Аня в Стране чудес Кэрролл Льюис
И она, ластясь к Ане, плотнее прижалась к ее боку.
Такая близость не очень нравилась Ане: во-первых, Герцогиня была чрезвычайно некрасива, а во-вторых, подбородок ее как раз приходился Ане к плечу, и это был острый, неудобный подбородок. Однако Ане не хотелось быть невежливой, и поэтому она решилась терпеть.
— Игра идет теперь немного глаже, — сказала она, чтобы поддержать разговор.
— Сие верно, — ответила Герцогиня, — и вот мораль этого: любовь, любовь, одна ты вертишь миром!
— Кто-то говорил, — ехидно шепнула Аня, — что мир вертится тогда, когда каждый держится своего дела.
— Ну что ж, значенье более или менее то же, — сказала Герцогиня, вдавливая свой остренький подбородок Ане в плечо. — И мораль этого: слова есть — значенье темно иль ничтожно.
«И любит же она из всего извлекать мораль!» — подумала Аня.
— Я чувствую, ты недоумеваешь, отчего это я не беру тебя за талию, — проговорила Герцогиня после молчанья. — Дело в том, что я не уверена в характере твоего фламинго. Произвести ли этот опыт?
— Он может укусить, — осторожно ответила Аня, которой вовсе не хотелось, чтобы опыт был произведен.
— Справедливо, — сказала Герцогиня, — фламинго и горчица — оба кусаются. Мораль: у всякой пташки свои замашки.
— Но ведь горчица — не птица, — заметила Аня.
— И то, — сказала Герцогиня. — Как ясно ты умеешь излагать мысли!
— Горчица — ископаемое, кажется, — продолжала Аня.
— Ну, конечно, — подхватила Герцогиня, которая, по-видимому, готова была согласиться с Аней, что бы та ни сказала. — Тут недалеко производятся горчичные раскопки. И мораль этого: не копайся!
— Ах, знаю! — воскликнула Аня, не слушая. — Горчица — овощ. Не похожа на овощ, а все-таки овощ.
— Я совершенно такого же мненья, — сказала Герцогиня. — Мораль: будь всегда сама собой. Или проще: не будь такой, какой ты кажешься таким, которым кажется, что такая, какой ты кажешься, когда кажешься не такой, какой была бы, если б была не такой.
— Я бы лучше поняла, если б могла это записать, — вежливо проговорила Аня. — А так я не совсем услежу за смыслом Ваших слов.
— Это ничто по сравнению с тем, что я могу сказать, — самодовольно ответила Герцогиня.
— Ах, не трудитесь сказать длиннее! — воскликнула Аня.
— Тут не может быть речи о труде, — сказала Герцогиня. — Дарю тебе все, что я до сих пор сказала.
«Однако, подарок! — подумала Аня. — Хорошо, что на праздниках не дарят такой прелести». Но это сказать громко она не решилась.
— Мы опять задумались? — сказала Герцогиня, снова ткнув остреньким подбородком.
— Я вправе думать, — резко ответила Аня, которая начинала чувствовать раздраженье.
— Столько же вправе, сколько свиньи вправе лететь, и мор…
Тут, к великому удивлению Ани, голос Герцогини замолк, оборвавшись на любимом слове, и рука, державшая ее под руку, стала дрожать. Аня подняла голову: перед ними стояла Королева и, скрестив руки, насупилась, как грозовая туча.
— Прекрасная сегодня погодка, Ваше Величество, — заговорила Герцогиня тихим, слабым голосом.
— Предупреждаю! — грянула Королева, топнув ногой. — Или ты, или твоя голова сию минуту должны исчезнуть. Выбирай!
Герцогиня выбрала первое и мгновенно удалилась.
— Давай продолжать игру, — сказала Королева, обратившись к Ане. И Аня была так перепугана, что безмолвно последовала за ней по направлению к крокетной площадке. Остальные гости, воспользовавшись отсутствием Королевы, отдыхали в тени деревьев. Однако как только она появилась, они поспешили вернуться к игре, причем Королева вскользь заметила, что, будь дальнейшая задержка, она их всех казнит.
В продолжение всей игры Королева не переставая ссорилась то с одним, то с другим и орала: «Отрубить ему голову». Приговоренного уводили солдаты, которые при этом должны были, конечно, переставать быть дугами, так что не прошло и полчаса, как на площадке не оставалось более ни одной дужки и уже все игроки, кроме королевской четы и Ани, были приговорены к смерти.
Тогда, тяжело переводя дух, Королева обратилась к Ане:
— Ты еще не была у Чепупахи?
— Нет, — ответила Аня. — Я даже не знаю, что это.
— Это то существо, из которого варится поддельный черепаховый суп, — объяснила Королева.
— В первый раз слышу! — воскликнула Аня.
— Так пойдем, — сказала Королева. — Чепупаха расскажет тебе свою повесть.
Они вместе удалились, и Аня успела услышать, как Король говорил тихим голосом, обращаясь ко всем окружающим: «Вы все прощены».
«Вот это хорошо», — подумала Аня. До этого ее очень угнетало огромное число предстоящих казней.
Вскоре они набрели на Грифа, который спал на солнцепеке.
— Встать, лежебока! — сказала Королева. — Изволь проводить барышню к Чепупахе, и пусть та расскажет ей свою повесть. Я должна вернуться, чтобы присутствовать при нескольких казнях, которые я приказала привести в исполнение немедленно.
И она ушла, оставив Аню одну с Грифом.
С виду животное это казалось пренеприятным, но Аня рассудила, что все равно, с кем быть — с ним или со свирепой Королевой.
Гриф сел и протер глаза. Затем смотрел некоторое время вслед Королеве, пока та не скрылась, и тихо засмеялся.
— Умора! — сказал Гриф не то про себя, не то обращаясь к Ане.
— Что умора? — спросила Аня.
— Да вот она, — ответил Гриф, потягиваясь. — Это, знаете ль, все ее воображенье: никого ведь не казнят. Пойдем!
— Все тут говорят — пойдем! Никогда меня так не туркали, никогда!
Спустя несколько минут ходьбы они увидели вдали Чепупаху, которая сидела грустная и одинокая на небольшой скале. А приблизившись, Аня расслышала ее глубокие, душу раздирающие вздохи. Ей стало очень жаль ее.
— Какая у нее печаль? — спросила она у Грифа, и Гриф отвечал почти в тех же словах, что и раньше:
— Это все ее воображенье. У нее, знаете, никакого и горя нет!
Они подошли к Чепупахе, которая посмотрела на них большими телячьими глазами, полными слез, но не проронила ни слова.
— Вот эта барышня, — сказал Гриф, — желает услышать твою повесть.
— Я все ей расскажу, — ответила Чепупаха глубоким, гулким голосом. — Садитесь вы оба сюда и молчите, пока я не кончу.
Сели они, и наступило довольно долгое молчанье. Аня подумала: «Я не вижу, как она может кончить, если не начнет». Но решила терпеливо ждать.
— Некогда, — заговорила наконец Чепупаха, глубоко вздохнув, — я была настоящая черепаха.
Снова долгое молчанье, прерываемое изредка возгласами Грифа — хкрр, хкрр… — и тяжкими всхлипами Чепупахи.
Аня была близка к тому, чтобы встать и сказать: «Спасибо, сударыня, за ваш занимательный рассказ», но все же ей казалось, что должно же быть что-нибудь дальше, и потому она оставалась сидеть смирно и молча ждала.
— Когда мы были маленькие, — соизволила продолжать Чепупаха, уже спокойнее, хотя все же всхлипывая по временам, — мы ходили в школу на дне моря. У нас был старый, строгий учитель, мы его звали Молодым Спрутом.
— Почему же вы звали его молодым, если он был стар? — спросила Аня.
— Мы его звали так потому, что он всегда был с прутиком, — сердито ответила Чепупаха. — Какая вы, право, тупая!
— Да будет вам, стыдно задавать такие глупые вопросы! — добавил Гриф. И затем они оба молча уставились на бедняжку, которая готова была провалиться сквозь землю. Наконец Гриф сказал Чепупахе:
— Валяй, старая! А то никогда не окончишь.
И Чепупаха опять заговорила:
— Мы ходили в школу на дне моря — верьте не верьте…
— Я не говорила, что не верю, — перебила Аня.
— Говорили, — сказала Чепупаха.
— Прикуси язык, — добавил Гриф, не дав Ане возможности возразить. Чепупаха продолжала:
— Мы получали самое лучшее образованье — мы ходили в школу ежедневно.
— Я это тоже делала, — сказала Аня. — Нечего Вам гордиться этим.
— А какие были у вас предметы? — спросила Чепупаха с легкой тревогой.
— Да всякие, — ответила Аня, — география, французский…
— И поведенье? — осведомилась Чепупаха.
— Конечно, нет! — воскликнула Аня.
— Ну так ваша школа была не такая хорошая, как наша, — сказала Чепупаха с видом огромного облегченья. — У нас, видите ли, на листке с отметками стояло между прочими предметами и «поведенье».
— И Вы прошли это? — спросила Аня.
— Плата за этот предмет была особая, слишком дорогая для меня, — вздохнула Чепупаха. — Я проходила только обычный курс.
— Чему же Вы учились? — полюбопытствовала Аня.
— Сперва, конечно, — чесать и питать. Затем были четыре правила арифметики: служенье, выметанье, уморженье и пиленье.
— Я никогда не слышала об уморженьи, — робко сказала Аня. — Что это такое?
Гриф удивленно поднял лапы к небу.
— Крота можно укротить? — спросил он.
— Да… как будто можно, — ответила Аня неуверенно.
— Ну так, значит, и моржа можно уморжить, — продолжал Гриф. — Если Вы этого не понимаете, Вы просто дурочка.
Аня почувствовала, что лучше переменить разговор. Она снова обратилась к Чепупахе:
— Какие же еще у вас были предметы?
— Много еще, — ответила та. — Была, например, лукомория, древняя и новая, затем — арфография (это мы учились на арфе играть), затем делали мы гимнастику. Самое трудное было — язвительное наклонение.
— На что это было похоже? — спросила Аня.
— Я не могу сама показать, — сказала Чепупаха. — Суставы мои утратили свою гибкость. А Гриф никогда этому не учился.
— Некогда было, — сказал Гриф. — Я ходил к другому учителю — к Карпу Карповичу.
— Я никогда у него не училась, — вздохнула Чепупаха. — Он, говорят, преподавал Ангельский язык.
— Именно так, именно так, — проговорил Гриф, в свою очередь вздохнув. И оба зверя закрылись лапками.
— А сколько в день у вас было уроков? — спросила Аня, спеша переменить разговор.
— У нас были не уроки, а укоры, — ответила Чепупаха. — Десять укоров первый день, девять — в следующий и так далее.
— Какое странное распределенье! — воскликнула Аня.
— Поэтому они и назывались укорами — укорачивались, понимаете? — заметил Гриф.
Аня подумала над этим. Потом сказала:
— Значит, одиннадцатый день был свободный?
— Разумеется, — ответила Чепупаха.
— А как же вы делали потом, в двенадцатый день? — с любопытством спросила Аня.
— Ну, довольно об этом! — решительным тоном перебил Гриф. — Расскажи ей теперь о своих играх.
Глава 10. ОМАРОВАЯ КАДРИЛЬ
Чепупаха глубоко вздохнула и плавником стерла слезу. Она посмотрела на Аню и попыталась говорить, но в продолжение двух-трех минут ее душили рыданья.
— Совсем будто костью подавилась! — заметил Гриф, принимаясь ее трясти и хлопать по спине. Наконец к Чепупахе вернулся голос. И, обливаясь слезами, она стала рассказывать.
— Может быть, Вы никогда не жили на дне моря («Не жила», — сказала Аня) и, может быть, Вас никогда даже не представляли Омару. (Аня начала было: «Я как-то попроб…» — но осеклась к сказала: «Нет, никогда!») Поэтому Вы просто не можете себе вообразить, что это за чудесная штука — Омаровая Кадриль.
— Да, никак не могу, — ответила Аня. — Скажите, что это за танец?
— Очень просто, — заметил Гриф. — Вы, значит, сперва становитесь в ряд на морском берегу…
— В два ряда! — крикнула Чепупаха. — Моржи, черепахи и так далее. Затем, очистив место от медуз («Это берет некоторое время», — вставил Гриф), вы делаете два шага вперед…
— Под руку с омаром, — крикнул Гриф.
— Конечно, — сказала Чепупаха.
— Два шага вперед, кланяетесь, меняетесь омарами и назад в том же порядке, — продолжал Гриф.
— Затем, знаете, — сказала Чепупаха, — вы закидываете…
— Омаров, — крикнул Гриф, высоко подпрыгнув.
— Как можно дальше в море…
— Плаваете за ними, — взревел Гриф.
— Вертитесь кувырком в море, — взвизгнула Чепупаха, неистово скача.
— Меняетесь омарами опять, — грянул Гриф.
— И назад к берегу — и это первая фигура, — сказала Чепупаха упавшим голосом, и оба зверя, все время прыгавшие как сумасшедшие, сели опять очень печально и тихо и взглянули на Аню.
— Это, должно быть, весьма красивый танец, — робко проговорила Аня.
— Хотели ли бы вы посмотреть? — спросила Чепупаха.
— С большим удовольствием, — сказала Аня.
— Иди, давай попробуем первую фигуру, — обратилась Чепупаха к Грифу. — Мы ведь можем обойтись без омаров. Кто будет петь?
— Ты пой, — сказал Гриф. — Я не помню слов.
И вот они начали торжественно плясать вокруг Ани, изредка наступая ей на ноги, когда подходили слишком близко, и отбивая такт огромными лапами, между тем как Чепупаха пела очень медленно и уныло:
- — Ты не можешь скорей подвигаться? —
- Обратилась к Улитке Треска. —
- Каракатица катится сзади,
- Наступая на хвост мне слегка.
- Увлекли черепахи омаров
- И пошли выкрутасы писать.
- Мы у моря тебя ожидаем,
- Приходи же и ты поплясать.
- Ты не хочешь, скажи, ты не хочешь,
- Ты не хочешь, скажи, поплясать?
- Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
- Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?
- Ты не знаешь, как будет приятно,
- Ах, приятно! — когда в вышину
- Нас подкинут с омарами вместе
- И — бултых! — в голубую волну!
- — Далеко, — отвечает Улитка, —
- Далеко ведь нас будут бросать.
- Польщена, говорит, предложеньем,
- Но прости, мол, не тянет плясать.
- Не хочу, не могу, не хочу я,
- Не могу, не хочу я плясать.
- Не могу, не хочу, не могу я,
- Не хочу, не могу я плясать.
- Но чешуйчатый друг возражает:
- — Отчего ж не предаться волне?
- Этот берег ты любишь, я знаю,
- Но другой есть — на той стороне.
- Чем от берега этого дальше,
- Тем мы ближе к тому, так сказать,
- Не бледней, дорогая Улитка,
- И скорей приходи поплясать.
- Ты не хочешь, скажи, ты не хочешь,
- Ты не хочешь, скажи, поплясать?
- Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
- Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?
— Спасибо, мне этот танец очень понравился, — сказала Аня, довольная, что представленье кончено. — И как забавна эта песнь о треске.
— Кстати, начет трески, — сказала Чепупаха. — Вы, конечно, знаете, что это такое.
— Да, — ответила Аня, — я ее часто видела во время обеда.
— В таком случае, если вы так часто с ней обедали, то Вы знаете, как она выглядит? — продолжала Чепупаха.
— Кажется, знаю, — проговорила Аня, задумчиво. — Она держит хвост во рту и вся облеплена крошками.
— Нет, крошки тут ни при чем, — возразила Чепупаха. — Крошки смыла бы вода. Но, действительно, хвост у нее во рту, и вот почему, — тут Чепупаха зевнула и прикрыла глаза. — Объясни ей причину и все такое, — обратилась она к Грифу.
— Причина следующая, — сказал Гриф. — Треска нет-нет да и пойдет танцевать с омарами. Ну и закинули ее в море. А падать было далеко. А хвост застрял у нее во рту. Ну и не могла его вынуть. Вот и все.
Аня поблагодарила:
— Это очень интересно. Я никогда не знала так много о треске.
— Я могу Вам еще кое-что рассказать, если хотите, — предложил Гриф. — Знаете ли Вы, например, откуда происходит ее названье?
— Никогда об этом не думала, — сказала Аня. — Откуда?
— Она трещит и трескается, — глубокомысленно ответил Гриф.
Аня была окончательно озадачена.
— Трескается, — повторила она удивленно. — Почему?
— Потому что она слишком много трещит, — объяснил Гриф.
— Я думала, что рыбы немые, — шепнула Аня.
— Как бы не так, — воскликнул Гриф. — Вот есть, например, белуга. Та прямо ревет. Оглушительно.
— Раки тоже кричат, — добавила Чепупаха. — Особенно, когда им показывают, где зимовать. При этом устраиваются призрачные гонки.
— Отчего призрачные? — спросила Аня.
— Оттого, что приз рак выигрывает, — ответила Чепупаха.
Аня собиралась еще спросить что-то, но тут вмешался Гриф.
— Расскажите-ка нам о Ваших приключеньях», — сказал он.
— Я могу вам рассказать о том, что случилось со мной сегодня, — начала Аня. — О вчерашнем же нечего говорить, так как вчера я была другим человеком.
— Объяснитесь! — сказала Чепупаха.
— Нет, нет! Сперва приключенья, — нетерпеливо воскликнул Гриф. — Объясненья всегда занимают столько времени.
И Аня стала рассказывать о всем, что она испытала с того времени, как встретила Белого Кролика. Сперва ей было страшновато — оба зверя придвигались так близко, выпучив глаза и широко разинув рты, — но потом она набралась смелости. Слушатели ее сидели совершенно безмолвно, и только когда она дошла до того, как Гусеница заставила ее прочитать «Скажи-ка, дядя» и как вышло совсем не то, — только тогда Чепупаха со свистом втянула воздух и проговорила:
— Как это странно!
— Прямо скажу — странно, — подхватил Гриф.
— Я бы хотела, чтобы она и теперь прочитала что-нибудь наизусть. Скажи ей начать!
И Чепупаха взглянула на Грифа, словно она считала, что ему дана известная власть над Аней.
— Встаньте и прочитайте «Как ныне сбирается», — сказал Гриф.
«Как все они любят приказывать и заставлять повторять уроки! — подумала Аня. — Не хуже, чем в школе!»
Однако она встала и стала читать наизусть, но голова ее была так полна Омаровой Кадрилью, что она едва знала, что говорить, и слова были весьма любопытны:
- Как дыня, вздувается вещий Омар.
- «Меня, — говорит он, — ты бросила в жар;
- Ты кудри мои вырываешь и ешь,
- Осыплю я перцем багровую плешь».
- Омар! Ты порою смеешься, как еж,
- Акулу акулькой с презреньем зовешь;
- Когда же и вправду завидишь акул,
- Ложишься ничком под коралловый стул.
— Это звучит иначе, чем то, что я учил в детстве, — сказал Гриф.
— А я вообще никогда ничего подобного не слышала, — добавила Чепупаха. — Мне кажется, это необыкновенная ерунда.
Аня сидела молча. Она закрыла лицо руками и спрашивала себя, станет ли жизнь когда-нибудь снова простой и понятной.
— Я требую объясненья, — заявила Чепупаха.
— Она объяснить не может, — поспешно вставил Гриф и обратился к Ане: — Продолжай!
— Но как же это он прячется под стул, — настаивала Чепупаха. — Его же все равно было бы видно между ножками стула.
— Я ничего не знаю, — ответила Аня. Она вконец запуталась и жаждала переменить разговор.
— Продолжай! — повторил Гриф. — Следующая строфа начинается так: «Скажи мне, кудесник…»
Аня не посмела ослушаться, хотя была уверена, что опять слова окажутся не те, и продолжала дрожащим голосом:
- «Я видел, — сказал он, — как, выбрав лужок,
- Сова и пантера делили пирог:
- Пантера за тесто, рыча, принялась,
- Сове же на долю тарелка пришлась.
- Окончился пир — и сове, так и быть,
- Позволили ложку в карман положить.
- Пантере же дали и вилку, и нож.
- Она зарычала и съела — кого ж?»
— Что толку повторять такую белиберду? — перебила Чепупаха. — Как же я могу знать, кого съела пантера, если мне не объясняют. Это головоломка какая-то!
— Да, Вы уж лучше перестаньте, — заметил Гриф, к великой радости Ани.
— Не показать ли вам вторую фигуру Омаровой Кадрили? — продолжал он. — Или же Вы хотели бы, чтобы Чепупаха вам что-нибудь спела?
— Пожалуйста, спойте, любезная Чепупаха, — взмолилась Аня так горячо, что Гриф даже обиделся.
— Гм! У всякого свой вкус! Спой-ка ей, матушка, «Черепаховый суп».
Чепупаха глубоко вздохнула и, задыхаясь от слез, начала петь следующее:
- Сказочный суп — ты зелен и прян.
- Тобой наполнен горячий лохан!
- Кто не отведает? Кто так глуп?
- Суп мой вечерний, сказочный суп,
- Суп мой вечерний, сказочный суп!
- Ска-азочный су-уп,
- Ска-азочный су-уп,
- Су-уп мой вечерний,
- Ска-азочный, ска-азочный суп!
- Сказочный суп — вот общий клич!
- Кто предпочтет рыбу или дичь?
- Если б не ты, то, право, насуп —
- Ился бы мир, о, сказочный суп!
- Сбился бы мир, о, сказочный суп!
- Ска-азочный су-уп,
- Ска-азочный су-уп,
- Су-уп, мой вечерний,
- Ска-азочный, ска-азочный СУП!
— Снова припев! — грянул Гриф, и Чепупаха принялась опять петь, как вдруг издали донесся крик: «Суд начинается!»
— Скорей! — взвизгнул Гриф и, схватив Аню за руку, понесся по направлению крика, не дожидаясь конца песни.
— Кого судят? — впопыхах спрашивала Аня, но Гриф только повторял: «Скорей!» — и все набавлял ходу. И все тише и тише звучали где-то позади обрывки унылого припева:
- Су-уп мой вечерний,
- Ска-азочный, ска-азочный суп!
Глава 11. КТО УКРАЛ ПИРОЖКИ?
Король Червей и его Королева уж восседали на тронах, когда они добежали. Кругом теснилась громадная толпа — всякого рода звери и птицы, а также и вся колода карт: впереди выделялся Валет, в цепях, оберегаемый двумя солдатами, а рядом с Королем стоял Белый Кролик, держа в одной руке тонкую трубу, а в другой пергаментный свиток. Посредине залы суда был стол, а на нем большая тарелка с пирожками: они казались такими вкусными, что, глядя на них, Аня ощущала острый голод. «Поскорее кончилось бы, — подумала она, — поскорее бы начали раздавать угощенье». Но конец, по-видимому, был не близок, и Аня от нечего делать стала глядеть по сторонам.
Ей никогда раньше не приходилось бывать на суде, но она кое-что знала о нем по книжкам, и теперь ей было приятно, что она может назвать различные должности присутствующих.
— Это судья, — сказала она про себя, — он в мантии ипарике.
Судьей, кстати сказать, был Король, и так как он надел корону свою на парик (посмотрите на картинку, если хотите знать, как он ухитрился это сделать), то, видимо, ему было чрезвычайно неудобно, а уж как ему это шло — посудите сами.
Рядом с Аней на скамеечке сидела кучка зверьков и птичек.
«Это скамейка присяжников», — решила она. Слово это она повторила про себя два-три раза с большой гордостью. Еще бы! Немногие девочки ее лет знают столько о суде, сколько она знала. Впрочем, лучше было бы сказать: «скамья присяжных».
Все двенадцать присяжников деловито писали что-то на грифельных досках.
— Что они делают? — шепотом спросила Аня у Грифа. — Ведь суд еще не начался, записывать нечего.
— Они записывают свои имена, — шепнул в ответ Гриф, — боятся, что забудут их до конца заседания.
— Вот глупые! — громко воскликнула Аня и хотела в возмущеньи добавить что-то, но тут Белый Кролик провозгласил: «Соблюдайте молчанье», и Король напялил очки и тревожно поглядел кругом, чтобы увидеть, кто говорит.
Аня, стоя за присяжниками, заметила, что все они пишут на своих досках: «Вот глупые!» Крайний не знал, как пишется «глупые», и обратился к соседу, испуганно хлопая глазами.
«В хорошеньком виде будут у них доски по окончании дела!» — подумала Аня.
У одного из присяжников скрипел карандаш. Переносить это Аня, конечно, не могла, и, улучив минуту, она протянула руку через его плечо и выдернула у него карандаш. Движенье это было настолько быстро, что бедный маленький присяжник (не кто иной, как Яша-Ящерица) никак не мог понять, куда карандаш делся. Он тщетно искал его — и наконец был принужден писать пальцем. А это было ни к чему, так как никакого следа на доске не оставалось.
— Глашатай, прочти обвиненье! — приказал Король.
Тогда Белый Кролик протрубил трижды и, развернув свой пергаментный список, прочел следующее:
- Дама Червей для сердечных гостей
- В летний день напекла пирожков.
- Но пришел Валет, и теперь их нет:
- Он — хвать — и был таков!
— Обсудите приговор, — сказал Король, обращаясь к присяжникам.
— Не сейчас, не сейчас! — поспешно перебил Кролик. — Еще есть многое, что нужно до этого сделать.
— Вызови первого свидетеля, — сказал Король. И Белый Кролик трижды протрубил и провозгласил:
— Первый свидетель!
Первым свидетелем оказался Шляпник. Он явился с чашкой чая в одной руке, с куском хлеба в другой и робко заговорил:
— Прошу прощенья у Вашего Величества за то, что я принес это сюда, но дело в том, что я еще не кончил пить чай, когда меня позвали.
— Пора было кончить, — сказал Король. — Когда ты начал?
Тот посмотрел на Мартовского Зайца, который под руку с Соней тоже вошел в зал.
— Четырнадцатого Мартобря, кажется, — ответил он.
— Четырнадцатого, — подтвердил Мартовский Заяц.