Ты, уставший ненавидеть Валентинов Андрей
– Т-так… – сказать «точно» Сергей не успел. Темная фигура, стоявшая перед ним, исчезла, словно осенняя ночь поглотила странного незнакомца в плаще…
Через час Пустельга вновь оказался в комнате № 317, правда на этот раз без караула у дверей. Он повалился на диван и мгновенно заснул, решив начисто забыть об этом неприятном деле. Одно было плохо. Сергей понимал, что краснолицый комбриг и таинственный товарищ Иванов едва ли забудут его самого – излишне бдительного старшего лейтенанта из Ташкента.
Второй визит к кадровику прошел совсем иначе. Тот, ни о чем не спрашивая, сразу же направил Сергея к одному из заместителей наркома. Фамилия не была названа, и Пустельга почувствовал себя неуверенно. Приятно, что обыкновенного старшего лейтенанта принимает столь высокий чин, но лучше бы обойтись без этого.
Впрочем, на этот раз Сергею повезло. Заместителем наркома оказался не кто иной, как сам товарищ Фриневский – давний знакомый, когда-то руководивший его стажировкой в Столице. Фриневский, теперь уже комиссар госбезопасности, не только узнал Пустельгу, но, казалось даже обрадовался. Во всяком случае, в его привычном: «Чего стал? Садись!» – звучал тот максимум радушия, который был возможен для руководителей такого ранга.
– Все еще старший лейтенант? – покачал он головой, бегло просмотрев документы Сергея. – Ты чего там, проштрафился? Да тебе уже пора майором быть!
Пустельга искренне удивился. Его карьера шла вполне нормально, без всяких сбоев. Правда, он сам неоднократно был свидетелем внезапных «взлетов», но хорошо знал им цену, а главное – последствия.
– Ну что, много басмачей поймал?
Фриневский улыбался. Можно было не отвечать. Заместитель наркома, конечно, представлял, чем занимается Иностранный отдел НКВД.
– Ладно… – продолжал замнаркома. – Небось на Украину тянет, домой?
Сергей поспешно кивнул. Сердце екнуло и замерло. Неужели? И в самом деле, зачем он тут нужен, в Главном Управлении?
– Нет, дорогой, не выйдет! Послужишь в Столице. Комнату дадим, паек. По театрам походишь… Не робей, Пустельга, привыкнешь!
Он постучал карандашом по крышке стола, помолчал минуту.
– Для начала направляешься в группу майора Айзенберга. Пока рядовым сотрудником. Вопросы?
Сергей растерялся. Уж чего-чего, а подобного он не ожидал. Было ясно, что здесь он не получит высокой должности, но идти рядовым сотрудником в группу какого-то майора! Ему, в одиночку занимавшемуся всей иностранной агентурой в Туркестане!.. Пустельга понял, что не зря его не тянуло в Столицу.
– Обиделся! – понял замнаркома. – В Ташкенте ты был кум королю, а тут – чуть ли не рядовым «наружником»? Эх ты, провинция! Ладно, слушай…
Фриневский закурил и начал говорить – негромко, почти шепотом. Сергею приходилось напрягаться, чтобы расслышать слова, гаснувшие в пустоте огромного кабинета.
– Про твои подвиги в Туркестане все знаю, и зря бы тебя с места не сдергивал. Группа Айзенберга – одна из самых ключевых в Главном Управлении. Айзенберг занимается только одним делом, но таким, что тебе еще и не снилось. Месяц поработаешь с ним, а потом…
Он замолчал, словно не решаясь закончить. Наконец заговорил вновь, но еще тише:
– Потом ты его заменишь. Кинем тебе «шпалу», возглавишь группу. А за месяц ты должен полностью войти в курс дела. Учти, Айзенберг ничего не знает и знать не должен. Все понял?
– Так точно! – выдохнул Сергей. Хотелось расспросить про саму группу, но он чувствовал: сейчас не время.
– Все! – подытожил замнаркома. – Беги к Айзенбергу, он в 542-й комнате. Приказ на тебя уже есть. Действуй, дзержинец!
Очутившись в коридоре, Пустельга перевел дух. Хотелось посидеть где-нибудь в укромном уголке, выпить зеленого кок-чая, к которому успел привыкнуть в Ташкенте, и не спеша все обдумать. Но времени не было, и Сергей поспешил в загадочную 542-ю комнату.
Дверь была приоткрыта, оттуда слышался гул голосов. Тянуло табачным дымом, да так, что отвыкший от этого зелья Пустельга затосковал. Он неуверенно тронул дверь рукой и заглянул внутрь.
Здесь действительно курили. Пятеро крепких мужчин, сидели вокруг стола, уставленного стаканами с чаем. При виде Сергея, разговор смолк, и старший лейтенант поспешил отрекомендоваться по всей форме.
– А, товарищ Пустельга! – высокий здоровяк с майорскими петлицами неторопливо вышел из-за стола. Фамилию он произнес правильно, и старший лейтенант сразу же почувствовал себя увереннее.
– Майор Айзенберг, – представился здоровяк. – В курс дела вас ввели?
– Никак нет! – выдохнул Сергей. – Мне товарищ Фриневский… То есть, он сразу послал меня сюда…
– Ага!
Пустельгу усадили за стол и угостили чаем. Начало ему понравилось.
– Ладно, перерыв! – решил майор. – Ну вот, товарищ старший лейтенант, вы теперь полноправный сотрудник группы «Вандея». Поздравляю!
Странное название резануло слух. В памяти забродили полузабытые с училищной скамьи имена и названия: Робеспьер, Марат, федераты и почему-то герцог де Шуазель…
– Группа занимается поисками антисоветской террористической организации, действующей как в Столице, так и в ряде районов СССР, – продолжал Айзенберг. – По агентурным данным, эта организация носит название «Вандея» по имени французской провинции… Пояснять не нужно?
– Н-нет, насчет Вандеи я помню, – поспешно подтвердил Сергей.
– Как видите, наши отечественные вредители и террористы решили подражать своим давним коллегам… Ну, группа у нас молодая, существуем недолго, так что вы, товарищ старший лейтенант, не опоздали…
Айзенберг говорил уверенно, твердо и, одновременно, доброжелательно. Его тон понравился Сергею, да и сам майор пришелся по душе. И тут он вспомнил, что руководить группой товарищу Айзенбергу остался лишь месяц. И хорошо, если после этого майора пошлют куда-нибудь «на укрепление», хотя бы в тот же Ташкент…
– После поговорим подробнее, а пока – в самых общих чертах… «Вандея» действует в трех направлениях. Первое – диверсии и террор на оборонных и народнохозяйственных объектах. Второе – распространение за пределами СССР порочащей информации о положении в стране. И третье – агентурная разведка. Работают скрытно, грамотно и очень профессионально. По мнению руководства, «Вандея» сейчас представляет наиболее серьезную опасность из всех подпольных организаций на территории СССР…
Сергей ждал продолжения, но Айзенберг явно не спешил, занявшись чаем и с удовольствием затягиваясь «Казбеком».
– Товарищ майор, а если проглядеть кадры наркомата путей сообщения? Я имею в виду сибирские отделения, а также все командировки туда за последние полгода, – вмешался один из сотрудников, коротко стриженый щекастый лейтенант.
– Почему путей сообщения? – оживился Айзенберг, похоже, забыв о новичке.
– Они же должны как-то добираться до места диверсий! Я бы на их месте действовал через железные дороги.
– Уже, – покачал головой майор. – Этим занимаются, товарищ Каганович создал специальную комиссию. Если что-то будет, нам сообщат. Какие еще соображения?
– Так перерыв же, Аркадий Иосифович! – заметил один из любителей чая.
– Верно, – спохватился майор. – Вот видите, товарищ Пустельга…
Похоже, майор собирался пошутить, но оценить начальственный юмор Сергею не пришлось. Дверь – внутренняя, ведущая, очевидно, в другую комнату – отворилась, и на пороге вырос невысокий чернявый парень с мрачным нахмуренным видом.
– Товарищ майор!.. – крикнул он. – Товарищ…
– Что с вами, Карабаев? – удивился Айзенберг. – Чай стынет!
– Корф в Столице! – выдохнул чернявый Карабаев. – Звонили… Только что…
– Как?
Майор вскочил, вслед за ним – все остальные. Кто-то опрокинул стул, послышалась негромкая ругань. Сергей остался сидеть, ничего, естественно, не понимая.
– Звонил Лихачев… только что… – продолжал чернявый. – Корф собирается уезжать… Мещанская, 8, пятнадцатая квартира… Лихачев говорит, что через час Корф…
– Едем! Сватов, машину!
Майор уже пришел в себя и теперь деловито пристегивал к поясу кобуру. Кто-то, очевидно, упомянутый Сватов, уже снял телефонную трубку и кричал в нее: «Алло, алло? Коростылев, ты?»
В комнате закипел водоворот. Сергей поспешил отступить к стене, чтобы не мешать. Впрочем, все было готово за несколько секунд. Сотрудники проверили оружие, Сватов докричался до Коростылева, потребовав у него не один, а целых два автомобиля, и Айзенберг уверенно бросил: «Пошли!»
Сергей втиснулся во вторую машину. Рядом с ним оказался тот самый невысокий чернявый парень. Сергей поспешил представиться.
– Лейтенант Карабаев, – с достоинством ответил чернявый и, подумав, добавил: – Прохор Иванович…
Сказано это было с нескрываемым самоуважением. Сергей безошибочно определил, что молодой лейтенант явно из деревни, в город попал недавно, вдобавок, судя по выговору, сибиряк.
– Прохор Иванович… – Пустельга не удержался, чтобы не назвать парня по имени-отчеству, даже скопировав его интонацию. – А кто этот… Корф?
– Ну… в розыске он, – нахмурившись, пояснил лейтенант. – Во всесоюзном… В общем, вражина.
Он помолчал, давая Пустельге время оценить, какой вражиной является этот самый Корф.
– Есть мнение, – еще более веско добавил он, – Корф в «Вандее» – первый человек. Мы по его связям прошли. Лихачев вот позвонил – сосед его бывший… Проявил сознательность…
Кое-что прояснилось. Итак, группа собирается задержать предполагаемого руководителя террористической организации «Вандея» Корфа, которого, как уточнил Карабаев, звали Владимиром Михайловичем.
Автомобили мчались, не обращая внимание на светофоры. Постовые на перекрестках спешили пропустить авто с приметными номерами. И вот наконец за окнами замелькали оживленные тротуары большой, наполненной людьми улицы.
– Туточки он, – неодобрительно заметил Карабаев. – И название какое – Мещанская! Чистый капитализм!..
Сергей уважительно поглядел на молодого лейтенанта. Сам он в значительной мере уже утратил подобную непосредственность.
Первая машина пристала к обочине, следом за ней затормозила вторая. Сотрудники уже выскакивали наружу, на ходу доставая оружие.
– Этот подъезд?
– Нет, этот!..
Нужный подъезд был найден быстро. Квартира номер 15 оказалась на четвертом этаже.
– Карабаев, на пятый! Никого не пропускать! Но только тихо, тихо… – распорядился майор. Лейтенант откозырял и пропал в темноте подъезда. Айзенберг оглянулся:
– Пустельга! Останетесь у подъезда. Никого не пускать! Будет стрельба – оставайтесь на месте. Ясно?
– Есть!
Кажется, Сергея принимали здесь за желторотого стажера. Но не спорить же в подобной ситуации! Тем временем майор собрал у входа четверых оставшихся сотрудников.
– В дверь звонить не будем. Сразу же выбиваем и врываемся. Берем всех – живыми! Алексеенко, готов?
Алексеенко – румяный здоровяк метра два ростом повел могучими плечами и кивнул. Очевидно, вышибание дверей входило в его обязанности.
– Повторяю: всех – живыми! Поняли? Ну, вперед!
Группа исчезла в подъезде. Пустельга вздохнул и на всякий случай проверил револьвер. Он не обижался на майора. В конце концов, кто-то должен стоять у подъезда, и вполне логично поручить это сотруднику, который числится в группе меньше часа. Но все равно, такое начало было не по душе старшему лейтенанту. Ему, лично пробравшемуся в Яркенд, завербовавшему самого атамана Юровского, создателю агентурной сети в китайской Кашгарии, стоять «на стреме» и вежливо просить бабушек не входить в подъезд, объясняя, что идут газосварочные работы!… Что ни говори, положение не из завидных. Правда, Сергею нечего было и думать, чтобы высадить дверь, подобно розовощекому Алексеенко. Но как врываться под выстрелами в квартиры и брать ополоумевших врагов живьем, Пустельга знал и умел не хуже прочих.
Минуту-другую наверху было тихо. Затем послышался грохот и треск – вероятно, товарищ Алексеенко приступил к выполнению своих прямых обязанностей. Сергей поморщился. Будь он на месте майора, то предпочел бы обойтись без излишнего шума. Дверь следовало открыть тихо и аккуратно, а еще лучше – обойтись без вторжения и проследить за квартирой, пока таинственный Корф пожелает выйти. Пустельга проводил бы Корфа до вокзала, подождал пока тот сядет в поезд, и даже тут не спешил бы арестовывать…
Грохот наверху усилился. Сергей машинально отметил, что дверь, вероятно, попалась с характером. Он с тревогой ожидал выстрелов, но кроме грохота и треска ничего пока было не слыхать. Пустельга отошел на пару шагов, попытавшись определить, какие из окон – те, нужные. Он заметил пожарную лестницу, прикинув, что надо проследить, дабы Корф не попытался уйти подобным романтическим, но порой достаточно эффективным способом. В практике Сергея такие случаи бывали. Однажды самому пришлось удирать – правда, не по лестнице, а по старой, распадающейся под руками веревке. И уходил он не из окна четвертого этажа, а с верхней площадки старинной, сложенной из серого камня, башни…
…Удар пришелся по глазам. Сергей зажмурился – и тут же ударило по ушам, беспощадно, страшно. Пустельга, едва устояв на ногах, поспешил разлепить веки. Из окон проклятого дома медленно-медленно, словно в неудачной киносъемке, выпадали стекла, а там, где был четвертый этаж, не спеша вздувался огромный черно-оранжевый волдырь, разбрасывая во все стороны бесформенные ошметки и клочья. Из подъезда ударил зловонный дым, земля дрогнула, откуда-то раздался первый, еще неуверенный крик…
Пустельга прислонился к стене и несколько секунд просто ждал, пока отзвенят выбитые окна, перестанет трястись тротуар, пока не станет ясно главное: устоял ли дом и не поглотит ли его потревоженная земная твердь.
…Пахло гарью. Где-то наверху уже горело, вокруг кричали люди, а Сергей медленно, сжимая в руке совершенно бесполезный револьвер, поднимался по лестнице. Он дошел лишь до третьего этажа и остановился. Дальше дым стоял сплошняком, слышался треск огня, что-то шипело, булькало. Внезапно мутная стена дыма на миг разошлась, и сквозь нее рухнул кто-то в знакомой светлой форме, покрытой грязными черными пятнами.
– Лейтенант?
Узнать в этом задымленном, чуть живом человеке Прохора Ивановича Карабаева было мудрено. Тот замотал головой, прислонился к стене, прохрипел:
– Они… все… там! Командуйте, товарищ старший…
И тут Пустельга понял все. Ни майора Айзенберга, ни его группы больше нет. Остался лишь этот серьезный не по годам лейтенант, контуженный, но все же живой – и он сам. И теперь именно он, старший по званию, должен расхлебывать это адское варево.
– Телефон… – негромко проговорил Сергей, а затем, закричал обращаясь к обгорелым мрачным стенам:
– Телефон! Товарищи, у кого есть телефон?!
В квартиру номер 15 удалось зайти только через два часа, когда пожарные уже собирали свои шланги, а эвакуация жильцов разоренного подъезда подходила к концу. Первым в пролом, оставшийся на месте двери, вошел мрачный Фриневский, приехавший почти сразу же и неотлучно находившийся возле дома все это время. Пустельга шел следом, остальные, в том числе вызванные эксперты – за ними.
Под ногами дыбился обгорелый кирпич, поперек прохода лежала рухнувшая балка. Люди, которые совсем недавно врывались в эту квартиру, полные сил и уверенности в себе, сгинули. Лишь через несколько минут кто-то наткнулся на высунувшуюся из-под обломков почерневшую руку…
– Адская машина… – пожилой эксперт быстро огляделся и дернул щекой. – Хитро придумали, сволочи! Стояла не у входа, а в конце коридора. Чтобы всех сразу…
Фриневский велел разбирать руины. Надо было определить хотя бы основное – был ли в квартире кто-нибудь в тот момент, когда силач Алексеенко принялся взламывать дверь.
– Ну, вот вам и боевое крещение, – замнаркома невесело усмехнулся, протянув Пустельге пачку «Казбека». Тот помотал головой, хотя курить захотелось сильно – впервые за несколько лет. – Что, старший лейтенант, в такое дерьмо еще не вляпывались?
– Нет, не вляпывался… Как же это?
– А вот так! – жестко отрезал Фриневский. – Товарищ Айзенберг не справился с заданием. Теперь придется справляться вам.
Сергей удивленно взглянул на замнаркома.
– Что? Забыли? – удивился тот. – Наша договоренность остается в силе. Теперь, товарищ Пустельга, вы – руководитель группы «Вандея». Насколько я понял, с обстановкой вы уже ознакомились?
– Да, – кивнул Сергей, бросив взгляд на черный провал в стене, откуда еще шел дым. – Ознакомился…
Глава 3. Конвейер
Кабинет следователя походил на обыкновенную камеру. Стены белели свежей известью, деревянный некрашеный стол стоял как-то косо, единственный табурет, намертво привинченный к полу, был густо заляпан чем-то темным. Даже лампочка под потолком была без абажура, свисая на длинном перекрученном проводе. В углу белел умывальник, рядом с которым на обыкновенном гвозде висело несвежее вафельное полотенце. Сам следователь, молодой парень в сером пиджаке с плохо выбритой физиономией сидел за столом и, чуть скривившись, листал толстую папку.
Шел третий день ареста. Юрий Орловский уже успел немного прийти в себя. Такое приходилось переживать – десять лет назад, когда его, еще студента, так же бросили в черное авто с завешенными окошками и отвезли в Большой Дом. Тогда его держали в маленькой камере вместе с пожилым нэпманом, постоянно жаловавшимся на происки районного фининспектора и скверный тюремный паек. В тот раз Орловского продержали недолго, всего четыре дня, а затем столь же неожиданно выпустили.
Теперь все было не так. Камера оказалась огромной, переполненной людьми. Юрию досталось место на «втором этаже», на узких деревянных нарах размером с вагонную полку. В камере стоял постоянный полумрак и, что было неожиданно, почти полная тишина. В основном там собралась интеллигентная публика – люди в мятых пиджаках с белыми, без кровинки, лицами. Но были и военные, в форме, но со споротыми петлицами. Вид у всех был, естественно, невеселый, но, к своему облегчению, Орловский не заметил ни у кого неизбежных в подобном месте синяков, ссадин и прочих следов проведения следствия. То ли жертвы успевали признаться заранее, то ли в этой камере держали тех, кого предпочитали «обрабатывать» без излишнего рукоприкладства. Впрочем, Юрий не обольщался.
Людей постоянно вызывали – одного за другим. Уходили молча и так же молча возвращались, правда, далеко не все. Конвейер работал, и Юрий окончательно понял то, о чем ему неоднократно говорил Терапевт: отсюда, из Большого Дома, не выходят. Огромная, отлаженная машина, не спеша, основательно, перемалывала всех, попадавших в ее жернова.
Итак, ему не выйти. На это Орловский и не рассчитывал. Вопрос в был другом: что здесь знают о нем? Если они пронюхали о его книге, то выбора не было: придется умирать – и умирать молча. Но если Терапевт и его неведомые друзья не ошиблись, и он просто очередная жертва неостановимых жерновов, то речь, очевидно, пойдет о чем-то ином: то ли о вредительстве в Историческом музее, то ли о рассказанном пару лет назад анекдоте. А в этом случае еще можно было побарахтаться, признаться в какой-нибудь полной ерунде, покаяться. Плохо одно – в любом случае от него потребуют имена. А тут начиналась стена, через которую Юрий перешагнуть не мог, даже спасая себя и тех, кто с ним связан.
Его вызвали на третий день, но, похоже, и теперь следователю было не до него. Он листал бумаги, морщился и вздыхал. Наконец негромко ругнулся и поднял глаза на Юрия:
– Че, Орловский? Ладно, садись…
Из папки был извлечен относительно чистый лист бумаги. Следователь отвинтил колпачок ручки и, вновь скривившись, поглядел на Юрия:
– Слышь, Орловский, может, сам напишешь?
– Я… – удивился Юрий. – О чем?
– Ну, понеслось! – следователь дернул подбородком. – Знаешь, Орловский, я об тебя руки марать не буду. Я тебя засуну в карцер дней на пять – и ты, проблядь троцкистская, мне целый роман напишешь. В стихах, бля!
– Но о чем? – поразился Юрий, ожидавший все-таки чего-то другого.
– О своей антисоветской вражеской деятельности в составе нелегальной троцкистской организации, гражданин Орловский! Напоминаю, что чистосердечное признание… Ну и так далее…
Слово «троцкистская», произнесенное уже второй раз, удивило. Троцкого, как и прочих «героев Октября», Юрий искренне ненавидел.
– Ладно, – следователь обреченно вздохнул. – Не хочешь по-хорошему, значит?.. Фамилия?
Оставалось сообщить очевидное – что он, Орловский Юрий Петрович, 1904 года рождения, русский, из дворян, образование высшее, беспартийный, привлекался, последнее место работы…
– А теперь сообщите о своей антисоветской деятельности в Государственном Историческом музее, – предложил следователь и вновь скривился.
Можно было вновь переспросить, можно – возразить и протестовать, но Юрий решился:
– Признаюсь, гражданин следователь. Готов дать подробные показания по сути предъявленных мне обвинений.
– Как? – вскинулся тот. – По сути? Ну и словечки подбираешь, Орловский! Ладно, признаешься, значит. Хоть это хорошо… Ну, давай, колись, контра!
– Прошу предъявить мне конкретные обвинения, – негромко, но твердо произнес Юрий.
– Чего? – вскинулся следователь. – Ишь чего захотел, сволота дворянская! Да твои дружки – Иноземцев и Кацман – давно уже про тебя, гада, рассказали!..
Юрий похолодел. Вася Иноземцев и Сережа Кацман – именно этих молодых ребят он защищал несколько дней назад на том последнем собрании, когда мерзавец Аверх обвинил их во вредительстве…
– Признаюсь… – кивнул Юрий. – Я участвовал в деятельности нелегальной контрреволюционной… троцкистской группы…
– Ага… – энкаведист принялся водить ручкой по бумаге. – Ну, и в чем заключалась эта ваша… деятельность?
– Я… я подготовил вредительскую экспозицию…
– Чего?
Юрий с трудом сдержал усмешку. Этот бред он услыхал от все того же Аверха пару месяцев назад.
– Я заведовал фондом № 15. Мы готовили новую экспозицию по созданию русского централизованного государства. Я подобрал экспонаты таким образом, чтобы преувеличить роль эксплуататорских классов в создании Московской Руси и преуменьшить роль трудового народа. В экспозицию я сознательно включил книгу троцкистского историка Глузского, использовав ее в качестве пропагандистского материала…
Именно в подобных выражениях изъяснялся тогда товарищ Аверх.
– Так… – следователь оглядел написанное и почесал затылок:
– Какие указания вы, гражданин Орловский, давали вашим сообщникам Иноземцеву и Кацману?
– Я… не давал никаких указаний Иноземцеву и Кацману. Они работали в музее всего месяц…
– Угу, угу, – покивал энкаведист. – А почему же ты, проблядь, защищал их на собрании? Из доброты, бля, душевной? Ох, Орловский, отправлю я тебя все-таки в карцер. Там и не такие, как ты, мягчали… Может, ты скажешь, что и профессор Орешин, бля, не в вашей кодле?
…Этого Юрий не ожидал. Александр Васильевич Орешин, блестящий знаток нумизматики, каким-то чудом уцелевший в горниле «чисток», всегда вызывал у него восхищение. Еще в студенческие годы Орловский читал статьи профессора, а позже часто беседовал со стариком в его тихом кабинете, где со стендов тускло отсвечивали древние монеты – молчаливые свидетели прошлого…
– Я ничего не знаю про антисоветскую деятельность профессора Орешина, – Юрий посмотрел следователю в глаза. – Антисоветскую работу в музее я вел сам.
Внезапно энкаведист хихикнул и даже подмигнул:
– Ну, нет сил на тебя сердиться! Юморист, бля! Только что признал, интеллигент паршивый, что состоял в организации – а работал один!..
Юрий мысленно согласился – получалось нескладно. Но не «отдавать» же им ребят и Орешина!
– Я тебя, конечно, понимаю, – продолжал следователь. – Ты, бля, умный, кодекс читал. Хочешь по тихому получить свои 58 через 10, срубить «червонец» и – тю-тю! Нет, хрен тебе! Ты у меня, проблядь, получишь для начала 58 через 11, а если и дальше будешь тянуть, то и КРТД – на полную катушку!
Кодекс Юрий знал плохо. Статья 58, пункт 10, осуждала за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Пункт 11-й, вероятно, еще хуже. Что касается «КРТД», то предположить можно было что угодно. «КР» – «контрреволюционер», «Т» – «троцкист» или «террорист», «Д» – «диверсант»…
Следователь ждал. Наконец он покачал головой и хмыкнул:
– Колись, колись, Орловский! Тебя ведь эти контрики на первом же допросе заложили. И Орешин, как возьмем его, тоже враз расколется. А так – помощь следствию, туда-сюда. Глядишь, отделаешься «четвертаком»…
Орловскому на миг стало легче. Значит, Орешин еще на свободе?
– Ведь что самое обидное, Орловский, – голос энкаведиста внезапно стал тихим, почти что задушевным. – Главным ты там не был: кишка у тебя, интеллигента, тонка. А на полную катушку получишь именно ты. И знаешь почему? Ну так я тебе скажу. Они тебя, бля, использовали. Понял? И сейчас используют. Ты что, думаешь, мы твой тайник не нашли? На, читай!
Он ловко выхватил из недр папки какой-то листок и швырнул через стол. Юрий, успев поймать документ, осторожно заглянул в него. В глаза бросилось: «Протокол обыска». Число памятное – то, когда состоялось проклятое собрание. И обыскивали не что-нибудь, а фонд № 15, которым он заведовал. Не иначе, Аверх расстарался – пригласил, показал…
Первые же строчки заставили похолодеть. Юрий читал долго, затем стал перечитывать, не веря своим глазам.
– Понял? – вновь хихикнул следователь. – Так что это уже тебе не 58 через 10! Тут, бля, другим пахнет!
Орловский помотал головой и проговорил медленно, словно произнося заклинание от нечистой силы:
– У меня в фонде… Ни в ящике стола… ни в другом месте… не хранилось никакой троцкистской литературы.
– Ага! Значит, бля, мы тебе ее подбросили! Или ее хранили без твоего ведома, так что ли?
Кроме Юрия в фонде работали еще двое – пожилые женщины, абсолютно не интересовавшиеся политикой. Нет, это какая-то ерунда, чушь!
– Желаешь взглянуть? – следователь отодвинул ящик стола. – Чтоб не подумал, что мы, бля, блефуем!..
– Да, – кивнул Орловский. – Желаю.
Через мгновение в его руках был большой конверт из скверной оберточной бумаги. Внутри находилось что-то четырехугольное, плоское… Протокол не лгал. Небольшие, аккуратно отпечатанные брошюрки: Троцкий Л.Д. «Уроки Октября». Семь штук, как и указано в документе…
Брошюры были старые, изданные еще в 24-м. Да, такого хватит за глаза для любого приговора… Юрий бегло осмотрел конверт – самый обычный, без надписей, с небольшим браком – зубчиком на верхнем краю. Конверт внезапно показался знакомым, но мало ли ему приходилось встречать подобной канцелярской мелочи?
– И чего получается? – продолжал следователь. – Если будешь молчать, то, выходит, конвертик твой. В общем, колись, Орловский, в последний раз тебе говорю! Кто тебе передал его? Для кого? Ну?
Мысли мелькали, цепляясь одна за другую. Подбросили при обыске? Но зачем? Чтоб засадить его, дворянина, из «бывших», можно было поступить куда проще. Значит?
– Гражданин следователь… – Юрий постарался, чтобы голос звучал как можно увереннее и тверже. – Прошу дать мне время – до завтра. Завтра утром я все расскажу…
– Завтра, завтра, – скривился энкаведист. – Ты чего думаешь, ночью к тебе ангел небесный явится и спасет? Хрен тебе, не явится!
Следователь спрятал улику обратно в ящик стола и быстро перелистал бумаги:
– Работы еще, бля… А я с тобой вожусь, проблядью троцкистской… Ладно, хрен с тобой, Орловский, поверю. Но завтра – учти! – вилять не дам! Будут тебе цветочки, а опосля – и ягодки. Понял?
– Да, – кивнул Юрий, думая уже совсем о другом. – Понял…
Этой ночью в камере было неожиданно шумно. Привели нескольких новичков, которые, еще не остыв и не придя в себя, громко возмущались, требуя освобождения и желая немедленно, сию же секунду, писать письма товарищу Ежову и товарищу Сталину. Впрочем, шум не мешал. Наконец-то можно было подумать спокойно, не торопясь…
…«Они» не знали главное – кем был действительно хранитель фонда № 15 Юрий Петрович Орловский. Не знали о книге, о тех, кто помогал собирать материал, о неизвестной машинистке, перепечатывавшей текст… Юрия арестовали «просто так», вместе с десятками и сотнями других «врагов». Значит следовало признаться, получить неизбежный «червонец» или «четвертак»…
Это было просто. Достаточно подписать любую глупость, и адский конвейер для Юрия закончится в тот же день. Но это значит оговорить двоих ребят, которых он сам же защищал несколько дней назад! Сергея и Василия не спасти, но может, его показания станут решающей каплей, когда суд будет выбирать между «червонцем» и «четвертаком». И был еще профессор Орешин…
Орловский понимал, что у следователя уже есть готовая схема троцкистской организации в Музее. Орешину отводится роль руководителя, Юрий – хранитель «почтового ящика», а молодые ребята – исполнители «вредительских» поручений. Схема очевидно подсказана тем же Аверхом. Ни следователя, ни парторга не смущало, что никто из арестованных и подозреваемых никогда не был троцкистом и не состоял в ВКП(б). Достаточно к слову «троцкист» добавить определение «тайный».
А главное – конверт. Семь брошюрок с ненавистной фамилией на обложке. Самое жуткое, что Орловский ничего не мог возразить. Это его фонд, его кабинет и его стол…
Он еще раз вспомнил брошюрки, отпечатанные на скверной тусклой бумаге, чуть пожелтевшие от времени, но чистые, вероятно, нечитанные. Затем конверт – грубо склеенный, с заметным рубчиком в верхней части. Не отвертеться! И одновременно, это был единственный шанс что-то изменить. Ни профессор Орешин, ни Иноземцев с Кацманом, ни две его помощницы из фонда не имели к конверту никакого отношения. Значит… Значит, следовало найти того, кто очень хотел видеть Юрия в составе «антисоветской троцкистской группы»!
Орловский прикрыл глаза и начал вспоминать – неторопливо, обдумывая каждую подробность. Итак, Музей…
…Он попал туда в сентябре 1935-го. В мае, как раз перед летним отпуском, в Институте Народов Востока заговорили о реорганизации. Ни сам Юрий, ни руководитель сектора истории и культуры дхарского народа Родион Геннадьевич Соломатин не придали этому никакого значения. Но в начале июня внезапно вышел приказ. Секторы объединились – и вскоре выяснилось, что для сотрудников дхарского сектора места не предусмотрены. А еще через неделю Родион Геннадьевич исчез. Вскоре были арестованы и остальные сотрудники. Позже Юрий узнал, что одновременно были распущены Дхарское культурное общество и все пять дхарских школ.
Юрий ждал ареста. Тогда он уже работал над книгой и поэтому поспешил отдать все материалы Терапевту. Клава – его жена, с которой он расписался еще в 32-м, не выдержала безденежья и страха. Они развелись, Юрий оставил ей комнату на Ордынке, а сам поселился у «тетки» – двоюродной бабушки – в ее маленьком флигельке…
Тогда все обошлось. К сентябрю Юрий немного успокоился и вновь начал работу над книгой. Жизнь стала налаживаться. Каким-то чудом он сумел прописаться в «теткином» флигеле, с деньгами помог Терапевт, а в сентябре он сумел вновь устроиться на работу. Уже позже он узнал, что в этом ему поспособствовал Флавий, – негласно, через верных знакомых. К этому времени Орловского уже знали, его статьи были достаточно известны, поэтому дирекция без особых возражений доверила ему один из фондов.
В Музее было спокойно и тихо. Можно было даже игнорировать собрания, не интересоваться «общественной жизнью» и заниматься делом. Но вскоре все изменилось. В Музее появился новый парторг – Соломон Исаевич Аверх. Никто не знал его раньше, но Аверх гордо именовал себя профессором и даже ссылался на какие-то свои исследования, напечатанные еще в 20-е. Однажды Орловский ради интереса перелистал старые журналы: Аверх печатал статьи о «мировом революционном процессе» и «беспощадной борьбе» с разного рода «уклонами». Впрочем, научные изыскания были для «красного профессора» уже в прошлом. Сейчас его интересовало другое.
Через неделю после избрания Аверх созвал общее собрание. Парторг обвинил руководство Музея в «мягкотелости», «потакании врагу» и, естественно, в «тайном троцкизме». На следующий день директор Музея был арестован, вскоре взяли – одного за другим – его заместителей, а затем коса пошла по рядовым сотрудникам. Юрия не тронули, но месяца через два его вызвал начальник 1-го отдела Духошин. Этот маленький, лысый и очкастый тип появился в Музее одновременно с Аверхом. Поговаривали, что они знакомы еще с гражданской. Во всяком случае, скоро уже никто не сомневался, что именно Духошин собирает столь необходимые Аверху для его «обличений» данные.
Начальник 1-го отдела предложил Юрию подписать бумагу о сотрудничестве и регулярно информировать о поступках и высказываниях коллег. Отказ удивил, но уговаривать Духошин не стал, отпустив Орловского с миром. А вскоре произошел эпизод с новой экспозицией. Аверх со вкусом разобрал по косточкам все мелкобуржуазно-дворянско-троцкистские уклоны, в которые впал «гражданин Орловский».
Через несколько месяцев Духошин вызвал Юрия и вновь предложил сотрудничать. Это случилось накануне очередного «разоблачительного» собрания. Орловский опять не согласился; начальник 1-го отдела сочувственно покачал головой, но ничего не сказал.
Сережа Кацман и Вася Иноземцев, недавние выпускники университета, работали в отделе, которым руководил сам Аверх. Что-то там произошло, поговаривали, что они возмутились какой-то очередной глупостью, которую изрек Соломон Исаевич. За два дня до собрания Аверх столкнулся с Юрием в коридоре, поинтересовался его делами, чего не случалось еще ни разу, и внезапно предложил выступить против «некоторых научно некомпетентных сотрудников», которые, по его мнению, ведут в Музее вредительскую работу. Орловский тогда ничего не понял и предпочел побыстрее закончить неприятный разговор.
Все стало ясно на самом собрании. Аверх выступил с докладом, обрушившись на «банду вредителей-троцкистов», которые «свили гнездо» в стенах Музея. Когда он назвал фамилии, в зале повисло тяжелое безнадежное молчание. Кацман и Иноземцев сидели белые; вокруг них уже начал образовываться вакуум – стулья пустели, словно ребята внезапно заразились чумой. И тогда Юрий не выдержал…
…Его речь, конечно, ничего не изменила. Аверх вновь оседлал трибуну, тут же возведя в «троцкисты» самого Орловского. Затем, как и полагалось, на голосование был поставлен вопрос о возможности пребывания «банды вредителей» в числе сотрудников Музея. Руки взметнулись единогласно – впрочем, за одним исключением. Профессор Орешин, все собрание, казалось, дремавший, голосовал против…
Дальнейшее было очевидно. Аверх или Духошин позвонили в Большой Дом, последовал обыск, затем во дворе появились парни в одинаковых костюмах. Итак?
Итак! «Qui prodest» – римское право давно нашло верную формулу. Единственным человеком, которому было выгодно разоблачение «троцкиста» Орловского, был товарищ Аверх…
Юрий еще раз вспомнил содержимое конверта. Будь он действительно троцкистским нелегалом, то хранил бы не старые брошюры, а кое-что поновее – хотя бы экземпляры «Бюллетеня оппозиции», издававшиеся изгнанником в Париже или его нашумевшую книгу о сталинской школе фальсификации. Но те, кто спешил «подставить» Орловского, очевидно, сами не имели подобной литературы. Зато у них было кое-что из старого троцкистского хлама.
И тут Юрий вспомнил случайный разговор, слышанный еще год назад. Один из его коллег с горькой усмешкой заметил, что Аверх старается, дабы замолить собственные грехи. В 20-е годы будущий «красный профессор» сам был активным троцкистом. Если это так, то понятно, откуда взялись нечитанные экземпляры «Уроков Октября»! Однако это не доказательство, Юрия просто обвинят в клевете. Брошюрки перевешивали любые умозаключения. Так сказать, «corpus delicti». Брошюрки… Семь книжечек в сером, неважно склеенном, к тому же бракованном конверте. Да, конечно!..
…Конвертов в мире много, но этот имел характерный рубчик – и этот рубчик не выходил из головы. Юрий уже видел конверт с таким точно браком, причем совсем недавно. Оставалось вспомнить – где.
Дома… Нет, в его флигеле таких больших конвертов вообще не было. К Терапевту он не заходил больше трех месяцев. В гостях? Нет, он давно не бывал в гостях…
Оставалась работа – его Музей. Юрий начал тщательно вспоминать. Фонд… У него лежал запас больших конвертов, но они были другие – из белой бумаги, без всякого брака. Соседний фонд… Канцелярия… Не то!..
Перед глазами вставали одинаковые столы, груды папок, высокие шкафы у стен… Нет, не получалось. Конвертов с рубчиком не было ни у его коллег, ни в дирекции, ни в канцелярии.
Орловский закусил губу, стараясь сообразить, в чем ошибка. Может, стоило не вспоминать чужие столы, а представить себе сам конверт. Вернее, конверты – он вдруг понял, что видел не один такой, а целую груду. Они лежали в беспорядке, и Юрий еще подумал, что в подобном заведении такой брак, наверное, недопустим…
«В подобном заведении»… Он вспомнил!
Орловский по-прежнему лежал, закрыв глаза и не двигаясь. На душе было легко, словно все беды остались позади. Теперь ему есть что сказать следователю. Завтра же он расскажет правду…
И тут Юрий оборвал себя. Правду? Ну уж нет! Не он поднял первым меч! И теперь пусть те, кто решил поплясать на его костях, получат сполна. Вспомнилось лицо следователя – типичного недоумка с трехклассным образованием. Ему нужна группа врагов народа? Он ее получит!..
Мелькнула запоздалая мысль о том, что так поступать все же нельзя. Ведь он все-таки интеллигент, дворянин, есть какой-то предел… Но Юрий тут же представил себе наглую, щекастую физиономию Аверха и зло усмехнулся. Нет, хватит бесполезной болтовни! Иного оружия не будет, а его бой не закончен. Песчинка попала в жернова – что ж, и от нее останется царапина…
Юрий заснул крепко, без сновидений, и надзирателю пришлось тряхнуть его за плечо, когда пришло время идти на допрос.
– Че так долго?
От следователя несло дешевым одеколоном и чем-то, напоминающим карболку.
– Заспался, что ли? – энкаведист открыл папку, перелистал бумаги и выжидательно поглядел на Юрия. Пора начинать.
– Я… Да… Заснул лишь под утро…
– Думал? – усмешка была снисходительной, ленивой.
– Да… Я думал… Понимаете, гражданин следователь… Это трудно…
– Вот еще, трудно! – возмутился тот. – Как, бля, против власти рабочих и крестьян шкодить – так не трудно, да? Ладно, колись, Орловский, колись…
– Гражданин следователь, – Юрий вздохнул, стараясь не глядеть врагу в лицо: глаза могли выдать. – Мне… Мне страшно, понимаете? Они… они сказали, что достанут меня везде, даже тут. У них всюду свои люди…
Читать бесплатно другие книги:
