Войны некромантов Дашков Андрей
Она равнодушно скользнула взглядом по бесформенным останкам того, кто еще недавно был одним из ее слуг. Она улыбалась, как показалось Вальцу вначале, вполне дружелюбно.
Только одна деталь портила ее улыбку и прекрасное лицо – передние верхние резцы были намного длиннее остальных зубов и имели зазубренные края. Эти миниатюрные пилы не то чтобы выглядели угрожающе, они просто нарушали некую гармонию, вносили несоразмерность, что было сразу же замечено Вальцем, который оставался эстетом и после смерти.
Вокруг теснились ее слуги. Вальц перестал и думать о возможности повторения того, что случилось в чумном городе. Он потянулся за своим ножом, которым владел лучше, чем мечом, но черная рука, только отдаленно похожая на человеческую, возникла из темноты и перехватила его руку. Он дернулся и понял, что сопротивление бесполезно. Эти твари, стоящие вокруг, были столь же сильными, сколь и хрупкими. Противоположные качества переходили друг в друга по мере того, как некросущества просачивались сквозь неощутимую преграду, разделявшую оба мира. Если бы лазарь осознавал себя в момент превращения, он знал бы и об этом.
Но та, которая охотилась в ночи, превзошла его ожидания. Ее рука с ногтями, такими же длинными, как пальцы, схватила его за горло и оторвала от земли. Ему не грозило удушье. Сгустки тьмы, тени людей держали его за руки, и он повис перед женщиной, будто распятый на черном холсте. Ее рот оказался очень близко от его лица.
Она понюхала Вальца и брезгливо скривилась.
– Дохлятина! – ее шепот завораживал его. Он смотрел, как шевелятся губы. На нижней были ранки от резцов, сочившиеся свежей кровью...
Она прокусила ему кожу на скуле, но вместо боли он ощутил прохладу воздуха, ворвавшегося в дыру. Щека обвисла лохмотьями, а женщина пожевала и выплюнула кусочек его плоти, покрытый темной слизью.
– Могу поклясться, что ты пробираешься в Менген, – сказала она, как будто расшифровала тайну, закодированную во вкусовых ощущениях. Вальц ждал, что будет дальше. Он не боялся пыток, а порванная щека всего лишь сделала его физиономию более запоминающейся.
– Везите его в замок! – приказала женщина, и всадники бесшумно повлекли лазаря за собой.
Его ноги свисали в темноту. Он плавно раскачивался, как будто находился в когтях гигантской птицы. Ветер облизывал его лицо холодным языком, а сверху падал лунный свет, наполняя Вальца уверенностью в том, что все закончится хорошо. Только однажды он заметил белое пятно впереди себя – слуги Охотящейся В Ночи несли в ее логово еще одну жертву.
4
Лазарь отклонился от предначертанного пути и впервые ощутил нарастающую головную боль. Вскоре боль стала настолько страшной, что изгнала даже самые простые и обрывочные мысли. Что-то беспощадное металось в наглухо запертой камере его черепа, билось о каменные стены и царапало мозг.
Вальц перестал улыбаться. Он морщился, потому что боль стремилась стянуть кожу на лице. У боли не было материальной причины; она была так же реальна, как кошмар для спящего, и так же нереальна, как минувшее сновидение для пробудившегося...
Поэтому он не очень хорошо запомнил, как оказался возле замка. Его швырнули на растрескавшиеся каменные плиты, которые почти поглотила трава. Вальц поднял раскалывающуюся голову и увидел перед собой каменную стену. Вход под низкой аркой зарос диким виноградом. Тут же лежала полусгнившая деревянная дверь.
Боль начала стихать, как будто стены замка прикрыли лазаря от безжалостного луча, бьющего с северо-запада.
На замковом камне арки были высечены два одинаковых, известных Вальцу символа. Каждый из них обозначал число, соответствующее числу его душ... По своей ограниченности и наивности он решил, что «33» – это год строительства замка. В таком случае эта штука была очень и очень древней. Дни, минувшие после второго рождения, и так казались Вальцу слишком долгим сроком.
Женщина неслышно приблизилась сзади и снисходительно потрепала его по голове, как собаку. Он не обиделся. Его единственной целью было продолжить свой путь. Она пошла к арке, и он смотрел, как переливается кожа на ее спине и ягодицах. В волосах, не знавших гребня, шевелились черви...
Вслед за ней Вальц нырнул под арку и оказался на темной лестнице. Каменные ступени привели его в зал с очагом, тремя узкими окнами и старой мебелью. В одной из оконных рам торчали осколки витражных стекол. Вдоль стен лежали картинные рамы и обломки подрамников. Сами холсты давно обветшали и начали рассыпаться в пыль. Толстый слой пыли покрывал все вокруг. Кое-где были рассыпаны кучки пепла или чего-то, напоминающего пепел. Под южной стеной, куда никогда не заглядывали лучи солнца, возвышалась гора рыхлой земли, разрытая посередине. Сквозняки не нарушали покой застоявшегося воздуха, и только еле слышные стоны доносились из каминной трубы. Все выглядело так, словно сюда никогда не попадали дождевые капли и влага...
Женщина медленно пересекала зал, оставляя за собой облачка оседающей пыли, похожей на снег. Прямоугольники света, падавшего из окон, были исчерчены узкими следами ее ног и еще множеством пересекающихся линий. Она пренебрегла креслами и стульями (спустя минуту лазарь понял, почему). Вместо этого она взобралась на земляное ложе и по грудь зарылась в перегной.
Ее белеющий бюст был так прекрасен по контрасту с чернотой земли, что Вальца передернуло. Она была ЖИВАЯ, и все же грязь и прах странным образом не приставали к ней. Это смутно напоминало ему о чем-то приятном, о каком-то путешествии под ночным небом...
Вальц сделал несколько шагов по залу и поднял кверху голову. Он увидел черный крест из балок перекрытия, загаженных птицами. В просветах подмигивали тусклые звезды. В темном углу, там, где сохранилась часть потолка, шевелилось что-то – вероятно, маленькая стайка летучих мышей, висевших на обнажившейся арматуре железобетона.
Лазарь сел на стул, и тот рассыпался под его тяжестью, как будто был сделан из глины. Вальц рухнул в скопление мельчайшей древесной трухи и растянулся на полу.
Женщина безрадостно засмеялась. Черви сползали с ее волос и поспешно зарывались в землю... Вальц остался сидеть на полу, скрестив ноги и положив меч в ножнах на бедра. Он терпеливо ждал, когда можно будет безнаказанно зарезать эту тварь и уйти отсюда. Что-то подсказывало ему, что время еще не настало.
Боль не возвращалась, и это было уже неплохо. Слабый звук, который могла издавать перекатывающаяся бутылка, раздался у входа в зал. Мех с крысой, висевший у Вальца за спиной, зашевелился. Что-то прошмыгнуло позади него и скрылось в темной норе – округлый предмет, похожий на тыкву...
– Ты никогда не найдешь того, за чем тебя послали, урод, – сказала Охотящаяся В Ночи. – Оно погребено так глубоко, что копать придется целую вечность. Ты знаешь, что такое вечность?
Вместо ответа Вальц продемонстрировал ей свою знаменитую улыбку. Его не интересовали отвлеченные понятия вроде «вечности». Правда, Преподобный Ансельм попытался прорваться сквозь завесу собственного потерянного образа, но Вальц сразу же загнал его обратно в щель... Улыбка лазаря стала еще более жуткой из-за незатягивающейся дыры в щеке, через которую были видны боковые зубы.
Рука его новой знакомой по локоть погрузилась в землю, как будто белая змея спряталась в нору. Через секунду она извлекла на свет и показала лазарю нечто такое, от чего он почувствовал себя распадающимся на части.
Увидев ЭТО, Вальц хотел вскочить, но не успел. Ноги задрожали и подкосились, сердце переполнилось нахлынувшей черной слизью... Его пронзило ощущение, похожее на недоступный ему оргазм, только в сто раз более сильное. Он забился в судорогах, а в череп снова ворвалась боль.
Он понял, как выглядит то, что он искал.
Однако это была всего лишь подделка, копия, иллюстрация – заведомо бессмысленная, потому что она обладала только внешними свойствами подлинного фетиша. Она была нужна для того, чтобы дразнить одержимых животных вроде Вальца.
– Значит, я не ошиблась, – сказала женщина, не понимая, что стремительно приближает свой конец. Мысль о том, что она делает это сознательно, не приходила лазарю в голову.
– Зачем тебе Маска Сета? Она не возвращает жизнь. – Проговорила Охотящаяся В Ночи.
– Я не знаю, что такое жизнь, – ответил он.
– Конечно. Именно поэтому ты здесь, дохлятина, – презрительно бросила она.
Он чувствовал себя так, словно побывал между мельничными жерновами. Кратковременная иллюзия отобрала у него силу; теперь, как ни странно, сила возвращалась с болью. Она просачивалась сверху, сквозь дырявый потолок. Липкий морок снова подчинял его себе. Он пытался запомнить самые важные из ее слов: «Маска Сета», «то, за чем тебя послали»... Здешнее пространство выдавливало его из себя, гнало прочь, подчиняя страшной неотвратимости. Невидимые пальцы нажимали на его глазные яблоки, заставляя лазаря отползать...
Тем не менее, он поднялся на ноги и, пошатываясь, сделал несколько шагов. Паутина магии рвалась, отпуская его. Тварь ошиблась – он появился тут не затем, чтобы вернуть себе жизнь, а затем, чтобы все разрушить.
В это время в зал неслышно вошла жертва в белом платье. Кто-то дал ей странного проводника – детскую куклу из тех, что издают крик «а-а-а», когда падают на спину. Кукла была очень старой, с висящим на ниточке стеклянным глазом и вылезшими волосами. Несмотря на это, она сносно ходила на своих негнущихся ногах. Лазарь провожал ее пристальным взглядом. Он впервые видел, как двигалось то, что НИКОГДА И НЕ БЫЛО ЖИВЫМ...
Кукла переваливалась с ноги на ногу, с трудом удерживая равновесие и разворачивая при каждом шаге свое туловище. От ее шеи к руке жертвы тянулся кожаный собачий поводок. Жертва в белом робко ступала по крошечным следам куклы. Ужас на ее лице сменился застывшим слепком безумия. Сквозь разорваное платье проглядывала дряблая болезненная кожа.
Когда кукла поравнялась с Вальцем, она вдруг остановилась и ткнулась головой в пыльный пол. Жертва тоже замерла на месте; вокруг нее расплывалось невидимое, но хорошо ощутимое облако страха.
Вальц изучал ее тело. Оно было весьма несовершенным. Охотящаяся В Ночи еле заметно кивнула ему, и он сделал то, что должен был сделать, недоумевая, где же делись ее слуги. Он делал это впервые после своего возрождения. Его работа сопровождалась жуткой песней, которую пела хозяйка замка. И даже не хозяйка – просто существо, занявшее место исчезнувшего и о многом ведавшего хозяина...
Песня была похожа на завывания волчицы, потерявшей щенков, и ветра в безмерно огромном подзвездном пространстве. В этой песне были очень странные слова. И язык был очень странным – знакомым лазарю, но искаженным, как будто тоже рассыпался от древности. Каждая фраза выглядела, как вереница калек, а каждое слово-калека запускало свою культю в мерцающее сознание Вальца...
Охотящаяся В Ночи пела:
"...Время ветров, время волков, покуда весь мир не исчезнет,
Ни один человек не пощадит другого..."[2]
Жертва, которую они принесли своим демонам, была распята внутри маленькой полуразрушенной церкви, находившейся позади замка. Тело, перекроенное Вальцем, висело вверх ногами на косом кресте из отогнутых металлических прутьев. Из перерезанного горла еще капала кровь. Огромная лужа собралась на земляном полу, и над нею роились мухи, переливавшиеся волшебными оттенками изумрудного и глянцево-фиолетового цветов. Мухи слетелись, несмотря на то, что в церкви было холодно, как в погребе. От лужи растекались тонкие ручейки и складывались в сложные идеограммы. Вблизи креста еле заметно шевелилась земля, и это вызывало дрожь багрового зеркала.
Ритуал сопровождался ритмичными звуками, доносившимися из какой-то шкатулки, крышка которой сияла болотным светом. Эти звуки приводили Вальца в исступление...
Совместно принесенная жертва сблизила лазаря и Охотящуюся В Ночи, но ненадолго. Она дала ему проглотить кусок чего-то белого и рассыпающегося в пыль. Вальц не возражал – его было невозможно отравить.
Реакция была непродолжительной, но открыла ему новые внутренние горизонты, подернутые пепельным светом беспамятства. Земля, стены, деревья вдруг стали прозрачными, и он увидел миллионы существ некросферы, блуждающих во мраке. Их было слишком много для одной планеты, и только что он добавил к их числу еще одну неприкаянную душу. Концентрация мертвого не давала прорасти живому, окутывая твердь отравленным воздухом, ядовитой водой, суицидальными миазмами...
Вальц опустился на колени и своим шершавым, как пемза, языком облизал отвердевшие губы жертвы. Потом обмакнул пальцы в лужу и погрузил их в землю внутри меха с крысой. К его коже прикоснулось нечто холодное и тут же отпрянуло, спрятавшись в своем беспросветном жилище...
Вальц хотел было встать, но обнаружил, что не может оторвать от земли руку, на которую опирался. Пожелтевшие скелетные кости охватывали его запястье; костяная рука торчала из стынущей крови, ее поверхность прокалывали отростки с черными ногтями.
Свободной рукой он потянулся за ножом и достал его из-за голенища сапога. Для этого Вальцу пришлось растянуться на полу, а пальцы скелетов хватали его за одежду. Он ударил по ним раз, другой, третий, с хрустом обламывая кости, растущие из-под земли, как стебли пшеницы. Освободившись, Вальц отодвинулся подальше и увидел, что пол вокруг креста усеян шевелящимися отрубленными пальцами...
В глубине церкви находился алтарь, сделанный из нержавеющей стали и потому сохранившийся лучше всего остального. Над алтарем висел какой-то уродливый ржавый узел. Приблизившись, Вальц различил пилу с выкрошенными зубьями, молоток, клещи, капкан. Набор предметов казался нелепым, тем более что их объединяла астролябия, из которой они торчали, пронизывая насквозь ее ажурную решетку.
Когда-то церковь принадлежала масонской ложе. Для Вальца масоны были вымершими соучастниками ритуала, интуитивно и вслепую искавшими то же самое, что искал он. Они даже изготовили соответствующие инструменты, но у них не было и не могло быть подходящего материала... Мертвец застыл перед мрачным алтарем, а сзади беззвучно шевелились пальцы. Он был весьма далек от священного трепета...
С помощью масонской пилы, молотка и головы жертвы лазарь начал делать собственную Маску. Работа затянулась надолго, почти до утра, и была бессмысленной. Охотящаяся в ночи посмеивалась над ним. Он молча ждал исхода этой странной, слишком затянувшейся ночи. И работал.
Потом женщина заснула на алтаре, напитавшись кровью жертвы. Когда он закончил, она все еще спала. Он пытался войти в ее сон, чтобы узнать, что это такое – неподвижность, слабая улыбка, отсутствие времени и душа, покинувшая тело...
В благоговейной тишине лазарь поднес Маску к изуродованному лицу Расчленителя Вальца. Он делал это без всяких мыслей и не соизмеряя очевидное. И, конечно, маска оказалась ему мала. Он отбросил ее и увидел, как маску схватили растущие из-под земли пальцы. Они почернели, съежились и стали похожи на обгоревшие стебли сорняка. Но кое-что они унесли с собой в свою могилу...
Вальц склонился над живым телом, лежавшим на алтаре. Здесь было искушение, однако он не понимал этого. Он бесшумно вынул из ножен меч и занес его над Охотящейся В Ночи.
5
Древнее колдовство распадалось, как ветхий холст. Время сдвинулось с мертвой точки, и ночь стремительно понеслась к концу.
Вальц уходил на запад – туда же, куда удалялась тьма и сгустки замогильного ужаса. Они не причинили ему вреда. Он не понимал значения происходящего, не оценил прорицания и не думал о том, почему иногда так легко расстаются с жизнью... О цели его путешествия знали другие – этого было достаточно, чтобы лазарь отправился в путь, не теряя ни минуты.
Он уносил с собой содержимое сломанной им музыкальной шкатулки – тончайшие золотые диски, которые дробили свет на разноцветные лучи и поражали своим совершенством. Вальц не знал, для чего ему нужны эти предметы, но не успокоился до тех пор, пока не заставил шкатулку заткнуться навеки, а диски не оказались поблизости от его небьющегося сердца. Они заключали в себе некое посмертное послание Охотящейся в ночи, ее запоздалую месть, но лазарь был устроен слишком просто, чтобы заподозрить неладное.
...Едва высокая угловатая фигура Вальца растворилась в серой предутренней мгле, как в долине появился странный всадник. На нем была монашеская ряса с подкатанными полами, а под рясой – отвратительные следы бубонной чумы в последней стадии. Голые ноги были покрыты ранами. В седельной сумке он зачем-то вез сморщенную женскую кисть, давно переставшую кровоточить. На концы ее скрюченных пальцев были насажены огарки черных свечей.
Монах ехал со стороны Белфура и явно пренебрегал поводьями, свободно висевшими на шее его лошади. И кобыла у него была странная – белая, как скелет, изможденная, но со вздувшимся животом и без глаз, которые уже выклевали птицы. Кобыла не дышала, ее гриву и хвост покрывали кристаллы инея. Она покорно трусила через лес чуть быстрее пешехода, в точности повторяя маршрут лазаря, словно двигалась по его запаху. Но ее вел не запах, а нечто другое – невидимый и неощутимый живыми след, который оставляло за собой некросущество.
Возле церкви след был особенно интенсивным, и это заставило четвероногую тварь остановиться. Всадник покорно слез с нее, с трудом утвердился на негнущихся окоченевших ногах и вошел в церковь. Он не видел учиненного Вальцем погрома, потому что был слеп. Задрав голову к грязной луже неба, он будто вынюхивал воздух...
На его застывшем лице не отразилось ни разочарования, ни удовлетворения. Несмотря на слепоту, он безошибочно собрал осколки раздробленного черепа. Оставаясь таким же безучастным и равнодушным, он вернулся к неподвижно стоявшей кобыле и стал выкладывать на земле какие-то фигуры из костяных обломков. Это было сообщение для тех, кто шел за ним следом.
Он не испытывал боли и не питал надежды, шевеля руками в абсолютной тьме своего нового состояния. Он еще помнил свет истины, воссиявший и ослепивший его.
Свет, который давно погас.
Глава третья. Страж Менгена
Когда вскрывают старые Усыпальницы, обнаруживают, что своды и стены покрыты слоями некой липкой слизи.
Сие есть сгустившийся тлен.
Олдос Хаксли. И после многих весен
1
Райнер Рильке проснулся от леденящего прикосновения Гоцита. Некросущество добралось до его дремлющего сознания сквозь толщу камня с самого нижнего яруса пещерного дворца Заксенхаузен. Добралось, протянув бесплотный и невидимый отросток, ощутимый лишь теми, кому предназначалось сообщение.
Райнер был разбужен Гоцитом, и это означало, что для него появились плохие новости. Или очень плохие. Хороших новостей таким способом Рильке не получал никогда.
...Переход от сна к бодрствованию был мгновенным. Райнер бесшумно приподнял поросшую шерстью голову и потянул носом воздух. Во тьме пещеры, в ее бесчисленных нишах находились ликантропы. Рильке слышал их дыхание и чуял их запахи, несмотря на то, что совсем рядом с ним спала Нена – его самка на сегодняшнюю ночь. И, судя по всему, на много предстоящих ночей...
Райнер соскучился по яростной звериной случке и устал от человеческой озабоченности. Жизнь четвероногого проста, непосредственна и бездумна. Иногда слишком коротка и страшна, но по счастливой случайности это не становится причиной непрерывного самопожирания... Многие из тевтонских рыцарей предпочитали оставаться четвероногими подавляющую часть времени – даже несмотря на чудовищную боль, которой сопровождались превращения. Райнер хорошо понимал их. Но, кроме всего прочего, существовали долг и необходимость. Двуногому убедить себя в этом было гораздо легче...
Райнер осознавал, что в животной «нирване» таится искушение. Ты открыт для всего и растворен во всем. Твои глаза – окна во Вселенную. Твоя кожа прозрачна для мистических сил. Сквозь тебя мчится попеременно солнечный и звездный свет. Эфирные существа приходят и играют с тобой, минуя мысли и не застывая в безнадежно несовершенных формах придуманных символов... Тогда приоткрывается магическая сторона мира, волшебство становится естественным продолжением природы, изнанка бытия оборачивается сутью, и тебе остается только плыть в потоке жизни – иногда бурном, иногда расслабленно-ленивом, но всегда прекрасном, как неотъемлемый дар, с которым можно расстаться лишь добровольно... Сейчас Рильке собирался сделать именно это.
Он оторвал живот от пола, и Нена тотчас же проснулась. Кончики ее ушей трепетали. Райнер не видел этого, но ощущал легчайшие дуновения воздуха. Он лизнул самку, успокаивая ее, а та принялась покусывать его шею – ласка, к которой он остался равнодушен.
Рильке потянулся, ощутив силу звериных мышц. Щелкнул зубами, раздавив найденного в шерсти паразита. Самка вылизывала свой пах... Возможно, произойдет чудо: она забеременеет от Райнера и родит ликантропа. Именно – чудо. Он знал, что в эту ночь ничто не предвещало такой удачи.
Рождение оборотня – событие чрезвычайно редкое. Тевтонских рыцарей мало, а их услуги стоят дорого. Даже несмотря на то, что они были отлучены от церкви предшественником нынешнего Папы. Монархи ценят ликантропов, как непревзойденных охотников, в том числе за людьми и святыми дарами. Надо сказать, правильно ценят... Но гроссмейстер ордена Райнер Рильке был к тому же безраздельно предан тысячелетнему рейху. При этом он помнил, что лучшая и непревзойденная ищейка избрала местом своего обитания его дворец.
Ищейку звали Гоцит...
...Рильке переступил через протянутые лапы Нены и направился к выходу из пещеры. Он не издавал ни звука; только когти еле слышно скребли по каменному полу. В глубине ниш вспыхивали тусклые искры – зрачки ликантропов, провожавших его взглядами...
Райнер уходил, удовлетворенный этой мрачноватой иллюминацией. Его рыцари были прирожденными воинами и останутся такими до гроба или сырой земляной могилы под открытым небом. Несмотря на то, что в окрестностях Менгена уже долгое время было спокойно, никто из них не утрачивал настороженности. Наступил момент, когда Гоцит позвал гроссмейстера, и Рильке принял это без малейшего протеста.
Он оставил ярус ликантропов, взобрался на другой уровень дворца и направился в свой кабинет. Поклацал зубами у двери, разрывая запирающие заклинания, сотканные из волос «женской бороды».
Вошел.
В этот момент его настиг второй зов Гоцита. Гораздо более требовательный и жестокий – хлыст, коснувшийся нервов, проходящих внутри позвоночного столба... Райнер не взвыл только потому, что жуткая боль длилась сотую долю секунды.
Он упал на пол, и началось то, чем расплачиваются за привилегии, недоступные подавляющему большинству... Он кричал страшнее, чем роженица, которая не может разродиться, или зверь, заживо сжигаемый на костре. Звенящее эхо его крика разносилось по дворцу, но во всем Заксенхаузене не нашлось никого, кто посочувствовал бы Рильке, или тех, кого насторожил бы его вопль. Все давно привыкли к терзаниям плоти... Карлик-цверг – личный слуга гроссмейстера – молча стоял и ждал за дверью кабинета, держа в руках приготовленную для хозяина одежду.
...Тихо постанывая после перенесенного кошмара, Рильке скорчился на полу. Для начала он попытался выпрямить пальцы. Суставы издавали сухой треск... На сером исказившемся лице Райнера высыхали слезы, которые он считал позорными, но они были исторгнуты из его желез в период бессознательности.
Застывшая маска постепенно обретала подвижность. Ускорялась циркуляция крови. Мозг освобождался от черного тумана. Двуногий оживал, снова превращаясь в мужчину из опустошенного болью сорокалетнего младенца...
Цверг помог ему облачиться в кожаный костюм и меховой плащ-мантию. Время, время! – Рильке всегда ощущал его нехватку, как только становился двуногим. Призрак смерти бродил за ним по пятам, не давая расслабиться ни на минуту... Не дожидаясь следующего зова Гоцита, гроссмейстер Тевтонского ордена отправился на аудиенцию к некросуществу.
Возрожденный орден обосновался в центре Четвертого рейха около трех столетий назад. Заксенхаузен стал резиденцией гроссмейстера и генерального капитула гораздо позже, уже при жизни Райнера Рильке. Ликантроп считал это место как нельзя более подходящим для своей стаи.
Строитель дворца был неизвестен. Кто-то из дальних родственников Рильке открыл его по ошибке, полагая, что обнаружил монастырь древних доминиканцев. Подземелье было переполнено непонятными игрушками, испорченными механизмами и рассыпающимися в пыль человеческими скелетами. В то же время здесь полностью отсутствовали призраки. Всех их давно поглотил Гоцит; вернее, они стали его частью, его потусторонней плотью...
Никто не знал, что представляет собой Гоцит. В юности Рильке предпринял множество тщетных попыток найти объяснение тому, что находилось в самой нижней и самой большой пещере дворца Заксензаузен. В этом ликантропу не помогли ни сила «психо», ни прекрасно развитая интуиция.
С тех пор прошло много лет, и Райнер стал достаточно взрослым, чтобы понять: кое-что навсегда останется необъясненным.
...Он спускался с этажа на этаж, невольно отмечая про себя направления и интенсивность сквозняков. Дворец имел более дюжины выходов на поверхность, около половины из них были тайными; кроме того, сложная вентиляционная система обеспечивала приток воздуха на нижние ярусы. Воздушные потоки доносили ценную информацию о том, что происходит наверху, и были лучше живой стражи – вечными, неутомимыми, бессонными...
Все меньше двуногих и четвероногих попадалось Райнеру на пути – никто не хотел селиться поблизости от Гоцита. Рильке был чуть ли не единственным, кто решался спускаться сюда, да и то – по необходимости, которую не мог и не хотел оспаривать.
На нижнем ярусе воздух был неподвижен. Лишь один узкий ход, которым пробирался гость, вел отсюда наверх. Здесь было трудно дышать, а миазмы Гоцита порождали видения, которые, возможно, не имели ничего общего с действительностью. Поскольку альтернативы не было, Рильке пришлось привыкнуть к тому кошмару, в котором ему являло себя некросущество.
...Свет факелов, оставшихся позади, становился все более тусклым, пока не исчез совсем. Некоторое время надо было брести в полной темноте, ощупывая стены руками. Нести с собой факел или лампу было совершенно бесполезно – здесь не горела даже сухая бумага...
Спустя двести шагов стены обрывались. Может быть, продолжались влево или вправо. Рильке никогда не решался свернуть. Ему было не до этого. В момент дезориентации его заставали видения...
Слабое свечение, похожее на предвестие зари, разгоралось в глубине пещеры. Огни, похожие на болотные, начинали неистово, хаотически двигаться, обметая тьму призрачными хвостами... В мертвом воздухе возникало огромное лицо – мертвенно-бледное, морщинистое, с тлеющими голубыми точками зрачков...
В первый раз Рильке бежал и был возвращен при помощи болевого шока. Потом он привык к тому, что видел всегда одно и то же – свое лицо после смерти. Оно парило над трясиной первобытного ужаса и долиной безысходности. Со временем Райнер научился видеть нечто еще более определенное – пирамиду, обращенную вершиной вниз и пронзавшую ею глянец зеркала, лежавшего в стынущем мраке. Только благодаря летящим отражениям огней можно было догадываться о том, что находилось внизу – сгусток чего-то черного, неподвижного, ледяного, зловонного...
Вначале у сгустка даже не было названия. Символа. Имени... Впервые слово «Гоцит» произнес монах-доминиканец, случайно оказавшийся во дворце Заксенхаузен и пожелавший спуститься вниз. Он вернулся потрясенным, и, по мнению Рильке, так и не пришел в себя окончательно. Доминиканец бормотал что-то об адском озере, цитируя наизусть какую-то древнюю книгу. Зловещее имя тут же подхватили слуги-цверги, и вскоре оно стало среди ликантропов общеупотребительным.
...Но даже теперь Райнер испытывал страх. К Гоциту невозможно было привыкнуть. Он находился в одном из узлов некросферы, в месте, где конечные проявления жизни были вытеснены бесконечным континуумом смерти... На некоторое время Рильке становился трупом и, что самое неприятное, осознавал это.
Омертвение началось с конечностей, затем медленно подобралось к паху, желудку, груди... Притупились чувства, замедлилось биение сердца, угасли воспоминания... Видения остекленели и рассыпались, словно витражи из пепла... Остался только беспредельный ужас перед небытием. Последнее чувство, когда уже исчезли сожаления и память...
Где-то на этой зыбкой границе Гоцит приостанавливался – по крайней мере, имея дело с Рильке. Даже его жертве, находившейся в полумертвом состоянии, было ясно, что ЭТО может в любую секунду зайти дальше. Гораздо дальше... Судя по бесследно исчезавшим время от времени ликантропам, такое иногда случалось.
Что же тогда удерживало их в Заксенхаузене? В минуты слабости и сомнений гроссмейстер задавал себе этот вопрос. То, что Гоцит был союзником рейха? Смешным казалось даже думать так... Совсем недавно Райнер догадался: некросущество тоже было стражем. В этом (и только в этом!) они были похожи. Возможно, они охраняли одно и то же, только по разные стороны существования.
Этот не до конца понятный долг (перед кем? перед чем?) превращал жизнь Рильке в грязную игру, которая могла закончиться для него в любой момент, а победой не могла завершиться никогда. И все же он оставался здесь и удерживал в пещерном дворце свою стаю. Близость завораживающей тайны окупала все. Нигде, ни в каком другом месте Райнер Рильке не мог бы узнать больше о том, зачем вообще жить ликантропу.
Или о том, почему ему лучше не жить.
Он увидел огромную лилово-белую голову.
Свое лицо.
Отражение предсмертной жути и посмертной пустоты.
Сколько ему еще осталось, прежде чем ЭТО станет реальностью? Год? Десять? Тридцать? Вопрос чисел. Каббала времени и демонических влияний. Фантазии Гоцита, прообразы мертвецов, бесконечно совершенные фуги смерти...
Сквозь тающее лицо проступало ледяное зеркало Гоцита. Отростки некросущества касались Рильке – это были инъекции нечеловеческих ощущений. Он не терял рассудка только потому, что активность его сознания была минимальной. Случайный бродяга в аду. Попутчик кошмара... Оставалось только плыть по воле здешнего течения и ждать, пока вынесет на поверхность.
Наконец он увидел пирамиду – какой-то артефакт или проекцию подлинного артефакта. Тень приближалась к пирамиде – рваная, дисгармоничная, волочившая за собой лохмотья своей призрачной плоти – и все же выглядевшая устрашающе. Она излучала неотвратимость.
Райнер не помнил ничего подобного. Тень оставляла за собой шлейф осыпающейся черной пыли. Там, где пыль оседала, зеркало Гоцита тускнело...
Рильке понимал, что означала внушенная ему тревога. Враг появился в окрестностях Менгена. Очередной самоубийца, посланный кем-то из Чевии, Булхара или даже из Сканды. Впрочем, этот приближался с юга... Не так уж трудно было пробраться мимо рассредоточенных имперских патрулей. Такое случалось нередко, но в землях ордена шпионы приносили минимальный вред. Рильке почти гордился этим. Ликантропы почти всегда справлялись сами. А на тот случай, когда внутри границ рейха оказывались исключительные «гости», существовал Гоцит...
Видение начало меркнуть. Некросущество отторгало Райнера, и он почувствовал себя возвращающимся с того света. Смертельная болезнь, продолжавшаяся несколько минут, закончилась чудесным исцелением. Он заново родился – в полном сознании и отягощенный изрядным набором грехов.
Ноги еще плохо слушались Рильке, когда он заковылял прочь. С громадным облегчением он коснулся разведенными руками стен коридора, выводящего из пещеры Гоцита.
...При свете факелов это был уже совсем другой человек. Не жалкая тварь, раздавленная потусторонним кошмаром, а хищник, вышедший на охоту. Как только позволили силы, он разбудил четвероногих мощным лучом «психо», опередившим его по меньшей мере на несколько минут.
Когда ликантропы покинули Заксенхаузен, он узнал об этом по изменившемуся характеру сквозняков и появившемуся в них запаху выделений. Выслав стаю на охоту за шпионом, Рильке отправился готовить отряд конных рыцарей. Теперь гроссмейстер не торопился. У него появилось время. Главное – загнать жертву в угол. После этого можно было оттягивать казнь сколь угодно долго.
2
Лежа на дне лесного ручья и полностью погрузившись под воду, расчленитель Вальц провожал взглядом всадников имперского патруля. Его глаза были широко открыты, и лиловое улыбающееся лицо выглядело жутковато в бурлящем потоке. Он не дышал, и только мех с крысой еще пускал предательские пузыри...
Рейхсофицер осадил коня и зачерпнул ладонью ледяной воды. Выпив, зябко поежился и посмотрел в ту сторону, куда удалились тевтонцы. Он недолюбливал богатых и надменных рыцарей, но служба есть служба. Хотя искать того, о ком ничего не известно, – занятие не из приятных. Тем более, в такое паршивое время года...
Лошадиное копыто оказалось на расстоянии локтя от правого уха Вальца. Спустя несколько секунд, почуяв его, животное забеспокоилось и шарахнулось в сторону. До слуха лазаря донеслось искаженное шумом воды испуганное ржание. Всадник решил, что какой-нибудь зверь появился поблизости. Он не так уж сильно ошибался...
Солдаты двигались по правому берегу, растянувшись в длинную цепь. Офицер еще раз бросил взгляд вниз по течению ручья и последовал за ними.
Когда патруль скрылся в зарослях, голова лазаря показалась над поверхностью потока. Из носа и рваной раны на щеке хлынула вода, унося с собой мельчайшие частицы черного порошка... Вальц достал со дна ручья меч, извлек его из ножен и осмотрел клинок, на котором пару дней назад появились первые следы ржавчины. Даже теперь он не почистил и не вытер лезвие, поскольку находился очень близко от цели. Для всего, что ему предстояло сделать, вполне годилось и ржавое орудие. Так же, как пригодилась старая пила масонов в замке Охотящейся В Ночи...
Мех с землей и крысой заметно потяжелел. Вальц выжал из него воду, повесил за спину и двинулся туда, откуда незадолго до этого появились охотники.
Настоящую опасность лазарь почуял недавно и стал еще более осторожен. Сомнения вообще были ему не свойственны; тем более он не сомневался в том, за кем охотятся хорошо вооруженные люди в доспехах и небольшие, но хорошо организованные волчьи стаи.
...Лазарь крался между деревьями. Вскоре его одежда покрылась коркой льда и начала издавать тихий хруст. В черных липких волосах на непокрытой голове заблестел иней... Обезображенное лицо Вальца оставалось бесстрастным, несмотря на то, что он превратился в дичь, и шансов, судя по всему, у него было мало. Совсем недавно ему повезло – поблизости оказался ручей. В противном случае пришлось бы драться, а рыцари выглядели намного опаснее всех тех, кого он встречал до сих пор...
Волк напал на него неожиданно – Вальц не успел даже вытащить меч из ножен. Серая тварь метнулась сзади и прыгнула лазарю на спину. Его искалеченную шею спас переброшенный через плечо мех. Волк был матерый и сбил лазаря с ног. Рухнув лицом в грязь, тот все же успел сообразить, что подвергся нападению одиночки, и дальше действовал соответственно.
Пока зверь терзал мех, глотая землю вместо крови, Вальц перевернулся набок и вцепился левой рукой в волчью глотку. Он сжимал пальцы до тех пор, пока отросшие ногти не прокололи грубую шкуру. Волк рванулся, выпустил из зубов мех и вонзил их в руку, причинившую ему боль.
Не обращая на это особого внимания и силой удерживая беснующегося зверя, Вальц высвободил другую руку. Потом стремительно ударил, выпрямив пальцы, и пробил ими волчий живот. Кожа сползла с его фаланг, но он погружал ладонь все глубже и глубже, пока пальцы не достигли кишок. Тогда он схватил их и рванул на себя.
Волк взвыл, опрокинувшись в воздухе. Всей своей тяжестью он придавил Вальца к земле, но тот остался безучастным к этому новому испытанию и продолжал терзать внутренности ликантропа... Вся схватка не заняла и десяти секунд... Рукой, с которой была содрана кожа и мясо, Вальц достал из-за голенища нож и вонзил его под левую лопатку твари.
На этот раз он достал до сердца. Волк задергался в судорогах и затих. Выбравшись из-под его туши, лазарь сразу же потянулся к разорванному меху. Тот был безнадежно испорчен. Вальц собрал рассыпавшуюся землю и, не долго думая, принялся сдирать шкуру с убитого зверя... Спустя полчаса в его распоряжении была целая лужа крови и новый, гораздо более вместительный мех.
Он переложил в него землю и чумную крысу, с которой обращался бережно, как со священной реликвией. В отличие от лазаря эта маленькая тварь могла истребить целый город. Он относился к ней с уважением, не отделяя смертельную болезнь от разносчика заразы... Добавив к земле немного волчьей крови, он пропел над мехом несколько заклинаний-мантр на незнакомом ему самому языке.
...Спустя час он вышел к тому самому месту, где когда-то Преподобный Ансельм нашел древнюю рукопись.
Это место мертвых называлось Менген.
3
Райнер Рильке давно понял, что беготня по окрестным лесам – занятие утомительное и малопочтенное. Поэтому он предоставил заниматься поисками шпиона молодым ликантропам – преимущественно, четвероногим – почти не рассчитывая на то, что им удастся остановить Тень. Сам он предпочел встретить дурного гостя в непосредственной близости от развалин монастыря. Здесь его рыцари организовали засаду, и потянулись скучные часы ожидания.
К вечеру гроссмейстер получил сообщение о том, что найдены останки ликантропа, с которого была содрана шкура. Рильке был неприятно удивлен силой и наглостью пришельца. Спустя еще два часа один из патрулей наткнулся на монаха-доминиканца, двигавшегося в сторону Менгена. Его везла слепая лошадь с раздутым животом.
Всадник и не думал скрываться. Его спокойствие осталось непоколебимым даже тогда, когда на него напали волки. Напали как-то вяло и не стали рвать жертву на части – просто стащили монаха со спины кобылы, но на этом все и кончилось – никто из четвероногих не питался падалью. Лошадь, глаза которой выклевали вороны, не испугалась ликантропов и тупо побрела дальше, пока не ткнулась мордой в дерево.
Вскоре подоспели двуногие. Монах лежал на спине и безучастно глядел в серое, затянутое паутиной веток небо. Его земной путь заканчивался. Теперь, когда преследовать лазаря стало невозможно, он не знал, что ему делать. В нем теплилось безвольное и пассивное сознание дремлющего человека.
Один из рыцарей склонился над монахом и тотчас же отшатнулся, почуяв запах разложения. Он много раз слышал легенды о восставших из мертвых, но впервые видел своими глазами подобное существо. Он ненавидел доминиканцев, некоторые из которых были инквизиторами, преследовавшими оборотней. Тело лежавшего перед ним мужчины было, вдобавок, обезображено следами бубонной чумы.
Рыцарь обернулся и посмотрел на волков, совершивших роковую ошибку. Все знали, что в интересах ордена им придется умереть.
За пару лиг от того места Рильке смотрел на жидкокристаллический экран Демона Вероятностей, украденного его предками из гробницы в Кемете – Черной Земле[3].
Сбывались худшие из его предчувствий. Слишком долгим был период покоя, и слишком благосклонной казалась судьба. Давнее проклятие, лежавшее на ликантропах, снова обрело силу. Их логову угрожала эпидемия, и нелюдь явилась из другого мира, чтобы покарать полулюдей-полуживотных. Райнер боялся... Он ощущал присутствие вечной враждебной сущности, руководившей тленными телами.
...Он увидел пустыню в темном зеркале Демона – оранжевую пустыню под темными небесами – безжизненные владения Сета[4], умертвившего своего брата. Ярко сверкали созвездия, которых Рильке не узнавал. Ему показалось, что над линией горизонта восходит солнце, но то было не солнце... Звезды гасли, заслоненные огромной ослиной головой, сверкавшей, как черный бриллиант. Чуть позже стали видны человеческие плечи и грудь. Спустя минуту существо попирало песок и камень пустыни своими гигантскими ступнями.
Внизу, у самых ног гигантской фигуры двигалась рваная угловатая тень – неуловимый посланник смерти.
Несмотря на свой страх, Рильке понимал, что воображение сыграло с ним плохую шутку – он видел символы древней религии там, где на самом деле существовали лишь эманации. Человекоподобная фигура принадлежала Сету – Богу чужих пространств. Тень выглядела, как хорошо натасканная ищейка, бегущая впереди безжалостного охотника...
4
Ликантропы несли доминиканца на носилках, сделанных из стволов молодых деревьев, и вели на аркане его лошадь, стараясь держаться подальше от чумных. Они направлялись в святилище Сета. Волки, напавшие на монаха, готовились умереть там вместе со своей жертвой.
Доминиканец не подозревал, какая участь его ожидает, но даже если бы подозревал, то вряд ли оказал бы сопротивление. Окружавших его существ он едва замечал, принимая их враждебность за проявление слепых природных сил. Смерть представлялась ему оазисом покоя в конце бессмысленного пути.
Возглавлявший процессию Рильке был подавлен. Допрос доминиканца ничего не дал – тот просто тупо молчал, не реагируя даже на прикосновения раскаленного железного прута. Палач с наслаждением выжигал клейма на его гниющей коже, но Рильке понимал, что это проявление бессильной ярости. Надежда на то, что они столкнулись с новыми происками церкви, растаяла, как дым. Гроссмейстер ощущал иррациональную и безмерную вину перед Богом чужих пространств.
Тайное святилище Сета находилось в узком ущелье среди скал, запертом с севера отвесной базальтовой стеной. Здесь гнездились птицы, обитали грызуны, дикие козы, изредка появлялись настоящие волки. Тевтонцы старались не подпускать людей к этому месту, особенно – шпионов Ватикана.
Инквизиторам не терпелось заполучить Рильке в свои обагренные кровью руки. Орден обвиняли в измене монотеизму, поклонении языческим богам, не говоря уже о чудовищной ереси ликантропии. И все же благосклонность влиятельных фигур рейха и деньги (огромные деньги!) позволяли гроссмейстеру противостоять нападкам ослабленной церкви. Зловещая слава и людское суеверие порой существенно облегчают жизнь...
Они оказались в полутьме ущелья и достигли тупика, в котором почти отсутствовала растительность. В голых бесформенных скалах зияли трещины. Где-то вверху тихо подвывал ветер. Испуганные птицы вспорхнули и пропали из виду, покинув свои гнезда. Чернели выдолбленные в камне уступы для жертвенных костров. И больше никаких следов культа. Ни изображений, ни идолов, ни даже пепла.
Слишком много времени прошло с тех пор, как обратилась в дым последняя жертва. И пепел смешался с землей, и дожди умыли камни, и ликантропы снова стали молиться Спасающему, а не Проклинающему... Но Бог-убийца нашел способ напомнить о себе.
...Пока рыцари складывали костер из принесенных с собой поленьев, Райнер Рильке готовился к серой мессе. Монах с похищенной тенью-Ка[5] не давал ему покоя. Он не ведал о магии, с помощью которой было сделано это, но знал, что для Ка не останется иной пищи, кроме пепла, если тело будет сожжено. О другой возможности ослабить некросущество гроссмейстер не подозревал.
Рильке почерпнул свои скудные знания из древних рукописных книг, за одно только хранение которых инквизиция подвергала пыткам и мучительной смерти... Но гораздо больше, чем святых отцов, Райнер боялся того, что было описано в манускриптах на искаженной латыни.
...Первые языки пламени лизнули сложенный из поленьев пьедестал и потянулись вверх. Дерево было влажным, и от него повалил дым, выедающий глаза. Рильке отступил подальше – туда, где тесным полукругом стояли рыцари генерального капитула, слепо доверявшие ему. Возможно, на свою беду... Он бросил взгляд на обреченных четвероногих, для которых все должно было закончиться в эту ночь. В его ожесточившемся сердце не осталось места для жалости – одна только ненависть к миру, в котором он жил. Хорошо еще, что среди приговоренных не было Нены... Он шептал проклятия, и ранние зимние сумерки сгущались над святилищем.
Вскоре ярко запылал костер. Тьма вокруг наступила почти сразу же, словно кто-то накрыл ущелье огромной ладонью. Ликантропы выглядели жалкими и потерянными в чреве природного храма с каменными стенами и призрачной крышей из воздуха и спиралей дыма... Замкнулся круг рыцарей, все так же молча и неподвижно стоявших возле огня, – настороженных, мрачных, подавленных мракобесной суетой, не понимавших и половины происходящего.
Рильке и сам не понимал до конца, чем может закончиться ритуал. Он начал читать «Книгу Адуат»[6] задом наперед – способом, почерпнутым из того же манускрипта. Его голос звучал, как мольба, обращенная к кровожадным демонам стихий. «Тьмы первичной конец, света начало...» – бормотал Райнер, но в сердце его не было подлинной веры.
Он читал, издавая извращенные вибрации, и тени мертвых тоже двигались в обратном направлении: ужасным путем из чистилища в трясину нового зла, от покоя – к неприкаянности, из вечных убежищ – к полуголодному бродячему существованию. На той дороге их пожирали демоны, и они становились демонами; их пронизывали кошмары, и они воплощались в кошмары; а откуда-то из невероятно далекой и непостижимо близкой пустыни приближался ОН – хозяин запредельных пространств...
Тело Рильке сотрясала судорога. Он почти кричал, рискуя в любую секунду откусить себе кончик языка: «...Просветлен кто, того душу пожрет не крокодил...» Он дошел до Второго Часа «Книги Адуат». Несмотря на то, что холод замораживал его спину, с его головы катились капли пота, а лицо было обожжено пламенем... Внезапно он замолк, увидев волков, поджавших хвосты по ту сторону огня. Их глаза злобно, затравленно сверкали. Райнер понял: еще немного – и будет драка, после которой не выживет никто. Он заорал, разбудив в своих рыцарях фанатичных убийц...
По его приказу волков прикончили топорами. Затем подняли на копья тела четвероногих, зараженных монахом, и бросили их в костер. Сразу же остро запахло паленой шерстью и горелым мясом. Живые волки выли за пределами освещенного круга страшнее, чем ветер. Жирный дым повалил в небеса. Черные сгустки теней пожирали пламя...
Настал черед белой кобылы. Ее подтянули на аркане к костру и подрубили ноги. Кобыла упала мордой в огонь, и Райнер с содроганием увидел, как от нее отделяется полупрозрачная тень. Самым странным было то, что тень принадлежала не животному, а человеку... Рильке оглянулся на рыцарей генерального капитула, кутавшихся в отороченные мехом мантии, словно хотел утвердиться в том, что и они видели нечто необычное. Однако их глаза были пусты и отражали только слепящее пламя...
Тогда вдруг заговорил доминиканец. Его Ка ненадолго вернулась в тело, порабощенная вибрациями Рильке. Речь монаха напоминала ржавое воронье карканье. Гниющие голосовые связки рвались, издавая хриплые звуки. Из-за этого, да еще из-за волчьего воя и треска горящей древесины Райнер разобрал только несколько слов: «...брат Эрвин... инквизитор Его Святейшества... полномочия... искоренять ересь... князь тьмы... четвероногие слуги...» Проклятия... Анафема... Проклятия... Гроссмейстер жестом приказал рыцарям пошевеливаться.
Доминиканца тоже подняли на копья и водрузили на пылающий пьедестал. Дым, валивший от почерневшей лошадиной туши, окутал его липким облаком. Вскоре занялась и его ряса. У Рильке уже не осталось сил продолжать мессу. Он молча смотрел, как от ладоней монаха отваливаются скрюченные пальцы, как оплывает восковое лицо, как, искрясь, сгорают волосы. На жуткой, бесформенной голове еще шевелились губы, а из розового колодца рта исторгались потоки слов, похожие на задушенное рычание.
Райнер знал некоторые из них. Давным-давно церковники заставили его выучить их наизусть. Доминиканец, сжигаемый на костре, с необъяснимым усердием читал «Divini redemptoris»[7] – читал монотонно, без всякого выражения, словно испорченная кукла...
Костер вдруг изверг из себя вулкан багровых искр. Воющие волки в ужасе шарахнулись в стороны. Рильке и другие тевтонцы невольно закрыли руками лица. Когда Райнер убрал руки, собственный стон показался ему оглушительным.
Огромная ослиная голова свесилась в ущелье из темноты – вынырнула из опрокинутого болота неба, затянутого пеленой дыма. Голова была зловонной, и держалась на длинной драконьей шее; изо рта капала кипящая слюна, шерсть топорщилась иглами дикобраза, в глазном яблоке, достигавшем в диаметре размера винной бочки, неподвижно застыла маленькая пронзительная точка зрачка...
Доминиканец пронзительно закричал, словно боль только что добралась до его мозга: «Освободи меня, Господи, от вечной погибели!..»
Зубы, похожие на могильные плиты, сомкнулись на шее монаха, перекусив ее легко, будто травинку. Голова брата Эрвина исчезла в бездонной ослиной пасти, и после этого Рильке впервые увидел, как сущность Ка, связывающая душу и тело человека, покидает его...
Тень постепенно принимала очертания человеческой фигуры, мало похожей на тощего доминиканца. Она была почти квадратной, с приплюснутой головой и короткими пухлыми ручками. Темный сгусток некоторое время был виден удивительно отчетливо, почти так же отчетливо, как само охваченное пламенем тело...
Ослиная голова снова появилась из-за пелены, и на сей раз зубы схватили труп кобылы, превратившийся в кусок обгоревшего мяса. Костер запылал с предсмертной силой. В ярком свете Райнер увидел, что четвероногие в панике бросились прочь из ущелья. Среди них была его самка Нена, бежавшая без оглядки и, похоже, забывшая о нем.
В отличие от волков, Рильке был парализован ужасом. Кроме того, его приковала к месту абсолютная убежденность в том, что спрятаться от ЭТОГО невозможно...
Какая-то сила еще удерживала обезглавленный труп монаха в вертикальном положении. Тень окончательно отделилась от него и стала приближаться к гроссмейстеру ордена. Края ее были полупрозрачны, но в середине тень казалась непроницаемой и заслонила собою огонь. Рильке увидел узкие красноватые глаза и лицо, будто вылепленное из серой глины. Он понял, что тень – чужая, принадлежит не монаху, а кому-то другому, освободившему для своей Ка сосуд из умирающей плоти...
Костер превратился в осыпающуюся груду углей. При ее меркнущем свете ослиная голова подбирала жареные останки...
Голодная тень мастера Грегора упала на Райнера Рильке.
Тот отшатнулся, но бежать было поздно – тень накрыла его целиком и простиралась, казалось, на много шагов во все стороны, искажая пространство и время. Она не сожрала ни его тело, ни его волосы, ни его внутренности.
Тень некроманта питалась более тонкой субстанцией.
5
Воспользовавшись отсутствием большинства охранявших Менген ликантропов, лазарь без особых помех добрался до развалин. Вальц не задумывался о причинах той обманчивой легкости, которой был отмечен самый конец его миссии. Оказалось достаточно убить одного из оставленных Рильке часовых – Вальц сделал это в своем стиле, неслышно подкравшись сзади и позволив действовать руке, державшей нож. Удар был настолько быстрым и точным, что ликантроп не успел даже вскрикнуть. Спрятав труп часового, Вальц вошел в лабиринт развалин.
Вскоре он обнаружил, что попал в ловушку. Половину ночи он тупо бродил среди осыпавшихся стен и пробившейся сквозь каменные плиты растительности, многократно повторяя пройденный путь. Сила неодолимого притяжения заставляла его кружить вокруг одного и того же места, словно пса, привлеченного запахом недоступной еды. Охотящаяся В Ночи не обманула его – то, что он искал, находилось на глубине в четверть лиги под поверхностью земли, похороненное среди гораздо более древних руин.
На этот случай Вальц не имел никаких инструкций. Когда рыцари, занятые своими нелепыми, с его точки зрения, ритуалами, стали возвращаться, чтобы найти и уничтожить врага, он все еще находился на территории разрушенного монастыря – в скриптории, где Преподобный Ансельм когда-то обнаружил древние письмена.
Часть вторая. Психоимперия
Ужасы, порождаемые нашей рафинированной цивилизацией, могут оказаться еще более угрожающими, чем те, которые дикари приписывают демонам.
Карл Густав Юнг. Подход к бессознательному
Глава первая. Прибытие
Die Todten reiten schnell.[8]
1
Они оба неистовствовали в постели: он – потому что надеялся на снисхождение, если сумеет угодить; она – потому что беспредельная власть над любовником дополнительно возбуждала ее. Она знала обо всех его желаниях. Самых тайных. Самых грязных. О том, о чем он сам не догадывался... Она проникала глубже, чем скальпель нейрохирурга и интуиция матери... Она была агентом кошмара, происходившего наяву.
Он мощно атаковал ее сзади, пока она не начала кричать от боли и наслаждения. Она воспользовалась тонким синтетическим шнурком, и он не мог кончить уже в течение часа. Эта сука по-настоящему терзала его, но он не смел задушить ее, хотя нежная шея была так близко... Во-первых, за ними наверняка следило недремлющее око телекамеры, во-вторых, ему самому слишком хотелось жить.
...Она выскользнула из-под него, толкнула двумя руками в грудь и опрокинула на спину. Ее жадный рот обнял пылающую плоть и почти сразу же довел мужчину до исступления. Она и сама стонала, как дьявольское эхо его нестерпимого желания. Ее ногти прочертили кровавые полосы на его груди и животе. Она выдохнула крик, такой дикий, что погасли пылавшие в комнате свечи... Потом она, наконец, рванула за конец шнурка, и любовник излился прямо на ее лицо и грудь, покрывая ее и без того гладкую кожу органическим лаком...
Он был в изнеможении, но она не давала ему опомниться. Новые игры, новые эксперименты. Жестокий урок со шнурком повторился еще дважды... Он чувствовал, что она пьет из него не только жизненную силу, но и остатки рассудка. Он уже не был уверен в том, что все это – не предсмертная галлюцинация, пока ее таз танцевал над гибким жалом его языка.
Потом он придавил ее в последний раз, почти расплющив на лиловых подушках, и вонзался в нее в бешеном ритме, а руки сминали грудь проклятой твари... Он начал с криком освобождаться от семени, когда ее рука, исполосовавшая ягодицы, скользнула в сторону и извлекла на свет кривую сверкающую иглу с мутным острием. Мужчина даже не почувствовал некоего подобия комариного укуса в спину, прежде чем умер. Мгновенно и безболезненно. Но его тело жило...
Она отбросила иглу и закричала вместо того, который умолк навеки. Неописуемый момент! Мертвец оставался твердым и все еще содрогался, лежа на ней. Эти мгновения показались ей секундами... Она испугалась, вспомнив легенды о зомби, которых якобы создают в тайных монастырях технов... О, дьявол! О, наслаждение! Она отбросила дурацкую мысль и не менее дурацкий страх. Этот удовлетворитель был далеко не первым, скончавшимся в ее постели, но как долго она ощущала его в себе! В этом было что-то мистическое... Неужели в будущем она сможет...
Женщина с трудом перевернула мертвеца на спину и отодвинулась в сторону. Почти сразу же она заснула, блаженно закатив глаза. Во сне ее прекрасное лицо казалось по-детски беззащитным. Она и была ребенком, сломавшим надоевшую игрушку...
Свечи погасли, но наступившая темнота не была абсолютной. Вокруг головы спящей разливалось слабое сияние ауры неопределенного цвета...
2
Он гнал машину всю ночь и не свалился от усталости только потому, что музыкальная шкатулка непрерывно воспроизводила грохот барабанов вуду[9], записанный в монастырском хумфо[10]. Мистические вибрации наполняли мертвеца энергией, высасывая ее прямо из черного воздуха ночи. Звезды прокалывали небеса, но он тупо глядел вперед, на метавшуюся в лучах фар ленту дороги. Изредка сквозь грохот прорывался голос третьего настоятеля, читавшего, а вернее, выкрикивавшего заклинания, и тоскливые стоны монахов-зомби.
Незаметно подкрался рассвет, и тот, кого при жизни называли Рудольфом, стал искать место для молитвы и восстанавливающей мантры. Лучшее из таких мест общеизвестно – свежая могила, но где найти свежую могилу внутри имперских границ?.. Справа от дороги возникла заброшенная деревня. Он остановил на обочине свой старый «гранд чероки», заглушил двигатель и прислушался.
Читать бесплатно другие книги:
