Холодная Зона Завацкая Яна
Шкаф, распахнув дверки, выдал набор одежды: светло-серые брюки, черная шелковая рубашка, натуральное белье и носки. На столе оказался поднос с завтраком. Рей взглянул на часы и устыдился – продрых до одиннадцати, надо же.
Он быстро оделся, покидал в себя завтрак – булочки, свежий джем, масло, нарезка, хороший крепкий кофе. Как приятно вновь ощутить себя живым и здоровым! На стене возникла физиономия племянника, Рей вздрогнул.
– С добрым утром, Рей! Встретимся через полчаса в моем кабинете, ОК?
Пошатываясь, он вышел в коридор. Хорошенькая прислуга наводила порядок – снимала со стены тонкие стеклянные рамки, продувала их неким приборчиком, устанавливала на место. Девушка обернулась к Рею, приветливо улыбнулась и сказала по-немецки:
– Доброе утро!
Она была натуральной блондинкой – пышные мягкие волосы до плеч, серые глаза, заметные крепкие груди под синим комбинезоном, тонкая талия перетянута фартучком с оборками. Безупречные бедра и, к сожалению, скрытые брюками ножки. Зато руки обнажены почти до плеча, на них выделялись мышцы, немного слишком развитые, но под мягкой и нежной кожей – так и хочется погладить.
– Доброе, доброе! – ответно улыбнулся Рей. – Вы откуда, добрая фея?
– Я работаю у вашего племянника, – пояснила девушка, – меня зовут Леа. Моя специальность – семейная помощница, или, по-старинному, экономка.
По-немецки девушка говорила свободно, но с легким акцентом. Славянка?
– Откуда вы приехали, Леа? – поинтересовался Рей. – Если не секрет?
– Нет, конечно. Я из Польши, город Львов.
И она снова ослепительно улыбнулась. Рей подмигнул красотке, бросил еще раз взгляд на крепкие грудки под синей тканью и подошел к мраморной лестнице, ведущей на третий этаж.
Кабинет Энрике пока был пуст. Рей оценил изысканный дизайн помещения – белые кресла, словно растущие из перламутрового пола, непонятные серебристые приборы у стен, за перегородкой угадывались очертания письменного стола, мониторов. Здесь не было окон, но свет лился, казалось, отовсюду. На перегородке, делящей кабинет на две части, мерцала разноцветная гигантская карта мира.
Вот только очень странная карта.
Рей сел в одно из кресел и принялся изучать нынешнее мировое устройство. Что там Энрике говорил, теперь на планете живут только три миллиарда?
Цветной была меньшая часть мира – почти вся Северная Америка, Австралия, Африка, часть Европы, некоторые острова. Японии на карте вообще не было! Зато увеличена и выделялась бордовым пятном Гренландия. Эта раскрашенная часть мира была разделена на страны, хоть и не совсем так, как смутно вспоминалось Рею.
А вся остальная гигантская часть суши, в том числе вся Россия, Китай, Индия, да и вся, собственно, Азия и еще Южная Америка – все это оставалось на карте девственно белым. И черным по белому – единственное обозначение: Cold Zone.
Европа была нарезана причудливо. «Холодная» белая зона проходила, оказывается, не так далеко отсюда, начинаясь от северной границы Баварии и Баден-Вюртемберга. Она занимала всю оставшуюся часть Германии, Данию, Скандинавию, переходя на востоке в необъятные просторы бывшей России. Внизу белой была Греция и какие-то еще страны рядом, белая зона проходила по берегу Черного моря и опять же впадала в гигантские российские просторы. Остальная Европа была цветной – от Англии, Франции и Бенилюкса, через Швейцарию и Австрию, Чехию, Польша была белой на севере и цветной к югу. Кстати, что там сказала эта девочка? Она полька из Львова. Но разве Львов – польский, а не русский город? Впрочем, кто его знает, Рей никогда не был силен в географии.
Рей так увлекся рассматриванием карты, что вздрогнул от толчка двери. Вошли Энрике и управляющий Ахим Перейра, стройный, с благородными бакенбардами.
– Прости, дядя, мы слегка задержались, – улыбнулся племянник, – надеюсь, ты не скучал.
– Я тут карту разглядывал. Что это случилось с Россией и Китаем? – поинтересовался Рей. Энрике развел руками.
– Я ведь говорил тебе, что была большая война. К сожалению, на этих территориях практически ничего не осталось. По большей части они заражены, все разрушено, сожжено, зона бедствия. Нет, там кто-то живет, конечно. Но… цивилизации там нет, и для инвестиций эти земли больше не представляют никакого интереса. Пока, во всяком случае.
– Ничего себе, – поразился Рей, глядя на уничтоженную половину мира.
– Могло быть хуже, – заметил Энрике. Мужчины заняли кресла, перед ними развернулся серебристый пленочный экран, непонятно каким образом повисший в воздухе.
– Да, счастье еще, что во время войны уцелело так много нормальных, цивилизованных стран, – подтвердил Перейра.
– И Германия наполовину…
– Больше, больше, чем наполовину, – скорбно подтвердил Энрике, – Однако будем радоваться тому, что пока еще есть. И перейдем к делу. Ахим?
– Да, пожалуйста! – Перейра слегка поиграл на консоли, и на серебристом экране стали разворачиваться графики.
Рей слушал внимательно. Вначале он ничего не понимал, но Перейра настойчиво повторял одно и то же. Холодный пот покатился по загривку. Перейра говорил и говорил, словно гвозди вбивал в крышку гроба, чтобы уже запереть покойника понадежнее.
По его словам выходило, что у Рея нет денег. Совсем.
Мать, отправляя его в рискованное путешествие в будущее, позаботилась о дальнейшей оплате крионической фирмы. Фактически она потратила на это все свое состояние, и остаток после своей смерти завещала только ему – его телу, беспомощно погруженному в жидкий азот.
Эта фирма забрала абсолютно все. И хотя отец тоже завещал ему когда-то небольшой капитал, весь этот капитал был целиком уничтожен во время войны. Потеряны все фабрики Индии, Пакистана, Бангладеш. Именно часть наследства Рея была уничтожена.
Клаудиа и Энрике сумели возместить свои потери, быстро развернув производство инновативных фармакологических средств. Но частью капитала Рея никто не занимался – было просто не до того. Да никто и не верил в возможность оживления.
И теперь никаких денег у Рея не было. В последние годы его труп содержали бесплатно, за какой-то грант, так как он считался научным феноменом, по этой же причине его бесплатно обслужили в клинике. В данный момент Рейнольд Фридрих Гольденберг – полностью нищий человек, ему даже нечем заплатить за оформление чипа и документов. У него нет дома; подобно Сыну Божьему, ему негде преклонить голову, нет капитала, нет образования. Нет ничего.
– Вот как, – только и произнес Рей, когда Перейра окончил разъяснения. Его била дрожь, сильнейшее беспокойство, он никогда еще такого не испытывал – чтобы нигде, даже вдалеке и в виде надежды, не маячила тень всемогущего отца с неисчерпаемым счетом. Чтобы не носить кредитку в кармане и не иметь возможности по любому случаю небрежно кинуть ее на прилавок.
Это было совсем новое и очень, очень неприятное ощущение. Он сжал зубы, чтобы сдержать панику.
«Зато я жив. Черт возьми, я жив, и у меня нет лимфосаркомы. А с деньгами как-нибудь, да уладится!»
– Однако, Рей, тебе не следует беспокоиться, – любезно заметил племянник, – у тебя есть родня. Мы с радостью тебе поможем, наша семья по-прежнему состоятельна. Пока не думай ни о чем, спокойно живи в моем доме, изучай новую реальность. Со временем мы найдем тебе какую-нибудь работу. Конечно, ты должен знать правду. Но не беспокойся, Рей! Само собой разумеется, я тебя не оставлю.
Слова племянника о «какой-нибудь работе» зацепили Рея больше, чем он сам мог предположить. Но через несколько дней он совершенно успокоился и забыл эту фразу. Отец тоже постоянно бурчал на тему: «надо-учиться-надо-работать», но, тем не менее, башлял, и башлял столько, что хватало на все.
Теперь племянничек в три раза старше его. Это старпер, как они любят говорить, «всего добившийся» (хотя чего он добился? Ему ведь все падало в рот). Он просто физически не может не нудить. Однако семейные связи остаются семейными связями – своих не бросают. Да Рей на одних воспоминаниях о прошлом может состояние сделать!
Так что стресс быстро улегся. Энрике распорядился оформить Рею чип (чип вводился, как собаке, банально, под кожу). Отдельного счета ему не завели, но он мог пользоваться семейным потребительским счетом – неиссякаемым.
Сначала он летал в клинику раз в два дня, затем ему разрешили являться раз в неделю. Здоровье не вызывало никаких нареканий.
Рей научился ориентироваться в интернете и отключать хотя бы часть рекламы. Он просмотрел последние хиты интерэков. Спецэффекты были великолепными. Например, в «Убийстве с клубникой» можно было самому выстрелить в убегающего маньяка и ощутить запах горелой человеческой плоти. В космическом боевике «Опасная звезда» тело плавало в невесомости среди звезд, так что даже комок к горлу подкатывал.
Распространены были в основном сюжеты боевиков и детективов, отдельной статьей шла эротика. Собственно говоря, в нормальном сексе уже практически не было нужды, так как спецнасадки и вирткостюм обеспечивали полную гамму тактильных ощущений, а интерэки – любую, самую немыслимую обстановку.
Ему очень хотелось посмотреть мир: что в нем изменилось? Пощупать собственными руками новую ткань этого мира, ощутить его запах. Рей просмотрел туристические порталы. На южных курортах, не перешедших в Холодную зону, мало что изменилось. Но ему хотелось не пляжей и мулаток – секс, море и солнце вряд ли сильно изменились за полвека. Интересно увидеть нынешние города.
С Нидерландами вышел полный облом. Оказывается, за это время уровень Мирового океана значительно повысился. И с климатом произошла ерунда, которую еще тогда предсказывали, и к тому же во время войны применяли какое-то новое оружие, так что земная кора взбесилась, было много цунами и землетрясений. Часть голландской территории ушла под воду, на другой части шла мощная стройка – наращивали гигантскую стену для защиты от океана. Та же история творилась и в Англии. Что касается Японии, она прекратила свое существование; вернее, перенесла его на территорию Австралии, где им выделили значительный кусок местности, почти равный прежним островам. Там теперь располагались старые японские корпорации – Мицубиси, Тойота, Тошиба, Сони, Хитачи, по-видимому, сохранившие богатство и влияние. Однако ехать в такую «Японию» не имело смысла. Вообще прежние туристические цели как-то утратили лоск, вместо этого компании активно предлагали, например, Карлсруэ – уж что там такого интересного, в этом затрапезном немецком городе? Много увлекательного обещали США, но в Америку Рею пока не хотелось лететь.
На собственный страх и риск Рей в одиночку полетел в Люксембург. То есть, конечно, его сопровождал семейный пилот – все-таки на автоматику целиком положиться нельзя.
Столицу карликового герцогства было не узнать. Древние замки и ажурные мосты над каньонами были лишь декорациями – в них творилась мистерия. Цвели неземные растения, порхали гигантские бабочки, вспыхивали фейерверки, из каньонов поднимались мерцающие облака, дивные существа танцевали в воздухе.
Рей помнил, что в прежние времена здесь ходили какие-то экскурсии из пенсионеров в шортах и с фотоаппаратами и жадно глазеющих на все восточноевропейцев. Сейчас не было ни экскурсионных автобусов, ни деловитых гидов, ни туристов. По городу свободно разгуливали дамы и кавалеры в пышных средневековых нарядах, в каретах проезжали важные лица, гарцевали отряды мушкетеров на выхоленных конях. Входы охраняли гвардейцы – в основном почему-то чернокожие. Впрочем, многие были одеты обыкновенно, как Рей, видимо, приезжие. Замки и здания перемигивались фантастической иллюминацией, повсюду то и дело разыгрывались ролевые сцены – Рей не знал этих фильмов и интерэков, но остальные, по-видимому, были в курсе. Разные эпохи и миры пересекались в Люксембурге. В каньон плавно спускались на дельтапланах юные девушки в сверкающих платьях – словно стайка летучих эльфов. У самого дворца Рея едва не сбила с ног группа гогочущих офицеров в форме Третьего Рейха.
На фасаде ресторана переливалась трехмерная видеореклама – Флаг-Турнир Люксембурга, 5 апреля, 10.00, какие-то вооруженные мускулистые парни с флагами. Рей вошел в ресторан и с облегчением уселся. Смуглый официант немедленно подскочил с меню. Рей заказал, почти не глядя. Обслуга здесь работала бесшумно и ловко. В основном иностранцы, конечно – из Африки или откуда их там несет. В этом смысле в Европе ничего не изменилось, разве что иностранцы ведут себя не так нагло. Наверное, отменили пособия, подумал Рей. Не то что пособия и иностранцы его раздражали, но в глубине души он не мог не признавать правоту окружающих: все же ненормально, когда эти голодранцы толпами едут в Европу паразитировать на социальных пособиях.
Здесь они в основном работали, и работали старательно. Внезапно рядом с Реем появился какой-то тип с фиолетовыми глазами и коротко стриженной шевелюрой того же цвета.
– Извините, все столики заняты. Вы не будете против, если я…
Рей пожал плечами. Тип плюхнулся напротив него и углубился в изучение электронного меню. Официант тихо поставил перед Реем блюдо с жареным мясом и капустой.
Сосед оторвался от меню, сделав заказ. Затем взглянул на Рея, улыбнулся.
– Кстати, раз уж я здесь сижу, то, видимо, надо представиться. Меня зовут Шон Уэсли. Я журналист, сотрудник «Риаллайф». Вы ведь знаете наш портал?
– Э… не очень, – признался Рей, – дело в том, что я…
Журналист протестующе выставил ладонь.
– Нет, нет, не надо оправданий! Я все понимаю. И вам представляться не нужно – я знаю, кто вы такой.
– Гм, – произнес Рей, начиная понимать, что его обвели вокруг пальца. Но уйти сейчас было бы странно – бросить только начатый обед…
Посовещавшись с Энрике, он отказал всем журналистам, хотя уже в первый день получил с десяток запросов на интервью. Как и у большинства здесь, лицо Уэсли было полностью смоделированным и казалось лицом киборга – неестественно ровная кожа приятного оттенка, идеальные черты и декоративная печать «Риаллайф» на виске. Это Рея уже не удивляло. Он и сам планировал в ближайшее время отправиться в модель-салон, вот только надо было выбрать свой имидж.
– Не обижайтесь, – улыбнулся Уэсли, – если вы не хотите интервью, я прекрасно могу это понять. Право на частную жизнь! Это важнее всего. Но я очень любопытен, это не только профессиональное, это личное. Вы можете поговорить со мной просто как с человеком?
– А завтра все это появится на первой полосе… или как это у вас называется?
– Ну что вы! – воскликнул Уэсли. – Да если я посмею хоть слово опубликовать без вашего согласия, вы сможете разорить меня начисто! Вы знаете, какая сейчас юриспруденция? Всего несколько вопросов, Рей! Вы меня так обяжете!
– Ну хорошо, – сдался пришелец из прошлого, – валяйте, спрашивайте.
Уэсли подобрался.
– Вопрос самый простой: вот вы видите наш мир… Что в нем изменилось по сравнению с прошлым? Что особенно поразило вас?
– Ну, конечно, интернет, – не колеблясь, ответил Рей, – техника вообще. Машины все эти, вертолеты. Интерактивные системы, – он чуть не сказал «интерактивный секс». – То есть можно было представить и большие изменения, но и это все равно поражает. Система торговли, реклама – раньше она все-таки не была такой… навязчивой.
Официант принес Уэсли заказ – судя по обилию макарон, какое-то итальянское блюдо. Уэсли аккуратно вооружился ложкой и вилкой.
– Так, – подбодрил он Рея, – ну техника – это самое очевидное. А общество, люди? Что-нибудь изменилось для вас?
– Для меня – конечно, – медленно сказал Рей, – мои близкие и друзья давно мертвы.
Уэсли даже перестал жевать, сочувственно глядя на него.
– Но вы живы, – сказал он ободряюще.
– Да, я жив, хотя тоже должен бы сейчас лежать в виде горстки пепла, – согласился Рей, – и это позитивно.
– А наше общество?..
– Я не вижу особых изменений, – осторожно сказал Рей, – все, как и раньше.
– Но ведь была война! – воскликнул журналист. – Это-то вы должны были заметить!
– Конечно, да. Все эти зоны, купола. Опять же, Япония затонула, часть Нидерландов, – Рей вдруг разозлился. Похоже, Уэсли хочет выставить его недалеким идиотом, – но вы знаете, в целом и у нас все было так же. США и Европа пляшут, отдыхают и нюхают кокаин. Негры, арабы и всякие югославы всеми правдами и неправдами ломятся в Европу и согласны на любую работу. Что, сейчас не так, скажете? Ну а большая часть мира – «холодная зона», потому что ни Россию, ни Китай мы не понимаем и боимся. Так в чем разница, что изменилось?
– Ни России, ни Китая больше не существует, – медленно сказал журналист и вдруг улыбнулся, – а вы интересно мыслите. Нестандартно! Пожалуй, ведь и правда – в этом смысле ничего не изменилось.
Он кинул взгляд на пробегающего мимо чернокожего парнишку-официанта.
– Зона Развития… Не дай бог там жить, это правда. Неудивительно, что бедняги стремятся к нам всеми силами. Но давайте поговорим о чем-нибудь более интересном! Ведь вы, можно сказать, пришелец из прошлого! Расскажите, как оно было там, в 2012 году от Рождества Христова?
– Да обычно, – Рей пожал плечами, – даже не знаю, что вам рассказать. Многого не было из того, к чему вы тут привыкли. Фильмы были обыкновенные, трехмерные только появлялись, и это было совсем не так, как здесь – только отдельные спецэффекты. Кстати, в 2012 году все ждали конца света. Даже фильм был такой, «2012». По какому-то календарю Майя рассчитали…
По выражению лица журналиста Рей понял, что тот ничего не слышал о конце света в 2012 году и о календаре Майя. И что с тех пор в апокалиптическом смысле случились куда более интересные события, о которых он, Рей, ничего рассказать не может.
Он торопливо заговорил о компьютерных играх. В принципе, он не был геймером, но кое-что порассказать мог. Уэсли кивал, но наибольшее внимание уделял своей тарелке. Рей, впрочем, тоже успевал в перерывах пожевать мясо. С игр он перешел на музыку, и тут уже дал себе волю, поругав одних, мимоходом похвалив других, выразив сожаление, что такие-то перспективные направления полностью потерялись за эти годы.
– Ну а политика, экономика? – спросил журналист. – Что можете сказать на эту тему?
Рей пожал плечами.
– Не помню уже. Была война в Сирии, кажется. Еще Ирак. Афганистан – это раньше… Вы про 11 сентября-то знаете?
– Как же! – оживился журналист. – Эта траурная дата положила начало новой эпохе в истории человечества. Правда, если откровенно, Рей, с тех пор взорвали столько небоскребов!
– Не знаю, – вздохнул Рей, – я политикой не особенно интересовался.
– А по поводу обычной жизни в Европе? Кажется, тогда впервые поставили вопрос о БОДе?
– О чем – о чем? – удивился Рей.
– А, или я ошибся, и это было позже. Безусловный основной доход. То, что сейчас у нас называется базисом. Каждый человек имеет право на базис – на обеспечение основных минимальных потребностей. Конечно, это относится только к гражданам и гостям Демократической Федерации.
– А я думал, у вас пособия отменили. Нет, я по этому поводу не могу ничего сказать, – признался Рей, – никогда не интересовался.
Уэсли отодвинул тарелку. Прижал предплечье к сенсору оплаты.
– Рей, – проникновенно сказал он, – а может, все-таки дадите разрешение на публикацию? Я бы вам пообещал половину гонорара, но у вас и так денег куры не клюют. Понимаете, Рей, сейчас публику заинтересовать трудно. Знаете почему? Реальная жизнь полностью уравнена в правах с выдуманной. Посмотрите на Люксембург. Что это – древнее европейское герцогство с тысячелетней историей или обиталище эльфов, гномов, вулканцев, трутов с планеты Вирин? То же самое творится в журналистике. Вы же читали новостные порталы?
– Я не очень интересуюсь такими вещами, – небрежно ответил Рей. Журналист ему уже поднадоел.
– Надо искать что-нибудь, что поразит воображение публики. Что купят. Понимаете? Что купят. Это можно найти – но можно и придумать. Искать – это труд, придумывать – удовольствие. Я могу сесть и из пальца высосать интервью с придворным Людовика XV, прилетевшим на машине времени. А могу преследовать вас, как детектив, умолять, уговаривать, даже унижаться – и написать интервью с настоящим, а не выдуманным пришельцем из прошлого. Для публики это одно и то же. И по деньгам для меня – то же самое. Но придумывать проще. И придумать я могу куда похлеще. Сейчас никого не интересует правда. Вообще, что это такое – правда? Она ведь всегда относительна. Хотя вы в чем-то правы – уже в ваше время правда перестала иметь какое-то значение. Важно лишь то, что напишут в газетах. Сейчас все это только расширилось и углубилось. Никто не ждет от журналистов сведений о мире. Все знают, что достоверных сведений о мире нет и быть не может. Мы все живем в фантастическом портале, где каждую минуту может случиться что угодно: обрушится цунами или метеорит, прилетят пришельцы, королева Виктория войдет в комнату, богатый дядюшка подарит нам миллиард, коммунисты бросят нас в концлагерь. Это гораздо интереснее, чем какая-то правда и какие-то сведения о жизни…
Он замолчал, допивая колу. Рей выжидательно смотрел на него.
– Поэтому, если сказать откровенно, вы не так уж интересны, герр Гольденберг. Именно поэтому сотрудники инфопорталов ограничились стандартными запросами на интервью и, получив отказ, сразу смирились.
Это было как удар под ложечку. Рей раскрыл рот.
– А зачем же вы тогда…
– А мне действительно интересно самому, – признался Уэсли, – но раз уж я работал, то могу рассчитывать на вознаграждение, как вы считаете? И потом, среди наших читателей могут найтись и те… кому небезразлично. Для кого есть некоторая разница между реальным человеком, жившим в начале века, – и выдуманным героем.
Журналист подался вперед.
– Я собираю информацию, – произнес он, глядя Рею в глаза, – меня интересует правда. У меня в загашниках столько мелких любопытных фактов, столько сведений о нашем реальном мире, что, возможно, если бы я опубликовал всю свою коллекцию, кто-нибудь заметил бы между ними такие взаимосвязи, которые взорвали бы наш мир. Вы – часть этой правды.
Рей оплатил еду нажатием на сенсор, тупо глядя в столешницу, сверкающую немой подвижной рекламой.
– Вы же видите, – буркнул он, – я ничего не могу вам рассказать. Я сам ничего не знаю о мире. О музыке разве что. Да и то это только мое мнение. Все сведения о музыке нашего времени вы и так можете найти в интернете. А так… Я принадлежал к небедной семье. Мы жили, в общем-то, так же, как моя семья живет и сейчас. Ну, хайтека было поменьше. Что я могу вам рассказать?
– Я уже понял, – мрачно сказал Уэсли, – но разрешите опубликовать то, что вы уже сказали?
– Да публикуйте, – пожал плечами Рей, – что нужно – подписать что-нибудь?
– Достаточно устного согласия, – обрадовался журналист, – я все зафиксировал! Спасибо большое!
Рей молча проводил его взглядом. Возможно, следовало поговорить подольше. Он собирает сведения о мире. А Рею тоже пригодились бы сведения об этом мире и о том, как жить в нем.
Хотя, с другой стороны, – зачем? Он вроде бы и так неплохо устроился.
Рей мрачно поднялся из-за стола и двинулся в сторону замка. Настроение отчего-то было испорчено.
Глава 2. Школа-коммуна
Когда Лийе было восемь лет, ее однажды вызвали в школьный медкабинет. Тогда Лийя училась в сорок шестой городской школе, а жила дома, с родителями и старшим братом, который собирался ехать учиться в Ленинград.
В кабинете была не школьная медсестра Надежда, а тетенька из Детконтроля, психолог. Лийя с ней уже познакомилась, тетеньку звали Александра. или просто Сандра, она проводила тесты во всех классах. Сандра была худая и высокая, носила, как многие воевавшие, старую форму со споротыми знаками различия, перетянутую ремнем в тонкой талии, высокие ботинки, партийный значок на отвороте. Она улыбалась широко и открыто, и с ней Лийя как-то меньше боялась. Вообще-то со взрослыми лучше помалкивать, но Сандре хотелось доверять.
– Привет, Лийя, – Сандра пожала ей руку, как взрослой, – садись. Давай поговорим. Чаю хочешь?
Лийя покачала головой.
– Ну тогда вот конфеты бери, – Сандра придвинула вазочку с конфетами. Лийя несмело потянула «Мишку на Севере», стала разворачивать. Честно говоря, есть не хотелось. Но если конфеты предлагают, странно отказываться. Лучше бы напихать их в карман, но неудобно.
– Лийя, я просмотрела тесты, помнишь, вы делали на днях? Там рисунки были, подписи… помнишь?
Девочка кивнула.
– У меня к тебе несколько вопросов. Если не хочешь отвечать, просто молчи. Скажи, тебя когда-нибудь дома били?
Глаза Лийи слегка расширились. Она покачала головой с заминкой.
– Нет.
Сандра задумчиво кивнула.
– А у тебя бывают какие-то проблемы… ну, с мамой, например? С папой? Конфликты? Тебя ругают за что-нибудь?
– Ну… бывает, – Лийя говорила очень тихо, – это же нормально. Всех же ругают.
– Ты не хочешь об этом говорить? – уточнила Сандра. Лийя покачала головой.
– А где работают твои мама и папа?
– Мама, – девочка говорила по-прежнему тихо, будто с усилием, – она дизайнер одежды, но она не работает на предприятии, у нее есть своя фирма. Папа работает вместе с ней, он бумаги всякие заполняет, документы.
– И большая фирма у родителей? Кто-нибудь работает на ней еще?
– Да, еще Мила и Женя работают. Маме же самой некогда все шить, – как бы извиняясь, произнесла Лийя, – это фирма еще от бабушки, у нее после войны была фирма, тогда она была большая, а теперь маленькая.
– Понятно. А как ты считаешь, у тебя хорошие родители? Что бы ты могла о них сказать? – спросила психолог. Тонкие плечики вздрогнули.
– Да, конечно, – напряженно ответила Лийя, – у нас очень хорошая семья. Вы спросите учителей, так все говорят. Мы ходим на лыжах. И вообще. У нас все хорошо. Вот, например, у Тайки, мама и папа ругаются все время. А мои нет. Костика бьют ремнем, а у нас…
– Хорошо, хорошо, я поняла, – Сандра задумалась, – вот что, Лийя. Ты не против, если я проверю тебя на аппарате? Ты примешь лекарство, заснешь и ничего не почувствуешь. Это не больно, как… ну как ультразвук. Тебе УЗИ делали? Вот так же.
– Хорошо, – бесцветно ответила Лийя, – да, конечно.
Аппарат, названный по лекалам фантастов прошлого века ментоскопом, был изобретен во время войны. Для допросов. Правда, выяснилось, что тренированный человек успешно может сопротивляться его действию. Но зато с помощью ментоскопа можно было собирать забытую информацию у тех, кто и рад бы помочь, да не в состоянии. Даже у ребенка или у психиатрического больного.
Ментоскоп оказался бесценным диагностическим средством, притом он был безвреден, применение его не слишком сложно. Но Кирилл видел его действие в первый раз. Его ученица Лийя, бледненькая девочка с пепельными косичками, спала на кресле, под простым средством из группы бензодиазепинов – оно и нужно-то было лишь для расслабления. Сандра нацепила контактные сенсоры на голову девочки и с интересом глядела в экран.
Ментограммы выглядят совсем не как фильм, хотя в каком-то древнем фантастическом романе ментограммы использовались для увеселения публики. В настоящих картинах мозга мало интересного, непросто догадаться, что они означают вообще. Подсветкой обозначалась эмоциональная окраска.
– И что все это значит? – поинтересовался классный руководитель.
Сандра наклонилась к уху девочки и произнесла:
– Мама.
Картина на экране изменилась. Но понятнее не стала. Мелькали огромные пятна, белые и почему-то мокро блестящие. В тревожном темно-розовом, бордовом, оранжевом цвете.
– Это что вообще? – Кирилл ткнул в экран пальцем.
– Это ее мать. То, как она запечатлена в мозгу, – пояснила Сандра, – видишь, вот это – руки…
– А-а, да, понял. Но почему такие большие? Больше головы.
– Это восприятие. Расшифровывать ментограммы не так просто. Мы учились различать, где человек, где предмет. Но интересно здесь другое – эмоциональная окраска. Она обозначается цветом. Здесь тревожные, напряженные цвета. Но Лийя утверждает, что у нее в семье все хорошо. Однако если все так хорошо, то почему у нее выраженная социальная фобия, почему в классе она аутсайдер? Тихий голос, напряженная поза. И еще, что характерно, скованность движений и проблемы с физкультурой.
– Как говорил дедушка Фрейд, – вздохнул Кирилл, – бывают, внученька, и просто сны. Бывают же застенчивые дети. Она много болела.
– Ты считаешь, действительно прекрасная семья? – скептически покосилась на него Сандра.
– Не могу представить ничего другого. Вот у Костика Штейна, там в самом деле семейное насилие, отец напивается, с ним надо решать вопрос, он на очереди. У нескольких ребят в классе родители на грани развода. А здесь крепкая дружная семья, родители активно участвуют в жизни школы, мать в родительском комитете, дали средства на ремонт, кстати, добровольно. Очень милая, коммуникабельная женщина, безумно любит дочь. Интеллигентные люди. Да ведь вообще в классе полная семья, с матерью и отцом, – это редкость. Я бы сказал, девочке повезло.
– Да, это я уже слышала. Хорошо учится, занимается музыкой, дисциплина. Так, здесь мы больше ничего не найдем. Обрати внимание – ни одного голубого или зеленого оттенка. Папа! – это она сказала уже над ухом подопечной. Картина сменилась, но Кирилл так ничего и не понял – одни пятна заменились на другие, но вот цветовые оттенки потемнели, сдвинулись в багровую область, появились черные и коричневые проблески.
– Страх, – пояснила Сандра, – она боится отца.
– Да она вообще всего боится, – досадливо прокомментировал Кирилл, – темноты, высоты, мышей. Нормальная девчонка.
Сандра внимательно, в упор посмотрела на классрука. Мужчина смутился.
– Я не хочу сказать, что женщины вообще…
– Понятно, – тоном, не предвещающим блага, прервала его психологиня, – поехали дальше. Сейчас мы попробуем ее разговорить.
Она коснулась сенсоров на лобной части головы.
– Здесь примерно моторный центр речи. Сама она говорить не будет, ее мышцы расслаблены, но здесь рождается осмысленная речь. Произносить за нее будет компьютер.
Она наклонилась к уху девочки и тоном исследователя произнесла:
– Сволочь.
Из динамика донесся голос, похожий на девчоночий, но монотонный и сильно искаженный.
– Сволочь, скотина, ты мне все нервы вымотала! Я тебе так покажу, в жизни не забудешь! Тебя надо выдрать как сидорову козу, тогда будешь знать!
– Понятно? – спросила Сандра. – Все это реальные фразы. Как правило, их запоминают хорошо. Смотри на эмоции!
Экран был багрово-черным.
– Еще хочешь? – Сандра снова произнесла ребенку в ухо. – Гадина!
Кирилл вздрогнул – на экране возникли четкие очертания – хлещущая рука. Огромная, нарочно так не снимешь, пугающая, как в ужастике. Гигантские пальцы хлестали по чему-то невнятному, волны коричневых и черных эмоций заливали экран, в них вкраплялись алые просверки. Рука на этом фоне казалась молнией. Динамик между тем захлебывался, выдавая ругательства.
– Гадина такая, мы тебя кормим, поим, одеваем как куклу, ни у кого такой одежды нет, игрушек полная комната, а ты, скотина, как к нам относишься? Тварь неблагодарная! А ну проси прощения сейчас же!
Сандра приглушила динамик и произнесла тоном исследователя.
– Интересно, что ни разу не всплыл предмет конфликта – за что ее, собственно, ругают. Это, конечно, неважно. Восьмилетняя девочка не может сделать ничего, что вызвало бы у нормального среднего человека неконтролируемую реакцию ярости. Это патологическая реакция матери.
– Но ведь получается, что ее все-таки бьют, я правильно понял? А она говорила, что нет, никогда. С полной уверенностью. Выгораживает родителей?
Сандра выключила динамик.
– Она не воспринимает то, что происходит с ней, как побои. Та вербальная агрессия, которую мы слышали – вполне реальна, и она сопровождается, конечно, побоями – пощечины, оплеухи, хлестнуть полотенцем, толкнуть, швырнуть на пол, побить головой об стенку. Конечно, отшлепать рукой. Но девочка не воспринимает это в качестве побоев. Многие бьющие родители сами не отдают себе отчет в своих действиях, для этого в языке существует много эвфемизмов – отшлепать, врезать, дать по морде, или, как говорят, прилетело по попе. Даже классическая порка ремнем может обозначаться эвфемизмами, и ребенок сам воспринимает это именно так, не «меня избили», а «мне прилетело по попе» или «папа мне врезал». Таким образом, насилие воспринимается как норма отношений. Ребенок убежден, что в целом заслуживает такого обращения, даже если не знает, в чем конкретно его вина. А здесь мать еще, как ты слышал, постаралась внушить, что происходящее с девочкой – милые, безобидные домашние сцены, ведь другие родители гораздо хуже. Вероятно, ребенку постоянно внушают страх перед окружающими и объясняют, что в этой семье еще относительно безопасно, все другие люди намного более жестоки. Психика воспринимает это буквально – «раз здесь мне так плохо и страшно, но это моя родная семья, где меня любят, если вот это любовь – то какой же кошмар ожидает меня снаружи, где меня еще и не любят?» Социальная фобия как следствие. Другие типы характера отвечают на это развитием собственной агрессивности. Подожди, я сейчас сниму эти ассоциации, иначе нам гарантирована субдепрессия. Надо подобрать что-то хорошее. Что она любит?
– Да не знаю… что все девочки любят?
Сандра укоризненно покачала головой. Произнесла на ухо ребенку:
– Играть!
Она не ошиблась. Бурая круговерть на экране сменилась нейтральными цветами, а затем стала голубой, появились крошечные фигурки. Кириллу показалось, что мелькнула добродушная морда плюшевой собаки.
Сандра отодвинулась от экрана.
– Ей нужно время, чтобы болезненные воспоминания улеглись. В общем, вот так, Кирилл. Для этого я и работаю в Детконтроле. Очень часто окружающие не замечают вот таких следов насилия. Девочка ведь даже пожаловаться не может. Бьют ее, не оставляя следов, – насильники ведут себя осторожно. Но они даже в ее психике следы заметают. Она не может пожаловаться даже подруге. Что она скажет – «мама меня отругала»? Но ведь без конфликтов не бывает никогда, кто увидит здесь проблему? Побои она таковыми не считает. Родителей боится и не любит, но защищает семью всеми силами, так как в ее представлении окружающий мир еще ужаснее.
Кирилл вздохнул.
– Конечно, выглядит все это мерзко. Но что ты предлагаешь? В конце концов, в чем-то ее мать права: действительно, бывает и более жестокое насилие. У нас в городе был случай. Мальчика забили насмерть. Или семьи алкоголиков, нарков. А тут… в целом же семья хорошая. Ну бывают такие эпизоды. Ты извини, Сандра, но ведь раньше это все вообще считалось нормой. И ничего. Все как-то росли, на протяжении всей человеческой истории.
– Ну да, ну да, – кивнула Сандра, – и поэтому у нас была такая разумная, прекрасная история, без всяких войн, без угнетения, без пыток, казней и жестокостей. И так мы будем жить и дальше.
– Понимаю твой сарказм, – вздохнул учитель, – но время благорастворения воздухов еще и вправду не настало. Я же говорю – у большинства в классе семьи неполные вообще, у некоторых родители – инвалиды…
– Ну и что? – удивилась Сандра. – Чем мешает отсутствие отца, если мать адекватна и уважает ребенка? А инвалиды могут воспитывать ничуть не хуже здоровых людей. Материальное положение у них сейчас тоже не хуже остальных. Кстати, вот это отношение к Лийе – «тебе повезло, ты так счастлива в замечательной полной семье» – сильно усугубляет ее страдания. Это в психиатрии называется двойной узел и в принципе считается фактором развития шизофрении. Я бы это назвала двоемыслие. Ее ощущения говорят о том, что ей очень плохо, над ней совершается постоянное насилие, она постоянно унижена – но при этом она вынуждена искренне верить, что ей очень хорошо и даже лучше всех. Кирилл, я не гадаю на кофейной гуще. Тесты, которые я провела, надежно выявляют высокую тревожность, невротичность и ситуацию насилия. Возможно, у других тоже есть проблемы в семьях, уж конечно, они есть у Кости Штейна, но все другие с этими проблемами справляются. Эта девочка – нет. Ты же видишь ее на уроках. Она искалечена внутренне, и если мы ничего не изменим, это выльется в жизненную трагедию.
– Ну ладно, – учитель махнул рукой, покосившись на нежное личико ребенка, подрагивающие ресницы, – что ты предлагаешь? Начать процесс?
Сандра покачала головой.
– Это невозможно. Данные ментоскопии юридически не являются доказательством. Девочку допрашивать нельзя, родители ничего не скажут. Соседи, скорее всего, ничего не знают. Да и за подобное обращение с ребенком серьезных наказаний не бывает. Но выход есть, я с таким работала. Мы попробуем что-то придумать.
Голубые глаза распахнулись. Лийя приподнялась, недоуменно глядя на взрослых.
– Тебе сон приснился? – ласково спросила Сандра. Лийя покачала головой.
– Мне ничего не снилось.
– Как настроение?
– Хорошее, – послушно ответила девочка. Сандра досадливо поморщилась.
– Слезай с кресла, сядь сюда. Лимонада хочешь?
Девочка с удовольствием выпила лимонада. Сандра молчала, глядя на нее, пальцы отбивали ритм на столешнице.
– Знаешь что, Лийя? – начала психологиня. – У меня к тебе такое предложение. Тебе бы не хотелось в школьную коммуну?
Глаза девочки широко распахнулись. В них можно было прочесть, как в ментоскопе, – колебания, страх, и под этой коркой разгорающуюся невозможную радость.
– Да, – сдавленно выразила Лийя все свои эмоции, – я бы хотела.
– Ты не бойся, – уточнила Сандра, – там хорошо. У тебя будет отдельная комната. Там интересно, ребята хорошие, учителя.
– Я не знаю, что мама скажет, – засомневалась девочка.
– Мама согласится, я думаю. Все знают, что в коммуне образование хорошее дают, после нее проще в любой вуз поступить. Престижно. Ну как?
– Не знаю. Я-то хочу, – призналась Лийя, – но не знаю, смогу ли я. Мама говорила… ну я очень нервная и не могу уживаться с людьми. Может, я вообще не смогу.
Она умолкла и отвернулась. В глазах заблестели слезы.
– Когда-то тебе ведь надо будет уехать от мамы и научиться жить с другими людьми, – уточнила психологиня, – лучше это сделать прямо сейчас. И не бойся. Ты нормальная. Не нервная и прекрасно сможешь со всеми ужиться. Ты добрая и любишь помогать другим. В коммуне как раз такие нужны.
Читать бесплатно другие книги:
