Джонни и мертвецы Пратчетт Терри

От автора

Я взял на себя смелость чуть-чуть подправить историю. «Батальоны земляков» действительно существовали и действительно были до жути невинным изобретением, которое позволяло с помощью одного-единственного артиллерийского снаряда стереть с лица земли, с ее отдельно взятого участка, целое поколение молодых людей. Однако эта практика изжила себя к лету 1916 года, после первой битвы на Сомме, – в первый день этого сражения погибли девятнадцать тысяч британских солдат.

Имя «Томас Аткинс» действительно использовалось при ведении армейской документации, как теперь порой пишут «И. Т. Дэшкинс», а «Томми Аткинс» стало нарицательным обозначением английского солдата.

Конечно, в войне участвовали – пусть и немного – настоящие Томми Аткинсы. Эта книга посвящается им – где бы они ни были.

1

Джонни не суждено было понять, почему именно он начал видеть мертвецов.

Возможно, Джонни попросту чересчур ленив, чтобы их не видеть, предположил Олдермен.

Сознание большинства людей, говорил он, не позволяет им видеть то, что могло бы их огорчить. Уж он-то знает, сказал Олдермен: всю свою жизнь (1822–1906) он только и делал, что ничего такого не видел.

Холодец Джонсон, официально считавшийся лучшим другом Джонни, сказал: все потому, что Джонни психанутый.

Однако Ноу Йоу (он почитывал медицинские книжки) возразил: наверное, Джонни просто не в состоянии сфокусировать сознание, как это делают нормальные люди. Нормальные люди просто-напросто обращают очень мало внимания на то, что творится вокруг, ради возможности сосредоточиться на более важных вещах, ну, например, проснуться, подняться с постели, сходить в туалет и продолжать жить в ладу с собой. А вот Джонни открывал утром глаза – и получал по лицу всем мирозданием.

Холодец сказал, что, с его точки зрения, это и называется «психанутый».

Как ни крути, выходило одно: Джонни видел то, чего не видели другие.

Например, покойников, разгуливающих по кладбищу.

Олдермен – по крайней мере, старый Олдермен – смотрел на большинство других мертвецов, даже на мистера Порокки, обладателя большущего надгробия из черного мрамора, с двумя ангелами и снимком, ни капельки не похожего на мертвеца мистера Порокки (1897–1958), чуть свысока. Олдермен утверждал, будто мистер Порокки был крупным мафиозо, «капо ди монте». Сам мистер Порокки объяснил Джонни, что, напротив, всю жизнь посвятил оптовой торговле галантерейными товарами и вдобавок был фокусником-любителем и другом детей, а значит, никак не мог принадлежать к мафии.

Но все это было потом. После того, как Джонни познакомился с мертвецами поближе. После того, как всплыл призрак «Форда Капри».

Джонни открыл для себя кладбище, когда переехал к деду, на Третьем Этапе Трудных Времен, после фазы скандалов (очень неприятной) и периода Разумного Отношения К Ситуации (еще более неприятного; уж лучше скандалы). Отец устраивался на новую работу где-то на другом конце страны, а Джонни не покидало смутное ощущение, что теперь, когда предки оставили попытки вести себя разумно, возможно, все еще уладится. Но в общем он старался об этом не думать.

Возвращениям из школы на автобусе Джонни предпочитал тропинку вдоль канала – и вскоре обнаружил, что, если перелезть через поваленный кусок ограды и пройти позади крематория, путь становится вдвое короче.

Могилы подступали к самому каналу.

Это было старое кладбище – из тех, где живут лисы и совы. Воскресные газеты порой пышно именуют такие погосты наследием Викторианской эпохи, хотя данное конкретное кладбище пресса своим вниманием не удостаивала: наследие за тридевять земель от Лондона – не наследие.

Холодец утверждал, что на кладбище жутко, и зачастую ходил домой в обход, дальней дорогой, а вот на взгляд слегка разочарованного Джонни там могло бы быть и пожутче. Стоило выбросить из головы, что это за место, и забыть про скелеты, ухмыляющиеся в темноте под землей, как на кладбище становилось вполне уютно. Здесь пели птицы, а шум уличного движения доносился словно из далекого далека. Здесь царили мир и покой.

Впрочем, кое-что он все-таки проверил. Часть старых могил венчали массивные каменные коробки. В самых глухих, запущенных уголках они местами потрескались и даже развалились. В них-то и заглянул Джонни – на всякий случай.

Ничего не обнаружив, он даже расстроился.

Еще на кладбище были склепы. Большие. С дверями, как в настоящих домах. Они отдаленно напоминали сараи, украшенные фигурами ангелов. Ангелы, против ожиданий, в общем и целом были исполнены довольно живо, особенно один у входа – он словно бы вдруг спохватился, что, прежде чем покидать Небеса, следовало сходить в туалет.

Джонни и Холодец шли по кладбищу, взрывая ногами холмики опавших листьев.

– На той неделе будет Хэллоуин, – сказал Холодец. – Я устраиваю вечеринку. Вход только для страшил и чудовищ. Маску можешь не надевать.

– Спасибо, – сказал Джонни.

– Ты заметил, что в магазинах стало намного больше всяких хэллоуиновских штуковин? – спросил Холодец.

– Это из-за Ночи Костров, – сказал Джонни. – Слишком много народу повзрывалось на фейерверках, вот и придумали Хэллоуин, чтобы просто надевать маски и наряжаться.

– Миссис Ментор говорит, это все попахивает черной магией, – заявил Холодец.

Миссис Ментор жила по соседству с Джонсонами и славилась странным отношением к таким явлениям жизни, как, например, прослушивание записей Мадонны на полной громкости в три часа ночи.

– Может, и так, – не стал спорить Джонни.

– Она говорит, в Хэллоуин ведьмы переходят все границы, – продолжал Холодец.

– Что? – Джонни наморщил лоб. – Зачем? Хотят попутешествовать, поглядеть на эти самые… как их… Канарейские острова?

– Наверное, – пожал плечами Холодец.

– Н-ну… в общем, неглупо. Они же старые, им, наверное, в мертвый сезон делают скидку, – сказал Джонни. – Моя тетка может куда хочешь доехать на автобусе почти задаром, а она никакая не ведьма.

– Тогда непонятно, чего миссис Ментор волнуется, – пожал плечами Холодец. – Ведь если все ведьмы укатят в отпуск, здесь станет куда спокойнее…

Они миновали чрезвычайно декоративный склеп – он мог похвастать даже оконцами из кусочков цветного стекла. Трудно было представить, кому может взбрести в голову заглядывать внутрь, но еще труднее было вообразить, кому может припасть охота выглянуть наружу.

– Не хотел бы я оказаться с ними в одном самолете, – задумчиво протянул Холодец. – Представляешь, ждешь ты отпуска, ждешь, вот наконец тебе его дают – осенью, ты садишься в самолет, а там все эти ведьмы летят за бугор!

– И поют «Мы едем, едем, едем»? – спросил Джонни. – Или «Вива-эх-спа-аниель»?

– Зато обслуживание в гостинице уж точно будет высший класс, – добавил он, подумав.

– Ага.

– Смехота, – сказал Джонни.

– Что?

– Я читал, – объяснил Джонни, – что в Мексике или где-то еще есть обычай каждый год на Хэллоуин всем отправляться на кладбище и устраивать там большую фиесту. Понимаешь, они вроде как не въезжают, почему человек должен оставаться в стороне от событий, если он умер.

– Елы! Пикник? Натурально на кладбище?

– Да.

– А жмурики небось шпроты таскают? Представляешь – из земли лезут зеле-еные светя-я-ящиеся ру-уки… – замогильным голосом провыл Холодец.

– Вряд ли. И вообще… в Мексике не едят шпроты. Там едят тор… ну эту…

– Тортиллу.

– Вот-вот.

– Спорим, – сказал Холодец, озираясь, – спорим… спорим, тебе слабо постучать в одну из этих дверей. Спорим, за ними затаились покойники.

– А чего им таиться?

Холодец подумал.

– А они всегда таятся. Не знаю почему. Я смотрел. И еще они умеют проходить сквозь стены.

– А зачем? – спросил Джонни.

– Чего – зачем?

– Зачем им проходить сквозь стены? Живые-то этого не умеют. Так на кой это покойникам?

Мама у Холодца была очень сговорчивой в отношении видео. Если верить Холодцу, ему позволяли в одиночку смотреть такие фильмы, которые даже столетним старичкам приходится смотреть вместе с родителями.

– Не знаю, – сознался он. – Они всегда почему-то жутко злые.

– Из-за того, что померли, да?

– Наверное, – сказал Холодец. – Что за жизнь у покойников!

Вечером Джонни задумался над этим (к тому времени он уже познакомился с Олдерменом). Знакомых покойников у него было не много: мистер Пейдж, который, кажется, умер в больнице, и прабабушка, которая просто умерла. Их нельзя было назвать особенно злыми. Прабабушка не очень хорошо ориентировалась в окружающей обстановке, но никогда не злилась. Джонни навещал ее в «Солнечном уголке» – она там помногу смотрела телевизор, коротая время в ожидании обеда, полдника или ужина. А мистер Пейдж, тихий старичок, единственный из взрослых с улицы Джонни, днем бывал дома.

Вряд ли они стали бы восставать из мертвых только для того, чтобы станцевать с Майклом Джексоном. А единственное, ради чего прабабушка Джонни стала бы проходить сквозь стены, – это телевизор, который можно смотреть без необходимости предварительно с боем увести пульт у пятнадцати других старушек.

Джонни казалось, что многие люди все понимают шиворот-навыворот, о чем он и сообщил Холодцу. Холодец не согласился:

– Наверное, покойники думают по-другому.

Они шли по Западной авеню. Кладбище было спланировано как город с улицами. Названия не блистали оригинальностью – Северный проезд и Южная аллея, к примеру, упирались в Западную авеню. В месте слияния на засыпанном гравием пятачке стояли скамейки – это было что-то вроде центральной площади. Но большие безмолвные викторианские склепы создавали атмосферу предпраздничного «короткого» дня, затянувшегося навеки.

– Отец говорит, все это застроят, – сказал Холодец. – Он говорит, городской совет продал кладбище какой-то крупной компании, потому что его жутко дорого содержать. За гроши продал. За пять пенсов.

– Целое кладбище? – не поверил Джонни.

– Так он сказал. – Казалось, Холодцу и самому не больно-то верится. – И вроде вышел скандал, реально.

– И тополевую рощу?

– Все-все, – сказал Холодец. – Под офисы, что ли.

Джонни оглядел кладбище. Это был единственный на много миль участок открытой местности.

– Я бы дал фунт, не меньше, – сказал он.

– Да, только ты ничего не смог бы тут построить, – сказал Холодец. – Вот в чем штука!

– А я бы и не стал ничего строить. Я бы заплатил им фунт, просто чтобы все осталось как есть.

– Да, – рассудительно промолвил Холодец, – но людям нужно где-то работать. Нам Нужны Рабочие Места.

– Здешние жильцы не порадовались бы, – сказал Джонни. – Если б узнали.

– Их, наверное, куда-нибудь перевезут, – сказал Холодец. – А то потом газон будет не вскопать.

Джонни поглядел на ближайший склеп (один из тех, что походили на мраморные сараи) и прочел бронзовые буквы на двери:

ОЛДЕРМЕН ТОМАС БОУЛЕР

1822–1906

Pro Bono Publico

На камне был (наверное) вырезан портрет самого Олдермена. Почтенный муж глубокомысленно смотрел куда-то вдаль, словно тоже ломал голову над тем, что же значит «Pro Bono Publico».

– Вот кто наверняка зол как черт, – сказал Джонни.

Он на мгновение замешкался, а потом поднялся по двум разбитым ступенькам к металлической двери и постучал. Зачем – навеки останется для него тайной.

– Эй, ты чего? – зашипел Холодец. – Вдруг он там таится-таится да как выскочит! И вообще, – он понизил голос, – приличные люди не якшаются с покойниками. По ящику говорили, от таких разговорчиков до сатанизма – один шаг.

– Мура, – отмахнулся Джонни.

Он постучал еще раз.

И дверь открылась.

Олдермен Томас Боулер, моргая от яркого солнечного света, сердито воззрился на посетителя.

– Ну? – спросил он.

Джонни развернулся и кинулся наутек.

Холодец догнал его на середине Северного проезда. Вообще-то Холодец, мягко говоря, со спортом не дружил, поэтому скорость, с какой он припустил вдогонку за Джонни, удивила бы многих его знакомых.

– Ты чего? Что за дела? – пропыхтел он.

– А ты не видел? – пропыхтел в ответ Джонни.

– Ничего я не видел!

– Дверь открылась!

– Ни фига!

– Нет, открылась!

Холодец притормозил.

– Нет, не открывалась, – пробурчал он. – Эти двери вообще не открываются, я сам смотрел. На них на всех амбарные замки.

– Чтобы туда не лазили или чтоб оттуда не вылезали? – полюбопытствовал Джонни.

На лице Холодца промелькнула паника (лицо было не маленькое, так что на самом деле она не столько промелькнула, сколько пробежала по Холодцовой физиономии, и даже это удалось ей не сразу). Потом он опять сорвался с места.

– Ты это нарочно! – выкрикивал он на бегу. – Не буду якшаться с нечистой силой! Домой пойду!

Он свернул за угол, на Восточную улицу, и рванул к главным воротам.

Джонни сбавил скорость.

Он подумал: амбарные замки.

Что правда, то правда. Он и сам заметил, давно уже. На всех склепах висели замки – от вандалов.

И все же… все же…

Закрывая глаза, он видел Олдермена Томаса Боулера. Не коварного мертвеца из Холодцовых фильмов, а рослого, дородного мужчину в треуголке, в отороченных мехом одеждах и с золотой цепочкой от карманных часов.

Он перешел с бега на шаг и медленно двинулся обратно.

На дверях склепа Олдермена висел ржавый замок.

Зря я подначил Холодца, решил Джонни. Теперь вот в голову лезут всякие дурацкие мысли.

И все-таки он снова постучал.

– Да? – отозвался Олдермен Томас Боулер, отворив дверь.

– Э-э… а… извините…

– Что тебе?

– Вы мертвый?

Олдермен показал глазами на бронзовые буквы над дверью.

– Видишь, что написано? – спросил он.

– Ну…

– Там написано: тысяча девятьсот шестой. Насколько я понимаю, похороны устроили очень приличные. Хотя меня там не было. – Олдермен ненадолго призадумался. – Вернее, я был, но любоваться происходящим не мог. Викарий, по-моему, произнес весьма прочувствованную речь. Так что ты хотел?

– Я… – Джонни беспомощно огляделся. – Я хотел спросить… Что значит «Pro Bono Publico»?

– На благо общества, – ответил Олдермен.

– А-а. Э… спасибо. – Джонни попятился. – Большое спасибо.

– Это все?

– Э-э… да.

Олдермен печально кивнул.

– Я так и думал, что это какая-нибудь чепуха, – сказал он. – С тысяча девятьсот двадцать третьего года меня никто не навещал. А потом они перепутали имя. Это даже не были родственники. Да что там, это были американцы! О-хо-хо… Засим – прощай.

Джонни мешкал. Он подумал: теперь я не могу просто повернуться и уйти.

Если я уйду, я никогда не узнаю, что будет дальше. Я уйду и уже не узнаю, почему так вышло и чем закончится. Я уйду, вырасту, повзрослею, пойду работать, женюсь, заведу детей, стану дедушкой, выйду на пенсию и целыми днями буду играть в кегли, потом перееду в «Солнечный уголок» с утра до вечера смотреть телевизор и до самой смерти так и не узнаю…

Он внезапно подумал: а вдруг нет? Вдруг все это уже дело прошлое, просто в самый последний миг, когда я был на волосок от смерти, явился ангел и спросил: хочешь, исполню любое желание? А я говорю, да – вот бы узнать, как все повернулось бы, если б я тогда не удрал. И ангел ответил: ладно, так и быть, возвращайся. И вот я опять здесь. Ну, Джонни, не подкачай.

Мир замер в ожидании.

Джонни шагнул вперед.

– Вы мертвый, верно? – спросил он.

– О да. Вне всяких сомнений.

– Вы не похожи на покойника. То есть я хочу сказать, я думал… ну… гробы и все такое…

– Не без того, – легко согласился Олдермен. – Но и не только.

– Вы призрак? – У Джонни словно гора с плеч свалилась. С призраком он мог поладить.

– Надеюсь, до этого я не опущусь, – фыркнул Олдермен.

– Видел бы вас Холодец – это мой друг, – он бы просто обалдел, – сказал Джонни. Ему вдруг пришла в голову неожиданная мысль, и он спросил: – Вы случайно не танцуете?

– Когда-то я недурно вальсировал, – признался Олдермен.

– Нет, я не про то… я про… вот так вы умеете? – И Джонни в меру своих возможностей изобразил танцующего Майкла Джексона. – Чтоб всей ступней, – смущенно пробормотал он.

– Прелестно! – восхитился Олдермен Томас Боулер.

– И чтоб на одной руке блестящая перчатка, и…

– Это важно?

– Да, и еще нужно вскрикивать: «Уау!»

– Да уж, этак-то выкаблучивая! – согласился Олдермен.

– Нет, я хотел сказать «У-у-у-а-а-а-а-ау-у-у!», и…

Джонни умолк, сообразив, что увлекся.

– Но послушайте… – Он остановился в конце пропаханной им в гравии борозды. – Как же так, вы мертвый, а ходите и разговариваете…

– Вероятно, причина в том, что все относительно, – сказал Олдермен. Он неуклюже пересек тропинку «лунным шагом». – Так правильно? Ау!

Джонни не стал придираться.

– В общем, да. А что значит – относительно?

– Эйнштейн это хорошо объясняет, – ответил Олдермен.

– Что?! Альберт Эйнштейн? – изумился Джонни.

– Кто?

– Был такой известный ученый. Он… изобрел скорость света и еще много чего.

– Да? Я-то имел в виду Соломона Эйнштейна с Кейбл-стрит. Знаменитый когда-то был таксидермист. Это значит чучельник. Кажется, изобрел какую-то машину для изготовления стеклянных глаз. В тридцать втором году угодил под авто. Соломон Эйнштейн – это голова!

– Я не знал. – Джонни огляделся.

Темнело.

– Пожалуй, мне пора. – Он осторожно попятился от склепа.

– Кажется, я понял, в чем секрет. – Олдермен вновь пересек дорожку «лунным шагом».

– Я… э-э… увидимся, – пролепетал Джонни. – Может быть. – И быстро (насколько позволяла вежливость) пошел прочь.

– Забегай в любое время! – крикнул Олдермен ему вслед. – Я всегда на месте… Всегда на месте, – задумчиво повторил он. – В чем, в чем, а в этом с усопшими никто не сравнится. Гм. Как это он сказал? Йо-о-о-у-у-у?

2

После чая Джонни заговорил о кладбище.

– Креста на этой мэрии нет, что творят, – сказал дед.

– Но содержание кладбища обходится очень дорого, – возразила мама. – На могилы давно никто не ходит. Разве что старая миссис Тахион, так ведь она не в себе.

– Ходят, не ходят, не о том речь. Кладбище – это история.

– Олдермен Томас Боулер, – подсказал Джонни.

– Никогда о нем не слышал. Я имел в виду, – продолжал дед, – Уильяма Банни-Листа. Ему в свое время чуть не поставили памятник. И поставили бы, вся округа скинулась, да какой-то пройдоха смылся с нашими денежками. Лично я внес шесть пенсов.

– Он что, знаменитость?

– Почти. Слыхал про Карла Маркса?

– Который изобрел коммунизм?

– Правильно. Ну а Уильям Банни-Лист не изобрел. Но он обязательно стал бы Карлом Марксом, если б Маркс его не обскакал. Знаешь что… завтра я тебе кой-что покажу.

Наступило завтра.

С темно-серого неба сыпал мелкий дождик.

Джонни с дедом стояли перед большим надгробием.

УИЛЬЯМ БАННИ-ЛИСТ

1897–1949

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕ

– Великий человек. – Дед почтительно снял кепку.

– А что такое «СОЕ»? – спросил Джонни.

– Тут должно было стоять «соединяйтесь», – пояснил дед, – да денег не хватило. То-то было шуму! Банни-Лист ведь был герой рабочего класса. Он бы и на гражданской войне в Испании отличился, да перепутал пароходы и попал в Гулль.

Джонни огляделся.

– Гм, – сказал он. – А какой он был?

– Говорю же, герой рабочего класса.

– Да нет, внешне? Такой крупный, с черной бородищей и в очках в золотой оправе?

– Точно. На фотографии видел, а?

– Нет, – замялся Джонни. – Не совсем.

Дед надел кепку.

– Пойду пройдусь по магазинам. Хочешь со мной?

– Нет, спасибо. Я… э-э… собирался к Холодцу.

– Тогда пока.

И дед убрел в сторону главных ворот.

Джонни набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Здрасьте.

– Форменный скандал – не дописать «диняйтесь»! – заявил Уильям Банни-Лист.

До сих пор он стоял, привалясь спиной к надгробию. Теперь он выпрямился и спросил:

– Как твое имя, товарищ?

– Джон Максвелл, – ответил Джонни.

– Я сразу понял, что ты меня видишь, – сказал Уильям Банни-Лист. – Пока старик говорил, ты смотрел прямо на меня.

– Я тоже сразу понял, что вы – это вы, – сказал Джонни. – Вы не слишком… ну… плотный.

Он хотел объяснить: «плотный» не в смысле «толстый», а… как будто не весь здесь. Полупрозрачный.

Но только хмыкнул и сказал: