Малышка на биткоин. И другие рассказы Коноплицкий Сергей

Летание

Чабескин проснулся утром в дурном настроении. Возле кровати стоял тазик, а рубаха, небрежно кинутая на стул, была вся измята. Эти обстоятельства указывали на весьма недурственный загул, случившийся ночью. Голова, как и положено в таких случаях, раскалывалась, все тело ныло, а руки предательски дрожали. Вдобавок ко всему, голодная кошка неимоверно громко орала, требуя пропитания, которого она не дождалась вчерашним вечером.

Денек начинался бодро.

Чабескин вышел на балкон, потянулся и отхлебнул из банки, стоявшей на полу. Рассол медленно заполнил кипящие внутренности и, угрюмо пробурчав, осел где-то в недрах организма.

Мимо пролетела птица счастья. Чабескин вскрикнул и прыгнул за ней вслед. Как ни странно, он не упал, не разбился, а вполне уверенно полетел. Постепенно набирая скорость, Чабескин что-то кричал, махал руками, чем невероятно пугал птицу. Она то и дело оглядывалась и норовила изменить направление полета, но Чабескин был тот еще фрукт. Этот парень был что надо. Палец в рот не клади. Своего не упустит.

Эти характеристики Чабескина не оставляли птице никаких шансов, а самое страшное, что он давно уже собирался изменить жизнь к лучшему и ждал удобного случая.

И вот теперь случай летел перед ним, неуклюже взмахивая крыльями. Чабескин улыбнулся. Он вспомнил, как вчера некий человек в сером пальто, которого пришлось четыре раза угостить пивом, уверял Чабескина в том, что человек может летать.

– Смотри сюда! – говорил он. – Птицы летают?

– Летают, – соглашался Чабескин.

– Бабочки летают?

– Летают.

– Сосредоточимся! – собеседник поднял кверху указательный палец и продолжил: – Значит, в природе есть принцип полета, так?

– Ну, есть.

– А теперь сосредоточимся еще раз. Если мы созданы из одного источника, что признают и атеисты, и верующие, значит, этот принцип работает для всего сущего, правильно?

– Не знаю… – замялся Чабескин. Он был достаточно пьян, чтобы согласиться с любой теорией, и недостаточно, чтобы не начать спор.

– Погоди! Ты подумай сам. Птицы и бабочки летают?

– Летают.

– Значит, есть общий принцип летания, понимаешь? Значит, мы тоже можем летать, просто форма летания у нас другая…

– Полета?

– Нет! Не полета, а летания. Понимаешь? Принцип один, а форма разная.

– Не понял.

– Ну, вот есть Пушкин. Его стихи можно слушать, а можно читать. Две формы и один Пушкин. Теперь понятно?

Чабескина вырвало.

Утром он проснулся в дурном настроении. Возле кровати стоял тазик. Рубаха, небрежно кинутая на стул, была вся измята…

Ничего

Боливийский крепыш Дельгадо в детстве был весьма болезненным ребенком. Бывало, выведут его во двор погулять, а он в обморок падает. Или пойдет с ним мама на базар за боливийской селедкой, а продавцы плакать начинают от болезненности его вида. Плачут, рыдают, головы песком посыпают, а ни одного боливиано не уступят.

В школу Дельгадо пошел, но пропускал уроки физкультуры. Когда ему исполнилось 10 лет, на первый юбилей съехались все родственники Дельгадо. Из департамента Потоси приехала тетушка Санчо. Из Бени двоюродный дядя Бернардо, а из Оруро приехал странного вида пожилой человек, назвавшийся дедом Чамба.

Кто такой дед Чамба, никто вспомнить не мог, но из уважения к старшим и страха прогнать настоящего родственника его приняли и поселили на три дня в комнате Дельгадо.

Первые сутки дед Чамба почти не разговаривал. Ложась спать, он хитро подмигнул Дельгадо и, отвернувшись к стене, сразу же уснул. На второй день он участвовал в праздновании дня рождения мальчика и даже произнес какой-то странный тост на древнем языке тупинамба. Мало кто из присутствующих что-то разобрал в речи пожилого индейца, но все одобрительно закивали головами, а мама Дельгадо в очередной раз прижала сына к себе и поцеловала в макушку.

Ночью дед Чамба проснулся, сел на кровати и, растолкав мальчика, обратился к нему на чистейшем испанском:

– Слышь, малец!

– А? – спросонья ответил Дельгадо.

– Ты, это самое, чахоточник или что?

– Что?

– Я говорю, чего такой малахольный?

– Я не малахольный, дедушка, я болезненный, – честно признался парнишка.

– Хе-хе, – усмехнулся дед, – и чем это ты болеешь?

– Да никто не знает, – прошептал мальчик, – какая-то странная болезнь. Кашляю я, чихаю. Вот.

– Ты меня не грузи, – добродушно улыбнулся гость. – Я тебя вылечу.

Он достал из-под кровати свою сумку, порылся в ней и извлек маленький грязный мешочек серого цвета. Открыв его, он поманил пальцем Дельгадо.

– Загляни!

Мальчик заглянул в мешочек.

– Что ты там видишь?

– Ничего.

– Ну вот, правильно, хе-хе.

Дед Чамба тихо захихикал и откинулся на кровати. Дельгадо смотрел на него непонимающими глазами.

– Короче так, слушай сюда! – сказал дед серьезно. – В мешочке ничего нет, значит, и в тебе ничего нет. Понял? Иными словами, ты смотришь в мешочек – нет ничего. Я смотрю в тебя – тоже нет ничего! Ясно, я спрашиваю?

– Нет, – растеряно произнес Дельгадо.

– Короче, малец! Повторяю. В мешочке нет ничего! Ты видел?

– Ага.

– И в тебе я видел тоже. Понятно?

– Что видел?

– Видел тоже, что нет ничего. Понятно?

– Чего нет ничего?

– Фух! – устало выдохнул дед. – Ты меня убиваешь. Ладно, какая разница. Ложись спать!

Дельгадо послушно лег и быстро заснул. Утром он проснулся, по привычке собрался прокашляться, но не смог. Высморкаться тоже не получилось. Другие подробности мы опустим, отметив лишь, что и там все было в порядке.

Спустившись на кухню, он застал маму, которая мыла вчерашнюю посуду.

– Привет, малыш! Как спалось? – поздоровалась мать.

– Доброе утро! А где дедушка Чамба?

– Он уехал… Странный какой-то. Передавал тебе привет и вот еще это. Сказал: подарок.

Мама протянула Дельгадо маленький грязный мешочек.

– Разворачивай, мне тоже интересно! – нетерпеливо сказала она.

Дельгадо раскрыл мешочек, заглянул в него, потом посмотрел на маму и улыбнулся.

– Ну что там?

– Мама, а я здоров, – тихо сказал Дельгадо.

– Что? Дай сюда… Хм. Ничего нет. Действительно странный. У тебя в комнате ничего не пропало?

– Ничего, – уверенно сказал мальчик. – У меня ни-че-го!

Все здесь и сейчас

На самом краю земли сидел, свесив ноги, в задумчивой позе поэт Бевзякин. На нем были лишь легкий льняной пиджак и тонкие брюки, поэтому он время от времени зябко ежился. На коленях у него лежала раскрытая тетрадь с неоконченным стихотворением:

Без причины я лгал, без улыбки смеялся,

Я с тобой лишь затем, чтоб с собой не остаться,

Ты приходишь во снах, ослепительно ярких,

Просыпаясь, кричу, потому что мне жалко:

Жалко дней и ночей, жалко смеха и слез,

Жалко всех, кто пришел и хоть что-то принес,

Жалко их по любви, по плаксивой натуре,

До чего же я слаб! Я слабак по натуре.

Последняя строчка вот уже четыре дня не давала поэту Бевзякину покоя.

Сначала ему казалось, что получилось как-то жаргонно.

– Ну что за «по натуре»? – вопрошал он себя. – Я ведь поэт, а не какой-то уголовный элемент.

Потом он разглядел в стихотворении повтор слова «натуре» и посчитал это отблеском надвигающегося творческого кризиса.

В довершение всего он узрел в этой строчке намек на собственное бессилие и самоунижение.

– Прочитают люди и подумают, что сопляк Бевзякин и пишет сопливо для таких же слабаков.

И вот, с такими мыслями он оказался на краю земли, где теперь ежился от холода и думал, что делать дальше. Мысли были невеселые.

Внезапно кто-то мягко тронул его за плечо. Бевзякин обернулся. Перед ним стояла женщина лет сорока с красивыми глазами и улыбалась.

– Вы кто? – удивленно спросил Бевзякин.

– А разве ты это хотел спросить? – рассмеялась женщина.

Поэт задумчиво и грустно улыбнулся в ответ:

– Да, действительно, это сейчас меня меньше всего волнует. Я здесь по другой причине.

– Какой? – игриво спросила женщина.

– У меня не получается любимое дело. Я четыре дня не могу дописать простое стихотворение. Никакого от меня толка. Одна депрессия… Что дальше?

– А что дальше?

– Не знаю.

– Нет, погоди. Мы с тобой на краю земли, – женщина протянула руку вперед.

– Ну? – Бевзякин вопросительно посмотрел на нее.

– Что дальше? Что там дальше?

– Там ничего… Все здесь, – быстро ответил поэт и в тот же миг все понял.

Имя-судьба

Жил да был мальчик по имени Жилдабыл. Рос он в маленьком городке Вознесенске и мечтал стать летчиком-испытуемым. Все вознесенские мальчишки мечтали быть летчиками-испытателями, а наш герой – летчиком-испытуемым.

После окончания школы Жилдабыл подал документы в Авиационный институт. На собеседовании пожилой мужчина в очках задал всего два вопроса и сделал одно уточнение:

– Как Вас зовут, юноша?

– Жилдабыл.

– Жилдабыл? – мужчина сквозь толстые линзы внимательно посмотрел на абитуриента.

– Да.

– Хорошо. И кем Вы хотите стать, Жилдабыл? – осторожно спросил он.

– Летчиком-испытуемым.

Мужчина снова поднял глаза на Жилдабыла и задумчиво посмотрел на него.

Из-под толстой роговой оправы скатилась слеза.

После минутной паузы он наклонился ближе и строго произнес:

– Не обращай внимания, понятно?

– Понятно, – улыбнувшись, ответил Жилдабыл. – Я уже привык.

Костюм

Один серьезный человек купил костюм. Брюки были в полосочку, а о пиджаке расскажем подробнее.

Пиджак был неопределенного желто-осеннего цвета и в маленьких черных квадратиках. А в каждом квадратике был маленький розовый треугольник.

Впереди, где у людей обычно сердце, был пришит большой карман фиолетового оттенка с розовым цветком.

Это изящное сочетание розового цветка на кармане и маленьких розовых треугольничков в черных квадратиках одновременно умиляло и настораживало. Сразу было видно, что носитель костюма знает толк в гламуре и владеет некими приемами обольщения дамских сердец.

На спине блестящими нитками была вышита в виде радуги большая надпись ДЕНДРАРИЙ. Скажем коротко: это было лишним.

И вот один серьезный человек, как было сказано выше, купил в магазине такой костюм. Примерил и не захотел снимать. Продавцы отрезали бирки, предложили спороть надпись ДЕНДРАРИЙ, но он отказался.

Вышел из магазина, пошел по улице. Серьезный и адекватный, гламурный и волшебный, нежный и удивительный, строгий и обособленный, самодостаточный и одинокий, деловой и ранимый. Шел, никого не трогал и вдруг услышал смешок. Обернулся. Стоят мальчики и смеются. Пошел дальше, опять смешок. Обернулся снова. Мальчиков уже больше. Смотрят вызывающе и смеются. Страшно стало серьезному человеку. Побежал. Бежит без оглядки, а сзади топот ног и смех отрывистый. Ускорение. Прибавил газу. А сзади стоны и бесовщина какая-то.

– Ах-ха-ха! Ден-дра-рий! – кричат сзади страшные мальчики. – Ден-дра-рий!!! – смеются они.

Нюра

Нюра стояла у глубокой ямы на окраине села Слезки и метала бисер перед свиньями. Подошел участковый.

– Гражданочка Нюра?

– Так точно.

– Что делаем?

– Мечу бисер перед свиньями.

– Разрешение есть?

– Есть.