Чжуан-цзы Бронислава Виногродского. Книга о знании и власти Виногродский Бронислав

Свиток 1. Ловля свободных потоков воли

Мир все время притягивает внимание к времени через качество ожидания. Впереди маячат образы, вот они и светятся разными очертаниями, и с этими очертаниями связываются предчувствия чего-то неотвратимого. А посмотреть в никуда нет ни причины, ни смысла.

Когда заглядываешь в невидимое, точнее туда, где ничего разглядеть не можешь, обретаешь опыт, о котором тоже хочется рассказать.

Само усилие, чтобы посмотреть туда, где ничего нет и быть не может, немыслимо по своей природе, но только оно приносит знания в мир твоих переживаний и ощущений. Искусство смотреть в неведомое, ибо оно и есть невидимое, сродни ловле ветра между ладонями, но если задуматься об этом, то в поисках свободы, воли и свободы воли куда еще смотреть. Остальное ведь все занято, занято твоими знаниями об этом мире.

Странствовать можно только в полях, которые возникают у тебя под взглядом по мере того, как выталкиваешь проявленное за грань во тьму, и остается только несуществующее, отсутствующее. Вот тогда и появляется возможность наполнить старые мехи новым вином.

Не знаю, зачем это надо. Наполнять, смотреть во тьму непроглядную. Но я смотрю, опустошаюсь и наполняюсь, смотрю, как происходит опустошение и наполнение.

Всё – лишь волны, волны дыхания времени.

В непроглядной тьме, бездонной, как сама вечность, где и времени-то нет вовсе, потому большей, чем вечность, в этой непроглядной бездонности севера есть рыба. Откуда она там? А что же там еще может быть? Конечно, рыба. Раз уже есть. Она есть, и имя у нее есть, у этой огромной рыбы, живущей в бездонной тьме сознания, большего и более глубокого, чем сама вечность. Есть у нее имя. Только как назвать ее, кто ж знает, как ее назвать. Но если познаёшь непознанное, то сам и делаешь все действия познания. Назови и узнаешь.

Я и назову ее Перво-рыбой. Вот такой вот шустрый. Пусть будет – а что ей? Ее же и нет на самом деле, по крайней мере, только что ее не было, и появилась ли она – неизвестно. Какой она может быть величины, рыба эта – Перва? На какую из известных рыб она похожа? Пусть для краткости, а то длинно писать, и совсем не важно как, но будет звучать ее имя как Перва. Для истинных ценителей, кто понимает. А кто понимает?

А никто ничего не понимает.

Но такая здоровая рыба, что ума не приложу, как эту величину обозначить. Ведь смотришь откуда-то, из такойкакой-то дали! С такой какой-то глубины, вышины и скорости. И ни за что не поймешь, что это там внизу и сколько в ней, что внизу, в глубине, каких единиц измерения, если только тебе точно не сказать.

А оно все так устроено в полях твоего познания. Если тебе не сказать, откуда ты, кто ты, зачем ты, то как узнаешь?

Стоит об этом, кстати, если не поговорить, то хотя бы подумать. Ну если совсем уж не стоит задумываться, тогда хоть поглядеть можно.

А если поглядишь, то опять неведомое, а там уже знаешь. Знаешь, что там Перва огромная такая, что не знаешь, какая огромная.

А Перва уже была там всю бесконечность времен, в непроглядной бездонности севера. Ее, может, и не было вовсе, и только когда ты начал ее выглядывать, то и она начала выглядывать. И выглянула, то есть появилась. Вот и смотрите вы друг на друга. А зачем? Она на тебя своей необъятной спиной, а ты – на нее, чем ты и откуда ты на нее смотришь?

Не думаю, что кто-то может долго такой взгляд выдержать.

И Перва перестает быть Первой, становясь тут же Второй.

А кем и чем становишься ты в это время? Ведь никакие изменения и преобразования не могут произойти в этом мире так, чтобы преобразования не произошли и с тобой.

Втора – это уже не рыба. Втора – это другое имя. Втора – это птица. Превращается Перва во Втору, рыба в птицу, одно в другое. А как может быть иначе? И Втора под взглядом твоим как цветок огненный расцветает, ибо питается все лишь твоим вниманием. И напитанная вниманием вода становится огнем. А огонь – он стремится туда, где жарко.

И если первый раз ты глаза вниз опустил, это потому, что естественнее по потоку вниз поглядеть. Мог бы сразу и вверх. Или не мог бы? Хотя какой там низ, какой там верх, если все эти взгляды и потоки внимания случаются непонятно где. Не случаются они нигде. Не случаются.

Ничего ты не понял. Но не для понимания затевается познание непознанного. Всегда для другого. Птица появилась там, где должна быть рыба, и тоже огромная, ну, примерно той же вместимости, что и рыба.

Но она невесомая и летучая, огнем наполненная, гневная и огневая. Она не может не лететь в твоем взоре. И крылья у нее трепещут бесконечностью небесных облаков, огромных и легких. На крыльях облаков взлетает птица все выше и выше. Мелькают образы превращений и превращения образов.

Просто время приспело прийти в движение морю времени, где была рыба, и полететь, отправиться туда, где истоки всех огней, на юг. В непроглядное сияние юга, которое точно такое же, как и тьма, не пропускает в себя взгляд, рождая лишь в твоем воображении бешеную пляску, которая зовется снами разума, химерами матери мира.

Непроглядная пучина огня, конечно же, находится наверху, на юге. То есть это небесная бездна. Такой же омут, что появился вначале, такая же бездна вечности, направленная вверх.

Летит Втора вверх, направляется в непроглядное сияние юга, чтобы в нем пропасть и раствориться, опять превратившись во что-то еще.

Не спрашиваю вас, любезный и почтенный читатель, попадалась ли вам древняя Книга чудес. Думаю, что нет. Даже уверен.

В Книге чудес про это по-другому рассказывают. С пафосом и высоким надрывом. Про птицу Втору и про все остальное: «Вода вздымается на три тысячи мер, когда собирается птица Пара отправиться в непроглядную пучину юга. Ударит крылом и взметнется на девяносто тысяч верст. Каждый рывок в полете будет шесть месяцев длиться».

Числа все кратные тройке приводят. Потому что есть ты, есть Перва и есть Втора (или Пара). То есть всего три единицы. Хотя – одна. Но об этом сейчас не будем, потому что иначе из круга не выйти.

А может, и не надо?

Если долго вглядываться в то, как воздух движется, или в облако пыли за проскакавшим в зной по степи табуном коней диких, то можно еще и не такое увидеть. Но явления эти все одного порядка, или двух, или трех.

Но давай поверим, что все предметы живые, то есть проводят через себя дыхание времени и дышат друг другом, перетекая своими дыханиями друг сквозь друга. А как бы иначе осуществлялось сообщение между мирами, ибо каждая сущность обладает своим миром? Только через дыхание. Вдохи и выдохи времени.

Небо кажется синим-синим, но оно может быть какого угодно цвета, разве синий его настоящий цвет? Таким оно кажется, как и птица, которая тебе кажется. Небо и есть эта птица?

А когда птица глядит с неба, что ей кажется, что ей видится? Что может казаться кажущейся птице?

Вот ты, чем или кем хочешь быть: небом, птицей, рыбой? Откуда на все это смотреть, в какие бездны и выси погружаться и вздыматься?

Ты обязательно должен определиться.

Есть ли пределы у неба? Даже если ты представишь и тебе покажется, что есть пределы у неба, так это действительно его настоящие пределы?

Небо выглядит безграничным, но каков его настоящий предел?

Когда птица сверху глядит, что она видит внизу?

Все таково.

Если тебе непонятно, о чем, собственно, идет речь, я сейчас приведу наглядные примеры, которые легко представить и ощутимо попробовать их применимость в действительном (ха-ха) бытии воображаемого мира.

Возьмем немного воды, и если ее мало, то не будет в ней силы, чтобы удержать большой корабль. Это как крейсер в маленьком озере или пруду.

Что такое вода в твоем сознании, что такое море твоего воображения? Каковы цели кораблей, запускаемых в этом море?

Для ямки в земле, что вмещает плошку воды, мельчайшее горчичное зернышко будет большим кораблем. А если пустить туда чашку, вода не сможет ее удержать.

Речь ведь идет о том, почему и как различается малое и великое в твоем сознании. А рыба и птица – образы двух движений в сознании, двух основных движений, то есть это не предметы. Предметы – это всегда образы действий.

Так вот дело обстоит и с птицей Второй, которой нужны толща и мощь огромных ветров в бесконечных просторах неба твоего воображения, чтобы держать ее огромные крылья.

Вот потому она и летит на высоте девяносто тысяч верст, опираясь внизу на огромную толщу ветров, забирая из них для своего полета силу и оставляя их обессиленными позади.

Спина этой птицы – лазоревый свод огромного неба.

Так разве что-то в мире способно помешать полету этой огромной птицы?

А давайте послушаем, что цикада, такая довольно большая муха, и пичуга, такая довольно маленькая птичка, болтают, подсмеиваясь над огромной птицей. «Когда я решаю лететь, – говорит цикада, – поднимаюсь в воздух, чтобы с вяза перебраться на клен. Не всегда долетаю с первой попытки, иногда нужно опуститься на землю и передохнуть. А этой Вторе зачем-то нужно подняться на девяносто тысяч верст, когда летит на юг. А зачем ей на юг?»

Разные расстояния для странствий подразумевают разные приготовления. И если ты собираешься в странствие на один день, берешь припасов на три приема, потому что потом вернешься. Столько еды хватает, чтобы был полон живот, чтобы голод не ощущать.

Если рассчитываешь на дорогу длиной сто верст, то берешь запас риса на несколько ночевок в пути.

Когда пред тобой дорога длиной в тысячу верст, то возьмешь припасов на три месяца странствий.

Этим двум мелким тварям откуда про это знать?

Малому знанию не постичь большого познания.

Опытом малого срока не постигнешь сути больших времен.

Разве могут они разобраться в великом знании?

Гриб, рожденный на одно утро, не способен познать срок лунных затмений. А к югу от Ясного царства живет существо, которое зовется Непроглядным Чудом, и период его весны равен пяти сотням лет, и осень его тоже длится пять сотен лет.

Во времена высокой древности было дерево великой весны, так его весна длилась восемь тысяч лет, и такой же была его осень.

Сейчас все славят выдающегося долгожителя, прозванного Роскошным Прародителем, за то, что сумел прожить та к дол го. Множество людей хотел и бы жить та к же дол го. Разве не грустно?

Все относительно, и только в заданных заранее системах координат можно определять, что является большим, а что малым.

Великий правитель, зовущийся Вольным, об этом вел такую беседу с мудрецом, прозванным Плетеным, опять говоря о птице и рыбе:

– К северу от мест, где кончается растительность, есть непроглядная пучина. Это небесный водоем. Там рыба шириной в несколько тысяч верст. Кто ж знает, сколько она в длину? Зовут ее Перва. Есть еще и птица. По имени Втора. Спина – как гора великая. Крылья ее – облака, плывущие в небе. Взмахнет, изогнувшись бараньим рогом, и взлетает ввысь на девяносто тысяч верст. Уносится за пределы волн облачных вздохов, спина ее – синий небесный свод. Оттуда отправляется к югу, чтобы добраться до непроглядной пучины юга.

Смеется над ней болотная перепелка: «Куда ж она собралась? Я взлетаю прыжком. Поднимаюсь на несколько саженей, чтобы потом приземлиться. Парю без забот средь кустов и зарослей трав. Таковы пределы полета. А она зачем-то полетела на юг».

Вот как различаются малое и великое.

Цели перепелки и цикады отличаются от целей великой птицы, превратившейся из рыбы в сознании того, кто начинает познавать неведомое доселе.

Широтой познаний один подходит для должности малого чина, а другой видит, как целый край привести в порядок. Третий по силе духа может управлять царством, делами своими заслужив доверие целой страны. Каждый из них видит себя в границах своего мира, где способен управиться с задачами, стоящими перед ним.

Некогда Наставник Цветущий смеялся над подобными взглядами и общепринятыми оценками. Если его за успехи хвалили, он не начинал стараться еще больше, чтобы снова заслужить похвалу, когда же его порицали и ругали, не чувствовал раскаяния. Это потому, что он точно видел, где проходит граница между внутренним и внешним. Умел различить, где грань, что отличает позор и славу. В том и суть. В миру его будто совсем не трогали мирские дела. Так выглядело, а на деле в душе не было настоящего мира.

Вот Наставник Ряд странствовал, оседлав ветер. В своей бесстрастности был совершенен. Мог вернуться через десять дней, а мог через пятьдесят. Вроде и стремился дойти до предельного совершенства, но казалось, что нет в нем желанья достичь совершенства. Выглядел совсем безмятежным. А все же чего-то ждал.

Только когда в своих странствиях рулишь правдой Земли и Неба, держишь в руках превращения шести сил дыхания мира, тогда устремляешься к бесконечно непостижимому. Тогда ничего не ждешь, ни от чего не зависишь.

Потому говорится:

«У постигшего все исчезает личность.

Осознающий себя не имеет заслуг.

Высшая мудрость никогда не есть достижение известности и славы.

Ибо все, что происходит, случается лишь в сознании мира».

А вот царь Славный, желая уступить правление Поднебесной Позволившему Случиться, говорил:

– Восходят солнце и луна, а огонь в светильниках не гасят. Разве не труднее освещать мир светильниками? Своевременно выпадают дожди, а продолжают поливать поля? А ведь тяжел труд поливающего поля.

Вы, великий человек, просто пребываете в бездействии, и в мире вокруг вас устанавливается порядок. Я понимаю, что занимаю чужое место. Я чувствую, что непригоден для этого дела. Позвольте передать вам управление страной.

Позволивший Случиться отвечал:

– Государь управляет страной, и в стране царит порядок. Зачем мне менять вас на этом месте? Что мне принесет это правление? Известность? Но ведь имя – лишь отражение настоящего, его сути. Я превращусь в отражение настоящего мира, стану ненастоящим.

Маленькая птица гнездится в густом лесу, но нужна ей для гнезда одна ветка.

Полевая мышь пьет воду большой реки, но хватает ей столько, сколько войдет в брюхо.

Зачем мне ваша страна? Когда повар не справляется с делами на кухне, не может навести порядок, заменит ли его там ведающий священными обрядами? Хотя у него тоже есть сосуды, куда кладут вино и мясо.

Позволивший Случиться понимал, что происходит на самом деле.

Широкий Душой спросил у Старшего Связей:

– Когда говорил Вяжущий Колесницы, он рассказывал мне о великих вещах. Только непонятно, для чего это было? Речь его уводит в такие области, откуда возврата нет. Встревожили и напугали его слова. Они безграничны, как течение Млечного Пути на небе. Пути его велики и ведут за пределы обыденных представлений. Не похоже все это на переживания простых людей.

Старший Связей спросил:

– А о чем он говорил?

– О том, что на далекой горе Женских чар живет отшельником волшебник. Телом он бел, как лед и снег. Красив, как придворные девы. Питается не пятью видами зерен. Дышит ветрами, пьет росу. Путешествует на силе дыхания облаков. На летящих драконах странствует за пределы четырех морей. Когда он сосредоточен духом, вокруг все находится в мире и безопасности, а хлеба на полях дают богатые урожаи. Я подумал, что это безумие, и не поверил его речам.

Старший Связей сказал:

– Со слепым не очень-то полюбуешься красотой узоров, а с глухим не обсудишь качество звука барабана и колокола. Бывают люди с ущербами тела, которые выражаются в слепоте и глухоте. Бывает у людей ущербность и в области духа. К таким речам они отнесутся, как ты.

В сознании человека высших качеств объединяется множественность всех предметных связей. В мирских же делах все постоянно разлаживается, и люди хотят, чтобы к управлению пришли прозревшие и навели порядок. Для достигшего нет ничего, что может ему повредить. Пусть будет великий потоп до небес, он в нем не утонет. Пусть в великой засухе плавятся камни и металлы, сохнет почва, трескаются горы, ему не будет жарко. Из пыли, грязи, мякины и соломы он способен сотворить шедевры, достойные имен царей древности Славного и Великого. Только служить делам и предметам у него не возникнет желания.

Человек в царстве Лесном занимался изготовлением шапок с узорами. Повез их продать в царство Превосходное. А там люди не носят головных уборов, стригутся коротко, на теле делают татуировки. Ничего не сумел продать.

Царь Славный из рода Ясных навел порядок в мире, правя людьми. Всех утихомирил и успокоил в своем царстве. Захотел познакомиться с четырьмя мудрецами, живущими в далеких туманах гор Женских чар. Это к югу от реки Разделяющих вод. Так он очаровался их учением, что погрузился в него полностью и даже забыл о своем царстве, бросив его навсегда.

Наставник Добряк сказал Наставнику Силе:

– Мне правитель из Скалистого царства подарил семена большой тыквы. Посадил их, и выросли огромные плоды. В каждый вместится по десять ведер. Только воду нельзя налить, так как кожура тонкая, сделаешь сосуд для воды – поломается от своего же веса. Попробовал разрезать на черпаки, но и они такие здоровые, что нигде не применишь. Тыквы были совсем не маленькие, а вот из-за того их и невозможно употребить. Пришлось разбить на части.

А Наставник Сила в ответ заметил:

– Да, не очень-то ты умеешь применять великое. Послушай-ка, что я тебе расскажу об этом.

В царстве Лесном жила семья, которая владела секретом делать снадобье, предохранявшее руки от воды. Оно так защищало кожу, что при работе в холодной воде не появлялось трещин, а тело не немело. Поколение за поколением семья мочила вату из шелка. Один проезжий купец, узнавший об этом, предложил продать секрет за сотню золотых. Всем родом собрались на обсуждение. Звучали такие речи: «Мы в течение многих поколений мочим вату из шелка, а не сумели скопить и нескольких золотых. Теперь за раз можем получить сразу сотню. Нужно продавать».

Гость, купивший секрет, рассказал о нем правителю Громкого царства. А тот вел затяжную войну с Превосходным царством. Правитель из Громкого направил войска в Превосходное, назначив командующим нашего гостя. Война велась зимой, в основном на воде. Воины из Превосходного царства потерпели большое поражение. Правитель пожаловал земли Превосходного ему в удел.

Смотри, один секрет снадобья, предохраняющего кожу от холодной воды. Воспользовались им по-разному. Этот человек, применив его, получил в управление царство, а другие лишь шелк мочили. Так что можно по-разному всем воспользоваться.

Есть у тебя тыквы объемом в пятьдесят литров, а ты и не подумал, что можно из них лодку сделать, чтобы через реки переправляться или по озеру плавать. Огорчаешься, что огромный ковш не можешь никуда пристроить. Похоже, друг мой, что в голове у тебя нет ясности по этому поводу. Великое в твою голову не помещается. Вот и всё.

Наставник Добряк рассказал Наставнику Силе:

– Есть большое дерево, люди его называют вязом. Огромный ствол весь покрыт наростами. Так что бревно из него не сделаешь. Мелкие ветки сильно скручены, ни с линейкой, ни с циркулем не подойти. Прямо на дороге стоит, а плотник на него и не взглянет. Ты, мой друг, всё речи ведешь о великом, а пользы в них никакой. Вот люди и не верят таким речам.

Наставник Сила ему в ответ:

– Похоже, мой друг, ты никогда не видел дикого кота. Он ползет, распластавшись, прячется, подстерегая жертву. А то как прыгнет, метнется в сторону для забавы. Ему все равно, высоко или низко, вверх или вниз. Кажется себе неуязвимым, но часто попадает в капканы себе на погибель.

А к примеру, як – он огромный, как облако в небе. Этого можно назвать великим. А мышей ловить не умеет.

У тебя, друг мой, есть огромное дерево, и тебя огорчает, что нет ему применения. Так посади его в своем сознании там, где нет ничего, в безграничности шири безбрежной. Скитайся вокруг без дел и забот. В бесконечности времен странствуй, в безмятежности духа спи, отдыхая под деревом этим. Не закончит оно раньше времени век свой под топорами плотников. Ничто не разрушит его. Ибо нет от него пользы, потому и вреду случиться не с чего.

Свиток 2. Равновесие предметов

В разные времена мира было много разных деятелей на полях сознания, пространства-времени, обитаемой вселенной. И стремились они постичь непостижимое, будучи частью мира сознания. Неотделимые от среды своего обитания духа, все равно тщились подняться над полем, ухватить его сверху, охватить и вместить, дабы пробраться в сокровенную суть происходящего.

Вот как-то раз, в былые далекие времена глубокой древней среды существования сознания в мире, один из таких странников духа, которого называли Наставником Основ из Южного предместья, сидел, затаившись в источнике сил.

Нужно понимать, что он же не просто так сидел, а что-то в это время делал, и движения, то есть усилия свои, он совершал в поле сознания, там, где действуют потоки внимания и дыхания, вещества духа и вещества воли, где взаимодействуют ощутимое время с ощутимым пространством, откуда появляются образы образов, рыбы рыб и птицы птиц.

Источник сил – это область внимания, которая прячется где-то в пределах тела человеческого, а тело ведь не меньше, чем вселенная. Вполне возможно, что вся игра про птицу и рыбу – это как раз из упражнения Наставника Основ, о чем он и рассказал, вернувшись из своего путешествия внутрь.

Конечно, он применял определенные способы погружения в себя, направляя внимание сначала в Небо, то есть ощущая движение времени во всех сосудах этого мира одновременно. Время – это движение во всех сосудах одновременно. Чтобы изменить состояние своего духа, сделать его прозрачным, нужно накопить огонь, который рождает свет. Каждый вдох порождает горение внутри крови, носителя духа и разума, и потому задержка на вдохе рождает светимость духа внутри.

Наставник по этой причине задержал дыхание и долго был неподвижен. И был он настолько неподвижен, что родилось ощущение, привкус умирания, остановка всех движений жизни. И отпустив дыхание на выдохе, он опять остановил его надолго. И неподвижность в своем ощущении сгустилась и напряглась вокруг тела учителя. Могло даже показаться, что его самого, точнее того ощущения, которое мы обычно отождествляем с той или иной личностью, больше нет в теле. Задержки на выдохе не так-то просто даются, если не упражняться в этом виде развлечений. Тело боится останавливать подачу воздуха на выдохе, когда нет запасов. Оно начинает пугаться и трепетать.

Как говорится, коли есть учитель, то и ученик у него найдется. Рядом с улетевшим в пространство непостижимой неизведанности учителем стоял ученик, и был этот ученик предан учителю самозабвенно и радостно. Он стоял рядом, желая научиться и обрести то, что есть духовного у его учителя. Потому-то преданный ученик, желающий постичь и понять, по прозвищу Мудрый Бродяга, стоял рядом. Он долго ждал, утомился уже ждать, терпение потерял, стал за учителя беспокоиться. Стоял, наблюдая, до тех пор, пока терпение его не закончилось, а потом сказал, обращаясь больше к себе, но в то же время беспокоясь за своего наставника, тело которого застыло в полной неподвижности, не подавая признаков жизни:

– Где ж вы сейчас находитесь? Тело ваше – как мертвое, высохшее дерево. Видно, и дух стал подобен мертвому пеплу. Ведь понятно, что, погрузившись в источник сил, вы переменились и вернетесь оттуда уже иным, не таким, каким были теперь, сидя здесь же.

То есть, конечно, понятно, что каждое движение дыхания меняет человека, в первую очередь меняя его сознание. Сознание вообще меняется только через дыхание. Ибо переживания, то есть волны, на которых колышутся образы, вызывают переживания будущего и прошлого, соединяют эти две несводимые в единое грани и постоянно подсказывают пути возможного развития обстоятельств.

Однако понятно-то оно понятно, только чаще всего замечаешь, что изменился, только тогда, когда дышишь долго и шумно, когда переживания уже захлестнули и управляют тобой, а ты ими, в свою очередь, не управляешь. Хотя нет у тебя других задач в этом мире, кроме как научиться управлять своими переживаниями. Управлять – значит сдерживать, когда они еще не разволновались, то есть ты сам не разволновался. Потому сложнее всего, но и важнее всего поймать это движение времени в малом миге, когда волна захватывает тебя и выносит из состояния покоя в состояние…

Правильно, беспокойства.

Если ты потерял состояние покоя, то обязательно окажешься в состоянии беспокойства. А где же еще? Ловить изменения необходимо тончайшим усилием сознания, заметив и осознав изменения качества духа внутри дыхания. А вот представь себе, как ты можешь измениться, выдохнув один раз и не вдохнув после этого?

Наставник, который в своей безмятежной прозрачности услышал бормотания преданного ученика, не открывая глаз и не меняя положения тела, ответил:

– Это хорошо, друг мой, что задал ты мне этот вопрос. Ты хочешь узнать, что произошло с моей личностью, когда я погрузил средоточие своего духа в источник сил?

Действительно, во мне исчезла личность. Куда она делась и что появилось на ее месте? Если есть место, где она была, конечно. Потому что в действительности личность существует не в месте, а во времени. Ты можешь это понять?

Ты же воспринимаешь этот мир, слыша лишь звуки, выходящие из отверстий человеческой дудки. А чтобы понять сказанное мной, мало уметь слушать и слышать звуки человеческой музыки.

Слышал ли ты великую музыку мира? Знаешь ли ты, как звучит Земля? Внимал ли звукам, что слышны из отверстий земной дудки? Их ты слыхал? А даже если ты и слышал звуки земной дудки, все равно ведь не слышал ты дудку Неба.

Мудрый Бродяга удивился такому повороту событий и в смятении, конечно же, стал расспрашивать учителя:

– Позвольте мне побольше узнать об этом, растолкуйте мне, что это за образ?

Наставник Основ ему ответил:

– Вот все, что ты видишь и ощущаешь, есть великий ком мира. То есть мир – это одно единое единство, соединенное друг с другом в предметных множествах осознаваемого пространства времени, как кусочки земли в большом ее комке. Дыхание, которое наполняет Землю, то есть наш мир, находится в постоянном движении, ибо единый выдох-вдох проницает все поры и сосуды этого мира. Ком этот выдыхает воздух, и имя его – ветер. Так вот, и действий вроде нет, а когда работает, тогда десятки тысяч дыр гневно ревут. Ты разве не слышал ветра протяжный вой? Как шумит он в горных лесах на отвесных кручах, в дуплах огромных деревьев в сто обхватов, и слышны в нем звуки, как будто выходят из носа и рта. Звучат и стволы, и кольца, и ямы, и омуты, и пещеры. То бурлит, то свистит, то хрипит, то сипит, то визжит, то рычит, то гудит, то звенит. Сначала запоет один голос, а потом и следующий подхватит.

Прохладный ветерок – это малый лад, а вот ветер бури – это великий лад. И если поднялся грозный ветер, значит, множество отверстий стали пустыми. Когда ты уже и не ощущаешь движение ветра, после него повсюду в мире все еще колыхание и шевеление.

Мудрый Бродяга сказал:

– Тогда понятно, что дудка Земли – это всего лишь множество дырок, а дудка человека – это только отстроенный бамбук. Позвольте спросить, какова же небесная дудка?

Наставник Основ ответил:

– Все в этом море времени дышит, и все дыхания имеют десять тысяч оттенков и различий. Потому-то они образуют созвучия и возбуждают друг друга или останавливают движение, воздействуя друг на друга. Всеобщностью связей мира они действуют во всем. Нужно ли кому-то прилагать старание, чтобы они напряглись и пришли в движение? Кто это все делает? А музыка звучит за пределами звуков и звучаний. Такова музыка небесной дудки, которая пронизывает все сущее единой сетью связей общего дыхания.

Великий разум раскрыт, и нет в нем границ, он не проводит различий, а малый разум – это всегда лишь границы и разделения, без которых он и существовать-то не может, постоянно различая, оценивая и отличая одно от другого.

Речи о великом разуме – это вспышки озарения, а речи о мелком человеческом рассудке и его законах – это всегда суетливое пустословие.

Души постоянно пребывают во мраке сна, и в своей омраченности они цепляются друг за друга, и лишь пробуждение души приводит к освобождению от телесных оков. А если не пробудился, то все время проводишь в общении, лепясь и приставая друг к другу, целыми днями все воюешь в своем уме.

И связи, которые ты сам строишь и создаешь, такие неразрывные, глубокие, крепкие, что сам ты их уже и не способен разомкнуть. А они тревожат тебя, создавая ощущение одиночества и несвободы. Потому ты постоянно пытаешься разорвать эти связи, ощущая от этих усилий тревогу и отчаяние. Так рождается постоянство состояния страха в твоей душе.

Малый страх выражается лишь как тревога в лице, а вот великий страх вечно сопровождает тебя и пронизывает всю ткань твоего бытия, являясь самым верным спутником в странствии твоей заблудшей души.

А речь, которая постоянно звучит в твоем внутреннем пространстве, может превратиться в действие совершенно неожиданно, будто ты непреднамеренно, по неосторожности нажимаешь на спусковой крючок арбалета, и всё. Выпущенная стрела полетела искать свою цель, притягивая к ней и тебя самого, через череду обусловленных во времени действий.

Ты пытаешься управлять происходящим, говоря ему «да» и «нет».

Правда, редко что получается от этих утверждений и отрицаний.

Через зароки и клятвы ты пробуешь сдерживать себя речами.

Так что, если умеешь управлять своей речью, то можно сказать, что уже победил, справился с основной задачей своего существования. То есть рулить уже хотя бы научился.

В мире природы осень и зима, завершая процесс, уничтожают живое, а в речах этому соответствует уменьшение день ото дня потока слов, произносимых тобой. То есть ты таким образом сумеешь уменьшить свою подвижность, приводящую тебя и к внешнему и внутреннему беспокойству. Эта подвижность раскачивает чувства, меняет оценки и заставляет тебя производить бесконечное количество бесполезных действий в попытках управлять потоком будущих ценностей. Но тщетно.

Ведь человек просто тонет в море дел, с которыми неразрывно связал себя так, что не может вернуться к начальному себе, когда в дела еще не окунулся со страстью. А именно страсть, то есть неуправляемое движение чувств, суматоха их хороводов, взметает листву образов с полян осенней земли увядающего духа.

Он постепенно закрывается от внешнего мира, проникающего в него тревогами и огорчениями, заставляющего шевелиться, и, если не умеешь танцевать в потоке изменений и превращений призраков внешней действительности, приходится постоянно делать дела, чтобы защититься от мнимых и действительных угроз. Обозначить точно отличия мнимого и действительного тоже не очень-то получается. Потому приходится воевать просто с угрозами и извне, и изнутри. Так что человек нитями дел зашивает отверстия сообщения с миром, а потом в старости кается, что жизнь свою прожил впустую. И даже не просто потратил свою жизнь на незначимые пустяки, а еще и наворотил кучу сложностей, с которыми придется разбираться его потомкам.

Такты постоянно заглядываешь за грань потока жизни, ибо именно оттуда, из холодного бездонного водоворота северной тьмы, непроглядности бесконечно огромной рыбы, и приносит вихрь сомнения и страхи. Все ведь потому, что боишься взглянуть в лицо своему главному страху. Страху ясного взгляда в глаза неведомому. И тогда ты душой своей прикасаешься к грани, за которой смертная тьма, а после этого никакими силами не сумеешь уже вернуться к свету жизни.

Хороводом движутся чувства в пространстве твоего сознания, цепляются друг за друга, переплетаются в волокна причудливых узоров ткани событийного мяса – расположение и раздражение, печаль и радость, обольщения и огорчения, изменчивость и тревога, легкомыслие и несдержанность, распущенность и развратность сменяют друг друга, накладываются друг на друга, смешиваются в самые причудливые смеси, в которых уже и сам черт ногу сломит. Ничего не разобрать.

Все эти переживания – как звуки песен, что слышатся, бывает, из пустоты, когда сидишь один в тишине. Они, по сути, как плесень, появляющаяся из сырости. Просто вырастает, и всё.

Подобное переживание жизни тянется в непрерывной смене дней и ночей, и разве поймешь, где начинается бесконечная цепь превращений, где она заканчивается?

И нечего больше к этому добавить. Хватит. Все это очень просто, как утро и вечер, время, которое входит в тебя, потому и живешь.

Всё ведь – это отношения людские, направленные вовнутрь, направленные вовне, отражающиеся друг в друге.

Что такое «Я»? Кто это такое или кто это такой?

Когда нет другого – неоткуда взяться тому, что мною называется «Я». А нет меня, или так называемого мною «Я», тогда нечем и некому воспринимать то, что приходит извне.

Все это, происходящее в моем мире, так тесно связано со мной, так близко находится рядом, почти неотделимо от меня. А нет возможности понять, чем оно направляется? И где проходит эта невидимая граница, разделяющая мир и «Я»? Как ее различить и увидеть?

Обязательно должен быть тот, кто на самом деле правит во мне всем этим, только ощутить и уловить его не выходит.

Если бы он проявлялся во внешних ощущениях, так можно было бы и поверить, что есть. Однако не видно его явленной плоти. Нечем ощутить его движения, потому что все закрывается этим странным образом, что я называю «Я». Каждый раз, когда я говорю «Я», что-то происходит со мной, как будто еще одна пленочка нового мыльного пузыря играет своими искрами в бесконечной череде определений в потоке этого самоназывания.

Есть лишь подозрение, что существует сила, направляющая все потоки, что проходят через меня. А ощутимости нет.

Вот есть в твоем теле сто костей, девять дырок, шесть потрохов, и ты, бултыхаясь в таком вот супе-сиропе, во всем этом и существуешь.

Так с чем же это «Я» так плотно срослось? К этому «Я», что ли, все привязано здесь? Все от него зависит?

На что же направлены твои предпочтения в твоих привязанностях? Кем мнишь ты себя, пребывая в своем теле и в теле этого мира? А в мире, во всех действующих лицах, повсюду тебе мерещатся будто слуги и жены. И ты никак не можешь порядок навести среди слуг и жен в своем доме.

А может быть, люди время от времени меняются положением хозяина и слуги?

А еще может быть, что есть во всем этом настоящий хозяин?

Только вот наладить с ним общение никак не удается.

Можно делать попытки понять его истинную суть, а можно и не пытаться. Тебе, твоему «Я» не будет от этого ни вреда, ни пользы.

Так уж случилось однажды, что выдали тебе все, что составляет твое тело. Так что лучше его не губить в ожидании закономерного конца.