Райский сад дьявола Вайнер Георгий

33. Нью-Йорк. Полис Плаза, 1. Стивен Полк

Сегодня боевым коллегам Стивена Полка, людям бесстрашным и беззаветным — им авансом уже установили бронзовый памятник в вестибюле управления, — было не до него.

Утром неподалеку от музея Клойстер поймали серийного убийцу и насильника, натурализованного араба Ибрагима Абу Нассири.

Поймали в общем-то случайно, и сейчас задачей всей полицейской братии было — для начальства и всех медиа-шакалов — превращение счастливого случая в результат спланированной хитроумной розыскной операции, завершившейся геройским захватом маньяка. Этот отвратительный урод уже сильно наследил в северо-западных штатах, а последние два года терроризировал Бронкс и Верхний Манхэттен.

Полк подумал, что сейчас полицейские походили на охотников после удачного загона. Они были радостно возбуждены, врали и хвастались напропалую и, потирая руки, готовились все вместе зажарить на костре правосудия тощую задницу араба-убийцы.

Конолли сидел в своем углу и медленно ел из большой пластиковой коробки суши, доставленные из японского ресторана. Он аккуратно накладывал на суши деревянными палочками розовые лепестки джинджера и обмазывал горчицей васаби, пронзительно-зеленой и едкой, как медный купорос. Он помахал Полку рукой:

— Присоединяйся, будь гостем…

Полк уселся рядом, ловко выудил из коробки рисовую котлетку с лососиной.

На экране телевизора знаменитая ведущая Опра, похожая на немолодого нежного ротвейлера, в своем ток-шоу скорбела о бедных. Самая богатая негритянка Америки обсуждала со своими гостями — нищими придурками — очередное безобразие властей и царящий судебный произвол. Мол, запретили неимущему афро-американцу выставить на Интернете объявление о продаже души. Опра спрашивала мнение своих собеседников о решении судьи: если души нет, то это, мол, электронное жульничество, обман потребителей. А если душа есть, то по закону запрещается продавать части тела. Вопрос — как быть небогатому черному гражданину, права которого очевидно попираются?

— Действительно, как быть? — спросил Полка Конолли. Полк подцепил палочкой еще суши с макрелью, с удовольствием набил полный рот и сказал:

— У меня есть человек, который решил эту проблему явочно…

— Кто это? — поинтересовался Конолли.

— Да ты его тоже знаешь… Сэм Лаксман по кличке Дрист. Давай спросим, как он себя чувствует после этой операции…

Конолли показал глазами Полку на Джордана. Тот вовсю административно торжествовал. Склонившись над убийцей Ибрагимом Абу Нассири, он грозно тыкал ему в нюх пальцем, как пистолетом. Полк не удержался, чтобы не вложить свои два цента в пиршество правосудия:

— Джордан, скажи ему, что семь городов спорили о родине Гомера. Из-за Ибрагима семь штатов будут спорить, кто из них спечет его на электрическом стуле…

Джордану явно понравилась эта идея. Перестав грозно размахивать пальцем перед мордой маньяка, Джордан спросил его почти ласково:

— Слушай, ты любишь шишкебаб?..

Нассири испуганно кивнул головой. Он был сизо-серого цвета, в пепельной щетине.

— Прекрасно! — обрадовался Джордан. — Тогда тебе наверняка понравится твой запах на электрическом стуле…

Араб завизжал:

— Клянусь смертью! Клянусь…

— Чьей смертью ты клянешься, гадина? — зарычал Джордан, выкатив на него наливные сизые сливы припухших глаз.

Убийца по-крысиному пронзительно и тонко взвизгнул и сомлел. Упал со стула в обморок. Джордан наклонился над ним, закатил ему веко, потом сплюнул, махнул рукой и подошел к Полку:

— Обосрался, скотина…

Полк усмехнулся:

— Послушай, Джордан, прокурору Моргентау наверняка не понравятся твои методы работы…

Джордан вздохнул:

— О, если бы ты знал, как они мне самому не нравятся! Проблема в том, что законы придумывают одни, а выполнять их поручают другим…

— Какой ты диссидент, оказывается, — засмеялся Полк.

— Я не диссидент, — сразу открестился Джордан. — Я — коп, работающий на земле… И хорошо знаю, что пару лет назад кокаиновый картель Кали велел ликвидировать мелких уголовников, подхватчиков и всякую криминальную шушеру, болтающуюся под ногами. Киллеры перебили около двух тысяч за месяц… И в Колумбии на улицах наступил рай…

— Может быть, обратиться к ним за техническим содействием? — спросил Полк.

— Я бы не возражал. Только навряд ли мое начальство согласится… — хмыкнул Джордан и пошел в свою отгороженную стеклянную конуру.

А Полк направился к выделенному ему большому пустому столу, около которого сиротливо дожидался Драпкин.

— Как дела? — похлопал Стив его по плечу.

Драпкин покрутил птичьей сухой головой и заметил печально:

— Учу английский язык… Самое время…

— Прекрасно! Выучить еще один язык никогда не поздно. Немного терпения — и все в порядке…

— По-моему, в английском слова «пациент» и «терпение» однокоренные… К ним хорошо было бы присоединить и слово «арестант»…

Полк смотрел на него сочувственно:

— Мне не хочется, чтобы вы считали себя арестантом. Я решил отпустить вас домой…

— Домой? — удивился Драпкин. — Я был уверен, что вы меня отправите в эмиграционную тюрьму и оттуда на депортацию…

— Я хочу поддержать ваше ходатайство перед властями о натурализации в Штатах… Боюсь, на родине вас ждут не очень веселые перспективы.

— О! Это уж точно! Правда, веселые перспективы меня не ждут нигде. Но я вам очень благодарен. — Драпкин подумал и спросил: — А что будет с Эммой?

— А у Эммы большие проблемы. Скорее всего ее депортируют в Россию, — сказал Полк. Он был уверен, что Драпкин должен испытать чувство какого-то злого удовлетворения — за то поругание, которому его подвергла здесь эта бойкая баба.

Из своей застекленной начальнической конуры вынырнул Джордан — он продолжал непрерывно разговаривать по телефону, видимо, рапортовал всему начальству. Подошел к Ибрагиму Нассири, которого уже привели в чувство и усадили на стул, и доверительно сообщил:

— Ну ладно, хватит дурковать! Ты арестован, и в соответствии с законом Миранды я объявляю тебе твои права. — И сразу же официально возгласил: — Вы имеете право хранить молчание… Все, что вы скажете, может быть употреблено против вас в суде в качестве доказательства. Вы имеете право посоветоваться с адвокатом, прежде чем мы начнем задавать вам какие бы то ни было вопросы, а также он может присутствовать на вашем допросе. Если у вас нет средств, чтобы нанять адвоката, то таковой будет назначен вам, прежде чем начнется допрос, если вы этого пожелаете. Даже если вы теперь решитесь отвечать на вопросы без присутствия адвоката, вы продолжаете иметь право перестать отвечать в любое время. Вы также имеете право перестать отвечать на любой вопрос до тех пор, пока не посоветуетесь с адвокатом… Ты грамоту знаешь? — зловеще закончил Джордан. — Тогда распишись вот здесь…

И твердо ткнул пальцем — уже не и нос Ибрагиму, а в протокол.

Драпкин, внимательно прислушивающийся к речи Джордана, сказал:

— Все-таки я думаю, что этот Миранда был очень гуманный человек…

Полк от души захохотал:

— Наверняка! Эрнесто Артуро Миранда, мексиканский нелегал, в двадцать три года был осужден как воришка, грабитель и насильник. Наши стряпчие судились пять лет во всех инстанциях, пока в Верховном суде не доказали, что он был арестован незаконно. Вот тогда и возник закон «Миранда против штата Аризона»…

Драпкин слушал Полка с огромным интересом, потом развел руками:

— Все-таки здесь довольно странная страна…

— Что делать? Так живем, нам нравится. — Полк пожал плечами. — Конечно, наша страна — совсем не рай… Но из того, что придумали людишки для совместного проживания, — это наилучший вариант…

— Может быть, — кивнул Драпкин. — Но для этого как минимум здесь бы надо было родиться… Чертополох, пересаженный в оранжерею, не даст райских яблочек… Вырастет махровый пышный бурьян…

— Вы, Драпкин, пессимист… — усмехнулся Полк. — Ладно, вы пока лишнего по Брайтону не болтайтесь. Устройте себе что-нибудь вроде домашнего санатория… Я вам через пару дней позвоню, вы мне еще понадобитесь…

Драпкин встал. Его правая рука подергивалась в нерешительности, он явно не знал, можно ли протянуть руку для рукопожатия — или же это будет с его стороны фамильярностью.

Полк взял его вялую ладонь, крепко сжал и сказал:

— Я вам желаю счастья…

— Спасибо, — вздохнул Драпкин. — У меня к вам остался вопрос…

— Слушаю, — нахмурился Полк.

— Если власти решат депортировать Эмму, то, наверное, все-таки мне лучше ехать с ней… Я бы ей мог чем-то там помочь…

— Русские говорят: вольному — воля…

Полк подозвал слоняющегося без дела офицера, велел проводить Драпкина на выход и записать его в регистрационный журнал. А сам отправился в коридор и налил из поильной машины коричневой горячей бурды, которую все единогласно договорились называть кофе. Вопрос привычки. Полк, вообще-то говоря, ненавидел этот напиток, но, как и другие миллионы кофеманов, уже не мог без него обходиться. Сколько выпивалось за день этого мерзкого пойла — не подсчитать. К вечеру во рту бушевала кислятина, и, медленно разгораясь, вспыхивала пылающая едким пламенем изжога. Но отказаться от этой гадости не мог — с утра без трех-четырех стаканчиков бурой мутной жижи мозги не шевелились.

Полк уселся снова за свой стол и со спокойной совестью достал из кармана конверт — письмо от отца. Выходя из дома, он встретил в подъезде почтальона, который еще не успел положить в ящик почту — пухлую кучу рекламной макулатуры и конверт со слюдяным окошечком. Письмо отобрал, а макулатуру засунул почтарю обратно в сумку — выкинь, друг, по дороге!

Полк боялся опоздать в управление, еще не предвидя, что копам предстоит их уголовный праздник ловитвы и им будет не до него. Полк уже понял, что сегодня от них никакой помощи не добьешься, поэтому с чашкой бурда-кофе уселся за стол и с удовольствием вскрыл конверт. В окошечке аккуратным круглым почерком был вписан адрес, отец так и не научился, а скорее всего не захотел научиться пользовать компьютер. Он работает всегда на старой пишущей машинке «Смит-Корона», но письма пишет собственноручно.

«Старшему специальному эмоционалу Нью-Йоркского отделения ФБР Стивену Полку».

Полк смотрел на страницу, заполненную ровными, будто рисованными строками, и перед ним стояло худое лицо отца, коричневое, с жесткими морщинами, с вислыми седыми усами, как у Марка Твена.

«Сынок!

Прочитал твое письмо и долго смеялся. Оказывается, мы с разрывом в сорок лет одновременно переживаем кризис возраста. Ты — кризис зрелого возраста, а я, видимо, перезрелого. Со мной все понятно — дыхание старости. Что касается тебя, то ты переживаешь кризис, который является важным эпизодом в развитии думающего и совестливого человека. Тот, кто не пережил этот кризис, остается животным.

Наверное, человек следует своему предназначению, которое проявляется еще в детстве. Мы с мамой смеялись четверть века назад, когда ты привязался к нам с вопросом: «Как удается запихнуть в бутылку большой толстый огурец?» Ты увидел на Кейп-Коде сувенир. Квадратная прозрачная бутылка из-под джина «Бифитер» была запечатана, а внутри был большущий зеленый огурец. Я не мог разгадать этой хитрости, и мама не могла, и никто из наших знакомых не мог тебе объяснить.

Тебе было лет семь, и ты не давал житья никому, пока первым сам не сообразил: пустые бутылки раскладывают на грядке и заводят внутрь росток с завязью. И вырастает огурец внутри бутылки. Думаю, что этот смешной фокус относится и к многим людям — они родились и выросли в бутылке, не догадываясь, что этот прозрачный стеклянный объем — не мир, не свобода, не большая жизнь, а сытое постылое бытие в тепле и защищенности неволи.

Я ни в коей мере не хотел бы ни порицать твою жизнь, ни восхищаться ею. Ты сам избрал свой жизненный путь. Ты хотел, уже став взрослым, угадывать, как огурцы попадают в бутылки. Человек должен проживать свою собственную жизнь, даже если она иногда кажется со стороны безумием. Известно, что епископ Райт, недовольный глупыми затеями своих взрослых сыновей, прислал им письмо:

«Оставьте это, дети, никогда человек не будет летать, ибо это удел ангелов». На другой день братья впервые в человеческой истории взлетели на своем самолете — их звали Уилбур и Орвелл Райт.

Я очень хотел, чтобы ты всю жизнь был свободен, чтобы ты всегда хотел летать. Целую тебя. Будь счастлив».

Полк аккуратно сложил письмо, спрятал в карман. Надо написать несколько строк отцу.

Отец бы наверняка понял, подумал Полк, почему меня так занимает судьба Драпкина, который вырос и прожил целую жизнь в закупоренной бутылке. Потом судьба сорвала ее с каменистой грядки и швырнула через океан, где она вдребезги разлетелась от удара о брайтонскую мостовую. И выполз этот несчастный на волю, оказавшуюся вдруг рабством.

Но ничего не написал, потому что к нему подошел Конолли:

— Ну, какие будут указания?

— Какие тут указания? Нам нужно обязательно найти Бастаняна, — неопределенно сказал Полк.

Он не хотел говорить Конолли, что от Дриста узнал — через Бастаняна новые русские заранее заказывают ценные полотна. Их крадут в России и по всей Европе, и, пройдя через цепкие ручки Бастаняна, они исчезают в банковских сейфах. Их собирают не для того, чтобы выставлять, хвастаться, гордиться, — это просто надежное капиталовложение.

— А что ты так уперся в Бастаняна? — спросил Конолли.

— Я думаю, что Бастанян — важнейшее звено, соединяющее воров и заказчиков.

Конолли резонно заметил:

— Можно допустить, что он не знаком с ворами…

— Но заказчиков знает обязательно. Они для нас сейчас важнее воров.

— А что с этим Лаксманом? — спросил Конолли.

— Не знаю. Надо подумать, как его использовать… — Полк снова промолчал и не сказал, что послал Дриста выяснить через все его грязные связишки на Брайтоне, как весь антиквариат и полотна могут попадать сюда. Или кто еще может работать на Бастаняна.

«БОЛЕЕ ЖЕСТОКИ И АГРЕССИВНЫ…»

Полицейская организация «Европол» заявила, что главной угрозой для безопасности граждан стран Европейского союза сейчас становится деятельность организованных преступных групп из Восточной Европы и бывшего СССР.

Директор «Европола» Юрген Шторбек отметил, что большую часть организованных преступных групп в Западной Европе ныне составляют выходцы из бывшего Советского Союза и восточноевропейских стран. В качестве примера он указал на так называемые районы красных фонарей в крупных западноевропейских городах. Еще десять лет назад большинство проституток там были выходцами из Азии и стран Карибского бассейна, а сами бордели находились под контролем местных преступных групп, а также выходцев из Южной Италии и Югославии. Теперь их вытеснили русские и другие восточноевропейцы.

По словам Шторбека, преступники из стран бывшего советского блока «более жестокие и более агрессивные». Они успешно освоили такую форму криминальной деятельности, как компьютерная преступность, а также традиционное вымогательство, торговлю наркотиками, крадеными автомобилями, «отмывание» денег и нелегальную переброску в страны ЕС иммигрантов из других государств.

Хенрик ван Хейден. Гаага

34. Москва. Клуб «Евразия». Джангиров. Толковище

— Тебя, дядечка дорогой, давно пора ставить на правеж!.. — хрипло выкрикнул Нарик.

Было видно, как он истерикует, надрачивает себя и заводит — так было легче прорвать последний хлипкий шлюз в половодье беспредельного поведения. Этот шлюз возводился веками — почтение к старшему, святость родной крови, благодарность за прошлое не позволяли ни при каких обстоятельствах дать волю гневу, затопить злобе и зависти ощущение одной семьи, особого клана, единого народа.

Сейчас сквозь эту ветхую плотину, изъеденную временем, нравами и жуткими соблазнами, уже открыто сочились желтая ненависть, яростная злоба, гнойная желчь.

А Джангиров молча смотрел на него.

— Ты пальцем не пошевелил, чтобы спасти моего брата! — орал Нарик. — Тебе его кровь кажется сладкой…

С утра Нарик уже раза три шоханулся, и от этого он был в высоком приходе, и собственная наглость казалась ему бесстрашием, а четверо нетерпеливо-злобно переминающихся за спиной бойцов давали ощущение силы и надежности.

— Молодец, Нарик! — негромко похлопал в ладоши Швец, лениво усевшийся на бильярдный стол. — Хорошо, пацан, разговариваешь…

Нарик резко повернулся к нему:

— А ты, пес, вообще помалкивай! Не твое собачье дело вмешиваться, когда люди разбираются!..

Швец улыбался, глядя на вопящего Нарика. Из глубоких глазниц неярко светили мягкие, добрые глаза размером с копейку. Или с донышко пистолетной гильзы.

Джангиров скосил взгляд на Швеца, негромко ровно сказал:

— Не обращай внимания… Это не он кричит… Это наркота из него вопит…

Непонятно — то ли Джангиров задумал так с самого начала, то ли случайно получилось, но из-за расстановки людей в бильярдной напор и угрозы Нарика не казались страшными. Дело в том, что Нарик и четверо его смуглых бандюганов — стояли. Ну просто не было кресел в этой части зала! Джангиров сидел на своем высоком стульчике, привалившись спиной к стойке бара, и в такой позиции выглядел вполне внушительно. Дополнительные полметра, дарованные мебелью, снимали ощущение от его внешности, как о ярком представителе высших насекомых: тяжелая головогрудь на плотненьком брюшке-жопе — и сразу коротенькие ножки, будто впопыхах подвязанные к этому кое-как собранному корпусу. Швец полулежал на бильярдном столе — впереди, чуть справа. За Джангировым лениво маячил Десант, равнодушно-медлительный, будто сонный. Так дремлют кобры. А вообще-то Десант мог бы вполне сойти за отдыхающего в пересменке бартендера, если бы не держал в руках вместо коктейльного шейкера штурмовое ружье Моссберга.

Так и разбирались — Джангиров сидя, а Нарик и его клевреты — стоя. И Нарик боялся, что от этого его угрозы могут выглядеть туфтой и «терка» получится безрезультатной.

К нему подсунулся смазливый быстрый парень с острыми чертовыми ушками и красным шрамом через все лицо, от угла рта до уха.

— А что с твоими деньгами, Нарик-джан? — громким горестным фальцетом воскликнул он.

— С деньгами? Скрысятничал мой дядя деньги!.. Отцовское наследство! Мои и брата деньги!..

Джангиров сморщился, как от колики.

— Подавись ими! — орал Нарик. — Мы тебе подарим длинный полированный ящик с шелковой обивкой… Положишь их туда вместе с собой! Хотя тебе не нужен длинный гроб, тебя можно хоронить в старом чемодане…

О! Вот это было сильное заявление! Десант за стойкой клацнул затвором, Швец перекатился по столу на живот и пришел в «позицию № 3 — стрельба лежа», нариковская хива мгновенно выхватила пистолеты. Джангир поднял руку, стало слышно, как по-мушиному назойливо гудит трансформатор люминесцентной лампы.

— Мао Цзэдун сказал, что все несчастья мы навлекаем на себя, открывая свой рот… — разомкнул Джангир бескровные тонкие губы. — Чего ты хочешь, сынок?

— Я хочу, чтобы ты спас Ахата, моего брата! — сказал затухающим голосом Нарик, понт уходил из него, нужна была срочно доза, ему позарез нужно было сейчас ширнуться беленой, и парень с чертовыми ушками протянул ему две таблетки «экстази». Нарик сглотнул их, не запивая, вздохнул, как пловец, и снова заорал: — Твоего племянника! Сына твоей сестры! Кровь родную!.. Если эти слова еще чего-нибудь значат! Ты всегда врал и хвастался, что ты криминалиссимус! Что ты в Кремле ногами двери отворяешь!.. Так спаси брата!.. Иначе я тебя из автомата на ломти нарежу!..

Джангир с горечью и отвращением смотрел, как на кончике носа Нарика дрожит наркоманская сопля — организм плакал ядом.

Остроухий черт со шрамом встрял без разрешения:

— И деньги!

— О деньгах я и не упоминаю! — заревел Нарик. — Деньги ты мне должен — отдай… Я — вор в законе, и за меня вся масть будет мазу держать… Мне западло с крысятника долг не взять…

Швец громко засмеялся:

— Нарик, блатные говорят, что кого в зоне короновали, у того венец золотой. А кто на воле покупал, у того — жестяной…

Джангир жестом оборвал его и спокойно спросил:

— Сколько же я тебе, сынок, должен?

Нарик не успел ответить, как черт с ушами выскочил:

— Копейка в копейку — один миллион двести тысяч баксов…

Джангир не удержался, переспросил:

— Это по какому же расчету?

— По семейному… Тех денег, что тебе отец дал на сохранение… таксомоторный парк можно было купить… Понятно?

— Понятно… — смирно кивнул Джангиров, молчал, о чем-то думал. — Шальные, больные времена…

Нарику показалось, что Джангир в уме считает деньги.

— Ты мне рога не мочи! И не вздумай торговаться со мной… — презрительно сказал Нарик. — Я не успел тебе сказать, что мы тут по случаю прихватили твоего соленого америкашку, армяшку с Авлабара…

— Зачем это тебе? — спросил Джангиров.

— Мне он ни за чем — он тебе очень нужен… поэтому, клянусь Всевышним, он ни на один час не переживет моего брата… Если ты не спасешь Ахата, знай это твердо…

Черт со шрамом радостно заулыбался:

— Сам его исполню…

— Слушай, тебя, кажись, кличут Мамочкой? — неожиданно подал голос Швец. — Наслышан я о тебе…

— Добрая слава не лежит, а бежит, — весело осклабился, задвигал по щеке красным шрамом Мамочка.

— Ну да! — согласился Швец и показал на его шрам на морде. — Вижу, что за славу твою тебе уже пасть рвали… А я справедливость люблю… Как только шеф дозволит, я тебе обязательно порву пасть с другой стороны… Перед смертью… Знаешь, как Христос вам заповедовал: если тебе порвали пасть слева — подставь правую…

Мамочка не успел ответить, потому что Джангиров сказал:

— Ты, Нарик, слышал у нас дома слово «еттим»… Несчастный урод, сирота людская… И наши отцы нас предупреждали: главная радость в жизни еттима — дождаться часа, когда можно плюнуть в лицо благодетелю…

— Спасибо тебе, благодетель мой, — шутовски поклонился Нарик. — И ты запомни: кровью красны платежи…

Джангиров так же горестно-серьезно, не обращая внимания на слова племянника, сказал:

— Все, что я сделал для вас с братом, ты уже забыл. Глупо напоминать… Но я сделаю тебе сейчас самое большое благодеяние… Ты уйдешь отсюда живым. Больше мы никогда не увидимся… Если ты еще раз попадешься мне на дороге, я велю тебя убить…

35. Вена. Хэнк и его команда

Рудди Кастль позвонил в половине седьмого утра. Из пучины тяжелого пьяного сна Хэнк всплыл мгновенно, как водолаз, которому подрезали воздушный шланг.

Дело в том, что Хэнк всегда расселял свою команду в разных гостиницах — из предосторожности, на всякий случай. Утренний контрольный обзвон происходил в девять — Лоренцо набирал номер Магды, та звонила Рудди, который отзванивал шефу. В девять! А не спозаранку!

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет! С нами все в порядке, — поспешил успокоить Рудди. — Ты телевизор не смотрел?

— Когда? Ночью? — разозлился Хэнк. — Я и днем эту гадость не смотрю!

— Зря, — сказал Рудди.

Все знали, что Хэнк Андерсон ненавидит телевизор. Экран — дверца в отвратительный ему мир. Нажал кнопочку, и в твой дом, в твое укрытие врываются толпами, как в последний вагон, вопящие негры, грязные жиды-каики, вонючие латиносы с их опереточными страстями, въедаются в мозг рекламные клипы с корыстной чепухой, стреляют на ненастоящих, понарошечных войнах, трясут бетонными харями политики. Виртуальный далекий мерзкий мир превращается в реальное жизненное дно.

— Короче! Ты чего хочешь? — спросил Хэнк.

— Передают, что в Оклахоме бойцы взорвали правительственный билдинг… Положили тьму людей… Ты ничего не знаешь?

— Нет, — сказал Хэнк и окончательно проснулся. Посмотрел направо — рядом с ним беспробудно дремала пьяная девчушка. Хэнк с отвращением смотрел на нее. В серых предрассветных сумерках у девки было острое лицо зарезанной курицы. Как она попала сюда? Как ее зовут? Где подобрал?

Все покрыто сизым туманом тошнотного похмельного пробуждения.

— Алло, ты меня слушаешь? — забеспокоился Рудди.

— Слушаю… Противно, но слушаю…

Рудди осторожно спросил:

— Ты ничего про это не знаешь?

— Нет! Не знаю. Это не наши…

— Я вот что думаю… — начал было Рудди.

— Поменьше думай — позже состаришься, — строго указал Хэнк.

— Ага, — согласился сразу Рудди. — Может, позже умрем. Какие указания?

— Гоните ко мне в отель… Все… Будем завтракать и думать.

Хэнк положил трубку, опустил голову на подушку, закрыл глаза. Подумал, что эти шустрики в Оклахоме его обогнали. Или сделали фальстарт. Во всяком случае, сейчас это было крайне неуместно. Он повернулся к девице, сопевшей аденоидными ноздрями. Потолкал брезгливо в плечо, потом тряхнул сильнее, дождался, пока она затрепетала нежными куриными перепонками век.

— Все, подруга, сеанс окончен… Вставай, пора домой… Мама заждалась…