Если смерть проснется Валентинов Андрей

Пролог.

Четверо верховых тащили на аркане пятого – высокого, длинного, словно жердь, в порванной в клочья белой рубахе. Короткие, стриженные в скобу, волосы запеклись кровью, кровь была на лице, заливала глаза, черной коркой покрывала губы. Но человек был жив. Время от времени он стонал, бормоча невнятные слова.

Впереди, за стеной пожелтевшего осеннего камыша, сверкнула серая речная гладь. Всадники спешились. Старший, широкоплечий седой усач, кивнул двум своим молодым спутникам, и те нырнули в камыши. Четвертый подошел к пленнику и ткнул его в бок каблуком красного огрского сапога. Услыхав стон, он удовлетворенно кивнул и разом потерял к человеку всякий интерес. Между тем послышался шум, и появились двое молодых парней, волоча спрятанный в камышах челнок. Старший нетерпеливо мотнул головой. Челнок с легким плеском упал на воду.

– Отвезете и расскажете…

Один из молодых парней, безусый, с длинным чубом, закрученным за левое ухо, кивнул и, подойдя к пленнику, тщательно проверил узлы на веревках, стягивавших руки и ноги. Оставшись довольным, он кивнул другому, такому же безусому, но не имевшему чуба. Парень достал из-за пояса нож и уже наклонился, чтобы перерезать аркан, но тут четвертый – средних лет, одноглазый, с глубоким шрамом на левой щеке, шагнул вперед:

– Отвяжи. Добрый аркан. Жалко.

Чубатый пожал плечами, но спорить не стал. Узел затянулся крепко, и парню пришлось повозиться. Наконец чубатый передал одноглазому аркан, после чего пленника подняли и опустили в челнок. Человек дернулся, открыл глаза и пошевелил запекшимися губами:

– Пить…

Его услыхали, но никто не потянулся к фляге. Старший взглянул на солнце, на миг задумался, затем повернулся к парням:

– Возвращайтесь до темноты. Этого – сразу к Покотило.

– Да, батько…

Парни оттолкнули челнок от берега, ловко забрались через невысокие черные борта и взялись за весла.

– Эй!

Одноглазый махнул рукой и кинул парням кожаный мешок. Чубатый поймал его в воздухе, но не смог удержать – то, что там лежало, весило немало. Парень покачал головой и примостил мешок в ногах пленника.

Седой усач и одноглазый молча проводили челнок и не спеша вернулись к оставленнным лошадям. Им явно хотелось поговорить, но многолетняя привычка заставляла сдерживаться. Разговоры в дозоре опасны, лишнее слово может стать последним.

Это знали и те, кто плыл в челноке. Парни молча гребли, даже не глядя на своего спутника. Тот же, немного придя в себя, попытался приподняться, но сильная ладонь чубатого прижала его к дну лодки.

– Лежи!

– Я…

Пленник закашлялся, поднял голову и скривился от боли.

– Куда… Куда меня везете?

– Молчи!

Тон чубатого не настраивал на дружескую беседу, но связанный не унимался:

– Я… Я Кеев кмет. Сотник… Вы ответите…

Сильный толчок заставил человека замолчать. Но ненадолго. Чуть погодя он предпринял новую попытку:

– Я должен получить серебро. Много серебра…

– За это? – тот, что был без чуба, презрительно усмехнулся и кивнул на кожаный мешок.

– Да! Мы все должны были получить… Отпустите – и половина ваша!

– Дешево ценишь!

Чубатый отвернулся и сплюнул за борт, явно не желая продолжать беседу. Но второй парень оказался разговорчивее:

– Значит, ты Кеев сотник?

– Да! Да! – пленник поднял голову, в глазах блеснула надежда. – Я сотник Светлого Кея Рацимира! Я выполнял приказ… Его приказ!

– Вместе с ограми?

– Так было надо! Нам приказали…

– Хватит!

Чубатый повысил голос, и его товарищ послушно умолк. Пленный вновь попытался заговорить, но на этот раз ответом было молчание.

Между тем челнок неслышно скользил по узкой протоке между зарослями пожелтевшего камыша. Вокруг было тихо, но парни то и дело останавливали лодку, долго прислушивались и лишь после этого вновь погружали весла в воду. Так продолжалось около часа. Наконец челнок вновь остановился, чубатый осмотрелся и кивнул в сторону берега. Острый черный нос ткнулся в камыши, и тотчас послышася тихий свист.

Чубатый поднял голову и свистнул в ответ – так же негромко. Из камышей показались двое усачей с длинными копьями в руках.

– Глек? Никак ты?

– Чолом, дядько Звар. Не ждали?

Звар, широкоплечий рыжий парень, быстро окинул взглядом прибывших и вновь присвистнул:

– Никак с добычей?

– Потом, – чубатый Глек, хотя и был намного моложе Звара, держался с ним, как ровня. – Покотило в Страж-Городе?

– Нет, тут он. Рядом – у соседей.

– Зови!

Звара и его спутника, такого же усача, только не рыжего, а черноволосого, явно тянуло на расспросы, но он не стал спорить, а коротко бросив: «Сейчас!», поспешил куда-то сквозь камыши. Глек кивнул своему товарищу, и они принялись вытаскивать пленника на берег. Черноволосый усач бросился помогать, но обошлись и без него – чубатый и его спутник легко вытащили долговязого из челна.

Зашумели камыши. Глек и его товарищи привычно обернулись, сжимая в руках копья, но тут же опустили оружие. Звар вернулся, и не сам. Одним усачом стало больше. Прибывший был старше остальных, на голове красовалась богатая румская шапка, а у пояса золотом блестели ножны огрской сабли.

– Чолом! – гость быстро осмотрелся, скользнул взглядом по связанному пленнику и повернулся к Глеку. – Откуда, хлопче?

– С полуденной сторожи, батько Покотило. От Кривой Могилы.

– Так…

Усач вновь взглянул на пленника, нахмурился и кивнул Глеку:

– Говори.

– Пятеро. Трое – огры. Велели остановиться – они за луки. Малыша Чуру убили. Тогда старшой велел идти наперерез. Вот…

Чубатый указал на пленного, затем поднял с земли кожаный мешок:

– И вот. У него было.

Глек развязал узел и осторожно потряс мешок. Из него выкатилось что-то круглое, тяжелое, залитое кровью…

– Матушка Сва! – не выдержал один из усачей.

Остальные промолчали, но взгляды сразу же посуровели. Покотило наклонился, разглядывая искаженное предсмертной мукой лицо того, чью голову пленник вез в мешке у седла. Глаза были полуоткрыты, судорога свела рот, длинные черные усы, покрытые засохшей кровью, прилипли к подбородку…

– Кей Валадар…

Усачи переглянулись, затем Покотило повернулся к пленному:

– Сполот?

– Он говорит, что… – начал было Глек, но усач нетерпеливо мотнул головой, приказывая замолчать. Пленник приподнялся, попытавшись расправить плечи:

– Я сотник Светлого Кея Рацимира. То, что сделано – сделано по его приказу и на благо Ории…

– Рацимир – Светлый? – удивленно переспросил рыжий Звар, но Покотило вновь мотнул головой:

– Значит, ты, Кеев кмет, убил Кея? Убил на нашей земле? Убил нашего друга и нашего гостя?

– Это не твое дело, бродник! – пленный понял, что пощады не будет, и голос его прозвучал твердо, без страха. – Это земля не ваша! Она – Кеева! Светлый волен миловать и волен казнить каждого. Я – лишь его рука…

Покотило задумался, махнул рукой, и усачи вместе с Глеком схватили связанного и поволокли в камыши. На берегу остался лишь рыжий Звар.

– Я пришлю тебе смену, – Покотило прошелся по берегу, затем кивнул на отрубленную голову. – Спрячешь. Своим вели молчать. Пока…

– Кей Валадар был нашим другом, – тихо проговорил Звар. – Он бежал к нам…

– Да. Мы ждали его еще вчера… Пока молчи. Мы должны решить, что нам делать.

– Рацимир убил брата на нашей земле. Значит, не пощадит и нас.

– Знаю… – Покотило кивнул чубатой головой. – Но пока – молчи.

Неровный огонь костра освещал гранитные глыбы, окружавшие небольшую ложбину. Ночная тьма подступила к самому огню, и люди, сидевшие у костра, казались высеченными из камня. Они сидели неподвижно, голоса звучали тихо, еле слышно. Чубатые головы низко склонились, словно беда, пришедшая с полночи, не давала распрямиться.

– Кеи всегда убивали своих братьев, – тихо проговорил один, и чубатые головы согласно кивнули.

– Но Валадар был нашим другом. – негромко ответил Покотило, и все вновь кивнули, – Он жил у нас. Стал одним из наших…

– Если смолчим, в его крови обвинят нас, – проговорил кто-то.

– Да… – Покотило медленно поднял голову. – Кеи вновь начали войну. Мы не сможем отсидеться…

– Не сможем… – эхом отозвались голоса.

– Нам ли мстить? – в голосе говорившего звучало сомнение. – У Валадара остались братья. Это – их дело. Если Рацимир начнет войну, мы не отступим. Но это был его брат…

– Он был нашим… – повторил Покотило, но его собеседник мотнул чубатой головой:

– Нет! Он был Кеем! Он искал нашей дружбы, но еще больше – наших сабель. Что нам до этой проклятой семьи?

– Тогда пусть скажет сам.

Остальные промолчали, но стало ясно – никто не будет спорить. Покотило встал и сгинул в темноте. Послышалось блеяние – откуда-то появились двое молодых хлопцев. Один нес мешок, второй вел двух черных овец. Сидевшие у костра стали переглядываться, но никто не сказал ни слова. Хлопец положил мешок на землю и достал лопату.

– Может, не здесь? – тихо проговорил один из усачей. – В прошлом году…

– В другом месте будет не лучше, – возразил его сосед. – Лишь бы не услышал Косматый…

– Не поминай! – резко бросил третий, и сидевшие у костра умолкли.

Между тем хлопец быстро орудовал лопатой. Когда яма достигла локтя в глубину, парень положил инструмент на землю, поклонился и исчез. Другой, державший овец, испуганно оглядывался, явно тоже желая уйти. Наконец появился Покотило. Увидев яму, он удовлетворенно кивнул и, достав из-за пояса нож, начертил на земле широкий круг, в котором оказались и костер, и те, кто сидели вокруг него.

– Огонь и железо – всему хозяева, – тихо проговорил бродник, – нет на вас управы, нет у вас господина, сохраните нас этой ночью…

– Сохраните нас… – эхом отозвались усачи.

Покотило вынул из принесенного мешка небольшой мех и чашу. Густое вино лилось медленно, словно нехотя. Наконец чаша была полна. Бродник поднял ее над головой и столь же медленно вылил на землю.

– Это вино для вас, темные навы, – проговорил он, – пейте и свое разумейте, нас же не замечайте, мимо пролетайте, иного желайте…

Ответом была тишина. Затем, совсем рядом, послышался странный звук, словно затрепетали крыльями невидимые птицы. Бродник выпрямился, нахмурился и резко произнес:

– Прочь! Хозяин на пороге!

Вновь шум – и у костра стало тихо. Покотило наполнил вторую чашу.

– Это вино для вас, души заложные, неприкаянные. Ищите Ирий, нас же обходите, не будет вам поживы, пролетайте мимо…

Ответом был тихий стон. Покотило вылил вино на землю, в третий раз наполнил чашу и осторожно поставил прямо на траву:

– Эта чаша для Хозяина. Пусть ему будет сладко, пусть смотрит на дно, а не на нас, пусть забудет и не вспомнит, пока Всадник не придет, пока заря не встанет. Пусть нас забудет и другим закажет…

Мертвая тишина была ответом. Но вот еле заметно дрогнула земля. Испуганно заблеяли овцы, парень, державший их, пошатнулся и захрипел, схватившись рукой за горло. Покотило даже не оглянулся. Взяв одну из овец, он подтащил ее к яме. В неярком свете пламени сверкнула сталь. Обезглавленное животное без звука рухнуло на землю, кровь с легким шипением полилась в яму. Покотило немного подождал, затем подтащил вторую овцу и вновь взмахнул саблей.

Все это время сидевшие у костра не проронили ни звука, словно и вправду окаменели. Костер, в который давно уже не подбрасывали дров, почти погас, лишь большие розовые угли ярко светились среди белой золы. Покотило выпрямился, поднял голову к темному небу и негромко заговорил:

– Месяц на небе, мертвец в земле. Месяц все видит, мертвец все знает. Месяцу не холодно, мертвецу не больно. Месяц – это ты, Кей Валадар, и мертвец – это ты, Кей Валадар. Глух ты и нем, мучит тебя жажда и негде тебе напиться – ни в небесах, ни под землей. Приди же, выпей с нами!

Он немного подождал, затем резко взмахнул рукой:

– Валадар сын Мезанмира! Заклинаю тебя кровью, твоей и чужой – приди!

Отзвучали последние слова, и внезапно налетел ветер – холодный, резкий. Последние языки пламени исчезли, прижатые к белой золе. Исчезли звезды, со всех сторон надвинулась тьма, и сквозь нее начал медленно проступать высокий силуэт, еще более черный, чем затопившая ложбину ночь. Парень, о котором все забыли, лежал на земле, закрыв лицо ладонями. Остальные сидели молча. Покотило ждал, затем вновь махнул рукой. Черная тень подступила ближе, к самой яме, на миг наклонилась, снова выпрямилась…

– Почему вы не даете мне покоя?

Голос, прозвучавший из тени, был обычным, немного усталым. Его узнали – усачи переглянулись, Покотило вытер со лба холодный пот:

– Мы не ведаем, что нам делать, Кей Валадар, – хрипло проговорил он. – Должны ли мы мстить за тебя? Ты был нашим другом, Кей, тебя убили на нашей земле…

Черная тень дрогнула, надвинулась, но невидимый круг не пустил ее к костру:

– Боитесь… – в голосе прозвучала горечь. – Даже ты теперь боишься меня, бесстрашный бродник! Не бойся, я не хотел вам зла живой, не хочу и мертвый. Не мстите – за меня отомстят другие. Когда-то первый из Кеев убил своего брата, и эта кровь отзывается в каждом колене. Мой отец убил дядю Жихослава, брат – меня. Но теперь погибнут все – кроме тех, чьи отцы убиты. Недаром сказано: малую кровь можно унять тряпицею, большую – временем, а великую унять нечем, течь ей, пока вся не вытечет. Вы же подумайте о себе – будет война.

– Но что нам делать, Кей? – один из усачей, не выдержав, вскочил, но его тут же схватили, вновь усадив на землю. Послышался смех – горький, невеселый:

– Я хотел быть вашим вожаком, бродники! Не вышло, и может, это к лучшему. Бойтесь всех, но всего более – Рацимира. Когда его душа уйдет вслед за моей – забудьте о войне. Ждите – и договаривайтесь с тем, кто наденет Железный Венец. Прощайте! Пусть наша встреча в Ирии будет нескоро…

– Прощай, Кей! – Покотило поднял мех и вылил остатки вина в яму. – Да будет твой путь легким!

– Да будет путь легким! – эхом отозвались усачи.

Порыв ветра – и все исчезло: и тень, и темные тучи над головой. Несмело, робко засветилось звездное небо. Внезапно одна из звезд бесшумно скользнула к горизонту и сгинула, не оставив следа.

– Хвала Дию, обошлось, – проговорил кто-то. Усачи зашевелись, в костер легла вязанка хвороста, и яркое пламя отогнало тьму. Покотило склонился над потерявшим сознание хлопцем, легко похлопал его по щекам и удовлетворенно кивнул:

– Обойдется! Сомлел…

– Сомлеешь тут! – охотно откликнулся кто-то. – И не страшно тебе, Покотило?

– Страшно? – бродник присел к огню и протянул к пламени широкие ладони. – Не того нам бояться надо! Завтра же соберем Большой Круг…

– Ласкини нет, – отозвался один из усачей. – Без него негоже…

– Ласкиня? – Покотило усмехнулся и поправил длинный чуб. – Ласкине незачем возвращаться. Он и так на месте… А где сейчас Кей Сварг? Не в Коростене ли?

Глава первая. Беглец.

Войчу разбудила боль – ныли зубы. Войчемир встал, поеживаясь от холода, и безнадежно взглянул на люк. Сквозь щели просачивался предрассветный сумрак. Начинался еще один день – такой же долгий и тоскливый, как и все прочие. Поруб – иного и ждать нелепо. Холодный песок под ногами, сырые стены, затхлый воздух. И так день за днем – неделя, месяц, второй…

Войчемир уже давно перестал шуметь, требовать, просить встречи с Рацимиром. Стало ясно – брат не придет. И никто не придет к нему, только стража – глухая и немая, зато зоркая и не знающая сна. Не будет даже суда, которого может требовать каждый Кеев подданый. Ничего этого не будет. Он, Войчемир сын Жихослава, останется здесь, в сырой яме. Ему будут приносить воду, жесткие заплесневелые лепешки и холодную похлебку. Брат не решился пролить его кровь – кровь урожденного Кея, но отсюда ему не выйти.

К голоду Войча притерпелся. В Ольмине, когда приходилось неделями блуждать по мрачным еловым чащам, гоняясь за вездесущей есью, кметам порой не доставалось даже лепешки. Конечно, есть хотелось, но не к лицу альбиру жаловаться на отсутствие калачей. Штаны приходилось все туже подвязывать веревкой, заменявшей пояс, да в животе порой что-то ныло, но в остальном жить было можно.

Зато донимал холод. В первые две недели зябко становилось лишь под утро. На затем лето кончилось, и холод начал чувствоваться по-настоящему. Войчемир, все еще надеявшийся, что все это – страшное недоразумение, потребовал от своих стражей принести плащ, а еще лучше – теплое покрывало, но ответом было молчание. Вскоре он понял – плаща ему не полагалось, не полагалась даже соломеной подстилки. Опальный Кей не имел права на то, в чем не отказывали скотине. Бык или баран нужны своим хозяевам живыми и здоровыми. Он же, сын убитого Жихослава, нужен только мертвым.

Когда под утро бревенчатый сруб стал покрываться инеем, у Войчи начали болеть зубы. Щека распухла, под десной скопился белый гной, а главное – боль, отпускавшая лишь на час-другой в сутки. Войчемир то и дело вспоминал рассказы Хальга о страшной болезни, называемой «скорбут», которой болеют далеко на полночи. Наверно, она начинается именно так. Остальное довершат холод, голод – и время. Всего этого было хоть отбавляй.

Войчемир не сдавался. Он пытался бегать по маленькому пятачку между сырыми стенами, вспоминал все известные ему приемы боя на мечах, в сотый и тысячный раз повторяя их каждое утро, но силы уходили. Второй месяц был на исходе, и Войча чувствовал, что скоро ему уже не бегать и не стоять на руках. Становилось все труднее дышать, в простуженной груди что-то хрипело и клокотало. Войчемир догадывался, что будет дальше. Скоро он не сможет двигаться, как прежде, а на пороге зима, и ему останется одно – сидеть возле заледеневшей бревенчатой стены, ожидая неизбежного конца.

Все это было и без того невесело, но еще страшнее казались мысли, мучавшие подчас посильнее зубной боли. В долгие ночные часы, когда холод и ноющая щека не давали уснуть, Войчемир сидел, обхватив колени руками, и пытался понять – за что? Почему он, Кей и потомок Кеев, должен умереть в этой проклятой яме?

Братан Рацимир говорил, что в все дело в отце – Кее Жихославе. Но почему? Чернобородый назвал его, Войчемира, теленком, вначале было обидно, но затем он смирился – пусть! Он, Войча, теленок, он ничего не понимает в делах державы, не ведает, как ею править, как судить и вести переговоры с соседями. Но он – Кей, и ему ведом Кеев закон. А закон не знал исключений. Его отец, славный воитель Жихослав, погиб, не надев Железного Венца, и Войчемир, его сын, навсегда отстранен от наследования. Рацимир хочет стать Светлым, нарушив волю покойного отца, но Войча ему не соперник. Валадар, Сварг и, конечно, малыш Улад, если он все-таки не погиб, вот кто имеет право на власть. Почему же умирать ему, Войче?

Войчемир вздохнул, осторожно потрогал раздувшуяся щеку и тяжело встал, понимая, что надо как следует размяться, поприседать, проделать привычные упражнения. Все тело ныло, отказываясь двигаться, но Войча заставил себя встать в стойку. Итак, в левой руке – сабля, в правой – меч. А теперь – к бою! Удар слева… Справа… Еще раз справа… Копье…

Несколько раз Войче казалось, что сверху за ним наблюдают. Наверно, так оно и было. Страже, конечно, интересно, жив ли еще Кей Войчемир. Может, и братан Рацимир интересуется, как там Войче в холодной сырой яме? Ладно, смотрите! Удар слева, теперь – прямо в грудь! Упасть, перевернуться, вскочить… Еще раз, еще…

В такие минуты исчезала боль. Войче начинало казаться, будто он на свободе, что он снова в холодном Ольмине, где Хальг Лодыжка, его суровый наставник, поднимал молодого Кея с рассветом, заставляя обливаться холодной водой, а затем брать в руки меч – настоящий, тяжелый, казавшийся к концу тренировок совершенно неподъемным. «Учись, учись, маленький глюпий Войча, – приговаривал в таких случаях наставник. – Ты еще вспоминать злого старого Хальга, который учить тебя как жить и умирать на этот проклятый белый свет!» В те годы Лодыжка вовсе не казался старым – суровому сканду не было и тридцати, но для Войчи наставник казался древним, как седые скалы его далекой холодной родины. И теперь Войчемир был благодарен сканду, учившему его жить и умирать. Вот только даже всезнающему Хальгу не приходило в голову, что его ученик встретит смерть не от вражеского меча, не от стрелы и не от полуночного мороза. И умрет не на поле битвы, а здесь, в грязной холодной яме, брошенный сюда за невесть какую вину. Интересно, где сейчас Лодыжка? Знает ли он, что сталось с его маленьким глупым учеником?

Впрочем, отвечать на эти вопросы было некому, как некому было рассказать Войче, что творится на белом свете, живы ли братья и хотя бы какой сейчас день? Вначале Войча не догадался вести подсчет, потом спохватился, но поздно – безмолвная стража не отвечала даже на такой простой вопрос. Оставалось догадываться, что вересень уже прошел, и листопад прошел тоже, значит на дворе костерник, и уже совсем скоро полетят белые мухи. Жаркое лето осталось где-то далеко и вспоминалось теперь, как сказка. Да и было ли это? Навий Лес, черно-желтая Змеева пустыня, залитый лунным светом Акелон… Может, это сон, приснившийся Войчемиру в сырой холодной яме? И Ужик тоже приснился? В первые дни Войча надеялся, что худосочный заморыш не оставит его в беде, но затем опомнился. На что надеяться? Парня сейчас наверняка ловят, и хвала Дию, если рахману Урсу удалось спастись. Здесь не Навий Лес и не Змеева Пустыня. Против Кеевой стражи не помогут ни заклинания, ни хитрые удары, способные свалить с ног здоровяка-бродника. Когда человек превращается в дичь, и охотятся за ним не призраки, а Кеева Держава – надежды мало. Даже для Ужика…

Запыхавшийся Войча вытер пот со лба и присел под знакомую стенку. Рука скользнула по небритому подбородку, и Войчемир брезгливо поморщился. Он начал бриться рано, подражая Хальгу, и неопрятная борода, отросшая за эти месяцы, раздражая едва ли меньше, чем зубная боль. Да что там борода! Воды, которую ему спускали в грубом глиняном кувшине, едва хватало, чтобы напиться. Об умывании не приходилось и думать. Оставалось набирать рукой колкий иней и тереть лицо – докрасна, до боли. Пока сил на это хватало. Пока – но надолго ли?

День тянулся бесконечно, распадаясь на привычные отрезки. Вначале ждать, пока заскрипит люк, и сверху опустится корзина. Оттуда следовало достать лепешку и кувшин с водой, после чего положить туда пустой кувшин. Затем корзина исчезала, можно было жевать лепешку и снова ждать. Где-то через два часа сверху слышались негромкие голоса и стук сапог – менялась стража. Затем вновь – долгие пустые часы, потом люк отъезжал в сторону, и Войче спускали корзину с горшком, в котором была похлебка. Впрочем, похлебка полагалась не каждый день. Затем – снова ждать, на этот раз новой смены стражи, а следом – темноты. Где-то в полночь стража опять менялась, и после этого можно спать до утра – ничего более не произойдет, если, конечно, не заболят зубы.

В этот день полагалась похлебка, но Войча ждал напрасно. Стража сменилась, но люк остался на месте. Это было не в первой. В последнее время стража начала забывать даже об утренней лепешке – или класть в корзину кусок, годный лишь для кормления цыпленка. То ли кметам надоело заботиться об опальном Кее, то ли – такая мысль приходила все чаще – братан Рацимир решил поспешить и не ждать, пока зимний мороз избавит его от Войчи. Оставалось дожевать остаток лепешки, прополоскать ноющие зубы водой и снова ждать – на этот раз ночи.

Вечерняя стража сменилась, и наверху вновь наступила тишина. Войча не раз представлял себе тех, кто стережет его узилище. Скорее всего, он знает этих кметов или по крайней мере видел их. За два года, проведенные в Кей-городе, довелось познакомиться со многими из тех, кто служил Светлому. Вначале Войчемир лелеял надежду, что кто-то из приятелей не побоится и поможет – или хотя бы перекинется с ним словцом. Но этого не случилось. Рацимира боялись и раньше, а теперь, когда чернобородый надел Железный Венец… А жаль – ведь из проклятой ямы не так трудно бежать! Был бы друг наверху, да веревка, да меч, а уж об остальном Войчемир и сам позаботится! Будет Кеевой страже улочка, будет и переулочек, по которому Войча выберется из дворца. А если нет, то лучше упасть на пороге с мечом в руке, чем замерзнуть через пару месяцев у промозглой бревенчатой стены.

Но мечты оставались мечтами, тем более Войчемир не очень представлял, что делать, даже если удастся выбраться из Савмата. Куда бежать? К кому? Огры предлагали ему погостить, но это было раньше. Захотят ли они ссориться с новым Светлым? Лучше всего добраться до Сварга, но жив ли братан? А если жив, то примет ли беглеца? Сваргу тоже незачем ссориться с Рацимиром, тем более из-за Войчи. Они, конечно, друзья, но кто знает, о чем думает сейчас братан Сварг!

…Начинало темнеть, и Войча, сообразив, что остался без похлебки, начал устраиваться у знакомой стенки. К счастью, зубная боль отпустила, и можно было подремать, пока не придет настоящий сон – или не заболят зубы. Еще одна ночь – такая же бесконечная, как день. Вначале Войча подгонял время, надеясь, что впереди – свобода. Но теперь надежды исчезли. Следующий день и следующая ночь не будут счастливее. А впереди… Но об этом лучше не думать.

Войчемир не успел даже как следует задремать – щека отозвалась резкой болью, в глазах вспыхнул желтый огонь, и Войча не смог сдержать стон. Началось! И не просто началось – боль накатила со всех сторон, пульсируя в висках, отдаваясь в затылке, неровными толчками отзываясь во всем теле. Войчемир вскочил, глубоко вдохнул холодный воздух и на миг почувствовал облегчение. Но затем боль накатила вновь, и Войча еле удержался, чтобы не врезать со всей силы по собственной скуле. Если б дело было в одном зубе-предателе, он давно бы вырвал – или выломал – проклятого, но болела вся челюсть, десна напухла, и спасения ждать было неоткуда.

Войча обхватил голову руками и упал на холодный песок. Матушка Сва, ну за что? Лучше б его пытали! Пытка когда-нибудь кончается, палачи устают и идут обедать. Почему его не прикончили сразу! Помирать здесь, в грязной норе, и от чего – от зубной боли! Сказать кому – засмеют! Кеев альбир, тридцать второй потомок Кея Кавада без сил валяется на загаженном песке, готовый выть от боли и отчаяния…

И тут вновь вспомнился Хальг. Суровый сканд редко говорил о своей жизни, но однажды на привале, перед очередной стычкой с белоглазой есью, рассказал о том, как попал в плен – еще мальчишкой. Попал не один, а вместе со старшим братом. Враги – Войча не запомнил ни имени их, ни племени – грозились разрубить ребят на куски, и тогда брат Хальга сплоховал. Он упал в ноги палачам, ползал в грязи, целовал пинавшие его сапоги… Братьев выкупила семья, но Хальг на всю жизнь запомнил случившееся. «Нам всем надлежит умереть, глюпий маленький Войча! Я – есть воин, и ты воин быть. Смерть – часть нашей жизни есть. Ты будешь умирать, маленький Войча. Но враги не должны смеяться. Смеяться должен ты! И тогда врагам станет страшнее, чем тебе. Запомни, что говорить тебе старый злой Хальг.»

Войчемир привстал, приложил щеку к холодному влажному дереву и с трудом сдержал стон. Наставник прав – но перед кем смеяться ему, Войче? Перед холодными стенами? Перед немой стражей? Если б его вывели на площадь, поставили перед плахой или даже привязали за руки и за ноги к четверке диких тарпанов – он бы посмеялся. А здесь…

Но тут же пришел ответ – разницы нет никакой. Просто смерть в холодном подземелье – долгая смерть от голода, холода и боли – страшнее, чем казнь на площади. Отцу, Кею Жихославу, было легче. Его убили сразу, и на мертвом молодом лице навсегда застыла усмешка – Кей смеялся в глаза убийцам. Его сыну не придется уйти так легко. Что ж…

Войчемир медленно встал, поправил рубашку, отряхнул налипший на одежду мокрый песок и засмеялся. Боль не отпускала, в висках пульсировала кровь, пальцы сковал холод, но Кей Войчемир смеялся, словно вокруг были не глухие стены, а озверелые лица врагов. Он чуть было не сдался, чуть не забыл, кто он и как должен держаться. Ничего, те, кто следит за ним, не услышат больше ни стона, ни крика! Снова вспомнился Хальг. «Ты – воин быть, маленький Войча! Воин не всегда побеждать. Воин может погибнуть, но это легко есть. Попасть в плен – трудно есть. Над тобой будут смеяться. Тебя будут пытать. Это страшно есть. Боль вытерпеть трудно, но можно. Вспоминай – человеку всегда что вспомнить есть! Пусть ты будешь отдельно, боль – отдельно. И тогда ты победишь, маленький глюпий Войча!»

Войчемир усмехнулся – наставник прав и в этом. Человеку всегда есть, что вспомнить. Здесь, в сыром порубе, Войча часто вспоминал Ольмин, вспоминал отца, мачеху, приятелей, с которыми вместе пировали и ходили в походы. Но такое мог вспомнить каждый. У него же есть тайна – его тайна, которую довелось узнать в мертвом Акелоне. Братан Рацимир, конечно, считает себя семи пядей во лбу, его же, Войчу – теленком, о которого не хочется кровавить меч. А дядя – покойный Светлый – думал иначе. Все-таки он послал в Акелон его, Войчемира! И теперь лишь они с Ужиком знают о Зеркале, Двери, Ключе…

Войче представилось лицо Светлого – такое, каким он видел его в последний раз. Что бы он сказал дяде, доведись им встретиться сейчас? Если б это случилось сразу по возращении, Войча наверно бормотал бы что-то невнятное про нав и Змеев, а затем толкнул бы вперед Ужика, дабы тот объяснил все путем. Но теперь разговор получился бы другим. Он сказал бы Светлому…

Войчемир закрыл глаза, и ему почудилось, что дядя слышит его. Ведь души не покидают навсегда этот мир! Они возращаются – с добром или с бедой. И разве может быть спокойной душа Светлого в Ирии, когда здесь, в Ории, началось такое! Может, дядина душа слышит его, Войчу? Если б он мог, он рассказал бы… Нет, вначале он сказал бы о другом. Ни разу они не говорили со Светлым о прошлом. Теперь бы – пришлось. Дядя убил его отца – и пусть их души рассудят Дий и Мать Сва! Но, если Рацимир не лгал, Светлый должен был убить и его, Войчу. Он не сделал этого. Он держал племянника подальше от державных дел, на многие годы услал в далекий Ольмин, затем сделал простым десятником – но все же оставил в живых и воспитал, как Кея. А значит, Войчемир ему обязан, а долги надлежит платить. Что он может сделать? Будь дядя жив, он сказал бы ему, что им с Ужиком удалось узнать тайну. Пусть не всю, пусть только краешек. Но уже и так ясно – это страшная тайна, недаром ее прятали так далеко, так надежно. Секрет, спрятанный где-то среди Харпийских гор, может быть полезен для державы – но может быть и опасен. Поэтому он, Войчемир сын Жихослава, ничего не расскажет ни о Двери, ни о Ключе. И не только из-за опасности – далекой, но грозной. Ключ – не железный и не медный. Ключ – человек, не ведающий о своей судьбе. Что станется с ним? Медный ключ могут сломать или выбросить. А что сделают с человеком? Поэтому он, Кей и наследник Кеев, ничего не скажет об этом. Ни сейчас, ни потом. Жаль, нельзя переговорить с Ужиком! Может, и хорошо, что с дядей так и не пришлось встретиться. Хорошо, что Рацимир так ничего и не узнал. Лишь бы не проговорился Ужик – и не ошибся Патар…

Войча поднял голову, сообразив, что наступила ночь. В яме стало совсем темно – очень темно, как-то даже слишком. Невольно вспомнился Навий Лес. Хитрец Ужик уверял, что нежити не следует бояться – тогда она не тронет. В порубе нежить не встретишь, но все равно – в темноте было страшновато. Внезапно Войча понял, что спокойно рассуждает о нежити по той простой причине, что боль отступила. Она не исчезла, но все-таки стала меньше, свернувшись, словно улитка в раковине. Подействовало! Войча невольно возгордился и тут снова подумал о темноте. Почему так темно? Конечно, ночью и должно быть темно, но на этот раз в порубе действительно не видно ни зги…

Вопрос оказался непростым, зато можно вновь забыть о ноющей челюсти, пытаясь решить неожиданную задачу. Войчемир вспомнил прошлую ночь. Тогда было светлее – ненамного, но все-таки можно разглядеть собственную руку. Откуда шел свет? Тут сомнений не было – сверху, где находилась стража. Очевидно, служивые имели светильник – масляный или попроще, куда заливают жир. Итак, в прошлую ночь, как и во все предыдущие, стражники сидели у люка, а где-то поблизости стоял светильник. Так и положено – ночная стража. Значит, сегодня…

Сердце екнуло, и Войча, не выдержав, вскочил, вглядываясь в темень, за которой скрывался люк. Конечно, это еще ничего не значит. Светильник могли разбить, масло выгорело, а нового в кладовой не оказалось…

Войчемир заставил себя рассуждать спокойно, словно речь шла не о нем, а просто о странном случае, который можно обдумать на досуге – от скуки, не более. Итак, он, Войча – начальник стражи. С ним еще двое, а то и трое, все они знают, что стерегут опасного преступника – очень опасного, который не должен бежать ни в коем случае, даже если на Детинец налетят Змеи. Поруб – обыкновенная яма, вырытая в обширном дворцовом подвале. Там темно, окон нет, значит страже ничего не видать. Светильника почему-то нет. Допустим, разбил недотепа-первогодок. Сидеть в темноте? А если неизвестные сообщники только того и ждут? А ежели злодей в яме вздумает подкоп рыть? Свет нужен обязательно! Хотя бы для того, чтобы разглядеть, кто придет в полночь – смена или заговорщики с секирами наготове. И кроме того, страшно! Поди посиди час-другой в полной темноте!

Итак, свет должен быть. Если нет масла, зажгут с полдюжины лучин. Хотя, что значит – нет масла? Это в Кеевых-то палатах? Вздор, чушь, ерунда!

Ответ оказался прост, и от этой простоты у Войчи захватило дух. Света нет потому, что его не стерегут! Пьяна ли стража, опоздала смена, случилось что-то еще – но сейчас, в этот миг, Кеевы кметы забыли о нем!

Войча постарался успокоиться. Случиться могло всякое. Может, пожар? Но он не слышал криков и не чуял запаха гари. В Детинец ворвались кметы братана Сварга? Но стража не должна бросать пост. Скорее, в этом случае люк откроется, и в него кинут пару копий – для верности. Не пожар, не война – так что же?

Оставалось одно – ждать. Если наверху будет тихо и через час, и через два, можно подумать о чем-то еще. Например о том, что бревна сруба изрядно расшатаны, и при некотором везении одно из них можно выломать. Выломать, приставить к стене…

Щека по-прежнему ныла, но Войча даже не чувствовал боли. Время шло медленно, страшно медленно, но все же шло. Скоро полночь, а там – смена стражи. Если стражу не сменят…

Войчемир сидел, прижавшись к холодной стене, время от времени покусывая большой палец. Еще в детстве строгий дядька, тот, что воспитывал его до Хальга, изрядно лупил своего питомца по рукам за дурную привычку. Войча каждый раз соглашался, что негоже потомку Кея Кавада грызть пальцы, но привычка оказалась сильнее. Минуты текли одна за другой, наверху было тихо, и Войча принялся гадать, наступила ли полночь. Он неплохо умел чувствовать время, к тому же долгие недели в порубе приучили к строгому ритму жизни узника. Но Войчемир не спешил – ошибиться нельзя. Если он попадется, стража может и вправду ткнуть сгоряча копьем, а то и надеть на шею деревянную кангу. С дубовой колодой на шее будет совсем невесело. Значит, ждать, ждать, ждать…

Слух, ставший внезапно необычно острым, улавливал потрескивание старого дерева, скрип и даже далекое завывание ветра. Очевидно, дверь в подвал отворена, и Войча тут же отметил эту странность. Дверь обычно запирали, каждый вечер он слышал скрежет засовов. Смена, приходившая в полночь, стучала, к двери подходил старший кмет, спрашивал тайное слово и лишь после этого отворял. Значит, и тут непорядок. И это тоже хорошо…

Наконец, все сроки прошли, и Войчемир понял – смены не будет, стража наверху молчит, значит – пора. В порубе стояла кромешная темень, но нужное бревно найти оказалось легко. За эти недели проклятая яма была изучена досконально – пядь за пядью. Войчемир помянул заступницу Сва и просунул пальцы в щель. В полной тишине треск прозвучал оглушительно, и Войча невольно замер. Но наверху молчали. Оставалось помянуть Дия вместе с каранью и рвануть что есть сил. Есть! Старое дерево, изрядно трухлявое и подгнившее у основы, не выдержало.

Пальцы быстро ощупали бревно. Короткое, слишком короткое! Но если прислонить его к стенке и забраться наверх, пальцы все-таки достанут до люка…

И тут послышались шаги. Они были далеко, у входа в подвал, но Войчемиру показалось, что над самым ухом прогремел гром. Спохватились! Все-таки спохватились! Эх-ма, не повезло!

Бревно тут же очутилось не прежнем месте. Войчемир поспешно присел у стенки и замер. Пусть смотрят! Нет, надо еще опустить голову – он спит, он устал, голоден, у него не осталось сил…

Шаги были уже близко, но Войча вдруг сообразил, что они звучат совсем иначе, чем обычно. Кметы громко топали сапогами. Теперь же шаги были легкими, быстрыми, да и шло не четверо, как обычно, а всего двое. К тому же эти двое не шли, а бежали. И надежда, уже угасшая, вновь заставила екнуть сердце. Все идет не так! Что-то должно случиться! Нет, уже случилось!

Сквозь темень мелькнул неровный колеблющийся свет. Те, что пришли, зажгли светильник и теперь стояли у самого края. И вот послушался скрежет – край люка начал медленно отодвигаться…

– Дядя Войча! Дядя Войча! Ты жив?

Сердце вновь дрогнуло – голос был знаком. Более того, если Войчемир и мог надеяться на кого-то, то именно этот человек стоял сейчас у люка, чуть склонившись вниз.

– Дядя Войча! Дядя Войча!

– Я здесь, Мислобор! – Войчемир попытался ответить как можно веселее, и это удалось без труда. Племяш Мислобор! Все-таки вспомнил! Ну, молодец парень!

– Здесь… Лестницы нет, у нас только веревка…

Войча понял. Сыну Рацимира всего двенадцать, ему не вытащить здоровенного верзилу, хотя и порядком исхудавшего на воде и лепешках. «У нас!» Интересно, кто с ним?

– Привяжи! Там балка! Завяжи двойным узлом…

Наверху прозвучало растерянное: «Где?», а затем радостное: Ага! Вижу! И тут над ямой склонился кто-то другой – в темном капюшоне, закрывавшем лицо:

– Войча! Как ты там?

Кледа! Сестричка Кледа! Войчемиру стало совсем весело. Наконец-то все становилось на свои места!

– Нормально, сестричка! Зубы только замучали, – охотно откликнулся Войча, заранее жалея, что Кледа и племяш увидят его похожим на лесного чугастра. – Чего там?

«Там» звучало неопределенно, но умница Кледа поняла:

– Брат уехал к хэйкану. Вчера. Все спят…

– Понял…

Конечно, понял Войча далеко не все. Рацимир уехал – это ясно. Но почему все спят? Упились, что ли?

Переспрашивать он не стал. Веревка – толстая, скрученная из прочной пеньки, скользнула на самое дно, и Войчемир тут же обхватил ее ладонями. И-и раз! Ноги уперлись в мокрые доски, веревка натянулась, но выдержала, и Войча взлетел наверх, словно подгонямый самими Косматым. Ноги нащупали доску, ограждавшую край ямы, и тут же четыре руки потащили Войчемира подальше от черной дыры поруба.

– Войча! Дядя Войча! Живой!

На Мислоборе была легкая рубашка, зато голову украшал огрский шлем, скрывавший черные, как у отца, кудри. Пояс оттягивал короткий скрамасакс. Выглядел парнишка весьма воинственно, и Войча не утерпев, поднял племяша за плечи:

– Ух! Тяжелым стал!

С непривычки держать такую ношу было и вправду нелегко, но Войча все-таки раскачал племянника, подбросил, поймал и осторожно поставил на землю.

– Войчемир!

Кледа стояла рядом – маленькая, едва достающая Войче до плеча. Девочка родилась горбатой, и с годами ее невысокая фигурка все более сгибалась, словно на узких плечах лежал страшный, неподъемный груз. Кледа часто болела, и братья знали, что младшей сестричке едва ли придется дожить до двадцати. Ее любили все – даже Сварг, даже Рацимир.

– Ты… Не надо меня целовать! Я… Я грязный… Очень грязный!

Войче вновь стало стыдно. Чугастру хоть не мешали умываться! Матушка Сва, ну и чудищем он стал!

– Я… Я одежду принесла! – Кледа улыбнулась и подтащила тяжелый мешок. – Рацимирова! Тебе впору!

– Вода! Вода здесь есть?

Войча схватил светильник, поднял его повыше и, заметив неподалеку огромную деревянную бочку, поспешил туда. Грязная, застывшая влажной корой рубашка полетела в сторону, Войча с фырканьем погрузился в воду по пояс, застонал от наслаждения, и тут же замер. Стража! Он тут водичкой балуется…

Войчемир помотал головой, стряхивая капли, обернулся – и невольно присвистнул. Стража никуда не делась, все трое кметов были здесь – мирно спящие на соломе. Оружие лежало рядом, тут же была расстелена холстина, на которой красовался недоеденный пирог…

– Дядя Войча! Возьми полотенце!

Оказыватеся, они позаботились даже о полотенце. Полотенце Войча взял, но сперва закинул подальше копья и положил радом с бадьей пояс с коротким скрамасаксом, снятый со старшего кмета. Вот теперь – умываться!

Наконец можно было вытереться и натянуть чистую одежду. Войча закутался в теплый плащ, застегнул золотую фибулу и прищелкнул языком. Хорошо! И ведь чья одежа? Братана Рацимира! Так-то, брат! Эх, теперь бы побриться!

– Тут еда… – Кледа протянула узел, и Войча почувствовал, как у него сводит живот. Но тут же опомнился – не время.

– Конь на дворе, – понял его Мислобор, – я открыл ворота…

– Пошли!

Все остальное можно было узнать по дороге. Уже у лестницы, ведущей наверх, к свободе, Войчемир не удержался и оглянулся назад. Стража спокойно спала рядом с черным отверстием поруба. Мелькнула и пропала мысль скинуть этих сонь вниз, на холодное песчаное дно. Ладно, им и так достанется!

Они шли – почти бежали – по темным дворцовым коридорам. Войчемир, все еще не веря, что жив и на свободе, старался внимательно слушать Кледу. Итак, вчера Рацимир уехал к хэйкану…

– Он боится, что Сварг договориться с Шету. Ведь Челеди…