Малышка на биткоин. И другие рассказы Коноплицкий Сергей
© Сергей Коноплицкий, 2021
ISBN 978-5-4490-2767-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Розовые туфельки
Вечерело. Закат красной полосой уходил далеко за горизонт, там опрокидывался за крыши высоток, заводские трубы и исчезал вслед за солнцем.
Анжелика Сопова твердой походкой шла по проспекту Мира и наслаждалась вечерним воздухом. Жара в этом году выдалась необычайная, и лишь вечером можно было вспомнить, что ты человек, а не кондиционерный грибок. Анжелика Сопова шла к своей цели уверенно и дерзко. На руке у нее болталась большая красная сумка, на ногах изящно сидели легкие туфли розового оттенка, а в голове работало множество извилин, которые позволяли ей выжить в этом жестоком мире похотливых мужчин.
Вот один из них приближается. Что должна сделать уверенная девушка из провинциального промышленного городка? Анжелика знала, но в который раз не удержалась.
— Молодой человек, у Вас сигаретки не найдется для одинокой и симпатичной?
Не очень молодой уже человек, лет сорока, слегка небритый и несколько помятый, приостановился и бегло посмотрел на Анжелику. Похлопав себя по карманам брюк, он извлек пачку и начал ковыряться в ней грязным пальцем, пытаясь достать сигарету.
— Курите? – задал он привычно глупый для подобной ситуации вопрос.
— Нет, – ответила Анжелика.
Мужчина перестал ковыряться в пачке, вытер руку о футболку и представился:
— Федор.
— Анжела.
— Федор Залепайло, – уточнил он.
— Анжелика Сопова.
— Красивое имя.
— Угу.
Беседа шла по обычному для промышленного городка сценарию. Анжелика привыкла к этим вопросам-уточнениям. Дальше они должны были обсудить ее планы на вечер, любимые напитки, работу и прочие банальности. Ей сразу стало скучно. Но у Федора Залепайло оставался еще один шанс продолжить повседневность, и он им воспользовался.
— Не хочу Вас обижать, Анжела, но в этих розовых туфлях Вы похожи на путану.
— Знаете что, Федор… Вы это некрасиво сказали.
— Хорошо. В этих розовых туфлях Вы похожи на продажную женщину.
Вечерело. Летняя прохлада разливалась по городу, а на небе появилась луна. Анжелика молча взяла под руку Федора, и они пошли по проспекту Мира в полной тишине, которую нарушал только гул проезжающих машин. «Наверное, это он, – думала Анжелика, – мне такой и нужен. Надо же… Два слова сказал человек, а сразу видно, что порядочный, мужем будет хорошим и отцом». Она шла и улыбалась. А Федор думал, что коммуникативная теория доктора Юргена Хабермаса вряд ли может адекватно описать общество на современном этапе развития. Что, пожалуй, старина Луман был прав, когда утверждал, что социальные системы образуются исключительно благодаря коммуникации…
Через год Анжелика родила дочь, а Федор защитил диссертацию. Они жили дружно, тихо и патриархально и каждый год в годовщину свадьбы Федор дарил жене новую пару розовых туфелек.
Аромат Феогноста
Феогност Тадич шел по лесной тропе и наслаждался запахом сосен. Солнечные лучи красиво пробивались сквозь смолистые столбы вековых деревьев, наполняя лес мягким золотистым свечением. Хотелось растворяться в этом свете, сливаться с пением птиц, вибрировать и, наконец, пахнуть, как эти сосны. Да, пахнуть, как эти сосны!
Вот уже второй месяц Феогност шел по лесу в надежде воспринять этот чудный аромат, надеть его, как беличью шубку, и покорить всех дам города Ржищева новой харизмой настоящего лесного мужика.
Ржищев, по мнению Феогноста Тадича, имел основной проблемой низкую культуру аромата. Засилье западных духов и одеколонов привело к падению уровня благосостояния людей, отсутствию жизненной воли и энергии, неумению распоряжаться свободным временем, проблемам в питании и, как следствие всего вышеперечисленного, — снижению рождаемости. Особенно Тадича волновал тренд французских ароматов, которые, по его мнению, умышленно завозились в Ржищев, чтобы сломить исконный дух местного населения.
«Ну что ж. Дело за малым», – решил Феогност и отправился в путь. Второй месяц он шел по лесу, поедая кору деревьев, крупных насекомых, мелких млекопитающих и запивая все это водой из лесных ручьев. Иногда ему встречались охотники, которые, впрочем, обходили стороной странного путника. Ночью Феогност спал, прислонившись к очередной сосне. Он представлял, как его одежда и кожа пропитываются хвойной смолой, как он проснется и будет воплощением леса, как весь Ржищев выйдет ему навстречу, выйдет к своему избавителю от чумной заразы французских туалетных вод. «Надо же, слово-то какое: туалетных», – думал Феогност.
Прошло еще два месяца, и наступили холода. Ходить стало тяжелее, но мороз совершенно не волновал странника. Ему казалось, что зимой запах сосен тяжелее впитывается бренной плотью, и лишь это заботило Феогноста Тадича по-настоящему. Потом пришла весна, и снова солнце стало играть лучами между высоких деревьев. Земля отогревалась, подснежники, а потом и зелень первых трав пробивалась навстречу солнцу. Кора деревьев смягчалась, а воды в ручьях стало больше. В какой-то момент Феогносту показалось, что цель совсем близка.
Подолгу он сидел, прислонившись к сосне спиной и обхватив ладонями лицо, жадно дышал, пытаясь найти в самом себе тот аромат, который повсюду окружал его. Он начал понимать что-то очень важное, не мог сформулировать и часто бормотал во сне: «Все извне — во мне». Из поваленных деревьев и веток он сложил себе шалаш и застелил землю сосновой корой. Теперь он подолгу сидел в этом шалаше, вдыхал запах ладоней и повторял: «Все извне — во мне». Выходил он только за водой и пищей, которая по-прежнему ползала и прыгала у него прямо под ногами. Через год у него отросла густая борода, и теперь он сгребал ее руками, подносил к носу и чувствовал этот запах, который так долго искал. Странно, но теперь он не хотел идти к людям. И как часто бывает в таких случаях, люди пришли к Феогносту.
Первыми к нему забрели охотники, случайно оказавшиеся в глухой части леса. Пред ними предстал старец, сидящий на сосновой коре, с огромной бородой. Он спокойно посмотрел на них и потянул широкими ноздрями воздух.
— Хьюго Босс? – мягко спросил он.
Охотники переглянулись, и один из них пожал плечами.
Феогност сгреб несколько кусков коры с земли и протянул им:
— Все извне — во мне, – сказал он и постучал себя по голове.
Охотники взяли кору, постояли еще немного в шалаше и отправились домой. По дороге у одного из них разболелся зуб. По наитию он взял кусок коры от Феогноста и стал жевать. Зуб на следующий день прошел.
С того дня не было у Феогноста Тадича ни дня без людской души. Шли к нему с вопросами и болезнями, с проблемами и радостями. Каждого посетителя Феогност принимал молча, лишь говорил изредка: «Все извне — во мне», – и дарил кусок коры. Странно, но всем помогало.
Потом кто-то привез на вездеходе к его шалашу огромный камень, на котором было выгравировано «Все извне — во мне». Шалаш обнесли кирпичной стеной, а сверху соорудили крышу из красивой зеленой черепицы. В городе появились объявления о паломнических поездках к дивному старцу.
Как-то утром он проснулся и ничего не понял. Его борода больше не пахла соснами, вокруг были кирпичные стены и полумрак. Он вышел из постройки и оглянулся. Утоптанная тропа вела к его некогда девственному жилищу, на всех соснах поблизости была ободрана кора, а на входе в домик с зеленой крышей стоял камень с надписью «Все извне — во мне».
Феогност Тадич постоял над этим камнем, всматриваясь в надпись, потом горько сплюнул:
— Вот идиоты!
Уже через несколько дней Феогност был дома, в Ржищеве.
Уход в себя
Было далеко за полночь, когда инженер Сапелкин ушел в себя. Произошло это быстро и неожиданно для самого инженера.
Ушел в себя – и что осталось? Осталась оболочка, обложка, оскомина, орудие, обман. А внутри полный хаос. Полный хаос внутри инженера Сапелкина.
Стал он внутри кричать, да никто не слышит. Вещь в себе. Интенция.
Сосредоточился и попытался выпрыгнуть — ай да ловок инженер Сапелкин, ай да ловок. Ухватился скрюченными пальцами за край души и тянется вверх. А снизу черное копошится, а в нем детский горшок, школьные подзатыльники, первая любовь и еще множество грустных и подзабытых явлений.
Глянул Сапелкин вниз, и страшно стало, а потом грустно, а после – весело. Рассмеялся он сам в себе, поднатужился да и выбрался. Целым выбрался — самое главное.
Миссия Дениэла
Известный в узких кругах миссионер Дэниел Чоп родился в небольшом портовом городке, и изначально жизненный путь его задумывался родителями как стезя инженера-кораблестроителя. Но время девяностых внесло свои коррективы, и Денис Горбацов, сменив свое имя на более благозвучное и современное, подался в миссионеры.
В боковом кармане куртки он носил брошюру о креационизме, а за поясом – старый дедов тесак. Дэниел Чоп избрал основным направлением миссионерской работы атеистов. Сперва он пытался говорить с ними на ломанном русском, привычном для небольшого портового городка. Но, будучи неоднократно унижен рядом примитивных аргументов, которыми оперировали его оппоненты еще с советских времен, решил действовать иначе – просто бил кулаком в лицо и отбирал вещи.
Братья по вере и даже пастор пытались отговорить Дэниела от радикальных методов, но результаты были настолько ошеломляющими, что и они умолкли. Вскоре атеистов практически не осталось. Самые стойкие ушли в подполье и основали катакомбное атеистическое движение «Бесстрашные». Вечерами они, тихо крадучись, небольшими группами разбредались по своим атеистическим квартирам и с тревогой ждали будущего дня.
«Что день грядущий нам готовит?» — с робкой надеждой вопрошали они ночное небо, прижимаясь рассеченными бровями к оконному стеклу. Их взгляд разрывал космическое пространство и ждал ответа, но, как и положено атеистам, они ничего не слышали.
Большинство из них спустя годы все же пришло к вере, и в этом не было заслуги Дэниела. Он уже давно не жил в родном городе, а переехал в столичный пригород, научился говорить на правильном русском языке, женился, родил детей и зарыл дедов тесак под яблоней на своем участке. О прошлом он вспоминал с ухмылкой и без капли сожаления.
Что прошло, того уж не вернуть,
Лишь мелькают радуги следы.
Были дни, когда иной был путь,
И за солнцем вновь придут дожди.
И все же бывали дни, когда он приходил в старый сельский храм, выстаивал всю всенощную и потом еще долго беседовал со стареньким настоятелем, отцом Ферапонтом. Потом клал свою буйную головушку под епитрахиль старца и о чем-то тихо плакал. Батюшка улыбался и исповедовал раба Божьего Дионисия. После этого отец Ферапонт поднимал голову к нему и громко вопрошал: «Ну что! Простим Дениску?» И птицы отвечали: «Бог простит! И мы прощаем!»
Казак Пантелей и динозавр
Казак Пантелей возвращался с фронта. Белая марлевая повязка лихо торчала из папахи, обнажая суровую правду войны.
Последствия контузии Пантелея были разнообразны и принесли, как ни странно, добрые плоды душевному устроению славного воина. Временная утрата речи научила Пантелея безмолвию, периодическая рвота избавила от чревоугодия и позволила сбросить лишний вес. Были еще некоторые необычные феномены, связанные с работой мозга. Но Пантелей не обращал на эти мелочи внимания. Скорей бы рана на голове зажила да война кончилась! Его боевой конь лихо мчал по родной кубанской степи, а порывы ветра развевали усы. Они щекотали уши, и он, как в детстве, счастливый — смеялся. Вдруг конь Пантелея встал на дыбы, и казака потянуло вниз по крупу. Ноги неуклюже вывернулись в стременах, и он с крепким казацким словцом шлепнулся оземь.
Не утих еще фронтовой дух у Пантелея, и радость быстро сменялась яростью. Выхватил он дедову шашку с намерением порубать коня на мелкое барбекю да так и замер.
Минуту они стояли с конем и изумленно смотрели на землю, где в траве белели диковинные кости огромного ящера.
— Tyrannosaurus rex… – промолвил Пантелей.
Конь, согласно своему происхождению, промолчал и вопросительно посмотрел на хозяина.
Казак осмотрел кости, поковырял землю шашкой и сел на корточки перед черепом доисторического гада. Потом резко выпрямился и трижды плюнул на останки. Конь громко заржал, и вдруг случилось неочевидное.
Кости шевельнулись и начали обрастать плотью, а потом покрылись толстой серой кожей. Динозавр дернулся и встал на задние лапы. Громко пискнув, он подставил спину, как бы приглашая сесть на себя. Казак Пантелей почесал под марлей и, крикнув: «Где наша не пропадала!», запрыгнул на коня. Вместе они взошли на спину ящера.
Зверюга ласково хрюкнула и, мягко ступая, пошла по степи в направлении родной станицы Пантелея.
Вдруг на горизонте показались два всадника, которые быстро мчались и скоро поравнялись с необычной процессией.
— Война, Пантелей! Война! – кричали они. Из-за сильного возбуждения они не обратили никакого внимания на динозавра.
— Тьфу ты! – с досадой сплюнул казак. – И что теперь?
— Батька просит вернуться, помочь! Да там недолго! Порешаем по-быстрому!
— Хрен с вами! Передайте батьке, что Пантелей будет! – грозно крикнул казак и махнул рукой на запад. Тираннозавр развернулся и большими шагами побежал на фронт.
Через несколько часов они достигли завалинки, где отдыхали атаман с казаками. «Тпру-у! – скомандовал Пантелей. – Тормози, р-родимый!»
Ящер радостно фыркнул и остановился. Пантелей с конем спустились к своим. Казаки были немного навеселе и очень обрадовались неожиданной подмоге.
— Что это за конь у тебя, Пантелеич? – весело загуторили они.
– Конь как конь, – буркнул казак и, немного подумав, добавил: – Чешись конь с конем, а свинья с углом!
— Погоди ты! А вот этот зубастый откуда?
— Это Tyrannosaurus rex.
Казаки переглянулись, но понимающе закивали головами.
— Вот оно что… Есть он хочет. Смотри, как слюни пускает, – сказал веско батька.
— Да хрен его поймет…
— Точно говорю. Я различаю это у животных. Видишь, как глаза искрят?
Пантелей заглянул в глаза динозавру и увидел свое маленькое отражение на фоне степи, родной казацкой степи.
— Ладно, иди, погуляй, поищи себе что-нибудь, – мягко промолвил казак. Динозавр шумно выпустил из ноздрей воздух и потопал в сторону линии фронта.
Ночь прошла спокойно, и наступило удивительно тихое утро. Шум канонады со стороны линии фронта прекратился, и даже птицы, казалось, были удивлены неожиданной тишиной и робко настраивали свои свирели.
Гонцы давно должны были уже вернуться с приказом выдвигаться подмогой в наступление, но никто не потревожил утренний сон казаков.
Атаман стоял на пригорке и задумчиво смотрел на горизонт…
Приложение (из архива)
Телеграмма Донбюро в Реввоенсовет Южного фронта о мятеже в ст. Казанской
ст. Лиски
13 марта 1919 г. 2 час. 20 мин.
По всем адресам передается. Срочно.
Лопатин, Реввоенсовет Южфронта, Крамеру. Кантемировка, политотдел 8-й, т. Самойловой. Запасная полевая телеграфная контора Реввоенсовета 8-й, Чертково. Донбюро Калабеву
Сегодня, 12 марта, получена телеграмма из Новочеркасска:
«Ночью около часу с 10 на 11 марта вспыхнул белогвардейский мятеж в ст. Казанской, в мятеже участвовали окружающие хутора. Исполком с помощью 1—2 заградительных отрядов вступил в открытую борьбу с мятежниками. У нас большие потери, выбит командный состав, сам председатель исполкома ранен в левую руку. В 8 час. утра мы были окружены мятежниками, с небольшими потерями пробились в поле. Потом странное. Tyrannosaurus rex! Требуется помощь! Полная потеря личного состава. Член чрезвычайной комиссии Жолудев».
Человек-дельфин
Эта история случилась неподалеку от славного города Одессы в конце пятидесятых. Сейчас в этих местах курортные поселки Затока, Каролина-Бугаз, а тогда там были рыбные совхозы, где настоящие мужчины, уцелевшие в страшной войне, трудились, добывая стране черноморскую кильку. На берегу Черного моря стояла избушка на ластах. К диковинке все привыкли и не обращали внимания. Мало ли какие избушки водятся в нашей большой стране? Не до избушек было. Надо план выполнять, страну отстраивать. В избушке той жил человек-дельфин дядя Петя. Днем это был обычный приморский мужичок в резиновых сапогах, ватных штанах, фуфайке и шапке набекрень. Работал он сторожем лодочной станции. И мало кто знал, что под фуфайкой у дяди Пети где-то в области лопаток торчал самый настоящий плавник и билось доброе сердце.
Бывало, выпьет дядя Петя с мужичками, и давай они хвастать, кто на что горазд. Кто-то женщин вспоминает, кто-то литры самогонки, кто-то войну даже и немцев погубленных. И в самый пик бахвальства встает дядя Петя, сбрасывает свой верхний покров и обнажает спину с упругим плавником. Для пущего эффекта хлопает этим плавником справа налево, глаза выпучивает, как карась на суше, и опрокидывает стакан. Умолкали тогда даже самые хвастливые. Впрочем, утром все забывалось, списывали видение на горькую.
Вечером, часов в семь, дядя Петя закрывался в своей избушке, садился в глубокое кресло перед окном и задумчиво смотрел на водную гладь. Это были самые счастливые часы в его жизни. Солнце медленно садилось за горизонт, чайки пронзительно провожали его криками, легкий бриз колыхал занавески на открытом окне, пахло морем. Когда становилось совсем темно и на небе появлялась большая белая луна, то перед взором дяди Пети на морской глади расстилалась белая дорога, которая вела, казалось, куда-то далеко-далеко, где край земли сливается с краем моря.
Дядя Петя тогда вставал, отодвигал кровать и нажимал красную кнопку. Письменный стол с легким жужжанием сдвигался куда-то вниз, и на его место выезжал пульт управления с рядом замысловатых рычажков, кнопок и небольшим рулевым колесом. Всю комнату освещал нежный голубоватый свет. Дядя Петя задраивал окна и дверь, садился за пульт управления, и избушка неспешно спускалась к водам моря. Заходя в воду, она смешно подпрыгивала и дергала ластами, словно стряхивая озноб, а потом погружалась в Черное море. Часа в четыре утра дядя Петя возвращался на берег, ложился спать и вставал около десяти. Шести часов сна вполне хватало для человека-дельфина. Так и жил бы дядя Петя в избушке на ластах, если бы не досадное происшествие. Председателем совхоза была Марина Олеговна, женщина властная и деловитая. Все побаивались ее, даже суровые рыбаки и те не решались перечить председательше. Лишь дочка ее, Алинка-мандаринка, нисколько не боялась мать, потому что любила ее до беспамятства.
В тот день Алинка с подружками отправились купаться на море. Немного штормило, и дядя Петя посоветовал им не лезть в воду. Но кто в этом возрасте слушает мужичков в ватных штанах и шапке набекрень. Прыгнули девки в воду и начали плескаться. Вдруг слышит дядя Петя крик, поднял голову и видит, как, спотыкаясь, выбирается на берег девчонка и кричит, что Алинка с Танькой утонули. Побежала в поселок, ревет, страшная в своей беде, распатланная, мокрая.
Дядя Петя не зря человек-дельфин — прыгнул в воду и поплыл в глубины морские. Видит, лежат на дне две красавицы, точно русалки. Подхватил под талии и погреб к берегу. Плыл он под водой, поэтому очень удивились стоящие на берегу водолазы, милиционеры и врачи скорой помощи, увидев дядю Петю, разверзающего воды морские. Подружка за это время успела в поселок сбегать и рассказать, что случилось.
Марина Олеговна в истерике всех согнала на берег, стоит ревет. А как увидела дядю Петю с дочкой на руках, так обомлела. И все тоже умолкли. Откачали девчонок. Стоят, смотрят на него изумленно.
– Ты кто есть? – спрашивают. Потом жабры увидели.
— В общем, так, мужик, – сказала Марина Олеговна, – завтра собирайся утром. Отвезем тебя в город, покажем ученым. За дочку спасибо, конечно, но так нельзя, чтобы с плавником жить. Ненормально!
Сказала как отрезала. Подошел милиционер, сказал, что в 7 утра заедет.
Наступил вечер, дядя Петя вернулся в свою избушку, сел в кресло и стал ждать заката. Потом взошла луна. В этот вечер она была большая и желтая. Приветливо заглядывала она в окно избушки, словно кто-то манил дядю Петю большим кругом сыра.
Он встал, нажал кнопку, задраил окна и дверь, сел за пульт управления, и избушка, мягко ступая, пошла к воде и погрузилась в воды Черного моря. Больше дядю Петю никто не видел.
Это я, Мефодий!
Мефодий ел лапшу в коридоре собственной квартиры, когда в дверь кто-то постучал. Поставив миску на пол, Мефодий встал, отряхнул майку и взялся за ручку двери. Нерешительно потоптавшись, он все же открыл и увидел на пороге соседа Кудю с ложкой в руке.
Кудя был худощавым подростком из бедной семьи и жил этажом ниже. Он был смышлен и наивен одновременно. Совокупность этих двух качеств делала его обаятельным и даже приносила некоторый успех у девушек.
— Заходи! – сказал Мефодий.
– Спасибо!
– Есть хочешь?
– Нет, спасибо, – промямлил Кудя и спрятал ложку в карман.
– Ну смотри…
Мефодий взял кастрюлю с лапшой и проследовал в кухню. В кухне он подмигнул Куде и сказал:
— Важно не место, а наличие! Не пространство, а присутствие! Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Угу, – кивнул Кудя.
– Не коридор, а лапша! Не карман, а ложка! Понимаешь?
– Понимаю.
– Дух важен, понимаешь?
— Угу.
— Не тело, но дух! А точнее, дух, а потом тело… Или не так… Но как тебе сказать, чтобы ты понял?
— Не знаю…
— Дух, наличие, присутствие… Понимаешь?
— Мефодий…
— Что?
Он посмотрел на Кудю, который достал ложку из кармана и крутил ее в руках. Его лицо было бледным и решительным. Губы сжаты, а из глаз лился солнечный свет. «Кажется, понял», – подумал Мефодий.
— Дай пожрать, а…
Мефодий постоял, подумал, потом тихо произнес:
— Хм… Не место, а наличие. Действительно, смышленый малый.
Он улыбнулся и поставил перед Кудей миску с лапшой.
— Ешь, Кудя. Ешь, мой дорогой.
Зануда
В жаркий июльский день самого жаркого лета в истории нашего городка Валентин Владимирович Кросавкин познакомился с женщиной.
Она была неказистого телосложения, на среднем пальце правой руки имела татуировку в виде перстня с твердым знаком, а мизинец левой руки был вовсе без суставов и болтался, как маленький червячок.
— Я буду звать тебя Пассией! – с ходу выдал Кросавкин.
– Можно, – добродушно согласилась она.
– Ты моя Пассия!
– Угу.
– Ты муза моих бессонных ночей, моя Афродита!
– Хм…
– Ты очаровашка Сью!
– Кхе-кхе.
– Ты кудряшка Кэт!
– Да?
– Нет! Ты голубиная мечта потерявшегося гения.
– Ну!
– Да-да. Верь мне, Пассия!
Постепенно их отношения приобретали все более интимный и осмысленный характер. Валентин Владимирович тоже сделал себе татуировку на пальце и купил мобильный телефон. Днем они обменивались короткими текстовыми сообщениями.
«Пассия, привет, как дела?» – писал он.
«Хорошо», – отвечала она.
«Пассия, ты зяброкушечка».
«Ты милый».
«Пассюшенькин хвостик».
«:)»
Прошло три года и три месяца. Интимный характер отношений наскучил Валентину Владимировичу. Он устал и от осмысленности. Хотелось экстремальных душевных переживаний, и он решил не звонить и не писать Пассии. Он ждал, что она позвонит первая и возмущенно выдаст что-то вроде: «Все кончено? Почему ты не звонишь? Думаешь, я твоя игрушка? Думаешь, я подстилка?» Кросавкин представлял сотни вариантов достойного ответа на тирады оскорбленной женщины. Естественно, что после его ответа Пассия бы вернулась в его объятья смиренной и потрясенной открывшимся качеством его нового мужского Я…
Прошло три дня. Пассия не звонила, и Валентин Владимирович начал нервничать. Он брал мобильный телефон даже в туалет, чтобы не пропустить важный звонок. Через неделю Кросавкин не выдержал и набрал номер Пассии.
– Я хочу серьезно с тобой поговорить, Пассия!
– Можно.
– Ты заметила, что в наших отношениях что-то изменилось?
– Угу.
– Ты что-то хочешь мне сказать?
– Хм…
– Что ты хмыкаешь? Разве ты не видишь, что все очень серьезно?
– Да?
– Ну почему ты все время хмыкаешь? Тебе нечего сказать мне?
– Ты так ничего и не понял, Валентин, – неожиданно и очень серьезно ответила Пассия.
– Чего не понял? – удивился Кросавкин.
– Зануда ты! – снисходительно сказала Пассия и положила трубку.
Через неделю они поженились. Жили долго и счастливо. Но до конца своих дней Валентин Владимирович Кросавкин пытался разгадать, что тогда имела в виду его любимая женщина. Спросить он не решался, так и помер в неведении, но счастливый самим фактом свершившегося бытия своего.
Как гражданин Петров обрел себя
Случилось это в роковые сороковые.
Гражданин Петров тогда потерял себя, а позже и совесть. Или наоборот. Но это уже неважно.
Важно то, что был человек человеком, владел собой, совесть имел, а тут такое.
Жизнь его пронеслась яростным вихрем, сбив шапки с окружающих. Все пожали плечами и пошли дальше. Мало ли, что случается с человеком в роковые сороковые. Да еще и в високосный год.
Отряхнулось кошачье племя и давай дергать за вымя свое бытие дальше, а человек, можно сказать, исчез. Сник, растворился и изничтожился весь. Ни совести, ни себя. Только роковое время вокруг и тени. Ходят и доят вымя бытия.
И вот, когда он понял все это, когда осознал, тогда и вернулась совесть.
Пришла, запоздалая дама, озираясь и зябко ежась в тоненьком платье.
Сказала, что сам виноват, что другие ни при чем. Тепло как-то стало сразу.
Нашелся человек.
Петя и йога
Петя Пекинский любил путешествовать по коридорам районной библиотеки имени Радищева и время от времени запускать руку на полку в поисках случайного тома. Это была своеобразная игра – он ставил себе условие обязательно прочитать эту книгу.
Развлекаться таким способом он начал в 14 лет и к концу университета уже прочитал массу полезных и бесполезных книг малоизвестных авторов. Многие из них были бы рады, узнав, что их бессмертные произведения кто-то осилил от начала и до конца. Книги попадались разные, от технической литературы до женских романов.
И все Петя читал.
В какой-то момент он научился чувствовать интересные книги на ощупь. Интересная книга была обычно шершавой и хрустящей – верный признак, что книга популярная и читаемая, а значит интересная.
В 2001 году, привычно проводя рукой по книжной полке, Петя Пекинский нащупал шершавую и хрустящую книгу, от которой, ко всему прочему, на пальцах оставался легкий налет особой книжной пыли, так любимой библиотечными мышами и молью. «Эге, – подумал Петя, – мой клиент!»
Он достал книгу и прочитал имя автора: Парамаханс Йогананда. Петя почесал лоб и нахмурился. Что-то знакомое было в этом имени. Через минуту он вспомнил, что так звали его учителя физкультуры в пятом классе, который внезапно пропал во время урока во второй четверти. «Любопытно», – подумал Петя и открыл книгу. Внутри были картинки с упражнениями и сотни непонятных слов: пранаяма, мудра, бандха и т. д. Петя взял книгу.
Незаметно для себя во время чтения Петя втянулся в хитросплетения текста и конечностей. Прошло пять лет непрерывной практики, и Петя Пекинский научился доставать головой до копчика, пробуждать кундалини, управлять эфирными структурами и осознавать себя в качестве трансцендентного атмана.
И вот однажды Петя Пекинский оказался на встрече выпускников родной школы. По старой традиции все напились водки и стали танцевать. Петя как просветленный йогин не пил, а тихо сидел за сдвинутыми партами, на которых был накрыт импровизированный стол, и умиленно взирал на бывших одноклассников. К столу, покачиваясь, подошла Светка Лоткина и плюхнулась напротив. Она взяла вилку, наколола шпротину, свободной рукой налила в рюмку грамм сто портвейна. Света была из хорошей семьи и не пила водку. Все это знали еще со школы, поэтому специально для нее и Алины Жилиной купили три бутылки «Красного Южнобережного». Алина Жилина была лучшей подружкой Светы и тоже не любила водку.
– Петя, выпей со мной, – попросила Света.
– Спасибо, Свет, я не пью уже пять лет.
– Молодец, – задумчиво сказала Светка и поставила рюмку на стол.
Она откусила у шпротины хвост и грустно начала его жевать.
– Правильно, что не пьешь, Петька! Вот, Парамон пил-пил и спился.
– Кто? – удивленно спросил Петя.
Читать бесплатно другие книги:
