Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные Кин Эндрю
Большой Брат, может быть, и мертв, но одна из структур древнего тоталитарного государства пребывает в добром здравии. Оруэлловское Министерство правды (в действительности, конечно, Министерство пропаганды) должно было выйти из бизнеса еще в 1989 г. вместе с падением Берлинской стены. Но, как и многие другие провалившиеся институты ХХ в., министерство перенесло свою деятельность на западное побережье Америки. Оно переместилось в эпицентр инноваций XXI в. — в Кремниевую долину, место настолько подрывных инноваций, что даже провал был здесь превращен в новую модель успеха.
В списке величайшей лжи утверждение «ПРОВАЛ — ЭТО УСПЕХ», разумеется, не идет ни в какое сравнение с троицей Оруэлла: «ВОЙНА — ЭТО МИР», «СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО» и «НЕЗНАНИЕ — СИЛА», но все равно является вопиющим извращением, достойным лучшего пропагандиста Министерства правды. И все же ложное утверждение «провал — это успех» стало в Кремниевой долине настолько общепризнанной истиной, что с целью ее распространения в Сан-Франциско даже проводится конференция под названием «Провалкон» (FailCon).
В компании нескольких сотен других воодушевленных «подрывников» я прибыл на «Провалкон», чтобы разобраться в том, почему (по крайней мере, в Кремниевой долине) провал столь желанен. Проводилась конференция в одном из самых роскошных отелей Сан-Франциско Kabuki, расположенном в паре миль на запад от The Battery. «Провалкон» представлял собой смесь переделки в духе контркультуры древней протестантской трудовой этики с классической калифорнийской терапией самопомощи и — подобно большинству технологических мероприятий в Кремниевой долине — был всецело оторван от реальности. Словно бы оруэлловское Министерство правды, согласно модному выражению Кремниевой долины, «развернулось» и занялось бизнесом по организации конференций. «Перестаньте бояться провала и начните его использовать»{532}, — призывала конференция своих участников. И, чтобы помочь нам преодолеть страх и заставить нас благожелательно воспринимать неудачи, «Провалкон» пригласил величайших инноваторов Больших Технологий, дабы те превзошли друг друга в описании своих потерь.
На «Провалконе» ругательства то и дело срывались с уст прославленных ораторов Кремниевой долины, таких как соучредитель Airbnb Джо Геббиа, венчурный капиталист и миллиардер Винод Хосла и Эрик Рис, автор бестселлера «Бизнес с нуля» (Lean Startup), руководства о том, как добиться успеха в Интернете. На самом деле, чем более невероятно прозорливым был инвестор, чем богаче был запустивший стартап предприниматель и чем авторитетнее был оратор, тем сильнее они бахвалились своими провалами и пели им хвалу. Нам представляли провал как самый ценный вид обучения, как неизбежную составляющую инноваций, как разновидность просвещения и, самое смешное, в свете царившего на конференции самовозвеличения — как урок смирения.
Награда за самую успешную и самую скромную неудачу на «Провалконе» досталась Трэвису Каланику, сооснователю и генеральному директору транспортной сети Uber. Его преждевременно подернутая сединой шевелюра и дерганая манера общения намекали на жизнь, протекающую в непрестанном радикальном разрушении. И внешний вид Каланика, и его «инновации» в бизнесе олицетворяют собой «постоянный ураган созидательного разрушения», согласно Шумпетеру. Каланик, этот самозваный «крутой мужик», очаровашка нашей либертарианской эпохи, ассоциирующий себя с одним из жестоких преступников в фильме Квентина Тарантино «Криминальное чтиво»{533}, не стесняется подавать себя как авантюриста с историческим значением. Недаром в Twitter для фото профиля своей страницы @travisk выбрал обложку романа Айн Рэнд «Источник», этого предельно либертарианского прославления свободного рыночного капитализма{534}.
Рискованное предприятие Каланика, ныне оцениваемое в $18 млрд, несомненно, «крутая» компания, недаром клиенты Uber обвиняют его водителей во всех мыслимых преступлениях — от похищений{535} до сексуальных домогательств{536}. С момента своего создания неконтролируемый Uber не только пребывает в состоянии перманентной юридической войны с властями Нью-Йорка, Сан-Франциско, Чикаго и с федеральными регуляторами, но и пикетируется собственными, не охваченными профсоюзом водителями, требующими права на переговоры с работодателями о заключении коллективных договоров и на выплаты по медицинскому страхованию{537}. В других странах дела обстоят ничуть не лучше. Во Франции этот транспортный сетевой стартап столкнулся с интенсивным противодействием: в начале 2014 г. в Париже прошли забастовки водителей такси, а несколько автомобилей Uber даже подверглись нападениям{538}. В сентябре 2014 г. окружной суд Франкфурта-на-Майне запретил бюджетному сервису UberPop работать на немецком рынке, обосновав свое решение тем, что обильно финансируемый американский стартап составляет недобросовестную конкуренцию местным таксомоторным компаниям{539}.
Да и самим водителям Uber антипрофсоюзная компания Каланика, судя по всему, нравится ничуть не больше, чем регуляторам. В августе 2013 г. водители Uber подали на компанию в суд за то, что она присваивает причитающиеся им чаевые, а в сентябре 2014 г. около тысячи водителей Uber в Нью-Йорке организовали забастовку, протестуя против несправедливых условий труда. «В ней нет профсоюза. Нет сообщества водителей, — пожаловался в 2014 г. New York Times 65-летний водитель, проработавший в Uber два года. — Обогащаются только инвесторы и руководство компании»{540}.
Безусловно, сказочно богатые инвесторы Кремниевой долины, ведущие стартап к неизбежному IPO, любят Uber. «Мобильный сервис Uber пожирает такси. ‹…› Убойное приложение!» — пришел в восторг Марк Андриссен{541}. Прискорбно, но оно действительно «убойное». 31 декабря 2013 г. водитель Uber случайно сбил насмерть шестилетнюю девочку на улице Сан-Франциско. Uber немедленно деактивировал аккаунт своего так называемого «партнера» и заявил, что «на момент происшествия он не предоставлял услуг в рамках системы Uber»{542}.
Как благородно… «И счастливого 2014 года всем нашим "партнерам"», — могло бы добавить руководство Uber.
Вот вам и совместная ответственность в совместной экономике. Неудивительно, что работающие на Каланика водители, которых он называет «транспортными предпринимателями», пикетируют Uber. И неудивительно, что родители Софии Лю, девочки из Сан-Франциско, убитой водителем Uber, подали на компанию иск о причинении смерти в результате неправомерных действий.
Uber — убойное приложение не только для водителей и пешеходов. Не нравится — ходите пешком, заявляет Uber своим клиентам с присущей Каланику тактичностью по поводу сервиса, который использует «скачкообразное» ценообразование, а попросту говоря, обдираловку, из-за чего в праздничные дни и в плохую погоду тарифы на проезд поднимаются на 700–800 % выше нормы{543}. Например, во время сильнейшего снегопада в Нью-Йорке в декабре 2013 г. один из невезучих клиентов Uber вынужден был заплатить $94 за поездку на расстояние три километра, занявшую всего 11 минут{544}. От возмутительного вымогательства никем не регулируемого сервиса Uber страдают даже богатые и знаменитые: во время той же снежной бури Джессика Сайнфелд, жена популярного актера Джерри Сайнфелда, заплатила $415 за доставку ее вместе с ребенком с одного конца Манхэттена на другой{545}.
Как и у других стартапов вроде Airbnb Джо Геббиа и онлайновой биржи труда TaskRabbit, бизнес-модель Uber построена на том, что она обходит стороной предположительно архаические регламенты ХХ в. с целью создать экономику XXI в. с ее главным принципом «все что угодно и когда угодно». Их основатели считают, что Интернет в качестве гиперэффективной и «свободной от трения» площадки для покупателей и продавцов позволяет преодолеть, по мнению стартаперов, «неэффективность» экономики ХХ в. И неважно, что значительная часть бизнеса, генерируемого такими сетями, как Airbnb, является предметом расследований со стороны властей США в связи с тем, что 15 000 нью-йоркских «хозяев», зарегистрированных на Airbnb, не платят налогов со своих арендных доходов{546}. И неважно, что так называемая модель распределенной рабочей силы TaskRabbit (по словам ее основательницы и генерального директора Лии Баск, простая цель проекта — «революционизировать глобальные трудовые ресурсы»{547}) получает прибыль за счет «истощающей физические и душевные силы», по выражению Брэда Стоуна, низкооплачиваемой черной работы{548}.
«Этот революционный проект, созданный за счет преимуществ Кремниевой долины, на самом деле не связан с технологическими инновациями, — говорит подкастер и писательница Сара Яффе о роли поставщиков рабочей силы наподобие TaskRabbit в усугублении экономического неравенства. — Это всего лишь очередной шаг в рамках продолжающейся десятилетиями тенденции к фрагментации рабочих мест, изолированию работников и снижению заработной платы»{549}. С учетом того, что по состоянию на июль 2014 г. 7,5 млн американцев работали на условиях неполной занятости, поскольку не могли устроиться на полный рабочий день, «революционизирование» глобальных трудовых ресурсов, которое обещает нам Лия Баск, на деле приводит к формированию нового низкооплачиваемого класса работников в пиринговых проектах. Для этого класса английский экономист Гай Стэндинг придумал специальный термин «прекариат»[35]{550}. «Когда найти сдельную разовую работу проще, чем долгосрочную», — предупреждает Наташа Сингер в New York Times, эта крайне ненадежная модель занятости, обратная темная сторона капитализма в духе «Сделай сам», становится все более важной частью новой сетевой экономики{551}.
Но все это не имеет значения для самозваных разрушителей, которые без нашего согласия создают архитектуру распределенного капитализма XXI в. Рынок знает лучше нас, настаивают бескомпромиссные либертарианцы наподобие Трэвиса Каланика. Он решит все наши проблемы. «Когда логистика— стиль жизни» — так Uber скромно описывает свою задачу стать доминирующей транспортной платформой нашей электронно-сетевой эпохи. Однако компании в стиле Uber, вроде бы отдающие всё на откуп рынку, в действительности создают информационную магистраль для удовлетворения потребностей новой элиты в роскошных услугах и товарах по ее запросу. Как утверждает Джордж Пакер, такие компании предназначены для решения «любых проблем двадцатилетних с наличными в руке»{552}. Нажмите кнопку на вашем смартфоне, и эти компании доставят вам что угодно: мгновенно обеспечат вас лимузином, рабочей силой, преподавателем, даже валютой вплоть до биткоина. Они воплощают в жизнь фантазию Айн Рэнд о свободном рынке с его радикальной приватизацией: частный самолет для каждого, номер в частном отеле для каждого, частный доктор для каждого, частный работник для каждого, частная благотворительность для каждого и частная экономика для каждого. Короче говоря, частное общество для каждого.
Каланику не привыкать к правовым конфликтам. Еще в конце 1990-х он стал соучредителем стартапа Scour, пиринговой сети для обмена музыкой, который вместе с Napster участвовал в уничтожении индустрии звукозаписи, поощряя кражу музыкального контента пользователями. Без устали вышагивая по сцене «Провалкона», словно он только что сошел со страниц романа Айн Рэнд, Каланик количественно определял свою драматичную неудачу со Scour, пояснив, что ему вчинили иски на четверть триллиона долларов несколько самых могущественных в мире компаний индустрии развлечений.
«Двести пятьдесят миллиардов долларов! — воскликнул Каланик, подпрыгнув от изумления, будто сам не до конца поверил в столь ошеломляющую сумму. — Это же ВВП Швеции, среднего размера европейской экономики!»{553}
Аудитория «Провалкона» почтительно выслушивала эти признания, согласно кивая головами. Только в Кремниевой долине поданный на человека иск размером в четверть триллиона долларов наделяет его статусом рок-звезды. Со всех сторон любители-папарацци тянули вверх руки со смартфонами, пытаясь запечатлеть Каланика на сцене — самый верный признак одобрения со стороны толпы, которая свято верит в онтологической аргумент «что не сфотографировано, того не было» и не считает событие реальным до тех пор, пока оно не опубликовано в Instagram или Twitter.
Небритый молодой человек с растрепанной шевелюрой, сидевший рядом со мной, был искренне впечатлен масштабами неудачи Каланика. «Это круто! — шептал он своему другу. — Это реально круто!»
Его друг, такой же небритый молодой человек с растрепанной шевелюрой, казалось, был впечатлен еще больше. «Это эпичный… мать вашу… провал!» — медленно произнес он, делая акцент на каждом слове, отчего оно звучало словно законченное предложение.
Эпичный. Мать вашу. Провал.
Настоящий провал
Тем же вечером на коктейльной вечеринке, организованной в рамках «Провалкона», я наткнулся на Каланика, с которым был знаком вот уже лет двадцать. Тогда, в конце 1990-х, он потерпел неудачу со своим Scour, а я — со своим музыкальным стартапом AudioCafe. У нас были частично общие инвесторы, и мы участвовали в одних и тех же дискуссиях о ценности созидательного разрушения. Он даже выступал с речью на организованном мной в 2000 г. мероприятии, посвященном будущему музыки. Но, по сравнению с его эпичным провалом, мой был жалким по своим масштабам. Я потерял ничтожные несколько миллионов долларов чужих денег. И, стыдно признаться, никто никогда не подавал на меня иск в размере ВВП средней европейской страны.
«Эй, Трэвис, за провал!» — поднимая бокал, крикнул я бумажному миллиардеру, который в своей сверхоживленной манере общения разговаривал сразу с несколькими окружившими его поклонниками.
«Привет, чувак, провал — это успех! — мгновенно отреагировал Каланик, ткнув кулаком в мой бокал. — Кто больше проигрывает, тот и выигрывает».
«Ну, чувак, тогда ты абсолютный победитель», — с натянутой улыбкой ответил я.
Неудивительно, что «Провалкон» проводился в «Кабуки». Ведь это был эксцентричный театр. Здесь, в эксклюзивном отеле Сан-Франциско, собрались одни из самых успешных, влиятельных и богатых людей на планете. И чем же эта элита занималась? Поднимала тосты за провал. Да, Министерство правды, кажется, действительно перебралось в Кремниевую долину. «Провалкон» выстраивает целую медиакампанию вокруг мема «провал». Презентовано еще одно мероприятие под названием «Провалчат» (FailChat), куда предпринимателей приглашают «с готовыми личными историями о борьбе, сомнениях и перепутьях»{554}. Медиакампания выходит и на международный уровень, «Провалкон» проводится в Германии, Сингапуре, Франции, Норвегии, Бразилии, Индии и — верх абсурда — в разоренной рецессией Испании, где определенно нет недостатка в людях с личными историями о борьбе, сомнениях и перепутьях.
Однако правда, настоящая правда о провале прямо противоположна глянцевой версии, проталкиваемой хитрыми апологетами разрушения из Кремниевой долины. Настоящий провал — это отрасль стоимостью $36 млрд, сократившаяся за десятилетие до $16 млрд из-за того, что либертарианские крутые парни вроде Трэвиса Каланика придумали инструменты, разрушившие ее базовую ценность. Настоящий провал — это $12,5 млрд годового объема продаж, $2,7 млрд годового дохода и более 71 000 рабочих мест, которые, по оценкам, утратила музыкальная индустрия только в Соединенных Штатах из-за таких «инновационных» сервисов, как Napster и Scour{555}. Настоящий провал — это 55 %-ное падение продаж на испанском музыкальном рынке между 2005 и 2010 гг. из-за онлайнового воровства{556}. Настоящий провал — это такое уничтожение испанских музыкальных талантов, что с 2008 г. в стране, где постоянно возникали международные звезды наподобие Хулио Иглесиаса, не появилось ни одного исполнителя, сумевшего бы продать миллион копий своего альбома в Европе{557}. Неудивительно, что «Провалкон» приходит в Испанию.
В скором времени «Провалкон» будет повсюду. И хотя забавно высмеивать либертарианских клоунов типа Трэвиса Каланика с их патетическим хвастовством по поводу исков на $250 млрд и их подростковыми фетишами в духе Айн Рэнд, на самом деле тут вовсе не до смеха. За многими сегодняшними гиперэффективными интернет-компаниями, такими как Google, Facebook, Amazon, Airbnb, и Uber, с их игнорированием традиционных рыночных правил, их «бесплатными» бизнес-моделями, их «устранением в качестве посредника» оплачиваемого человеческого труда через замену его на искусственные алгоритмы, их «прозрачными» фабриками больших данных, где все мы, не осознавая того, трудимся, кроется провал. Травмирующий провал. Действительно настоящим провалом, который никто на «Провалконе» и не думал так расценивать, стал сам цифровой переворот.
Вместо того чтобы дать ответ на проблемы современности, Интернет, этот симбиоз человека и компьютера, который, как верил Дж. К. Р. Ликлайдер, «спасет человечество», ведет к деградации большинства аспектов нашей жизни. Вместо достижения большей открытости мы получили устройства, делающие скрытое видимым. Вместо соединенного онлайн со всем миром гражданина — селфи. Вместо деревенского паба — The Battery. Вместо культурного рога изобилия — исчезнувшую «золотую милю винила». Вместо процветающей экономики — разрушающийся деловой центр города Рочестер, штат Нью-Йорк.
Министерство правды снова в деле. В Кремниевой долине все противоположно заявленному статусу. Совместная экономика на деле оказывается эгоистичной; социальные медиа — фактически антисоциальными; «длинный хвост» культурной демократии — длинными россказнями; «бесплатный» контент — ошеломляюще дорогим; а успех Интернета — огромным провалом.
Эпичным. Вашу мать. Провалом.
На коктейльной вечеринке для участников «Провалкона» я снова встретился с двумя лохматыми молодыми людьми, которые сидели рядом со мной во время выступления Каланика. «Ну что, Интернет работает? — спросил я их по поводу межгалактической компьютерной сети, созданной Дж. К. Р. Ликлайдером, Полом Бэраном, Бобом Каном и Винтом Серфом. — И работает явно успешно?»
«Успешно?» — повторил один из них, взглянув на меня так, словно я рухнул с небес на землю, сбитый вертолетом Uber Chopper.
В каком-то смысле, пожалуй, так оно и было. Успех Интернета считается настолько само собой разумеющимся на проповеднических мероприятиях, подобных «Провалкону», что в гуще этой технологической толпы мой вопрос прозвучал так, словно я задал его на санскрите или суахили. В Кремниевой долине ответ знает каждый. Их ответ — это нерегулируемая гиперэффективная платформа для покупателей и продавцов, подобная Airbnb. Их ответ — это распределенная капиталистическая система наподобие той, что выстраивает Трэвис Каланик со своей нерегулируемой сетью такси. Их ответ — это «бережливый стартап» наподобие WhatsApp, где работают всего 55 человек, но при этом он продается за $19 млрд. Их ответ — это фабрики данных, которые превращают всех нас в рекламные щиты. Их ответ — это Интернет.
«Очевидно, что Интернет принес успех всем нам, — продолжал я, обводя рукой окружавшую нас толпу сказочно богатых неудачников. — Но как насчет остальных людей? Улучшает ли он мир вокруг?»
В ответ я услышал пару лживых утверждений, хотя и уступающих по наглости слогану «ПРОВАЛ — ЭТО УСПЕХ», но вполне годящихся для фабрикации Министерством правды. Оба собеседника энергично кивнули головами и подтвердили, что Интернет — это ответ.
«Сеть дает власть народу, — заявил один, широко улыбаясь. — Впервые в истории любой человек может сделать, сказать и купить что угодно».
«Да, это платформа для равенства, — добавил другой. — Сеть обеспечивает каждому равный доступ к сегодняшнему изобилию».
Интернет дает власть народу? Интернет — это платформа для равенства? Ни один из этих лохматых парней ничего не знал ни о «народе», ни о «платформе» за пределами Кремниевой долины. Они были теми самыми двадцатилетними с наличными в руке, для которых предназначен дорогостоящий сервис Uber с черными лимузинами. Оба недавно окончили Стэнфорд. Оба работали в стартапах больших данных с ненасытным аппетитом к сбору чужой персональной информации. Оба были инженерами будущего со все более возрастающим неравенством, где обычных людей ожидает не изобилие, а нехватка экономической, политической и культурной власти.
«Это неправда, — возразил я. — Интернет представляет экономику, в которой победитель получает всё. Он создает двухуровневое общество».
«Где доказательства?» — спросил один из инженеров. Он больше не улыбался.
«Да, хотелось бы взглянуть на ваши данные», — подхватил другой.
«Откройте глаза, — сказал я, показывая на оживленные улицы Сан-Франциско за окном отеля. — Там ваши данные».
Космические корабли инопланетного властелина
За окном отеля в Сан-Франциско будущее уже наступило и, перефразируя Уильяма Гибсона, было распределено очень неравномерно. У входа в отель выстроились лимузины Uber, чтобы после вечеринки развезти по городу успешных молодых неудачников Кремниевой долины. Поблизости крутились автомобили конкурирующих сетей — Lyft, Sidecar и парк других аналогичных мобильных стартапов, пытающихся превзойти лидирующий на рынке Uber Трэвиса Каланика стоимостью $18 млрд. Некоторые из тех, кто с трудом зарабатывал на жизнь в качестве сетевых водителей, сами были честолюбивыми предпринимателями и вынашивали в голове идеи собственных стартапов стоимостью в миллиарды долларов{558}. Поэтому даже в этих нелицензированных такси нельзя было скрыться от попыток продвинуть очередной WhatsApp, Airbnb или Uber, что, к сожалению, представляло собой не более чем приукрашенную форму попрошайничества. Как иронично заметил один наблюдатель по поводу цифровой золотой лихорадки, «в Сан-Франциско полно людей, разгуливающих с 1,2 % ничего в карманах»{559}.
На улицах Сан-Франциско также было полно автобусов. Там были красные двухэтажные автобусы с открытым верхом, откуда туристы запечатлевали свои «моменты Instagram», казавшиеся, по крайней мере невооруженному взгляду, роскошными панорамными видами залива. Там были менее романтичные, но не менее жизненно важные маршрутные автобусы с ярко-оранжевыми логотипами муниципалитета по бокам — они финансировались управлением городского транспорта и за небольшую плату перевозили любого желающего. Их окна были полностью прозрачными. Предприниматели и инвесторы Кремниевой долины, вероятно, отвергли бы эти муниципальные транспортные средства как «пережитки прошлого». Такие автобусы выглядят сейчас реликвиями «золотого века» массовой занятости, безмятежного времени, когда люди, получавшие плату за свой труд, ездили на работу и обратно на субсидируемом общественном транспорте.
«Не понимаю, почему пожилые так любят муниципальные автобусы. На их месте я бы пользовался услугами Uber», — приводит Los Angeles Times слова молодого технаря, который с неохотой уступил место пожилой леди в муниципальном автобусе{560}. Я бы объяснил ему так: возможно, пожилые леди любят городские автобусы, потому что могут позволить себе заплатить $0,75 за проезд по тарифу для пенсионеров, тогда как сервис Uber с его «скачкообразным» ценообразованием обошелся бы им в $94 за поездку на три с небольшим километра.
Ездит по Сан-Франциско еще один вид автобусов, который публицист Ребекка Солнит называет одним общим термином — «автобусы Google»{561}. На фоне своих ярких муниципальных и туристических собратьев эти более элегантные и мощные, угрожающе анонимные при полном отсутствии опознавательных знаков и с непрозрачными тонированными стеклами наподобие тех, что скрывают The Battery от любопытных взоров внешнего мира. В отличие от муниципальных автобусы Google предназначены не для всех. Эти частные машины предназначены для перевозки IТ-специалистов из их дорогих домов в Сан-Франциско в офисы Google, Facebook или Apple. Одна только Google использует больше сотни таких автобусов, которые ежедневно делают 380 рейсов в офис Googleplex в Маунтин-Вью{562}. Эти роскошные, оборудованные Wi-Fi частные автобусы забирают сотрудников компании в общей сложности примерно с 4000 остановок общественного транспорта в районе залива, добавляя нагрузку на городскую транспортную инфраструктуру. А технологические компании стали даже нанимать частных охранников, чтобы защищать пассажиров от раздраженных местных жителей{563}.
Автобусы Google вызывают столь сильную враждебность среди местных жителей, что в декабре 2013 г. протестующие в Западном Окленде напали на один из них и разбили заднее стекло — и настолько возмутили Тома Перкинса, что он сравнил побивание стекла с погромами Хрустальной ночи в нацистской Германии{564}. Словно в ознаменование 25-й годовщины Всемирной паутины, в 2014 г. такие акции протеста стали более организованными и согласованными. Они даже выходят за пределы района залива Сан-Франциско. В феврале 2014 г. джентрификация[36] подвигла жителей Сиэтла на протесты против частных автобусов Microsoft{565}.
Разумеется, это не Хрустальная ночь. Проблема района залива Сан-Франциско состоит не в расовом геноциде, а в растущем экономическом неравенстве между IТ-специалистами и всеми остальными людьми. Во многих отношениях Сан-Франциско повторяет судьбу Рочестера. «После того как неравенство в стране росло на протяжении десятилетий, — сетует рожденный и выросший в Пало-Альто Джордж Пакер, — Кремниевая долина стала одним из мест с наибольшим разрывом между богатыми и бедными на планете»{566}. Цифры, которые приводит профессор географии Чепменского университета Джоэл Коткин, свидетельствуют о том, что после крушения доткомов в 2000 г. Кремниевая долина потеряла около 40 000 рабочих мест за последние 12 лет{567}. Доклад организации Joint Venture Silicon Valley от 2013 г. подтверждает выводы Коткина, добавляя, что количество бездомных в Кремниевой долине выросло на 20 % за период с 2011 по 2013 г., а степень использования продовольственных талонов достигла наивысших значений за десятилетие{568}. В округе Санта-Клара, географическом центре Кремниевой долины, уровень бедности взлетел с 8 % в 2001 г. до 14 % в 2013 г., а количество местных жителей, получающих продовольственные талоны, — с 25 000 в 2001 г. до 125 000 в 2013 г.
Даже те, кому удается получить работу в высокотехнологичных стартапах, могут очень быстро потерять ее снова. Согласно исследованию Бюро статистики труда США, сравнившему показатели занятости в 2012 и 2013 гг., новые компании увольняли 25 % всего персонала в течение первого года. Для сравнения, в устоявшихся компаниях средняя текучесть кадров составляет 6,6 % в год{569}. Созданный спикером «Провалкона» Эриком Рисом культ так называемых бережливых стартапов{570} с их безжалостным перетряхиванием сотрудников делает такую работу в стиле казино особенно рискованной для людей среднего возраста, которым нужно кормить свои семьи и выплачивать ипотечные кредиты. Неудивительно, что демографическая ситуация в Кремниевой долине разительно отличается от демографической ситуации в целом по стране. Согласно данным того же Бюро статистики труда, медианный возраст занятого населения в Соединенных Штатах составляет 42,3 года, тогда как для сотрудников Facebook он составляет 28 лет, а для сотрудников Google — 29 лет{571}. И даже в таких предположительно «зрелых» технологических компаниях, как Oracle или Hewlett-Packard, средний возраст сотрудников значительно ниже, чем в среднем по стране.
Кремниевая долина дискриминирует не только пожилых сотрудников, но и женщин. «Женщины стали нежеланными в Интернете», — говорит писательница-феминист Аманда Хесс. Не приветствуют женщин и венчурные капиталисты Кремниевой долины. Несмотря на то что, как напоминает нам предприниматель и ученый Вивек Вадхва, основанные женщинами стартапы отличаются более эффективным использованием капитала, более низкой долей неудач и более высокими объемами годовых доходов, чем мужские стартапы, женщины по-прежнему совершенно недостаточно представлены в Кремниевой долине{572}. Вот несколько вызывающих беспокойство цифр: почти каждый десятый из профинансированных венчурными капиталистами стартапов в Кремниевой долине возглавляется женщиной, и всего 3 % венчурных инвестиций достается полностью женским командам{573}. По оценкам, лишь 2–4 % инженерных должностей в технологических компаниях занимают женщины{574}, и, как сообщает некоммерческая организация Measure of America, женщины в Кремниевой долине зарабатывают почти вдвое меньше мужчин{575}. Сильную тревогу вызывает и откровенно сексистская культура, распространенная среди многих молодых мужчин-программистов, которые открыто обращаются с женщинами как с сексуальными объектами и безо всякого стыда разрабатывают порнографические продукты наподобие приложения Titshare, представленного в 2013 г. на шоу TechCrunch Disrupt в Сан-Франциско{576} ипредназначенного для унижения своих коллег-женщин. Женоненавистническая культура настолько распространена в Кремниевой долине, что 2013 г. ознаменовался всплеском протестов против доминирования мужчин в технологической отрасли{577}, а «голубая фишка» — венчурный фонд KPCB Джона Дорра и Тома Перкинса — оказалась втянута в судебное разбирательство по иску о дискриминации, поданному женщиной, бывшим инвестиционным партнером фонда{578}.
Не принес Интернет процветания и большинству жителей Сан-Франциско. Следующие волна за волной спекулятивные технобумы превратили город практически в эксклюзивный частный клуб наподобие The Battery Майкла и Кзоши Бёрчей, так что сегодня Сан-Франциско, по данным Бюро переписи населения США, входит в четверку городов с самым высоким уровнем неравенства{579}. Эта неприглядная изнанка остается скрытой от глаз туристов, фотографирующих красивые виды с красных двухэтажных автобусов. В 2013 г. медианная цена на жилой дом в Сан-Франциско составляла $900 000, а месячная арендная плата — $3250, что делало проживание в городе недоступным для 86 % его жителей{580}. Доля выселений арендаторов также подскочила вверх, конкретно на 38 % с 2011 по 2013 г., чему в значительной мере способствовал Акт Эллиса от 1985 г., разрешающий хозяевам жилья выселять арендаторов при условии, что они больше не собираются сдавать жилье в аренду или въезжают в него сами. Доля выселений на основе Акта Эллиса за тот же период выросла на 170 %{581}. Так называемая распределенная интернет-экономика только усугубила проблему, значительно повысив рентабельность нерегулируемой аренды через Airbnb, что послужило одной из причин резкого увеличения выселений на основе Акта Эллиса{582}. В 2014 г. один арендатор даже подал в суд на хозяев жилья в районе Рашен-Хилл в Сан-Франциско из-за «несправедливого выселения», поскольку, вместо того чтобы въехать в квартиру самим, они начали сдавать ее за $145 в сутки через Airbnb (прежний долгосрочный арендатор платил за нее $1840 в месяц){583}.
«Внимание: двухуровневая система!» — баннером в виде дорожного знака с такой надписью размахивали протестующие в районе Мишен-Дистрикт перед автобусами Google{584}. «Субсидии общественные — прибыли частные», — гласил другой баннер{585}. Иные надписи были куда менее корректными. «Уматывай, Google!» — приветствовали жители Западного Окленда{586} таинственные автобусы, транспортирующие в Кремниевую долину свой дорогостоящий груз в виде привилегированных и, как правило, молодых белых мужчин.
После того как Ребекка Солнит привлекла внимание общественности к тому, что «автобусы Google», пользующиеся инфраструктурой общественного транспорта, — это частный сервис частных компаний, они превратились в главный наглядный символ экономического разрыва между Кремниевой долиной и остальным миром.
«Мне они кажутся космическими кораблями — так Солнит описывает новую феодальную структуру в Кремниевой долине, — на которых приземлились инопланетные властители, чтобы править нами».
Классовая борьба
Эти инопланетные властители, разумеется, не испытывают большого сочувствия к бедным и бездомным. «В Сан-Франциско живут самые отвязные бездомные, которых я только видел. Прекратите давать им деньги. Вы же знаете, что они купят на них алкоголь и наркотики, верно? В следующий раз просто дайте им бутылку водки и пачку сигарет», — написал основатель интернет-стартапа в своем печально известном посте «10 вещей, которые я ненавижу в тебе: издано в Сан-Франциско»{587}. Другой основатель и генеральный директор стартапа высказался еще более откровенно, назвав бездомных Сан-Франциско «уродами, дегенератами и отбросами»{588}.
Тревожат и попытки технократического решения проблем нищеты и голода, затрагивающих множество жителей в районе залива. В мае 2014 г. программист Google и либертарианская активистка Джастин Танни (в 2013-м она уже пыталась собрать через Kickstarter средства на финансирование частной милиции{589}) выступила с идеей раздавать вместо продовольственных талонов «пищевой продукт» Soylent, который, как утверждается, «обеспечивает максимальную питательность при минимальных усилиях».
«Дайте бедным людям @soylent, чтобы они стали более здоровыми и работоспособными. Люди, сидящие на продовольственных талонах, наверное, нездоровы и должны лучше питаться», — написала Танни в Twitter, не удосужившись поинтересоваться у «сидящих на продовольственных талонах» людей, хотят ли они употреблять то, что технологический обозреватель Дж. Р. Хеннесси назвал «безвкусным кормовым отстоем»{590}. Но это не имеет значения. За месяц Танни собрала на Kickstarter $1 млн для своего отвратительного социального эксперимента, вызывающего в памяти фильм-антиутопию «Зеленый сойлент» (1974) о мире, где главный продукт питания — зеленый сойлент, как оказалось, изготавливается из человеческих останков.
Либертарианская элита также не испытывает большой любви к профсоюзам и промышленному рабочему классу. Когда в 2013 г. профсоюз работников системы скоростных электропоездов в районе залива Сан-Франциско (Bay Area Rapid Transit, BART) устроил забастовку, протестуя против автоматизации, угрожающей их рабочим местам, и сравнительно низкой заработной платы в одном из самых дорогих городов Америки, — технологическое сообщество разразилось бурей возмущения.
«Я бы поступил так: согласился бы заплатить им столько, сколько они, черт побери, просят, чтобы они вернулись к работе, а потом придумал бы, как автоматизировать их работу», — написал в Facebook генеральный директор технологического стартапа{591}. Действительно, приобретенные Google робототехнические компании Nest, Boston Dynamics и DeepMind во многом занимаются именно этим — придумывают, как автоматизировать работу традиционных рабочих, таких как машинисты BART. «Приближается к офису рядом с вами», — предупреждают нас по поводу автоматизированного технологического будущего. И точно так же, как Google развивает беспилотные автомобили, нет сомнений в том, что некий инженер-инноватор Google изобретает автоматизированной поезд, для которого не будут нужны ни машинисты, ни охранники, ни билетные контролеры.
Если бедные люди и профсоюзы рассматриваются технологической элитой Кремниевой долины как проблема, то технологии и, в частности, Интернет — неизменно как ответ. Это бредовое «мышление» инфицировало Сан-Франциско, превращая один из самых разноликих городов в мире — место, которое, как напоминает нам Солнит, исторически было «прибежищем для диссидентов, геев, пацифистов и экспериментаторов»{592} — в лабораторию для аутсорсинговой сетевой экономики, желающей кормить людей «Сойлентом» и эксплуатировать их как прислугу в очередях.
Технологические компании и технологии в целом постепенно начинают заменять в Сан-Франциско органы власти. Город предоставляет значительные налоговые льготы для базирующихся в нем интернет-компаний в обмен на благотворительность и социальную работу. Результат вполне предсказуем: город получает набор своекорыстных «благотворительных» проектов, таких как частные уроки танцев для сотрудников Yammer, которые дают на протяжении месяца артисты местного балета. «Вместо программ профессионального обучения мы получаем коктейльные вечеринки — так в технологическом блоге описываются последствия передачи обязанностей местных властей на аутсорсинг частным компаниям наподобие Twitter. — При этом вовлеченность местного сообщества напоминает отзывы на Yelp, которые пишутся технарями и для технарей. А некоторые инициативы по выплате "компенсаций", корректно называемых дополнительными льготами сотрудникам, слишком расширяют понятие благотворительности»{593}.
Либертарианская фантазия об узурпации частными компаниями правительства, я боюсь, начинает превращаться в реальность. «Сегодня с предельной остротой становится ясно каждому, что теперь ценности создаются не в Нью-Йорке, не в Вашингтоне и не в Лос-Анджелесе. Они создаются в Сан-Франциско и в районе залива Сан-Франциско, — хвастливо заявил Чамат Палихапития, венчурный капиталист из Кремниевой долины (в число инвесторов его фонда Social+Capital входит Питер Тиль). — Власть переходит к компаниям. Мы становимся главными двигателями изменений и источниками влияния, наши структуры капитала имеют значение. Если правительство исчезнет, ничего не случится и мы все продолжим движение, потому что правительство не имеет значения».
Член The Battery и инвестор Uber, Шервин Пешавар выразил суть этой технолибертарианской фантазии менее чем в 140 знаках. «Давайте просто "уберизируем" и "таскребитируем"[37] правительство», — твитнул Пешавар своим 57 000 фолловерам{594}.
Точно так же он мог бы написать «Давайте просто "уберизируем" и "таскребитируем" экономику». Давайте превратим все и вся в так называемую распределенную экономику, гиперэффективную и бесфрикционную платформу для сетевых продавцов и покупателей. Давайте переведем на аутсорсинг весь труд, чтобы каждый получал оплату поденно, почасно и поминутно. Поскольку именно это уже и происходит в экономике района залива Сан-Франциско, где некоторые жители Окленда даже финансируют собственную частную полицию на основе краудфандинга{595}, а Facebook (ну, разумеется) стала первой в США частной компанией, которая неофициально наняла на полный рабочий день «полицейского, обеспечивающего общественную безопасность» на ее территории{596}.
Вероятно, Пешавар считает, что профсоюзы также следует «уберизировать» и «таксребитировать». Разумеется, в Сети, где независимые сервисные платформы наподобие TaskRabbit предлагают такие кратковременные «занятия», как постоять в очередь за новым iPhone для ленивого «меритократа», нет места ни для профсоюзов, ни для защиты прав трудящихся, ни для коллективного чувства идентичности, ни для гордости за свой труд. TaskRabbit удалось задеть даже традиционных фрилансеров. Исполнительный директор организации Freelance Union заявил, что «тревожит тенденция разделять работу на отдельные краткосрочные проекты без выгоды для работников»{597}.
Приложение TaskRabbit на iPhone называется «Пройди без очереди» (#SkipTheLine). Но в действительности наспех сооружаемая экономическая система предназначается для богатых технарей, живущих в районе залива Сан-Франциско, причем они, как правило, оказываются (сюрприз, сюрприз!) теми же белыми молодыми мужчинами, что и жуткие чуваки на «Провалконе». Они беспрепятственно минуют более существенную очередь в двухуровневую систему с властителями на высшем уровне и армией безработных, частично и временно занятых людей — на низшем. В этой экономике черную работу выполняет привлеченная со стороны беднота, готовая за почасовую оплату сделать что угодно для сетевых служб трудоустройства наподобие TaskRabbit — от уборки дома до фантастических поручений. Вместо того чтобы революционизировать мировые трудовые ресурсы, TaskRabbit превращает в товар саму нашу жизнь, с тем чтобы всё — от покупки роз до стояния в очередях — можно было купить и продать.
Отделение от реального мира
В мае 2013-го, выступая перед интернет-разработчиками своей компании, соучредитель и генеральный директор Google Ларри Пейдж поделился своими фантазиями о будущем. «Мы делаем где-то 1 % от возможного. Нам нужно сосредоточиться на создании вещей, которые еще не существуют»{598}, — заявил он. «Возможно, мы могли бы отделить для этого часть мира. Например, мне нравится посещать фестиваль „Горящий человек“. Это место, где люди могут попробовать что-то новое». Так Пейдж изложил свое видение «технолибертарианской утопии», по определению одного критика{599}.
«Горящий человек» (Burning Man) — это ежегодный фестиваль контркультуры, проходящий в пустыне Блэк-Рок (штат Невада). Проводимый с целью «радикального самовыражения» и развития «самодостаточности»{600}, он уже утвердился в качестве одного из самых модных мероприятий в календаре Кремниевой долины. Технологические предприниматели с энтузиазмом возводят в пустыне юрты с кондиционерами, привозят с собой своих знаменитых шеф-поваров и нанимают команды «шерпов», которые прислуживают им как «королям и королевам»{601}. Но Пейдж предлагает вывести концепцию «Горящего человека» за пределы невадской пустыни. «Я считаю, что, как технические специалисты, мы должны располагать безопасными местами, где сможем испытывать новые вещи и изучать их влияние на общество, — объяснил он своим разработчикам. — Изучать их влияние на людей, без того чтобы применять их по всему миру».
Но у Пейджа, или «Ларри», как в Кремниевой долине принято называть этого представителя класса мультимиллиардеров, составляющего 0,0001 % от населения США, вероятно, уже есть такое «безопасное место», которое можно отделить, — лаборатория, где технические специалисты могут экспериментировать с влиянием «новых вещей» на общество, существует в реальности. «Горящего человека» уже выпустили за пределы невадской пустыни. Имя ему теперь Сан-Франциско.
Сегодня район залива Сан-Франциско стал одновременно транспортной сетью и площадкой для эксперимента по развитию «самодостаточности». В качестве лаборатории для проведения важнейшего социального эксперимента нашего времени район залива осуществляет либертарианскую фантазию насчет того, как интернет-компании сумеют избавиться от расширенных обязательств перед обществом и как сетевые технологии заменят правительство. Не обращайте внимания на наглое заявление Ларри Пейджа о том, что они делают «где-то 1 % от возможного». Реально 1 % составляет то самое меньшинство богатых предпринимателей Кремниевой долины вроде Пейджа, которое получает обильные прибыли благодаря «региональной декларации независимости», по определению обозревателя New York Times Кевина Руза{602}. Это экспериментальная фантазия о работе на аутсорсинге, войне с профсоюзами, культе эффективности и автоматизации, безумных проявлениях корпоративного высокомерия и еще более безумном прославлении растущего экономического и культурного неравенства в Сан-Франциско.
Мечты об отделении от реального мира вкупе с переосмыслением мифа о «новых рубежах» стали модными мемами, подобно культу провала инфицировавшими умы Кремниевой долины. В то время как соучредитель PayPal и генеральный директор Tesla и SpaceX Илон Маск планирует основать высокотехнологичную колонию с населением 80 000 человек на Марсе{603}, другие пытаются воплотить в жизнь свои фантазии о высокотехнологичной колонии в самой Северной Калифорнии. В 2014 г. венчурный капиталист Кремниевой долины в третьем поколении Тим Дрейпер запустил кампанию по сбору подписей под своей программой «Шесть Калифорний», предлагающей разделить Калифорнию на шесть отдельных штатов, включая один под названием «Кремниевая долина»{604}. А венчурный капиталист Винод Хосла, хваставшийся на «Провалконе» своими неудачами, уже отделился от мира. Приобретя за $37,5 млн территорию площадью 36 гектаров в прибрежном городке Халф-Мун-Бэй к югу от Сан-Франциско, он в одностороннем порядке объявил ее независимой и закрыл доступ местным жителям к их любимому местному пляжу, находящемуся рядом с его собственностью{605}.
Баладжи Сринивасан, интернет-предприниматель и лектор Стэнфордского университета, продвинул фантазию об отделении от мира на еще один безумный шаг. На мероприятии, посвященном запуску очередного стартапа компанией Пола Грэма Y Combinator, Сринивасан представил концепцию «Окончательного исхода Кремниевой долины» — полного вывода Кремниевой долины из Соединенных Штатов. «Нам нужно построить за пределами США управляемое технологиями общество, где никто никого ни к чему не будет принуждать» — так он описал смехотворную фантазию, предлагающую переместить Кремниевую долину на свободно дрейфующий искусственный остров, который обозреватель Wired Билл Васик язвительно обозвал «офшорной плутократией Либертаристана»{606}. И группа «либертаристанцев» из финансируемой Питером Тилем и расположенной в Кремниевой долине некоммерческой организации «Институт „Морское поместье“» (Seasteading Institute), основанной Пэтри Фридманом, бывшим инженером-программистом Google и внуком «дедушки свободной рыночной экономики» Милтона Фридмана, уже начала разрабатывать плавучие утопии, предназначенные дрейфовать у побережья Тихого океана{607}.
За всеми этими фантазиями об отделении от мира кроется вполне конкретный и реальный процесс отделения богачей от прочих обитателей Кремниевой долины. Забудьте про плавучие утопии Либертаристана. Мы наблюдаем сегодня в районе залива Сан-Франциско фактически рождение двух отдельных и крайне неравных миров. Один из них — привилегированный, приватизированный мир для богатой технокасты; другой — захудалый общедоступный мир для всех остальных. Такова, по словам Джоэла Коткина, «хай-тек версия феодального мира» — тип общества, где люди живут, работают, путешествуют вроде бы в одном и том же физическом пространстве, но на самом деле обитают в двух совершенно разных вселенных. Эти спаренные сферы разделены тем, что обозреватель New York Times Тимоти Иган называет «структурой неравенства»{608} — ярко выраженным разрывом в качестве жизни обитателей района залива Сан-Франциско, затрагивающим буквально все аспекты их бытия, от жилья и транспорта до работы и построения корпоративного управления.
Google, владелец и управляющий самой крупной и прибыльной фабрики данных в мире, доминирует в этом модернизированном феодальном мире. Возьмем, к примеру, авиаперелеты. Когда я перелетал из Сан-Франциско в Рочестер с пересадкой в унылом чикагском аэропорту О'Хара, то, как и 99 % обычных пассажиров, пользовался регулярными рейсами с их тесными самолетами и почти постоянными задержками. А вот мультимиллиардеры вроде основателей Google Ларри Пейджа и Сергея Брина и председателя совета директоров компании Эрика Шмидта не только летают на собственных частных самолетах, но и даже владеют частным аэропортом в районе залива, находящемся в Исследовательском центре Эймса, подразделении NASA. У Пейджа, Брина и Шмидта шесть роскошных самолетов, включая два межконтинентальных Boeing 757 и 767, три магистральных реактивных Gulfstream 5 и легкий реактивный штурмовик Dassault Alpha, вооруженный впечатляющим арсеналом пушек, ракет и бомб. Самое главное, по крайней мере с точки зрения Пейджа, Брина и Шмидта, Google даже субсидировалась NASA, получая дешевое топливо, — обстоятельство, которое генеральный инспектор агентства объяснил «недоразумением» с ценообразованием{609}. Таким образом, многие их увеселительные поездки по всему миру — начиная с благотворительных мероприятий в Африке и заканчивая посещением Всемирного экономического форума в Давосе — частично оплачиваются из кармана государства.
Решимость Google преобразовать реальность со всей очевидностью проявляется в проекте нового офиса ее штаб-квартиры Googleplex — обнесенного стеной комплекса в средневековом стиле под названием "Bay View" («Вид на залив»), включающего полностью изолированные офисы, рестораны, спортивные залы, прачечные, детсад, ясли и даже спальные корпуса, что на добрый феодальный манер отрежет привилегированных сотрудников компании от внешнего мира. Как пишет Vanity Fair, офисы общей площадью больше 100 000 кв. м будут организованы на основе строгих алгоритмических принципов, так что любой сотрудник Google будет находиться не более чем в двух с половиной минутах ходьбы от любого другого сотрудника компании{610}. Финансируемый, разумеется, за счет нашего бесплатного труда, жутковатый Bay View будет состоять из девяти идентичных четырехэтажных зданий, спроектированных так, чтобы способствовать внезапным творческим озарениям, благодаря тому что «сотрудники будут постоянно случайно сталкиваться друг с другом»,
Хотя в Bay View не будет таких захватывающих дух панорамных видов, подобных тем, что открываются со второго этажа туристических автобусов в Сан-Франциско, однако сотрудники Google хорошо разглядят отсюда современные скоростные катамараны, на которых компания будет перевозить их через залив{611}. А в ясные дни они даже смогут увидеть на горизонте четырехэтажную баржу Google размером с клуб The Battery, используемую компанией как плавучий учебный центр для персонала{612}.
Модернизированные Google роскошные и быстрые частные транспортные средства — катамараны, баржи, автобусы и вертолеты — будут доставлять сотрудников в Bay View по финансируемым из бюджета наземным и морским трассам. Возможно, когда-нибудь Google даже построит в Bay View собственный аэропорт, на котором будет базироваться эскадрилья Dassault, чтобы отражать атаки захватчиков с Марса или из Вашингтона, округ Колумбия.
Google — далеко не единственный технологический левиафан, который пытается превратить современную реальность в феодальный пейзаж, заполненный высокотехнологичными замками, рвами и башнями. Кремниевая долина и сама превращается в живую картину Средневековья — раздражающий пейзаж, где страшно обнищалые города наподобие Восточного Пало-Альто с высокими уровнями преступности и безработицы, с жителями, перебивающимися на продуктовых талонах, чередуются с фантастически богатыми и полностью самодостаточными техноградами, спроектированными такими знаменитыми архитекторами, как Норман Фостер и Фрэнк Гери.
Компания Apple, обвиненная в обмане правительства США на $44 млрд неуплаченного подоходного налога в период между 2009 и 2012 гг.{613}, строит в Кремниевой долине штаб-квартиру стоимостью $5 млрд по проекту Нормана Фостера. Новая штаб-квартира Apple будет представлять собой круглое четырехэтажное здание площадью около 260 000 кв. м с конференц-залом на 1000 мест, кафе на 3000 мест и офисными помещениями для 13 000 сотрудников{614}. Перед смертью Стив Джобс сказал, что спроектированное Фостером новое здание «слегка напоминает космический корабль». Илону Маску следует взять это на заметку. В конце концов, зачем колонизировать Марс, если марсианская архитектура уже колонизирует район залива Сан-Франциско?
И потом не надо забывать про «крупнейший в мире офис открытого типа»{615}, который строится для 3400 сотрудников Facebook по проекту Фрэнка Гери. Новый офис Цукерберга напоминает саму Facebook — абсолютно непрозрачную, скрытную компанию, построившую свой многомиллиардный бренд на лжи о прозрачности и открытости. Возможно, это здание станет «открытым» внутри, но, как и новые корпоративные города-государства Google или Apple, оно будет наглухо закрыто от внешнего мира. В действительности Цукерберг, глашатай чужой персональной прозрачности, наглядно продемонстрировал свою собственную приверженность «открытости» и «сотрудничеству», когда в октябре 2013 г. за более чем $30 млн скупил четыре дома вокруг своего особняка в Пало-Альто, чтобы обеспечить себе абсолютное уединение{616}.
Как и во времена Средневековья, Google, Apple и Facebook отделяются от физической реальности нищающих вокруг них городских сообществ. Мало того, предоставляя изобилие бесплатных услуг для своих сотрудников — от изысканного питания, сиделок и тренажерных залов до сухих химчисток, медицинского обслуживания и даже жилых помещений — эти компании разрушают местный малый бизнес, который традиционно занимался обслуживанием офисных сотрудников. Такое происходит даже в Сан-Франциско. В новом офисном комплексе Twitter в центре города имеется корпоративная столовая под названием «Общий стол» ("The Commons"), где всегда в наличии блюда для гурманов. Но, как отмечает Эллисон Арифф в New York Times, эта бесплатная столовая, хотя и является несомненным благом для сотрудников Twitter, разорила близлежащие ресторанчики и кафе{617}. Таким образом, и здесь конечный результат только усугубил дистанцию — или «Кремниевую пропасть», как назвала ее Шарлотта Аллен в Weekly Standard, между цифровыми миллиардерами и аналоговыми нищими{618}.
«Это джентрификация наоборот», — заметил местный обозреватель{619}. Именно так. Джентрификация наоборот — это обнищание районов, имеющих несчастье соседствовать со зданиями, похожими на космические корабли или искусственные алгоритмы. Забудьте про «региональную декларацию независимости». Интернет-компании, подобные Google, Apple, Facebook или Twitter, уже объявили свою независимость — архитектурным и любым иным образом — от мира вокруг них. Цифровые властители отделились от аналоговых крестьян. Это окончательный исход.
Заключение
Ответ
Маскарад
Я познакомился с Майклом Бёрчем, владельцем социального клуба The Battery, на вечеринке в округе Марин, фешенебельном пригороде Сан-Франциско рядом с мостом «Золотые ворота», где находится один из «трофейных» особняков Тома Перкинса. Это была одна из тех весьма утомительных костюмированных вечеринок в стиле 60-х, где все приглашенные должны втискиваться в расклешенные брюки, мини-юбки от Мэри Куант и психоделические рубашки времен хипповской контркультуры полувековой давности. В историческом плане мероприятие было таким же аутентичным, как и фальшивая Венеция в лас-вегасском отеле Venetian Resort Hotel Casino. Однако худощавый Майкл Бёрч со своими развевающимися светлыми волосами и очками действительно напоминал хиппи, даже без обтягивающей сиреневой рубашки и такого же цвета банданы. В облике англо-американского предпринимателя было нечто странное и неземное, словно он только что сошел с трапа инопланетного космического корабля.
Мы стояли рядом с купелью, в которой, по доброй традиции округа Марин, уже плескалась толпа гостей. «Эй, брат, — спросил я, пытаясь без особого успеха подстроиться под атмосферу вечеринки, — как идут дела?»
Дела эти касались клуба Майкла Бёрча The Battery. В этот теплый калифорнийский вечер он изложил мне свое видение не-клуба. Объяснил, что хотел сплотить разношерстное сообщество. «Разнопланово мыслящих людей» — как выразился Бёрч на специфическом языке веб-программиста. Он бесстрастно говорил о своем «социальном проекте», призванном развивать взаимопонимание и общность интересов жителей Сан-Франциско. Своим британским акцентом и эксцентричным обликом он производил на меня впечатление современного Иеремии Бентама, который с математической точностью объяснял социальную полезность принципа наибольшего счастья.
— Как можно стать членом клуба? — поинтересовался я.
— Мы хотим разнообразия. Поэтому приветствуем всех оригиналов, — пояснил он, по-британски растягивая слова. — Особенно людей, которые мыслят вне традиционных рамок.
— Это похоже на Интернет, — сказал я. — Или на деревенский паб.
— Именно так, — подтвердил он без тени улыбки.
— Значит, я тоже могу вступить в ваш клуб?
«Социальный инженер» с подозрением посмотрел на меня, видимо, сомневаясь в моей способности мыслить вне традиционных рамок.
— Твою кандидатуру должен предложить кто-нибудь из членов клуба, — пробормотал он.
Тем не менее пригласил меня посетить The Battery.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Зайду как-нибудь на ланч.
— Клёво, — ответил он.
Но сегодня некогда «клёвая» эстетика подлинного бунтарства перестала быть «клёвой». Мятежная подрывная культура стала общепринятой в нашу сетевую эпоху. Томас Фридман определяет общественные силы, движущие глобальными изменениями, — так называемых «людей Давоса», как «ограниченных людей»{620}. Однако действительно ограниченными людьми нашей сетевой эпохи являются те, кто считает себя уникальными разрушителями. «Если вам приходится сообщать всему миру о том, что вы оригинал, — язвительно замечает в Financial Times Эдвард Люс, — скорее всего, вы не оригинальны»{621}. Остерегайтесь «"клёвого" капитализма Кремниевой долины», — предупреждает в Observer Ник Коэн по поводу инопланетных властителей наподобие Майкла Бёрча, Кевина Систрома и Шона Паркера, ставших умело разрекламированными иконами «безграничного будущего» сетевого капитализма. Такое либертарианское поклонение нерегулируемой сети и презрение к государству ведет к уничтожению рабочих мест «без создания новых», говорит Коэн, что усугубляет «и без того головокружительную пропасть между богатыми и остальными людьми»{622}.
Истоки этого беспредельно подрывного либертарианства с его единственным правилом об отсутствии всяких правил можно проследить в 1960-х гг. По словам профессора истории Стэнфордского университета Фреда Тернера, безграничный идеализм Интернета и его внеисторическое презрение к иерархии и власти, особенно к традиционной роли правительства, были унаследованы от контркультурных идей пионеров Интернета, таких как основатель WELL Стюарт Брэнд и автор «Декларации независимости киберпространства» Джон Перри Барлоу{623}. Кремниевая долина, говорит Тернер, стала расширенной версией костюмированной вечеринки в стиле 60-х, на которой я познакомился с Майклом Бёрчем, — ностальгическим маскарадом, организованным внеземными сводниками наподобие Бёрча, похоже, выпавшими из времени и пространства.
Если позаимствовать выражение из привычного маркетингового сленга Apple, сегодня каждый должен «мыслить иначе». Неортодоксальность стала новой ортодоксальностью в мире, где, предположительно, самые что ни на есть инакомыслящие — вышедшие за традиционные рамки — превозносятся словно рок-звезды. Единственное условие — не признавать никаких условий, работать на не-компании, вступать в не-клубы и посещать не-конференции. Но сегодняшние технологические хипстеры вовсе не такие «клёвые», какими они мнят себя. Стив Джобс, создатель «поля искажения реальности» Кремниевой долины и настоящий технологический хипстер, который боготворил Боба Дилана и проводил летние отпуска в ашраме, в то же время перевел производство продукции Apple из Америки в Китай, на печально известную «фабрику смерти» компании Foxconn в Шэньчжэне, где трудятся 430 000 человек{624}. А также Джобс создал потрясающе прибыльную компанию, умело избегавшую налоговых платежей, по словам сенатора США Карла Левина, из-за чего казна недосчитывалась миллиона долларов дохода от налогов в час{625}. Наверное, бухгалтеры Apple руководствовались девизом не «Мысли иначе», а «Мысли безответственно», когда изобретали свою аморальную и, возможно, даже незаконную схему уклонения от налогов.
Но способны ли мы действительно мыслить иначе по отношению к кризису? Какой может быть самая инновационная стратегия, которая позволит нам разрушить разрушителей?
Разрушение разрушителей
Поскольку состояние дел в нынешнем сетевом обществе вызывает много вопросов, то у всех — активистов, писателей, предпринимателей, ученых и чиновников — есть свое объяснение тому, что Интернет оказался не способен реализовать бльшую часть своих громких обещаний. Одни из этих ответов более последовательные и практически осуществимые, другие менее, но все они однозначно указывают на болезненные экономические и социальные неполадки в сетевом обществе.
Для самых возмущенных ответ очевиден — разбивать окна автобусов Google и призывать к «ликвидации техноиндустриального общества»{626}. Для более вдумчивых ответ состоит в периодическом отключении от Сети посредством «цифровой детоксикации»{627}, технологических дней отдохновения и присоединения к движению за «медленный Веб»{628}. Для идеалистических пионеров Сети наподобие Тима Бернерса-Ли ответом служит онлайновая «Великая хартия вольностей», цифровой «Билль о правах», защищающий открытость и нейтралитет Всемирной паутины от правительств и интернет-корпораций{629}. Для других движимых заботой об интересах общества технарей ответ заключается в разработке продуктов в духе анти-Google и анти-Facebook, таких как поисковая система DuckDuckGo без «отслеживания» пользователей, некоммерческая социальная сеть с открытым исходным кодом Diaspora и даже амбициозный проект под названием Bitcloud, нацеленный на создание децентрализованной версии Интернета{630}. Для курируемых веб-сайтов, таких как Popular Science, уставших от бессодержательности большей части генерируемого пользователями контента, ответ состоит в запрете анонимных комментариев{631}. Для Германии ответ кроется в предложении канцлера Ангелы Меркель в 2014 г. о создании европейской коммуникационной сети с тем, чтобы данные не проходили автоматически через США{632}. Как ни смешно, но одним из ответов для немецкого правительства может быть возвращение к технологии «Штази» с ее аналоговыми печатными машинками, чтобы защитить свою секретную переписку от иностранного шпионажа{633}.
Для теоретиков культуры вроде Джарона Ланье ответ — в преобразовании бизнес-модели онлайнового контента в «многочисленные разнообразные крошечные ручейки авторских отчислений»{634}. Политические критики, такие как исследователь технологий Тим Ву и колумнист Financial Times Джон Гаппер, связывают ответ с интернет-предпринимателями, которые избавятся от «навязчивой моложавости» и возьмут на себя достойную взрослых ответственность за такие разрушительные инновации, как биткоин{635}. Для гуманистов наподобие Николаса Карра ответ состоит в том, чтобы мы сформировали наши сетевые инструменты, прежде чем они начнут формировать нас. Для законченных скептиков, таких как основатель и автор песен группы Talking Heads Дэвид Бирн, ответ заключается в отсутствии ответа. «Какой будет жизнь после Интернета? — задает вопрос Бирн с типичным для него черным юмором. — Ведь ничто не длится вечно, верно?»{636}
Европейский союз с его особой чувствительностью к конфиденциальности данных дает спорный ответ в виде принятия закона о «праве на забвение», предоставляющего гражданам право требовать удаления из поисковых систем ссылок на недостоверную или достоверную, но нежелательную информацию о себе. Хотя этот закон, по крайней мере в том виде, в каком он существовал в середине 2014 г., был не вполне эффективным{637}, важно то, что он положил начало юридическим дебатам о необходимости контроля над онлайновой дезинформацией. «Отрешенные от мира сего гении» наподобие изобретателя гипертекста Теда Нельсона могли считать, что Сети не нужна «концепция удаления», но всем нам, особенно тем, чья репутация была скомпрометирована злобной онлайновойклеветой, безусловно, необходимо законодательно прописанное «право на забвение», что позволит удалять ссылки на лживую информацию.
И все же если и есть один ответ, единственное решение, позволившее бы преодолеть «эпичный провал» Интернета, то оно противоположно забвению. Ответ — больше памяти, но не компьютерной, а человеческой. Ответ кроется в истории.
Не один только Майкл Бёрч отгородился от времени и пространства. Пусть Фрэнсис Фукуяма думает, что с падением Берлинской стены в 1989 г. настал конец истории, однако в том же году другое событие исторической значимости — изобретение Тимом Бернерсом-Ли Всемирной паутины — непреднамеренно запустило иной, куда более тревожный сценарий конца истории.
«Недавно я повез свою 16-летнюю дочь Адель в Германию, чтобы показать ей секцию Берлинской стены, оставленную как часть музея, посвященного железному занавесу, разделявшему город, Германию и Европу, — пишет обозреватель New York Times Роджер Коэн в своей статье о возвращении в разделенный Берлин времен Эриха Мильке и «Штази». — Стояло солнечное утро. Адель, родившаяся в 1997-м, в самом конце прошлого века, с удивлением осматривала эту любопытную реликвию, время от времени проверяя на смартфоне свою страничку в Facebook. «Она кажется такой древней, — сказала дочь, прислонившись к стене, — как будто ее построили в XIX веке»»{638}.
По крайней мере, у Адель Коэн имеется некое представление о прошлом, хотя она и ошиблась примерно на сотню лет. Но для многих представителей ее поколения интернет-аборигенов есть только одно время — вечное настоящее. Как объясняет в Guardian Джонатан Фридланд, сегодняшнее сетевое поколение, поглощенное «коммерцией в Instagram и Vines», создало внутреннюю культуру постоянного подключения, которая — как и фотографии на Snapchat — исчезнет навсегда и ничего не оставит потомкам. «Дело в том, что цифровая революция изменяет фундаментальный аспект человеческого бытия — память», — предостерегает Фридланд{639}. Горькая ирония состоит в том, что чем точнее Интернет фиксирует всё, тем больше атрофируется наша память. В результате возникает и амнезия на всё — кроме немедленного, мгновенного, сиюминутного и моего. Это и есть конец истории как разделенной общей памяти, конец нашей коллективной взаимосвязанности с прошлым и будущим. «Раньше мы испытывали ностальгию по будущему, — замечает Марк Лилла. — Сегодня страдаем амнезией на настоящее»{640}.
«Либертарианская эпоха, — считает Лилла, — не поддается пониманию»{641}. Но это не совсем так. Возможно, она не поддается пониманию такого традиционного историка, как Лилла, но не такого опытного эксперта по сетевому обществу, как американский медиатеоретик Дуглас Рашкофф. «Я с нетерпением ожидал наступления XXI века», — пишет Рашкофф в своей книге 2014 г. «Шок настоящего: когда все происходит прямо сейчас» (Present Shock: When Everything Happens Now){642}. Но, как признает Рашкофф, в наш сетевой век с его технологиями, работающими в режиме реального времени, «заглядывать в будущее» вышло из моды. Футуризм ХХ в. заменен хаотичной культурой «настоящего момента» XXI в., напоминающей точечную графику Йонаса Линдвиста на стене стокгольмской штаб-квартиры компании Ericsson. Из футуристов, замечает Рашкофф, мы все превратились в «презентистов»[38], охваченных гипнотизирующей петлей твитов, обновлений, имейлов и мгновенных сообщений. Рашкофф называет данный феномен «коллапсом нарратива». Зато такая неспособность к последовательному изложению позволяет наделять смыслом наш гиперподключенный мир и ориентироваться в сетевом обществе.
И для того чтобы восстать против этого мира, начать «мыслить иначе», поставить под вопрос антиисторическую самоуверенность Кремниевой долины, необходимо возродить власть нашего коллективного нарратива. Именно глядя через призму истории XIX и XX вв., мы можем наилучшим образом осмыслить влияние Интернета на общество XXI в. Прошлое делает настоящее более доступным для понимания. Это самое эффективное противоядие от либертарианского утопизма апологетов Интернета, таких как Джон Перри Барлоу, который представляет Интернет как костюмированную вечеринку в элитном округе Марин, где, возможно, не случайно проживает и сам Барлоу.
«Правительства Индустриального Мира, вы — утомленные гиганты из плоти и стали, я же рожден в Киберпространстве, новой обители разума», — пишет Барлоу в своей «Декларации независимости Киберпространства». И эта фантазия, рисующая Интернет как не-место, словно по волшебству плывущее вне времени и пространства, вне власти традиционных законов, стала стандартным оправданием разрушений, производимых Кремниевой долиной. Неудивительно, что культовой книгой среди либертарианских предпринимателей-мультимиллиардеров наподобие Шона Паркера и Питера Тиля стал роман-фэнтези Джона Толкиена «Властелин колец». По словам британского технологического обозревателя, Тиль назвал свой «самый зловещий стартап за всю историю» «Палантиром» (Palantir) в честь магических видящих камней, описанных в трилогии Толкиена, которые позволяли своим владельцам увидеть, что происходит в настоящее время в другом месте, а также поговорить с собеседником, находящимся далеко, если он тоже владел палантиром{643}. А Паркер потратил в июне 2013 г. $10 млн на бесстыже показную свадьбу в стиле «Властелина колец», для чего в калифорнийском лесу были возведены фальшивые средневековые каменные замки с воротами, мостами и колоннами.
«Впервые в истории человечества любой человек может сделать, сказать и купить что угодно», — заявил мне молодой программист на «Провалконе», выразив свою веру в Интернет, столь сказочно спасительный, что он напоминает толкиенистский фэнтези. Но парень ошибается. Не в первый (и не в последний) раз в истории приверженцы чего-либо используют драматичные обороты типа «впервые в истории человечества» для восхваления очередной революции, которая, как оказывается на поверку, не несет с собой ничего нового. Да, децентрализованная Сеть, случайно созданная учеными Полом Бэраном и Робертом Каном в период холодной войны, не имела прецедентов. Да, сегодняшняя экономика с ее фабриками данных во многом отличается от экономики индустриальной эпохи с ее настоящими фабриками. И, да, технологии Интернета коренным образом изменяют способы коммуникации и деловые взаимоотношения между людьми. Но при всей своей новизне эти технологии не изменили роль, которую играют в мире власть и богатство. На самом деле, когда речь идет о важности богатства и влияния, Кремниевая долина остается столь же традиционной, как три тысячи старинных бутылок в знаменитом винном погребе клуба The Battery.
История во многих отношениях повторяет себя. Экономисты из МIT Эндрю Макафи и Эрик Бринолфссон называют сегодняшний цифровой переворот «второй промышленной революцией». «Крутые парни» типа интернет-предпринимателей Трэвиса Каланика и Питера Тиля имеют много общего с баронами-разбойниками эпохи первой промышленной революции. Интернет-монополисты наподобие Google и Amazon всё больше напоминают гигантские транснациональные корпорации индустриальной эпохи. Сегодняшние протесты работников, организованных в профсоюзы, против Amazon, Uber или Airbnb мало чем отличаются от борьбы йоркширских ткачей XVIII в. Наша растущая обеспокоенность в связи с загрязнением «выхлопными данными» становится для цифровой эпохи эквивалентом экологического движения против промышленного загрязнения. Компании поколения Веб 2.0, такие как Facebook, YouTube и Instagram, заново формируют в виде фабрик данных Паноптикон братьев Бентам из XVIII в. А движение «Подсчитай себя» претворяет в жизнь причудливый утилитаристский проект Иеремии Бентама с подсчетом каждого аспекта человеческого существования. Даже ведшиеся в XIX в. дебаты между приверженцами утилитаризма Бентама и либерализма Джона Стюарта Милля по поводу прав индивида сегодня возобновились вокруг «политики либертарианского патернализма», по определению профессора Гарвардской школы права Касса Санстейна, — в виде спора между последователями Милля и Бентама о роли «подталкивания» индивида в мире, где правительство через формирование партнерств с такими компаниями, как Acxiom и Palantir, собирает все больше данных о каждом из нас{644}, а такие компании, как Facebook и OkCupid, проводят секретные эксперименты с целью манипулирования нашим настроением.
Ник Коэн описывает «клёвый капитализм» сетевой эпохи как наше «безграничное будущее»{645}. Но в то время как Пол Бэран, Винт Серф и Тим Бернерс-Ли сознательно проектировали Интернет без центральной структуры, эта распределенная архитектура не была распространена на крайне важные сферы финансов и власти. В этих сферах будущее так же ограничено, как и прошлое. И центр этого будущего находится в Кремниевой долине, месте обитания Майкла Бёрча и других инопланетных властителей нашей цифровой эпохи.
Средство передачи сообщения не является сообщением
В мае 2014 г. я вместе с Алеком Россом, бывшим старшим советником по инновационной политике госсекретаря Хиллари Клинтон и особенно красноречивым апологетом Интернета, выступал в Европейском парламенте в Брюсселе{646}. В этом влиятельном законодательном органе, принявшем ряд самых прогрессивных законов в отношении Интернета, включая закон о «праве на забвение», Росс изложил свое бинарное видение сетевого общества XXI в. В нем, предсказал Росс, вместо прежних различий между правыми и левыми идеологиями, после того как «власть перейдет от иерархий к сетевым сообществам граждан», коренное разграничение проляжет между новым «открытым» и старым «закрытым» обществом.
Но, подобно прочим апологетам Интернета, таким как Джон Перри Барлоу и автор книги «Без их разрешения» Алексис Оганян, Росс ошибочно принимает средство передачи сообщения за само сообщение. «Сначала мы формируем технологии, а потом технологии формируют нас», — предупреждал Маршалл Маклюэн. Отсюда и проистекает ложное предположение о том, что открытая, децентрализованная технология Интернета естественным образом уменьшит в обществе иерархичность и неравноправие. Однако вместо большей открытости и разрушения иерархий нерегулируемое сетевое общество, разрушая прежние центры, усугубляет экономическое и культурное неравенство и порождает цифровое поколение властителей мира. В безграничной сети, может, и коренится новое могущество, но пока что оно наделяет огромным богатством и властью горстку предпринимателей и их компаний.
«С точки зрения дарвинизма, новые корпоративные гиганты представляют собой лишь последнюю стадию эволюции публичных корпораций, — предупреждает историк Интернета и журналист Джон Нотон по поводу "открытых" интернет-компаний, таких как Facebook, Yahoo, Amazon и Google. — Они существуют ради того, чтобы создавать богатство — в огромных количествах — для своих учредителей и акционеров. Им жизненно необходимо расти и добиваться доминирования на выбранных ими рынках, а также на других, которые пока находятся вне пределов их досягаемости. Они точно так же враждебно относятся к профсоюзам, налогообложению и госрегулированию, как в свое время Джон Рокфеллер, Джон Пирпонт Морган и Эндрю Карнеги. С той лишь разницей, что новые титаны нанимают гораздо меньше работников, получают больше прибылей и их меньше кошмарит правительство»{647}.
В своей одержимости «открытым» будущим «без разрешений» апологеты Интернета наподобие Росса и Оганяна забывают уроки прошлого. Первая промышленная революция была успешной в значительной мере благодаря тому, что сочетала открытость с новыми законами, регулирующими ее эксцессы. И «великое уравнивание республики Рузвельта», по определению Джорджа Пакера, и золотой век труда, по определению гарвардских экономистов Клаудии Голдин и Лоуренса Каца, были обеспечены благодаря последовательному государственному регулированию трудового законодательства, налогообложения, условий труда, конкуренции и, прежде всего, благодаря антимонопольным законам. «Бароны-разбойники» вроде Джона Рокфеллера и промышленные монополии вроде Standard Oil исчезли не сами собой. Они были уничтожены в законодательном порядке.
Как замечает выдающийся ученый Ричард Сеннет, профессор социологии Нью-Йоркского университета и преподаватель Лондонской школы экономики, сегодняшние прогрессисты «возлагают великие надежды на то, что во власти технологии построить лучшее общество». Но, в отличие от «недалекого миллиардера Кремниевой долины», поясняет Сеннет, «прогрессисты столетней давности хорошо понимали, что, придя к власти, новые плутократы неизбежно начнут душить таланты, способные поставить их власть под угрозу»{648}. Вот почему, по мнению Сеннета, «пришло время разбить Google на куски». «Проблема с ней очевидна: компания забрала слишком много власти, как и Apple, и многие другие крупные технокорпорации».
«Будь он жив сегодня, — пишет Сеннет о президенте США Теодоре Рузвельте, "разрушителе трестов" вроде Standard Oil, — я думаю, он бы сосредоточил свою огневую мощь на Google, Microsoft и Apple. Сегодня нам нужны такие же отважные политики»{649}.
«Представим себе, что на дворе 1913-й и что почта, телефонные компании, публичные библиотеки, издательства, картирование Геологической службы США, кинопрокат и все справочники в значительной степени контролируются некоей скрытной, неподотчетной общественности корпорацией, — пишет Ребекка Солнит в своей статье о монополистической мощи Google. — Затем перенесемся в наше время и увидим, что в онлайновом мире складывается примерно та же ситуация»{650}.
Самым насущным ответом на эпичный провал Интернета должна стать деятельность законотворческих органов, таких как Европейский парламент или Конгресс США, который, с нашего разрешения, берет под контроль «скрытные» монополистические корпорации наподобие Google. «Никогда еще институты в Брюсселе не играли столь важную роль, как сегодня»{651}, — заявил в апреле 2014 г. Матиас Допфнер, глава крупнейшего европейского издательского концерна Axel Springer (Германия), не скрывающий своего негативного отношения к попытке Google создать «цифровую сверхдержаву».
Ответом должно стать, по словам колумниста GigaOm Мэтью Ингрэма, формирование интернетовских «квазимонополий»{652} до того, как они начнут формировать нас. Ответом должны стать, согласно Ричарду Сеннету, «отважные политики», способные противостоять квазимонополистам вроде Google. Ответом должно стать сильное, ответственное правительство, способное противостоять «инопланетным властителям» из компаний больших данных Кремниевой долины{653}. Ответом должны стать жесткие антимонопольные расследования наподобие того, что провел еврокомиссар по вопросам конкуренции Хоакин Альмуния в отношении Google. Ответом должны стать политики наподобие Маргарет Ходж, председателя комитета по контролю за распределением бюджетных средств британской Палаты общин, — она в ходе расследования схемы уклонения от налогов, применяемой Google в Великобритании, открыто заявила топ-менеджеру компании, что налоговое поведение Google было «нечестным, предумышленным и аморальным»{654}. Ответом должно стать, как считает Марк Ротенберг, директор некоммерческой организации Electronic Privacy Information Center, наложение «драконовских штрафов» за нарушения неприкосновенности личной жизни — «одни из крупнейших нарушений в истории» — на картографический сервис Google «Street View», который тайно собирает информацию о частных жилищах и перехватывает данные из персональных сетей Wi-Fi{655}. Ответом, как настаивает правительство Италии, должно стать принуждение Google к подчинению европейскому законодательству и к запросам у пользователей Интернета разрешения, прежде чем создавать их профиль{656}.
Разумеется, не одной только Google должно противостоять правительство. Ответом должно стать применение смелых политических мер и по отношению к другим интернет-гигантам, например Amazon Джеффа Безоса. В июле 2014 г. обозреватель журнала Nation Стив Вассерман задал правильный вопрос: «Когда же министерство юстиции возьмется за Amazon?»{657} Поэтому мы должны приветствовать усилия Федерального антимонопольного ведомства Германии Bundeskartellamt, которое в 2013 г. начало расследование недобросовестных методов ценообразования, применяемых Amazon в отношении третьих лиц, своих партнеров{658}. Мы должны приветствовать принятое в июле 2014 г. Федеральной торговой комиссией США (US Federal Trade Commission) решение подать на Amazon в суд за то, что, как предполагается, компания позволяет несовершеннолетним тратить миллионы долларов на несанкционированные взрослыми покупки в ее магазине приложений{659}. Мы должны поддержать петицию, поданную Международной ассоциацией механиков и рабочих аэрокосмической промышленности (International Association of Machinists and Aerospace Workers) в Национальное управление по вопросам трудовых отношений (National Labor Relations Board) с просьбой оказать содействие в организации первого профсоюза для работников складов Amazon на территории США{660}. Сильнее всего мы должны аплодировать усилиям малых издательств, таких как Melville House Денниса Лоя Джонсона, которые бросают вызов растущей монополистической власти Amazon в книжном бизнесе. «Что это, если не вымогательство? — спрашивает Джонсон по поводу решения Amazon в 2014 г. приостановить отправку книг американского издательства Hachette и немецкого издательства Bonnier после того, как те отказались удовлетворить требования Amazon об увеличении размера скидок и маркетинговых сборов. — Точно такие же методы мафии считаются незаконными»{661}. Как отмечает Брэд Стоун, Amazon «словно монолит, все больше нависает над книжным рынком и рынком электроники», а потому Стоун полагает, что антимонопольным органам неизбежно придется критически изучить рыночную власть компании{662}. Будем надеяться, что у нас найдутся достаточно отважные политики, которые возьмутся за Безоса до того, как он превратит Amazon буквально в «Магазин всего».
Нет, Интернет — это не ответ, особенно когда речь идет о так называемой совместной экономике пиринговых сетей типа Uber и Airbnb. Хорошая новость состоит в том, что, как написал в Wired Маркус Вольсен, «солнце клонится к закату над Диким Западом» пиринговых сетей{663}. Сборщики налогов и муниципальные власти от Кливленда до Гамбурга признают, что многие подобные сети по аренде жилья и прокату автомобилей нарушают местное и национальное жилищное и транспортное законодательство. «Ответный удар со стороны регуляторов»{664}, по определению Financial Times, уже заставил Uber ограничить свое скачкообразное ценообразование в чрезвычайных ситуациях{665}, а арендодателей Airbnb установить в своих жилищах детекторы дыма и угарного газа{666}. «Если компания использует вместо стационарного магазина виртуальное приложение, это вовсе не означает, что на нее не распространяются законы о защите прав потребителей», — замечает прокурор штата Нью-Йорк Эрик Шнейдерман, который пытается в судебном порядке получить доступ к данным об арендаторах Airbnb в Нью-Йорке{667}. Группа жилищных активистов в Сан-Франциско планирует в конце 2014 г. даже провести в городе голосование с целью «серьезно обуздать» деятельность Airbnb{668}. «Airbnb взвинчивает цены на аренду жилья, несмотря на все заявления ее руководства», — объясняет базирующаяся в Нью-Йорке политическая партия Working Families{669}.
Ответ состоит в том, чтобы при помощи законов и регулирования заставить Интернет выйти из его затянувшегося подросткового возраста. Будь то принятое в 2013 г. Филадельфией решение запретить 3D-печать оружия{670}, или постановление Европейского суда по правам человека от 2014 г. об ответственности веб-сайтов за контроль над комментариями своих пользователей{671}, или подписанный в 2013 г. губернатором Калифорнии Джерри Брауном закон, запрещающий в онлайне порноместь{672}, или принятый во Франции так называемый «антиамазонский» закон, запрещающий Amazon бесплатную доставку на территории страны книг, продающихся со скидкой{673}, или призыв Томаса Пикетти обложить «глобальным налогом» плутократов наподобие Марка Цукерберга или Ларри Пейджа — активное законотворчество является наиболее эффективным способом улучшить Интернет и сделать его более справедливым. Вместо того чтобы спрашивать, какова будет жизнь после Интернета, мы должны спросить, какой может стать наша жизнь, если вольница Интернета в духе Дикого Запада будет обуздана при помощи внешнего авторитета в лице правительства.
Однако внешний контроль не обязательно должен исходить от правительства. Одни из самых эффективных стратегий борьбы с онлайновым пиратством рождаются в результате добровольных, рыночно ориентированных решений, объединяющих частные компании в рамках всей интернет-экономики — от создателей контента и сервис-провайдеров до провайдеров платежных и даже поисковых систем. Например, в 2011 г. AT&T, Cablevision, Comcast, Time Warner Cable, Verizon и ведущие звукозаписывающие компании подписали в США добровольное соглашение о плане так называемых «шести ударов», направленных на защиту авторских прав и сокращение онлайнового пиратства{674}. Начиная с июня 2011 г. American Express, Discover, MasterCard, PayPal и Visa в сотрудничестве с лондонской полицией разрабатывали передовые практики по блокировке платежей веб-сайтам, распространяющим краденый контент{675}. В июле 2013 г. AOL, Cond Nast, Microsoft, Yahoo! и Google в числе прочих подписались под планом некоммерческой организации Interactive Advertising Bureau, призванным лишить пиратские веб-сайты их доходов от рекламы{676}. Такого рода добровольные инициативы в частном секторе следует рассматривать как дополнение усилиям правительства по контролю над Интернетом. Как заметила в 2013 г. Виктория Эспинель, в то время координатор программ по охране прав на интеллектуальную собственность при администрации США, по поводу плана Interactive Advertasing Bureau, он действительно «будет в дальнейшем способствовать инновациям, которые станут возможными благодаря открытому Интернету»{677}.
Разумеется, либертарианские разрушители наподобие Джона Перри Барлоу и Алексиса Оганяна не согласятся с Эспинель, утверждая, что любой вид внешнего контроля в Интернете отрицательно скажется на инновациях. Но это очередная ложь. Как заявил основатель AOL Стив Кейс, «грядущие интернет-революции в таких областях, как образование и здравоохранение» потребуют партнерства с правительством{678}. И, как показывает в своей содержательной книге «Государство-редприниматель» (The Entrepreneurial State), изданной в 2013 г., профессор экономики из Университета Сассекса Мариана Маццукато, самые значительные инновации — такие как изобретение Тимом Бернерсом-Ли Всемирной паутины в CERN в 1989 г. — вышли из государственного сектора{679}. Даже Google и Apple, замечает Маццукато, первоначально финансировались за счет государственных средств — компания Apple получила от правительства ссуду в размере $500 000, прежде чем стать публичной, а поисковая система Google была разработана на грант, выделенный Сергею Брину Национальным научным фондом для финансирования его дипломных исследований в Стэнфордском университете{680}.
Я не уверен, что готов зайти так же далеко, как канадский политический идеолог Майкл Игнатьефф с его ответом: «Требуется новый Бисмарк, чтобы укротить машины». Но Игнатьефф задает и ключевой вопрос, стоящий перед всеми нами в начале XXI в.: «Сегодня демократических политиков повсюду преследует вопрос: смогут ли избранные правительства взять под контроль ураган технологических перемен, проносящийся сквозь их общества?»{681}
Ответ на вопрос Игнатьеффа будет «да». Избранные правительства для того и существуют, чтобы мы могли формировать общество, в котором живем. У них нет иного выбора, кроме как взять под контроль технологические изменения. Нам не помогут ни распределенный капитализм, ни пиринговые правительства, ни массовые открытые онлайновые курсы, ни фабрики данных, ни какие-либо другие либертарианские схемы, позволяющие немногим интернет-предпринимателям бесстыдно обогащаться и укреплять свое влияние. От центра Рочестера и от лондонской Бервик-стрит вплоть до самой Кремниевой долины этот ураган приносит гораздо больше вреда, чем пользы. Текущий «эпичный провал» Интернета не обязательно является его конечной стадией. Но, для того чтобы усовершенствоваться, Интернету нужно быстро повзрослеть и взять на себя ответственность за свои действия.
Инопланетный корабль
Через пару недель после разговора с Майклом Бёрчем мы с моим другом отправились пообедать в The Battery. На удивление, в меню не оказалось «Сойлента», поэтому нам пришлось заказать жареного на гриле осьминога и бутылку винтажного шардоне Russian River Valley. Обслуживание, вино и натуральные продукты, выращенные на местных экологических фермах, были вне всяких похвал. Подобострастный персонал клуба обращался с нами как с лордами, что было вовсе неудивительно, поскольку концепцию The Battery разработал Кен Фулк, устроитель мероприятий для высшего общества, в том числе фантазийной свадьбы Шона Паркера в стиле «Властелина колец» за $10 млн и большой поклонник сериалов наподобие «Аббатства Даунтон», прославляющих двухуровневые общества{682}.
После обеда я совершил экскурсию по клубу, который со своей не такой уж тайной комнатой для покера и декорированной деревянными панелями библиотекой с рядами непрочитанных книг напоминал клуб джентльменов XIX в., как его представляют фантазеры XXI в. The Battery был похож на одно гигантское фото в Instagram. «Привет, это мы!» — говорил он от лица всей Кремниевой долины, отделившейся от времени и пространства. Всего полвека назад Дж. К. Р. Ликлайдер считал, что симбиоз человека и компьютера «спасет человечество». Но вряд ли Ликлайдер мог предположить, что его межгалактическая компьютерная сеть в конечном итоге станет источником финансирования для сооружения инопланетного корабля в центре Сан-Франциско.
Христя Фриланд, автор книги «Плутократы» (Plutocrats){683} и эксперт, исследовавший подъем новых глобальных сверхбогачей и падение всех остальных людей, убедительно объясняет, почему фантазеры вроде Фулка находят ностальгические драмы наподобие «Аббатства Даунтон» столь обольстительными. Это современное шоу, утверждает она, поскольку существует «глубокое сходство между огромными экономическими, социальными и политическими переменами, направляющими сюжет „Аббатства Даунтон“, и переменами, происходящими в наше время»{684}. В нынешнюю цифровую эпоху непрерывного созидательного разрушения, говорит Фриланд, такие технологические компании, как Google, Uber и Facebook, с одной стороны, дают возможность наживать гигантские личные состояния интернет-плутократам XXI в. типа Марка Цукерберга и Трэвиса Каланика, а с другой стороны, разрушают жизнь обычных людей, таких как Пэм Уэзерингтон, не состоявшую в профсоюзе сотрудницу склада Amazon в Кентукки, которая получила усталостные переломы обеих ног из-за того, что каждый день вынуждена была проходить по многу миль по бетонному полу склада.
Однако, как напоминает нам Фриланд, между «Аббатством Даунтон» и Кремниевой долиной существует одно важное различие. «Со своим роскошным образом жизни сегодняшние плутократы могут показаться современной версией аристократов из "Аббатства Даунтон", но это не так, — говорит она. — Дело в том, что нынешняя "аристократия талантов" имеет все привилегии и лишь малую часть традиционных ценностей, присущих старой английской аристократии»{685}. Таким образом, в 2014 г. в Кремниевой долине мы видим все социальные и экономические иерархии 1914 г., но только без того, что Фриланд называет «социальными ограничениями» старой аристократии. Аббатство Даунтон возродилось в виде The Battery. У нас есть фантазии об отделении от мира, яхты за $130 млн размером с футбольное поле и миллиардеры-либертарианцы с блондинками-секретаршами в черных одеяниях и официантами в белоснежных смокингах. У нас есть огромные, выставляемые напоказ состояния при минимальной социальной ответственности. У нас есть новое дворянство без noblesse oblige[39]. То, что у нас есть, конечно же не является ответом на углубляющиеся экономические и социальные неравенство и несправедливость начала XXI в.
Следовательно, ответ должен заключаться не только в виде усиления регулирования со стороны правительства. В конце концов noblesse oblige невозможно закрепить законодательно. Как утверждают критики, подобные Тиму Ву, ответ состоит в том, чтобы наша новая цифровая элита взяла на себя ответственность за самые травматичные социально-экономические потрясения, случившиеся после промышленной революции. Вместо того чтобы устремляться к «Горящему человеку» или на Марс, новая плутократия должна вернуться с небес на землю. «Двигайся быстро и круши все на своем пути», — гласила старая хакерская заповедь. «Что сломал, тем и владеешь» — так должна звучать новая заповедь. Вместо Билля о правах в Интернете нам действительно требуется неформальный Билль об ответственности в Интернете, который утвердит новый социальный контракт для каждого члена сетевого общества.
Кремниевая долина фетишизировала идеалы сотрудничества и диалога. Но где нам требуется реальное сотрудничество, так это в диалоге о влиянии Интернета на общество. В таком диалоге должны участвовать все — от цифровых аборигенов и прекариата до миллиардеров Кремниевой долины. И в этом диалоге мы все должны взять на себя ответственность за наше поведение в онлайне — будь то нарциссическая зависимость от социальных медиа, или анонимная жестокость, или пренебрежительное отношение к интеллектуальной собственности, созданной профессионалами. Ответ кроется в сознательном саморегулировании наподобие того, что описал Уильям Пауэрс в своей книге «BlackBerry Гамлета» (Hamlet's BlackBerry) — великолепном руководстве о том, как построить нормальную жизнь в цифровую эпоху{686}.
«У тебя есть только одна идентичность» — памятное заявление Марка Цукерберга, опошлившего сложность человеческого бытия. В нашем диалоге об Интернете мы должны признать, что наши множественные идентичности зачастую расходятся друг с другом. Например, Интернет отлично подходит для нас как для потребителей. Но вызывает серьезные вопросы у нас как у граждан. Апологеты Интернета, особенно либертарианцы-предприниматели наподобие Джеффа Безоса, рассматривают все и вся с точки зрения удовлетворения потребителей. И хотя Amazon действительно удовлетворяет большинство из нас как потребителей, она гораздо меньше удовлетворяет нас как граждан, которые испытывают все большую озабоченность вопросами достоверности информации, корректности высказываний и уважения к частной жизни.
Этот диалог должен вестись в Кремниевой долине, Кремниевой аллее Нью-Йорка и других центрах цифровой власти нашего сетевого мира — время пришло. Некоторые более ответственные предприниматели, ученые и инвесторы в конечном итоге признают, что Интернет — технологическая революция, которая, как считали они, сделает этот мир значительно лучше, — не завершился полным успехом. Майкл Мориц, основатель венчурного фонда Sequoia Capital, предостерегает по поводу растущего неравенства в нашу цифровую эпоху. Фред Уилсон из венчурного фонда Union Square Ventures выражает беспокойство в связи с появлением в цифровой экономике опасных новых монополий. Профессор Нью-Йоркского университета Клей Ширки беспокоится о трагической судьбе журналистов в мире без печатных изданий. Чарльз Ледбитер утверждает, что Интернет сбился с пути. Эмили Белл озабочена новыми медиа, возникшими в однопроцентной экономике. Марк Андриссен обеспокоен влиянием анонимных сетей на гражданскую сферу. Итан Цукерман из MIT считает, что «первородный грех» Интернета — его зависимость от рекламных доходов для обеспечения бесплатного контента — привел сеть к фиаско. Такие выдающиеся журналисты, блогеры и писатели, как Дэйв Вайнер, Астра Тейлор, Джон Нотон, Дэн Гиллмор, Ом Малик и Мэтью Ингрэм, опасаются растущей власти Google, Amazon, Facebook и других крупных интернет-компаний. Джеффа Джарвиса отвращает нашествие в Интернет троллей, обидчиков, психов, мошенников, самозванцев и идиотов.
«Какое общество мы здесь строим?»{687} — задается вопросом Джарвис, и этот вопрос должен предварять всякий диалог об Интернете. Нравится нам это или нет, но цифровой мир стремительными темпами преобразует наше общество. И в новом сетевом обществе трансформируется все — занятость, идентичность, неприкосновенность частной жизни, справедливость и корректность. Интернет, может быть, (пока) еще и не ответ, но тем не менее остается центральным вопросом первой четверти XXI в.
По пути из клуба я прошел мимо черной мраморной плиты с выгравированными на ней словами «СНАЧАЛА МЫ ФОРМИРУЕМ НАШИ ЗДАНИЯ, А ПОТОМ НАШИ ЗДАНИЯ ФОРМИРУЮТ НАС». Холодный туман наползал с залива. Мне было приятно снова вернуться в анонимный город — место, где всегда можно «стереть прежнего себя и создать себя нового». Я замерз и, пропустив пару черных сетевых лимузинов Uber, остановил лицензированное желтое такси.
«Ну что, вам понравился новый клуб?» — спросил у меня водитель, пока мы ехали по Баттери-стрит в направлении района Сома, где новые офисы интернет-компаний, таких как Twitter, Yelp и Instagram, разрушали местный традиционный бизнес.
«Это провал, — ответил я. — Эпичный, мать вашу, провал».
Благодарности
Бывает, что людям везет. В марте 2013 г. на конференции «Имена, а не цифры», организованной Джулией Хобсбаум в маленьком чудесном городке Олдборо, находящемся в графстве Саффолк недалеко от морского побережья, мне посчастливилось познакомиться с генеральным директором британского издательства Atlantic Books Тоби Мундаем. За большой чашкой чая в маленьком кафе на берегу моря Тоби убедил меня систематизировать все мои идеи по поводу Интернета и изложить их в виде книги. Первоначально эта книга называлась «Эпичный провал» (Epic Fail), но после продажи прав на публикацию нью-йоркскому издательству Grove Atlantic его президент Морган Энтрекин благоразумно убедил меня переименовать книгу, дав ей новое название «Интернет — это не ответ».
Тоби — превосходный продавец. «Это будет легко, — обещал он мне в Олдборо. — Просто собери вместе все, что ты знаешь и думаешь об Интернете». Разумеется, это оказалось вовсе не так легко, и книга «Интернет — это не ответ» является почти в той же мере плодом труда Тоби и Моргана, что и моего. Морган направлял меня со всей своей редакторской проницательностью, рекомендуя сосредоточиться на историческом аспекте и структуре книги. Также я хочу поблагодарить команды обоих издательств Grove Atlantic в Нью-Йорке и Atlantic Books в Лондоне, особенно замечательного Питера Блэкстока, который работал со мной без устали на протяжении всего редакционного процесса. Большое спасибо также моему литературному агенту Джорджу Лукасу; моим сотрудникам Софии Домингес, Бриттани Шоулс, Куан Нгуен и Нико Аппел; а также Доди Аксельсону, любезно организовавшему для меня визит в стокгольмскую штаб-квартиру компании Ericsson.
Мне также повезло в начале 2010 г., когда мне позвонил мой друг Кейт Тир, который на пару с Майком Аррингтоном основал TechCrunch, а теперь создавал интернет-телеканал TechCrunchTV. Кейт порекомендовал меня Полу Карру и Джону Орлину, работавшим на TechCrunchTV, в результате чего мое шоу "Keen Оn…" стало первой программой на новом телеканале. Оно выходило в эфир на протяжении четырех лет и за это время позволило мне провести более 200 интервью с ведущими идеологами и критиками Интернета. В частности, я хотел бы поблагодарить Курта Андерсена, Джона Бортвика, Стюарта Брэнда, По Бронсона, Эрика Бринолфссона, Николаса Карра, Клейтона Кристенсена, Рона Конвея, Тайлера Коуэна, Кеннета Кукьера, Ларри Даунса, Тима Дрейпера, Эстер Дайсон, Джорджа Дайсона, Уолтера Айзексона, Тима Феррисса, Майкла Фертика, Зе Франка, Дэвида Фригстеда, Джеймса Глейка, Сета Година, Питера Хёршберга, Рида Хоффмана, Райана Холидея, Брэда Хоровица, Джеффа Джарвиса, Кевина Келли, Дэвида Киркпатрика, Рэя Курцвейла, Джарона Ланье, Роберта Левина, Стивена Леви, Виктора Майера-Шёнбергера, Эндрю Макафи, Гавина Ньюсома, Джорджа Пакера, Илая Парайзера, Эндрю Рашайя, Дугласа Рашкоффа, Криса Шредера, Тиффани Шлейн, Роберта Скоубла, Дова Сейдмана, Гэри Шапиро, Клэя Ширки, Мику Сифри, Мартина Соррелла, Тома Стэндиджа, Брюса Стерлинга, Брэда Стоуна, Клайва Томпсона, Шерри Теркл, Фреда Тернера, Йосси Варди, Ханса Вестберга, Вивека Вадхва и Стива Возняка за то, что они появились в "Keen On…" и поделились со мной своими ценными идеями.
Об авторе
Эндрю Кин — исполнительный директор дискуссионного интерактивного салона FutureCast в Кремниевой долине, обозреватель CNN и постоянный комментатор всего происходящего в цифровом мире. Он автор книг «Цифровое головокружение» (Digital Vertigo) и «Культ дилетанта» (Cult of Amateur), ставшей международной сенсацией и изданной на 17 языках. Дополнительную информацию об авторе можно найти на его веб-сайте: www.ajkeen.com
Читать бесплатно другие книги:
