Райский сад дьявола Вайнер Георгий
— Фира, сердце мое, ты думаешь что там не стоит взвод вайзосов?
— В унитаз, — шепнула Фира под грохот ударов в дверь.
— На это у них шариков хватит — посмотреть, чем мы какаем, — пожал плечами Семен. — Нет, кажется, на этот раз я попал…
«…И за грех, который мы совершили пред Тобою не праведным судом;
За грех, который мы совершили пред Тобою злым умыслом против ближнего;
И за грех, который мы совершили пред Тобою беспричинной ненавистью;
И за грех, который мы совершили пред Тобою упрямством;
За грех, который мы совершили пред Тобою, спеша творить зло;
За грех, который мы совершили пред Тобою ложной клятвой;
За грех, который мы совершили пред тобою присвоением чужого;
Изо грех, который мы совершили пред Тобою смятением сердечным.
И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас…»
…Полуодетый Монька, собиравшийся в школу, вскочил с дивана, на котором все это время сидел парализованно, схватил со стола кулек с брюликами и стал ссыпать их в свои детские школьные ботинки, потом натянул башмаки рывком, с мукой завязал шнурки и скомандовал матери:
— Отпирай мусорам…
Шесть часов шел обыск. Монька сидел на своем незастеленном диване, по команде ментов вставал, переходил в другую комнату, усаживался за стол, его снова сгоняли куда-нибудь, он канючил гугниво:
— Я школу из-за вас прогуливаю… Обыщите и отпустите… Конец четверти — меня по немецкому не аттестуют…
Немолодой, серо-небритый мусор сказал, покачав головой:
— На кой тебе, сынок, школа… У тебя дома, считай, академия…
Мент с пыльным от усталости лицом обшарил его карманы, заглянул в портфель, помял пальто пальцами, подтолкнул легонько в спину:
— Ступай…
Моньке в ту пору было одиннадцать лет, но он уже хорошо знал, что такое «наружка», и, опасаясь «хвоста» за собой, пошел, хромая, в школу, и каждое движение причиняло страшную боль. Просидел два урока в школе, пока приятель Перчик не сказал:
— Слушай, у тебя же из ботинка кровь капает…
Как в бреду, в полубезумии ехал на одиннадцатом трамвае на Ланжерон, где жил старый отцовский друган Ларик Клигач. Дошел до его дома, ввалился в квартиру и упал без сознания.
Ступни ног превратились в месиво, и врачам починить их совсем так никогда и не удалось. Ходил хромая, неуверенно, раскачиваясь с боку на бок, как пожилая утка. Потом к нему пришла большая воровская слава и общий авторитет, но пока не получил в двадцать три года воровской венец и имя Моньки Веселого, звали его кое-где колченогим. Правда, всегда за спиной и очень потихоньку.
«…И за грехи, за которые мы подлежим побиению за непокорность;
И за грехи, за которые мы подлежим истреблению и бездетности;
И за грехи, за которые мы подлежим умерщвлению от руки Небес;
И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас…»
Монька неспешно сошел с гранитных ступеней парадного входа в синагогу, задумавшись, остановился на тротуаре. Толпа евреев с молитвенниками и златоткаными сумочками для талеса почтительно обтекала его, поздравляла с праздником, благодарила, желала счастья в новом году, заглядывала в глаза и приятно улыбалась добродею и благотворителю — в прошлом месяце Монька пожертвовал в общину миллион шиллингов. Но пожать руку или обнять не довелось никому — четверо телохранителей высекали в плотной людской толчее квадрат неприступности и простора для Моньки, а для себя охраняли свободную дистанцию для рывка, если бы кому-то пришла в голову дурацкая мысль опасно пошалить.
Помощник Паша Васенко, распахнув дверь долгого, как пульмановский вагон, «мерседеса», сделал приглашающее движение ладошкой:
— Поехали, босс, поехали… Делу время, а молитве час…
Монька откинулся на просторном прохладном сиденье, коротко ойкнул — не то вздохнул, не то застонал: покалеченные ступни протяжно и пронзительно выли от боли.
— Поздравляю вас, Эммануил Семеныч, — с большой душевностью, теплотой и искренностью сказал Васенко. — Со светлым и грозным праздником всего прогрессивного иудейства поздравляю вас, дорогой босс! От всего своего необъятного православного сердца, можно сказать…
— Я и не знал, что ты такой религиозный парень, — усмехнулся Монька.
— А то! — возмущенно пожал плечами Васенко. — Сегодня день большой! Прошлепал нам Господь своей небесной печаткой судьбу — приговорчик, так сказать, на будущий год. Все там про наши успехи и промахи уже определено…
— Это только евреев касается, — заметил Монька. — Это нам Господь утвердил судьбу на год — погибать или радоваться…
Пашка дурашливо выпучил глаза и сказал тихо, будто секрет доверил:
— Я вам, Эммануил Семеныч, так скажу: давным-давно, на заре человечества, все люди были евреями. Потом многие оставили это занятие. Остались только упертые…
— Слава Богу! — засмеялся Монька. — Ты можешь представить себе этот ужас — мир населен одними евреями?
Васенко осторожно заметил:
— Ну, ужас — не ужас, но ситуация, конечно, стала бы критической. Пришлось бы вызывать инопланетян — антисемитов.
— Ладно, обойдемся наличными силами. Докладывай, что происходит на территории.
— Есть проблема. Требуется ваше решение в принципе, — сразу посерьезнел Васенко.
У него была гибкая пластика настоящего шпиона — лицедея по профессии и призванию, и он трансформировался в разговоре мгновенно, как вода, занимающая предложенную в этом объеме любую форму. Наверное, он и был хорошим шпионом, раньше, когда служил старшим офицером венской резидентуры Разведупра. А вот гляди ж ты, домой, на родину возвращаться не захотел, при Моньке оказалось служить теплее и сытнее.
— По договоренности с епископом Витбергом мы разместили деньги католической курии Милана в финансирование четырех веселых домов — два в Вене, в Граце и в Инсбруке. Бардаки в оздоровительных комплексах. Телки — наши, привозные из отчизны…
— Зачем ты мне это все мусолишь? — спросил, как сплюнул, Монька. — Я что, не знаю этого?
— Естественно, Эммануил Семеныч! Я для объемной стереоскопичности вопроса… — поднырнул Васенко. — У нас там серьезные потери…
— Как это? — вздыбился Монька.
— Большой наезд. Поляки-бандиты блокируют, варшавская бригада. Их здешняя полиция отмазывает, нашли ходы эти ляхи сраные к нашим бескорыстным колбасникам.
— Не понимаю, — зло мотнул тяжелой башкой Монька. — Ты, ты! Ты не можешь разобраться с шайкой варшавских босяков? Ты говорил с ними?
«Мерседес» с мягким рокочущим гулом шел по брусчатке набережной Дуная. Васенко оглянулся, посмотрел в заднее стекло, оценил, не отстает ли от них машина сопровождения с охраной, потом медленно сказал:
— Нет, конечно, Эммануил Семеныч… С ними говорить нельзя. Они — отморозки. Я не хотел, чтобы они знали, кому принадлежат веселые дома. Мы не можем допустить разборки, скандала, газетных воплей — у нас на руках миллионы шиллингов миланских католиков. И они нам еще понадобятся…
— Предложение?
— Их гасить надо. И срочно.
Монька тяжело задышал:
— А разборки? Скандалы? Газетные вопли?
— Мы к этому отношения иметь не будем, — быстро просунулся к нему Васенко. — Чистота — залог здоровья! Из Москвы бригаду вызовем. Четыре человека, чистые документы, транзитные визы, прозрачный багаж — все нужное дадим на месте.
— А ты думаешь, у меня в Москве бюро добрых услуг есть?
— Думаю! — лучисто улыбнулся Васенко. — «Пи Эм Джангиров, Инкорпорейтед». Вы ему только звякните, и он сразу все сделает. У него ведь тоже интерес в этих домах серьезный. А нашему здоровому коллективу в эту историю лучше не встревать…
— Вы не коллектив, а толпа потных пиджаков, — скинул через губу Монька. — Вот времена настали — чтобы угомонить нескольких польских хулиганов, надо через три границы возить капеллу мокрушников.
— А чего удивляться? Капитализм! Рынок! То, что я предлагаю, — безопаснее, значит, дешевле. По цене рисков, я имею в виду.
— Хорошо, я подумаю, — кивнул Монька. — Надо найти какое-то другое решение. Я крови не люблю…
— Вам виднее, Эммануил Семеныч, — согласился сразу Васенко. — Вы, Эммануил Семеныч, сидите высоко, глядите далеко.
— Не подначивай…
— Да Боже упаси! Вы же смотрящий по Центральной Европе! Резидент, можно сказать! Считай, генерал-лейтенант по-старому! Какие подначки, Эммануил Семеныч? Сплошная субординация! Не велите мочить ляхов — будем думать, как их упрессовать…
— Думай, голова, полковничью папаху куплю. Что еще?
— Позвонил Хэнк Андерсон. Он в Вене.
— Когда приехал? Где он?
— Ничего не говорит, — развел руками Васенко. — Просил передать вам, что он готов к взаимодействию.
— К взаимодействию? — переспросил Монька.
— Именно так. Он ждет вас в десять вечера в отеле «Цум кениг». В баре.
— Значит, привез все-таки…
23. Нью-Йорк. Стивен Полк. Много неясного…
— Нет, нет, дорогой мистер Лаксман! Обстановка в полицейском управлении не располагает к доверительным разговорам… — сказал Стивен Полк.
— А вы, простите, кто будете? — вежливо поинтересовался Сенька Дрист.
Полк с любопытством рассматривал Дриста — маленькая меховая голова с круглыми черными глазами, воспаленные веки, оттопыренные прозрачные уши, смазанный подбородок в мохнатой плесени небритости. Вылитый детеныш шимпанзе.
— Кем я буду — пока не знаю. А сейчас меня зовут Стивен Полк, я руковожу подразделением С-24 Нью-Йоркского отделения ФБР…
— Елки-моталки! — выпучил красные глаза Сенька. — Это еще что такое?
— Я занимаюсь русской организованной преступностью, — эпически поведал Полк. — Конечно, я мог бы взять вас для беседы к себе в офис на Федерал-плаза. Но боюсь, и там у нас не выйдет душевного разговора…
— Тогда, может, просто разойдемся? — доброжелательно предложил Дрист.
— Э-э, нет, дорогой мой! — покачал головой Полк. — Мы с вами просто так разойтись не можем… Наши судьбы связал ваш безвременно ушедший дружок бандит Витя Лекарь…
— А я-то какое отношение к нему имею? — возмутился детеныш шимпанзе. — Не друзья мы с ним, не соседи, не подельники… У меня от душещипательных разговоров о нем уже вся душа в синяках от вопросов…
— Может быть, может быть, — согласился Полк. — А вы к нему хорошо относились? Уважали его? Боялись? Выполняли какие-то поручения?
— Я? — задумался Дрист.
— Ну не я же! Конечно — вы!
Дрист внимательно смотрел на Полка, юное шимпанзе долго прикидывало, и с лица его не сходило выражение местечкового агрессора: «Я не дам плевать себе в кашу!» Потом предложило:
— Дайте сигарету…
Полк протянул пачку, Дрист вытащил две — одну закурил, другую ловко вставил за оттопыренное ухо. Полк опасался, что сигарета выпадет из этих торчащих в стороны лопухов и Дристу нечего будет курить, ибо этот тип курильщиков отличается устойчивостью вкусов: они курят сигареты одного сорта — чужие.
— Я Витю знаю давно. Но плохо. Я бы, может, и стал с ним дружить, да он ни с кем не дружит… Если по чести сказать, он человек, конечно, выдающий… Но очень сильно плохой…
— Понятно, — кивнул Полк. — Поэтому мы с вами сейчас пойдем, погуляем и непринужденно поболтаем… Здесь на вашу искренность плохо влияют полицейские стены…
— С чего это вы взяли? — насторожился Дрист.
— С того, что вы морочите голову копам, которым вы «поете». Вы, готов голову заложить, нормальный полицейский «кенарь». Но полицейские, в свою очередь, делают передо мной вид, что вы не имеете к ним отношения…
— А им-то это зачем? — горько усмехнулся Дрист. — Стесняются?
— Нет, они ребята не стеснительные. Но сами пока не знают, как обернется дело… Может быть, им придется вас предъявлять суду как свидетеля, — спокойно объяснял Полк. — А закон гласит — свидетелем не может быть агент-осведомитель по этому делу. Поэтому собирайтесь, и мы пойдем куда-нибудь. В поля, в моря, в общем — на волю. Поговорим о том о сем, познакомимся поближе… И там нас не будут слушать копы, и не увидят нас ваши дружки с Брайтона. Вам ведь это ни к чему?
— Да уж наверное… Только за разговоры с вами мне кирдык могут сделать…
Они спустились в вестибюль — мрачное сооружение храмового типа с громадными мемориальными досками в память погибших полицейских по стенам и бронзовым рослым идолом посредине, изображающим, надо полагать, бессмертного стража правопорядка. Наверное, тоже погибшего.
Полк предъявил офицерам охраны удостоверение и записал в книге регистрации посетителей, что свидетеля Лаксмана забирает с собой.
На улице Дрист облегченно глубоко вздохнул:
— Епонский бог! Тут у вас, в ментовке, ужасное атмосферное давление… Уши болят…
— Кислородную маску хочешь? — вежливо спросил Полк.
— Лучше бы пожрать чего-нибудь…
Не спеша они спустились к Бруклинскому мосту, прошли под эстакадой, вышли к Семнадцатому причалу — живописно-просторной развлекательной площадке. Здесь были ошвартованы большие океанские парусники — самые настоящие, только никогда и никуда не плавающие. Ностальгический аттракцион — памятник ушедшим временам, развеселым разбойным романтическим походам пиратов. Полк подумал, что через век современный бандитизм тоже будет выглядеть романтично.
Они уселись в кафе «Збарро» напротив клипера «Йорктаун». Суетливая команда киношников снимала там какой-то клип. Вокруг сновала, ротозейничала, веселилась праздная толпа, сверкали вспышки фотоаппаратов в руках бесчисленных туристов, большинство из которых все-таки составляли разновозрастные японки на своих коротеньких извилистых ножках. Прозрачная туманная дымка стелилась над заливом, в голубовато-серой глубине была ясно видна на Эллис-айленде позеленевшая от старости леди Либерти. Не верилось, что в такой светлый солнечный бездельный день кто-то кого-то убивает, грабит, травит, рвет из пасти зубы.
Полк велел официанту принести две больших неаполитанских пиццы и пива.
Тогда Дрист осторожно спросил:
— На кой хрен я вам сдался? Я ничего не знаю… А знал бы, не сказал…
— А удовольствие от общения? — засмеялся Полк.
Рядом с ними — за огромным витринным стеклом кафе — толстопузый усатый пекарь на мраморном столе готовил тесто для пиццы. Это было завораживающее зрелище — кусок теста размером с футбольный мяч он бросал в воздух, тестяной пузырь с тугим тяжелым шлепком падал на каменную плиту, превращаясь в здоровый каравай. Тогда пекарь принимался лупить его кулаками всмятку, пока мяч не превращался в тощую длинную подушку, а истязатель, шевеля хищно усами, складывал ее в несколько раз и обрушивал серию ударов ребром ладони — Чак Норрис умер бы от зависти! Потом пекарь отрывал кусок избитого до беспамятства теста, сминал в цилиндр и принимался раскручивать его в воздухе, и белоснежный сдобный ремень будто вырастал из его ладони, превращаясь в лассо, неотвратимую гастрономическую петлю, миновать которой не сможет никто, увидев, как это вершится.
— Я ведь не собираюсь разрушать вашу местечковую омерту, — сказал Полк. — Раз ты дал страшную клятву молчания — это святое! Я искушать тебя не стану. А прояснить кое-какие вопросы тебе придется.
— И что вам от этой ясности? — ощерился Дрист. — Это как в той истории о еврее, подавшем на паперти слепому кусок мацы. Тот ощупал дырчатый тонкий кусок мацы и грустно сказал: слова замечательные, но много неясного…
Полк ухмыльнулся:
— Молодец, Лаксман! Главное, что смысл замечательный. Ты знаешь, что в России называют «крышей»?
— А то!
— Вот и прекрасно! Тебе повезло, что ты встретился со мной…
На лице шимпанзе было написано сомнение в таком неслыханном везении. Но официант принес огнедышащие пиццы и зеленые сталагмитики «хейнекен», которые дымились ледяным паром. Дрист сразу же откусил ломтище, залил раскаленное месиво сыра, овощей и теста протяжным глотком холодного пива и кивал непрерывно головой при этом — да! да! да! — мне очень повезло встретиться с пиццей и пивом, и вежливым федом в придачу, в погожий солнечный день на Семнадцатом причале.
Заглотив наконец невломенный кус, Дрист деликатно рыгнул, прикрывая щербатый рот ладошкой, и проникновенно сказал:
— Уважаемый гражданин начальник из ФБР! Или из ФСБ! Или из ЦРУ! Или какой-нибудь еще бейсашхиты! Спасибо за доброту и вкусный завтрак! Но мне «крыша» — силовое прикрытие — совершенно без надобности… Я человек маленький, безвредный — вон как эти животные!.. — Дрист показал на белоснежных чаек, подбирающих на настиле корки хлеба. — Ведь они тоже вроде эмигрантов. Им надо над морем реять, а они тут ходят, побираются. Животное, а ума хватает — черт с ним, с морем, на берегу сытнее. Вот и я — если кто там чего бросил ненужное, я подобрать могу. А чтобы самому взять, без спроса, значит, то есть спереть, или, не дай Бог, силой отнять — это никогда в жизни! Да ни за что!
Полк засмеялся:
— Ай-яй-яй, Лаксман! Вы легкомысленно отталкиваете протянутую вам руку дружбы и сотрудничества… Я ведь вас не вербую, мне такие агенты не нужны…
— А чего вы делаете? Приглашаете в Ротари-клуб? — уставился на него Дрист своими круглыми глазками ученой обезьяны.
— У вас, Лаксман, мания величия… Я из-за такого агента, как вы, могу в два счета со службы вылететь! Нет, в агенты я вас не возьму. — Полк снова засмеялся и с удовольствием выпил бокал прохладного пива.
Дрист подумал, что люди здесь в ментовке вообще-то неплохие. И вежливые, конечно. Но недалекие.
Мятый, грязный Дрист, будто ночевавший на помойке, горестно покачал рыжеватой меховой головой:
— Это ваше дело! Но если вы намекаете на интимные отношения, то я вас предупреждаю — я завзятый твердый гетеросексуал…
Полк, похожий на хлыщеватого парня с рекламы Ральфа Лорена, искренне захохотал:
— Ну и ну! Не грубите мне, Лаксман, иначе я вас очень строго накажу…
— Что же вы предлагаете? — осторожно спросил Дрист.
— Прикрыть вас от моих коллег — копов. И от ваших дружков — гангстеров… Мне кажется, что у вас дела — швах…
— А шо такое? — прикинулся дурачком Дрист.
— Мне кажется, скоро здесь будет такая свалка, что вам уж точно не сносить головы…
Полк понял, что напугал Дриста — тот занервничал так, что забылся и вытащил собственную сигарету из пачки в кармане. Сигареты той марки, что никогда не вынимают наружу, их достают в кармане, и от этого у них такой же вид, как у хозяина, — жалобный, тертый, пользованный.
Дрист оправился, поморгал красными веками, вздохнул:
— Боюсь, что вы меня не за того принимаете…
— Не пугайте меня, Лаксман! Неужели я обознался? По-моему, я принимаю вас именно за того… Милого общительного джентльмена, нацеленного у кого-то всегда что-то съесть, выпить, попросить, получить, взять без отдачи… У ваших земляков это называется «прожить на дурыку»… Но ваш ресурс исчерпан. Кроме меня, вам больше никто ничего не даст…
— А что вы мне дадите? Дырку от бублика?
— Я вам дам возможность слинять потихоньку… Пока пыль уляжется…
— Верится с трудом…
— Знаете, Лаксман, когда я учился в академии ФБР в Куантико, мне повторили тысячу раз первую заповедь оперативника: допрашиваемого надо убедить, что информация не пойдет ему во вред…
— Как же вы меня можете в этом убедить? — с сомнением прищурил Дрист круглые глаза примата.
— Как? — удивился Полк. — Да очень просто! Если бы я хотел вам зла, я бы сейчас отвел вас обратно в полицейское управление, оформил задержание и отправил в тюрьму…
— За что? — от души возмутился Дрист, на всякий случай обтирая корочкой пиццы тарелку — неизвестно, как и когда закончится их душевный разговор.
Полк пожал плечами:
— Я велел подослать мне из Службы эмиграции ваше личное дело. Прочитал с интересом и уважением к вам. Там сказано, что вы дважды сидели в СССР по политическим мотивам… За это вам в восьмидесятом году, перед Олимпиадой, без разговоров дали въезд как политическому беженцу…
— Ну?..
— Какое тут может быть «ну»? Я знаю множество русских, которые, готовясь к эмиграции в США, подготовили себе легенду не хуже профессиональных шпионов. И повторяют ее столько раз, что в конце концов сами верят в нее. И очень обижаются, когда им говорят, что вся их биография — сплошной «булшит»…
— Какое же бычачье дерьмо вы нашли в моей трагической жизни? — горестно вопросил Дрист.
— Я еще ничего не искал. Но знаю заранее, что вы грубо обманули американские эмиграционные власти. Вы такой же диссидент, как я любавичский ребе…
Дрист гордо воздел ввысь стесанный подбородок:
— Этими словами вы меня ударили прямо в сердце, как кинжальным ножом… Вы хотите сказать, что я не идейный эмигрант, а экономический переселенец?
Полк похлопал его по плечу:
— Не морочьте мне голову, Лаксман. Вы не очень похожи на академика Сахарова. Но если хотите, я запрошу Москву прямо сегодня, и через пару дней у меня на руках будут приговоры по вашим делам. А там — эмиграционный суд, и прошу пожаловать в аэропорт Кеннеди — на депортацию… Вы хотите на родину?
— Ага! Моя родина — на другом глобусе…
— Ну и прекрасно! — кивнул Полк. — Поэтому соберитесь и внятно ответьте мне на некоторые вопросы. Например, Эмма Драпкина была в курсе дел Лекаря?
Дрист удивился:
— Эмма? Тушка у нее, конечно, ничего, хорошо бы отодрать до костей… Но к делам ее Витя навряд ли привлекал. Нужды не было…
— А что связывало Лекаря с Бастаняном?
Дрист откинулся на спинку, задумчиво ковырял во рту зубочисткой. Медленно спросил:
— Вы знаете, что у вас в полиции «течь»? Там «капает» информация…
Полк вздохнул:
— Я это уверенно предполагаю. Поэтому и хотел поговорить на стороне. Все, что скажете, останется только у меня…
Дрист, отвернувшись, глядя на серую, взморщенную ветром воду залива, глухо сказал:
— Бастанян гоняет через себя ворованный антик и очень дорогие полотна… Витя на подхвате был… Я всегда думал, что когда-нибудь он обязательно пришьет Левона…
— Почему?
— Бастанян очень неплохой мужик, нормальный… А Витя… Дайте сигарету…
Полк протянул пачку, чиркнул зажигалкой, Дрист глубоко затянулся.
— Наш праотец Иаков одного из двенадцати своих сыновей назвал Гадом. Колено его рассеялось в веках… — Дрист с ненавистью сказал: — Но не без следа — полно его детишек расплодилось на земле. А Витя и был его самым прямым потомком — такого Гада свет не видел!..
Дрист говорил долго.
Потом Полк достал сотенную купюру и протянул ему:
— Пишите расписку… Да берите! Вы же мне раз пять сегодня повторили, что деньги не пахнут…
— Ага! — угрюмо кивнул Дрист. — Они не пахнут, когда их нет…
24. Москва. Ордынцев. «Дивизион»
Когда я вошел в кабинет аналитика Константина Константиновича Кузьмичева, именуемого в миру К.К.К., а нами для простоты и краткости нареченного Куклукскланом, крутил он по-черному Василия Даниловича Прусика, агента под псевдонимом Гобейко.
— Да откуда мне знать ее фамилию? — отбивался Гобейко. — Проститутка, и все тут! А на вид — помесь китайца черт знает с чем!..
Аккуратненький, чисто выбритый Куклуксклан, ровно причесанный, в турецком костюмчике незаметного цвета, был бесконечно вежлив и терпелив.
— Василий Данилович, в пункте пятом рекомендации по деловому взаимодействию сказано ясно: не спорь по мелочам, мелочи не должны заслонять главного! Вспоминайте быстренько — где, когда, при каких обстоятельствах вы видели милую молодую женщину, которую вы зовете Китайкой… — И защелкал клавишами компьютера.
— С неделю тому назад… — гнусил Гобейко, и вид у него был вполне эндокринологический — воспаленный жилистый загривок и глаза-падалицы, выпертые наружу сумасшедшим напором адреналина.
К.К.К. обернулся ко мне и сообщил удовлетворенно:
— Командир Ордынцев, могу вас заверить, что наше сотрудничество с гражданином Прусиком развивается вполне плодотворно. Он знает массу всякого интересного. Но он застенчив, и мне приходится втолковывать ему беспрерывно смысл параграфа второго наставления по социальному успеху — будь активен, энергичен, инициативен, не бойся эксперимента!
— Давайте, давайте, Василий Данилыч! Пора расковаться и отбросить застенчивость, — предложил я. — А то сейчас придет специалист из автосервиса Кит Моржовый и разберет вас на части, как давеча «хонду»…
— Итак, Василий Данилович, мы остановились на том, что вы видели Китайку на прошлой неделе, — возвратился к компьютеру Куклуксклан.
Я спросил его:
— А где Ростова?
— Я ее погнал в картотеку. Скоро будет, жду с минуты на минуту…
— Костя, как только закончишь, зайдите ко мне…
Куклуксклан кивнул и снова вцепился в Гобейку:
— Давайте, Василий Данилович, напрягайте мозги, думайте, вспоминайте…
Его привел год назад Гордон Марк Александрович, сказав мне загадочно:
— Парень он, конечно, немного сумасшедший, но с явными приметами гения…
Я долго не мог взять в толк, чем гений будет заниматься у нас. До этого он работал в нашем министерском Научном центре проблем управления, где был инспектором в отделе с замечательным названием — «Моделирование социальных процессов в сфере управления охраны правопорядка».
Я спросил его тогда:
— А зачем мы тебе? Работенка у тебя сейчас непыльная, можно сказать — научная…
— Она не научная, она — мифотворческая, — сказал К.К.К. и пояснил: — Науку интересуют только факты, а ничего так не бесит начальство, как неприятные факты. Я решил плюнуть и воспользоваться указанием великого американского менеджера Ли Айякокка — «всегда стремись к тому, чтобы ясно видеть общую цель, групповую задачу и личную перспективу»…
— А какая у нас тут перспектива для тебя? — усмехнулся я.
— У вас тут интересно. Я всю жизнь стараюсь заниматься только тем, что мне интересно. Думаю, что кой-какие компьютерные идейки у вас тут можно применить с полным блеском…
— Занятно, — покачал я головой и поинтересовался: — А что ты умеешь? Что знаешь?
К.К.К. пожал плечами:
— Что умею? Ну, наверное, умею думать. А знаю все. Или почти все…
Я захохотал:
— Ну и наглец! Ничего нет опаснее в любой конторе, чем прослыть всезнайкой.
— Я в курсе… Но Марк Александрович предупредил меня, чтобы я говорил с вами откровенно.
Читать бесплатно другие книги:
