Последняя партия Вершинин Лев
— Полковника? Рановато…
— Потом поздно будет… — ох, как гортанит Усатый; злится, видно. — Закон забил? Отлами парню долю, гаварю!
— Полковник Омотолу!
Дан поднялся. Шатаясь, вытянул руки по швам. Пятки вместе, носки врозь. Смотри прямо, Дан!
— Я снимаю вас с поста, полковник. Родина и Свобода!
Рамы затягивало мутной дымкой, лица Отцов тускнели, снова становясь плоскими, нарисованными. Что же это? Нет, не уходите, постойте…
— Что же дальше?!! — крик ввинтился в стену; Главный, почти совсем уже плоский, болезненно поморщился.
— Эмиль, вы же видите… Ну скажите ему что-нибудь, это же невозможно, в конце концов…
И тогда с горьким и яростным восторгом Дан увидел, как посуровело растерянное лицо Хефе. Вот что мешало, — мелькнула мысль, — растерянность на его лице, он не мог быть таким, он только сейчас стал настоящим!
И грянул голос товарища Эмиля, в полную силу, глуша все! — никто так не может больше, куда там Сподвижнику:
— Смрррр-но!
Где слабость? Нет ее!
— Слушаю!
— Полковник, передаю вам всю полноту власти! Приказ: спасти Революцию!
— Есть!
Но Хефе уже не слышал…
Под портретами посидел Дан еще несколько минут. Больше позволить себе не мог. Не имел права. Впервые за эти проклятые тринадцать дней пришло спокойствие. И еще — уверенность.
Там, наверху, гибнет Революция, но ей не пасть, потому что есть я. У меня приказ: спасти ее, и я сделаю это, потому что облечен всей полнотой власти.
Спасибо, Отцы. Я снова на посту и никому этот пост не сдам.
Прощайте.
Полковник Омотолу сунул за пояс два рожка. Еще один.
Поднял автомат. Порядок.
И вышел из бункера в узкий ход, ведущий наверх.
Спасать Революцию.
MAT
Страна выздоравливала медленно, но неуклонно. Кризис миновал. «Волки» были выбиты, беспощадно и начисто; те, у кого хватило ума задрать рука, пошли на перевоспитание. Понемногу рассасывались очереди за продуктами. Комиссии по переделу жилья работали сутками, почти без сна, и метража оказалось гораздо больше, чем можно предположить.
Но и спустя полгода после того, как на улицах стихла последняя перестрелка, гигантская очередь с утра до вечера клубилась у дверей Музея Последней Тирании.
Мир содрогнулся, узнав о подземельях с сейфами-холодильниками, плотно забитыми снедью; ветчина, сыр, колбасы — все это годами гноилось и портилось под ногами у истощенных людей, словно в насмешку именовавшихся гражданами.
Процесс Владо Сьенгуэрры поставил все на свои места окончательно. Приговор не оспорила даже защита.
А люди все шли и шли в Музей.
Они проходили мимо фотографий расстрелянных, мимо наборов щипцов и иголок из арсенала спецслужб Железной Гвардии.
Они шли мимо коллекций рубинов и бриллиантов, не обращая внимания на искристые россыпи бесценных побрякушек.
Шли в центральный зал, где, освещенные юпитерами, висели на стене портреты Отцов, извлеченные из подземного бункера. И стояли около них подолгу, шепча проклятия тем, кому еще недавно подчинялись.
Ничего святого не было для оборотней.
Прикрываясь словом и делом Отцов, чьи имена священны, а память бессмертна, мерзавцы глумились над дорогими образами. Гнусно, на фоне банок с ветчиной и тушенкой были изображены вожди, на фоне штабелей ящиков с пивными, колбасными, рыбными наклейками.
Люди сжимали кулаки.
Все еще в центре Тхэдонгана собирались на митинг пробудившиеся граждане, требуя уничтожить глумливые портреты, но, покричав, расходились, ибо все понимали, что нет и не будет ничего, что грознее обличило бы тиранию.
Но никто из тысяч посетителей не смог или не захотел, а быть может, не посмел заметить, что от недели к неделе лица на портретах становятся румянее, улыбки шире, а штабеля все меньше, и меньше, и меньше…
Читать бесплатно другие книги:
