Лицо в зеркале Кунц Дин

В яростной летней жаре главную угрозу для Троттера представлял пожар, а не клика политиков-заговорщиков. На крутых склонах, да и на половине самой долины хватало сушняка, который в конце августа мог вспыхнуть от одной искры. Не потребовалось бы даже разливать бензин, как в доме Бриттины Дауд.

Теперь, конечно, склоны так пропитались водой, что могли селевым потоком сползти вниз. А в такой узкой долине грязевая волна накрыла бы и параноика, который в любой момент ждал беды. Услышав грохот, Троттер, возможно, успел бы прыгнуть в автомобиль, и тогда сель похоронил бы его живым. Жил бы он, правда, недолго — пока в кабине оставался кислород, а потом разделил бы участь раздавленных грязевой волной животных.

Корки любил Южную Калифорнию.

Пока еще живой и нераздавленный, Троттер поджидал своего гостя на веранде. Он надеялся, что ему удастся не пустить Корки в дом.

Во время одного из предыдущих визитов, войдя в роль грубого федерального агента, который использует Конституцию Соединенных Штатов вместо туалетной

бумаги, Корки проявил себя с худшей стороны. Не выказал должного уважения к собственности Троттера. Повел себя как громила.

И в этот двадцать второй день декабря предпраздничное настроение не растопило сердце Корки. К Троттеру он приехал злобным эльфом.

Припарковался в десяти футах от веранды и, несмотря на ливень, преодолел их не спеша, потому что Робин Гудфело, пребывающий в дурном настроении, не замечает такую мелочь, как непогода.

Поднялся по трем ступеням, отделявшим землю от пола веранды, вытащил «глок» из наплечной кобуры, вдавил дуло в лоб Троттера:

— Повтори, что ты мне сказал по телефону.

— Черт, — вырвалось у Троттера. — Вы же знаете, что это правда.

— Это чушь собачья.

Волосы Троттера были оранжевыми, как шерсть Чеширского кота, когда тот играл с Алисой в Стране чудес. Широко посаженными, выпученными глазами он напоминал Безумного Шляпника. Нос у него нервно подергивался, будто у Белого Кролика. Широкое лицо и огромные усы заставляли вспомнить о Морже, так что в целом он словно являл собой сборную солянку из персонажей Льюиса Кэрролла.

— Ради бога, Гудфело, — забормотал Троттер, — это же атмосферный фронт, атмосферный фронт! Мы не можем лететь в такую погоду. В такую погоду лететь невозможно.

Корки ответил, по-прежнему держа «глок» у лба Троттера:

— К шести вечера атмосферный фронт уйдет. Ветер полностью стихнет. Установятся идеальные условия для полета.

— Да, по телевизору сказали, что погода может улучшиться, но откуда им знать? Разве их прогнозы когда-нибудь сбываются?

— Я полагаюсь не на телевизионный прогноз, кретин. Я полагаюсь на данные сверхсекретных спутников Министерства обороны, которые не только изучают атмосферные явления, но воздействуют на них с помощью микроволновых энергетических импульсов. Дождь и ветер прекратятся, когда мы этого захотим!

Это безумное утверждение показалось более чем убедительным для параноика Троттера. Его и без того выпученные глаза буквально вылезли из орбит.

— Контроль погоды, — прошептал он. — Ураганы, торнадо, метели, засухи… оружие не менее страшное, чем атомные бомбы.

По большому счету, Корки рассчитывал только на то, что его союзником будет хаос, который и успокоит разбушевавшиеся небеса.

Хаос никогда его не подводил.

— Будет идти дождь или не будет, будет дуть ветер или нет, ты должен быть в Бел-Эре, на месте встречи, в семь часов вечера, как мы и договаривались, — приказал он Троттеру.

— Контроль погоды, — повторил Троттер.

— И не вздумай не приехать. Ты знаешь, сколько глаз сейчас наблюдает за нами, с этих холмов, из этих полей?

— Множество глаз, — догадался Троттер.

— Мои люди держат тебя под полным контролем. Или ты сделаешь, что от тебя требуется, или тебе вышибут мозги. Выбор за тобой.

Собственно, глаза, которые за ними наблюдали, принадлежали воронам, ястребам, воробьям и другим членам пернатого сообщества, которые укрылись от ливня в кронах дубов, росших вокруг дома.

Джек Троттер принимал всю эту ложь за правду не из-за поддельного удостоверения сотрудника АНБ, не из-за бравады Корки в роли агента Робина Гудфело, но потому, что Корки слишком много знал о «псевдонимах» Троттера и кое-что о его успешной карьере банковского грабителя и распространителя «экстази». Он верил, что эту информацию Корки получил через всемогущую и всевидящую разведывательную службу правящей преступной клики.

Однако в тайны жизни Троттера Корки посвятил Мик Сакатон, хакер и мультимиллионер-анархист, который торговал поддельными документами, незаконно подключенными к сети мобильными телефонами и многим другим, в том числе и информацией. Именно

Мик снабжал Троттера документами, выданными на имена несуществующих людей, а потом передал полный перечень этих имен Корки.

Обычно Мик не посвящал одного клиента в свои дела с другим. Учитывая контингент людей, которые к нему обращались, такая откровенность могла привести в лучшем случае к смерти, а вот если бы ему не повезло, к экстракции глаз, языка, отрубанию конечностей и кастрации щипцами.

Поскольку у Мика была причина всей душой ненавидеть Троттера, он выдал Корки полное досье. Ярость плюс ревность заставили его нарушить собственные правила, гарантирующие клиенту полную конфиденциальность.

Троттер, со своей стороны, понятия не имел, что в лице Мика приобрел заклятого врага, потому что увел от него девушку.

Девушкой Мика была порнозвезда, почитаемая в определенных кругах за невероятную гибкость своего тела.

Возможно, Троттер и представить себе не мог, что можно питать глубокие чувства по вечерам и уик-эндам к женщине, которая в рабочие дни только и делала, что трахалась с двумя, шестью, а то и десятью мужчинами перед камерой.

А вот у Мика с тридцати лет была голубая мечта: он спал и видел, что в подружках у него ходит порнозвезда. И его переполнял праведный гнев из-за того, что Троттер надругался и порушил его мечту, лишил самого светлого, что было у него в жизни.

Проведя с Троттером несколько месяцев, женщина исчезла. Мик полагал, что Троттер ее убил. Она ему наскучила, а отпустить ее он не мог, потому что она узнала слишком многое о его незаконной деятельности. Поэтому убил и похоронил где-то в долине.

И теперь она больше никому не могла принести пользу. И это бессмысленное уничтожение уникального по гибкости тела еще больше возмущало Мика.

Корки опустил «глок».

— Пойдем в дом.

— Пожалуйста, не надо, — взмолился Троттер.

— Нужно ли мне напоминать, что твое сотрудничество со мной приведет к тому, что ты исчезнешь из всех регистрационных документов, из архивов налогового ведомства, станешь самым свободным из когда-либо живших здесь людей, человеком, о котором государство не будет знать ничего?

— Я приеду, куда нужно. Ровно в семь часов. Будет дуть ветер или нет. Клянусь, приеду.

— Я хочу войти в дом. Все еще чувствую, что одних моих слов недостаточно.

Глаза Троттера заволокла грусть. Лицо вытянулось.

Понимая, что деваться некуда, он повел Корки в дом.

Отверстия от пуль в стенах, оставшихся от предыдущего случая, когда Корки пришлось давать Троттеру наглядный урок, остались незакрашенными, однако на полках появилась новая коллекция фарфоровых статуэток: балерин, принцесс, танцующих с принцами, детей, играющих с собакой, юной крестьянки с гусятами у ног…

Корки не удивляло, что этот параноик, банковский грабитель, распространитель наркотиков, создатель цепочки убежищ от Калифорнии до канадской границы, питал слабость к хрупким фарфоровым фигуркам. Какой бы грубой и жестокой ни была внешность, в каждом из нас все равно билось человеческое сердце.

На глазах Троттера Корки опустошил обойму «глока». Каждая пуля калибра девять миллиметров разносила на мелкие осколки одну из статуэток.

За месяцы, прошедшие с незапланированного ранения Мины Райнерд в ногу, Корки значительно прибавил в меткости. До последнего времени он не особо хотел ставить стрелковое оружие на службу хаоса, считая его слишком холодным, безликим. Но теперь его отношение к оружию значительно изменилось.

Он заменил пустую обойму полной, расстрелял и ее, покончив с коллекцией фарфора. Во влажном воздухе висели белая пыль и запах пороха.

— Семь часов, — напомнил он.

— Я там буду, — ответил Троттер, вернувшийся на путь истинный.

— И не забудь ковер-самолет.

Заменив вторую обойму третьей, Корки сунул «глок» в наплечную кобуру и вышел на веранду.

Медленным шагом проследовал к «Лендроверу», нисколько не опасаясь за свою незащищенную спину.

Выехал из долин Малибу, держа курс на побережье.

Небо напоминало прорванную трубу, с него лился не дождь, а универсальный растворитель, состав которого тщетно искали средневековые алхимики. Вокруг Корки таяли холмы. Поля превращались в озера. Край континента исчезал в бурлящем море.

Глава 63

В розовой комнате Фрик сидел в кресле у окна, смотрел на материнский подарок: груду бронзовых «дорожных яблок». Корзинка для пикника стояла у ножки кресла, с закрытой крышкой.

Хотя он провел в розовой комнате достаточно времени, чтобы байка, рассказанная им мистеру Девонширу, сошла за правду, он не пытался есть несуществующие сандвичи с ветчиной, частично потому, что если бы кто увидел его, то подумал бы: «Какая мать, такой и сын», — частично потому, что не взял с собой несуществующие маринованные огурчики.

Ха-ха-ха.

Когда произошел этот прискорбный случай, пресс-секретарь матери объяснил охочим до скандалов газетным акулам, что Фредди Найлендер помещена в частную клинику где-то во Флориде по причине крайней усталости.

С таким диагнозом супермодели госпитализировались на удивление часто. Действительно, чтобы демонстрировать свою великолепную форму двадцать четыре часа в сутки, приходилось затрачивать неимоверные как физические, тут уместно сравнение с ломовой лошадью, так и моральные усилия.

Номинальная мать на один раз больше, чем следовало бы, снялась для обложки «Вэнити фэр», для цен-

трального разворота «Вог»[75], что и привело к временной потери контроля над мускулатурой тела. Такой, насколько понимал Фрик, была официальная версия.

Никто, понятное дело, официальной версии не поверил. Газеты, журналы, репортеры телевизионных шоу, посвященных новостям шоу-бизнеса, мрачно вещали о «нервном срыве» и «эмоциональном коллапсе», Некоторые даже прямо говорили о «психопатическом эпизоде», что звучало как отсылка к эпизоду фильма «Я люблю Люси», в котором Люси и Этель крошат людей из автоматов. Больницу, в которую ее положили, они называли «санаторием для богатейших из богатых», «закрытой психиатрической клиникой», а Говард Штерн, известный радиошутник, окрестил ее «клеткой для женщин, у которых буферов больше, чем мозгов».

Фрик делал вид, что понятия не имеет о том, что пишут и говорят в средствах массовой информации о его матери, но тайком читал и слушал все, что мог найти. Случившееся испугало его. Он чувствовал себя ненужным, страдал из-за того, что никак не может ее поддержать. Репортеры не могли определиться, в какой из двух клиник она находится, впрочем, у Фрика не было адреса ни одной из них. Он даже не мог отправить ей открытку.

В конце концов отец увел его в розовый сад, который уже отнесли от дома, чтобы спросить, не слышал ли он каких-то странных историй, которые распространяет о его матери пресса. Фрик прикинулся шлангом.

— Ну, рано или поздно что-то ты да услышишь, — сказал ему отец, — и я хочу, чтобы ты знал, что ни в одной из них нет и грана правды. Это обычный треп, который поднимается, если знаменитость на какое-то время выпадает из поля зрения репортеров. Они будут говорить, что у твоей матери нервный срыв или что-то подобное, но это не так. У нее, конечно, нелады со здоровьем, но ничего такого страшного, о чем они могут писать или говорить, не произошло. Так что Мин и доктор Руди поделятся с тобой некоторыми приемами, которые помогут тебе спокойно пережить этот сложный период.

Доктором Руди Призрачный отец называл Рудольфа Круга, знаменитого в голливудских кругах психиатра, который строил свое лечение, исходя из прошлых жизней пациентов. Он какое-то время поговорил с Фриком, дабы определить, не был ли тот в одной из прежних реинкарнаций мальчиком-королем в Египте во времена правления фараонов, и выдал Фрику пузырек с капсулами, наказав принимать по одной за ленчем и перед сном.

Помня, что мальчиков-королей иной раз отравляли их советники, об этом он узнал из мультфильмов, которые показывали по субботним утрам, Фрик отнес пузырек в свои апартаменты на третий этаж и сразу спустил все капсулы в унитаз. Если там жил зеленый чешуйчатый монстр, то в тот день он наверняка сдох от передозировки.

От Мина с такой же легкостью, как от доктора Руди, отделаться, к сожалению, не удалось. После двух дней «дележки» Фрик уже с радостью сдался бы на милость мистера Хэчетта, больного на голову шеф-повара, даже если бы тот зажарил его с яблоками и скормил ничего не подозревающим обитателям улицы Бауэри[76] на День благодарения.

В конце концов все от него отстали.

Он до сих пор не знал, находилась ли мать в санатории, клинике или клетке для грудастых.

После этого Фредди побывала в Палаццо Роспо лишь однажды, но не упомянула про инцидент. Именно тогда она и сказала Фрику, что он — почти идеальный невидимый маленький мышонок.

Потом они отправились на верховую прогулку на двух огромных черных жеребцах, и Фрик показал себя отличным наездником, веселым, уверенным в себе, сильным, как его отец.

Ха-ха-ха.

Сидя в розовой комнате, глядя в окно, он так углубился в воспоминания, что и не заметил, как в поле зрения появился мистер Йорн. Одетый в зеленый дождевик и черные сапоги, мистер Йорн, должно быть, проверял, как работает дренажная система лужайки, не засорились ли сливные решетки. А теперь через окна розовой комнаты смотрел на Фрика, с расстояния в каких-то шесть футов, и на его лице читалось недоумение, возможно, даже тревога.

Может быть, мистер Йорн помахал рукой, а Фрик, затерянный в прошлом, не ответил тем же, поэтому мистер Йорн помахал вновь, но Фрик не отреагировал, вот мистер Йорн и подумал, что Фрик в трансе.

Чтобы показать, что он не зазнайка и не загипнотизирован, Фрик таки помахал мистеру Йорну рукой, полагая, что поступает правильно, независимо от того, сколько простоял мистер Йорн перед окнами — десять секунд или пять минут.

Наверное, помахал слишком уж энергично, потому что смотритель поместья шагнул к окнам и спросил:

— Ты в порядке, Фрик?

— Да, сэр. Все хорошо. Сижу вот и ем сандвичи с ветчиной.

Наверное, панели из толстого стекла и шум дождя заглушили голос Фрика, потому что мистер Йорн шагнул к окнам и переспросил:

— Что ты сказал?

— Сандвичи с ветчиной! — буквально выкрикнул Фрик.

Какое-то время мистер Йорн продолжал всматриваться в него, словно изучал сидящего в банке необычного жука. Потом покачал головой, отчего с полей шляпы во все стороны полетела вода, и отвернулся.

Фрик наблюдал, как смотритель поместья огибает бронзовый навозный монумент. Мистер Йорк уходил в дождь, пересекая огромную лужайку, пока не превратился в садового гнома, а потом просто исчез из виду.

Фрик решил, что точно знает, о чем подумал мистер Йорн: «Какая мать, такой и сын».

Поднявшись с кресла, Фрик потянулся, разминая

затекшие ноги. Случайно задел корзинку для ленча, которая упала набок.

Крышка откинулась, открыв содержимое корзинки: что-то белое.

Но Фрик — то знал, что корзинка пуста: не было в ней ни сандвичей, ни аварийных фонариков, ничего.

Фрик оглядел гостиную. Не нашел места, где кто-то мог спрятаться. И дверь в коридор оставалась закрытой.

С неохотой он нагнулся к корзинке. Осторожно сунул в нее руку.

Достал сложенную газету, развернул. «Лос-Анджелестаймс».

Конечно же, в глаза первым делом бросился заголовок: «ФБР ЗАНЯЛОСЬ ПОХИЩЕНИЕМ МАНХЕЙМА».

Холодок пробежал по спине Фрика.

Ладони вдруг стали влажными, словно он окунул их в сверхъестественное море. Пальцы сжали бумагу.

Он проверил дату. 24 декабря. Послезавтра.

На первой полосе под пугающим заголовком красовались два фотоснимка: Призрачного отца и ворот поместья.

Читать статью Фрику не хотелось из опасения, что написанное в ней обернется явью. Он посмотрел в нижний правый угол статьи и увидел: «Продолжение на стр. 8». Раскрыл восьмую страницу в поисках более важного для себя фотоснимка.

И нашел его.

Под фотоснимком прочитал: «Эльфрик Манхейм, 10лет, пропал во вторник вечером».

И пока он в ужасе смотрел на фотоснимок, его черно-белое изображение начало меняться, превращаясь в мужчину из зеркала, Таинственного абонента, ангела-хранителя: холодное лицо, светло-серые глаза.

Фрик попытался отбросить «Тайме», но ему это не удалось, и не потому, что руки вдруг перестали его слушаться. Нет, газета словно приклеилась к его пальцам.

А лицо Таинственного абонента тем временем ожило, фотоснимок трансформировался в маленький телевизионный экран, и со страницы «Лос-Анджелес тайме» прозвучало звуковое предупреждение: «Молохидет».

Не помня, как он пересекал розовую комнату, Фрик вдруг обнаружил, что уже стоит перед дверью.

Он жадно хватал ртом воздух, но не потому, что начался приступ астмы. Сердце билось громче грома, который чуть раньше доносился с небес.

Газета белела на полу, рядом с лежащей на боку корзинкой для пикника.

А мгновение спустя Фрик увидел, как послезавтрашний номер «Лос-Анджелес таймс» поднялся с персидского ковра, будто подхваченный сильным порывом ветра, хотя он сам не почувствовал и малейшего дуновения. Несколько тетрадок «Лос-Анджелес таймс» развернулись, отделились друг от друга и с шумом скомпоновались в высокую мужскую фигуру, будто невидимый человек все время находился в гостиной и только теперь обозначил свое присутствие благодаря облепившим его белым страницам.

И от фигуры определенно исходила аура, но не успокаивающая ангела-хранителя. От фигуры исходила… угроза.

Бумажный мужчина отвернулся от Фрика и нырнул в панорамное окно. Коснувшись стекла, газетные страницы перестали быть бумагой, превратились в тень, клок тьмы, который какое-то время пульсировал в стекле, как прошлой ночью тени — в украшениях на рождественской ели.

А потом фантом растаял, исчез: выбрался сквозь стекло под дождь, который и унес его неведомо куда.

Фрик вновь остался один.

Глава 64

Доктор Джонатан Спеч-Могг жил в дорогом районе Уэствуда в красивом доме, обшитом кедровой доской, посеребрившейся от времени. Однако даже дождь не смог затемнить «серебро», а потому возникали подозрения, что это всего лишь покрытие.

Специфический английский акцент Спеч-Могга указывал на то, что приобретен он благодаря долговременному пребыванию в туманном Альбионе, но отнюдь

не является свидетельством рождения и воспитания в тех далеких краях.

Профессор пригласил Этана и Рискового в дом, но скорее не от души, а из чувства долга. И на вопросы отвечал довольно нервно. Общение с полицией определенно не доставляло ему удовольствия.

Одет он был в просторную рубашку и широкие брюки с карманами на штанинах. Когда клал ногу на ногу, а случалось это часто, брюки так громко шуршали, что приходилось прерывать разговор.

Возможно, он всегда носил в доме солнцезащитные очки. Во всяком случае, на этот раз его глаза прятались за ними.

Однако Спеч-Могг снимал очки и надевал вновь так же часто, как менял местоположение ног: верхняя оказывалась внизу, чтобы вскоре снова влезть наверх, хотя синхронизации этих двух телодвижений, свидетельствующих о нервном напряжении, не просматривалось. Он, похоже, не мог решить, какой вариант дает лучшие шансы пережить допрос: смотреть копам в глаза или прятаться за темными стеклами.

Хотя профессор, несомненно, верил, что каждый коп — жестокий фашист, он не собирался карабкаться на баррикаду и оттуда бросать это обвинение в лицо слугам закона. Его не радовало присутствие в доме двух агентов репрессивного полицейского государства. Наоборот, ужасало.

В ответе на каждый вопрос он выблевывал массу информации в надежде на то, что благодаря его говорливости Этан и Рисковый окажутся за дверью до того, как возьмутся за кастеты и дубинки.

Понятное дело, Спеч-Могг не был профессором, которого они искали. Он, наверное, мог бы подвигнуть своих студентов на совершение преступлений во имя тех или иных идеалов, но у него самого духа на такое не хватило бы.

А кроме того, на преступления у него просто не было времени. Он написал десять научно-популярных книг и восемь романов. При этом преподавал в университете, организовывал конференции, круглые столы, семинары. Писал пьесы.

По собственному опыту Этан знал, что трудоголики, чем бы ни занимались, редко совершают насильственные преступления. Только в кино успешный бизнесмен, помимо выполнения своих корпоративных обязанностей, успевал насиловать и убивать.

Преступниками обычно становились те, кто не мог добиться успеха на рабочем месте, или ленивцы. А также получившие средства к существованию по наследству или каким-то другим легким путем. Наличие свободного времени позволяло им готовиться к преступлению.

Доктор Спеч-Могг не помнил Рольфа Райнерда. В среднем на каждом его трехдневном семинаре бывало три сотни студентов. И след в памяти профессора оставляли далеко не все.

Когда Этан и Рисковый поднялись, чтобы уйти, не пригрозив пропустить электрический ток через гениталии профессора, Спеч-Могг проводил их до дверей с явным облегчением. А закрыв за ними дверь, несомненно, помчался в ванную, поскольку мятеж кишечника взял верх над английским хладнокровием.

— Я бы из принципа врезал этому говнюку, — пробурчал Рисковый, когда они сели в «Экспедишн».

— Очень уж ты у нас чувствительный, — усмехнулся Этан.

— А что ты скажешь об акценте?

— Адам Сэдлер в роли Джеймса Бонда.

— Да. С капелькой Шварценеггера.

Покинув дом Спеч-Могга в Уэствуде, они потратили немало времени, чтобы найти доктора Джеральда Фицмартина, организатора сценарного семинара, в котором участвовал Райнерд.

В университете, где преподавал Фицмартин, Рисковому сказали, что тот на каникулах будет дома, никуда не уедет. Но трубку в его жилище не сняли, Рисковому ответил автоответчик.

Фицмартин жил в Пасифик-Палисейдс. Ехать туда пришлось по прибрежным улицам, где гондолы казались более уместными в сравнении с внедорожниками.

На звонок в дверь дома Фицмартина никто не ответил. Может, он отправился за рождественскими покупками. Может, не мог подойти к двери, потому что укладывал в черную коробку очередной подарок Ченнингу Манхейму.

Но сосед объяснил, что причина в другом: в понедельник утром Фицмартина срочно увезли в медицинский центр «Седарс-Синай». Почему, он не знал.

Когда Рисковый позвонил в «Седарс-Синай», ему сказали, что тайна частной жизни пациента для больницы важнее, чем помощь полиции.

Под иссиня-черным, как тело проигравшего боксера, небом Этан поехал обратно в город. Ветер боролся с деревьями, иногда деревья проигрывали, и ветви падали на дорогу, мешая проезду.

Как и всегда, хаос на небе приводил к хаосу на дороге. На одном перекрестке столкнулись две легковушки. Пятью кварталами дальше грузовик смял минивэн.

Этан вел «Экспедишн» осторожно, но чувствовал, как нарастает внутреннее напряжение. Не мог не думать о том, что раз уж однажды погиб в автоаварии, то может умереть опять, пусть и на другой улице. И на этот раз, возможно, не воскреснет из мертвых.

По пути Рисковый звонил по телефону, пытаясь выйти на профессора, как выяснилось, уже из другого университета, который проводил однодневный семинар по рекламе и самопрезентации.

Держась за руль обеими руками, Этан посмотрел на часы. День утекал быстрее, чем дождевая вода в решетки сливной канализации.

Он помнил, что должен вернуться в Палаццо Роспо к пяти часам. Фрик не мог оставаться один в огромном особняке, особенно в такой странный день.

Медицинский центр «Седарс-Синай» располагался на бульваре Беверли, в той части Лос-Анджелеса, которой хотелось быть Беверли-Хиллз. Они прибыли туда в 2:18.

Доктор Джеральд Фицмартин лежал в палате интенсивной терапии, и их к нему не пустили. В комнате ожидания сын профессора с радостью побеседовал с ними, хотя и удивился, что у полиции возникла необходимость поговорить с его отцом.

Профессор Фицмартин, шестидесяти восьми лет отроду, прожил честную жизнь, а в старости такие люди редко встают на путь преступлений. Последние мешают садоводству и выходу камней из почек.

А кроме того, в это утро Фицмартину сделали коронарное шунтирование. Если именно он работал в паре с Рольфом Райнердом, то в ближайшем будущем кинознаменитости могли не опасаться за свою жизнь.

Этан глянул на часы. 2:34. Тик, тик, тик.

Глава 65

Мик Сакатон, анархист-мультимиллионер, не проживал в роскошном районе мультимиллионеров, потому что не хотел объяснять представителям налогового ведомства источники своего богатства. Когда с тобой расплачиваются наличными, светиться не стоит.

Но и отмытая часть его состояния позволяла ему жить в просторном двухэтажном доме с четырьмя спальнями в Шерман-Оукс, районе, населенном преимущественно богатыми представителями среднего класса.

Только несколько самых доверенных клиентов Мика знали его домашний адрес. В основном он решал все дела на общественных пляжах, в общественных парках, в кофейнях, церквях.

Не останавливаясь в Санта-Монике, чтобы сменить наряд Робина Гудфело на обычную одежду и желтый дождевик, Корки сразу поехал из Малибу в Шерман-Оукс. Квиг фон Гинденбург, коллекционер разбитого фарфора, похитил у Корки немало времени. Ему оставалось еще многое сделать в этот самый для него важный, но уже катящийся к вечеру день.

«Лендровер» он поставил на подъездной дорожке и метнулся сквозь дождь под крышу крыльца.

Голос Мика послышался из динамика, находящегося рядом с кнопкой звонка: «Сейчас буду», — и действительно, Мик Сакатон на удивление быстро открыл дверь. Иной раз приходилось ждать на крыльце две-три минуты, а то и дольше, в течение которых он говорил с гостем через аппарат внутренней связи, а потом появлялся с таким видом, будто его оторвали от важных дел.

Как обычно, Мик был босиком и в пижаме. В этот день он остановил свой выбор на красной пижаме с множеством изображений Барта Симпсона, персонажа мультфильма. Некоторые пижамы Мик покупал в магазине готовой одежды, другие шил на заказ.

Еще до того, как войти в пубертатный период, Майк прочитал историю Хью Хефнера, основателя «Плейбоя», которая просто заворожила его. Хеф нашел способ повзрослеть, добиться успеха и при этом остаться большим ребенком, реализующим все свои причуды и желания, превращающим жизнь в одну длинную вечеринку, проводящим большую часть своих дней в пижаме.

Мику, который по большей части работал дома, принадлежало более 150 пижамных комплектов. Спал он голым, а в пижаме ходил днем.

Себя он полагал последователем Хефа. Мини-Хефом. В свои сорок два Мик делал вид, будто ему тринадцать.

— Эй, Корк, классный прикид! — воскликнул он, увидев Корки в наряде Робина Гудфело.

Незнакомец такие слова мог воспринять как насмешку, но друзья Мика знали, что в стремлении походить на Хефа он давно уже не обходится без нового сленга.

— Извини, что опоздал, — Корки переступил порог.

— Нет проблем, — отмахнулся Мик. — Когда есть такая возможность, я не обращаю внимания на время.

В гостиной Мик обходился минимумом обстановки. Диван, пару кресел, подставки для ног, кофейный столик, комоды — он купил одним комплектом на распродаже. Мебель отличало высокое качество, при выборе во главу угла ставилось ее удобство, а не внешний вид.

Мик не старался поразить воображение гостей. При всем своем богатстве потребности у него оставались простыми, впрочем, некоторые превращались в навязчивую идею.

Во внутреннем убранстве дома упор делался не на мебель и не на произведения искусства. Во всех комнатах дома, за исключением пристройки, которую Мик использовал для работы, вдоль всех стен, кроме двух, выстроились стеллажи с коллекцией тысяч и тысяч порнографических видеокассет и ди-ви-ди. Полки пришлось ставить даже на лестнице и в коридорах.

Видеокассетам Мик отдавал предпочтение перед ди-ви-ди из-за более широких торцов, на которых хватало места как для эротических названий, так, иногда, и для фотографий. И вот эта эротическая мозаика, тянущаяся от пола до потолка по всему дому, создавала почти психоделический эффект.

Мебель стояла только в рабочей пристройке, спальне и в гостиной. В других комнатах, в том числе и в столовой, стеллажи с видеокассетами тянулись не только вдоль стен, но, как в библиотечных залах, параллельно двум стенам, разделяя комнаты на длинные проходы.

Ел Мик или за компьютером, или в кровати: как разогретые в микроволновке замороженные готовые блюда, так и доставляемые на дом пиццу и китайские обеды.

Из двух стен, не занятых стеллажами, одна находилась в гостиной. Эта стена предназначалась для четырех огромных плазменных панелей и оборудования для просмотра. Другая такая же стена была в спальне.

Пара плазменных панелей висела впритык друг к другу. Вторая пара — над первой. Каждую из панелей обслуживали ди-ви-ди-плеер и видеомагнитофон. Они стояли под панелями, вместе с восемью динамиками и усилителями.

Мик обычно смотрел четыре фильма сразу, переключаясь с одного саундтрека на другой. А мог, и часто делал это, включить все четыре саундтрека одновременно.

Обычно, когда гость заходил в гостиную Сакатона, его встречала какофония ахов, охов, стонов, визгов, воплей, криков удовольствия, ругательств, которые шептались или выкрикивались, и тяжелого дыхания многих и многих участников сексуальных игрищ. И если человек закрывал глаза, у него могло создаться впечатление, что он находится в плотно населенных джунглях, обитатели которых занимались только одним: непрерывно совокуплялись.

В тот день в гостиной стояла тишина. Мик убрал звук всех четырех фильмов.

— Никто не может сравниться с Джанель, — в голосе Мика, когда он мотнул головой в сторону плазменных панелей, послышалась горечь. — Она была особенная.

И хотя пижама с Бартами Симпсонами могла показаться фривольной, Мик грустил о своей безвременно ушедшей подруге. На всех панелях демонстрировались фильмы из обширного наследия Джанель.

Мик указал на правую верхнюю панель:

— То, что она проделывает прямо сейчас, никто… никто никогда не смог повторить в фильме, ни до, ни после.

— Сомневаюсь, что кто-нибудь сможет, — откликнулся Корки, потому что для выполнения этого трюка требовалась легендарная гибкость Джанель, какой, судя по всему, теперь не обладала ни одна жительница Земли.

— Эти четыре парня любят ее, — Мик говорил о других участниках эпизода. — Это сразу видно. Каждый из них любит ее. Мужчины любили Джанель. Девочка была что надо.

Голос Мика переполняла страсть. Несмотря на все его попытки подражать Хефнеру, в нем оставалась сентиментальная жилка.

— Я только что вернулся от Троттера, — сообщил

Корки. — Ты убил этого сукиного сына? — Еще нет. Ты знаешь, пока он мне нужен. — Нет, ты только посмотри.

— Да уж, это что-то.

— Ты думаешь, ей больно?

— Скорее да, чем нет, — ответил Корки.

— Джанель говорила, что нет, наоборот, приятно.

— Она много времени уделяла растяжке?

— Вся ее работа была растяжкой. Ты его убьешь?

— Я же обещал, не так ли?

— Я надеялся состариться рядом с ней, — вздохнул Мик.

— Правда?