Дочь палача и театр смерти Пётч Оливер
– Я хотел догнать человека, который пробрался сюда. К сожалению, не смог толком разглядеть его. Может, тебе вспомнится кто-нибудь? На нем была шляпа с широкими полями, и волосы у него рыжие.
– Шляпа с широкими полями? – Кайзер пожал плечами: – Может, бродячий торговец? В деревне как раз остановились несколько. Ворюга услышал, наверное, что цирюльник умер, и решил, что сможет быстренько пополнить запасы товара. – Он рассмеялся: – Похоже, ты его напугал сильнее, чем он тебя.
Симон отмахнулся и провел Кайзера в комнату, где оба сели за стол.
– Ты прав, – проговорил он. – Я понемногу схожу с ума.
Он с возрастающим аппетитом посмотрел на корзину, наполненную хлебом, ветчиной, сыром и вином.
– Угощайся, – предложил Кайзер. – Файстенмантелю нужен сытый цирюльник.
Симон решительно принялся за еду. Он собирался рассказать Кайзеру о резной фигурке, но теперь собственные опасения казались ему смешными. Фронвизер с набитым ртом взглянул на старого друга.
– Как там у Петера дела? – спросил он.
Кайзер рассмеялся:
– Сидит в библиотеке, позабыв обо всем на свете! За Петера можешь не беспокоиться. Разве что мне придется раздобыть новые книги, потому что старые он прочтет от корки до корки…
Симон удовлетворенно кивнул. Приятно было слышать, что Петеру понравилось у Кайзера. Похоже, Симон напрасно опасался, и мальчик не испытывал к нему излишней привязанности.
– Чем, собственно, занимается этот Файстенмантель? – спросил он через некоторое время с набитым ртом. – Главой Совета все-таки не зарабатывают.
– Он перекупщик, – ответил Кайзер и, заметив вопросительный взгляд Симона, добавил: – Как ты, наверное, заметил, наша деревня несколько отличается от остальных. Это связано с тем, что многие из местных жителей зарабатывают не крестьянским трудом, а, скажем так, резьбой.
– И на это можно жить? – удивился Симон.
Кайзер кивнул:
– И притом неплохо. Все началось с того, что местные жители продавали резные распятия и фигурки святых паломникам, направляющимся в расположенный неподалеку монастырь Этталь. Земля тут не особо плодородная, остается только резьба. Но постепенно здесь наладили настоящее производство. Кто-то изготавливает распятия, другие – кукол, марионеток, фигурки животных… чего только не делают. Их изделия продаются даже в Венеции и Амстердаме. Файстенмантель организует продажи и, в свою очередь, продает резчикам инструмент, древесину и продовольствие. Они работают на него, и он неплохо на этом наживается.
– Видимо, до того неплохо, что может вести себя как заблагорассудится. – Симон отпил кофе, уже остывший за это время, и показал на горшок у очага: – Налить тебе чашку?
Кайзер рассмеялся и покачал головой.
– Ты еще в прошлый раз угощал меня этим варевом. По мне, так слишком уж этот кофе горький. Не понимаю, чем он тебе так нравится?
– Он помогает мне думать. Кроме того, мне кажется, я привык к нему, как другие к выпивке.
Симон сделал еще глоток и помолчал. Слова его друга напомнили ему, как редко они виделись, хотя их разделял всего день пути.
– А как бесцеремонно Файстенмантель обошелся вчера с судьей, этим Ригером! – проговорил он затем. – Похоже, он знает о нем что-то такое, чего остальным знать не следует… Как бы то ни было, любой другой угодил бы за это в яму.
– Любой, но не Конрад Файстенмантель. По этой же причине он сумел добиться, чтобы инсценировку устроили раньше срока. Файстенмантель распределяет роли, хлопочет о костюмах и даже платит новому цирюльнику. – Кайзер подмигнул Симону. – Он не хочет, чтобы представление еще что-нибудь омрачило.
– Думаю, смерть собственного сына вполне его омрачает, – с горечью ответил цирюльник из Шонгау.
Кайзер пожал плечами:
– В сущности-то, они терпеть друг друга не могли, слишком разными были. Доминик был младшим сыном Файстенмантеля, и тот всегда считал его неудачником. При этом Доминик был настоящим художником. Мало кто мог так умело обращаться с долотом и резцом, как он… – Учитель грустно улыбнулся: – Должно быть, отец все же любил его по-своему. Иначе не дал бы ему эту роль.
– А что он имел в виду, когда говорил, что его сын нес всякий вздор? – спросил Симон.
– Ах это… Доминик постоянно говорил, что хочет уехать. В Венецию или Новый Свет. Хотя отец не дал бы на это ни крейцера. – Кайзер встал и принялся расставлять продукты на полки рядом с заспиртованными жабами и змеями. Стоя спиной к Симону, он продолжил: – Файстенмантель, кстати, убедил Ригера, что за всем этим стоит Ганс Гёбль. Сегодня утром Ригер увез Ганса в Этталь. – Кайзер тяжело вздохнул: – Так у меня ни одного Иисуса не останется.
– А ты? – спросил Симон. – Ты тоже считаешь, что это дело рук Гёбля?
Кайзер закашлялся так, что ему пришлось схватиться за полку. Когда приступ прошел, учитель покачал головой:
– Вообще-то на него это не похоже. Да и вряд ли Гёбль смог бы в одиночку привязать Доминика к кресту, а потом поднять. Одному такое не под силу. Ты сам говорил об этом прошлой ночью. – Он склонил голову. – С другой стороны, между семьями Файстенмантелей и Гёблей с давних пор царит вражда. Гёбли занимаются росписью и следят, чтобы фигурки были как следует разукрашены. Благодаря этому они стали вторым по могуществу семейством в общине. Как и Файстенмантели, они заседают в так называемом Совете шести, который вершит судьбу деревни.
– Позволь угадать, – проговорил Симон. – В этом Совете шести все друг с другом враждуют.
– Скажем так, все они себе на уме. Поэтому представление так много значит. Оно сплачивает жителей. Ну, по крайней мере раз в десять лет.
Кайзер снова сел за стол, черты его лица заострились.
– Никак в толк не возьму, почему ты вернулся, – покачал головой Фронвизер. – В том смысле, что в Ингольштадте у тебя было все. Должность в университете, просторное жилье, любимая жена…
– Тогда, десять лет назад, когда моя Грета умерла, – перебил его Кайзер тихим голосом, – я вдруг почувствовал, до чего же я одинок. И в какой-то момент жизнь в Ингольштадте, в этих стенах, мне опротивела. Видимо, по этой причине я и вернулся восемь лет назад. Здесь я родился, здесь мой дом.
– Прости, – проговорил Симон. – Глупо было с моей стороны…
– Брось, – Кайзер отмахнулся. – Хотя ты прав. Понять такое и впрямь непросто. Скажем так, в Обераммергау я хотя бы среди своих, у меня есть занятие. – Он улыбнулся: – Дети любят меня. Возможно, некоторые из них действительно попадут в гимназию. А уж из Петера я непременно сделаю ученого. Или, может, священника, или…
Симон рассмеялся:
– Только не священника! С меня довольно вашего бледнолицего ворчуна… как там его? Гереле? Для занудного шваба звучит вполне себе… – Он нахмурился: – Чем-то я его преподобию не понравился, как и судье Ригеру. Этот невзлюбил меня уже за то, что я из Шонгау.
– Люди здесь не любят, когда чужие вмешиваются в их дела, пусть даже и живут в нескольких милях. – Кайзер подмигнул: – Но можешь не беспокоиться. Пока ты пользуешься покровительством Конрада Файстенмантеля, тебе здесь ничего не грозит.
– Ну, замечательно, – простонал Симон. – Теперь мне куда спокойнее.
Он вдруг заподозрил, что тот незваный гость, возможно, был не простым торговцем или вором. Кроме того, Фронвизер не мог представить себе, чтобы Ганс Гебль распял другого человека только за то, что тот присвоил его роль в представлении. Может, за всем этим крылось что-то другое?
Кайзер хлопнул в ладоши и тем самым прервал его размышления.
– Думаю, пора рассказать тебе кое-что о твоих пациентах и о том, что ждет тебя в ближайшее время, – начал он бодрым голосом. – Итак, под уступом живет старуха Райзер; у нее сильный кашель, как и у многих в деревне. Кузнец Адам Цвинк давно жалуется на ломоту в суставах. У его жены какие-то зеленые выделения, хорошо бы тебе взглянуть, и…
Симон терпеливо слушал о жалобах своих будущих пациентов. Они ничем не отличались от пациентов в Шонгау, хотя многие здесь действительно слегли с тяжелой лихорадкой. Цирюльник с сочувствием смотрел на Георга Кайзера: бледный и небритый, он то и дело вынужден был прерываться и кашлял. Его тоже болезнь не обошла стороной.
И чем дольше слушал Фронвизер, тем крепче становилось его убеждение в том, что недельное жалованье в двенадцать гульденов было не таким уж и щедрым.
Туман, словно огромный саван, укрывал вершины гор. Вороны с карканьем кружили над скалистой, покрытой снегами громадой Кофеля, который уже сотни тысяч лет стерег эти места.
Кофель наблюдал еще, как низкорослые люди, одетые в кожи и меха, совершали у его подножия кровавые жертвоприношения и возносили почести своим богам. Мгновением позже он терпеливо взирал на римские легионы, которые прорубили в скалах дорогу, неся войну через перевалы. В битвах между людьми в железе и людьми в коже и мехах он не выбирал сторон, не погребал воинов под лавинами – лишь смотрел, как они разбивали друг другу головы. Снова лилась кровь, и боги принимали новые жертвы… Крики казнимых и замученных возносились до самых вершин, где среди холода и скал вили свои гнезда орлы.
Но его это не тревожило. Что вообще могло его потревожить?
Затем пришли рыцари, и с ними появилась эта крепость, камни для которой они вырубали из его плоти. Крепость была давно разрушена, лишь поросшие мхом развалины у его подножия напоминали о ребяческих помыслах ее создателей.
Потом вырос монастырь. По дорогам двинулись паломники и торговцы и принесли с собой чуму и войну. Двуногие, подобно крошечным муравьям, непрерывным потоком стекались в долину, стараясь ничем не пробудить его гнева. А когда они умирали, приходили новые.
Люди играли в странную, лишенную смысла игру.
Кофель столько всего повидал, что не удивился и этим странным созданиям, которые преодолели ближайший хребет и двигались на восток. Они были маленькими, даже меньше, чем простые двуногие, и лица их скрывались под островерхими капюшонами. В руках они держали кирки и лопаты, которыми прокапывали себе дорогу сквозь снег, даже в мае укрывающий склоны.
Маленькие существа напевали песню, вероятно, чтобы облегчить себе работу. Песня была грустная, и капюшоны подрагивали, словно существа всхлипывали под ними.
Кирки в их маленьких руках пробивали крошечные отверстия в его коже.
Так… так… так…
Ветер уносил стук и слова песни.
Так… так… так…
Иногда, через промежутки, которые для него были мгновениями, а для людей длились столетия, Кофель вздрагивал. Тогда поднимался гул, земля начинала дрожать, и человеческие дома рушились, словно составленные из веток.
Он прислушался к себе.
Скоро он снова пошевелится.
Но до тех пор он и дальше будет наблюдать за странными существами в капюшонах и с кирками, напевающих грустную песню.
Так… так… так…
Так… так…
Так…
Какой бы ни была их цель, его это не волновало.
4
Якоб Куизль шагал вслед за Андреасом, и низкий стражник то и дело оглядывался на него. Голова гудела, настроение было отвратным. Палач только сейчас обнаружил, что оставил дома табак. Возможно, несколько затяжек немного подняли бы ему настроение. Потом он вспомнил: Лехнер на дух не переносил табачного дыма. Не будь Шонгау насквозь пропитан католической верой, секретаря легко было бы принять за ярого протестанта, враждебного всякому удовольствию.
Палач и стражник шагали по зловонным улицам Кожевенного квартала. Люди выглядывали из окон, провожали глазами странную пару. Кто-то выкрикивал вслед Куизлю насмешки, но другие молчали или крестились, когда широкоплечий гигант проходил мимо их дома.
В Шонгау палача боялись и избегали. Наряду с проведением пыток и казней Якоб обязан был убирать грязь и нечистоты с улиц. Кроме того, он следил, чтобы умершие животные не лежали подолгу по переулкам, а также считался опытным целителем. Куизль приносил городу немало пользы – и тем не менее горожане старались не пересекаться с ним. Считалось, что один только взгляд палача мог принести несчастье. В некоторых регионах необдуманный контакт с таким, как он, мог стоить порядочным ремесленникам членства в гильдии.
Поднимаясь вслед за стражником к Речным воротам, Якоб пытался вспомнить, когда в последний раз ложился спать трезвым. Вероятно, это было за день до того, как он узнал, что его сын Георг не собирается возвращаться в Шонгау. Младший внук Якоба выказывал большой интерес к семейному ремеслу – правда, он был еще слишком мал. Маловероятно, что Якоб успеет воспитать в Пауле преемника.
Достояние его семьи меркло, и он не мог ничего с этим поделать.
Они прошли Речные ворота и вошли в город с южной стороны, где стояли небольшие дешевые кабаки, за последние годы ставшие Куизлю вторым домом. Чаще всего палач сидел один, в стороне от других гостей, и молча пил свое пиво. Люди пока не осмеливались говорить о нем открыто, однако он чувствовал их взгляды, острые, как кинжалы.
Якоб смотрел на облупившуюся штукатурку трактиров, мелочных лавок и ремесленных домов. Потом взгляд его скользнул по кучам нечистот, обрушенной городской стене и многочисленным нищим и ветеранам, жавшимся по низким подворотням. Палач невольно вспомнил о Шонгау своего детства, богатом и могущественном городе. По Леху и крупным торговым путям сюда прибывали иностранные купцы со своими товарами. Янтарь, пряности, соленая сельдь, ткани, шелк и соль из Райхенхалля и Галля в Тироле… Однако со временем важные торговые маршруты сместились, и извозчики Шонгау давно жаловались, что их дело неуклонно шло на спад. Многие из них были вынуждены прирабатывать поденщиками у реки или в многочисленных гончарных мастерских, которые в последнее время появлялись как грибы после дождя. Деньгам, которые прежде стекались в Шонгау, теперь нашлись иные пути.
Как раз подошла к концу вторая воскресная служба, которую посещали в основном семьи патрициев. Под многоголосый звон колоколов люди выходили из городской церкви на рыночную площадь, нагретую утренним солнцем. Слышались разговоры, смех – но стоило показаться палачу, как прихожане замолкали или отводили глаза. Куизль шагал с гордо поднятой головой и бросал на них насмешливые взгляды. Он столько сделал для этого города. Он отлавливал и казнил разбойников, и десять лет назад благодаря его рассудительности был пойман и понес заслуженное наказание полоумный детоубийца. Знания Якоба спасли множество жизней, и тем не менее знать обращалась с ним как с куском грязи. Зато среди бедняков палача уважали, зачастую даже ценили.
Однако вскоре могло измениться и это.
– А, мастер Куизль! – донесся голос из толпы.
Это был Мельхиор Рансмайер, он как раз вышел из церкви. Из-под парика его выглядывала повязка, а улыбка была тонкая и злорадная.
– Старого пьяницу и дебошира наконец-то выволокли из дома? Как вижу, стражник уже ведет тебя в тюрьму, и ты таки понесешь заслуженное наказание за учиненный разбой.
– Я веду его не в тюрьму, а к Лехнеру, – сухо возразил Андреас. – Секретарь вызвал его, и…
Казалось, Рансмайер даже не услышал стражника. Он подступил почти вплотную к Куизлю.
– Я позабочусь о том, чтобы тебя плетьми выгнали из города, Куизль! – прошипел доктор. – Тогда можешь примкнуть к разбойникам, которых обычно вешаешь. И как знать, может, через годик-другой новый палач колесует старого…
– Не зазнавайтесь, господин доктор, – ответил Якоб, наклонившись к Рансмайеру, который был на две головы ниже; при этом голос его был достаточно громким, чтобы могли слышать окружающие. – Мне как-то случилось вздернуть шарлатана вроде вас. Тесно ему было в застегнутых штанах, вот он и вспрыгивал на порядочных жен. Пока его не застукали на улице за срамным делом. У него и на виселице еще стоял – правда, пользы уже не было.
Рансмайер побелел.
– Как… как ты смеешь угрожать мне, палач?! – просипел он.
Он развернулся к прихожанам, которые молча следили за происходящим, показал на Куизля и выкрикнул:
– Этот человек вчера напал на меня самым гнусным образом! Чудо, что я остался в живых.
– Действительно, чудо, – проворчал Куизль. – Если кто тронет мою дочь, восхода он уже не увидит. Барбара, может, и дочь палача, но и у нас есть гордость.
Некоторые из прихожан, одетых весьма скромно, одобрительно покивали. Однако патриции возмутились.
– И чего только не наслушаешься нынче от всякого сброда! – прошипела пожилая женщина с брыжами и взмахнула молитвенником: – Посадите палача в бочку, бросьте в Лех и подыщите нового!
Ее поддержала другая женщина, в черном платье:
– В самом деле, пора бы Совету указать простолюдинам, где их место. Бургомистр Бюхнер давно об этом говорит. Слишком распустился народ в этом городе. – Она брезгливо показала на палача: – И вот что мы получили в итоге…
– Истинно! – вмешался ее супруг.
Это был Вильгельм Харденберг, содержатель больницы Святого Духа, который за последние годы заметно разбогател – и растолстел. Окинув Куизля пренебрежительным взглядом, он заявил окружающим:
– Я помню его отца, он был таким же. Я был тогда еще ребенком, но хорошо помню, как мы забили старого пьяницу…
Для Куизля это было слишком. Он как бык ринулся на онемевшего от страха Харденберга. В последний момент Андреасу удалось схватить палача за ворот рубахи, с треском разорвавшейся.
– Э, думаю, нам лучше убраться отсюда, – предложил вполголоса стражник. – От греха подальше. Чтобы всем нам потом жалеть не пришлось.
Якоб медленно кивнул. Потом сделал глубокий вдох и последовал за стражником по широкой Монетной улице. За спиной раздался голос Рансмайера.
– Твой отец был пьяницей, и ты не лучше, палач! – выкрикнул доктор. – У вас это в крови, до седьмого колена! Попомни мои слова, когда тебе кости будут ломать!
Якоб шагал за Андреасом и старался не слушать.
– Не обращайте на него внимания, – тихо проговорил стражник. – Чума б взяла этого доктора с Харденбергом на пару. Я знаю кучу людей, кто считает так же. Богатеи, может, и правят в этом городе, но живут они благодаря нам, простым трудягам. И нечестивым в том числе, – добавил он с улыбкой. – Кстати, моя жена опять просит ту мазь, которую вы приготовили ей в прошлом месяце.
– Пускай заходит да берет, – проворчал Куизль. – Голову я никому за это не откручу, а жене служивого – тем более.
Вскоре крики Рансмайера стихли, и улица опустела. Впереди показалась башня тюрьмы и рядом с ней замок Шонгау, расположенный в северной части города.
В последние годы горожане старались восстановить разрушенное войной, но замок и по сей день пребывал в таком состоянии, что назвать его замком не поворачивался язык. Когда-то здесь останавливались курфюрсты, теперь же массивное строение с полуразрушенной башней и покосившимися сараями служило лишь канцелярией секретаря. Палач по старой привычке пересек внутренний двор, заросший плющом. На ржавых пушках развалились несколько караульных. Завидев своего напарника в обществе палача, они заухмылялись.
– Ну как, обделался при исполнении? – крикнул Андреасу пожилой и толстый солдат. – Ведь не сожрал же он тебя! Хотя ты всем пришелся бы по вкусу.
– Заткнись! – огрызнулся Андреас. – Лучше скажи, где сейчас Лехнер.
Солдат пожал плечами:
– Где ж ему быть? В канцелярии сидит, над бумажками. Или ты где-то еще встречал нашего канцелярского пердуна?
Его напарники расхохотались, однако хохот резко оборвался, когда на лестнице появился худой мужчина в черной мантии, неестественно бледный, с черной окладистой бородой и пронзительным взглядом.
– Канцелярский пердун как раз решает вопрос о недельном жалованье для стражи, – проговорил он тихим, но слегка гнусавым голосом. – Хотя я могу и отложить эту работу до следующего месяца. Надо подумать; может, так и поступлю на этот раз.
Толстяк прокашлялся, лицо у него стало пунцовым.
– Ваша милость, прошу прощения, если я…
Иоганн Лехнер прервал его легким движением руки и повернулся к Куизлю:
– Рад, что ты не забыл сюда дорогу, палач. Хотя ждать пришлось дольше, чем я предполагал. Вы что же, заплутали?
– Э-э… перед церковью случилось небольшое столпотворение, – ответил Андреас. – Но мы, слава богу, умеем держать себя в руках.
Лехнер тонко улыбнулся:
– Знаю. Особенно наш почтенный палач. – Он подмигнул Куизлю: – Пойдем, без стражи. Нам надо поговорить.
Под недоверчивыми взглядами солдат Якоб поднялся по стоптанным ступеням. Секретарь уже скрылся в своем темном кабинете. Палачу пришлось пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь. Он оказался в почти пустой комнате без окон, освещенной лишь несколькими свечами в стенных нишах. На столе посреди комнаты грудились книги и пергаменты. Лехнер занял свое место и показал Куизлю на низкую табуретку.
Палач задумался, сколько раз ему уже приходилось сидеть на этом табурете. Будучи судебным секретарем, Лехнер представлял в Шонгау курфюрста, в особенности когда дело касалось уголовного суда. Зачастую именно в этом кабинете Куизль получал от Лехнера распоряжения по методам пытки и уровням допроса.
«Я выполняю всю грязную работу, а он все заносит в протокол, – подумал Якоб. – Справедливости ради их бы кровью подписывать…»
– Как-то скверно все получилось вчера у тебя с Рансмайером, – сразу перешел к делу секретарь.
– Рансмайер домогался… – начал Куизль, но Лехнер отмахнулся:
– Не надо рассказывать мне про Рансмайера, я сам знаю, что он кобель. Но при этом он еще и наш доктор и, кроме того, уважаемый человек. В отличие от тебя, – добавил он, пожав плечами, и молитвенно сложил руки. – Палач без рода и без чести бросается на доктора!.. Скажи, будь ты на моем месте, как бы ты поступил?
– Для начала назначил бы расследование.
– Без свидетелей? Показания палача и его дочери против заявлений ученого доктора? – Лехнер покачал головой. – Малый совет этого не допустит.
Якоб тихо заскрежетал зубами. Наверное, Лехнер был, как всегда, прав. В Малом совете Шонгау заседали шестеро советников, которые вершили судьбу города, среди них трое подчиненных бургомистров и первый бургомистр Маттеус Бюхнер, человек крайне честолюбивый. Все были урожденными патрициями, для которых положение имело большое значение.
«И почти все они в пациентах у Рансмайера, – подумал палач. – Ворон ворону глаз не выклюет».
– С другой стороны, ты мне нужен, палач, – продолжил Лехнер уже не так строго. – Ты умен, ты опытен. А главное, я не знаю, кто занял бы твое место. Но своим пьянством, своей спесью и вспыльчивостью ты сам себе отравляешь жизнь.
– Если вы приглашали на проповедь, то у меня дел полно, – проворчал Куизль.
Лехнер вскинул руку:
– Имей терпение. Я уже нашел решение, такое, чтобы никто не остался внакладе. – Он склонился над документами и принялся их перебирать. – Чтобы успокоить людей и оградить тебя от мести Рансмайера, нам придется отослать тебя на какое-то время.
Куизль даже не моргнул, но внутри у него все закипело.
– Хотите вышвырнуть меня из города? – спросил он тихо.
– Я бы назвал это как-нибудь иначе. – Лехнер только теперь оторвал взгляд от документов и испытующе посмотрел на палача: – Ты будешь сопровождать меня в небольшой поездке. Мы отправляемся в Обераммергау.
– В… Обераммергау? – Якоб в недоумении взглянул на секретаря. – Уж не на «Страсти ли Христовы»?
Лехнер прыснул со смеху, что Куизлю показалось весьма необычным.
– Нет, к сожалению, на это у меня нет времени, – ответил секретарь. – Но мне сообщили, что в Обераммергау произошло ужасное убийство. Человека распяли посреди кладбища. У них уже есть подозреваемый. День или два пыток, и он признается.
– Я отправлюсь палачом в Обераммергау? – переспросил Куизль. – Но разве суд в Мурнау…
– Судья Мурнау, Франц Станислав Греспек, умер в прошлом году, – прервал его Лехнер. – На его место до сих пор никого не назначили, и не исключено, что округ объединят с Шонгау. Все это весьма прискорбно. – Он состроил грустную мину и поиграл пером. – Ну а до тех пор Аммергау находится в ведении Шонгау, хотя аббат в Эттале, возможно, считает иначе. Я уже отправил курьера в Мюнхен за распоряжением. Простая формальность. Курьер как раз подоспеет в Обераммергау к нашему прибытию.
– Постойте!
Куизль усмехнулся и почесал бороду. До него постепенно начало доходить.
– Думаете, если вам удастся разрешить это дело, суд Мурнау отойдет под ваше ведение? – предположил он. – Вы нацелились на пост управителя Мурнау, верно?
Лехнер снова склонился над документами и подписал несколько бумаг.
– Как я уже сказал, ты умен, палач, – сказал он тихо. – Именно поэтому ты нужен мне в Обераммергау, и не только для пыток. Внакладе ты не останешься.
Перо снова заскрипело по бумаге.
– Я и сам терпеть не могу Рансмайера, – продолжил Лехнер так тихо, что Куизль едва мог слышать. – Возможно, мы найдем способ его образумить. Рука руку моет. Но если ты не оправдаешь моих ожиданий…
Секретарь вновь поднял глаза.
– Кстати, как поживает Георг? – спросил он неожиданно.
Куизль почувствовал, как ему стиснуло горло.
– Он… он как раз оканчивает учение и станет хорошим палачом. Я все еще надеюсь, что он вернется в Шонгау и займет мое место.
– Хм, для этого придется получить согласие Совета… И надо было ему покалечить именно Бертхольда! – Лехнер изобразил огорчение. – Бертхольды по-прежнему пользуются влиянием. Честно, не знаю, смогу ли я добиться чего-нибудь… Но нельзя терять надежду, верно?
Довольно долго тишину нарушал лишь скрип пера по бумаге. Наконец секретарь отложил перо в сторону, сплел пальцы и взглянул на Куизля:
– Было так тихо… Ты что-нибудь говорил, палач? Или, может, я?
Якоб помотал головой, изобразив недоумение.
– Я ничего не слышал, ваша милость. Когда отправляемся?
– Завтра, рано утром. Пока аббат не опередил нас и не представил виновного. – Перо снова заскрипело по бумаге. – А теперь оставь меня, палач. У меня еще куча дел.
Куизль кивнул на прощание и вышел из темного кабинета на солнечный свет.
Существовало не так много людей, способных напугать его. Иоганн Лехнер принадлежал к их числу.
Притаившись за колонной, Барбара смотрела, как прихожане расходились по домам. От злости на глаза наворачивались слезы. А Пауль нетерпеливо тянул ее за руку.
Магдалена отправила Барбару разыскать мальчишку и привести домой. В конце концов Барбара отыскала Пауля в заброшенном саду недалеко от городской стены, где он сидел под липой и вырезал деревянный меч. За таким занятием племянник забывал обо всем на свете, особенно о школе. Играть с другими детьми Пауль тоже не любил – а если такое и случалось, то чаще всего дело заканчивалось дракой, причем его не пугали и более старшие ребята.
На обратном пути Барбара заметила толпу на рыночной площади и поспешила туда с Паулем затем лишь, чтобы увидеть, как богатые горожане во главе с Мельхиором Рансмайером оскорбляют и унижают ее отца. Не желая попадаться на глаза доктору, Барбара спряталась за колонной у церковного портала, к большому недовольству Пауля, который непременно хотел отстоять честь деда своим маленьким мечом.
– Почему эти люди так плохо говорят про дедушку? – спросил он. – И почему мы должны прятаться? Мы же ничего не сделали.
– Потому что потому… – Барбара вздохнула. – Боюсь, тебе этого пока не понять. А теперь помолчи, а то нас кто-нибудь заметит и захочет сорвать злобу.
Некоторые из прихожан вполголоса обсуждали ссору между палачом и доктором. В большинстве своем они были на стороне Рансмайера. Патриции давно требовали более жесткого обхождения с низшими сословиями, поскольку многие видели в них угрозу своим исконным привилегиям.
– Его младшая дочь, эта Барбара, она потаскуха, это всем известно, – заявила супруга Йозефа Зайлера, самого богатого в городе торговца сукном. – Вяжется с кем ни попадя, а если кто обрюхатит, так старшая сестра ее снадобьем поит. Все ж родная кровь – не водица.
Она захихикала, и Барбара едва сдержалась. Больше всего ей хотелось выскочить из-за колонны и выцарапать глаза старой карге. Еще несколько дней назад старуха приходила в цирюльню с гнойным нарывом. Магдалена приготовила ей заживляющую мазь, и эта курица взяла ее без разговоров.
– Смотри у меня, в следующий раз мы подмешаем тебе жостера, – прошептала Барбара и стиснула кулаки. – Или дурмана, ведьма ты старая…
– Где ведьма? – спросил Пауль и перехватил меч. – Если это ведьма, я хочу прикончить ее. А…
– Тсс!
Барбара зажала Паулю рот, мальчик стал отчаянно вырываться. Между тем остальные женщины тоже принялись перемывать кости Куизлям.
– Хорошо, что они отправили маленького Петера в Обераммергау, – проговорила старуха в чепце, почти беззубая. – Он единственный из всех них чего-то стоит. А его брат, этот Пауль, уже сейчас как чудовище. Я сама видела недавно, как он с кровью рвал волосы маленькому Людвигу Хальхуберу. А как-то раз он у нашей соседки кошку…
С Барбары было довольно. Стиснув зубы, она развернулась и потянула за собой Пауля. Девушка знала, что ее младший племянник мог быть настоящим монстром. Но разве у него был выбор? Только потому, что они были внуками палача, им с Петером приходилось терпеть насмешки других детей. Зато ни один из местных мальчишек не мог превзойти Пауля в решимости и отваге.
Барбара завернула в переулок, ведущий к Речным воротам, и тут увидела Рансмайера. Вероятно, он тоже направлялся домой. Но шел почему-то не через Рыночную площадь, а в обход церкви, где находилось старое кладбище. Место, где, по предположению Барбары, доктор был еще прошлой ночью. Что же Рансмайеру там понадобилось?
После недолгих раздумий Барбара приняла решение.
– Вот что, Пауль, – улыбнулась она племяннику, – поиграем в игру. Последим за злым доктором так, чтобы он нас не заметил. Если он нас увидит, мы проиграли. Если нет, получишь дома ломтик лакрицы. Договорились?
Мальчик радостно закивал, и они вместе двинулись вслед за Рансмайером. В это время переулок за церковью был заставлен повозками, которые давали неплохое укрытие. Рансмайер открыл скрипучую калитку, пересек кладбище, загроможденное мешками с известью и прочим строительным материалом, и через заднюю дверь вошел в церковь. Барбара выждала немного, после чего они с Паулем выбрались из-за повозки и прокрались вслед за доктором внутрь.
Сейчас, сразу после мессы, в церкви не было ни души, но ладан по-прежнему дымкой стоял в воздухе и скрывал незавершенную северную часть. Два года назад здесь рухнула колокольня и почти целиком разрушила галерею и ризницу – при этом в церкви находилось больше сотни прихожан. Старую вдову Райхарт задавило обломками, а заваленную дароносицу пришлось откапывать трое суток.
Работы над новой колокольней и галереей по-прежнему были далеки от завершения. Старое кладбище служило при этом площадкой для строительного материала и мусора. На галерее также грудились мешки с известью и кирпичи. На колокольню вела лишь временная лестница. Барбара увидела сквозь дымку, как Рансмайер торопливо поднялся по этой лестнице, осторожно при этом оглядевшись. Барбара едва успела затащить Пауля за скамью. Оттуда она прислушалась к скрипу ступеней.
Что ж, вряд ли он забыл там что-то после мессы…
Сердце забилось быстрее от волнения. Похоже, Рансмайеру действительно было что скрывать. Она была права!
– Интересная игра, – прошептал Пауль. – Куда интереснее скучной мессы.
Барбара усмехнулась. Сегодня утром она с племянником была на первой мессе для ремесленников и простых горожан. Пауль оказался прав – в этот раз в церкви было куда интереснее, хоть и не совсем безопасно. Если Рансмайер их заметит, последует несколько неприятных вопросов…
Тихо, насколько это возможно, они прокрались к подножию лестницы. Барбара посмотрела наверх. В косом свете, падающем сквозь витраж, она увидела на самом верху, примерно в четырех шагах над головой, две пары сапог. Первая, безусловно, принадлежала Рансмайеру, хозяина второй Барбара определить не смогла. Но сапоги были из тонкой кожи и вряд ли принадлежали бедному человеку.
– Вам нужно больше? – донесся сверху голос, чем-то знакомый. – Что вам в голову взбрело, Рансмайер?
– У меня тоже были задачи, – ответил доктор. – И дело оказалось сложнее, чем предполагалось вначале. Если мои скромные притязания кажутся вам неуместными, можете подыскать другого…
– Попридержите язык! – прошипел неизвестный. – Вы и так получаете больше, чем заслуживаете.
Тем временем Барбара поднялась на несколько ступеней, Пауль крался следом. Ей непременно хотелось увидеть, с кем разговаривал Рансмайер. Человек говорил не на тирольском диалекте; значит, это кто-то другой. Барбара медленно, чтобы не скрипнули доски, переставляла ноги с одной ступени на другую. Теперь стали видны не только ноги, но и одежды неизвестного. Дорогие ткани, крашеная шерсть… Перед доктором совершенно точно стоял кто-то из патрициев! Еще шаг, и Барбара наконец увидела его лицо. У нее перехватило дыхание.
Это был не какой-нибудь патриций, а сам бургомистр, Маттеус Бюхнер.
В это мгновение у Пауля выскользнул из руки меч, с которым мальчик так и не расстался. Деревянный меч застучал по ступеням, для Барбары этот шум был громче, чем звон всех колоколов разом. Она захотела сбежать с Паулем вниз, но было уже поздно. Бюхнер наклонился, заглянул между ступенями и увидел обоих. Недоумение на его лице сменилось гримасой отвращения. Бургомистр был коренастым мужчиной пятидесяти лет, с маленькими и подвижными глазами, сверкающими, как пуговицы, на его обрюзглом лице. Бюхнер слыл ревностным католиком и поборником старых порядков, ради сохранения которых прибегал к любым средствам.
– А вы двое что тут забыли? – напустился он на Барбару. – Вы что, подслушивали?
– Э нет, господин бургомистр, во… вовсе нет, – пробормотала Барбара. – Я только хотела посмотреть, как продвигается…
– Конечно, она подслушивала! – вмешался Рансмайер. – Это лживая потаскуха! Я вчера дал ей от ворот поворот, и теперь она преследует меня, чтобы в чем-то изобличить. Просто неслыханно!
– Это я вас преследую? – На мгновение дерзость Рансмайера привела Барбару в замешательство, и она позабыла о страхе. – Что вы тут сочиняете? Вы вчера набросились на меня, как племенной бык!
– Ха, это на нее похоже! – заявил Рансмайер бургомистру. – Эта девка врет, как дышит. Быком был ее отец!
– И вовсе не бык мой дедушка! – крикнул Пауль.
До сих пор напуганный мальчик прятался за Барбарой. Теперь он чуть было не бросился на Рансмайера, однако Барбара в последний момент успела схватить его за грязный воротник.
– Вы только взгляните на них, на этот сброд! – усмехнулся Рансмайер. – Как дикие звери. Надо их всех изловить и запереть в…
– Тихо! – Маттеус Бюхнер нетерпеливым жестом оборвал доктора и недоверчиво взглянул на Барбару: – Что ты слышала?
– В общем-то, ничего, – ответила Барбара. – Мы только пришли.
Читать бесплатно другие книги:
