Тьма над Петроградом Александрова Наталья

– Лимон не знаешь? Мильон рублей! – И мальчишка, кривляясь, запел: – «Ах, лимончики, мои червончики! Где вы растете и в каком саду?!»

Борис понял, что допустил непростительную ошибку: забыл, что в России лимонами называют миллионы обесценившихся рублей…

– Барин, дай лимон! – повторил беспризорник, понизив голос и глядя на Бориса с угрозой.

– Какой я тебе барин? – отозвался Борис, тоже невольно понизив голос.

– Известно какой! – процедил мальчишка, оттопырив губу. – Барин – белая кость, голубая задница! Ух, сколько мы таких в девятнадцатом порезали! Уж попили вы нашей кровушки, теперь нам очередь пришла! Дай лимон, а то заору!

– Что ты врешь? – зашипел Борис, пригнувшись и попытавшись схватить мальчишку за ухо. – Никакой я не барин, а командированный служащий!

– Это ты в чеке расскажешь, какой ты командированный! – выкрикнул мальчишка, ловко уворачиваясь. – А только я вижу, что ты есть барин и шпиён! Вон у тебя какие руки чистые, разве ж у пролетария такие бывают? Последний раз тебе говорю – дай лимон, а то патруля крикну!

– Патруля, говоришь? – спросил появившийся рядом Саенко, ухватив беспризорника за вихор и рванув на себя. – Я щас сам тебя, паразита, патрулям сдам! По тебе, гаденышу, детприемник давно плачет! Небось только что из колонии сбежал? Щас тебя быстро обратно оприходуем! Будешь знать, как к ответственному товарищу цепляться!

– Ой, дяденька, отпусти! – заверещал мальчишка прежним тоненьким, жалобным голоском. – Я больше не буду! Тамбовские мы, у нас там голодуха, папка на Гражданской голову сложил, мамка с голоду померла, вот и ищу, где бы хлебца перехватить!

В ту же секунду беспризорник рванулся, оставив в руке Саенко клок волос, поднырнул и скрылся в вокзальной толпе.

– Осторожненько надо, Борис Андреич! – опасливо пробормотал Саенко, переглянувшись с Борисом. – Ох и подлый же народ эти беспризорники! Просто житья от них нет! Как бы шкет этот неприятностей не накликал…

Саенко словно в воду глядел.

Не успел улепетнуть беспризорник, как на плечо Бориса легла тяжелая рука.

– Попрошу документы! – раздался за спиной у него суровый окрик.

Борис обернулся и увидел на перроне невысокого тщедушного мужичка с бесцветными пронзительными глазами, облаченного в потертую кожаную куртку. Позади него маячили два красноармейца с винтовками.

– В чем дело, товарищ? – отозвался Борис, стараясь сохранять хладнокровие.

– Это мы посмотрим, кто здесь товарищ, а кто чуждый элемент! – процедил человек в кожанке, цепко оглядывая Ордынцева. – Сказано – предъяви документы!

– Да это пожалуйста, это в любой момент. – Борис, стараясь не суетиться и держать себя в руках, достал командировочное удостоверение. – Вот, гражданин, можете ознакомиться…

– Это уж как водится… – Чекист развернул бумагу и медленно, с явным затруднением прочел: – «Центрснабстатупр…» Эка завернули! Сразу видать, серьезное учреждение!

В голосе его зазвучало невольное уважение, и он, покосившись на Ордынцева с другим выражением лица, продолжил вслух читать документ:

– «…удостоверяет, что податель сего… Пров Васильевич… по служебной надобности… оказывать содействие…» Извиняюсь, товарищ! – Чекист вернул Ордынцеву бумагу. – Со всем моим уважением, и ежели какое содействие – только скажите! А мы тут идем, слышим – шум, беспризорник верещит, ну и подумали – мало ли какая контра затесалась… а тут вижу – все в порядке… вижу – ответственный работник со всеми полными правами…

Борис облегченно перевел дыхание и проговорил солидным, начальственным голосом:

– Ничего, товарищ, все правильно! Ты свой революционный долг правильно понимаешь! Бдительность, товарищ, – это первое дело, без этого никуда… вокруг столько контры, что страшное дело… если бы я, товарищ, тебя, к примеру, увидел, находясь при исполнении, тоже бы документ потребовал, потому как бдительность первое дело…

– Верно, товарищ! – оживился чекист. – Контры вокруг – это просто смерть сколько! Изо всех щелей прут, ровно тараканы! Житья от этой контры никакого…

– Ты с кем это, товарищ Евдокимов, агитацию разводишь? – раздался вдруг новый голос, и из толпы пассажиров и примкнувшей к ним мелкой вокзальной шушеры выдвинулся человек в аккуратном френче. Человек этот был сутул и бледен, с нездоровым изможденным лицом и лихорадочно горящими глазами.

– Так вот, товарищ из центра… – рапортовал чекист, показав на Ордынцева. – По служебной надобности… приказано оказывать полное содействие…

Сердце Бориса остановилось на мгновение, после чего стремительно ухнуло вниз. Такого страха он не испытывал даже в восемнадцатом году, когда пьяный матрос в упор наставил на него заряженный «маузер». Он не испугался махновцев, грабящих поезд, едущий по степям Украины, потому что находился в полубреду от высокой температуры. Он не боялся, когда остался один на конно-горной артиллерийской батарее и конница красных неслась на него, сметая все на своем пути. Тогда просто некогда было бояться. Он не боялся, когда их с Алымовым в числе других захваченных в плен офицеров красные собрались топить в Новороссийской бухте. Тогда все чувства заменила глубокая всепоглощающая ненависть. Ненависть помогла ему выжить. Ненависть и его потрясающее везение.

Теперь, похоже, везение покинуло его, потому что Борис узнал человека во френче. Узнал умом, но душа его бурно протестовала, она никак не хотела примириться с неизбежным. По всему выходило, что экспедиция Бориса закончилась. Закончилась прямо здесь, в небольшом провинциальном городке, на этом грязном вонючем вокзале.

– Тебе, Евдокимов, изменило твое революционное чутье! – холодно и резко проговорил человек во френче. – Придется поставить вопрос ребром!

Борис в глубине души был согласен с такой постановкой вопроса. Потому что перед ним стоял сильно похудевший и постаревший Сергей Черкиз – его личный враг, человек, с которым они обоюдно и сильно ненавидели друг друга несколько лет, с тех пор как судьба столкнула их в девятнадцатом году в таком же провинциальном городе на юге России[6].

Черкиз был убежденный большевик, хотя благородного происхождения, из дворян. Борис считал, что такие люди опаснее и хуже всего. Революция и Гражданская война выявили во многих людях множество неожиданных и неприятных, можно даже сказать, отвратительных черт характера. Мало кто мог в то смутное и страшное время жить честно и по совести. За время своих скитаний Борис видел многое, и в эмиграции рассказывали разное.

Молодой человек из очень известной аристократической семьи стал агентом ЧК, выдавал своих бывших друзей и даже родственников. Причем совершенно мирных, ни в чем не повинных людей, которые вовсе не мечтали бороться с большевиками, а просто пытались выжить, скрывая свое происхождение. Отвратительно, конечно, но все понятно: так испугался на первом допросе за свою жизнь, что усиленно пытался заработать помилование.

Молодая девушка, едва успев снять передник гимназистки, влюбилась в большевика, бросила дом, родителей и ушла с ним. Тоже понятно, случаи в истории известны: в древнем Карфагене принцесса Саламбо полюбила дикого варвара, что и в те времена было делом неслыханным. Правда, комиссарша после смерти своего любовника стала сумасшедшей наркоманкой-садисткой, лично мучила пленных на допросах, особенно доставалось от нее почему-то женщинам.

Справные работящие крестьяне, честные и непьющие, заманивали путников, ехавших менять вещи на еду, убивали их, чтобы отобрать драгоценности и одежду. И тоже причины душегубства вполне понятны: жажда наживы. Ну, за эти преступления каждый будет держать ответ на том свете лично.

Но вот чего Борис совершенно не мог понять, так это позиции таких людей, как Черкиз. Он пришел в революцию сам, по доброй воле и свято следовал своим принципам. Он искренне считал, что революция имеет право взять у человека все – семью, дом, работу, даже жизнь. Мало того, тот, кто принял революцию всерьез, должен сам с радостью отдать все это. Или отобрать у других. Разумеется, во имя всемирной революции и торжества диктатуры пролетариата.

Они с Черкизом встретились совершенно случайно. Встретились как враги, находясь по разную сторону баррикад. Но было у них тогда одно общее чувство: они оба любили Варвару. Борис долго искал сестру и нашел ее наконец во время своего допроса в ЧК. Варя почти год жила с Черкизом, думая, что потеряла Бориса навсегда.

Бедная девочка, как она пыталась его спасти! Как умоляла своего мужа, этого кристального большевика, отпустить ее единственного брата! Отпустить случайно схваченного, просто подозрительного человека… Ради нее, ради всего хорошего, что между ними было. Борис знает, что сестра до сих пор не может вспомнить о том случае без содрогания. Потому что принципиальный Черкиз не только не отпустил Бориса, но и не дал ему отсидеть положенные пять дней в депо смертников. Сам подписал приказ о расстреле…

И ведь любил же Варвару, сволочь! И как бы он собирался жить с ней дальше? Да никак, потому что за год достаточно ее изучил. Да и какая нормальная женщина осталась бы с человеком, который собственноручно отдал приказ о расстреле ее единственного брата!

Вот кого Борис ненавидел! Такие, как Черкиз, прикрывали творимые ими ужасы и убийства идеологией. Дескать, революция требует… Что такое революция? Только слово, призрак, фантом… Самое отвратительное, что Черкиз был искренен. И принципиален до конца.