Куртизанки души Нойски Эльмир

твои глаза-

две зимние орхидеи. внезапно на острие пуль всадили сердце, разорвав на клочья.

теплыми ночами спасал лишь виски, старые виниловые диски

и как ни странно, малознакомый Достоевский.

твои локоны

попускали разноцветных птиц, что поклевали дно моего сознания. я сникся, на блокнотах ломая тобою кисть, ломая кремнёвые принципы, ошибся

в оттенках твоего мерцания.

когда ты уходила – бетонные коробки построек жеманно оделись в дождь. проспекты лизали губами лужи, этажи кидало в шизофрению, подворотни в дрожь.

потом как валидол, вроде выглянуло солнце. честно, плохо помню этот день. позже понял

за тобой ушел и я,

а здесь,

заделалась в поэты

моя больная пустая тень.

ее глаза. я в них успел заметить хаос, смесь железа и зеленого болота. я лип дыханием в твои скулы

и жду тебя

как ждут луну глаза койота.

поэт. весь в ртути. мне двадцать четыре. и да, нелогичен. ты скажешь: «разве нам по пути?». улыбнусь, угощу десертом клубничным.

ты просто

глубже потрогай мне душу. предложи сходить покурить. давай босыми походим по лужам, оформим чувства хотя бы в кредит.

песочная шея. ты мой июль, моя иссия.

за обоями теплых тонов всего лишь холодные стены. и в ряд застроенных бетонных домов

люди умирают, люди теряют друг друга.

вдоль тротуаров

облизанных утренним ливнем, важно плетутся больные мечты. человек сходи на смену

и закончи день дешевым пивом, чтобы дотла себя сточить.

у вас поцарапаны души, и мысли теперь в крови.

я знаю, чем вас утешить-

просто любите по любви, не думая, что это значит.

ступени подъезда как кости на теле, обмотаны тканью теплых людей. каждую ночь сон в холодной постели, мы стали бесспорно немного грубей.

мы стали слишком серьезны, чтобы любить. мы снова в болоте дурацких событий. твои локоны ветер срывает, срывая нашу красную нить.

конечно, однажды мы станем взрослее. раскидает судьба по разным мирам. ты просто поймешь насколько с ним пусто, а я не забуду достроить наш храм.

мокрое сердце, выжженная грудь, наши потерянные лица. ты мой Освенцим в платье из мук.

длинная ночь, бессонное утро, все слишком просто-

ты моя карма пьяного стука.

странные люди, ненужные старые мысли. ты моя сладость с оттенком хичкока.

белый потолок, влажные женщины. я не один,

только хули вот толку.

в постели-

она чуть проще проститутки, не знает много поз и стонет тише. я в прокуренной квартире

коротаю уныло сутки, закрываю уши

чтобы без нее тишину не слушать, и перепонки рвут немые стуки.

я тебя случайно скушал.

она не любит пить что покрепче, ненавидит «волка» Стейнбека. ее медовые зрачки – мой тлен и кича, на решетках ее запах, держу тебя за плечи.

наложи на сердце снимок

или выжги. я тебя искал

еще во времена бетонных дней

в этой неправдивой жиже.

и не нашел,

теперь не те мне стали ближе.

пыль на подошве старых кед. за спиною сумка. В ней Кафка и черный чай. у тебя с Москвы на вечерний билет. я здесь немного без тебя одичал.

я взволнован наверно. Впервые за полгода. осторожно смотрю в лица прохожих. в самых разных углах этого милого города

о тебе осень шепчет у шеи по коже.

я с работы домой. Из дома обратно. ем немного, но писать почти перестал. и вроде все хорошо, и вроде все внятно, и все так же винстон сжимает гортань.

отмеченная маем, привет тебе. твоим конвертам, что пахнут чем-то родным. сердце, прости, ты кажется снова в беде. дай бог, чтоб оно еще было пригодным.

На общем балконе ветер срывает уголек сигарет. Зима нагло смеется в лицо минусом ртути. Мы пьяные замерзшие встречаем рассвет, чтобы снова под вечер сбиться с пути.

Зачем ты плачешь голосом джульетты. Мне нужен смех твой каждую секунду. Это все уже куда-то под вены мои вшито. На замерзшие пальчики маленькие дай подую.

Онемевшими пальцами,

нащупав шарф на шее,

сдавить хотел,

но поздно.

Ты меня к себе уже пришила.

и я,

поддавшись,

пришился тоже.

Ну и рожи

теперь

у нас двоих.

Один смеется,

когда другому хорошо.

Другой грустит,

когда первый злится.

эта больная любовь

которая

больше

никому не снится

Она постоянно

хотела трахаться.

А я,

будь проклят,

просто любил ее.

и видел

кольца

на ее безымянных пальцах.

Если

мы пили

что-то крепкое:

скотч или виски-

в наш симбиоз приходила ссора.

она вырывала полку,

я кидал

все барахло в сумку,

но

вся эта история,

кончалась тем

что я

хватал ее сзади,

и мы продолжали выжимать все соки.

бывало,

спал на полу.

Полупьяный с утра

возвращался к ней.

а потом

все забывали.

Все хорошо,

но проблема была в том

что она постоянно хотела трахаться,

а я просто любил ее,

ища в бутылках красного

запасы кальция.

даже солнце,

сев,

однажды не взойдет.

даже океан,

самый большой,

однажды иссохнет.

так же и люди,

любимые друг другу,

однажды теряют силы.

превращаясь в капли.

комично,

не правда ли

новый вид связи-

любовь в вперемешку с едкими газами

поперченная матом

и тяжелыми словами

от которых хочется плакать,

и эти двое ведут себя как два слабоумных примата,

или коты на крыше в марте.

через полчаса

утихнут эмоции, нарывы останутся.

через полчаса

лягут пальцы на пальцы.

а ведь еще чуть-чуть

и разные станции

эта женщина истерит

снова

и снова.

ей надоели мои пьянки

и эти стихи

о ней

о нас

про шлюх и бродяг.

Я сижу на кресле с бутылкой темного вина

наблюдаю как она собирает вещички.

и ее сложно выстроенные слова

не на что не годны

но очень близки.

«ты гребаный конформист, к тому же трус!

и плюс твоя квартира похожа на свалку».

я киваю головой, смотрю за движением твоих волос,

мне нравится цвет твоего яркого лака.

ты продолжаешь хождение по трупу.

плачешь. смеешься. куришь одну за одной.

ты как прогнозы мартовской ртути,

всегда считал тебя

немного больной.

ты кидаешь в меня вазу. какого черта.

я вскакиваю, валю тебя на постель.

ты сегодня не доедешь до аэропорта,

я не отправлюсь на ночь в бордель.

звезду с неба

с полу запутанными тонами

мне достать бы

руками

и спрятать глубоко в груди