Фатальное колесо Сиголаев Виктор
Я, не оглядываясь, отмахнулся…
Черт ее знает, где эта Залысина.
Рассказывали, что она одно время осыпями почти достала до железнодорожных путей и ее подперли каменным забором. Здесь где-то, на отрезке от станции до моста над Камышловским оврагом. Говорят – недалеко, ближе к станции, потому что до моста добрых три километра.
Уже вечерело. Сумерки пока не наступили, но вечерняя прохлада уже чувствовалась.
И что я скажу Галине? Я почесал затылок. Говорить-то нечего. Не разоблачать же. Здесь, один на один, в полевых условиях. Потом сообразил, что мне «с психу» нужно было просто прогуляться, проветриться, так сказать. Еще раз погонять мысли по гудящей голове.
Ничего я ей не скажу! Пускай думает, что, мол, обеспокоился и пошел искать. Не мой калибр – колоть, крутить, пальцы выкручивать. Где мой верный Сатурн? Иринка! Мне без тебя плохо. Приходится признать, что мое дело – наблюдать, думать и подключать, если надо, своих бравых и могучих помощников. Да кого я обманываю? Мое дело – пасти и стучать. Так это называется. Иногда убегать, если жизнь дорога. Ну и… думать, думать, думать…
Ага, вон какая-то стеночка слева от железки.
Ну да. Залысина, да и только. Крутовато. Справа-слева лес как джунгли, жутковатый в преддверии вечерних сумерек, а по центру – широкий язык скальных шипов, засыпанных природной щебенкой. Крутовато и высоковато. А Галина меня ищет сверху. Там тропа должна быть. Крикнуть?
Сзади зашумела электричка. Не услышит. Бельбек еще журчит за путями. Вздохнув, я зашел левее Залысины и углубился в лес.
Подъем и правда оказался крутоват. Здорово помогали стволы изогнутых деревьев и торчащие повсюду кривые корни. И все равно я пару раз в панике сучил ногами, отчаянно цепляясь за спасительную древесину. Запыхался так, как на переходе в «десятку» не запыхивался. Еще ветки эти треклятые! Переплелись с кустарником – ни обойти, ни поднырнуть.
Практически на четвереньках, измученный и исколотый, я все же добрался до тропинки наверху. Ох, даже на ноги вставать не хочется, привык, кажется, на четырех костях.
Сквозь листву открывался завораживающий вид на засыпающие виноградники, причудливо повторяющие изгибы невысокого предгорья. Из глубины леса эхом метались детские крики, смех и звон гитары. Кто-то с кем-то невдалеке бегая, мелькал между деревьями. Чуть вдали по тропе за Залысиной метрах в двухстах было видно, как два инструктора натягивают трос препятствия «туристическая переправа».
В мою сторону, сильно оттягивая и приволакивая ногу, ковылял по тропе давешний горбун-хиппарь в убитом временем пончо. Не сидится у костра убогому. Опять обжечься боится?
Начинало уже серьезно смеркаться. Я оглянулся окрест. Галины не было видно. Ну да! Сколько я колбасился с подъемом. Вернулась, наверное. Захотелось, раз уже здесь, глянуть на Залысину сверху. Ее просвет между деревьями виднелся буквально метрах в десяти.
Ого! Круто!
Я с опаской, трусливо подшаркивая и цепляясь за ветки, подобрался к обрыву, глянул вниз. Жуть! Быстренько шагнул назад на тропу. Ненавижу высоту! Справа поскребывал своими кривыми ножками несчастный калека, даже в сумерках не желающий расставаться со своими «каплями» на лице.
– А вы не видели здесь случайно нашего инструктора – Галину Анатольевну?
Молчит, шаркает. Может, он еще и глухой? Да и немой в придачу.
– Эй! Вы меня слышите?
Не слышит. Сзади среди деревьев метрах в пятидесяти мелькает курточка, похожая на ту, которую носит Галина. Да, кажется, это она…
– Ну не слышите, так не слы…
Горбун, ковыляя мимо, вдруг тяжело опирается левой рукой на мое плечо так, что у меня перехватывает дыхание.
– Полегче! Полегче, дедуля!
Дедуля?
Дед?!
Дед!!!
Я вижу, как из пончо к моему лицу растопыренными крючьями тянутся коричневые пальцы. Не успеваю ни вскрикнуть, ни испугаться. Горло оказывается в жестком захвате нечеловеческой силы, и я с размаху врезаюсь спиной в ствол дерева, больно ударившись затылком.
Горбун медленно выпрямляется и неспешно снимает свободной рукой с лица темные очки. Не глядя швыряет их в кусты.
Ужас накатывает на меня не со стороны серых змеиных глаз, а со стороны этого небрежного движения рукой и блеснувшего в кустах темного стекла.
Все! Маскировка больше не нужна. Жертва в капкане. Цель достигнута, тушите свет.
Почему я еще дышу?
Чистый внимательно разглядывает мое лицо. С холодным и пронзительным интересом. Как букашку, пришпиленную к стенке. Как дрожащего ягненка, распятого на заклание перед взмахом жертвенного топора. Как Румына…
– Кто же ты такой, шкет? – произносит задумчиво и медленно приближает свое лицо к моему, глаза в глаза. – Кто… же… ты… такой?
Искорка надежды рождается в бушующем океане паники.
Говорить? Он хочет говорить? Не хотите ли вы об этом поговорить? Надежда рождается и медленно гаснет вместе с растущим давлением вокруг моего горла.
«Вопрос был риторическим…» – кто-то в глубине сознания отпускает холодные реплики, пытаясь удержать бушующий рассудок от бегства в сторону от реальности. Становится все труднее и труднее дышать. Мертвые снулые глаза все ближе и ближе. Чувствую, как в шейном отделе начинает что-то похрустывать. Нет воздуха! Темнеет в глазах. Где-то совсем рядом спасительное забытье. На расстоянии вытянутой руки. Вот оно…
– Прекратите!!!
Я судорожно глотаю частицу кислорода, прорвавшуюся из чуть дрогнувшего захвата вокруг шеи.
– Немедленно прекратите!!! Что вы делаете!
Га… Галина…
Справа шорох быстро приближающихся шагов.
Воздух, много воздуха! Тиски на горле исчезают, и я валюсь на бок под дерево, инстинктивно скручиваясь эмбрионом и подтягивая колени к голове. Я – зародыш, я еще не родился, нет меня!
Что-то щелкает под пончо ложного хиппи. Я уже знаю, что будет дальше, и в предчувствии еще большего ужаса широко открываю глаза. Резко повернувшись к подбегающей слева женщине, старый зэк наискось перечеркивает пространство тускло блеснувшей сталью на уровне ее горла.
– Прекх-х-х…
Крик резко обрывается страшным хрипом. И сразу тишина. И неестественные для этого леса тихие булькающие звуки. Слабый всхлип.
Я вижу, что Галина лежит на боку, согнув колени. Ладони сжимают шею. Из-под растрепанных волос виднеются подрагивающие кончики пальцев, они мокрые и блестят. Я смутно слышу шум далекой электрички внизу. Где-то в другой реальности есть нормальный мир, люди, дети, домашние животные. Мир без чудовищ, одно из которых стоит рядом со мной и сверху рассматривает свою жертву с хищным любопытством.
В голове отчетливо и звонко: «Вы следующий, товарищ. Ваша очередь! Не задерживайте, пожалуйста…»
И совсем уже дикое и не к месту: «Вас тут не стояло…»
Не стояло?
Вдруг какая-то дьявольская вспышка яростного возмущения обжигает мозг.
Не стояло?
Не?! Стояло?!!
– Нет… сто… яло!!!
И с последним дурацким выкриком я отчаянно выпрямляю согнутые у груди ноги в сторону чудовища, даже не пытаясь куда-то попасть конкретно.
С таким же успехом можно было бы пнуть угол военкомата. Хоть два раза. Вселенная не вздрогнула. Убийца даже не покачнулся. Только сделал маленький шажок назад, восстанавливая равновесие.
Это конец. Без вариантов. Садистских удовольствий душегуб больше не пожелает. Финка в руке, с нее капает. Один удар – и все. В рот, например, судорожно хватающий воздух. Или в глаз. Пусть даже в шею…
Что-то долго выбирает. А! Запутавшись в пончо, балансирует свободной правой рукой.
И вдруг я понимаю, откуда этот струящийся шорох. Дед никак не может оттолкнуться ногой, стоящей сзади. Мешают осыпающиеся мелкие камешки!
Бешеная ярость вместе с кровью и надеждой бросаются в голову.
– С-сто…
Колени к животу…
– …яло!!!
Изо всех сил бью обеими стопами в ненавистное колено, на этот раз уже осознанно прицеливаясь. Колено исчезает. Финка летит в сторону и ныряет в листву кустов. По телу скользнули крючья цепляющихся пальцев. С треском рвется нагрудный карман, и в пыль, блеснув, падает старинный подарок чудесного грузина из той, другой жизни…
«В опорную попал, – подсказывает в голове кто-то умудренный. – Бей, пока не встал!»
Чистый уже на животе. Руками схватился за корень, ноги скребут по макушке Залысины, пытаясь найти опору. С истошным криком, даже не пытаясь встать, я бросаю всего себя вперед когтями в сторону этого вселенского зла.
Рвать, раздирать, грызть, кусать!
Дед как каменный истукан. Он вообще никак не реагирует на мою атаку, бесполезные толчки и царапанья. Как назойливую муху, отшвыривает меня одной рукой и молча начинает подтягиваться вверх. Кажется, нашел опору под ногами.
В слепом ужасе кручусь по земле, пытаясь схватить что-нибудь, чтобы бить, лупить, кромсать.
Что это? Звездочка!
Хватаю сувенир двумя руками и вонзаю его в страшную кисть ненавистной руки, которая уже скребет по тропе, пытаясь за что-нибудь ухватиться. С хриплым шипением раненого зверя дед резко выпрямляется в пояснице, хватаясь свободной рукой за болезненную царапину, делает движение в мою сторону и… теряет под ногами сыпучую опору.
Еще секунду он отчаянно пытается вернуть равновесие на осыпающемся грунте, хватаясь за ветки, извиваясь всем телом и скребя ногами по камням, потом медленно начинает съезжать с осыпи.
Последний рывок до спасительного корня – неудачно!
Я кидаюсь животом на обрыв в самоубийственном порыве не дать ему подняться – и вижу, как Чистый, зверем крутясь вокруг своей оси и шаря кругом руками, постепенно разгоняется вниз. Вокруг него – набирающие силу потоки щебня и скальных обломков.
Внизу справа острым лучом нестерпимого света разрезает густеющий сумрак приближающийся товарный поезд. Старый зэк в разлетающемся пончо лохматым кубарем несется навстречу составу. Живой монстр – к железному чудовищу.
В тупом оцепенении я лежу на животе, бесконтрольно луплю кулаком по корню дерева и вижу, как тело убийцы, подпрыгнув на уступе каменной стенки, вместе с градом мелких каменных осколков врезается в один из хопров несущегося товарняка. Отлетает обратно по ходу движения к стене и, отскочив, как бильярдный шар от борта, влетает под колеса тяжелого вагона…
Хруст. Слышу этот хруст даже вдали, даже сквозь шум отчаянно тормозящего поезда и буханье собственного сердца.
Я все яростнее в прострации бью кулаком по дереву.
Я жив.
Слезы заливают лицо, мешаясь с грязью и кровью из пробитой звездочкой руки. Острыми судорогами изводят раскаленное горло булькающие рыдания. Они как смех. Они и есть смех! Дикий, страшный, сумасшедший хохот!
Я жив! Жив!! Жив!!!
Сволочи! Уроды! Что вам всем от меня надо?
«Кукушка» съехала», – подсказывает сознание и тут же сомневается: тогда не знал бы о «Кукушке»…
Очень быстро темнеет. Практически моментально. Странно, ведь еще так рано.
Волна покоя набегает, как обезболивающий наркотик на разорванные нервы…
Наверное, я уснул.
Нет.
Я просто потерял сознание.
Глава 21
Возвращение в санаторий
В нашем полусанаторном флигеле, где содержатся ну просто неуправляемые больные, появился третий пациент.
Галину успели спасти.
Несмотря на критическую потерю крови, она осталась жива. К месту трагедии вовремя подоспели те самые два инструктора, которые готовили трассу соревнований. Теперь Галина лежит в палате интенсивной терапии и находится в коме. На счастье нашего инструктора, а по совместительству – вражеского агента неведомых пока нам структур, – медики туристического турнира оказались на высоте. Стоит ли говорить, что, несмотря на вечер субботы, празднично-пикниковое настроение и особый статус в лагере, два врача и медбрат в медицинской палатке даже и не думали о спиртном? Даже о пиве! Они оказались абсолютно трезвы, компетентны и во всеоружии.
Вот такое «неправильное» время! «Проклятое советское» прошлое. Будем сравнивать? Я тоже думаю, что не стоит…
Спасти-то ее, конечно, спасли, но в сознание Галина Анатольевна не приходила. Подозревали необратимое повреждение мозга от кислородного дефицита. Если так, то это надолго.
Пленка из чудесного «яблочка» оказалась засвеченной.
В пылу моей неравной схватки с убийцей кассета выскочила у меня из кармана штормовки и была раздавлена одним из прибежавших на шум инструкторов. Над ней, разумеется, основательно поколдовали кудесники из спецлаборатории, но добились немногого. Смутные изображения каких-то корабельных узлов, фотографии нечитаемых листов технической документации и пара размытых пейзажей живописных скал, очень похожих на обрывы Херсонеса. По крайней мере, на любительскую съемку зеваки-туриста могли претендовать только два последних снимка. Все остальное давало повод предполагать злонамеренный характер этого послания.
– Написал, герой? – В палату бесшумно входит Сан-Саныч, даже не озаботившись наличием белого халата, как это заведено в приличных больницах.
Ну да… теперь я пишу. Ведь я не разговариваю. Что-то повреждено в гортани, и вместо человеческих звуков у меня получается только писк придушенного тушканчика. Одно радует – обещали, что это ненадолго.
Послушно киваю и протягиваю ему листок бумаги.
– Маловато…
«…будет», – очень хочется добавить мне, но получается коротенький свист.
– Что? – задумчиво переспрашивает мой мучитель, пробегая глазами по исписанной ученическими каракулями бумажке, и тут же изволит пошутить: – Не надо так кричать, медперсонал сбежится.
«Очень смешно, – мрачно думаю я. – Как красиво – издеваться над маленькими!»
– Так. Ага. А почему не написал, как Чистый понял, что ты полезешь на гору?
Я засовываю указательный палец себе в нос, кручу и потом демонстрирую его Козету. Он уже знаком с этим моим жестом. Таким образом я напоминаю своему старшему коллеге его собственные слова о том, что доклад должен быть без домыслов, предположений, соплей и эмоций.
Сан-Саныч слегка морщится.
– При чем здесь домыслы? Свидетели говорят, что Щербицкая собиралась тебя искать на утесе и говорила об этом у костра дикарей. Чистый мог это услышать. Так?
Обреченно киваю.
– Пиши! – Он припечатывает листок на столе у меня перед носом. – Чуковский!
Я тянусь к носу.
– А не надо писать, «мог» или «не мог» услышать, – правильно меня понимает Сан-Саныч. – Пиши, что говорила Галина, кто находился рядом и на каком расстоянии. И кто что делал после ее слов. И это не домыслы с соплями, а факты. Нет?
Ну что тут скажешь?
Киваю и тянусь за ручкой.
– А иностранцев в соседнем павильоне сможешь описать?
Я с удивлением поднимаю глаза на Козета. Хочется покрутить пальцем у виска, но это будет грубовато. Хамства мой инструктор не заслужил, сопливого пальца более чем достаточно.
– Что ты смотришь? Вспоминай. А ты как думал?
Встаю со стула и показываю ладонью уровень моего сектора обзора иностранных туристов. Где-то в районе своего пупка.
– Вот до этого места и описывай. Во что были одеты, объем, обхват, обжим. Ты, надеюсь, хоть кого-нибудь успел обжать?
Энергично киваю, делая вид, что обрадовался своевременному напоминанию. Потом правой рукой делаю выразительный жест. Так делают грузины, когда восклицают: «Вах!»
– Грузина мы проверили. Грузин чистый. Гиорги Руруниевич Додиани, двадцать второго года рождения, заслуженный виноградарь. Отдыхает по путевке в Мисхоре. За ним… Не суть важно.
Показываю целую мини-пантомиму, среди которых тыканье пальцем в живот, раскрытая ладонь перед глазами, которую я якобы читаю, и целая серия эмоциональных жестов – мол, чего тормозите-то?
– Самый умный, что ли? Проверяем по списку, не боись. А ты уверен, что агент среди иностранцев? А может, он со стороны к их группе приклеился? Или к другой какой экскурсии. Вариантов море. Так что сиди, вспоминай и пиши…
Сан-Саныч разворачивается и шагает в сторону выхода из палаты.
Оборачивается в дверях.
– И не шуми тут. Не надо…
Глава 22
Быть ребенком – нелегкий труд
Находиться взрослому человеку в теле ребенка – нелегкий труд.
Во-первых, все время приходится смотреть на мир снизу вверх. Вот не хватает высоты, хоть ты тресни! Юрась с Родионом, сопляки лет по десять-одиннадцать, для меня – суровые богатыри. А взрослая часть всего населения планеты – просто цивилизация гигантов.
Зато прекрасно виден грунт.
И все его мелкие обитатели. Они постоянно приковывают к себе мое детское внимание. Приходится порой волевым усилием отрывать собственное любопытство от какого-нибудь жука или ящерицы. А над мелким скорпиончиком, который однажды вылез из старинной каменной кладки больничной стены, мне пришлось один раз сидеть на корточках вместе со своим малолетним носителем добрых пятнадцать минут. Гонять его палочкой и заставлять ужалить самого себя хвостом в уродливую головку. Наверное, самому стало интересно.
Во-вторых, иногда трудно соизмерять свой мелкий рост, силу и воробьиную массу тела со взрослыми навыками, ухватками и привычками. Да элементарное – не все двери открываю с первого раза. Сначала легко и безрезультатно дергаю за ручку, а потом вспоминаю, что надо еще крепко упереться ногами, взяться двумя руками, а уже потом, пыхтя и обливаясь потом, тянуть тяжеленную деревяшку на себя.
А телефоны!
Видели бы вы, как я звоню по телефону-автомату! Там, где в будке выбиты стекла, еще более или менее просто – становлюсь двумя ногами на каркас и тянусь за трубкой. Но выбитые стекла здесь большая редкость! Приходится упираться ногами в обе стены враскоряку и, оскальзываясь, ползти до желанной пластмассовой загогулины. А телефоны без будок, с одними лишь навесами – вообще не для меня…
А выключатели!..
Почему в советском прошлом все выключатели наверху?! Чтобы детей током не ударило? Мудро!
Когда я захожу в темную комнату, всегда привычно начинаю шарить по стене на уровне своей, извините, задницы. А это – сантиметров шестьдесят от пола. Никакой чудо-архитектор туда выключатель не поставит. Спустя секунду с досадой вспоминаю это и тяну руку вверх. Это уже максимум метра полтора. Но здесь все выключатели на высоте 160 сантиметров! Стандарт, туды его в качель! И… начинаются прыжки к заветному электро-механическому устройству. А оно еще и щелкается туго! Скажу больше, его выключать легко снизу. А чтобы включить – надо ударить в прыжке по верхней части клавиши! Куда в темноте прицелиться практически невозможно! Вот и скачешь на ощупь козлом в полумраке.
Как-то самооценки это не повышает…
И в-третьих, очень меня ныне беспокоит, простите за интимную сферу, физиология воспроизводства рода человеческого. Энергии – хоть залейся. Жизненный тонус зашкаливает, а возможностей… хм… никаких.
Мои счастливо распахнутые от золотого детства глаза постоянно натыкаются на взрослых особей женского пола, которые раза в два выше и минимум раза в три старше малолетнего ценителя прекрасной половины. Не мешает даже заниженная в пространстве точка наблюдений. А иногда даже и… помогает.
Ну и что дальше? В мозгах пожар, а… тела нету. Вернее, есть, но… как-то недостаточно. Маловато будет. Это все равно как выйти на охоту и пытаться застрелить медведя указательным пальчиком.
Пуф-ф!
Ирина, кстати, давно заметила сию диспропорцию психики своего подопечного, и это для нее стало предметом постоянных подколок в мой адрес. Спасает лишь то, что это не единственная странность семилетнего ребенка, о которой осведомлены мои наставники. Собственно, на моих странностях и зиждется наше с ними сотрудничество.
Это я все о том, как трудно ощущать себя взрослым в детском теле.
А каково ребенку?
Каково этому хрупкому и беззащитному организму таскать в себе взрослое сознание? При том что искушенный менталитет, обширные знания и несладкий, прямо скажем, опыт прожившего нелегкую жизнь мужика постоянно втягивают ребенка в неприятности!
Смотрите, как любопытно получается – жил себе ребенок и жил, ходил в школу, играл с друзьями, беззаботно взрослел и набирался опыта. А когда этот же самый опыт фантастическим образом оказался в его собственной голове, да уже в сформированном состоянии, у ребенка начались проблемы!
Получается, взрослое сознание стимулировало возникновение агрессивной среды вокруг беспомощного ребенка. Взрослые мозги создали взрослые проблемы!
И какой напрашивается вывод?
Неприятный.
Очень неприятный.
Наши взрослые проблемы зародышами сидят в наших собственных взрослых мозгах. И теперь я тому – прекрасное доказательство.
– Что так шумно у тебя? Постоянно орет кто-то!
Ну, здрасьте! Еще одна шутница заявилась. Ну, пошути, пошути.
– Баб, что ли, водишь в палату? – Ирина замечает мой выразительный прищур и паникует. – Ой! Вот только голос на меня повышать не надо!
Делаю страшные глаза и подбородком показываю ей за спину. Мол, пришел кто-то. Ирина оборачивается, а я запускаю в нее подушку.
Попал!
– Вот жучара, – смеясь, она приносит подушку, бросает ее на постель и усаживается там же. – Ну, как ты, ма-аленький?
Я замахиваюсь на нее ручкой.
Упс!
Капля чернил летит через всю палату и украшает собой подушку на пустой заправленной коечке. Пальцам тоже слегка досталось. Вот ведь архаика! Когда уже начнем писать шариковыми?
– Пишущей ручкой надо бить без замаха, – начинает умничать мой боевой педагог, – идеальный укол получается, если острие входит точно в глаз. Но в этой области очень незначительная площадь поражения. Чуть в сторону – и попадаешь либо в кость, либо в переносицу, – и то, и другое неэффективно. К тому же верхняя часть человеческого тела почти всегда находится в движении. Противнику, заметившему опасность, достаточно просто слегка повернуть голову. А вот если так!..
Вот пантера!
Ручка у нее уже в руках, перо уперлось в мою кожу на шее в районе сонной артерии. Другой рукой она придерживает мне голову сзади.
«Фиксирует, чтобы не поранился, – соображаю я, – ни секунды без учебы!»
– А вот так ты всегда сможешь надежно вывести из строя любого злодея. Надолго. Или убить, при желании…
Она мягко отстраняется и садится обратно на койку.
Я начинаю беззвучно смеяться. Смех разбирает все сильнее и сильнее.
Просто Ирина, привычно крутнув в пальцах пишущую ручку в обратный захват, забыла, наверное, что это не боевой стержень, который мы используем на тренировках, а пластиковая трубочка, наполненная противной и плохо отмываемой фиолетовой жидкостью. Теперь украшена не только подушка моего соседа, а еще и футболка девушки, в приятном для моего глаза месте.
Пафос педагога сдулся.
Ирина косится себе на грудь и вздыхает.
– Ну вот скажи, Старик… только негромко… почему рядом с тобой всегда столько неприятностей?
Вот те на! Она что, мои мысли подслушивала?
– Ведь зашла только посоветоваться! Испортил хорошую вещь…
Да, не везет Ирине с футболками. Показываю, будто стягиваю что-то с верхней части своего тела, рву это на мелкие клочки и выбрасываю в форточку.
Девушка показывает мне… фигу.
– Разлакомился. Лучше подумай и… хм… скажи, кто из ребят вашей туристической группы мог быть помощником у Галины на закладке? Или из девчат?
Я пожимаю плечами, задумываюсь. Отрицательно машу головой. Довольно неуверенно машу.
– Хотя бы кто с ней ближе всего общался? Ну, рядом с ней находился чаще других? Кто вообще теоретически мог?
Чешу рукой в затылке. Потом показываю у себя на воздух выше головы, мол, человек высокого роста.
– Станкевич? Олег? Который и турист, и яхтсмен?
Про то, что Олег яхтсмен, я слышу в первый раз, но утвердительно киваю. Затем двумя руками оттягиваю майку у себя на груди.
– Оксана Онищенко.
Ирина уже не спрашивает, а констатирует. Значит, очень похоже изобразил.
Машу головой, подтверждая догадку, и делаю мелкие движения пальцами у себя в волосах.
– А это кто? Что ты там ерошишь? Волосы? Кучеряшки? Рустам, что ли?
Энергично киваю.
– Рустам Чантиев. Ваш топограф. Хм. А Родион?
А вот для Ирины я с удовольствием кручу пальцем у виска. Потом для убедительности постукиваю кулаком по лбу.
– Ну да, – задумчиво говорит мой инструктор, – мне тоже так кажется. Отец военный, на хорошем счету…
Мне очень хочется расспросить ее о том, за что прессуют папу Родиона на службе, но не хватает жестов. Можно написать свой вопрос коварной ручкой, да только тема кажется мне не такой важной, чтобы опять мучить свои усталые пальцы.
Ладно, сам разберусь.
Постукиваю Ирину по плечу, отвлекая от размышлений, потом надуваю щеки, руками демонстрирую огромный живот и тычу пальцем на плечо, туда, где у дисциплинированных людей обычно висят погоны.
Ирина на миг задумывается.
– Кто? Инспекторша, что ли? С Галиной? Нет. Исключено. Абсолютно никакой связи. Проверяли. Да и сейчас ее ведем. Пустышка пока полная. Даже мелких зацепок нет. На связь ни с кем не выходит. В парк, на который указал Румын, даже не заглядывает. Трудится человек, сорванцов воспитывает. Не придраться…
Я неуверенно почесал нос. Потом ухо.
Блин, что-то тут не лепится. А что – непонятно. Может, ее капитан в голубых тапочках вспугнул? Перся тогда через весь парк, обмахиваясь газеткой, как директор пляжа, вот она и срисовала слежку. Скорей всего так. И сразу на дно.
Или где-то я ошибаюсь?
Значит, так, дед-уголовник дважды добирался до моего горла. И дважды я спасся чудом. Первый раз он охотился на меня с подачи Румына, которого явно науськала толстая ментовка.
Так? Да вроде так. Хотя…
Читать бесплатно другие книги:
