Человек дейтерия Раин Олег

Глава 4

Быть, как все, надёжно, но скучно. Взрослым, к примеру, это нравится. У них через слово рождаются поговорки и прибаутки: «у тебя всё, не как у людей», «не высовывайся», «а что вокруг скажут?» и так далее. Только ведь в том и фишка! Да пусть говорят! Что угодно и в каком угодно жёлто-фиолетовом эфире, – лишь бы внимание обратили! Даже передачи такие есть, куда люди со своими историями в очередь выстраиваются. И чихать, что потом полстраны им кости перемывать будет, главное – засветились! Поскольку стократ хуже быть, как в революционной песне, никем и ничем. По этой самой причине школяры всей планеты скрипели мозгами, выдумывали чушь пооригинальнее, а глупости поцветастее. Одни лепили на тело тату, другие щёки прокалывали, третьи волосы красили, а если не красили, так обривали наголо. Это называлось – не выделываться, а выделяться. То есть, так им всем казалось, а на деле – как раз и становились такими же, как все – с похожими стрижками, с односложным прикидом, с одинаковыми играми в онлайне. И все, как один, клепали конвейерное селфи, заваливали сеть дурными видеороликами. Типа, вот он я, фуфел гороховый и царь недоделанный, на небоскрёбе стою, на самом разопасном краешке. А вот я уже и падаю, блин, ныряю в болото, сигаю через костёр или жую стекло с лезвиями. И кто, значит, так не может, тот недомерок и лузер, нежить и зомби. Во всяком случае, ни о каком респекте, подобному типусу лучше и не мечтать.

А Гришка мечтал. Может, не очень сильно, но всё-таки накатывало порой. И роились в голове несуразности, появлялись желания, о которых раньше даже думать пугался. А что, взять и выкинуть что-нибудь эдакое – новое и экстравагантное! Чтобы удивить и заставить ахнуть. Да просто, чтоб заметили, наконец. Дескать, ёлы-палы, да это же вон кто! Гриня наш изладил!.. Какой Гриня? Тот, что за третьей партой?.. Ага, ушастый такой, с носом конопатым. Реальный, как выяснилось, пацан…

Вот только нового и экстравагантного у Гриши Крупицына никак не выдумывалось. Не приходило в голову – и всё тут. А повторять чужое было в лом. Да и опасно. Вон, Макарыч пиротехнику однажды приволок. Сначала спалили за гаражами какую-то брызжущую искрами пирамидку, а после лупили в кирпичную стену из настоящего обреза. Правильнее сказать, не настоящего, конечно, – самодельного, но с самыми реальными патронами. Что-то там Макарыч выпилил из металла, что-то из дерева, а патроны принёс от мелкашки. Такое не могли не заметить. На испытания сбежался чуть ли не весь класс. Даже девчонки – и те припёхали. На гаражи какая-то малышня влезла – ещё бы! – Макарыч обрез принёс. Офигенный!

Сначала испытывали, попрятавшись кто где. Всё-таки самодельщина, мало ли что. Макарыч и сам предупредил, чтобы не высовывались. Но боёк щёлкал раз за разом, а выстрела никак не получалось, Макарыч чертыхался, взводил курок и снова спускал. Хихикая, народ начал выбираться из укрытий, обступил испытателя.

– Знатная трещотка!

– Не трещотка, а ковырялка. Для носа и ещё одного места.

– Сам ты это место! Этой штукой на тараканов охотятся. Сначала, значит, таракана ловишь, потом заряжаешь вместо патрона…

– Вместо?

– В тесто! Ушами слушай. Потом взводишь затвор, и бойком его – хлобысть! Вылетает, как пуля.

– А мухами? Мухами можно?

– Мухами – хуже. Их ловить труднее. Ха-ха!..

– Алё, Макар, подаришь чертёжик? Я тоже такую мухобойку хочу сбацать…

Потешаться начали даже малолетние шпингалеты на гаражах, а Макарыч, красный и злой, всё щёлкал и щёлкал бойком. Он уже и руку с обрезом не вытягивал, и в стену не целился. Поэтому, когда жахнуло выстрелом, никто даже присесть не успел. Конструкция Макарыча треснула, хотя в щепки не разлетелась. А вот пуля вдарила по стене ближайшего гаража и, срикошетив, мазнула одного из весельчаков по предплечью.

– Амбец! – тихо сказал кто-то, и все ошарашено поглядели на кровь, вытекающую из руки подранка.

Хорошо, пуля только вскользь задела. Крепкая, но царапина. Там же, за гаражами замотали рану носовыми платками. Макарыч сам и бинтовал. Испугался, чудила! И, между прочим, не зря. Уже через день кто-то стрелка застучал, и завуч с директором пару недель крутили следствие, пытаясь выяснить, что же всё-таки произошло. Но обрез Макарыч успел скинуть, царапина у «раненого» тоже затянулась, и следствие завершилось ничем. То есть, ничем для администрации, а вот за Макарыча теперь можно было не переживать. Вошёл в школьные скрижали и анналы. Считай, на каждом городском салюте теперь поминали его лихой обрез.

О скрижалях Гриша, конечно, не мечтал, но попытку выделиться однажды тоже предпринял. Набрал как-то глины на стройке и решил слепить бюст какого-нибудь античного героя. Чтобы в шлеме, с греческим профилем и прочие дела. Это он в телепередаче высмотрел. Про древних скульпторов. Вот и загорелся. Больно уж всё там сияло и поражало гармонией форм. Только в реалиях лепка оказалась процессом куда более сложным. Героический профиль из плохонькой глины никак не лепился, да и шлем не получался. То, что вышло в итоге, напоминало страхолюдного истукана. Гриша хотел даже выкинуть поделку, но вдруг вспомнил о знаменитых идолах с острова Пасхи. Вот на этих самых идолов его творение и впрямь немного смахивало. Воодушевившись, Гриша обжёг статуэтку на газовой плите, потом зачистил наждачной шкуркой и покрасил бронзовой краской. Получилось вполне стильно. Неудивительно, что в классе на статуэтку обратили внимание. Сначала охали-ахали, потом стали поглаживать и пробовать на прочность.

– Из камня, что ли?

– Ага. Крупа говорит, с острова. Этого… Пасхи.

– Пасха – это праздник, мудрила!

– Остров вроде тоже такой есть.

– Значит, праздник в честь острова? Да ты гонишь!

– Откуда я знаю…

– Крепкая, зараза!

– Дай, я попробую…

Пыхтя и напрягаясь, парнишки по очереди стали гнуть статуэтку. Гриша с застывшей улыбкой тискал в кармане своего оловянного солдатика и следил за потугами одноклассников.

– Фиг, сломаешь! Камень же…

– А если Дону дать? Алё, Дон, сумеешь?

Дон, первый чемпион класса по подтягиванию и отжиманию, ухватисто взял статуэтку. Оглядев со всех сторон, хитровато подмигнул. Согнувшись, точно хоккеист перед взбросом шайбы, по-особому приладил статуэтку на колене, коротко выдохнул и с рычанием навалился. Раздался треск, статуэтка, лопнув, разломилась пополам.

– Круто!

– Ого! Каменюгу сломал!

– Дон, я тебе завтра подкову принесу…

Гришане бросили два увесистых обломка.

– Держи свою «Пасху»…

И разом забыли. То есть, о Доне продолжали ещё некоторое время гудеть, статуэтку тоже нахваливали, а вот о том, кто её принёс – не поминали ни словом, ни звуком. Он тогда, конечно, улыбался и Доном, как все прочие, восхищался, но прокол свой запомнил. И сглатывал его ещё долго – колючими, похожими на семена чертополоха кусочками.

Глава 5

В общем, жизнь у Гриши получалась гнилой и скучной. Серой как слежавшаяся пыль и такой же чахоточной. Чем больше кашляешь, тем больше першит. Именно поэтому что-то нужно было предпринимать – чтобы заметили и наконец-то оценили. Не за ум, так за ловкость, а не за ловкость, так за силу. Как того же Дона или Костяя, не говоря уже о Лешем или жутковатом Саймоне. Это ведь другим не хватает экстрима, – тем, кто «Крик» глядит или «Бензопилу» с «Бугименом». В Гришкиной жизни подобных страшилок хватало с избытком. Невидимость не спасала – напротив, удваивала и утраивала количество несчастий. Та же Саймоновская кодла избила его однажды в восемь кулаков. Кто не пробовал такого счастья, о драках ничего не знает. И пусть лучше прибережёт своё парево насчёт гражданских прав и прочего гуманизма. Гриша означенного блюда отведал вдосталь. Кстати, с того самого дня и узнал, что на вкус кровь очень напоминает пересоленный борщ. Как понял и то, что анонимное избиение переносится куда легче, чем при свидетелях. Это ведь только герои твердят, что на миру смерть красна. Гриша Крупицын был, наверное, антигероем. Когда его били при одноклассниках, плакать хотелось вдесятеро сильнее. Хоть и били только за то, что не оказалось при себе денег. Не дал ничего, значит, должен, а за должок получай наличными. И одноклассники, среди которых присутствовали и Дон с Москитом, и Леший с прихвостнями, продолжали стоять на отдалении и пялиться. Спасибо, хоть на сотовый избиения никто не заснял. А то растиражировали бы потом и смеялись год с лишним. Впрочем, тот же Саймон и не позволил бы что-то там заснять. Навтыкал бы по первое число, а сотовый конфисковал бы в пользу «уличного пролетариата». Так он любил выражаться. Должно быть, услышал где-то и выучил. Хоть и был тупее тупого, и с русским языком дружбы не водил. Но ведь боялись этого тупого! До дрожи в коленях. И внимали каждому выплевываемому из прокуренных зубов слову.

Между прочим, Гришка всерьёз подозревал, что в этом и кроется мулька всех тиранов. Гони любую пургу – хоть со сна, хоть с бодуна, – всё равно найдут потом в сказанном великий смысл и тройное дно. Потому что за каждым словом – мускулы и бульканье оружейного масла. Да что там! – даже премию Мира дают тем, кто сильнее! Боятся и видят то, чего нет. Так уж нелепо устроено у людей зрение, – глаза, что ли, от страха круглеют, а может, наоборот – головы становятся квадратными.

В общем, неудивительно, что мысли Гришки текли в понятном направлении. А тут ещё запала в голову телепередача о носороге, в одночасье распугавшем львиный прайд. И снова мечталось: вот бы кого заиметь в друзьях! Вывел эту носорожью жуть во двор, спустил с поводка и фасанул на того же Саймона. А попадутся под копыта (или что там у носорога?) Леший с Доном – и тем не мешало бы намять рёбра. Только это ж сказка! Мечта из неосуществимых! И спрашивается: куда такого гиганта спрячешь? Не в закуток же за шкафом. И на балкон такой жиромяс не поместится. Можно, конечно, питбулем ограничиться, но Гриша знал наперёд, что сам будет бояться пса. А зачем жить с собакой, которую боишься? Её ведь выгуливать надо, дрессировать, кормить. А если однажды не накормишь? Мяса под рукой не найдется или денег для корма? Вот и сожрёт с потрохами. Их же специально для этого выводили – чтобы кидались и до смерти грызли. А хозяева там или нет, это четвероногим друзьям по барабану. Сколько вон случаев кругом – то хозяина закусают, то хозяйку. А ещё хуже, когда детишкам достаётся. Их-то, спрашивается, за что?

Короче, вариант с собакой начисто отпадал, а значит… Значит, следовало становиться зубастым самому. Например, достать снадобье, которое превращает на часик-другой в оборотня. Выпил, спрятался в кабинке туалета и превратился тихонечко в монстра. Потом прыг в форточку и аллюром к своим недругам. Разобрался скоренько, полакал кровушку – и обратно, чтобы снова стать добрым пай-мальчиком.

Мечтая о подобном, Гриша Крупицын зачарованно улыбался и начинал истово чесать подбородок. Учителей его улыбка выводила из себя, и домой он приходил с очередной двойкой. За эти самые двойки отец компьютера его и лишил. Пришёл как-то с родительского собрания и застал за игрой. Даже разбираться не стал – схватил системный блок и свистанул с балкона. Само собой, гикнулось всё разом – и форумы с почтой, и игры… Больше всего жаль было, конечно, игр. В них Гришка убегал от жизни, в них на какое-то время находил спасение.

– Игруны! – громыхал отец. – Наплодили вас – зомби доморощенных. Задач не решаете, книг не читаете, в секции не ходите…

Секция!

Именно это слово всплыло в Гришкиной голове и не утонуло подобно многим другим. Потому что смотрел недавно по телеку боксёрский чемпионат, и был там один супер, что валил всех хоть правой, хоть левой. Ещё и имечко у него было прикольное – Рой. Очень даже уместное. Потому что на ринге красавчик работал, как злая пчела. Жалил, юлил и снова жалил. И не такой даже мускулистый, как Тайсон, но настолько резвый, что совладать с ним не могли даже супертяжи. Специально проводили бой – средневес против супертяжа, и славный парняга Рой снова выиграл. Измотал слоноподобного противника и уложил на пол. К слову сказать, Димон из их класса тоже занимался боксом. Ребята уже не раз бегали к нему на соревнования. Болели за своего. Один из Димкиных кубков Гриша тоже как-то успел повидать. Симпатичная такая посудина из жёлтого, надраенного до блеска металла. Димон говорил, что у него таких «вазочек» уже целая полка. Может, врал, а, может, и нет.

Словом, с намерением записаться в секцию бокса Гриша и двинул сразу после уроков во Дворец Спорта. То есть, двинуть-то двинул, но не добрёл. Потому что ещё издали углядел расположившуюся в скверике кодлу Саймона. Что-то они опять распивали, в картишки, само собой, перебрасывались. Пришлось обходить далеко стороной – настолько далеко, что в заводских кварталах Гриша вконец заплутал.

Были у них в городе такие места – прямо катакомбы. Справа и слева бетонные заборы с колючей проволокой, десятки и сотни табличек с названиями компаний, складских помещений и стройуправлений. Гришке все эти жутковатые СМО и СМУ, СТАЛЬПРОКАТЫ и СТРОЙВАГОНЫ ни о чем не говорили, и он покорно топал, понимая, что иного пути в этой огромной промзоне не существует. Не в лапы же к Саймону возвращаться! Зато острее мечталось, как однажды, научившись всем премудростям боксёрского ремесла, он будет шагать из школы в компании одноклассников. А ещё лучше, если тут же окажутся и девчонки: те же Катюха с Аллкой, Ульяна с Дашей, кто-нибудь ещё из самых симпатичных. Как обычно все будут двигаться согласно иерархической лесенке. То есть, сначала расфуфыренные девчонки, потом Дон с Москитом, Леший, Костяй, Димон с Макарычем… И где-то позади всех сразу за Тихманом и Корычем уже он – Гришка. В скромном и одиноком арьергарде. На середине пути он ещё и наклонится – будто бы шнурок завязать, а на деле – лишний раз убедится, что отряд не заметил потери бойца. И, конечно, они не заметят – побредут себя дальше, только вот «яблочко-песню» допеть до конца не успеют. Потому что отморозку Саймону плевать – сколько людей. Он из прайда, значит, как бы царь и хан. Вот и вылезет поперек пути. Сам Гришка даже не разглядит, из-за чего там все начнётся. Только услышит девчоночьи крики, а после увидит, как бежит с перекошенным лицом Москит. Этот уж точно – первым задаст стрекача. Орать-то он мастер только когда рядом Дон. А если Дон на земле, и на спине его топчется грузный Саймон, тогда всё, кранты: только и остаётся, что тикать и драпать. И, верняк, кто-нибудь из шестёрок Саймона ухватит красавицу Аллку за косу, потащит к себе. Отважная Ульяна бросится на выручку, но получит грубый тычок. Или пинок… Нет, лучше просто тычок. И вот тут-то… Да-а… Гриша снова начинал блаженно улыбаться. Потому что, отбросив рюкзак, его геройская тень юрко выкатывалась вперёд и точными ударами сбивала с ног приятелей Саймона. Одного, второго, третьего… Точь-в-точь как кегли. Сам вожак, спрыгнув с поверженного Дона, успевал сделать пару шагов, и тут начиналось возмездие. Ох, как же оно начиналось…

– Ты что? Тоже к нам?

Гриша оторопело сморгнул. Из туманных грёз зарождавшейся славы выплыло лицо Ульяны. То есть, оно было и там – в грёзах, но когда всё так круто смешивается воедино… Гриша даже головой покрутил, ожидая увидеть Саймона, но более никого на улице не было, а они с Ульяной стояли возле незнакомого подъезда. Мраморные ступени вели к массивной, украшенной бронзовыми виньетками двери, наверху красовалась незнакомая табличка.

– К вам, – брякнул Гриша, чтобы не выглядеть дураком.

– Вот уж не знала, что ты увлекаешься лепкой.

– А кто увлекается-то? – бормотнул он и по мимике Ульяны угадал, что сморозил глупость. Торопливо задрав голову, увидел, что на цветастой табличке красуются стилизованные буквы: «Домино». Все прочее Гриша проглотил махом и скоропёхом, выхватив главный смысл – что-то там про школу живописи и лепки. Но с лепкой у него и впрямь дружить не получалось (один идол с острова Пасхи чего стоил!), а вот карандашами или кисточкой помахать – это как раз не пугало…

– Так я это… Рисовать, – поправился он. – В школе-то ерундовина, не рисование, а здесь, говорят, ничего.

Тут он был отчасти прав. Само собой, про клуб «Домино» Гриша слышал впервые, но в отношении школы опыт у него действительно был неудачный. Потому что рисовать Гриша любил, но в школе за эту самую любовь только терпел и страдал. Вера Мартовна, их новенькая учительница по изобразительному искусству (надо же так назвать обычное рисование!), требовала каких-то схем, специальных карандашей и строгого чередования цветов. Сначала, значит, скелет-схема человека или дерева, потом аккуратное раскрашивание. И непременно надо помнить о перспективе, угле освещения и всех положенных светотенях. Чтобы получалось ровно и правильно. И выходила какая-то сплошная геометрия – настолько правильная, что Грише хотелось смеяться. Но он не смеялся, потому что все кругом пыхтели и выводили. И он старался выводил, поскольку первая же попытка своевольства закончилась для него фарсом.

А рисовали в тот день ёлочку. Вернее – ветку от ёлочки. Такое было задание, и Гриша тут же пустил в ход карандаши – светло-коричневый и зелёный, пытаясь в ершистости игл поймать естественную колючесть ели. Он настолько увлёкся, что прослушал объяснения Веры Мартовны. Его остановил окрик. Вздрогнув, Гриша поднял голову и разглядел нависшую над ним учительницу. Набросок Крупицына Вера Мартовна брезгливо взяла с парты, показав всему классу. Само собой, класс загоготал, и громче всех Москит, который рисовал, как курица лапой.

– Я сто раз объясняла, как рисуют деревья! – учительница строго блеснула очёчками. – И вот сидит неслух, который слушает кого угодно, но только не своего учителя.

– А чё, Крупа – известный глухарик!

– У него, Вермартовна, бананы в ушах…

– Специально для Крупицына, – возвысила голос учительница, – повторяю ещё раз: сначала выводится схема веточки. Схе-ма, все запомнили? Обычным карандашом 2М. Линейкой не пользуемся, но линии ведём ровные, без отклонений. Сначала веточки идут короткие, тонкие, потом длиннее и толще. Все делаем симметрично и ровно. А этот хаос, – она опустила листок на парту Гриши, – мне не нужен. Доставай новый лист и рисуй, как положено.

Гриша достал новый лист и даже попытался нарисовать то, что требовалось. Все-таки учительница закончила пединститут, она знала, что говорила. Но отчего-то пальцы не гнулись, карандаши не слушались, и рисовать по схемам никак не получалось. Ну, не шло у него, и всё тут! А потому, воспользовавшись тем, что Вера Мартовна отвлеклась, помогая «безрукому» Димону выводить симметричные палочки-веточки, Гриша украдкой достал прежний набросок и взялся завершать начатое. Коричневым – веточку – слегка выгнутую, а после иголочки – вразброс и светло-зелёные. И если неровно рассыпать иглы, то даже естественнее получалось. Более светлые кончики игл создавали ощущение солнечного дня, а коричневое древко веточки у него тоже проглядывало сквозь зелень, совсем как в жизни. Что же касается симметрии, то про неё он, кажется, вовсе забыл.

Когда сдавали работы, Гриша хотел сунуть свой листок незаметно, но не сумел. Вера Мартовна рисунок цопнула, точно кошка воробья, бдительно поднесла к самому лицу. Грише показалось, что даже очки у неё заблестели чуть ярче. Крупицыну захотелось испариться, стать действительно невидимым. Он и голову вжал в плечи до предела, и руки спрятал за спину, но всё равно исчезнуть не сумел. Между тем, пожевав губами, Вера Мартовна нервно сунула рисунок в общую стопку. А замершему ученику так ничего и не сказала.

Через пару дней рисунки ребята получили обратно с отметками. В самом уголке у Гриши стояла крохотная, больше похожая на двойку пятёрка, а рядом в скобочках красовалась странная приписка: «Больше никогда так не делай!». Гришу эта надпись, просто ужас, как озадачила. То есть, если не делай, то зачем ставить «пять», а если всё же оценили рисунок пятёркой, то почему просто не похвалить? Несколько вечеров Гриша ломал голову, пытаясь разгадать мудрёный ребус, но так ничего и не понял. Однако инициативы на уроках рисования больше не проявлял – чертил, посматривая на окружающих, копируя палочки-кружочки с положенными интервалами и светотенями…