Дивная книга истин Уинман Сара
И Дрейк покраснел от смущения.
Почему пенни? – повторил он свой вопрос после паузы.
К этому я и веду, сказала Дивния. Не подгоняй меня. Особенно сейчас.
Волны били в корму, продолжила она. И, подгоняемые ими, мы при попутном ветре быстро двигались в сторону Фоуи. Но я уже больше не могла сдерживаться и оглянулась назад, на маяк, исчезающий за горизонтом. И я увидела мерцающее сияние на башне, вроде как отражение солнца в зеркале. И я поняла, что это она посылает мне свой свет и что она всегда будет посылать мне свет, указывая путь домой. Мне было зябко, но монета в кармане казалась раскаленной. Я достала пенни и, согревая руки, стала его разглядывать. На обратной стороне была изображена Британия, правящая морями. И я подумала: Так ведь это та же девчонка – в некотором смысле. А потом я заметила еще кое-что. Над плечом Британии виднелась башня маяка. Того самого Эддистонского маяка. Как напоминание обо всем, что было между нами. И монета стала ключом, открывающим дверь в ту часть моего прошлого.
Теперь я уже не могу вспомнить ее имя. Не могу вспомнить ее лицо. Память уже не та, что прежде. Порой я беспомощно топчусь перед дверью там, где призракам моего прошлого обеспечен свободный вход. Мне зачастую не удавалось как следует попрощаться с людьми, но я помнила слова отца о том, что с некоторыми людьми прощание попросту невозможно. C’est la vie[29], как говорят французы. Но что я не забыла, так это ощущение ее лица, и это было очень приятное ощущение, – стало быть, и лицо было приятное. Мы с ней больше никогда не виделись.
Так-таки ни разу?
Ни единого раза, подтвердила она. Я не знала, что с ней случилось потом, хотя неизменно начинала строить догадки при виде огней маяка вдали. И только много лет спустя, после того самого страшного урагана, когда на скалах стоял уже новый маяк вместо прежнего, я наконец-то узнала.
Что именно ты узнала? – спросил Дрейк, не дождавшись продолжения фразы.
Что в ту пору она была еще жива, произнесла Дивния, и лицо ее на миг посветлело.
И как же ты это выяснила?
Самым невероятным образом, можешь мне поверить.
Расскажи об этом, попросил Дрейк.
Дивния вновь раскурила погасшую трубку.
Тем вечером я огибала мыс Лизард, когда погода внезапно ухудшилась. Небо пошло сине-багровыми пятнами, и началась какая-то сумасшедшая бортовая качка: волны все яростнее кидались на лодку с разных сторон. Оглянувшись, я сначала подумала, что надвигается низкая темная туча – она выглядела как туча, Дрейк, – и только в последнюю минуту поняла, что это высоченная волна. Она настигла меня, и лодка стала подниматься на крутую водяную гору – все выше и выше, пока не добралась до самого гребня. Там лодка на миг зависла во тьме и потом полетела вниз, ударившись о воду так жестко, словно это был мокрый песок.
Когда я очнулась, прямо надо мной был просвет в тучах, заполненный звездами: мириады звезд и туманный шлейф за ними, уходящий в бесконечность. Это было восхитительно! Я огляделась: моя лодка плавала посреди круга спокойной воды, и буря огибала этот круг, не прорываясь внутрь. Я видела, как волны разбиваются о незримую стену в тридцати ярдах от меня. И мне стало ясно, что я оказалась над братской могилой каких-то неведомых моряков – могилой, отмеченной не крестом, а этим молитвенным спокойствием. Но моя лодка, оставшись без мачты и руля, дрейфовала к этой границе между Жизнью и Смертью. Волны ярились уже всего в десяти ярдах, а я все не могла оторвать глаз от неба, от постепенно сужавшегося просвета в тучах, который позволил мне заглянуть в иной мир.
Вот тогда-то он и появился, Дрейк. Воздушный змей. Он вылетел из тьмы, как падающая звезда, и устремился прямиком ко мне, задевая водяные горы своим длинным хвостом. Я встала на сиденье и, когда хвост оказался над лодкой, подпрыгнула и вцепилась в него. На какой-то момент змей приспустился и завис в воздухе, а мои ноги еще касались сиденья, но потом я почувствовала, как веревка надежной петлей обвила мои руки и опора ушла из-под ног. Змей приноровился к дополнительному весу и рванул дальше за секунду до того, как волны смяли и проглотили мою лодку.
Мы двигались рывками: то взмывали так быстро, что у меня захватывало дух, то снижались, и мои ноги касались пенистых гребней. Иногда я замечала огни кораблей, которые возникали и исчезали среди громадных волн, иногда видела совсем рядом летящих птиц – большей частью чаек и бакланов, а один раз стайку горихвосток с теплом африканского солнца на перьях. Временами из-за туч выглядывал полумесяц, вид которого меня радовал, но и отчасти пугал.
Уже перед самым рассветом ветер начал слабеть, серые тучи рассеивались и таяли в черном беззвездном небе. Потрепанный змей спланировал в прибрежную тень, и я выпустила из рук веревку. Почувствовав под ногами твердую землю, прислушалась к тишине, которая жила по эту сторону от ревущих волн, за полосой выброшенных прибоем медуз, которые отсвечивали на мокрой гальке подобно огням рампы.
И эта тишина меня успокоила. Я взобралась по откосу к подножию отвесных скал, где из песка торчала сухая трава. Руки мои были содраны в кровь, но я все же нарвала много травы, добавив к ней кривые сучья плавника, в рассветных сумерках похожие на уродливо вывернутые конечности. Ударяя ножом по куску кварца, высекла искры и подожгла траву. Когда костер разгорелся, я прошла до вдававшегося в море утеса, отыскала морские блюдечки и подкрепилась, поедая их сырыми.
Потом я отвязала от воздушного змея леер, перенесла его к воде, и леер, вдруг словно ожив, угрем заскользил в темную даль. А я стала ждать. Позади горел костер, рядом по песку бродили чайки, а я ждала.
Солнце было уже высоко, когда появилась лодка. Рыбак заметил дымок от костра и решил узнать, в чем тут дело. Он бросил мне канат и пристал к берегу, а вскоре я была уже на борту, возвращаясь домой. Лодка лениво покачивалась на волнах, а я сидела и молчала, крепко вцепившись в воздушного змея. Восемнадцать моряков сгинули прошлой ночью, сказал мне рыбак. Как ты здесь очутилась, одному Богу известно. Должно быть, кто-то или что-то тебя оберегает.
И знаешь, что я тебе скажу? – заключила свой рассказ Дивния. Меня действительно оберегали.
Ты имеешь в виду Бога? – спросил Дрейк.
Бога? Вовсе нет, Дрейк. Я имею в виду любовь. Не следует путать одно с другим. Любовь – это единственная вещь, в которую стоит верить.
Ты действительно так считаешь?
О да, сказала она. Впрочем, есть еще луна.
Луна?
Да. Что-то неизменное, что-то влияющее на твою жизнь, когда ты сам не можешь этого сделать. Солнце, луна и тому подобные вещи. Ты обязательно должен во что-нибудь верить.
Почему? – спросил Дрейк.
Потому что это сделает тебя более привлекательным для женщин, сказала Дивния.
Дрейк рассмеялся.
Женщинам нравится видеть что-то особенное в глазах мужчины, пояснила она.
У меня в глазах и так много особенного.
Да, но в твоих глазах нет сияния. Вера даст тебе это сияние. У Джека, например, оно было.
А во что верил Джек?
В меня, разумеется, сказала Дивния.
27
Из церкви они выплыли вместе с уходящей водой. Дрейку пришлось усиленно грести против отливного течения, и наконец лодка уткнулась в берег неподалеку от фургона Дивнии. Он ухватился за толстые корни деревьев, вымытые потоком из грунта, и держал верткое каноэ, пока Дивния осторожно выбиралась на сушу.
Иди вперед, не жди меня, сказал Дрейк.
Желтое пятно ее дождевика помаячило перед фургоном и вскоре исчезло в тепле и сухости. Дрейк с трудом, кряхтя и постанывая, заполз на крутой берег, а потом вытянул из воды каноэ. Еще какое-то время он оставался на четвереньках, пока не прекратились рвотные спазмы. Взглянул на дощатую будку с прикрепленным к ее стене воздушным змеем и покачал головой. Внутри фургона зажглась керосиновая лампа и чуть погодя раздался чмокающий звук пробки, извлекаемой из бутылки джина. Пошатываясь, он встал во весь рост, вытер босые ноги о штанины брюк и поднялся по ступенькам.
Старый цыганский фургон показался ему особенно тесным по сравнению с беспредельностью окружающей ночи. Они с Дивнией молча сидели перед горящей лампой, пили терновый джин и прислушивались. Они прислушивались к дыханию друг друга, к доброжелательному гудению огня в печи, к тихому плеску воды, понемногу отступавшей обратно в море. Прислушивались к беспокойным крикам совы и к оживленной возне водяных крыс на речном берегу. Прислушивались к скрипам дряхлых суставов фургона, много повидавшего на своем веку. Наконец Дрейк кивнул в сторону «Книги истин» на полочке.
О чем эта книга? – поинтересовался он.
Разве трудно понять из ее названия? Это «Книга истин».
Можно ее почитать? – спросил Дрейк.
Нет, сказала Дивния. Ты еще не готов принять истину.
И, отвернувшись, прикрыла глаза.
Дрейк встал со стула, чтобы снять дождевик. И тут его внимание привлекли пустые бутылки, стоявшие на одной из боковых полок. Многократно отраженный в бутылочном стекле огонек лампы казался загадочным и зовущим. Он взял одну из бутылок и посмотрел сквозь нее на свет. Внутри обнаружилась свернутая трубочкой бумага.
Что это такое? – спросил он.
Дивния открыла глаза и нахмурилась.
Это послания. Нахожу их на берегу. С давних пор.
И что ты с ними делаешь?
Читаю. И отвечаю на них, как могу.
Ты спасаешь людей с необитаемых островов?
Не мели ерунду. Особенно в такую ночь.
Извини, сказал он.
Дивния направилась к полке и отыскала бутылку из-под джина без этикетки, наверняка отклеившейся от долгого пребывания в воде.
Кстати, вот и твое послание, сказала она. Отправлено второго ноября сорок седьмого года, река Темза.
Я никогда не отправлял тебе послание, сказал Дрейк.
Твое было без слов.
Он взял бутылку, и когда названная дата всплыла в памяти, сердце словно рванулось вверх из груди. Дивния держала руку на плече Дрейка все то время, пока история Мисси Холл выдавливалась из него вперемешку со слезами. Она внимательно его слушала. Она зажгла трубку и подлила джина в его стакан. И продолжала слушать.
Я любил ее, сказал он в конце.
Я знаю, сказала она.
Дрейк хотел рассказать и о войне, но солнце уже вынырнуло из-за леса, а его воспоминания о том дне во Франции не предназначались для дневного света. Он закурил последнюю сигарету и встал. Уже дойдя до двери, задержался, чтобы задать еще один вопрос, но Дивния неожиданно опередила его с ответом.
Да, верю, сказала она твердо. Я верю в тебя.
Он пошел через заросли к лодочному сараю. Неподвижный утренний воздух был наполнен запахом соленого ила и тоскливыми воплями кроншнепов.
Яркое солнце все выше поднималось над деревьями, укорачивая тени. Волнистый песок блестел, подсыхая, а в оставленных приливом лужах копошились чайки и крачки.
И тут он в первый раз подумал о возможности не просто где-нибудь осесть, а по-настоящему начать жить заново. А когда солнце, перемещаясь, осветило реку и та обернулась сверкающим потоком расплавленного серебра, Дрейк впервые за многие недели поверил в то, что жизнь еще может наладиться. А это, в свою очередь, означало, что он был готов уйти.
Он оглянулся на речной берег – там стояла Дивния и наблюдала за ним. Как будто прочла его мысли. Он помахал ей рукой, она ответила тем же. Он отвернулся, не желая, чтобы она видела его глаза. Эта ночь была слишком долгой.
28
Он не намечал заранее дату своего ухода. Просто однажды утром он проснулся позже обычного, уже после восхода зимнего солнца, подумал о предстоящем дне, взглянул на письмо, адресованное доктору Арнольду, и вдруг понял, что этот день настал.
Он надел свой городской костюм. Воротник и манжеты показались непривычно жесткими. Он поправил отвороты брюк, чтобы те ровно легли на полированную кожу туфель. Все это было из прошлой, оставленной им жизни. И сейчас Дрейк не был уверен в том, что хочет к ней вернуться. Он понемногу обжился в новой, поначалу такой непривычной для него обстановке и сейчас плохо представлял себе, что будет делать и куда направится после того, как доставит письмо адресату. Он аккуратно сложил одежду, полученную от Дивнии в первую ночь. Отошел к двери, повернулся и оглядел комнату. Огонь в печи погашен, постель заправлена. Все выглядело так, будто он здесь и не появлялся. Никаких следов, ни даже намека на былое присутствие вроде контуров когда-то висевшей над очагом картины.
Он никогда не прощался. Он не смог попрощаться ни с мамой, ни с Мисси, да и вообще ни с кем, кто был ему дорог или хотя бы небезразличен. Возможно, именно поэтому он до сих пор не нашел своего места в этом мире. Он успел уже привыкнуть к старой Дивнии и приспособиться к ее образу жизни. И ему была небезразлична ее дальнейшая судьба. Он надел свой плащ и подхватил за ручку чемодан, торопясь с уходом, пока решимость его не покинула.
Дивнию он застал на речном берегу, где она искала червей для наживки, стоя по щиколотку в иле. Засученные штаны обнажали ее толстые, покрытые грязью колени. Он смотрел на нее, пока что оставаясь незамеченным. Он видел жизнь, которую она вела до его появления и будет вести после его ухода: сама по себе, в окружении бесчисленных историй из прошлого и сонма вечно чем-нибудь недовольных святых. Он знал, что она будет в полном порядке, как была всегда, – если бы Дрейк в это не верил, он бы ее ни за что не покинул. В следующий миг она подняла голову и заметила его на берегу. И сразу приложила ладонь к своей груди.
Он спустился к реке и отсалютовал высоко поднятым чемоданом, чтобы с ходу развеять всякие сомнения насчет его намерений. Но она, конечно, и так все поняла. Она не помахала в ответ. Просто прекратила ковыряться в иле и выбралась на сухую землю. Дрейк опустился перед ней на колени.
Я ухожу, сказал он.
Она кивнула, а потом приподняла свое ведро.
Черви, сказала она.
Дрейк озадачился: не было ли здесь уничижительного намека?
Ты вернешься? – спросила она.
Вряд ли.
Старуха вновь кивнула.
Спасибо тебе за все, Дивния. На самом деле, за все.
Она кивнула в третий раз.
Удачи тебе, Фрэнсис Дрейк. Живи хорошо. Полюби кого-нибудь снова.
Она протянула руку, которую он обхватил обеими ладонями. Рука ее была маленькой и холодной.
Не оглядывайся, только не оглядывайся, говорил он себе, удаляясь.
Но все же оглянулся. Она стояла все там же, глядя ему вслед. Слезы жгли его глаза. Тысячи прощаний были как будто высечены резцом на ее лице, превратившись в старческие морщины. Когда он шагал по тропе, облака сомкнулись и пошел мелкий дождик.
Это ее прощальные слезы, подумал Дрейк.
29
На попутном грузовичке мясника он добрался до фермы в предместье Труро. Мясник сказал, что через три часа будет возвращаться этой же дорогой и, если что, сможет подвезти Дрейка в обратную сторону. Дрейк сказал, что не намерен возвращаться, и помахал ему в знак благодарности.
Ему было даже приятнее войти в город пешком. Дождь как раз прекратился, и запахи, исходившие от мокрой земли, травы и зеленых изгородей, гасили его тревогу; на душе стало спокойнее.
За войну так много всего случилось – и это послание, как и просьба его доставить, являлись частью того жуткого хаоса. Дрейк охотно сжег бы письмо и забыл о нем, и это было бы воистину мудрым поступком. Он даже не был знаком с Дуги Арнольдом. Он просто не смог пройти мимо умирающего солдата, который всучил ему письмо, а Дрейк дал обещание и теперь был этим обещанием связан. Все лишь потому, что он нуждался в чем-нибудь, могущем хоть слегка обелить его уже к тому времени изрядно запятнанную совесть.
Что, если старик начнет расспрашивать меня о сыне? Совру. Будь хорошим солдатом и ври напропалую. Дуги был славным парнем и верным другом, и он погиб как герой. Ври дальше. Не проходит и дня, чтобы я… бла-бла-бла-бла… Ври.
Дрейк проверил карман: не пропало ли письмо? Конверт показался ему горячим на ощупь.
Немало времени прошло с тех пор, как он в последний раз бывал в городе. Спешащие по своим делам люди, легковушки и грузовики, вся эта суета жизни, и ухоженные женщины на высоких каблуках, и этот шум! Впереди показался шпиль кафедрального собора, мокро блестевший на солнце. Он направился в ту сторону, а неподалеку от собора сделал остановку и прислонился к гранитной стене, слушая жизнерадостную игру какого-то скрипача. На проезжей части перед ним остановился «остин», и Дрейк не без труда опознал в стекле бокового окна свое диковато-гротескное отражение.
Парикмахер приложил к его лицу и шее теплое полотенце. Поры открывались и прочищались, Дрейк испытывал приятную расслабленность. Таким чистым он не чувствовал себя уже много месяцев. Он посмотрелся в зеркало. Волосы подстрижены, борода аккуратно подрезана, кожа обработана лосьоном. Перевоплощение свершилось. Он вышел на свежий воздух, сознавая, что и сам выглядит посвежевшим.
Не подскажете, как мне пройти на Чепел-стрит?
Второй поворот направо, а потом еще налево.
Спасибо.
Он прибавил шагу. Добравшись до нужной улицы, закурил на ходу, чтобы успокоить нервы. Растянул сигарету вплоть до ворот усадьбы Монаший Пригорок и там загасил ее о свою подошву.
Солидный особняк. С палисадником перед домом и большим садом позади него. Вьющиеся розы на выбеленном фасаде. Дорожка с бордюром от ворот до крыльца. Докторский дом, вне всяких сомнений. Дрейк нажал кнопку звонка и стал ждать. Ответа не последовало. Он попытался разглядеть что-нибудь в окне гостиной, затем позвонил еще раз. Он уже был готов опустить письмо в щель почтового ящика, когда дверь распахнулась и с ним поздоровался пожилой джентльмен добродушного вида.
Извините за задержку, сказал он, вытирая руки ветошью. Я был в саду за домом, жег старые листья.
От его одежды пахло костром.
Вы доктор Арнольд? – спросил Дрейк.
Да, это я.
Меня зовут Фрэнсис Дрейк. И у меня для вас письмо.
Из гостиной, через стекла французских дверей, Дрейк наблюдал за доктором. Стало быть, это отец Дуги Арнольда. Он читал письмо сына, сидя на скамейке перед домом и сохраняя полную неподвижность, – единственным движением там была смена тени и солнечных лучей, которые временами просачивались через разрывы в облаках и голые ветви деревьев. Сцена казалась воистину идиллической, и Дрейк начал гадать, что такого мог написать сын своему отцу. И что такого отец мог писать на фронт сыну. Часы пробили два раза. Как ни странно, Дрейк не испытывал желания поскорее уйти отсюда.
Он встал из кресла и огляделся. Опрятная, по-семейному уютная комната с обилием фотографий в самых разных местах. Дрейк подошел к камину, чтобы поближе рассмотреть снимок сына в пятнадцать – от силы шестнадцать – лет, в белой крикетной форме и с лабрадором у ноги. Юнец, у которого было так много всего впереди.
Благодарю вас, сказал доктор, появляясь в гостиной. Спасибо, что внесли это в мою жизнь.
И он поместил письмо на каминную полку за фотографией сына.
Громко тикали часы. Доктор поставил на стол перед Дрейком поднос с чаем и печеньем.
Можно? – спросил Дрейк, доставая сигареты.
Конечно. Добавить молока?
Да, пожалуйста.
Дрейк закурил.
Сахар?
Нет, спасибо.
Вот и я тоже пью без сахара. Отвык от него при карточной системе. Вот, пожалуйста.
Он подал гостю чашку.
Моей жены сейчас нет дома. Она очень огорчится, когда узнает, что с вами разминулась. Она много времени проводит у нашей дочери, и я привык в одиночку справляться с домашними делами. По крайней мере, знаю, где взять чай и печенье.
Минуту-другую они молча пили чай и курили. Настольные часы между ними, казалось, тикали все громче.
Эти часы много лет не ходили, сказал доктор. Но три года назад я вдруг услышал их бой. Это случилось сразу после того, как пришло известие о смерти нашего сына. Люди часто жалуются на остановки часов, не правда ли, мистер Дрейк? Но мои, напротив, пошли. Ума не приложу, в чем тут дело, но меня это в какой-то мере утешает. Как и ваше появление сегодня. С письмом, которого я никак не ждал. Есть в подобных событиях что-то мистическое.
Доктор отхлебнул из чашки.
У вас есть семья, мистер Дрейк?
Нет.
Никаких родственников?
Никого.
Значит, о вас некому позаботиться?
Дрейк поерзал в кресле.
Ну, я бы так не сказал…
Часы тикали оглушительно.
Извините за бестактный вопрос.
Да нет, все в порядке. Вообще-то, в последнее время обо мне неплохо заботились, доктор Арнольд, так что…
Вот вы и ответили на мой вопрос. Это хорошо. Очень хорошо.
Доктор отпил еще глоток.
Как долго вы были знакомы с моим сыном?
Достаточно долго.
А он ни разу не упомянул вас в письмах.
В самом деле?
Дрейк потянулся к чашке.
Следи, чтобы рука не дрожала, напомнил он себе.
Он был хорошим солдатом, сказал он вслух. Вы должны им гордиться.
Я горжусь. То есть гордился. Только мне думается, он не был хорошим солдатом. Он ненавидел каждую минуту войны. Мы с ним много спорили о войне, и эти разногласия стали главной причиной нашего взаимного отчуждения. Вот такие дела. Одно из двух: или вы не умеете врать, или вы его попросту не знали.
Сердце Дрейка громко стучало. Часы тикали. Во рту у него пересохло.
Вообще-то, я его совсем не знал, сказал он наконец, вставая из кресла. Извините. Я не хотел причинять вам боль.
А вы и не причинили, сказал доктор. Присядьте, прошу вас. Но каким образом к вам попало письмо?
Я проходил мимо полевого госпиталя, и там лежал на носилках раненый, который попросил меня лично доставить письмо по адресу.
И вы не были с ним знакомы?
Нет.
Тем не менее вы взялись доставить письмо.
Именно так.
Последняя воля умирающего?
Да, что-то в этом роде.
Тогда я должен вас за это поблагодарить.
Доктор допил свой чай.
Я угостил его бренди, сказал Дрейк. А вокруг были цветы. И в тот день казалось, что нет никакой войны, потому что было лето, светило солнце, и это было нормально. И на пару минут мы с ним тоже стали нормальными. Ваш сын сказал, что хотел бы искупаться.
Доктор улыбнулся.
Он был отменным пловцом.
Еще попросил сказать вам при встрече, что он держался молодцом.
Доктор кашлянул, прочищая горло.
А вы? Каковы ваши планы на будущее, мистер Дрейк?
Даже не знаю…
Вернетесь в Лондон?
Нет. Не в Лондон. Возможно, поеду во Францию. На южный берег.
Будете жить вольной птицей?
Вроде того. Но последние шесть недель я провел в здешних краях.
В Корнуолле?
Да. Жил у реки в лодочном сарае: довольно странное место для человека, ненавидящего воду.
Во многих отношениях такое место идеально подходит тому, кто ненавидит воду.
Возможно, вы правы. Примерно то же самое могла бы сказать одна старая женщина.
Кто эта женщина? – спросил доктор Арнольд.
Ее зовут Дивния. Живет там с незапамятных времен.
Часы громко отбивали свой ритм в возникшей паузе.
Она еще жива? – произнес доктор.
Вы ее знаете?
Знал. Да, я ее знал. Это было очень давно.
Доктор Арнольд направился к серванту.
Подумать только, еще жива! – сказал он. И как она себя чувствует?
Дрейк на пару секунд задумался.
Она в полном порядке.
По-прежнему купается в море?
Да, сказал Дрейк, улыбнувшись. Не пропускает ни один прилив.
Она вам говорила, что ее мать была русалкой?
Да, говорила.
Доктор достал из серванта и показал Дрейку бутылку скотча.
Составите компанию?
Не откажусь.
Воды не добавлять, я полагаю?
Без воды, с улыбкой сказал Дрейк.
Доктор вручил ему бокал виски.
За вашу удачу, мистер Дрейк.
За вас, сэр.
Звякнули, соприкоснувшись, два бокала. Тикали часы. Доктор откинулся на спинку кресла, которое в ответ издало звук, подобный вздоху, – что-то до боли знакомое из далекого прошлого.
Вы верите в провидение, мистер Дрейк?
Не знаю. Никогда об этом не задумывался.
Как и я в вашем возрасте. Так что мой вопрос, пожалуй, неуместен. Но сейчас, оглядываясь назад, я могу честно сказать, что верю в провидение.
Я познакомился с этой женщиной – мисс Дивнией Лад – двадцать пять лет назад, продолжил доктор. И по сей день считаю это знакомство большой удачей. О ней годами ходили самые разные слухи. Местный врач, мой предшественник, предостерегал меня насчет этой «женщины в лесу». Говорил, что люди в ее присутствии ощущают дискомфорт, а порой и страх. Но большинство врачей относилось к ней терпимо. Один из них даже позвал ее принимать роды у своей жены. Странные были времена, мистер Дрейк.
Когда меня попросили ее осмотреть, она уже несколько недель бродила по лесу. Без одежды, невзирая на погоду. Было это вскоре после Первой мировой. Кажется, году в двадцать втором. Про словам местных жителей, она сошла с ума, похоронив своего возлюбленного. Это было все, что я о ней знал, когда прибыл туда весенним днем двадцать пять лет назад.
Помню, как вел ее обратно к фургончику, бормоча какие-то жалкие банальности – о том, что жизнь продолжается и все такое. Я был молод, и только это могу сказать в свое оправдание.
По счастью, она не сознавала своего состояния. Наша встреча виделась ей как встреча двух коллег и единомышленников, как сочетание научного подхода – то есть моего – с ее традиционным. Так она думала. У нее были множественные рассечения на руках и ногах и болячки вокруг рта. И еще сухой скрипучий кашель, насколько я помню. Я хотел послушать ее легкие, а она заявила, что ее изнутри гложет горе. Я предположил воспаление легких и решил посмотреть ее горло. Сказал: Откройте свой рот. А она в ответ: Открой свой разум.