Фатальное колесо Сиголаев Виктор
Один раз, сбежав из бродячего шапито, во двор ненароком забрел… верблюд! Весь двор высыпал на улицу стричь с невиданной зверины очень нужную при простудах верблюжью шерсть. Из нее потом надо связать носки или шарфик, чтобы лечиться впоследствии в свое удовольствие.
Верблюд покинул наш двор похожим на большую лишайную собаку. Больше его в цирке не видели, по крайней мере в том сезоне…
За углом со стороны гаражей пронзительно свистнуло. Потом раздался звонкий хлопок, и почти сразу послышалось характерное зловещее потрескивание.
«Ну вот не придурок ли?» – с досадой подумал я и направился в сторону шума.
Трюха уже летел мне навстречу, ошалело вращая глазами. Копоти на его рыльце значительно прибавилось.
– Ходу! Горит!
Он пулей наискосок пересек двор и замелькал пятками среди деревьев парка, ведущего на территорию вражеского двора.
– Стой, скотина! Где горит? Урод…
Я побежал к гаражам.
Собственно, в этом «шанхае» гаражей было немного – пять или шесть. Все остальное пространство занимали кривые ряды живописных сараек, размером чуть больше туалетной кабинки. Здесь жильцы хранили старые вещи, хлам и уголь для растопки. Некоторые закрывали в этих будках велосипеды, мопеды и даже мотоциклы. Разумеется, там можно было найти и бензин.
Видимо, Трюхина шутиха этот бензин и нашла, филигранно вписавшись в верхнюю щель щербатой двери одного из сараев.
Открытый огонь еще не вырвался на свободу, но его жадные языки с гудением выламывались из всех щелей убогой постройки, с удовольствием покусывая соседние шедевры бытовой архитектуры. Прямо на глазах тонкие сизые струйки дыма из-под общей шиферной крыши превращались в зловещие черные спирали, наполняя пространство вокруг удушливым туманом. Видимость резко ухудшалась.
Неожиданно события стали ускоряться, будто в сумасшедшем калейдоскопе. Сначала со стороны двора истошно закричали женские голоса. И почти сразу же появились бегущие жильцы с ведрами и кастрюлями. Кто-то разматывал явно короткий и бесполезный садовый шланг. Кто-то тащил настоящий, хотя наверняка просроченный, огнетушитель. А кто-то уже лупил арматуриной по горящей двери, пытаясь сбить замок.
Со звонким треском начал лопаться шифер на крыше. Где-то далеко гуднула пожарная сирена. Хаос и неразбериха оставляли неприятное ощущение тщетности любых человеческих усилий. Мне стало понятно, что сгорит весь ряд, в котором было около десяти сараек. Однако народ бился со стихией насмерть. Я бы сказал, с подъемом и воодушевлением. Дружно, весело и с азартом, напрочь забыв о скучном субботнем вечере.
Что характерно, никто не пытался спасти свой хлам. Только один мужичок с невзрачной перекошенной физиономией трясущимися руками все пытался отпереть амбарный замок своей клетушки, которая уже начинала заниматься огнем. Кто-то пытался его оттащить, но он с неожиданной яростью оттолкнул спасителя, распахнул дверь и исчез в дыму.
Народ охнул. К горящим сараям из-за жара было уже трудно подойти. В проеме, куда канул умалишенный, блеснул язык пламени. Какая-то женщина запричитала. Кто-то побежал вызывать «скорую».
И тут несгораемый субъект вернулся к людям. На четвереньках. С дымящейся одеждой на теле и тлеющим перекошенным чемоданом в руках, из которого что-то сыпалось и дымилось. Его окатили водой, и он зашипел, как раскаленная сковородка. Мужики на радостях чуть не надавали ему по шее, а он, обнимая спасенный чемодан, судорожно икал и затравленно озирался.
Взревывая сиреной, во двор въехала пожарная машина. Народ расступился, и остатки гаражей в три счета были превращены в черные мокрые дымящиеся руины с трупами какой-то мототехники среди тлеющего угля.
Для пацана нет чуда прекраснее на свете, чем работа пожарной команды на реальном пожаре. Но сегодня, раскрыв рот, глазели и дети, и взрослые.
Не глазел только я.
Потому что в это время обалдело рассматривал то, что вывалилось из чемодана невзрачного мужичонки. Того самого, кто в огне не горит, в воде не тонет. Предмет, который я поднял в благородном порыве вернуть утраченное добро владельцу, оказался слегка оплавленной черной магнитофонной мини-кассетой. Что-то похожее я видел в телефонных автоответчиках когда-то давно… в будущем.
Ни в этом времени, ни в этой стране этого предмета просто не должно было быть!
Вечер переставал быть томным.
Домой я вернулся вместе с отцом, причем выглядел я гораздо чище.
Наша сарайка не пострадала, поэтому папа был возбужден и… доволен. Однако это не мешало ему всю дорогу грозить чумазым кулаком в воздух, засоряя эфир обещаниями рано или поздно отыскать «этих козлов», «поотрывать ноги», «натянуть глаз» и так далее…
Народ постепенно рассасывался по квартирам.
Отчаянно вертя головой, я все пытался высмотреть несгораемого владельца непонятной кассеты. Но то ли оттого, что в воздухе продолжала висеть сизая гарь, то ли по причине стремительно наступающих вечерних сумерек новоявленного Терминатора мне найти не удавалось. Возможно, любопытный субъект покинул представление еще в первом акте – до начала тушения пожара красавцами-пожарными. Так сказать, по-английски. Предпочел остаться без всеобщего признания и пропустил шикарное шоу.
Другая странность: практически всех участников печального карнавала в той или иной степени я знал. Самое меньшее – видел пару раз в нашем дворе. А этого йога, ходящего по углям, не видел ни разу. Это при том, что вся массовка в полном составе принеслась на велосипедное барбекю исключительно со стороны нашего совместного проживания. Снизу вверх. В этом я был уверен, так как оказался у истоков событий в числе первых и, находясь чуть в стороне (я же маленький!), прекрасно отслеживал всю картину целиком.
С верхней стороны нашего «шанхая», откуда приехала пожарная машина, пешком не появлялось ни одного человека!
Что получается? Незнакомец был своим? Дворовым?
Я задумался. По два подъезда в трех двухэтажках, по две квартиры на этаже, двадцать четыре. В каждой квартире четко по три комнаты, но большинство живут по принципу «коммуналок» – несколько семей с общей кухней. С нами, кстати, тоже живет какая-то старушка с очень сложным именем. Я в детстве никогда не мог его запомнить.
Ираида Артемьевна – тут же подсказала мне услужливая память, помноженная на взрослое сознание.
Ну да, ну да…
Я стал вспоминать, кто и где живет.
Одновременно, будто на автомате, рассеянно наблюдал, как отец матери живописует в деталях хронологию пожара. Потом рассеянно ужинал со всей семьей, не реагируя на подлые Васькины пинки под столом. Лениво глазел в телик, продолжая в уме считать, вспоминать, расселять и переставлять людей. И уже в кровати, перед уходом ко сну, стал подводить итоги.
Значит, так.
В сумеречной зоне моей памяти осталось две квартиры и три комнаты в двух домах – напротив нашего и справа. Я не мог вспомнить или просто не знал, кто там живет. Лежбище подражателя птицы феникс могло быть только там.
Ну вот почему мне так надо отыскать этого огнеборца?
Я не мог ответить на этот вопрос. Хотя…
Нет, не мог. Возможно, потому, что уже… заснул.
Глава 6
Странно все это
Проснулся я другим человеком.
Шпиономания и подозрительность испарились напрочь. Детское восприятие не приемлет тревожности, и я полностью растворился в этой безмятежной ипостаси радости и предвкушения счастья. Взрослой моей составляющей велено было просто заткнуться.
Воскресное утро выдалось солнечным, по-летнему жарким и звонким, несмотря на конец сентября. Это означало одно – семья идет на ПЛЯЖ. Как и большинство обитателей нашего дворика.
О, эти пляжные воскресные дни!
Много позже, став значительно старше, я много раз с грустью наблюдал за копошившейся детворой во многих городах нашей страны. И понимал, насколько повезло мне в жизни. Ведь мое детство прошло на берегу моря, в волшебной стране солнца, южных фруктов и самого ароматного на земле воздуха, пропитанного запахами соли, кипариса и неведомых цветов!
Ну, здравствуй, море. Я вернулся…
Мы ходим на Мартышку. Так наши обормоты окрестили Мартынову бухту. Здесь микроскопический дикий пляж почти в центре города с прозрачной водой и относительно чистым песком. Дикий – потому что это как бы территория бетонного завода, который построили сразу после войны на одном из центральных холмов полностью разрушенного города. Для его восстановления. Город уже отстроили, а бетонный завод с Мартышкой так и остается нетронутым. Почти не работает – далеко и невыгодно возить бетон на окраины, где кипят новостройки. И не ликвидируется. Наверное, руки у советского начальства просто не доходят.
Вот такой оазис, не знакомый гостям города и с комфортом освоенный местным населением.
Вообще по меркам семилетнего организма до Мартышки идти чудовищно долго – через Хитрый рынок, Кладбище коммунаров, Загородную балку с цирком шапито. Потом долго нужно шагать по Катерной улице справа от Карантинной бухты, где база торпедных катеров, место службы отца Трюхи-поджигателя, и суровый пляж Скалки.
Суровый – потому что под грозным родительским запретом.
«Там дети убиваются», хотя «дети» через пару лет будут уже втихаря шастать на Фиолент, где обрывы до шестидесяти метров. Но на Скалки с их трехметровыми утесами – ни-ни!
Долго все-таки добираться. Но какое это увлекательное путешествие!
С Катерной как на ладони виднеется древнее городище Херсонеса с руинами Владимирского собора. В руках у детворы, шагающей на Мартышку, – разноцветные грозди винограда, который они обдирают во всех дворах, лежащих на пути.
Вы думаете, хозяева ругаются? Правильно, ругаются. Но так, для проформы. Чтобы лозу не ломали. А попросишь – сами нагрузят так, что не унесешь. Виноград – это сейчас, в сентябре. А летом на этих улочках, которые мы называем «сладкими зонами», – и черешня, и персики с абрикосами, и ежевика. Знатоки могут показать даже инжирные места. И растет это все прямо на улице, даже не во дворах. Просто иди и лопай.
Поэтому к Мартышке подходим уже слегка отяжелевшие.
– Витек! Привет!
Я оглядываюсь. Нас догоняет компания «джинсового» пионера.
– Здоров, бандиты!
– Это что такое? – Мама есть мама, хотя трудно быть строгой с полотенцем на бедрах, в лифчике с ромашками и в огромной соломенной шляпе.
– Мам, я с ребятами. – Не дожидаясь разрешения, отрываюсь от семьи и бегу за пацанами.
Моего недавнего врага, теперь – доброго приятеля, зовут Славкой. Откликается на позывной Хома, Славик Хомяков. Лидерствует в этой микрогруппе не он, а, как выяснилось, любитель «фени», паренек с миловидными чертами лица. Юрась. Прыщавого свидетеля зовут Борей, есть еще два брата Ваня-Саня, Родион и Ахмет.
Родион, кстати, живет во вражеском дворе за летним кинотеатром. Его лицо мне еще тогда, за школьным углом, показалось знакомым. Наверное, сталкивались раньше в мальчишеских битвах.
Пацаны почти все в длиннющих семейных трусах – шик пляжной хулиганствующей моды. Только прыщавый Боря в человеческих плавках да на Ахмете – пузырящиеся на коленях треники. Все черные от загара. Хищные, опасные – красавцы! Шпана шпаной.
Тогда в школе наш прежний разговор одной «феней» не ограничился. Оценить первоклашку в качестве ценного приобретения в роли рукопожатного знакомого компания смогла только после того, как я несколько раз в замедленном темпе показал свой коронный пинок в центр голени. Потом я демонстрировал, как лежа на спине можно через эту болевую точку ножным захватом свалить более тяжелого противника. Пришлось, пачкая спину на выгоревшей траве, по очереди валить всех. Всех, кроме Ахмета, который, выступая в роли последнего клиента, просто выпрыгнул из захвата моих ног горным козлом. Это также явилось предметом оживленной дискуссии. А когда я на примере Вани-Сани показал, как можно «закрутить» сразу двоих противников, нападающих с двух сторон, – стал своим. Ценным и интересным своим.
– Горело у вас вчера? – Хома в движении покровительственно кладет мне руку на плечо, и получается, что я нахожусь в самом центре компании.
Мать, идущая сзади с отцом и Василием, конечно, наблюдает эту картину. Значит, вечером будут тревожные расспросы.
– У нас. Придурок один «свистулю» запускал.
– Знаешь кто? – Это Юрась.
Неужели меня еще до сих пор на вшивость проверяют?
– Знаю, – коротко отвечаю и замолкаю.
– Ну и кто? – Это Хома не может удержаться от некорректного вопроса.
Святая простота.
– Дед Пихто, – стряхиваю с плеча его руку, тем более что идти так не совсем удобно, приходится семенить ногами, чтобы сравнять скорость, – и бабка Тарахто, та, которая с пистолетом.
Пацанам весело. Хома тоже ржет, совершенно не обижаясь. Юрась поднимает с дороги камень и по крутой траектории забрасывает его в сторону Скалок.
– Послушай, Витек. Ты этому «пистолету» передай: видели его в Родькином дворе…
Я представил себе мечущегося Трюху в месте, где ему появляться физически небезопасно, и сообразил, что те, кто его видел во время пожара, легко могут сложить два плюс два.
– …А еще раз увидят – ноги переломают.
Мне сразу вспомнилось, как мой папа потрясает грязным кулаком воздух.
– Само собой. Ну, отдыхайте.
– Постой, Витек. Мы через неделю в поход идем, к Графским развалинам. Айда с нами! – Юрась ходит в секцию на станции юных туристов и подтягивает туда всех своих корешей.
– Бабы будут? – с серьезным выражением лица спрашиваю я.
Опять ржут. Как им мало нужно для веселья в этом возрасте!
– Будут, будут… если допрыгнешь.
– Ладно, юмористы, посмотрим… Бывайте!
Останавливаюсь и жду своих.
Пацаны, не прекращая смеха, на ходу начинают по очереди швырять камни в сторону дикого пляжа.
Наверное, мама права в том, что запрещает мне ходить на Скалки.
И все-таки как же я соскучился по морю!
По умолчанию я в этом возрасте плаваю плохо. Поэтому моя зона купания – в «лягушатнике», на пятачке возле пирсового сооружения, где мелко и где уже кишмя кишит куча-мала карапузов всех мастей.
Ага, сейчас.
Поплескавшись минуту на мелководье для отвода глаз, я ныряю и под водой добираюсь до железных балок пирса, густо усыпанных мидиями. Будем считать, что я вылез на берег и гуляю по пляжу.
Море – это мое все! Не могу представить, как это «не уметь плавать»? Научите.
Лежу под пирсом на спине и балдею. С дощатого помоста с гиканьем и воплями прыгают пацаны постарше. Скидывают визжащих и сопротивляющихся девчонок, которым очень хочется, чтобы их скидывали. Некоторые храбрецы забираются на надстройку «моста» (так мы называем этот разбитый пирс) и демонстрируют свою удаль, ныряя в воду с десятиметровой высоты.
Справа по берегу вдали – карусель парусов. В основном – плоскодонки «Оптимисты». Там находится городской яхтклуб. Среди парусной мелкоты мелькают чванливые «Финны» и юркие «Летучие голландцы». Так и не собрался я в той жизни заняться парусным спортом. Увлекся дзюдо, бросив спортивную гимнастику. А вот на паруса до сих пор смотрю с восхищением и легким чувством зависти.
Почти рядом в водную гладь с громким всплеском врезается чье-то тело, подняв тучу мелких брызг.
«Бомбочкой», – отмечаю я про себя, резко отвернувшись от летящей в лицо воды и спешно отгребая под мост.
– Витек! Давай к нам! – Это Ахмет.
Шайтан! Я, не поворачиваясь, машу ему рукой. Не поворачиваюсь, потому что взгляд прикован к трещине в основании пирса, сложенного из бутового камня.
Там что-то есть. Что-то инородное пляжно-морскому антуражу.
Хочу подплыть поближе, но замечаю движение сверху, с обратной стороны моста. Там свесились чьи-то ноги. Нырять кто-то собрался? Сумасшедший! Там никто не прыгает – на дне арматура и куски бетона. Там даже никто не плавает, мертвая зона. Крикнуть?
Ноги разворачиваются коленями ко мне, кто-то спиной к воде встал «в упор» на руки. Ну, сейчас переломает вот эти самые ноги. Фигуристые такие. Ноги.
Ноги? Скорее… ножки! Человек рывком переходит в вис на руках и оказывается крепкой, плотно сбитой девушкой в черном открытом купальнике, лет двадцати пяти, с кудряшками до плеч и маленькой грудью.
Я без всплеска погружаюсь с головой и прячусь за сваю.
Девушка, перебирая руками по деревянному настилу, приближается к бутовой опоре. Потом, ухватившись одной рукой за какой-то штырь, ловко приземляется на незаметный снизу уступчик в камне. Запускает руку в трещину и достает оттуда небольшой пакет в целлофане, размером с книгу. То, что и привлекло прежде мое внимание. Пакет засовывает сзади за резинку трусиков, мелькая незагорелой полоской кожи. Таким же макаром возвращается наверх.
Ловко! И что это значит? Что за девичьи секреты?
Девушка, к слову, некрасивая. Унылое, какое-то щекастое лицо. А вот фигурка в норме! Явная спортсменка. Слегка икры перекачаны. Видимо, поэтому я по ногам сразу пол и не определил.
Гребу в сторону «лягушатника», выбираюсь на берег и ищу глазами щекастую спортсменку.
А той и след простыл.
Странно все это…
Любители пляжного отдыха прекрасно знают, какой это труд – отдыхать на море.
Отдохнувшие и измученные, мы всем семейством вползаем во двор. А во дворе – что-то не так, что-то неблагополучное происходит. У среднего дома – «рафик» «Скорой помощи», желтый «козел» милиции и возбужденно гомонящая толпа, к которой мы тут же присоединяемся, забыв о пляжной усталости.
Выясняется, что жильцы одной из квартир после обеда озаботились тишиной в комнате соседа, вскрыли дверь и обнаружили пропажу в мертвом состоянии в собственной постели. Диагноз, который метался по толпе, – инфаркт и его разновидности: «острая сердечная недостаточность», «грудная жаба», «тепловой удар», «с перепугу умер», «пить меньше надо» и «все там будем».
Комната, кстати, была из моего сумеречного списка! С прицелом на вчерашнего огнеборца.
Я насторожился.
Прибившись к группе, отстаивающей версию «тепловой удар», я легко выяснил, что некто Данила, живущий в искомой квартире, получил фатальные повреждения вчера на пожаре (!) в виде необратимых термодинамических явлений в организме, когда вытаскивал из горящего сарая дорогие его памяти вещи.
Сам Данила жил один в комнате, которую ему выделил стройтрест, где он работал то ли бухгалтером, то ли кладовщиком. Тут версии расходились. Еще шире разброс вариантов был в определении священных для памяти реликвий, ради которых Данила отдал свою относительно молодую жизнь, – от царских денежных знаков и немецкого золота до облигаций внутреннего займа шестьдесят шестого года.
Группа с диагнозом «с перепугу умер» новой информации не дала. Отмечалось лишь, что Данила очень уж неважно выглядел после спасения своего чемодана, содержимое в котором, вероятно, пострадало и принадлежало, скорей всего, не самому Даниле, а воровскому общаку, – вот он и перепугался до смерти.
Насчет пострадавшего содержимого я был почти солидарен, а гипотезы толпы о принадлежности искомого наводили на очень интересные размышления.
Единственное, в чем единодушны были все присутствующие, – о насильственной смерти и речи быть не могло, телесных повреждений медицина не обнаружила, «ментам тут делать нечего», «такой молодой, как жалко», «жить бы да жить».
Очень, очень любопытно. Я нашел тебя, птица феникс…
Только вот картина понятнее не стала.
А зачем, действительно, приезжала милиция?
Глава 7
Всевидящее око
– Караваев! – Лариса Викторовна ловко выхватила меня за руку из стайки пробегавших мимо гардероба первоклашек. – Витя! Давай заправимся. Приведем себя в порядок. Сейчас пойдешь со мной, Витя. У тебя какой сейчас урок? Чтение? Ну не страшно. Ты же хорошо читаешь? Лучше всех в классе. Твоя учительница тебя хвалит.
«Чего она мне зубы заговаривает?» – озадачился я, ненавязчиво подталкиваемый завучем в сторону лестничной клетки, ведущей на второй этаж школы.
– Мариночка! – Теперь Лариса Викторовна свободной рукой тормознула председателя школьной пионерской дружины, миловидную толстушку с огромным пионерским галстуком на шикарной груди соответствующего размера. – Сходи, милая, в первый «А», передай Валентине Афанасьевне, что Караваев у меня, пусть не волнуется, я скоро зайду…
«Почему «я» зайду? Почему не «мы» вернемся?» – подумал я.
Становилось интересно. Меня что, уже куда-то пристроили?
Вот и кабинет директора. Я почему-то так и думал.
– Можно, Вера Семеновна? – Лариса Викторовна без стука открыла дверь.
Значит, ждали.
– Проходи, Витя, не бо… – осеклась. – Проходи.
– Проходи, Караваев, проходи, – подхватила директор.
Мантру, что ли, они наговаривают? Это еще посмотрим, кто здесь кого боится.
Лариса Викторовна заходить не стала, осторожно закрыла дверь за моей спиной.
В кабинете директора был посетитель. Кроме меня, разумеется. Пухленький дядечка средних лет в серых штанах, бирюзовой рубашке без галстука и в летних полотняных туфлях легкомысленного голубого цвета. Он сидел справа от директора, на одном из поставленных в ряд у стены мягких стульев. Внимательно разглядывал меня, лучась доброжелательностью и счастьем. До приторности.
Вера Семеновна, вопреки своей комплекции, мотыльком выпорхнула из своего директорского кресла и отодвинула один из стульев у совещательного стола.
– Садись, Витя. Нет, подожди, давай сначала снимем ранец. Садись, не стесняйся.
«Чего они все дергаются?» – мелькнуло в голове.
Хотя… Чего тут неясного?
Я сел. Руки, как положено, по-школьному сложил на столе. Спину выпрямил, подбородок приподнял – хоть картину пиши. «Образцовый первоклассник» называется.
Дядечка полюбовался на меня с чуть заметной улыбкой, удовлетворенно кивнул и потянулся за папкой, которая лежала на стульях рядом. Покопавшись, достал какую-то газету и, ловко соскочив со стула, расправил ее на столе передо мной, не забыв перевернуть текстом в нужную сторону.
Так, вчерашняя «Правда». Старая добрая «Правда», два ордена Ленина слева, «Пролетарии всех стран соединяйтесь», «Газета основана…», «Орган Центрального Комитета…», номер, дата, «Цена 3 коп.». Недорого.
Я хрюкнул.
– Что, Витя? – Дядечка оживился.
Я показал пальцем на муравья, присохшего в левом верхнем углу газеты. Дядечка поморщился.
– Вот здесь, прочитай, пожалуйста. – Он ткнул пальцем-сарделькой в заголовок передовицы.
Я с шумом втянул воздух и начал представление:
– За-я-вле-ни-е, – шумный вдох, – Со-вет-ско-го…
Дядечка недоуменно посмотрел на директора. У Веры Семеновны кровь медленно отливала от застывшего лица. Глаза начинали превращаться в две зловещие щелочки – известная примета! Всей школе, между прочим, известная.
– Караваев!
– …Пра-ви…
– Вы ничего не напутали, Вера Семеновна?
Шлепок ладони по директорскому столу. Звякнула ни в чем не повинная чернильница.
– Караваев! Хватит валять дурака!
– …тель-ства! – бодро закончил я. – Фу-у!
Разве что пот рукой со лба не вытер.
Поднял глаза на пухлое создание в голубой рубашке.
Ну вот – лживого доброжелательства как не бывало. Растерянность, задумчивость, досада, какие-то догадки, предположения, оцепенение, опять растерянность – как в калейдоскопе. Что угодно, только не слащавое благодушие.
Теперь можно и пообщаться.
– Я готов говорить с вами, – медленно, с расстановкой произношу и с удовольствием наблюдаю, как лживый мужичок слегка вздрагивает. – Только один на один. Без посторонних.
В его глазах мелькает страх. Будто присохший к газете муравей заговорил человеческим голосом. Да, с выдержкой у вас, товарищ, не все в порядке.
Мы синхронно переводим взгляд на Веру Семеновну.
Соляной столб!
Красивая все-таки женщина. Величавая русская красота. Даже в оцепенении прекрасна. Она вдруг с шумом отодвигает кресло, встает и решительно выходит из кабинета. Без особого приглашения.
Вот так. Я поворачиваюсь к мужику:
– Вы не представились.
Он судорожно сглатывает.
– Мои данные вам известны. Мне ваши – нет. Я слушаю.
– Стар… Кх… Кх!.. – Ну откашляйся, откашляйся, прочисть горлышко. – Старший оперуполномоченный Комитета государственной безопасности СССР капитан Гришко Степан Андреевич.
Ни фига себе, «старший», какая честь!
– Степан Андреевич, присядьте.
Да что он на меня вылупился, как на говорящую мартышку? Хотя понять его можно. Глазами видит малявку-первоклассника. А ушами слышит что-то невообразимое. Наверное, мало кто из ныне живущих организмов так с ним разговаривает.
– Вам удобнее общаться стоя?
Плюхнулся на стул напротив. Жалобно скрипнули пружины.
– Так вот, товарищ капитан государственной безопасности, – специально называю его старинным званием времен Великой Отечественной, – я готов сообщить о каналах связи, по которым мне стала доступна информация о событиях в Чили. Вас ведь это интересует? – Я похлопываю рукой по газетной передовице. – Вот только прежде мне необходимо встретиться с вашим руководством. Негласно. Предлагаю продолжить беседу на улице Ленина. Непосредственно в вашей конторе.
Откидываюсь на стуле, складываю руки на груди и пристально смотрю ему в глаза.
– Только пешком я туда не пойду. Ребенок, знаете ли…
Несмотря на относительно солидный чин, Степан Андреевич прибыли-с в школу на троллейбусе.
Фи, какой моветон!
На тралике я могу и без него покататься. Вот хочу на машине с ветерком – так вынь да положь! Капитан даже быкануть попробовал. Типа «сопляк, с кем разговариваешь…». Шоу под названием «Гэбня показывает окровавлённые клыки свои».
Сопляк, говоришь? Ты даже не представляешь, насколько ты прав!
Прервав его гневную чекистскую тираду, я вдруг оглушительно, во весь голос заревел. Со вкусом, натурально, со слезами и соплями. Легко так получилось. Видимо, детскому организму тоже несладко приходится. Каково это – носить в себе взрослое изуверское сознание?
А когда услышал топот ног за дверью, свалился на пол и, указывая рукой на оторопевшего «злодея», стал отползать в дальний угол комнаты по директорской ковровой дорожке. При этом вставляя между плаксивыми руладами что-то вроде: «Не надо… Дяденька, не бей… Больше не буду…».
Вот такую картину и зафиксировал ворвавшийся в кабинет высший педагогический состав школы. Отвратительную, скажем прямо, картину. Скандал заминали долго. Успели и машину вызвать, которую я вожделел, и школьного медика, задолбавшую меня своей ваткой с нашатырем.
А когда в этой карусели мы с капитаном опять случайно остались один на один, я, резко прервав судорожные всхлипы, спокойным голосом спросил: «Еще вопросы есть?» И тут же захлюпал опять, так как надолго нас одних уже не оставляли.
Таким образом, на «Волге» зловещего черного цвета я все-таки прокатился.
Очередная мелкая и ненужная победа.
Но самолюбие потешила.
Глава 8
На черной машине
Мы внимательно рассматривали друг друга.
Я искал, к чему придраться. Хотя бы по внешним признакам – в плане возможной антипатии.
И не находил.
Стройный подтянутый мужчина лет сорока. Костюм, галстук, темно-серая рубашка, черные туфли – все обыденно, без вызова, но сидит как влитое. Невыразительное худое лицо. Чуть усталое, незагорелое. Красавцем не назовешь. Серые спокойные глаза. Умные. Смотрит не мигая. Эмоций – никаких. Просто смотрит. Как на табурет. Мне почему-то это нравится.
Упрямо молчу и не отвожу глаз.
– Что вы хотели нам рассказать?
Читать бесплатно другие книги:
