Волчье солнышко Бушков Александр

* * *

Душа у ловчих без затей

из жил воловьих свита…

В. Высоцкий

Коронационное одеяние древлянских царевен – белое.

Белое платье, как у невесты, на груди сверкающий зелеными, алыми и голубыми самоцветными камнями древний крест первых князей, сыновей буйного и умнейшего Бречислава, распущенные черные волосы перевиты обрядовыми золотыми цепочками, на голове старинная корона, золотой обруч с восемью остриями и восемью золотыми васильками.

Уже отпели в соборе все нужные молитвы и провели все необходимые ритуалы. Она была уже Ириной Первой, она уже успела подписать парочку указов, и по пристоличному военному округу проносились броневики – десантники Бонч-Мечидола разоружали подтянутые к Коростеню войска МУУ, занимали контролируемые Морлоковым казармы, базы и министерства. А сам Морлоков пребывал в свите императрицы – согласно ритуалу. Ирине оставалось по традиции сломать заранее подпиленный, символизирующий прошлое царствование жезл – перед статуей Бречислава Крестителя. И – залп салюта из тридцати одного орудия.

Хрусталев не спал двое суток, подхлестывая себя амфетамином и кофе. Его полковники не спали и дольше. На ключевых постах и абсолютно всех подозрительных точках он расставил четыреста человек, с помощью лучшей в стране ЭВМ проверив все, что только можно было проверить. Он едва держался на ногах, но был спокоен, несмотря на адскую усталость, был горд – никаких неожиданностей не будет, все просчитано и предусмотрено на три хода вперед…

Огромная полукруглая площадь Крестителя была вымощена тесаным камнем, на прямой, соединяющей концы дуги, стояли собор три правительственных здания – Хрусталев наизусть помнил число окон, расположение лестниц, переходов, кабинетов, чердаков и крыш.

Большая часть участников процессии, человек сто, в соответствии с ритуалом прошли две трети пути от собора Святого Юро и остановились, образовав две почтительные шеренги. А человекам двадцати предстояло по рангу сопровождать Ирину до памятника.

Сияя эполетами, орденами и золотым шитьем, они чинно шагали по брусчатке следом за Ириной, на первый взгляд нестройной вроде толпой, а на деле – в строгом порядке, учитывавшем положение каждого при дворе. Хрусталев покосился на Морлокова и в который уж раз поразился спокойствию маршала.

«Наверняка Наташа давно уговорила Ирину, выплакала жизнь этого гада, – зло подумал Хрусталев. – Не зря Бонч-Мечидол не говорит ничего конкретного о том, как они шлепнут Вукола, черт, неужели вывернется?»

И в этот момент теплый спокойный воздух над головами процессии косо прошил идеально прямой, пронзительно синий лазерный луч, прошил и уперся в белое платье, в черные волосы, перевитые золотыми цепочками.

Сердце Хрусталева стало куском льда. Рыдать можно было и позже, мертвых не вернуть плачем, а сейчас нужно работать, работать… Ирина не успела еще подломиться в коленках, а он уже взмахнул фуражкой, давая знак снайперам, увидел, как по крышам бегут, пригибаясь, его парни в пятнистом, успел подумать еще, что тут, на площади, их всех положат, как цыплят…

Синий луч метнулся к Бончу, но Бонч в великолепном прыжке успел скрыться за колонной. Разворачивался большой переполох, сзади недоумевающе захлебывались автоматы охраны.

Луч ударил по Морлокову и снова опоздал – Вукол надежно схоронился за статуей Стахора Ясного.

По площади навстречу синему сверканию шел Хрусталев, почти парадным шагом, подняв перед собой обеими руками огромный черный «Ауто Маг». Он стрелял скупо, расчетливо, по тому проклятому окну, он знал, что проиграл, прохлопал, а потому собственная жизнь уже не имела ровным счетом никакого значения. Его обогнали Даниил с выхваченным у кого-то автоматом, один из его полковников, на бегу оравший приказы в портативную рацию, а он все шагал, медленно, старательно наводя пистолет чуть повыше той точки, откуда сверкали синие молнии. Какая-то частичка сознания билась над загадкой; почему и Морлоков стал мишенью, почему, боже?!

Луч ужалил – синяя смерть, синяя! – древняя брусчатка встала дыбом и наотмашь ударила Хрусталева по сожженному лицу – это он упал навсегда.

Он был с тридцать седьмого года, и его искренне любила Женя-Женечка.

Луч срезал трех генералов, хрусталевских сторонников. И погас.

* * *

…И будешь тверд в удаче и в несчастье,

которым, в сущности, цена одна…

Р. Киплинг

Когда Даниил приехал на кладбище, все уже собрались и протоптали в глубоком снегу колею от машин до вычурных кладбищенских ворот. Гроб с телом Хрусталева сняли с лафета. Оказывая уважение к покойному начальнику, все были в форме, в туго подпоясанных, неброского цвета плащах, низко нахлобученных шляпах и прямоугольных темных очках – гении неприметности, ангелы тревожной настороженности, цепные псы бережения.

Их было человек триста, и, собравшись вместе, они резали глаз, как шкиперская бородка на лице Джоконды или умная мысль на роже Кагановича. Они чувствовали себя непривычно – впервые не нужно было зорко глядеть по сторонам, чтобы в нужный момент успеть оказаться между подлежащим объектом и пулей. Объект был, но пули его уже не волновали. И все равно по привычке человек двадцать отработанно оцепили шестерых, несших гроб, и зорко щупали глазами чересчур приблизившихся коллег, фиксировали их позы и движения.

Даниил подошел, отряхивая с ботинок липкий снег, и сразу же на нем скрестились взгляды оцепления.

Процессия медленно двинулась меж старых, заросших яркой летней травой могил. Даниил догнал Женю – она шла, придерживая у горла черный платок, посмотрела вполне осмысленно, изумленно даже:

– Данька, ты что, ее не проводил?

– Не могу, – сказал Даниил. – Золотой гроб, венки в бриллиантах… Это была уже не она.

Он третий день жил в каком-то странном тумане, в скорлупе, не пропускавшей из внешнего мира мыслей и чувств – только слова. В нем что-то сломалось. Он стал подумывать даже, что окружающее ему вовсе не снится…

Гроб тихо колыхался над неброскими шляпами. Ноги скользили на сочной траве. Кто-то заплакал, промакая платком ползущие из-под темных очков слезы.

Сентябрьский зной заливал глаза птом, а хлопья снега упорно не таяли, жесткими серебринками накалывались на траву и стеклянно хрустели под каблуками. Голые деревья, словно вырезанные из черной фотобумаги, заслоняли звезды, и седенький архиепископ бормотал глухо:

– Тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями, травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его кому хочет…

– Нужно найти, – сказала Даниилу Женя. – Он не успел, а мы должны, у всякой загадки есть разгадка, не зря пролито столько несуразной крови… Мы ведь найдем?

– Найдем, – сказал Даниил, слепо глядя на серые квадратные спины.

Гроб донесли до ямы и бережно опустили около. Наступила неловкая тишина – все понимали, что, помимо архиепископа, нужно бы еще и речь… Вперед вышел кто-то, растерянно обвел толпу взглядом, сбился на привычное локаторное обшаривание, смутился, покашлял и сказал:

– Генерал умел беречь. И блядюгу Морлокова он не любил, а – любил Женьку. – Он развел руками и растерянно сказал: – Все…

И спиной вперед скрылся в толпе, моментально растворившись в ней. Гроб пополз вниз на толстых крученых веревках, потом еревки выдернули и аккуратно свернули. Оцепления уже не было, все беспорядочно столпились вокруг.

Первую горсть земли бросила Женя, сухие комки защелкали по крышке там, внизу, следом посыпалась еще земля, монеты, пистолетные патроны, мундирные пуговицы. Яму засыпали быстро. Трижды протрещал залп, и вслед за ним вразнобой загромыхали три сотни пистолетов. Сизое пороховое облако поплыло над толпой, орали, кружились вспугнутые вороны. И зелененький обелиск, как у всех. Кто-то, присев на корточки, тщательно вырезал ножом эпитафию, про которую как-то упомянул пьяный Хрусталев.

«Спасибо вам? Святители…»

Поминки состоялись вечером. Помещение искали долго и наконец наткнулись на Зоологический музей – там как раз хватало места для стола, за который влезут все. Чучело знаменитого слона, подаренное когда-то Мстиславу Третьему абиссинским негусом, решили не трогать из уважения к свободной Африке. А оленей, нерп и лошадей выкинули во двор – их и живых хватало.

Слона замкнули в квадрат стола. Три сотни охранников расселись вокруг носатого. Стол был уставлен четвертями самогона, тарелками с колбасой и огурцами. Сняли плащи, шляпы, очки и сразу оказались разными – ковбойки, свитера, водолазки, джинсовые рубашки, и глаза у всех разного цвета. Поэтому многие казались себе и другим голыми, не узнавали друг друга и долго с подозрением приглядывались к соседям. За спиной у них, вдоль стен, стояли стеллажи, и из стеклянных банок философски таращились жабы, ужи, змеи, ящерицы и тритоны.

После первых стаканов напряжение сгладилось. Бутыли быстро пустели, охранники рыдали, уронив головы в тарелки, пели грустные блатные песни, били посуду и стреляли по банкам с гадами. Как это обычно бывает у славян, только сейчас стало ясно, какого золотого человека потеряли, и оттого, что его нельзя было вернуть, душа просила вандализма.

Самогон кончился, но после короткого замешательства разобрали банки со стеллажей, вытряхнули на пол гадов и опорожнили сосуды. Кое-кто и закусил гадами, все равно проспиртованные были, бля…

Музей разнесли вдребезги и подожгли (утром, недосчитавшись нескольких человек, вспомнили, что их там и забыли). Уцелел только дар негуса – его выволокли на улицу, привязали к нему уйму веревок и решили взять с собой.

Орущая толпа прокатилась по проспекту Бречислава Крестителя, волоча за собой слона. Вылетали стекла, горели газетные киоски, наряды полиции, сдуру рискнувшие заступить дорогу, сметались пистолетным огнем.

Пришлось звонить Бонч-Мочидолу. Блокировав танками боковые улицы, пьяную ораву удалось оттеснить капотами медленно ползущих броневиков и выпихнуть за город, на пустырь. Там они поставили слона на ноги, подожгли и уснули вокруг него, и многие во сне плакали.

* * *

И если вспыхнет огонь,

то сквайра не защитит

ни щит его, ни бронь,

ни бронь его, ни щит…

Старинная английская баллада

Даниил вышел из дому в девять часов утра и пешком направился в центр города.

На всех перекрестках стояли, взяв наперевес автоматы с примкнутыми штыками, коммандосы Бонч-Мечидола в бронежилетах и касках. Группами по пять-шесть человек. Они молчали, не шевелились, ничему не мешали и ничего не говорили. Казалось, они и не дышат. Государственные здания были оцеплены танками, стоявшими мертвыми немыми глыбами. Полиции не было.

Столицу лихорадило. Это был какой-то сумасшедший карнавал. На стенах домов, боках автобусов, афишных тумбах, павильонах, киосках и просто на мостовой было выведено: «Атлантида» – аккуратно, коряво, размашисто, мелко. Точно так же были намалеваны повсюду семь точек, изображавшие запрещенную Большую Медведицу. Кое-кто, задрав голову, всматривался в небо, словно надеялся посреди раннего утра увидеть само созвездие.

Послышался дробный топот. Навстречу Даниилу выскочил бледный как смерть человек в синем мундире с красными погонами. Лицо у него было заляпано алыми пятнами. Следом, пыхтя и вопя, неслись люди с поленьями и булыжниками.

Беглец бросился к ближайшему патрулю, схватил солдата за рукав и тоненько запричитал. Солдат неуловимым движением высвободился и снова застыл истуканом. На рукаве у него осталась темная полоса. Даниил пошел прочь. За спиной у него раздавались азартные чмокающие удары и мерзкий хруст.

Поодаль лежал еще один в синем, и лица у него не было.

Какие-то девушки сбросили юбки прямо на улице и вкривь и вкось кромсали их портновскими ножницами, превращая в мини. Вокруг стояла толпа, орала и хлопала в ладоши.

У глухой стены склада враскорячку лежали шесть трупов в синем, скошенные, по всему видно, одной очередью. В стоявшую тут же фуражку кто-то аккуратно справил нужду.

Особняк профессора и лейб-академика Фалакрозиса окружала цепь солдат. Ни одного целого стекла, ограда выворочена, цветы затоптаны, на стенах пятна копоти, а на дверях жирно намалеваны разные слова.

На проспекте Морлокова натужно ревели моторы. Два мощных красно-желтых тягача натянули, как струны, стальные тросы, прикрепленные к подпиленному золоченому монументу. Выли моторы, монумент затрещал, накренился и рухнул. Тут же на платанах покачивались, нелепо вывернув головы, люди в синих мундирах. Их было много, синих, распластанных на мостовой с выколотыми глазами, подвешенных на деревьях и балконах, торопливо расстрелянных у стен – но все равно ничтожно мало для того, кто знал, сколько их было. И Даниил не увидел ни одного трупа в джинсах, пестрых рубашках и модных очках…

Казалось, по столице пронесся очередной циклон с нежным женским именем – перевернутые черные фургоны, догорающие кучи портретов, сорванные вывески районных комендатур, разбитые бюсты. Даниил прибавил шагу.

Здание МУУ угрюмо щерилось сотнями выбитых окон. Площадь перед ним устилали горящая бумага, папки, синие с красным околышем фуражки, разбитые столы, лампы, чернильницы, телефоны и прочий канцелярский хлам. Трупы на площади, трупы на вековых дубах, гордости министерства. Все уже кончилось – на площади не было ни одной живой души, у сорванных с петель резных дверей стояли солдаты.

Даниил бродил по коридорам и кабинетам, где не осталось ничего целого из того, что можно было разбить и сломать. Он испытывал странное чувство – так мог бы чувствовать себя старатель, долго скитавшийся без воды и пищи по безлюдным местам и вдруг нашедший десятипудового золотого идола – и нечем отбить кусок, и не на чем увезти целиком. Было все, кроме Ирины, и оттого хотелось кого-нибудь убить, но всех, кого можно было, убили уже до него.

Он спустился во двор, прошел мимо знакомого вольера, где валялись, высунув языки, расстрелянные прямо через сетку овчарки, поднялся в резиденцию Морлокова. Судя по положению трупов, среди которых были и синие, и какие-то в кожанках, морлоковцы пытались организовать оборону. На постах здесь стояли сплошь бончевские особисты. Даниила они узнали, переглянулись, но пропустили.

Посреди огромного кабинета, усыпанного превращенной в щепки мебелью, обломками хрусталя и обрывками бумаги, на деревянном жестком стуле сидел, зажав ладони коленями, Вукол Морлоков – в парадной маршальской форме, при всех орденах.

Даниил остановился перед ним, потянул из кармана пистолет. В глазах Морлокова не было страха – только тоска скульптора, чью статую разбили у него на глазах, застывшее оцепенение Мастера, у которого отобрали тончайшей работы механизм и варварски расколотили молотком. И больше – ничего. Ни проблеска.

Послышались уверенные шаги, вошел Бонч-Мечидол, подтянутый, тщательно выбритый. В руке он держал дулом вниз десантный автомат-коротышку.

– А, Даниил, – сказал он. – Вовремя. У меня есть приказ императрицы беречь и лелеять этого стервеца, но ведь может же он покончить самоубийством, а?

– Нет, – сказал Даниил. – Бонч, так нельзя, понимаешь? Нужно не так, нужно совсем иначе…

Бонч-Мечидол не сразу, но понял. С любопытством посмотрел на Даниила, словно видел его впервые, покрутил головой, хмыкнул и направился к выходу, четко печатая шаг.

Даниил пошел назад знакомой дорогой, слыша, как во дворе повизгивает раненая овчарка. Остановился у вольера, подумал и выстрелил. Визг оборвался.

– Даниил! – окликнул кто-то.

На лестнице стояла Милена, в нарядном желтом платье, веселая, ничуть не грустная.

– Привет, – сказал она. – Видал, как разнесли нашу контору? Ничего, аре лонга, вита бревис… Наживем. Там все равно валяются орангутанги, которые только и умели стоять на часах и отбивать печенку… Я слышала, у тебя грусть? Перемелется, терпи…

– Иди ты знаешь куда? – сказал он хмуро.

– Глупости. – Милена подошла к нему, прижалась. – Тебе очень плохо, да? Ну конечно. И тебе нужно отвлечься: водка до бесчувствия и женщина до одурения – старый апробированный способ. Пошли. Водки у меня навалом, а что до второй части программы, ты знаком с моими бесстыжими губками. Поехали?

– Поехали, – медленно сказал он.

Альтаирец Кфансут наблюдал Землю и ее беспокойную жизнь с ветки старого платана в образе ободранной вороны. Время от времени его размышления нарушали гомонящие коростеньцы, тащившие к дубу очередного упиравшегося сине-малинового.

* * *

Милый город, мы потонем

в превращениях твоих…

А. Вознесенский

Бешено вертелись, мигали, гасли, вспыхивали, огромные разноцветные рекламы «Панурга». «Панург» был огромным комплексом зданий, где для души имелось абсолютно все: бары и коктейль-холлы, притоны лесбиянок, рестораны, дискотеки, бордели, стриптиз и более приличные варьете, кафе в бассейне, шашлычные и пиццерии, залы экзотической кухни и черт знает что еще.

Поиски Бонч-Мечидола Даниил начал с варьете. Все шло как обычно: в холле кому-то молча и деловито били морду, кто-то рыгал в углу, на эстраде красиво плясали девочки в страусиных перьях, и к ним пытался присоединиться толстяк во фраке, но без брюк. Официанты с каменными лицами, привыкшие абсолютно ко всему на свете, молча и ловко оттаскивали его за фалды. Дым плавал клубами, а за крайним столиком сидел человек в кожанке, с лохматой бородой, в берете и молча сосал пиво.

У стриптизеток Бонча не оказалось. В дискотеку он вряд ли пошел бы. Зал танзанийской кухни оккупировали бог ведает каким чудом уцелевшие сине-малиновые, угрюмо, пришибленно пьяные. В баре «Голубой прекрасный Нил» восседал со своей командой президент-диктатор Шибоботе – толпа гомонящих лоснящихся негров в белых костюмах. Голая белокурая девица плясала на столе что-то напоминающее скверный канкан.

Следующим этапом был бассейн. В нем плавали надувные круглые столы, штук сорок, и клиенты бултыхались в спасательных поясах, пристегнутых к столам. Здесь всегда было весело – винопитие в такой обстановке имело массу смешных сторон и влекло за собой множество забавных инцидентов.

Внезапно загремело знакомое:

В зал вошла короткая колонна хрусталевцев. Впереди двое несли на брезентовых армейских носилках что-то длинное и живое, накрытое содранной где-то портьерой. Они шеренгой выстроились у кромки, и кто-то рявкнул:

– Ромуальд, пошел!

С носилок соскользнул буро-зеленый полутораметровый крокодил и косо ушел под воду. Секунду ошарашенные пьяницы привыкали к увиденному, потом бассейн взвыл, и началась дикая катавасия. Многие забыли, что нужно отстегнуться, и взметали тучи брызг, волоча за собой столики. Примерно так выглядела бы тарелка супа, шизанись разом все фрикадельки. Посреди переполоха крейсировал Ромуальд и время от времени, прицелившись, хватал кого-нибудь за что поближе. Иногда для разнообразия он прокусывал столы.

Затрещали автоматы, две длинные очереди крест-накрест прошили бассейн. Почти синхронно в зале танзанийской кухни оглушительно лопнули две гранаты и захлопали выстрелы. После смерти шефа хрусталевцы занимались в основном тем, что шлялись по столице и провоцировали скандальчики с пальбой. Твердой власти пока не было – Наташа еще не короновалась, МУУ не существовало, полиция благоразумно выжидала, армия охраняла лишь государственные учреждения, не вмешиваясь в политику. Хрусталевская секретная служба, которой никто не командовал и никто не распускал ввиду отсутствия начальства и соответствующих распоряжений, сохраняла статус и богатые арсеналы. К тому же Осмоловский, временный глава Государственного Совета, по всегдашней своей привычке не хотел никого обижать.

В бассейне кипели розовые пузыри и бился задетый шальной пулей Ромуальд. Перестрелка переместилась куда-то в глубь здания.

Даниил отправился в номера. Здесь было тихо и походило на приличную гостиницу, вот только сновавших со спиртным официантов было многовато для отеля.

Позванивая браслетами, откуда-то вынырнула девка в мини-платьишке и заученно предложила:

– Пойдем со мной, я очень испорченная.

– Брысь! – сказал Даниил. – Эй, Ирод!

Появился Самуил Ирод, маленький, жирненький, наживший многие миллионы благодаря неукоснительной честности в ведении грязных дел.

– Бонч? – кратко спросил Даниил.

– Девятый люкс, – кратко ответил Ирод.

– Каков?

– Релаксация в аквариумной стадии, – научно пояснил Ирод.

Даниил постучался в дверь девятого люкса и, получив приглашение следовать «на» и «в», толкнул дверь кулаком.

Гремела музыка, хрипатый голос орал что-то на древнешумерском. Посреди комнаты стоял растрепанный и расхристанный Бонч-Мечидол в форменных брюках с двойными генеральскими лампасами и нижней рубашке. Он сосредоточенно сооружал аквариум из рояля, нескольких ведер шампанского и большого количества маринованных селедок. На диване помирали со смеху полурасстегнутые пьяные девки, а из-под стола торчали чьи-то ноги в начищенных сапогах.

Даниил взял со стола графин с чем-то алкогольно-желтым и преспокойно шарахнул о стену, чтобы привлечь к себе внимание. Убедившись, что привлек, рыкнул:

– Девки – на …!

Девки, оценив обстановку, визжащим табунком кинулись прочь из номера, а Даниил вытянул за ноги лежащего под столом, чтобы удостоверить личность. Это оказался адъютант Бонча, не опасный пьянчужка. Даниил запихнул его обратно. Тупо наблюдавший за ним Бонч-Мечидол безнадежно махнул рукой, уселся на адъютанта и заголосил печально:

Даниил за шкирку поднял его, отволок в ванную и там довольно быстро привел в удовлетворительное состояние, не пожалев ни холодной воды, ни аптечных снадобий. Критически оглядел дело рук своих и остался доволен: Бонч стал мокрый, смирный и в разуме.

– Ну и зачем помешал? – уныло спросил Бонч. Содрал со стола скатерть, свалив бутылки, стал вытирать голову. – Надо же, облил всего. И девок прогнал зря, были две лесбияночки, они бы такое отчебучили…

– Бонч, ты же раньше никогда до такого не опускался…

– Раньше… – мертво усмехнулся Бонч. – Раньше я понимал происходящее или по крайней мере мог надеяться, что пойму…

– Я хотел бы спросить…

– Вот кстати. Я тоже хотел бы задать тебе несколько вопросов. – Бонч-Мечидол подошел к нему вплотную, дыша застарелым перегаром, схватил за лацканы и заглянул в лицо. – Почему, например, Морлоков выдал с потрохами свой собственный заговор, имевший на успех одиннадцать шансов из десяти? Что это за «Омега-Дельта»? И наконец… – Он сделал нехорошую паузу. – И наконец, мне интересно, посему ты не пришиб этого старого паскудника Резидента, блядь коммунистическую? Я-то думал, ты Ирку по-настоящему любил…

– Что?

– Я тебе клянусь чем угодно – лазер бил из окна кабинета, контролируемого людьми Резидента. Ошибиться я не мог, Дан. По-моему, Пашка тоже сообразил и замешкался, это его и подвело…

– Этого просто не может быть.

– И тем не менее так и было. Это Резидент, Дан. Нет ничего странного в том, что он хотел убрать Морлокова, он до него давно добирается, но зачем ему Ирина, Пашка Хрусталев и я? Мы все хоть завтра согласны были к Твери присоединяться по причине наплевательского отношения к собственной монархии… Я перестал разбираться в происходящем и уже не стараюсь разобраться. Сломаешься, когда внезапно летит к черту сложившаяся система взаимоотношений и превращается во что-то бредовое… Давай напьемся? И блядей позовем, а?

Даниил грохнул дверью. Ирод почтительно сложил на груди пухлые ручки:

– Что прикажете?

– Бончу – полный номер блядей. А мне ты сейчас из-под земли раздобудешь Доктора. – Под этим рабочим псевдонимом Резидент был известен типам вроде Ирода.

Пистолет – на стол, под газету. Дать ему выговориться и выпустить кишки…

Деловой человек Ирод доставил Резидента через полчаса. Резидент вошел, грузный, в неизменном светлом плаще, с порога натолкнулся на взгляд Даниила. Спокойно сел, взял со стола бокал и поинтересовался:

– Ты намерен пристрелить меня без предварительных объяснений? Сие не по правилам вроде бы…

– Будем соблюдать правила. – Даниил смахнул газету и взял пистолет. – Вы мне расскажете о своих людях, которые так хватко обращаются с лазерами. И расскажете, почему играли со мной – вы же заверяли, что Ирина на троне вам необходима…

По лицу Резидента прошла судорога боли, и Даниил мгновенным озарением, сверхчеловеческим чутьем понял, что не прав, ибо ТО, таинственное, непонятное, вмешалось и здесь.

– Мальчишка, – тихо и устало сказал Резидент. – Дурак. Небось послушал какого-то перепуганного идиота, который сам ничего не понимает…

– Но все это настолько…

– Молчи. Или задавай умные вопросы.

– У лазера был ваш человек?

– У лазера был мой надежнейший человек, – сказал Резидент. – С заданием убрать одного Морлокова. Только Морлокова, и никого кроме. Да я бы пылинки сдувал с твоей Ирины, ты же знаешь все наши расчеты…

– Я очень хочу вам верить, – сказал Даниил. – Но почему же ваш человек…

– Мой человек был найден с простреленной головой. Временами мне кажется, что я сошел с ума и гоняюсь за тенями, но это не тени, это просто неуловимые люди…

– Не такие уж, – сказал Даниил. – Ладно, я вам верю. Вы и в самом деле хотите вскрыть Чертову Хату? Ну, не делайте такого лица, верю… На жертвы готовы?

– Да нет такой жертвы… – сказал Резидент яростно.

– Прекрасно, – сказал Даниил.

«Так, – сказал он себе. – Что делать, если для того, чтобы разрубить наконец клубок, придется пожертвовать самим Резидентом? Чтобы вытащить наконец на свет божий эту акулу, нужна хитрющая провокация, нужна жертва… Так вот, что важнее – жизнь нашего миляги Резидента, или?..»

Или. Даниил открыто и честно посмотрел в глаза сидящего напротив человека и подумал: «Решено. Прости, Резидент, но интересы дела требуют. Ты же сам всегда ставил превыше всего интересы дела, обязанности и долг. Прости. Когда-нибудь тебе поставят красивый памятник… впрочем, нет, людям твоей профессии их не ставят. Просто когда-нибудь, лет через тридцать, новый Юлиан напишет новый документальный фолиант, и все узнают, каким ты был героем, как много пользы принесла твоя смерть… Прости, Резидент. И прощай».

– На кого работает княжна Черовская? – где-то даже равнодушно спросил Даниил и, услышав ответ, не особенно и удивился – головоломка складывалась, прояснялась…

– До свиданья, полковник, – сказал он и поднялся.

Известными не каждому переходами он добрался до отеля «Сафо». Словно тень, выскользнула наперерез Саввишна, бандерша с сорокалетним стажем, и укоризненно зашептала:

– Сударь, что это вы? Здесь же специфика…

– Служба, – шепотом сказал Даниил. – Пелагея Саввишна, покажите, где имеет честь резвиться княжна Черовская, и проваливайте от греха подальше, потому как пуля – дура…

Старуха, не хуже дипломатов умевшая улавливать подтекст и последствия текущего момента, указала на одну из дверей и незаметно ускользнула, словно ее и не было, клюки беззубой. Даниил присел на банкетку, открыл незаметную с внутренней стороны прорезь – они имелись во всех кабинетах ради самых разнообразных целей.

Будуар был залит густым темно-зеленым светом и оттого походил на скудно освещенный аквариум. Или напоминал дно моря на мелководье. На широком диване он увидел княжну в распахнутом узорчатом кимоно и обнаженную блондинку – ее лицо скрывалось в тени. Княжна склонилась над партнершей и целовала в губы, ее тонкие пальцы, унизанные огромными самоцветами, скользили по бедрам блондинки, сжатым коленкам, переползли на живот. Блондинка сделала слабую попытку освободиться, но княжна, что-то мурлыча, ласкала ее все изощреннее и настойчивее, и блондинка покорно разметалась, уронив руки. Княжна удовлетворенно улыбнулась, пряча разгоряченное лицо у нее на груди, ее пальцы ловко, уверенно делали свое, блондинка сдалась окончательно, ее тело включилось в ритм, отражая его и усиливая.

Наконец они утомились и закурили, тогда Даниил решительно встал и полицейским приемом высадил дверь. В блондинке он нежданно-негаданно узнал Женю, но времени удивляться не было – княжна сердито вскочила, и Даниил рубанул ее ребром ладони по шее. Бросил Жене ее платье:

– Иди одевайся. Потом поговорим.

Вытолкал ее в ванную, поднял княжну и стал мерно шлепать по щекам. Княжна открыла глаза, ее зрачки были ненормально расширены после какого-то наркотика. Даниил скрутил в кулаке ворот ее кимоно и несильно ткнул в губы стволом пистолета:

– Оклемалась, золотая рыбка?

– Закричу, – прошептала княжна.

– Ну, к воплям тут привыкли, сама знаешь…

– Что тебе нужно?

– Сущие пустяки, – сказал Дани-ил. – Ты позвонишь одному человеку, которого мы оба прекрасно знаем, и скажешь ему, что есть срочная и важнейшая информация. Только-то и дел. Иначе шлепну, как курву.

Княжна покорно сняла трубку. От испуга у нее ломался голос, но Даниил надеялся, что собеседник на том конце провода припишет все наркотикам. Она повесила трубку и оглянулась.

– Прекрасно, – сказал Даниил. – А ты боялась… Лицом к стене!

Он прицелился в черноволосый затылок и нажал на спуск. Глушитель, чмокнув, выплюнул узкий язычок огня. Тело сползло по стене почти беззвучно.

«Вот так, и нельзя было иначе, – подумал Даниил. – Я уже нюхнул крови, я теперь стал как тигр-людоед посреди этого сна, и я положу кого угодно, чтобы расколоть Чертову Хату…»

Женя вышла из ванной и ошеломленно застыла. Даниил схватил ее за руку и поволок к двери. Затолкал в машину.

– Ну, развлекаешься, как я вижу? – спросил он, не заводя мотор.

– Понимаешь… – сказала Женя. – Понимаешь, хотелось, чтобы со мной сделали какую-нибудь невыразимую гнусность, чтобы забыться, грязи нахлебаться, дерьмом стать…

– Понимаю, – сказал Даниил.

– Зачем ты убил Янку?

– Пришлось, – сказал Даниил. – Я ей положил в кармашек одну коротенькую записочку, и те, кто к ней сейчас примчится, сию записочку найдут. И начнут действовать. И если я только не ошибаюсь, дня через три-четыре буду знать, кто заведует Чертовой Хатой. Я на тебя полагаюсь, между прочим…

* * *

Гвардейца красит алый цвет…

О. Уайльд

Коронационное одеяние древлянских царевен – белое.

И все ритуалы на сей раз были соблюдены без помех. И буханье салюта, и вензеля на крышах, огненные вензеля, торопливо переделанные из прежних, которые так и не успели зажечь…

Мириады свечей отражались в зеркалах, нежно звучал менуэт, и все здесь казалось незыблемым, как пирамиды, тысячи лет прохохотавшие в лицо Вечности.

Даниил стоял на галерее и смотрел вниз. Колоколами развевались белые кружевные платья, Вукол Морлоков в штатском чинно беседовал с Осмоловским, Бонч-Мечидол мирно кушал мороженое. Напряженности не было. «Музыкальный ящик с марионетками, – мельком подумал Даниил. – Сон. Смерть будет понарошку, измена будет приснившейся, подлость окажется наваждением забывшегося мозга, нет искренних чувств, высоких побуждений и низменных страстей – ничего такого во сне нет, есть только сон, видение, морок, марево…»

Музыка умолкла ненадолго. Зашелестели веера.

«Все-таки они очень похожи, сестры, – подумал Даниил, глядя на Наташу, – фигура, походка, манера отбрасывать со лба челку, улыбчиво оглядываться через плечо. Гвардейца красит алый цвет… Паршиво чуточку на душе – ничего она мне не сделала и никому ничего не сделала, вот только угораздило ее связаться с Морлоковым, а как причинить Вуколу боль, кроме как?.. Нужно. Необходимо. Цель оправдывает средства, и забудь, что перед тобой живой человек, веселая и красивая молодая женщина, до боли похожая на Ирину. Задача перед тобой, и точка, идея перед тобой, голая суть…»

Он отвел руку в сторону, щелкнул пальцами. Словно отделившийся от колонны лакей в ливрее, переодетый хрусталевец торопливо подал ему сверток. Даниил развернул скользкий шелк и достал «Ауто Маг» покойного Хрусталева.