Дочь палача и театр смерти Пётч Оливер

5

Симон стоял, прислонившись к надгробию, и наблюдал, как Доминика Файстенмантеля предают земле. Старшие братья, Каспар и Себастьян, стоя по обе стороны от могилы, спускали на веревках простой гроб из еловых досок. Лица у обоих были неподвижны, губы поджаты. Над кладбищем разносился тонкий звон деревенской церкви.

– Пепел к пеплу, прах к праху, – пробормотал священник Гереле и бросил в могилу горсть земли.

На кладбище собралась почти вся община. Жители молча стояли между надгробьями или толпились у ограды. Резчики мяли в руках старые, потертые шляпы и время от времени поглядывали в небо, словно вопрошали о причинах постигшего их несчастья. Большой крест, на котором обнаружили распятого Доминика, благоразумно убрали со сцены. Но и без него дощатая платформа напоминала жителям о том, что произошло здесь позапрошлой ночью.

Судья Йоханнес Ригер только сегодня позволил предать тело земле, поскольку расследование, по его словам, еще не закончено. Однако в деревне поговаривали, что судья тем самым хотел показать Конраду Файстенмантелю, кто здесь хозяин. Глава Совета стоял, опершись о трость, в первом ряду, у самой могилы. Лицо его было налито кровью, ноздри раздувались, как у разъяренного быка. Впечатление было такое, будто трость служит ему не для опоры, а в качестве возможного оружия.

– Пап, почему тот толстяк такой злой? – спросил Петер.

Симон держал сына за руку. Утром мальчик в первый раз был на занятии у Георга Кайзера вместе с тремя десятками деревенских детей. У Симона еще не нашлось времени расспросить Петера о его впечатлениях. У него было слишком много работы в цирюльне.

– Этот человек потерял сына, – объяснил он вполголоса. – Из-за этого люди злятся, впадают в ярость. Им хочется найти виновного в необъяснимом.

Симон кивнул. Он не стал рассказывать Петеру подробностей, но об этом ему, вероятно, уже поведали другие дети.

Давно перевалило за полдень. И вчера, и сегодня Фронвизер осваивался в цирюльне и принимал первых пациентов. Местные жители, поначалу неуверенные, теперь шли один за другим. Многих из них действительно мучила лихорадка, о которой говорил Файстенмантель. Предшественник Симона, старый Ландес, по всей вероятности, лечил подобные болезни кровопусканием и клизмами. Симон был невысокого мнения о таких варварских методах. Его вообще удивляло, что больным не становилось хуже и они не умирали от малокровия и истощения. Сам он применял отвар из размолотой коры хинного дерева и ивового корня, который уже давал результаты.

К Симону подошел Георг Кайзер, вид у него был усталый. После утренних занятий он провел репетицию в большом зале Швабского подворья, хоть и не знал, кого теперь выбрать на роль Иисуса после ареста Ганса Гёбля.

– Ну как? – шепнул Симон другу. – Хорошо прошла репетиция?

Кайзер простонал:

– Хорошо? Это было ужасно!.. – Он понизил голос: – Половина актеров вообще не пришла, а остальные только и говорили, что об убийстве. Другого и ожидать не следовало. От Урбана Габлера, который исполняет роль апостола Фомы, я вообще не смог ничего добиться – он был сам не свой. Да и другие играли ненамного лучше. Удивительно, что…

Священник прервал свою речь и бросил на них сердитый взгляд. Кайзер замолчал и через некоторое время продолжил шепотом:

– Удивительно, что семейство Гёблей явилось на похороны, учитывая, что один из них под подозрением и арестован. – Он кивнул в сторону группы мужчин и женщин, которые стояли чуть в стороне и наблюдали за погребением. – Судья сказал, что в комнате Ганса действительно обнаружили ту страницу, которая пропала у Доминика. Сцена с распятием Иисуса! Ганс, вероятно, стащил ее, чтобы навредить сопернику. Как бы то ни было, стражники увезли его в Этталь и заперли в камеру.

– Если он выкрал у Доминика страницу, это еще не значит, что он же его и убил. – Симон с сочувствием посмотрел на Гёблей. – Их действительно жаль. Вот они пришли на похороны, и теперь все решат, что им стыдно. А если б не пришли, это приравняли бы к признанию вины.

– Зато похороны прошли бы спокойнее, – пробормотал Кайзер и кивнул на Конрада Файстенмантеля, готового взорваться. – Нутром чую, миром это не закончится.

– Пути Господни неисповедимы, – проговорил священник. – Нам неизвестно, почему Господь забрал доброго Доминика…

– Мне известно, – грубо прервал его Файстенмантель. – Потому что кое-кто из гнусных Гёблей подло убил его! Есть доказательства, судья рассказал мне!

– Прошу вас, – прошептал Гереле и с мольбой взглянул на Файстенмантеля: – Мы ведь договорились, что хотя бы на кладбище будем соблюдать мир.

Но толстого скупщика это не смутило. Он ткнул тростью в сторону Гёблей, которые собрались на краю кладбища:

– Это они за всем стоят. Может, все разом! – крикнул он. – Не смогли смириться с тем, что Иисуса играет кто-то из Файстенмантелей. Зависть отравила их души!

– Закрой рот, Файстенмантель, пока я не пнул тебя в жирную харю! – крикнул в ответ пожилой мужчина со стороны Гёблей.

Симон уже знал от Кайзера, что перед ним Адам Гёбль, глава семейства. Высокий и крепкий мужчина, грубый, как неотесанный дуб, грозно выступил вперед.

– Мы не убивали твоего Доминика, это клевета! – заявил он. – Ха, да может, он сам себя привязал к кресту, с него станется! Он с головой не дружил, это точно!

– Как ты смеешь оскорблять моего покойного сына?! – взревел Файстенмантель. – Ты… выродок! Давно уже среди ангелочков витал!

Он занес трость и бросился на Адама Гёбля, тот пригнулся и подставил противнику ногу. Файстенмантель рухнул лицом в свежий могильный холм.

– Прекратите, дети мои! – взмолился священник. – Довольно, что вы колотите друг друга в трактирах, но не на кладбище же!

Однако его мольбы ни к чему не привели. На помощь Файстенмантелю уже подоспели два его сына, и они вместе кинулись на Гёблей. Началась потасовка. Один за другим к драке присоединялись остальные жители, при этом каждый принимал ту или иную сторону. Сверкали кулаки, разносилась ругань; вскоре все мужчины, и стар и млад, дрались среди надгробий. Женщины и дети разбежались с воплями и плачем.

– Прекратите, прекратите немедля! – снова раздался голос священника. – Господь видит нас, Господь смотрит на нас! Что он должен подумать?

Но его, похоже, никто не слышал.

Симон с Петером и Георгом Кайзером укрылись за надгробием. В плиту ударилось несколько камней, потом что-то грохнуло, словно в нее врезался кто-то тяжелый.

– Надо что-то предпринять, – просипел Фронвизер, закрыв руками Петера, который крепко прижался к нему. – Иначе они головы друг другу поразбивают!

– Все не так уж страшно, – успокоил его учитель. – Насколько я знаю этих людей, убитых не будет. Такие драки происходят по меньшей мере раз в месяц. Но чтобы на кладбище, и сразу столько… – Он покачал головой. В надгробье ударялись новые камни. – Понятия не имею, как в таких условиях продолжать репетиции. До тех пор, пока Ганс Гёбль сидит под замком, спокойно здесь не станет.

В надгробье снова что-то врезалось. Симон вздрогнул. Он уже собрался отбежать с Петером к выходу, но тут над кладбищем разнесся резкий голос:

– Именем курфюрста прекратить сейчас же! Или я прикажу палачу заковать вас всех в кандалы!

Симон замер.

«Но это невозможно, – подумал он. – Как, черт возьми…»

Цирюльник был так растерян, что даже не заметил, как Петер высвободился и с любопытством выглянул из-за надгробья.

– Дедушка! – крикнул он и рассмеялся. – Как хорошо, что ты приехал! Теперь с нами ничего не случится.

И Петер радостно побежал к новоприбывшим.

Палач увидел бегущего к нему внука и распростер объятия. Люди вокруг перестали драться, крики смолкли. Некоторое время все смотрели на высокого, широкоплечего незнакомца в черном одеянии палача, как он схватил маленького мальчика и под ликующий вопль подбросил его вверх.

– Теперь, раз дедушка здесь, все будет хорошо! – радовался Петер. – Скажи, дедуль, открутишь им головы, если они рассердят нас?

– Я никому не откручу голову, если он того не заслужил, – проворчал Куизль и осторожно опустил Петера.

Хотя перед другими палач ни за что не признался бы в этом, он был безумно рад вновь увидеть Петера. Хотя мальчику никогда не стать палачом – в отличие от брата, он слишком слаб и мягок. Зато очень умен и начитан – качества, которые Куизль ценил едва ли не больше хорошей драки. Такой, как сейчас.

Теперь все перевели взгляды на карету с опущенным верхом, стоявшую перед кладбищем. В ней стоял судебный секретарь Иоганн Лехнер и строго взирал на толпу.

– Как вам в голову взбрело устроить мордобой на кладбище? – рявкнул он. – Есть в вас хоть капля уважения к мертвым? Приезжаешь в эту дыру, ничего не подозреваешь, и первое, что видишь, – это драка!

В наступившей тишине у Куизля появилась возможность получше рассмотреть уставших после схватки жителей. У некоторых из них были ссадины на лицах, другие держались за головы, но серьезных ранений ни у кого, похоже, не оказалось. Затем палач разглядел и Симона, который прятался за надгробьем и по-прежнему растерянно смотрел на тестя.

– Куизль! – воскликнул цирюльник. – Но почему…

– Нет времени на семейные любезности, – прервал его Лехнер. – Отложим на потом.

Он отряхнул с плаща пыль, которая мукой осела на нем от быстрой езды.

Всего четыре часа потребовалось им на то, чтобы по слякотной, изборожденной дороге добраться от Шонгау до Обераммергау. Лехнер сидел в карете, в то время как Якоб и пятеро солдат ехали рядом. Неоседланный конь секретаря бежал за ними рысью. Юнцам было явно не по себе ехать по безлюдным перелескам в компании палача. За всю дорогу они не перемолвились с Куизлем ни словом и избегали его взгляда. Вот и теперь солдаты стояли чуть в стороне и нерешительно смотрели на недовольных людей, явно способных за себя постоять. Куизль сомневался, смогут ли салаги из Шонгау продержаться хотя бы минуту против этих свирепых горцев.

Лехнер вновь обратился к окружающим, большинство из которых смущенно смотрели себе под ноги.

– Кто у вас главный? – спросил он громким голосом.

Вперед выступил крупный мужчина, гордо вскинул голову и скрестил руки над животом. Весь его вид говорил о том, что он не привык выслушивать приказы.

– Я Конрад Файстенмантель, – представился толстяк. – Я возглавляю местный Совет.

– Глава Совета дерется на кладбище? – Губы Лехнера изогнулись в тонкой улыбке. – Должен сказать, странный у вас народ…

– А вы кто такой, чтобы судить? – огрызнулся Файстенмантель.

Его собеседник даже не дрогнул.

– Иоганн Лехнер, судебный секретарь Шонгау, – ответил он бесстрастно. – Представляю курфюрста Баварии и назначен расследовать ужасное убийство, которое недавно произошло в вашей злополучной деревне. – Потом он кивнул на Куизля, который по-прежнему стоял с внуком посреди кладбища: – А это палач Шонгау, с которым познакомится каждый, кто воспротивится моим приказам.

По толпе прошел ропот, даже Конрад Файстенмантель на мгновение оробел. Но к нему быстро вернулась былая уверенность:

– У нас есть свой судья. Его превосходительство Йоханнес Ригер не обрадуется, когда узнает, что вы разнюхиваете в его округе.

– А это уж не ваша забота. По всей видимости, господин судья даже не в состоянии остановить потасовку на кладбище. – Лехнер демонстративно огляделся. – Как бы то ни было, я его здесь не вижу. Поэтому вместо него распускаю это сборище.

– Но… ваша милость… это похороны, – робко подал голос священник, который до сих пор держался позади всех. – Прошу вас…

– Похороны, столь бесславно оконченные, – перебил его Лехнер. – Пусть могильщики закопают яму, остальным же немедленно покинуть кладбище. – Он обратился к жителям: – Ступайте по домам! И молите у Господа прощения за свое кощунственное поведение!

Некоторые из мужчин снова заворчали и сжали кулаки.

– Мы не станем слушать указаний, когда нам заканчивать похороны! – выкрикнул один из них. – И уж тем более от вас, шонгауцев!

Говоривший был крепким молодым человеком, судя по внешности, сыном Файстенмантеля. Он грозно двинулся в сторону повозки. Дойдя до кладбищенских ворот, столкнулся с Куизлем, который загородил ему дорогу.

– Ну и куда мы так спешим, юнец? – проворчал палач. – Уж не ко мне ли?

Казалось, молодой Файстенмантель задумался на мгновение, не помериться ли с палачом силой. Но потом он взглянул на плечи Куизля, крепкие, как дубы, увидел решимость в его глазах – и угрюмо потупил взор.

– Мы еще встретимся, палач, – пробормотал он.

– Охотно. На эшафоте.

Куизль несильно толкнул его в грудь, и парень вернулся к своим. После такой дуэли остальные жители, похоже, смирились. Один за другим они стали покидать кладбище, при этом одаривая Лехнера и Куизля свирепыми взглядами.

– Последствия не заставят себя ждать, – прорычал Файстенмантель. – Я прослежу, чтобы судья Ригер и аббат Эккарт об этом узнали.

Лехнер пригладил бороду.

– О, не беспокойтесь, их непременно поставят в известность. Уверен, совсем скоро у нас состоится увлекательная беседа… – Он потянулся и зевнул. – Но до тех пор мне хотелось бы отдохнуть после утомительной поездки. Кстати, остановлюсь я в «Швабском подворье». Скажите хозяину, что я займу весь верхний этаж. Ах да, Куизль! – Он повернулся к палачу. – Если хочешь, можешь пока побыть со своими домочадцами. Через час мы отбываем в Этталь, где любезный аббат и судья наверняка готовят нам теплый прием. Без мордобоя.

С этими словами он вернулся в карету и оставил Конрада Файстенмантеля стоять в недоумении. Возница щелкнул кнутом, и экипаж со скрипом повернул на улицу, ведущую к трактиру.

– Лучше делайте, как он сказал, – проворчал Куизль и хлопнул Файстенмантеля по плечу. – Поверьте, я знаю, о чем говорю. Этот человек от своего не отступит. – Он усмехнулся. – Дьявол! Если Лехнер не получает, чего хочет, он может стать настоящей занозой в заднице.

Спустя некоторое время Симон и Куизль сидели в цирюльне напротив полки с заспиртованными змеями и жабами.

Фронвизер взволнованно рассказывал тестю о событиях минувших дней. Якоб между тем молча покуривал трубку. Чтобы им никто не мешал, они отправили Петера в соседнюю комнату, где тот должен был перевести с латыни на немецкий текст античного врача Диоскорида. Недовольный поначалу, теперь Петер выполнял задание с большим азартом.

– Распять человека только для того, чтобы получить роль в представлении? – проговорил палач, когда Симон закончил с рассказом. – По-моему, это как-то уж слишком. Но, боюсь, судья хочет по возможности скорее представить виновного, чтобы жители успокоились… – Он задумчиво пожевал мундштук. – Думаю, скоро мне придется начать допрашивать Гёбля.

Симон кивнул.

– Тем более что в его комнате нашли страницу с текстом Доминика. Похоже, они и в самом деле были не в ладах между собой. Гансу не позавидуешь, это уж точно… – Он вздохнул. – Разве только мы найдем доказательства, указывающие на убийцу. И если я правильно понял, именно этого требует от вас Лехнер. Хотя не совсем понимаю зачем.

Еще по пути в цирюльню Куизль рассказал ему о драке с доктором Рансмайером и наблюдениях Барбары. И хотя в глубине души приятно было узнать, что Якоб проучил его щеголеватого соперника, Симон понимал, что та затрещина ставила под угрозу все их семейство. Вероятно, секретарю Лехнеру удалось тем самым окаать на палача давление.

– Лехнер хочет прибрать к рукам Мурнау, куда входит и Аммергау, – пояснил Куизль. – Если он распутает это дело в свою пользу, то может рассчитывать на поддержку в Мюнхене. Но аббат приложит все старания, лишь бы перечеркнуть его планы. Прежде эти места подчинялись собственному суду. Так что судья и аббат сделают все, чтобы вернуть себе власть.

Симон простонал:

– Замечательно! Либо мы подведем Лехнера и наживем неприятностей в Шонгау, либо перейдем дорогу местному аббату, во владениях которого учится мой сын… – Он устало оперся о стол, на котором стояли пузырьки, горшки и лопатка после недавних процедур. – И чего ждет от вас Лехнер? Будучи палачом, вряд ли вы сможете ходить по домам и собирать сведения.

Куизль ухмыльнулся:

– Нет, не смогу. Но я могу поразмыслить и сделать выводы. Лехнер знает, что у меня это порой неплохо получается. Ходить по домам придется тебе. Будучи цирюльником, ты можешь послушать, что говорят вокруг. А я потом пораскину мозгами. – Он сделал затяжку, лицо его омрачилось. – Хотя случай-то каверзный. Никто не смог бы в одиночку поднять Доминика на крест, верно? Стало быть, убийца не один…

– Может, все-таки Гёбли, всем семейством? – бросил Симон. – По крайней мере, они имеют на то причины. У них давняя вражда с Файстенмантелями, а Ганс пытался заполучить роль Иисуса. Может, они не смогли смириться с поражением?

– И поэтому распяли Доминика? – Палач покачал головой: – Нет, эти люди не такие. Заклятому врагу они разобьют кружку о голову, но к кресту прибивать никого не станут.

– Выходит, кто-то чужой? Но зачем?

Симона окутало табачным дымом, и он закашлялся. Ему вспомнилось, что на кладбище он что-то заметил, но не смог опознать. Однако дым не давал ему ясно мыслить, поэтому Фронвизер снова отогнал эту мысль.

– Что-то странное творится в этой долине, – продолжил он. – Извозчик, который подобрал нас, говорил, что она проклята. И он, возможно, прав. – Симон помедлил. – Трудно выразить словами, но чувство такое, будто горы давят, сжимают тебя. А потом, этот Кофель, о котором ходит столько зловещих историй… Будто там в пещере обитает ведьма и зажаривает маленьких детей…

– Ты врач или суеверная баба? – рявкнул на него Куизль. – Так что оставь этот вздор и полагайся на факты! Человека распяли. Да еще в пятницу, в точности как Иисуса. Для чего?

– В жертву за все наши прегрешения? – Симон пожал плечами. – Лучше вы скажите.

– Возможно, потому что это убийство до того омерзительно, что отвлекает внимание. Возможно, кто-то хочет, чтобы все говорили только об этом распятии и не подходили к сути.

– И в чем заключается эта… суть?

– Это нам и предстоит выяснить. Но горы, ведьмы и прочая суеверная чушь здесь ни при чем… – Куизль нахмурился. – Я кое-что слышал про местных жителей, поспорить они любят. Не только Гёбли и Файстенмантели. Надо больше узнать об этих местах, об их обитателях. За любым дьявольским деянием всегда стоит человек.

– Я вот еще что вспомнил! – воскликнул Симон. – Когда мы осматривали труп, Конрад Файстенмантель угрожал судье. Очевидно, он что-то знает про него – речь шла о каких-то делах. Может, Доминик тоже об этом знал и его заставили замолчать? А жертве самой было что скрывать. Я несколько раз уже слышал, что Доминик перед смертью говорил всякое странное…

Куизль кивнул:

– Вот видишь, теперь нам есть от чего оттолкнуться. Как я сказал, нужно больше узнать о здешних людях, о судье, о Файстенмантелях, Гёблях, обо всех… – Он задумчиво пригладил косматую бороду. – Но при этом не стоит забывать, что дома нас ждут две девицы, которым тоже нужна наша защита.

Симон вздрогнул. За последние два дня он едва ли вспомнил про Магдалену! Слишком много всего произошло. Интересно, как там она, и Барбара, и маленький Пауль? Куизль уже рассказал ему, что Магдалена была не в восторге от его письма. Другого Фронвизер и не ожидал. Но чтобы она могла оказаться в опасности из-за любопытства Барбары – на такое он не рассчитывал.

– Думаете, Бюхнер и Рансмайер отплатят нам? – спросил он с тревогой.

Палач склонил голову набок.

– Рансмайер поклялся мне отомстить, с этим все ясно. В какой мере здесь замешан Бюхнер, трудно сказать. Возможно, не так уж это дело и важно для бургомистра, чтобы делать из него проблему. Разве только…

Куизль помолчал, потягивая уже потухшую трубку.

– Что? – спросил Симон.

– Ну, разве только Барбара действительно что-то узнала, когда подслушивала их в церкви. В таком случае нам следует поскорее распутать это дело и вернуться. Пока к нашим девицам не нагрянули стражники.

Жена молодого извозчика визжала, как бешеная корова.

Магдалена заботливо вытерла пот со лба роженицы, в то время как Марта Штехлин, погрузив руки в утробу, нащупывала дитя. Уже вторую неделю Ева Баумгартнер дожидалась, когда же ребенок появится на свет. Когда боли начали нарастать, Магдалена решила напоить будущую мать отваром из лютика, чтобы спровоцировать роды. Сегодня после обеда, когда у Евы наконец отошли воды, Магдалена позвала Штехлин.

И вот они вместе принимали роды у девицы восемнадцати лет, которая сама была еще ребенком. Две престарелые тетки сидели в углу душной комнаты и вполголоса молились. Воздух тяжелел от курящегося ладана, шалфея и можжевельника. Муж мог войти в дом лишь после родов, таков был давний обычай. Уже трижды Лукас Баумгартнер тревожно и нетерпеливо стучал в закрытые ставни, но Магдалена всякий раз его прогоняла.

– Ты почти справилась, – прошептала она визжащей девушке на ухо. – Уже показалась головка. Скоро все закончится, только поднатужься еще разочек.

Действительно, между бедрами уже виднелась темноволосая головка. Штехлин стала помогать окровавленными руками. Роженица в последний раз взревела от боли, и ребенок наконец-то оказался у знахарки в руках. Штехлин перерезала ржавыми ножницами пуповину, шлепнула младенца по спине, чтобы тот издал первый крик, и осторожно передала новоиспеченной матери.

– Это мальчик, – пробормотала она. – И на вид крепенький. Буду молиться, чтобы в этот раз Господь не забрал его у тебя.

Ева Баумгартнер действительно произвела на свет уже двух детей, но оба умерли через пару недель. По крайней мере, священник успел крестить бедняжек и они не угодили в чистилище.

Магдалена сбросила в кадку послед и невольно задумалась о собственных предстоящих родах. Страх на мгновение стиснул горло. Что, если Господь снова заберет у нее дитя, как маленькую Анну-Марию?

Ева Баумгартнер между тем уснула от изнеможения. Младенец тоже закрыл глаза. Престарелые тетки проковыляли за дверь, сообщить мужу радостную весть. Магдалена опустилась на скамью рядом со знахаркой.

– За месяц уже в седьмой раз принимаем роды, – вздохнула она. – И все с осложнениями… А теперь еще и мой бестолковый супруг оставил на меня цирюльню! О неприятностях из-за Барбары я вообще молчу. Не будь я так измотана, взвыла бы от злости!

В ней снова вспыхнула злость на Симона за его решение задержаться в Обераммергау. Вот так всегда: мужчины незаметно смывались, а женщинам приходилось управляться самим…

– Черт, мне разорваться надо, чтобы всюду поспеть!

Штехлин усмехнулась.

– Люди доверяют тебе, – сказала она. – Возможно, даже больше, чем Симону. И больше, чем мне. Кто бы мог помыслить такое десять лет назад, когда ты пришла учиться у меня…

Теперь невольно усмехнулась и Магдалена. Она хорошо помнила, как впервые помогала знахарке принимать роды. Она была тогда юной и неумелой и скорее мешалась, чем помогала. Многие роженицы тогда умирали еще во время родов от лихорадки, необъяснимой и неминуемой как проклятие. Но многим другим женщинам Магдалена смогла помочь.

– У тебя есть то, что мы, знахарки, зовем исцеляющими руками, – заявила вдруг Штехлин серьезным голосом.

– Исцеляющие руки? – Магдалена недоумевающе взглянула на знахарку. – Что ты имеешь в виду?

– Ну, многие полагают, что их исцеляют лекарства. – Штехлин кивнула на многочисленные горшки с мазями и порошками, в беспорядке стоявшие на столе. – Но послушай старую женщину. Дело не столько в лекарствах, лечит прежде всего вера. И я говорю не о вере в Господа. Люди верят в тебя, Магдалена, они доверяют тебе. Ты к ним прислушиваешься. Это делает тебя хорошей целительницей.

Дочь палача молча посмотрела на свои мозолистые, покрытые пятнами крови руки. Действительно, за последние годы она стала не только хорошей повитухой, но и в цирюльне ее умения нашли всеобщее признание. Люди ценили ее, особенно в бедных кварталах Шонгау, в Кожевенном или здесь, у реки, недалеко от пристаней. Но в самом городе многие по-прежнему считали ее безродной палачкой, хотя ей стукнуло уже тридцать лет. Тем не менее к ней и к Симону тайком заходили горожане и более высокого положения, поскольку доверяли их умениям больше, чем ученому доктору. Зачастую люди даже испрашивали у Магдалены совета по житейским вопросам. Стоит ли пускаться в дальнюю поездку, как успокоить гневливого супруга, можно ли еще расторгнуть сомнительную помолвку…

– Значит, исцеляющие руки, – с улыбкой проговорила Магдалена и еще раз взглянула на грязные ногти и мозоли от работы в саду. – Что ж, этим рукам сегодня предстоит еще немало работы.

В окно неуверенно постучали. Она поднялась и крикнула:

– Можешь войти, Лукас! Все прошло хорошо.

Послышались торопливые шаги; затем дверь распахнулась и в комнату влетел молодой Лукас Баумгартнер. Он поцеловал спящую жену в лоб и неуверенно посмотрел на завернутого в пеленку младенца.

– Это… – начал он смущенно.

– Да-да, можешь быть покоен, это мальчик, – опередила его Штехлин. – Еще один пьяный, драчливый мужлан. Как будто вас и без того мало!

Лукас ухмыльнулся. Это был высокий красивый парень двадцати лет. Только прошлой осенью его приняли в Гильдию извозчиков. Магдалена помнила, как он еще мальчишкой дразнил ее отца. И вот Лукас уже обзавелся собственной семьей…

Улыбка на лице молодого извозчика неожиданно сникла.

– Сколько я вам должен? – спросил он нерешительно.

– Полгульдена, – ответила Штехлин. – Шалфей и подорожник даром, этого у меня в саду больше, чем сорняков.

Лукас смущенно уставился в пол:

– У меня столько нет. Сегодня утром в Совете объявили указ, и нам урезали жалованье. Сказали, что пришлось так поступить, потому что в городе перегружается не так много товара.

– Какое совпадение! – усмехнулась Магдалена. – Стоит Лехнеру выехать из Шонгау, как Совет урезает жалованье… Еще одно достижение, за которое стоит поблагодарить почтенного бургомистра Маттеуса Бюхнера.

Но, несмотря на все насмешки, она тоже понимала, что решение Совета имело свои основания. Раньше по торговым трактам через Шонгау ежедневно проезжали десятки повозок с товаром из Венеции и Генуи. Торговля процветала. Но за несколько десятилетий движение сместилось к северу страны, откуда пузатые суда отбывали в Новый Свет и прибывали, нагруженные серебром, пряностями и другими ценностями. Шонгау нищал, а с ними и многие плотогоны и извозчики.

– А вашего распорядителя, как я посмотрю, сокращение жалованья не затронуло, – проворчала Штехлин. – Во всяком случае, я видела, как они с Бюхнером сегодня в «Звезде» умяли жареного гуся на обед.

Лукас кивнул:

– Они в последнее время часто видятся, это верно. Десятникам, видать, тоже неплохо живется. Я, по крайней мере, не слышал, чтобы они жаловались… – Он вздохнул, но лицо у него вдруг просияло. – Я могу дать вам задаток. На следующей неделе у меня будет куча денег, обещаю.