не подходишь на съемки, а все, за что мы тут все страдаем, – фотопроба? Или что-то в этом духе. Я угадала?

– Я даже не знаю. Как вам сказать…

– Тогда скажи, как есть. Ведь у тебя такое лицо… Я правду говорю, не комплимент, – с лица, как говорится, не воду пить, но в лице, с которого не то что пить, а даже деньги получать противно… Ты уверена, что ты поняла, что я хотела сказать, но деликатно промолчала? Если у тебя такое лицо, извини меня, с которым рядом на поле, прости меня, деточка, какать не сядешь… Почему я не слышу хамства в ответ?! Что с тобой происходит, милая?!

– Это настоящие пираты, Софья Соломоновна, – зашептала Света. – Это не кино. Не знаю, как объяснить, но это все взаправду, понимаете?