Чемодан миссис Синклер Уолтерс Луиза

21

Проснувшись, Дороти увидела, что идет снег. В комнате было слишком светло, а за окном – слишком тихо. Часы показывали пять часов утра. Наверное, за всю эту ночь она спала часа три, если не меньше. Сев на постели, Дороти отодвинула занавески. Холодное белое пространство не звало побыстрее встать, и потому она легла снова, вернувшись в объятия того, кто обнимал ее в течение всей этой короткой ночи. А он шевельнулся во сне, поцеловал ее в макушку и сказал, что можно поспать еще немного.

– Ян, снег идет.

Тогда он сел, перегнулся через нее, выглянул в окно и что-то пробормотал на польском.

– Надо вставать. Машина… Пока дорогу не завалило. Прости, дорогая.

– Не надо извиняться. Я же знаю, что тебе нужно рано выезжать.

Она смотрела, как он вылезает из кровати, и удивлялась, что собственная нагота ничуть не смущает Яна. Поразительно, но за эту короткую ночь она успела хорошо узнать его тело. А ведь она по-прежнему почти ничего не знает об этом человеке. Дороти даже не могла вспомнить их наслаждений, словно она была пьяна. Но к ночи все вино, выпитое за обедом, успело выветриться. Они стали любовниками? Да. Несомненно. Он был ее любовником. Слухи получили подтверждение.

Ян оделся и вышел в уборную. Дороти вылезла из постели и на цыпочках перебежала в свою комнату. Оттуда ей было видно, как Ян идет по двору к туалетной будке. Он шел, окутывая падающие снежинки облачками белого пара. Дороти торопливо оделась, спустилась в кухню. Выгребла из плиты вчерашнюю золу, заполнила топку углем, разожгла огонь и поставила чайник. Пока он грелся, она достала хлеб, масло и крыжовенное варенье. Перед дальней дорогой Яну нужно плотно позавтракать. Дороти поставила на плиту кастрюлю с водой, чтобы он смог умыться по-настоящему. Ян с благодарностью вымылся теплой водой. Пока он одевался, Дороти сидела в кухне, пришивая пуговицы к его рубашке.

Если девочки и знали о том, что Дороти и Ян провели эту ночь вместе, то виду не подали. А они наверняка знали. Дороти слышала, как вчера они вернулись совсем поздно. Сегодня с утра они готовились к долгому рабочему дню. После праздника браться за работу всегда тяжелее. Орудуя иголкой, Дороти прислушивалась к их разговорам. Естественно, девочки не горели желанием идти в хлев. Конечно же, они видели, к чьей рубашке она пришивает пуговицы. Похоже, у Эгги с Ниной сегодня будет о чем поговорить за работой.

– До чего же у меня пузо болит, – объявила Нина, отодвигая от себя второй ломоть хлеба с вареньем.

– Я тебе сочувствую, – сказала Дороти.

Она посмотрела на Яна. Он поел и готовился уезжать. Дороти с ужасом думала о расставании и старалась оттянуть момент прощания. Надо бы что-то сказать, но ей на ум ничего не приходило.

Нина спешно отправилась в туалет, откуда вернулась озябшая и понурая.

– Ну как, девочки, хорошо вчера повеселились? – спросила Дороти, нарушая тягостную тишину.

– Не так хорошо, как… – начала было Нина, но Эгги укоризненно покачала головой.

Дороти кротко улыбнулась, стараясь не замечать холодного взгляда командира эскадрильи. Она посмотрела на часы: почти шесть утра. Ему пора уезжать. Дороти не представляла, как выдержит разлуку. Ей было не расстаться с ним даже на пять минут. Больше всего она сейчас боялась расплакаться.

Ян надел шинель, шарф, пилотку и перчатки, затем подхватил мешок, собранный перед завтраком. Вежливо кашлянул. Эгги поняла намек и подтолкнула Нину к выходу. Девушки торопливо простились с Яном и вышли. Из кухонного окна было видно, как они бредут по снегу, направляясь через Лонг-Акр к ферме Норт-Барн. Сегодня они шли медленнее обычного.

– Дорогая, я не хочу уезжать, – наконец сказал Ян. – Но должен.

– Конечно. Я понимаю. Но ведь ты вернешься? Приедешь при первой же возможности?

– Обязательно приеду. А ты будешь мне писать? Не от случая к случаю, а часто?

– Буду писать часто. Мое письмо попадет в Кент раньше тебя. Нравится?

– Возможно, у меня скоро будет новый адрес. Но ты все равно пиши. Все письма мне перешлют. Я сразу же сообщу тебе, куда писать.

Они обнялись. Дороти заплакала. Набросив пальто, она проводила Яна до калитки. Смотрела, как он прогревает мотор. Ян сказал, что постарается не обращать внимания на снег. И вообще, здешние снегопады не чета польским. Последний поцелуй, последний взмах руки. Хруст снега под колесами тронувшейся машины… Вот он и уехал.

И снова Дороти осталась одна.

Она махала, пока Ян не завернул за угол и не скрылся из виду. Дороти до последнего тешила себя надеждами, что он останется. Скажется больным или сошлется на недолеченную руку. Но она знала: Ян на такое не способен. Снег продолжал падать, гоня Дороти назад в опустевший дом, к остывающему очагу. Она убрала со стола. Рубашка Яна так и осталась висеть на стуле. Дороти забыла о ней, поскольку все мысли были заняты неминуемым расставанием. Что же теперь делать? Отослать ему почтой? Дороти взяла рубашку. Одну пуговицу она так и не успела пришить.

Она поднялась наверх, в комнатку, где до сих пор пахло потом и ощущалось недавнее присутствие мужчины. Простыни были смяты. Дороти легла и закрыла глаза. Ей хотелось навсегда запомнить эту ночь. Она перебирала воспоминания, пока они не начали тускнеть. Дороти наслаждалась мягкостью перовой подушки, наволочка которой пахла Яном. Она думала о его теплом, сильном теле, о его нежных губах, о его языке, бродившем по ее телу снаружи и внутри.

Она немного вздремнула, потом встала, оделась и решила помыться. Но сначала надо выпустить истомившихся кур, испечь хлеб и что-нибудь приготовить девочкам на вечер. Дороти вспомнила, что не вылила воду, в которой мылся Ян, и не прибрала на умывальном столике. Но ей и сейчас не хотелось этого делать. Даже грязная вода, оставшаяся после него, была прекрасной, священной жидкостью. Дороти улыбнулась себе. Ее охватило необычное возбуждение.

Она вымыла посуду, смахнула со стола крошки и занялась хлебом. Руки месили тесто, а все мысли были только о событиях минувшего дня и ночи. Дороти понимала: вчера произошло нечто значительное. Она впустила Яна в свою жизнь и в свое тело. В самую свою суть. Позволила ему завладеть всеми ее чувствами, увидеть ее такой, какая она есть… Все это было чем-то новым. С Альбертом она никогда не испытывала ничего подобного. Даже в относительно счастливые дни, не говоря уже об изнасиловании. При воспоминании о кратком визите Альберта в голову приходило только это отвратительное слово.

Но нельзя застревать в воспоминаниях. Жизнь должна продолжаться. Ян вернулся к месту службы, чтобы играть свою роль в игре, наываемой войной. Она снова осталась одна. Как и прежде, она будет стирать белье, шить, готовить еду и заменять девочкам мать. Ее жизнь, ее скромная, незаметная жизнь, наконец-то отмеченная любовью, не изменится. И не может измениться. Вот когда война закончится… Дороти не верила, что ее счастье выдержит столь долгий срок. Счастье было иллюзией.

Тесто она поставила в шкаф, где хранились скатерти и полотенца. Пусть поднимается. А она сейчас напишет Яну письмо. По-девчоночьи взбалмошное. И признается в любви. Ян удивится такому скорому письму, но она дала обещание и выполнит его. Ей хотелось, чтобы он улыбался и столь же крепко помнил все, что между ними было. Теперь она будет писать ему каждый день.

В гостиной она села за маленький дубовый письменный стол и, не прерываясь, писала целых полчаса. Или даже час. О чем? О радости. А между строк она прятала свое желание замужества и материнства. Материнства? Странно, что Дороти ни разу за это утро не подумала о возможности забеременеть от Яна. Их слияние принадлежало только им, было выражением их любви и страсти. В письме все желания Дороти касались только Яна и ее мечтаний об их будущем, если оно у них есть. Закончив и несколько раз перечитав написанное, она захотела написать другое письмо. Нет, тогда она уже не будет такой искренней и непосредственной. Достав конверт, Дороти поцеловала листок, вложила в конверт и наклеила марку. Надела пальто, сапоги и без шапки побежала по снегу к почтовому ящику, что был в самом начале переулка.

Обратно она шла неспешно, чувствуя легкую усталость. Она наслаждалась морозным воздухом. Он нес очищение. Кружились снежинки, похожие на маленьких грациозных балеринок. Вокруг было на удивление тихо.

Потом тишину прорезал крик. Вот повторился. Кто-то выкрикивал ее имя.

Неужели Эгги?

Да, она. Придерживая шапку, Эгги бежала по заснеженному полю. Дороти прибавила шагу и подошла к передней калитке одновременно с девушкой. Та влетела через задний дворик: раскрасневшаяся, задыхающаяся от бега. Выпученные глаза Эгги были полны неподдельного ужаса.

– Эгги, что случилось?

– С Ниной беда. Наверное, она умирает!

– Умирает?

– Свалилась прямо в хлеву. Пойдешь со мной?

– А что с ней?

– Говорила, что ей уже с утра было плохо. Тошнило. Жаловалась на жуткие боли. Орала во все горло. Дот, пожалуйста, бежим туда.

– Боже мой! Может, она отравилась?

– Не знаю.

Дороти заперла дверь кухни, и они двинулись к ферме Норт-Барн. Снег валил все гуще. Дороти задним числом ругала себя: почему она не отправила Эгги за доктором Сомсом? Она же не медсестра и не сможет помочь. Ей не приходилось выхаживать собственных детей. Не доводилось никому вытирать вспотевший лоб, кормить с ложки бульоном или подтирать пол, на который вывернуло больного. Весь ее опыт врачевания замыкался на ней самой.

Дороти едва поспевала за Эгги. На подходе к Норт-Барну та припустила изо всех сил. Снег, как назло, падал крупными хлопьями. Эгги рванула дверь хлева. Запыхавшаяся Дороти ловила воздух ртом. По сравнению с полем в хлеву было тепло, но сумрачно. Дождавшись, пока глаза привыкнут к темноте, Дороти стала вертеть головой по сторонам, ища Нину. Она бежала сюда без перчаток, и теперь у нее озябли руки. Ноги в резиновых сапогах просто задубели. Ей показалось, что кожа на них сморщилась. Дыхание восстанавливалось медленно.

Нина лежала в дальнем углу, на охапке соломы. Она как-то странно, не по-человечески, стонала. Совсем как животное. Чувствовалось, ей очень больно.

– Нина!

Дороти опустилась на колени и потрогала голову несчастной.

Лоб Нины не был ни горячим, ни холодным. Эгги примостилась с другой стороны и взяла подругу за руку.

– Дот, это ты. Ой!

– Где болит? – спросила Дороти, снимая пальто и набрасывая его на плечи Нины. – Нина, ответь мне. Где болит?

– Да везде-е-е-е! Мне так дерьмово-о-о-о!

Нина качалась и извивалась, продолжая стонать.

Дороти и Эгги встали. Эгги выглядела маленькой, растерянной и испуганной девчонкой. Она дрожала. Но Дороти было некогда ее успокаивать.

– Скажи, может, Нина что-то съела? Что-то такое, от чего ей всегда бывало плохо?

– Сомневаюсь. Правда, мы вчера налопались сверх меры.

– Мы все ели одно и то же, но ни у тебя, ни у меня, ни у Яна – никаких болей и позывов на тошноту. Ничего не понимаю… Нина, тебя… вытошнило?.. Сама вижу: совсем немножко. Ничего страшного. А что-то еще было? Прости, ты случайно не… обделалась?

– Нет, конечно! – ответила за Нину Эгги.

– Нина, я тебя спрашиваю.

– Утром трижды сбегала в сортир, но с тех пор ничего… Ой, опять. Черт бы побрал эти боли!

– Эгги, беги за доктором Сомсом. Если его нет дома, заскочи к миссис Комптон. От нее больше толку, чем от других. Думаю, она кое-что смыслит в медицине. И потом, у нее есть телефон. Придется вызывать скорую помощь. Тут что-то серьезное. Возможно, аппендицит.

– Это ведь опасно.

– Опасно, если ей не помочь. Так что беги, не мешкай.

– Дот, а ты никуда от нее не уйдешь? Она не умрет?

– Естественно, я никуда не уйду и она не умрет. С чего ты взяла? Но я почти ничем не могу ей помочь. Давай, Эгги, ноги в руки и беги.

Эгги открыла тяжелую дверь хлева, и сейчас же внутрь ворвался вихрь снежинок. Взглянув еще раз на занемогшую подругу, Эгги выскочила и затворила за собой дверь.

Нина лежала с закрытыми глазами и больше не стонала. Все ее лицо было мокрым от пота. Дороти присела на корточки и провела рукой по ее лицу.

– Я этого не выдержу, – прошептала Нина и заплакала. – Я, наверное, умру. Точно умру.

– Не говори чепухи. Эгги побежала за доктором Сомсом. Тебе помогут, и скоро ты поправишься. Держись, Нина.

– Ой! Опять эта паршивая бо-о-оль!

Нина молотила руками воздух, стремясь дотянуться до Дороти, а дотянувшись, опрокинула ее. Дороти рухнула рядом. Нина не отпускала ее. Наоборот, все сильнее сжимала ей руку и орала в самое ухо. Кое-как Дороти удалось вырваться из цепкого захвата. Она присела на корточки, глотая скопившуюся слюну и глядя на Нину. Эта здоровая, крупная девица сейчас корчилась в судорогах, уверенная, что ей пришел конец.

И вдруг Дороти осенило. Понимание вспыхнуло, словно нестерпимо яркое солнце пустыни.

Дороти бросилась к двери хлева. В голове лихорадочно крутились мысли, дрожь пронзала, будто удар тока. Вскоре у нее сложилась более или менее ясная картина случившегося. Все это было так внезапно, но вполне объяснимо. Как она сама могла все проморгать?

– Эгги! – крикнула Дороти во всю мощь своих легких. – Эгги, вернись!

Дороти ждала, но Эгги не появлялась. Она успела отбежать на приличное расстояние. Снежная пелена напрочь скрывала обзор. Тогда Дороти захлопнула дверь и вернулась к Нине. Развернула ее лицом к себе, заглянула в округлившиеся, испуганные глаза.

– Нина, когда у тебя в последний раз были месячные? Ты помнишь дату?

– Спроси чего полегче.

– Ты постоянно набирала вес. За эти месяцы я несколько раз перешивала твою одежду.

– Ну и что такого?

– Скажи, у тебя были какие-то ощущения в животе? В теле? Как будто тебя изнутри тычут или лягают? Как будто что-то бултыхается внутри?

– У меня была чертова пропасть газов. Иногда меня от них крючило.

– Нина, это не газы. В общем, не только газы. Я думаю, у тебя внутри ребенок.

– Что-о?

– И он вот-вот появится на свет. Думаю, нам придется рассчитывать на свои силы. Нина, ты не бойся. Держи меня за руки. Крепко держи. Лучше за одну. Вот так. Не паникуй. Тебе лучше раздеться. А ты дыши. Дыши, Нина.

Нина с плачем и стонами уцепилась за руки Дороти.

– Только не противься, – шепотом сказала Дороти, когда Нина поутихла. – Вот так… Поверить не могу. Как же я могла проморгать? Это надо быть такой слепой.

– О чем ты там?

– О том, что у тебя в животе ребенок и он скоро должен родиться.

– Ты что, сдурела? Ребенок? У меня? Ребенок?

– Да. Держись за меня крепче. Хорошо. Это пройдет. Потом забудешь про все свои боли.

Нина опять закричала, но быстро успокоилась и перестала метаться.

– Неужели я беременна?

– Почему ты нам не говорила?

– Клянусь тебе, я сама не знала.

– Как ты могла не знать, что беременна?

– Так и могла. Говорю тебе, не знала. Мне и в голову не приходило. А ты не ошибаешься?

– Нина, у тебя родовые схватки. Это они накатывают волнами боли. Твое тело выталкивает ребенка наружу. Ты рожаешь новую жизнь!

– Что, прямо сейчас? Но я не могу… Ой, опять. О-о-о-ой! Дот, помоги мне! Умоляю.

Дороти обхватила ее за плечи и качала, пока схватки не ослабли.

Нина тяжело дышала.

– Ну как ты могла не знать? – укоризненно спрашивала Дороти. – Ты же не пятнадцатилетняя дурочка. Неужели ничего не подозревала? Спала с парнем и не знала, что можешь забеременеть? Теперь уже поздно задавать вопросы. Послушай меня. Твоя беременность подошла к концу. У тебя начались родовые схватки. Они накатывают и уходят. Они очень, очень сильные и болезненные… Что, опять? Держись за меня. Так, Нина, хорошо. Дыши, дыши. Не ты первая рожаешь. Умница. А теперь мне нужно тебя раздеть. Не догола, только штаны и трусы. Мне нужно посмотреть, как там у тебя. У меня такое ощущение, что ты довольно скоро родишь. Я… Мне это знакомо.

Нина очумело вглядывалась в лицо Дороти, как будто та говорила на иностранном языке.

– Нина, мне нужно снять с тебя штаны и трусы.

– Снимай, – простонала Нина. – Я не могу.

На нее накатила очередная волна схваток, заставив метаться и стонать.

Периоды затишья между схватками становились все короче. Дороти знала: ребенок появится в ближайшие часы, если не минуты. Она стащила с Нины сапоги, потом сняла совершенно мокрые штаны. Словно во сне, Дороти осторожно раздвинула ей ноги. Осмотр развеял последние сомнения.

– Нина, ты действительно рожаешь. Теперь я это точно знаю. Я уже вижу голову твоего малыша. Слушай меня внимательно. Тебе сейчас больно, очень больно. Но ты рожаешь, и остановить роды невозможно. Ты на самом пике этого процесса. Не бойся болей. Они тебя не покалечат, и ты не умрешь. Обещаю. Ты должна это знать. И все-таки почему ты нам не сказала? Решила скрыть?

– Я ж только что говорила. Сама не знала.

– Ладно, теперь это уже не важно… Прикройся хорошенько моим пальто… Вот так. Еще выше натяни. Твоему малышу будет уютно и тепло, когда он выйдет наружу. А нам ни в коем случае нельзя его простудить. Нужно тебя на что-то положить. Есть тут какие-нибудь тряпки или покрывала? Хоть что-то?

Нина молчала. Дороти огляделась и в противоположном углу заметила небольшой рулон брезента. Побежав за ним, она только сейчас обратила внимание на коров. Те стояли в своих загонах, сопели, жевали сено, иногда мычали. Из их ноздрей вырывались призрачные облачка пара. Животные удивленно взирали на драму рождения человека, разворачивающуюся на их глазах. Все внимание Дороти было поглощено Ниной, и вплоть до этого момента она не замечала коров. Но от их присутствия ей почему-то стало спокойнее. Схватив рулон, Дороти развернула и хорошенько встряхнула брезент. Куда же, черт побери, подевалась Эгги? Будем надеяться, что она все-таки застала либо доктора Сомса, либо миссис Комптон. Однако эта мысль почему-то не радовала Дороти. Ей хотелось самой принять роды. Уединенность хлева, невозмутимые коровы, несчастная, страдающая роженица и она, Дороти. Она одна поможет этому ребенку выйти во внешний мир. А что касается миссис Комптон… нельзя ей доверять новорожденных младенцев. Миссис Комптон только все испортит.

Дороти перевернула Нину на бок, расстелила брезент и снова уложила ее на спину. Сама же встала перед ней на колени и принялась объяснять, что надо делать:

– Нина, послушай меня. Как только тебя опять схватит, нужно тужиться… Как это тебе объяснить? Представь, что ты в туалете. Понимаешь?

– Хочешь сказать, это как запор, когда никак не посрать?

– Да. – Дороти чуть поморщилась от такой прямоты. – Именно это я и хотела тебе сказать. Нина, тут нечего стесняться. Все это вполне естественно. Мы обе женщины. И нет ничего стыдного, если ты…

– Но ребенок-то у меня из другой дырки выйдет, верно?

– А ты как думала? Ты что, отела у коров не видела? Думаю, вы тут с Эгги вдоволь насмотрелись.

– Сравнила! Корове что сена пожрать, что телиться… Ой, я сейчас, наверное, обделаюсь. Дот… Дот, только не уходи… Ой, ой, как больно! Сил моих нет!

Но силы у нее оставались, и Нина тужилась. Она была сильной девушкой, хотя и очень устала. И понятливостью не обделена, невзирая на все страхи.

– Умница, Нина. Продолжай тужиться. Тебе не так уж много мучиться осталось. Старайся дышать поглубже. Дыши до новой схватки.

– Но откуда у меня ребенок? Быть такого не могло! Я бы знала.

– Что теперь об этом говорить? Ты рожаешь, уж поверь мне. Ну как, готова? Держись за мои руки, не отпускай. Держишься? У меня теплые и сильные руки. Они тебе помогут. А теперь соберись, глубоко вдохни и тужься. Тужься, Нина!

Нина во все глаза смотрела на Дороти, боясь отвести взгляд. Дороти понимала ее состояние. Но ребенок уже начал свое движение из материнского чрева во внешний мир. Увидев его головку, Дороти высвободилась из рук Нины. Сама она стояла перед роженицей на коленях, протянув руки и застыв в ожидании. Дороти казалось, что густые тучи вот-вот разойдутся и в просвет хлынет яркое солнце, которое озарит и согреет ее собственную жизнь. Она и сама не понимала, откуда у нее такие ощущения.

Нина, раскрасневшаяся, взмокшая от пота, лежала, запрокинув голову, и орала. А из нее выходил новый человечек. Темноволосый, со сморщенным красным личиком, сиреневато-белыми ручками, ножками и животиком. Пуповина была похожа на осклизлую серую кишку. Следом за ребенком чрево роженицы вытолкнуло слизь, кровь и целый поток непонятных жидкостей, больше похожих на желе. Дороти вскрикнула. Нина распласталась на брезенте. Ребенок громко заорал, замолотил ручками и засучил ножками. Он был таким же сильным, как его мать. Каким же ему еще быть?

– Надо же, какой ты красавец! – воскликнула изумленная Дороти.

Она торопливо стянула с себя кардиган, завернула в него ребенка и передала в руки молодой мамаши. К счастью, брезента хватило, чтобы накрыть мать и ребенка. Дороти поправила пальто, укутав Нинины плечи. Теперь им обоим тепло. Дороти очень хотелось, чтобы так оно и было. Вскоре малыш перестал кричать и дергаться. Измученная Нина откинулась на солому, закрыла глаза и, казалось, уснула.

– Нина, он у тебя просто чудо, – сказала Дороти.

Та не ответила.

Успокоившаяся Дороти, затаив дыхание, смотрела на новоиспеченную мать. Мысли мелькали, как надписи на киноэкране. Нина стала матерью. У нее появился ребенок. С красным личиком, требовательный, подвижный. Живой. Очень даже живой.

Невдалеке она заметила пакеты с едой и термосы, принесенные девочками из дому.

– Нина, дорогая, я тебе сейчас чаю налью. Тебе это необходимо. Приподними голову, а лучше сядь. Мне нужно обрезать пуповину.

Дороти откинула брезент, обнажив Нинины ноги. Она прибежала сюда с пустыми руками. Поискав глазами вокруг, тоже не нашла ни одного режущего предмета. А пуповину обязательно нужно перерезать. Эта грязная, окровавленная кишка уже сыграла свою роль и теперь представляла опасность для новорожденного. Но насколько опасно медлить с перерезанием пуповины? Мысль эта ненадолго испугала Дороти. Ей захотелось обрезать пуповину раньше… раньше, чем… хотя ребенок уже благополучно отделился от матери. Пуповина была лишней. Она вилась между матерью и сыном, похожая на вопросительный знак. Дороти приказала себе успокоиться. Она должна позаботиться о Нине. Если у роженицы выйдет послед, тогда, наверное, все будет в порядке. Дороти изо всех сил надавила на Нинин живот. Полилась кровь, и с кровью вышел послед. Не став ничего убирать, Дороти снова прикрыла мать и ребенка, отвинтила крышку термоса и налила чай. Он еще не успел остыть. Чай, приготовленный ею после короткой и бурной ночи любви с командиром эскадрильи. Сейчас чай был для Дороти воспоминанием о тех недолгих блаженных часах.

Нина глотала чай. У нее отчаянно тряслась рука, и Дороти пришлось самой ее поить. Из соломы она соорудила подобие валик, чтобы юной матери было удобно сидеть. Дороти помогла Нине приподняться, после чего расстегнула на ней рубашку и лифчик, чтобы Нина смогла дать ребенку грудь. Малыш тут же принялся сосать. Его глазенки были закрыты, а сам он был живой картинкой радости и спокойствия. Нина смотрела на сына со смешанным чувством ужаса и удивления. Дороти заботливо укрыла ее. Связав рукава кардигана, сделала что-то вроде конвертика для малыша. Только после этого она позволила себе выпить чая. Почему-то ее трясло ничуть не меньше, чем Нину.

Дверь хлева со скрипом отворилась. Это вернулась Эгги, насквозь промокшая от снега. Она была одна. Закрыв дверь, она побрела к Нине и Дороти и вдруг остановилась как вкопанная.

– Что за чертовщина?

– Нина родила ребенка, – сообщила Дороти. – Это были схватки. Теперь все позади. У нее сын.

Она улыбалась во весь рот, испытывая какую-то глупую гордость.

– Ребенок? – переспросила Эгги.

– Да.

– Что, настоящий ребенок?

– Помолчи ты, дура, – огрызнулась Нина. – Я что, по-твоему, куклу родила? Глаза разуй.

– Но… ты же не… ты же не была беременна.

– Оказалось, что была, – ответила Дороти.

Она налила чай и для Эгги.

Та взяла, продолжая глазеть на Нину и малыша.

– Нина, ты что же, скрыла от меня? – шепотом спросила она.

– Говорю тебе, я сама не знала!

– Как это ты могла не знать?

– Я склонна верить Нине, – сказала Дороти. – Такое иногда бывает. Нина не первая, чья беременность протекала незаметно. Я слышала о таких случаях. Просто у Нины месячные наступали не так регулярно, как у тебя. Вот она и не обратила внимания.

– Все равно не верю, – упрямо заявила Эгги, качая головой.

– У тебя были какие-то подозрения? – спросила Дороти.

– Нет.

– И у меня тоже. Говорю тебе, такое бывает.

– Ладно. Дайте хоть взглянуть на него.

Эгги склонилась над подругой. Малыш к этому времени насытился и заснул, завернутый в прекрасный (и теперь безнадежно испорченный) розовый кардиган Дороти.

– Ой, Нина. Какой хорошенький…

Эгги тихо заплакала.

Мягко шуршала солома под коровьими копытами. Дороти сидела и взирала на эту почти библейскую сцену. Нина лишь пожимала плечами. Она была бледной и очень усталой. Все еще не могла оправиться от шока.

Первой в себя пришла Дороти:

– Эгги, а где доктор Сомс? Где миссис Комптон?

– Я стучалась к ним обоим. Никого нет дома. Сегодня же День подарков[5]. Наверное, в гости усвистали.

– Понятно. – На Дороти вдруг накатило странное облегчение. – Но нам надо каким-то образом переправить Нину и это маленькое чудо в дом и уложить в постель. Вот только как?

– Может, на тракторе? Прицеплю к нему тележку. Вы втроем туда сядете. Но потом их все равно нужно будет отвезти в больницу.

– Что?

– Их же нужно врачу показать.

– Нет, – тихо возразила Нина. – Ни в какую больницу я не поеду. Отвези нас домой, и хорошо. Об этом ребенке никто не должен знать.

– Никто не должен знать? – переспросила Эгги.

– А зачем мне огласка? Мне всего девятнадцать. Мужа у меня нет. Я даже не знаю его папашу.

– С каких это пор тебя стали заботить приличия? Мэри Ниббс помнишь? Та вообще в шестнадцать родила.

– Помню, представь себе. И еще кое-что помню. Родители вышвырнули ее из дома, и она прямехонько отправилась в приют для матерей-одиночек. Это ты помнишь? Все ее обзывали шлюхой. И все подружки от нее отвернулись, включая и нас с тобой.

Поостывшая Эгги разглядывала солому у себя под ногами. Дороти внимательно слушала их разговор.

– Никто не должен знать! – шипящим шепотом повторила Нина. – Ни одна душа.

– А почему бы не обратиться к миссис Комптон? – предложила Дороти.

Ей очень хотелось помочь Нине, проявив максимум заботы и внимания.

– К этой старой сплетнице? Наше счастье, что Эгги не притащила ее сюда.

– Вдруг тебе понадобится медицинская помощь? – не унималась Эгги.

– Не надо мне никакой помощи. Начальству скажешь, что я крупно простыла и слегла. На работу выйду только через пару дней. И хватит с них.

– А с ребенком что делать? – Эгги заломила руки от волнения.

Дороти вполне понимала ее волнение и озабоченность.

– Дот о нем позаботится. Найдет ему приемных родителей… или что там еще? Вроде монахини этим занимаются. Дот, ты ведь поможешь?

– Конечно помогу, – ответила Дороти и вновь поймала себя на странном чувстве радости и ликования.

Чему она радуется?

– Я не могу оставить ребенка себе, – сказала Нина.

Эгги попеременно смотрела на них.

– Надо же пуповину перерезать, – вспомнила Дороти. – У тебя есть нож?

Нож у Эгги был. Дороти перерезала пуповину, и та скользнула вниз, похожая на странную ампутированную конечность.

– Эгги, подгони сюда трактор с прицепом… Ты меня слышишь? Поторопись, девочка. И так уже почти стемнело. Надо поскорее отвезти Нину и малыша в дом, в тепло. Ей надо лечь.

– Не нравится мне все это. Дот, обещай мне… обещай, что потом ты сразу же пошлешь за миссис Комптон? Хотя бы за ней.

– Будем действовать последовательно, – сказала Дороти. – Сначала доберемся домой.

– А если она умрет или ребенок? Как ты будешь себя чувствовать?

– Никто из них не умрет. Откуда у тебя такие глупые мысли? Давай не будем драматизировать. Ребенок родился крепким и здоровым. И Нина – девочка крепкая и здоровая, хотя и очень устала. Им сейчас всего нужнее тепло. Мы с тобой потом поговорим, завтра. Эгги, прошу тебя, иди за трактором.

Эгги мотнула головой и молча вышла. Вернулась она уже на тракторе, к которому была прицеплена заснеженная и обледенелая тележка. Мотор трактора скулил и хныкал, как внезапно разбуженный ребенок. Эгги и Дороти усадили молодую мать в тележку, уговаривая не кричать так громко и немножко потерпеть. Дороти шепотом объясняла ей, что там, внизу, еще несколько дней будет ощущаться боль, но потом все пройдет. Самое тяжелое позади. Скоро они доберутся домой, и Нина ляжет в теплую постель, где будет в полной безопасности. Ребенка завернули в кардиган, пальто и брезент. Послед, пуповину и окровавленную охапку соломы Дороти собрала в отдельный узел и тоже погрузила в тележку, решив, что потом все это закопает.

Эгги выбрала окружной путь, чтобы их никто не увидел. Трактор двигался медленно. Дороти мгновенно окоченела и лишь сейчас поняла, что на ней – только юбка и кофта. Придется терпеть до дома. Эгги ехала без фар. К счастью, белизна снега давала немного света. Их путь лежал через поля, потом по дороге, далее через пространство Лонг-Акра, к дому. Когда приехали, Дороти взяла у Нины ребенка, а Эгги помогла подруге выбраться из тележки. Озираясь, они подошли к дому сзади. Снег, так мешавший утром, оказался их союзником.

В кухне было пусто и темно. Дороти включила электрический фонарь. Вспыхнул яркий свет.

– Плевать мне на эту светомаскировку, – сказала она, но все равно велела Эгги плотно задернуть шторы на всех окнах.