ДУ/РА Килина Диана
Романова изогнула бровь, и мне пришлось отвернуться. Прочистив горло, я закрыл глаза и попытался расслабиться, но ничего не вышло — она осторожно придвинулась ко мне и положила голову на грудь. Я освободил руки и обнял ее — чистый инстинкт, не более того — и мы вдвоем глубоко вздохнули.
— Спокойной новогодней ночи, Агеев.
— Спокойной новогодней ночи, Романова.
Глава 13
Нам наверное лучше вернуться домой,
И лучше не видеться несколько дней. Уходил с одной, возвращаюсь с другой,
Мне нужно расстаться с тобою скорей.
Мне нужно избавиться, чтобы стать ближе,
Чтоб не взрывалась моя голова.
Мне нужно понять, что я ненавижу,
Я думал что ненависть — просто слова.
Смысловые галлюцинации «ЗТМЛ»
Илона, наши дни
А как все хорошо начиналось…
Эта мысль не покидала мою несчастную голову с того момента, как мы приземлились. Точнее, с момента, когда получив свой багаж и выйдя из зоны прилета, я не нашла в толпе встречающих Кирилла.
Бывают в жизни моменты, когда в буквальном смысле хочется провалиться сквозь землю. Это был именно тот случай — радостно прокричав мое имя, однокашник двинулся в мою сторону, держа в руках огромный букет белых роз. Я застыла на месте, вздрогнув, когда мой чемодан с грохотом рухнул на мраморный мол — Тимур резко отпустил ручку и бросил его, словно тот кусался.
— Ты не предупредил, что встретишь, — промямлила я, позволяя поцеловать себя в обе щеки и зажать в крепких объятиях.
— Сюрприз, — просто парировал Кир, широко улыбаясь.
Да, я не должна была чувствовать стыд — в конце концов я никого не обманывала и никому не изменяла, а разговор о наших взаимоотношениях просто решила оставить до прилета в Питер. Мы взрослые люди, и Кирилл заслуживает услышать от меня правду, глядя в глаза, а не по телефону. Но благими намерениями вымощена дорога в ад — поняла это сразу и пожалела, что не послала глупую эсэмэску а-ля: «Мы расстаемся» из Испании.
Он подхватил мой багаж, мягко подталкивая меня рукой к выходу, а я, обернувшись через плечо посмотрела на Агеева. Мне хотелось крикнуть ему, что это не то, о чем он думает; что я все объясню. Хотелось, чтобы он наорал на меня, обозвал, придушил, сделал, хоть что-нибудь, но он просто молча стоял с поникшими плечами и опустил взгляд, когда рука Кирилла легла на мою талию.
Тимур
Пустующая квартира встретила меня прошлогодним воздухом и запахом пыли. Бросив сумку на пол, я пихнул ботинки, размазывая грязную уличную жижу по полу.
Первым порывом было открыть окна, но я быстро задвинул эту мысль в сторону, вспомнив, что у меня в серванте стоит пол-литра водки. Заглянув на кухню, убедился в том, что остатки еды в холодильнике к употреблению больше не пригодны и, плюнув на закуску, пошел в гостиную. Схватив бутылку, сел на диван и открутил крышку, даже не удосужившись налить в стопку.
Жидкость обожгла горло, мышцы мгновенно расслабились, и я ощутил навалившуюся на меня усталость. Закрыл глаза, опустив голову на спинку и тихо зашипел, когда в памяти возникли образы Илоны и ее хахаля.
Ведь все было хорошо. Мы нашли какой-то баланс в отношениях. Я попытался ухаживать за ней; сдерживался изо всех сил, обнимая ее в постели, чтобы показать, что мои намерения не такие, как у большинства мужиков — я действительно мог бы попробовать… С ней. С нами.
Угораздило же… И теперь из головы не выходит эта девчонка. И в груди жжет так, как будто вместо крови та самая водка, бутылку которой держу в руке.
Сделав еще один глоток, я поднялся и вернулся в прихожую. Пнул сумку с вещами, от которых теперь остались только болезненные воспоминания — сжечь ее к чертям что ли? Глотнул еще раз — для храбрости — и поднял взгляд на свое отражение в небольшом овальном зеркале.
Вздрогнул. Судорожно сглотнул и опустил глаза. Глубокий вдох и, усмехнувшись, еще раз смотрю в зеркало, чувствуя бурлящее в крови отвращение.
Глупый, глупый я. Старый дурак — ну куда мне тягаться с ее ровесником на Мерседесе? Это ж надо было, на старости лет понадеяться, что молодая девчонка может позариться на такого, как я. Рожа в шрамах, рука вся перекроенная. Думал, что отращу волосы и видок будет получше, но кого я обманываю?
Как был уродом, так и остался.
Лучше бы меня тогда подорвало, вместо командира. Но нет, мне же «относительно повезло», как сказала молоденькая медсестричка в больнице, натянуто улыбнувшись. Я тогда не понимал, а потом, когда сняли повязки и взглянул на свое отражение — понял все. Сам вздрагивал первые два года, глядя на себя в зеркало. Вот как сейчас. Кожа, содранная с щеки затянулась, но оставила неровности; бровь, рассеченная осколком кое-как заросла, а толку?
Сняв зеркало, я потащился с ним в комнату. Поставил напротив дивана и, отсалютовав своему отражению, снова приложился к бутылке:
— Ну что, братец? Будем бухать.
А в голове рой мыслей. И гудят, словно дикие пчелы, не затыкаются. И не заткнутся, знаю же. Не поможет ни пол-литра, ни литр, ни вагон алкоголя. И знаю, что не усну, а если и усну, то будет сниться она — сука-война, что отобрала полжизни и уничтожила веру. В себя, в людей, в человечество в целом. Унесла, вместе с красивым лицом здравый разум и память о хорошем. Забрала спокойный сон и надежды на то, что когда-нибудь заживу, как нормальный человек — женюсь на приличной девушке, как любит говорить мама, заведу детей… А какие у меня могут быть дети? Такие же страшные, как я. Уродцы.
Отражение послало мне гневный взгляд.
— Что смотришь? — прошипел я, пошатнувшись.
Потянулся вперед, наклонился, расплескав остатки водки на пол. Потряс бутылкой, но ублюдок продолжал гневно разглядывать меня, хмуря уродливые брови.
— Что видишь? Чудище? Вот и я вижу чудище. И ненавижу, слышишь? Ненавижу того, кого вижу.
Мой собутыльник не ответил — лишь оскалился. Взревев, я бросил в него бутылку и лицо исчезло, разбившись на серебристые осколки и разлетевшись по полу. Теперь тысячи таких глядели мне в глаза, насмехаясь и давая понять — ничего не изменится. И лицо мое будет таким же, и он — тот человек в отражении будет таким же. Не поможет ни модная стрижка, ни дорогие солнечные очки, ни пластическая операция.
Думаете, не думал? Думал. Да только толку? Шрамы можно сгладить, но не убрать. А на руку вообще смотреть страшно — зашивали ребята в полевых условиях. Как получилось, так и зашили. И этой рукой я надеялся обнимать кого-то? Это лицо должна была видеть женщина, когда я ее целую?
Бред. Не будет этого никогда. Пора смириться, Агеев. Пора смириться…
Пошатываясь, я добрел до ванной. Из шкафчика над стиральной машиной посыпались какие-то банки, тюбики и прочий хлам, но меня это уже не волновало. Наконец-то я нашел — выдернул провод, а вместе с ним и машинку для стрижки. Всунув штекер в розетку, включил ее и, зажмурившись, провел по голове. Противное жужжание и следующее за ним покалывание сбриваемых волосков на плечах заставляло вздрагивать, но пьяные руки продолжали до тех пор, пока я не открыл глаза и не провел дрожащей рукой по чуть колючей коже.
***
Следующие два (или три?) дня я бухал. Спускался в близлежащий вино-водочный, брал бутылку и квасил сначала на кухне; потом, когда уже не мог сидеть перемещался на диван в гостиной и полулежа приговаривал очередную бутылку. Спал пару часов, просыпался и по новой.
И знаете, что смешно? Мне даже никто не позвонил. Ни ребята с работы; ни Романова, будь она неладна.
Нахер я никому не нужен. Всем плевать.
В забытье становилось легче. Исчезали мысли об Илоне, о счастливом друге и его жене, о работе, даже война постепенно исчезла. Я начал понимать, почему выйдя на гражданку большинство спивается — так жить легче. Проще. Глоток, жар в горле, легкое головокружение и ты ни о чем не думаешь. Ничего не помнишь.
Да, легче так. Намного легче.
Не напугало даже то, что в алкогольном угаре казалось, что кто-то стучит в дверь и слышался голос Романовой. Я лишь усмехнулся, сделал очередной глоток и закрыл глаза. Пьяный разум добавлял к галлюцинациям какие-то странные звуки — скрежет, стуки, а затем и вовсе решил добить, явив размытый силуэт девушки в дверях.
— Ууу… — промычал чей-то мужской голос, — Может вам помощь нужна?
— Нет, я справлюсь. Спасибо.
Они о чем-то еще говорили — о замке, о деньгах, а я пытался сфокусировать взгляд хоть на чем-то, но выходило, прямо говоря паршиво.
— Тимур, — глухо послышалось собственное имя, — Тимур!
Кое-как разлепив веки, я увидел перед собой ее лицо и промычал:
— О, приперлась все-таки…
— Тебе плохо? — она похлопала по моим щекам, но я лишь неловко отмахнулся и завалился боком на диван.
— Мне за#$%сь, — пробормотал я, пытаясь увернуться от холодного мокрого полотенца, которое норовило приземлиться на лицо, — Да отвали ты от меня!
— Ты почему телефон отключил, скотина? Я тебе названиваю третий день, Лариса названивает, Игорь… да все! — с каждым словом ее голос противно повышался, причиняя боль моим несчастным барабанным перепонкам, — Агеев, ты совсем уже что ли? И почему ты лысый?
— Чего тебе надо? Вали отсюда, тебе есть к кому.
— Тимур…
— Вали я сказал! Шалава продажная…
Жгучая боль приземлилась на щеку вместе с ударом маленькой ладошки. Я засмеялся, а эта дура подскочила на ноги и пнула диван, угодив мне по колену.
— Придурок.
Стук каблучков удаляется, с громким хлопком закрывается тяжелая металлическая входная дверь и я наконец-то погружаюсь в благоговейную тишину.
Глава 14
Я пил сладкие вина, чтобы смыть эту горечь
Забывал все что было; начинал все сначала
Но на мягких постелях не узнал я покоя
Потому что во сне эта птица кричала
Наутилус Помпилиус «Бедная птица»
Тимур, наши дни
Приложившись к бутылке минералки, я жадно выпил половину, морщась от мигающего света люминесцентной лампе в лифте. Сделал глубокий вдох и передернулся от стука в висках, сопроводившего остановку кабины.
Дзин-дзинь. Створки разъехались, в нос ударил запах работы и свежезаваренного кофе. Романова разговаривала по телефону и бросила на меня беглый взгляд. Затем она привстала и уставилась на меня, округлив глаза и медленно кивнув, приветствуя.
— Расписание, — буркнул я, скрываясь в своей обители.
Плюхнулся на кресло и в очередной раз сделал большой глоток минералки — пустыня Сахара то и дело норовила появится в горле. Хорошо, что жалюзи на окне опущены, иначе я бы почувствовал себя Дракулой — день, хоть и не солнечный, но по городу я смог передвигаться только в солнечных очках.
Дверь распахнулась без стука. Илона вошла в помещение громко стуча каблуками, и бросила на стол тонкий планшет. Тот громко хлопнул, я булькнул от недовольства и потер виски.
— Мы можем поговорить? — сипло спросил, глядя на плотно забитый график.
— Нет, — отрезала девушка, удаляясь.
— Вот же ж…
Устало вздохнув, я нажал на кнопку селекторной связи.
— Кофе принеси.
Романова не ответила, лишь с грохотом бросила трубку — услышал даже за закрытой дверью. Следом послышался удаляющийся стук каблучков, и я снова принялся протирать дыры над бровями.
Пораздумав немножко, я решил вызвать Стасика. Тот испуганно промямлил, что сейчас придет, а потом и сам явился, вместе с чашкой кофе, которую ему передала Илона.
— Что-то Романова сегодня, как фурия, — с усмешкой произнес я, когда подчиненный сел напротив.
— Так не мудрено — вас три дня не было, все на ней повисло. Звонки, встречи отмененные… — пробормотал он, отводя взгляд, — А вчера она вроде как собиралась вас проведать.
«Лучше бы она этого не делала»: подумал я. Но свои мысли оставил при себе, махнув рукой:
— Ты мне лучше расскажи, что нового по делу Лары?
— Ребята наблюдают, пару раз засекли Сашу с новой пассией.
— Зафиксировали?
— Конечно.
— Хорошо, — задумчиво протянул я, сделав глоток из чашки. Вроде не соленый, — А что, говоришь, Романова здесь все разрулила?
Стасик поерзал на стуле и быстро закивал головой:
— Да, засиживалась допоздна, всех обзванивала-переносила. Я ее провожал до парковки, все-таки темно ночью, мало ли…
— Ну да, ну да… И что, одна уезжала-приезжала?
— Конечно, — удивленно заморгав, Станислав нахмурился, — А с кем еще?
— Да так, — рассеянно промычал я, — Значит у Ларисы все плохо?
— Хорошего мало. Может расскажем уже? Все-таки информации собрали достаточно.
— Расскажем, обязательно расскажем.
— Ну, тогда я пойду?
— Иди.
Стас быстро поднялся на ноги и так же быстро ретировался, перебросившись парой слов с Илоной. Я же уставился в график, устало вздохнул и принялся за работу — пять встреч и одна из них в отделении у Старикова.
То, что Романова прибывала и покидала офис в гордом одиночестве заинтересовало, но что делать с этой информацией я не знаю. Пока.
Илона
— Да чтоб тебя! — прошипела я, опускаясь под стол.
Любимая позолоченная ручка неудачно закатилась в дальний угол стойки. Кряхтя и чертыхаясь, я наконец-то дотянулась до писчего инструмента и, радостно щелкнув кнопкой, отползла назад и поднялась на ноги.
— Все в порядке? — изогнув бровь, Агеев оглядел меня с головы до ног.
От удивления я вздрогнула и его лицо сразу поменяло выражение — с игривого до привычно-сердитого.
— Да. Ручка закатилась.
— Другие есть, — опустив взгляд на подставку с канцтоварами, Тимур снова посмотрел на меня.
— Эта любимая, — буркнула я.
— Ясно. Я в отделение.
— Вас никто не держит.
Агеев закатил глаза, досадливо вздохнул, но проигнорировал мою колкость. Затем, убрал руки в карманы брюк и отвернулся. Из-за плеча он тихо бросил:
— Нам надо поговорить. Я заеду вечером.
И зашагал быстрым шагом, не дав возможности достойно ответить: «Нет».
Прищурившись, я схватила стопку бумаг с отчетом от Лары. Не глядя, с яростью скрепила их вместе, не заботясь о том, что стучу кулаком по степлеру слишком громко. Подписала — перепроверила еще вчера и теперь все сошлось — в отчете была допущена одна ошибка, но из-за нее на выходе ничего не сходилось. Повезло, что новоиспеченный главбух оказался толковым и быстро эту ошибку обнаружил.
Да и не буду лукавить — как человек Лариса мне понравилась. Она как-то сразу стала своей после пяти минут разговора, а уж ту помощь, которую она оказала, пока мы отсутствовали, оценить просто невозможно.
Поглядев на дверь начальника, а затем выглянув в коридор я, недолго думая, схватила свою сумку и побрела к лифту. Полагается же мне отдых за три нервных дня? Полагается, еще и литр жирного молока не помешал бы. Агеев, ушедший в запой и не отвечающий на звонки; паникующие клиенты и Лазарев, который впервые в жизни тверды голосом потребовал проверить друга.
Проверила на свою голову. Мало того, что полюбовалась на состояние, которое с детства ненавидела — в мозгу сразу всплыли воспоминания из детства и свиньи-родители, что по крови. Так еще и шалавой обозвали.
Нет, этого я спускать не буду. Зачем начинать отношения, которые похожи на качели? То кнут, то пряник и не понять, когда ударит, а когда приласкает. Я не считаю себя царевишной, но в моем понимании между мужчиной и женщиной как минимум должно присутствовать уважение. А когда так…
Да ну его. Не хочу. Не надо мне такое. Вообще никакое не надо — слава Богу, Кирилл оказался адекватнее Тимура и спокойно выслушал меня у подъезда, проводил до двери, махнул рукой на прощание и подмигнул — мол, не пропадай, однокашница.
От обиды, с силой сжала руль, и кожа скрипнула под пальцами. Всхлипнула, но тут же прогнала от себя навязчивые слезы — не буду реветь из-за какого-то придурка. Пусть живет, как хочет и делает, что хочет. Думает, что хочет — Бог ему судья. Я потерплю до возвращения Игоря, а если совсем невмоготу станет, найду другую работу. Не буду мучиться, себе дороже.
И да, увидеть Тимура сегодня было сродни удару под дых — собранного и привычно строгого. Не чета Тимуру вчерашнему — небритому, валяющемуся на диване среди пустых бутылок. Как два таких абсолютно разных человека могут уживаться в одном?
Вот и я не знаю.
Квартира встретила сквозняком — утром оставила открытым окно. Чайник на плите благополучно засвистел, через положенные семь минут и вот горячий ароматный жасминовый чай дымится и обжигает горло. Сервиз ведь так и не убрала — понравилось пить из красивой посуды, вертеть в руках аккуратную низенькую чашку и разглядывать синие узоры на белых стенках. За окном питерская слякоть; на подоконнике одна из книг по маркетингу, что приобрела пару месяцев назад, да так и не открыла. Вечер неторопливо перетек в ночь, веки начали тяжелеть, и я засобиралась спать.
Именно в этот момент в дверь позвонили.
Сразу вспомнила обещание Тимура заехать и от досады скрипнула зубами. Утиное кря-кря продолжало грохотать на всю квартиру, а затем удары посыпались по двери, вперемешку с громким и не совсем внятным:
— Открой!
С губ слетело матерное словцо — хоть и не использую никогда подобные выражения, но тут не сдержалась. С кем поведешься… Прошаркав тапками по полу, я в взглянула в глазок, хотя голос без сомнений был мне знаком. Устало прислонилась лбом к холодному металлу и опустила ладонь на ручку, но опустить так и не смогла.
— Илона, — протянул Агеев чуть тише, — Открой пожалуйста.
— Чего ты хочешь?
— Поговорить. Просто поговорить.
— Не надо, Тимур, — вздохнула и снова посмотрела в глазок — он принялся ходить по площадке, как загнанный зверь.
Что соседи-то подумают…
— Открой, — тихо, но я расслышала.
— Уходи.
— Не уйду. Я напился снова… Как сюда доехал не знаю, но обратно точно не поеду.
Агеев уселся на ступеньку, потирая непривычно лысую макушку ладонью. Покачав головой, я отодвинулась от двери и тихо буркнула:
— Ну, ночуй тогда в подъезде, алкоголик.
Гордо подняв голову, скрылась в комнате и легла на расстеленный диван. Взбила подушку, повернулась набок и накрылась одеялом, невольно прислушиваясь к звукам из подъезда. Тишина.
Ну и чудненько, главное, чтоб не буянил. Хочет спать на ступеньках, пусть спит — большой мальчик уже. И я ему не нянька.
Не нянька ведь? Тогда какого, простите, встала и побрела открывать дверь?
Сразу вспомнился эпизод из «Иронии судьбы» — Тимур привалился боком к стене, и обхватил себя руками. Рассеянным взглядом посмотрел на меня и ухмыльнулся — победил гад и знает это.
— Входи.
Незваный гость поднялся на нетвердые ноги и, шатаясь, шагнул ко мне. Я потеснилась, впуская его и закрыла дверь.
— Ванная там, — махнув рукой, я прошла мимо, — Если не умоешься и не прополоскаешь рот, спишь на полу. На кухне. Второго одеяла у меня нет.
— Понял, — медленно моргнув, Тимур поплелся в заданном направлении.
Я же снова устроилась на диване, правда теперь глядела в потолок и хлопала себя по лбу — ну дура, точно дура. Какое вообще мне дело, пьяный он или нет; на площадке ночует или в постели? Решив сделать вид, что мне все равно, я легла набок и постаралась угомонить колотящееся сердце, понадеявшись на то, что Тимур просто ляжет и уснет.
В ванной выключилась вода; затем скрипнула дверь и щелкнул выключатель. Тяжелые шаги медленно приближались к моему нетронутому никаким другим мужчиной дивану и, задев кресло, Тимур рухнул рядом. Я бросила ему угол одеяла, вздохнула и закрыла глаза.
— Спишь?
Отвечать не стала. Поворочается и отстанет. Во всяком случае, я на это надеюсь.
— Спишь, наверное, — невнятно забормотал он, — А я вот не сплю. Только по пьяни, и то не сон, а так… Ерунда какая-то. Ты знаешь, хатын кыз, — запнувшись, вздохнул и продолжил, — Я в Испании впервые почувствовал себя нормальным. Ну какая у меня жизнь была? То казармы, то пекло чеченское, то больница, то отделение. У меня и бабы-то толком не было, так… Какие-то вертелись рядом, но что б по-нормальному отношения завязать — ни с кем. Да и не умею я. Вон, Лазарев, и тот женился. А я что? Кто захочет такую-то рожу каждый день видеть.
Я нервно дернулась, но Тимур не заметил — лишь продолжил говорить:
— Знаешь, Илонка, смешно сказать, но ты ведь для меня как удар молотком по голове оказалась. Пригляделся к тебе и понял, что всю жизнь прожил, как неприкаянный. И подумал, а что если бы такая как ты рядом была? Может… Ну, если бы я не испоганил все? Может мы смогли бы, как думаешь?
— Спи, Тимур, — прошептала я, проглатывая тяжелый ком в горле.
— Да, посплю… Посплю. С тобой получается, — снова вздох, тяжелый, очень тяжелый, — Ты прости меня, старого дурака. Обижаю тебя, но я не нарочно. Нехотя. Не думаю, что говорю, а потом понимаю, что перегнул. Ты не заслуживаешь, понимаю. У тебя еще вся жизнь впереди и все будет. И лучше кто-то будет. Правда от одной мысли тошно, но я переживу. Наверное.
Он замолчал, а я крепко зажмурилась, но все-таки пролила несколько слезинок на подушку. Прислушиваясь к его дыханию, убедилась, что Агеев уснул и осторожно повернулась к нему. Из незашторенного окна бил голубоватый свет и я, приподнявшись принялась разглядывать мужское лицо, которое даже во сне оставалось напряженным. Несколько бисеринок пота скатились к его вискам, и я машинально стерла их пальцем. Тимур, не открывая глаз, схватил мое запястье и прижал ладонь к своей щеке, а потом повернул голову и поцеловал кончики пальцев. Открыв глаза, он посмотрел на меня сонным взглядом и вяло улыбнулся.
— Спи, — снова прошептала я, — Тебе надо поспать.
Кивнув, отпустил мою руку и отвернулся, свернувшись калачиком — как маленький ребенок. Я прижалась к его спине, обняла за талию и уткнулась лицом в шею с колючими волосками, впервые охраняя его сон и прогоняя демонов, которые не дают ему покоя.
Глава 15
В странном месте, где тени снова встретят друг друга
После долгой дороги; после жизни постылой
Одного попрошу я у доброго Бога — Чтобы бедная птица
Меня простила
Наутилус Помпилиус «Бедная птица»
Тимур, наши дни
По потолку радостно гуляли солнечные зайчики, а я совершенно безрадостно хмурился на звуки льющейся воды в ванной. И хмурился не потому, что они меня разбудили — хотя это действительно так; а потому, что ежедневный утренний стояк не удавалось усмирить добрых полчаса, пока Романова принимает душ.
Вообще. Никак.
Поправив одеяло у причинного места, я устало прикрыл глаза и поморщился от кислого привкуса во рту. Да, я удивился, проснувшись в квартире Илоны, на ее диване, который, кстати помогал затащить на седьмой этаж вместе с Лазаревым около двух лет назад. Удивился тому, что подушка, в которою я спал уткнувшись мордой, пропахла ромашковым шампунем. Удивился тому, что я меня заботливо укрыли одеялом утром и тому, что с кухни доносятся такие ароматы, что желудок невольно скрутило в тугой узел — жрать-то хочется, как собаке.
Но я не мог решится подняться — почему-то боязно. Как вообще буду смотреть в глаза Илонке? Что скажу? «Доброе утро»? А доброе ли?
Может проще сразу в окно сигануть? Лететь долго, но зато не стыдно.
Вода выключилась, я со свистом выдохнул воздух и затаил дыхание. Скрип двери заставил нервно дернутся и привстать на кровати. Собрав одеяло, прикрылся и потер лицо.
Именно в этот момент в комнату вошла Романова.
— Проснулся? — ровным голосом спросила она.
Я кивнул, не рискнув ответить — голосовые связки сейчас могут выдать что-то среднее между сиплым басом или хрипом лежащего на смертном одре.
И сердце колотится, как заведенное. Как у мальчишки.
— Пошли завтракать.
Илона была собрана — только волосы спадали влажными волнами на плечи. Привычная белая блузка, юбка, неброский макияж. В голосе ни раздражения, ни злости. Вот это меня пугает больше всего — когда она истерит, я хотя бы знаю, с чем придется иметь дело.
— Где мои вещи? — все-таки подал голос я.
Романова кивнула, и я повернул голову, обнаружив вчерашний костюм аккуратно сложенным на краю дивана с ее стороны.
— Жду на кухне. Кофе?
— Да, если можно.
Тихонько фыркнув, она удалилась, а я подскочил и принялся одеваться, словно за спиной стоит командир и держит горящую спичку. Застегнув рубашку наполовину, я оторвал пуговицу и выругался — придется заезжать домой, чтобы переодеться, а на утро у меня запланирована встреча с клиентом. Глубоко вздохнув, я засунул галстук в карман брюк и побрел в ванную, чтобы умыться и хотя бы прополоскать рот для приличия.
— Я тебе там зубную щетку положила. Зеленую. Можешь воспользоваться, — крикнула Романова с кухни.
А чего это она держит дома запасные зубные щетки, интересно? Гневно сверкнув глазами в зеркальном отражении, я принялся чистить зубы. Потом, хмурясь, тихо приоткрыл шкафчик над раковиной и принялся изучать содержимое — вроде только женское. Несколько флаконов духов, косметика, щетка для волос… Это же хорошо?
На кухне царил порядок, Илона спокойно попивала кофе из маленькой фарфоровой чашки и глядела в окно. Половица скрипнула под ногой, и девушка обернулась.
— А что с рубашкой? — удивленно хлопнула глазами, уставившись на мою грудь.
— Пуговицу оторвал, — небрежно пожал плечами, усаживаясь на стул.
Романова вздохнула, качнув головой, бросила:
— Снимай.
— Что снимать?
— Рубашку снимай, пуговицу пришью, — закатив глаза, она удалилась.
Это что-то новенькое. Затормозив на долю секунды, я благополучно оторвал еще одну пуговицу и стянул одежду, повесив ее на спинку соседнего стула. Илона бросила на меня короткий взгляд, когда вернулась на кухню и ее щеки заметно порозовели — с трудом удержал смешок. Усевшись напротив, она открыла маленькую коробочку и вытащила оттуда иголку с ниткой.
— А пуговицу-то я похерил… — вырвалось у меня, — Ну, я не стал ее искать.
— А у меня есть что-то, подберу подходящую, — улыбнувшись, девушка принялась копаться в коробке.
Через две минуты она аккуратными движениями трудилась над моей рубашкой, а я завис, гадая, откуда у нее еще и запасные пуговицы. На мужские рубашки. И зубная щетка…
— У меня почти такие же, — дернув ворот своей блузки, она, даже не глядя на меня, усмехнулась. Словно мысли прочитала, — Мама приучила меня срезать пуговицы со старых рубашек и хранить их. На всякий случай. Иногда выручает, — изогнув бровь, посмотрела на меня и снова принялась за работу.
Я молчал. Глотнул кофе, потянулся к бутербродам с ветчиной и сыром. Прожевал один и заметил еще одну тарелку, накрытую крышкой от кастрюли.
— Ешь, пока не остыло. Там омлет.
За всю мою жизнь я никогда не испытывал такой неловкости. Ни разу. Так еще и эта решила меня добить. Я что вслух говорю?
На этот раз Романова не ответила, лишь сосредоточенно делала стежки. Я убрал крышку, и для вида откашлялся, чтобы не было слышно, как громко урчит в животе. Схватив вилку, я принялся за еду — вполне кстати сносную.
— Готово, — протянув мне одежду, Илона улыбнулась — вроде не фальшиво — и потянулась к своей кружке.
Пока я одевался второй раз за утро, она не сводила с меня глаз и потихоньку краснела милым таким румянцем. Я уставился на тарелку, доедая завтрак и старательно игнорировал ее взгляд, чувствуя, что готов провалиться сквозь землю.