Бог пятничного вечера Мартин Чарльз
– Ну, мне пора. Увидимся вечером?
Я бросил мяч – он поймал и сжал его своей здоровенной лапой.
– Как это ты пришел ко мне домой без него в руках?
Он улыбнулся и вытер лоб.
– Так вот, значит, как оно будет, а?
– Ты же знаешь правила. Вечером приноси мяч. Он тебе понадобится.
Ди прижал ногой тормоз, а руку положил на рычаг коробки передач.
– Старик… – Он улыбнулся, покачал головой и снял ногу с тормоза.
– Ди?
Он повернулся и посмотрел на меня.
– Спасибо. Правда.
Когда парнишка уехал, я пошел в дом и поджарил два стейка на плите. Полтора для себя и половину для Такса. Потом поджарил еще два. Я ел чуть ли не час, пока не набил живот так, что уже не мог встать. Наевшись до отвала, свернулся на одеяле на полу и уснул с Таксом под боком. Так хорошо мне не спалось уже очень, очень давно.
Когда я проснулся, было темно. Часы показывали 9:47. Я проковылял к холодильнику и глотнул воды из бутылки. Умылся над раковиной и только тогда увидел лежащую на полу записку:
«Коуч, я постучал и вошел. Нашел тебя на полу. Судя по беспорядку на кухне и запашку, отбивные и картошка пришлись кстати, поэтому я не стал тебя будить. Увидимся завтра утром.
P. S. Ну тут и бардак. Тебе стоило бы прибраться».
Записка лежала под бутылкой чистящего средства. Я разозлился на себя за то, что проспал тренировку, но он был прав. Возможно, организм пытался сказать мне что-то. Впервые за долгое время я чувствовал себя отдохнувшим и сытым.
Я распахнул входную дверь – прямо передо мной на небе висела самая большая луна, какую я когда-либо видел. Называйте это полнолунием, называйте как хотите, но она была громадной. Необыкновенный, сияющий белый свет лился на землю. Я натянул на себя первое, что попалось под руку, и поднялся на Ведро, открыл банку вареного арахиса и уже царапал пальцами по дну, когда на футбольное поле подо мной вышел человек. Он принес сумку с мячами и начал бросать их в сетку в дальней зоне защиты. Ди стал гораздо лучше, любой мог это увидеть, но при всех улучшениях было в его поведении сегодня что-то другое. Тело как будто онемело и говорило тяжелым, неловким языком. Парень проделывал все необходимые движения, но только процентов на восемьдесят. Где-то после дюжины бросков Ди собрал мячи и стал снова бросать. В середине третьего раунда остановился, прошел по кругу, выронил мяч, потом сел и устремил взгляд на зону защиты и трибуны. Даже оттуда, где я сидел, был виден лежащий на его плечах груз.
Через минуту я спустился на поле и тихо подошел к пятидесятиярдовой линии.
– Ты в порядке?
Мой голос напугал парня. Он вздрогнул, но, увидев меня, кивнул, а потом спрятал лицо. В глазах явно читалось отчаяние, а плечи вздувались гневом. Он поднял мяч и швырнул его в сетку.
– Ди?
Он вытер нос рукавом рубашки.
– Я просто пытался…
Парнишка показал на сетку.
У меня вдруг возникло чувство, что я знаю, что происходит. Может, не все, но кое-что. Каждый квотербек в какой-то момент переживает кризис уверенности в себе. По крайней мере, я никогда не встречал игрока, с кем бы такого не случалось, включая себя самого. Мягко, чтобы не смутить парня, я взял его за подбородок, повернул к себе.
– Тебя что-то беспокоит?
Он кивнул, но в глаза смотреть не стал. Утерся.
Я видел – Ди чего-то боится. Он стал лучше, добился прогресса и знал это. Еще он знал, что оставшиеся до лагеря недели тают и что с возможностью успеха приближается и вполне реальная вероятность провала. Парень силился найти слова. Я знал, куда все идет – сам бывал там.
– Ну давай. Не молчи. Выкладывай.
– А что, если я боюсь?
– Чего?
– Что окажусь недостаточно хорош.
– И как это называется?
Ди помолчал. Потом прошептал:
– Провал.
– Давай, громче скажи это.
Парень прочистил горло.
– Провал.
– Ну вот. Не так уж трудно, да?
Он покачал головой.
– Вполне законное чувство. – Я помолчал. – Но вначале главное: ты хочешь быть квотербеком?
Ди кивнул.
– Уверен? Никто тебя не заставляет. Это решать только тебе. Ты можешь уйти и не станешь от этого хуже. Мы по-прежнему будем друзьями.
Он посмотрел на меня и задумался.
Я пожал плечами.
– Не обманывайся, неудача – одна из двух вероятностей. Ты можешь поехать в лагерь и забыть все, чему я тебя учил, вернуться к своим старым приемам, впустить этого психа, вашего тренера, назад в свою голову и снова бросать, как бросал с тем дерганьем, – я изобразил его прежнее бросковое движение.
Парнишка засмеялся.
– Это было так плохо?
– Хуже. Давай начистоту: полный провал вполне возможен. Но, – я ткнул его в плечо, – также и успех, о котором ты и мечтать не смел. – Я рассмеялся. – Знаешь, открою тебе один секрет. У тебя в твоем возрасте способностей больше, чем было у меня. – Он взглянул удивленно. – Правда, правда. Сейчас ты лучше, чем был я в твои годы. Разница в том, что когда мне было лет пять или шесть, отец привел меня сюда, на это самое поле, и играл со мной. Мы мысленно усадили зрителей на трибуны, оживили громкоговорители, наполнили воздух свистками, желтыми флагами и криками тренеров. Мы заполнили эту игру смехом, мечтами и невозможным, играли до тех пор, пока пот не потек по нашим лицам и не смешался со смехом. Именно здесь я влюбился в игру и научился осуществлять свои мечты, и неудача никогда по большому счету в это не вмешивалась. Я не пытался соответствовать чему-то, не пытался стать таким, как кто-то еще. Твоя беда в том, что ты слишком долго смотрел мои записи и теперь сравниваешь себя со мной. Не делай этого. Я слышал, как другие тренеры, включая и некоторых моих, говорили, что эта игра требует драчливости, злости. «Это жестокая игра, и на силу лучше отвечать силой». – Я кивнул. – Насчет жестокости все верно, но, если честно, они выставляют злость и ненависть, потому что боятся показать себя слабыми и несоответствующими ожиданиям. Они постоянно изводят себя вопросом: «Есть ли у меня то, что требуется?» Так вот, отвечаю – у тебя этого в избытке. – Я повертел мяч в руках. – Если я тебя чему-то и научу, если хоть как-то повлияю, пусть это будет одно. – Я махнул рукой на поле. – Это поле, где играют мальчишки и мужчины. Это игра. Может, величайшая игра на свете, но все равно игра. Наверно, постороннему, какому-нибудь иностранцу кажется странным, что двадцать два здоровых лба гоняются за куском свиной кожи, растягивая в процессе эластичные штаны. – Ди засмеялся и снова вытер нос. Я похлопал ладонью по земле. – Игра должна приносить удовольствие. Если нет, если это превращается в каторгу или тяжкое бремя, займись чем-нибудь другим, потому что иначе игра превращается в непосильный труд.
Парень засмеялся и пробормотал:
– Слышал такое.
– Именно здесь я научился любить что-то и кого-то помимо себя самого. Ты просил научить тебя играть в футбол, сделать из тебя хорошего квотербека. Но, – я покачал головой, – помимо броскового движения, не думаю, что я на самом деле тебе нужен. Правда, есть у меня одно, чего нет у тебя, – перспектива. Я люблю игру за саму игру, ты любишь игру за то, что она может сказать о тебе.
Он кивнул:
– Да.
– Ди. – Он повернулся ко мне. – Ты достаточно хорош, чтобы играть в любой школе. Это не вопрос, и ты очень скоро это узнаешь. Если хочешь просто улучшить мастерство, помочь в этом могут многие, и некоторые гораздо лучше меня, но тренировать голову и тренировать сердце – две разные вещи. – Я подбросил мяч в воздух. – Если хочешь добиться успеха, допускай и риск неудачи. – Я махнул рукой в сторону трибун. – Многие парни, с которыми я играл, приравнивали проигрыш к провалу. И когда мы проигрывали, они испарялись, но проигрыш и провал – не одно и то же. – Я помолчал. – Если играешь в эту игру достаточно долго, то когда-нибудь все равно проиграешь. Непобедимых не бывает. – Я указал на табло. – Когда я был классе в пятом, папа привел меня сюда после пятничной игры. Трибуны были пусты. Поле все еще расчерчено. Табло горело. Боковые линии усеяны бумажными стаканчиками, горками тающего мороженого и пакетами из-под чипсов. Отец привел меня сюда, под прожектора. Мы бегали по полю, смеялись, бросали мяч, разыгрывали комбинации. Мы играли, но потом я стал все больше говорить о цифрах на табло, о победителях и проигравших и о том, каким будет итоговый счет. Я говорил – он слушал. И вот после того, как я называю очередную комбинацию прямо здесь, на этой самой линии, а сам поглядываю то на него, то на табло, отец берет и объявляет тайм-аут. Потом идет к табло, щелкает выключателем и гасит свет. Темно, как ночью. Отец возвращается и берет меня за подбородок, а я стою, недоумеваю, зачем он это сделал, и думаю про себя: какой смысл в игре, если мы не видим счет? До сих пор вижу ту улыбку на отцовском лице. Он наклонился и прошептал:
– Каждый раз, как ты ступаешь на это поле или на другое, твои шансы выиграть или проиграть пятьдесят на пятьдесят. Забудь и не думай. Там только цифры, – он указал на табло, а потом легонько ткнул меня в грудь, – и не они мерило твоей значимости.
Ди смотрел на меня во все глаза.
– Хотел бы я с ним познакомиться.
– Ты бы ему понравился. Очень. Ты – его тип квотербека.
– И что же это за тип?
– Взрывной. – Я улыбнулся. – Вдобавок у тебя и стиль есть.
Я встал.
– Иди сюда.
Парень послушно последовал за мной.
Я привел его на боковую линию, перешагнул через нее, вышел за поле и показал пальцем вниз.
– Видишь это?
– Да.
– Как это называется?
– Вопрос с подвохом?
Я засмеялся.
– Нет.
– Боковая линия.
– Для чего она?
– Обозначает границу игрового поля.
Я покачал головой.
– Это то, что отделяет нас от всех тех людей, что за нами. Вот здесь… – я ступил на белую линию, – мы оставляем все наши страхи. Сколько умников сидят с пультом в руке, боясь застегнуть ремешок шлема, боясь, что могут не оправдать ожиданий, не потянуть, что вдруг что-то пойдет не так. Не верь тем, кто утверждает, будто ты ничего не значишь, если не выигрываешь. Значишь. Так было и так есть.
– Вы говорите прямо как Мама Одри.
– Да, вообще-то… это она сказала мне так когда-то.
Ди хотел о чем-то спросить, но заколебался, видно, что-то его остановило.
– Ну давай, облегчи душу.
– Я никогда не знал своих родителей. Знаю только, что женщина, которая меня родила, бросила меня и ни разу даже не вспомнила.
Вот оно: та боль, вокруг которой мы кружили все лето, вырвалась наконец из своего убежища. Хорошо, что он доверился мне и поделился ею, позволил заглянуть за занавес. Плохо же было то, что эта боль засела глубоко в душе и терзала его всю жизнь.
Я обнял Ди за плечи.
– Для полной ясности я считаю, она была не права, но не знаю, с чем ей пришлось столкнуться, в какой ситуации оказалась. То же касается и твоего отца. Я просто знаю, что они поступили так, как поступили. И, как последний эгоист, я этому рад.
– Что? Почему?
– Потому что двенадцать лет я не мог насмешить мою жену. А ты это сделал.
Парень кивнул.
Я взял его под руку. Мы стояли с ним плечом к плечу.
– Переступи эту линию со мной. Не будь таким, как те циничные слабаки на диване. Застегни свой шлем и не бойся рисковать. Что самое плохое, что может случиться с тобой? – Я придвинулся к линии.
Ди взглянул на меня удивленно:
– Вы боялись? Ты… боялся?
– Конечно, ты же видел записи. Я не с детишками играл. Там были такие громилы…
Он засмеялся.
– Я думал, ты ничего не боялся.
Я покачал головой.
– Перестань смотреть «Спортс-центр».
Ди сунул мяч под мышку и перепрыгнул через линию, а потом повернулся и, улыбаясь, посмотрел на меня с другой стороны.
Я пробежал к пятидесятиярдовой линии и передал мяч своему воображаемому центру.
– Рокки топ, блю шеви зулу. Так-так-так.
Так весело на футбольном поле мне уже давно не было, да и Ди ни разу не взглянул на табло.
Минут через тридцать мы повалились на пятидесятиярдовую линию между потных мячей взмокшие и все в траве. Ди лежал на земле, глядя на луну, висевшую прямо над головой. Было светло как днем.
– Спасибо, – сказал он, не глядя на меня.
– Ди, играй в футбол, потому что тебе нравится. – Я постучал его по груди, там, где сердце. – Играй этим. – Я положил ладонь парню на голову. – Не этим.
Мы сложили мячи в сумку, и он зашагал к монастырю. Обернулся.
– Ракета?
Это был первый раз, когда он меня так назвал. Прозвища имеют большое значение среди футболистов, и я много думал, какое дать ему, и, кажется, нашел подходящее.
– Кларк?
Он смотрел непонимающе.
– Что?
– Кларк. Кларк Кент.
– Кто это?
– Ты что, кино не смотришь?
– Смотрю, но не старье же.
– Малыш, тебе нужен поводырь. Красная куртка, летает вокруг земли.
– А, этот Кларк.
Ди улыбнулся – прозвище ему понравилось.
– Завтра у меня день рождения, и я подумал, может, разрешишь угостить тебя ланчем. Я заканчиваю работу в полдень и знаю место, где тебя никто не узнает.
– Буду.
Я проводил парнишку взглядом, думая о переменах, обещании и своих надеждах, и не сразу заметил одинокую фигурку у дальнего выхода с трибун. Она стояла в тени, сложив руки на груди, спрятав лицо: наблюдала, но как бы со стороны.
Я помахал, но Одри не помахала в ответ, а повернулась ко мне спиной и скрылась.
Глава 24
Моя одежда уже начала закисать, а поскольку я выспался днем и не слишком устал, то запихал в наволочку грязное белье и поехал в город. Круглосуточная прачечная самообслуживания была открыта: за окном мигала флуоресцентная лампа. Я медленно проехал мимо – к моему облегчению, там было пусто.
Загрузив белье в машину и зарядив ее двадцатипенсовиками, я сел – барабан закрутился. На сушилке горело «осталось 7 мин.», когда подъехала женщина с двумя детьми. Какая мать привозит детей в прачечную в одиннадцать вечера?
Очевидно, работающая.
Женщина была, наверно, официанткой или кем-то в этом роде – на рубашке именная нашивка, а в кармане полно денег, по-видимому, чаевых. Она подошла к разменному автомату, и я натянул на голову капюшон, проверил, не выглядывает ли из-под штанины браслет, и уставился на их отражение в стеклянной дверце сушилки. Женщина высадила из машины девочку лет четырех и мальчика лет девяти-десяти. Девочка в платьице, с хвостиками, на ногах шлепанцы, ногти накрашены. Мальчик в футбольной майке с номером 12 и с резиновым мячом в руках.
– Дэниел, положи пока это и помоги мне разгрузиться, – быстро сказала она сыну. Мальчик положил мяч и помог достать из багажника три корзины с бельем. Девочка устроилась на стуле и занялась книжкой-раскраской, а Даниел сел перед висящим на стене телевизором, схватил пульт, нажал по памяти кнопку и сразу попал на ESPN. Как раз начинался «Спортс-центр». Мальчик скрестил ноги, бросил мяч и приклеился к экрану. Мать загрузила пять машин и попыталась купить средство для стирки. Вставила деньги, дернула рычаг, потом дернула еще раз и, чертыхнувшись, стукнула по автомату.
– Нет, пожалуйста, только не это. – Одноразовая упаковка со средством упала и застряла за стеклом, мешая ей достать то, что она купила, или купить другое. – Ох, ну давай же! – Женщина постучала по стеклу кулаком. – Да что ж такое. – Она наклонила автомат, пытаясь сместить коробку. Безуспешно. В конце концов женщина выгрузила белье из машинок, побросала его назад в корзины, взяла на руки дочку, бросила сыну «пошли» и направилась к двери, волоча за собой одну из корзин. Вспомнив, что под моим стулом стоит галлоновая бутыль средства, я поднялся и обратился к ней:
– Мэм, не хочу вмешиваться, но у меня много – если вам нужно…
Выражение ее лица говорило, что она не доверяет ни мне, ни таким, как я, ни мужчинам вообще, что, вероятно, и объясняло поздний визит в прачечную, но ей нужна была чистая одежда, и мое средство было выходом из положения. Мать попыталась улыбнуться и, усадив дочку, убрала волосы с лица.
– Вам точно хватит?
– Точно.
Она немного успокоилась.
– Только если позволите мне заплатить за него. Деньгами.
Порой трудно жить в мире, где мы раним друг друга так глубоко. Может, я становился более чувствительным, более раздражительным, да и жизненные обстоятельства сказывались. А может, просто злость вскипела. Так или иначе, но мне вдруг захотелось встряхнуть ее, обнять, сказать, что жизнь не обязательно должна быть такой, что все наладится, что я сочувствую, понимая, что привело ее сюда, что я хотел бы извиниться за того, кто это сделал.
Я поставил бутыль на стол перед женщиной.
– Если настаиваете, но мне оно больше не понадобится. Так что берите сколько нужно. – Она приблизилась к столу почти так же, как сделал Такс, впервые зайдя ко мне во двор. Кивнула, поблагодарила и начала заполнять машины, затем пробормотала что-то сыну и послала его с пятью долларами.
Мальчик протянул руку:
– Мистер?
Я взял у него деньги.
– Спасибо.
Он кивнул и вернулся к телевизору.
Усадив детей и включив машины, женщина подошла и указала на стул.
– Разрешите?
Я подвинулся.
Она села и протянула руку.
– Челси. – Я пожал ей руку. Женщина вымученно улыбнулась. – Извините за резкость. День такой…
– И в НФЛ сегодня новость, – сообщил ведущий, и на экране появилось изображение Родди. – Прославленный Родерик Пензел побывал на этой неделе у печально известного квотербека Мэтью Райзина.
Я отвернулся.
– Ничего страшного. – Я оглянулся через плечо. – У вас хлопот полон рот.
Не обращая внимания ни на телевизор, ни на мое изображение на экране, она устало выдохнула, и лицо ее осветилось нежностью.
– Да, но если бы моя мама привезла меня сюда так поздно, я бы упала на пол, дрыгала ногами и вопила.
Я засмеялся.
– Я тоже.
– Они – хорошие дети.
За спиной у меня Родди разговаривал с репортерами. Камера снимала его так, чтобы были видны и бриллиант в ухе, и точеный подбородок.
– Да, я сегодня побросал мяч с Ракетой.
Моя машина остановилась, и я начал быстро складывать белье в пластиковый пакет.
– Вы недавно в городе? – полюбопытствовала женщина.
Придумать что-нибудь?
– Вообще-то я тут вырос. Просто… просто недавно вернулся.
Она кивнула.
– В какой школе учились?
Репортер наседал на Родди:
– Выразил ли он желание играть в НФЛ?
Я ответил громко, пытаясь заглушить Родди.
– В монастырской.
– О… – Челси улыбнулась. – Везунчик.
– Он сказал совершенно четко, что не намерен возвращаться в профессиональный футбол.
Я жестом обвел прачечную и показал на пластиковый пакет.
– Угу. С серебряной ложкой во рту.
Она засмеялась. Смех у женщины был красивый и непринужденный, и мне подумалось, что ей, наверно, пришлось немало пользоваться им, чтобы остаться на плаву в этой нелегкой жизни. Заканчивая складывать вещи, я уронил футболку, а когда наклонился за ней, заметил, что она взглянула на мою лодыжку. Ведущий в телевизоре продолжал расспрашивать Родди. Именно тогда-то я и увидел, что мальчик глазеет на меня.
– Родди, как он бросает?
Мы все втроем теперь смотрели на экран. Единственным человеком в помещении, не обращавшим на меня внимания, была малышка, увлеченно раскрашивающая свою книжку. Родди улыбнулся своей улыбкой на миллион долларов.
– Хорошо бросает.
Репортеры засыпали Родди вопросами – насколько я готов и в каком физическом состоянии, а один спросил просто:
– Это еще при нем?
Родди помолчал, задумался и наконец посмотрел прямо в камеру.
– Да. Может, даже больше.
Репортер с сомнением усмехнулся и сунул микрофон чуть ли не в лицо Родди.
– Да ладно, Род, мы же знаем, что вы друзья, и именно ты принял его последний пас. Теперь, когда Мэтью Райзин вышел, ты бы хотел помочь ему, но скажи правду.
Родди шагнул вперед и посмотрел на репортера в упор.
– Если Ракета сделал то, за что его осудили, он мне не друг. Он знает это, и я так ему и сказал. Но… – он вновь повернулся к камере, – что касается его способностей… Я десять лет играл в профессиональном футболе. Он был и, судя по тому, что я сегодня видел, до сих пор остается лучшим из всех, с кем или против кого я когда-либо играл. Точка. – Родди оттолкнул микрофон от лица и вышел.
– Ну вот, – сказал, опомнившись, ведущий. – Мэтью Райзин, бывший обладатель Кубка Хайсмена и осужденный преступник, отсидевший двенадцать лет из двадцатилетнего срока и недавно досрочно освобожденный, поиграл сегодня в мяч с профессиональным ресивером Родериком…
Женщина повернулась ко мне, и лицо ее побелело. Она быстро протянула дочке руку.
– Солнышко, иди сюда.
– Но, мама, я…
Она щелкнула пальцами.
– Сейчас же иди сюда.
– Но…
Женщина встала и подхватила на руку Синдереллу.
Пора уходить. Я закинул сумку на плечо и быстро вышел. Застегнул шлем, завел мотор и уже нажимал на сцепление, когда из прачечной вышел мальчик с футбольным мячом под мышкой. В руке он держал шариковую ручку и листок, вырванный из раскраски сестры.
– Мистер?
Я обернулся. Мать, готовая вмешаться, стояла возле двери и заслоняла собой дочку. Выражение ее лица не сулило ничего хорошего.
Я снял шлем.
– Да, сынок?
Мальчик протянул бумажку.
– Вы и вправду выиграли кубок Хайсмена?
Я взглянул на мать – она покачала головой. Потом снова на мальчика. Мать шагнула ближе. Остановилась.
– Нет, сынок.
Он показал на экран.