Юродивый и смерть Солоневич Юрий

Мне, Господь, надоела моя нищета,

Надоела надежд и желаний тщета.

Дай мне новую жизнь, если ты всемогущий!

Может, лучше, чем эта, окажется та.

Омар Хайям

1.1. Сновидения

Иногда мне снятся навязчивые сны. Как правило, очень мучительные, страшные. Особенно тот, в котором я вижу, как ведут на казнь Робеспьера, израненного, полуживого, в окровавленных одеждах. И пёстрая толпа каких-то оборванцев с уродливыми лицами, размахивая оружием и факелами, ликует в предвкушении зрелища смерти на гильотине.

И ещё один сон: будто бы я повис над узкой, бездонной расселиной в горах наподобие живого моста. И по мне с одной стороны на другую переходят дети. А я вцепился в каменные выступы и с ужасом ощущаю, что силы покидают меня и мои пальцы вот-вот разожмутся.

Мне много чего разного снилось, повторяясь в различных вариациях. И я пытался с этим бороться, чтобы не сойти с ума. Когда просыпаешься среди ночи от страха и потом лежишь, изо всех сил стараясь не уснуть, зная, что кошмарное сновидение обязательно вернётся, – это не просто так. И чувствуешь под кожей холодный пот. Именно под кожей, так как он ещё не выступил. Но никакая в мире сила уже не может помешать ему выйти на поверхность, обильно пропитать простыни, приклеивая их к дрожащему телу.

Я не знаю, что ощущает сорвавшийся с трапеции гимнаст. Понимает ли он, что для него в мире всё изменилось, безвозвратно, непоправимо изменилось? Успевает ли понять?

Я отчаянно противился переходу за ту грань, откуда больше не будет возврата. Нет, я не ходил по психиатрам и психотерапевтам. Я им не верю: уж очень много развелось их в наше время. А знание, доступное многим, – не глубоко. Кроме того, визит к психиатру чреват постановкой на учёт. А это – клеймо на всю жизнь. И – прощайте, права, прощай, охотничий билет. Я нашёл лучший выход: выучил «Отче наш» и стал посещать по воскресеньям церковь. Обычную православную церковь, а не сектантские группы, по численности адептов не уступающие массовым сеансам психотерапевтов.

Конечно, я был не из тех верующих, которых называют праведниками. Я просто-напросто таким образом пытался спасти свою психику от разрушения, найти покой без применения медикаментозных средств, которые одно лечат, а другое калечат.

А ещё я стал искать подобных себе в интернете. И нашёл. Один молодой человек (оказывается, такое бывает и у молодых) подсказал мне метод, как избавиться от моих ночных кошмаров: надо выполнить то, что от меня требуют. Правда, вопрос: кто требует? – оставался без ответа. Александр (так звали моего нового знакомого) утверждал, что надо попытаться понять сновидение и потом, проснувшись, выполнить определённые действия во внешнем мире. И тогда сон перестанет беспокоить. Александр также подсказал мне, как выяснить то, что от меня требуют: надо просто спросить у персонажей сновидения, кто они и чего они хотят. Их первый ответ (или первое, что придёт мне в голову как ответ) и будет руководством к действию. Или просто представить себе серый шар и уже у него спросить, что от меня требуется.

Я попробовал – и у меня получилось. Осталось только несколько сюжетов, которые я никак не мог нейтрализовать. Но с этим можно было бы смириться, если бы… Если бы я вдруг не стал замечать, что окружающая меня действительность ничем не отличается от ночного кошмара. А иногда бывает и пострашнее последнего. И я стал поглядывать на себя как бы со стороны, пытаясь найти признаки того, сплю я сейчас или нет. Я снова запутался. И мне всё чаще и чаще казалось, будто всё, что происходит наяву, в какой-то мере лишено логики. Нет, причинно-следственные связи между событиями сохранялись. Но будто бы перестал действовать неизвестный, скрытый от меня важный закон Вселенной. Такой же важный, как закон всемирного тяготения. И внешний мир от этого исказился, стал похож на сновидение, в котором я кувыркаюсь, как в невесомости, и никак не могу отыскать прочную опору. Словно не понимаю я чего-то, что понимают остальные персонажи этого моего сновидения.

Позже я научился определять, где нахожусь – в сновидении или в реальном мире. Но до моего знакомства с ХВН я этого не умел.

Так было и в тот раз. Тип, который приблизился ко мне, едва я остановил машину, чтобы спросить дорогу, несомненно, был не от мира сего. И надетый на нём «серый тюремный халат» только усиливал мои подозрения.

От халата пахло жареной морской рыбой. Точь-в-точь такой же запах, как и в ресторане, расположенном на первом этаже гостиницы. Этот запах преследовал меня всю ночь и всё утро, пока я, почти задыхаясь, не вышел на улицу. От этого запаха, мне казалось, даже ручки дверей в номере были скользкими и отвратительными на ощупь. Может быть, и теперь этот запах просто существовал в моём сознании, резонируя с маслянистыми пятнами и засаленным воротником халата? А может, вся эта картина была лишь фрагментом продолжающегося сновидения и ни из какой гостиницы я не выходил?

Запах жареной морской рыбы и засаленный халат в сочетании с небритым подбородком и остро выпирающим кадыком незнакомца действовали на меня угнетающе.

Я не успел задать вопрос – незнакомец заговорил первым:

– Послушайте, – начал он.

– Да? – я машинально нащупал в кармане несколько купюр – надо же помогать убогим: может, зачтётся?

– Я работаю здесь, в музее, научным сотрудником, – продолжал он.

Он был высоким. А может, просто выглядел высоким из-за непомерной худобы. Речь его – торопливая и невнятная – вполне соответствовала моему представлению о юродивых.

– Вам это надо знать. Вы ведь в «индом» приехали, – он говорил скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Куда я приехал?

– В дом инвалидов и престарелых.

– Наверное, – согласился я, – если так называется местная психушка.

– Да-да, – он обрадованно закивал головой, – там и психов тоже держат. Я так и понял, что это вы. Я вас ждал. Вот, я всё приготовил.

И он протянул мне несколько листов с отпечатанным на машинке текстом. Не знаю почему, но я их взял и стал читать. Я вообще, как и многие, испытываю глубинный страх перед сумасшедшими (сам-то я пока ещё нормален, надеюсь). Лучший способ не пробудить их агрессивность – не перечить им.

«Всадник продвигался осторожно, пристально вглядываясь в следы копыт на выгоревшей от жаркого солнца луговой траве. При этом он не забывал периодически поднимать глаза и внимательно осматриваться по сторонам.

Было видно, что это – бывалый воин. Его слегка помятый в битве «шишак» тускло поблёскивал в полуденных лучах светила. А русая кучерявая борода то и дело цеплялась за кольчугу. Но всадник будто не замечал этого неудобства. Он шевелил тяжёлую, высокую траву длинным копьём, кружа на одном и том же месте. Потом обескураженно сдвинул шлем на затылок и снова внимательно осмотрелся. Его что-то беспокоило. Что-то беспокоило и коня, гнедого, не очень высокого, с мощной, мускулистой грудью, сверкающего налитыми кровью глазами. Конь «стриг» ушами и скалил зубы – явные признаки подступающего страха. Такого не случалось давно. Конь был боевым, привычным к сечам, злым и даже свирепым.

Всадник успокаивающе похлопал коня по шее, затем стегнул короткой сыромятной плёткой. Но конь припадал на задние ноги и вперед не шёл. Всадник стегнул коня сильнее, но тот только тихонько заржал, пританцовывая от боли. А потом без всякой команды развернулся и – с места в галоп – пустился к чернеющей вдали полоске леса.

На опушке конь остановился, всадник развернул его и посмотрел в ту сторону, откуда только что прискакал. Яркие, радужные солнечные лучи слепили глаза, и всадник приложил руку козырьком ко лбу.

Там, в том месте, где обрывались многочисленные отпечатки диковинных, невиданных доселе подков, ничего не было. Только колеблющиеся, тёплые испарения от земли поднимались вверх, напоминая какие-то чудные строения с пологими, загнутыми по нижним краям крышами. И высоко в небе кружился ястреб-стервятник, словно видел внизу свою кровавую пищу.

Косматый конь снова заржал, тихо, жалобно. И тогда всадник, перехватив копьё в левую руку, трижды размашисто перекрестился и скрылся в лесу, пустив коня рысью.

– Он не видел нас, – сказал Повелитель. – Невозможно увидеть то, что спрятано за солнцем. Невозможно увидеть сразу две стороны Великой Стены. Нельзя быть одновременно в двух разных местах.

– Но можно быть зрячим, будучи слепым. И быть слепым, будучи зрячим – тогда, если даже что-то и увидишь, не сумеешь понять этого. Смертному не дано познать замысел Создателя. – Странник стоял перед носилками на коленях с дерзко поднятой головой и смотрел Повелителю прямо в глаза.

– А ты, кем себя считаешь ты?

– Я – Странник.

– И тебе доступен замысел Создателя?

Странник промолчал, не отводя дерзкого взора.

– Ты слишком умён для простолюдина.

– Это потому, что я много странствовал.

– Ты совсем не похож на простолюдина, хотя и одет, как нищий оборванец.

– Это оттого, что я очень много странствовал.

– Поначалу я посчитал твои речи безумием. Да, поначалу тебя можно принять за сумасшедшего.

– Это оттого, что в тех местах, где я странствовал, совсем не было людей. Живых людей.

– Кто ещё знает путь к этому месту?

– Никто. Я никому больше не скажу, как сюда попасть, – сказал Странник, печально улыбаясь.

Повелитель помолчал, раздумывая над словами Странника. А потом решительно изрёк:

– Не бойся тех, кто сильнее, а бойся тех, кто умнее.

И кивнул двум стражникам, стоявшим наготове за спиной Странника.

Те хорошо знали свою работу. Они повалили Странника навзничь, связали ему прочными кожаными ремешками ноги в трёх местах: у ступней, пониже и повыше колен. Затем привычно вставили две толстые бамбуковые палки между связанными ногами выше и ниже коленных суставов. И на мгновение замерли, ожидая дальнейших приказаний.

Повелитель кивнул им головой, и дюжие стражники стали медленно разводить палки в разные стороны, наваливаясь на них всей тяжестью своих тел.

Один из них, низкорослый, всё время облизывал от усердия языком свои губы, не сводя взора с расширившихся зрачков Странника.

Из огромных, как блюдечки, глаз у того вытекали слёзы, смешиваясь на щеках с крупными каплями пота.

Второй стражник безучастно наблюдал за белеющими, принимающими неестественную форму коленями своей жертвы, абсолютно не понимая смысла происходящего: ему была неведома ни своя, ни чужая боль.

Потом Странник закричал – вначале хрипло, с надрывом, затем пронзительно и невыносимо громко. И Повелитель поморщился, будто у него заболела голова. А когда лицо Странника словно осунулось, приобретая симметричные, заострённые, как у покойника, черты, резко взмахнул рукой.

Стражники встали по бокам, рядом со своей жертвой, ожидая дальнейших приказаний.

– Он говорит правду, – произнес Повелитель.

И увидев, что Странник открыл глаза, добавил погромче:

– Эту тайну никто больше не узнает без моего ведома. Ты никому больше не скажешь, как сюда попасть.

И снова резко взмахнул рукой, но теперь – сверху вниз. Тогда низкорослый стражник молниеносно вонзил в горло Странника узкое и длинное лезвие, неизвестно откуда появившееся в его руке.

Губы Странника чуть заметно пошевелились, и он тихо, совсем тихо произнёс:

– Я никому не скажу даже того, как отсюда выбраться…

Струйка крови показалась у него из уголка рта и потекла по подбородку и шее на слегка примятую траву. А взгляд вдруг остекленевших глаз был словно прикован к высокому, безразличному к людским делам небу.

– Ты всё понял? – спросил Повелитель у низкорослого стражника.

Но тот ничего не ответил, стоя с выпученными от изумления глазами: Повелители никогда не разговаривают с простыми стражниками.

– Нет, я вижу, что нет, – продолжал Повелитель. – Но на всякий случай запомни одно правило: никогда не входи, не узнав, как можно выйти. Впрочем, это правило уже, видимо, не пригодится ни тебе, ни мне.

– Почему? – спросил стражник, не осознавая своих действий.

– Потому, что зимы здесь, я знаю, очень холодные…

Коршун-стервятник спустился пониже, и круги его заметно сузились.

А весной, когда сошли с заливных лугов высокие воды Горыни, на лесной опушке снова появился всадник в чуть погнутом «шишаке». Он был не один: женщины, дети и воины его рода с любопытством осматривали незнакомую местность. Другие переселенцы ушли дальше, а их род решил остаться в этом урочище. И поселение назвали Остальцы.

А через много лет кто-то из потомков первых поселенцев, (разыскивая ли новые сенокосы, пахотные земли ли) наткнулся на множество диковинных человеческих костей. Скелеты были маленькими, неповреждёнными и лежали так, будто умерли люди от голода или неизвестной болезни. А может, и замерзли, заплутав зимой в незнакомом месте.

Откуда и зачем пришли они? Кто привёл их? Молчит Время, не раскрывает свои тайны.

Перекрестился землероб да и подался бегом к опушке леса. А там, оглянувшись, увидел, как над загадочным урочищем колыхнулись полупрозрачные, с загнутыми краями крыши чудных домов. А над крышами, карауля добычу, парил коршун-стервятник.

Жуть! И «то ли филин захихикал, то ли леший заикал…» Никому не рассказывал землероб о своей страшной находке.

Да только просочилась, расползлась как-то по селению эта весть про найденные кости. А потом – из уст в уста – дальше… И стали называть Остальцы – Костополь».

Незнакомец заметил, что я закончил чтение, и сказал:

– Это легенда. Всё происходило недалеко, я был в этом урочище.

– А мне-то какое дело? – осторожно спросил я.

– Не знаю, – ответил он. – Просто я сделал всё, что от меня требовалось. Я даже денег за это не прошу.

Он ненавязчиво напомнил о деньгах, и я протянул ему две купюры по двадцать гривен:

– Вот, возьмите, всякий труд должен вознаграждаться.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Нам уже полгода ничего не платят.

И крепко зажал в кулаке деньги, словно их кто-то мог отнять.

– И всё-таки, какое отношение к этой легенде имею я?

Он замер, словно что-то лихорадочно обдумывая, потом махнул рукой и сказал:

– И мне тоже на всё наплевать! Интересно вам это или нет – мне наплевать! И отнесётесь ли к этому серьёзно – ваши американские трудности. Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Вы все мне надоели!

Он повернулся и пошёл по улице.

«Да, пожалуйста!» – подумал я. Мне хотелось спросить, не мучают ли его ночные кошмары.

– Эй! – окликнул его я, но спросил о другом: – А как проехать в «индом»?

Он приостановился и вытянул свою худую руку, показывая направление.

– Самая короткая дорога – за Александрией заправка, там влево на Ремель и Козлин, потом на Котов и на Тучин. За Тучином справа усадьба будет. Карта есть?

– Есть.

– Тогда не заблудитесь, а то и спросите кого. Я-то велосипедом напрямки езжу, километров двадцать с гаком будет. Да боюсь, вы там заблукаете.

«За кого он меня принял? И откуда узнал, что я ищу психушку? – подумал я. – А может, если строго подойти к этому вопросу, то все люди – психи. Только не у всех это так заметно, как у него. Может быть, он принимает меня за своего? Видимо, у него есть для этого основания».

И словно в подтверждение моих мыслей он крикнул:

– Это я его нашёл! Я! Сначала мы думали, что он – мёртвый. А он отогрелся и ожил!

Какой чёрт меня дёрнул приехать в эту проклятую дыру? Наверное, тот, который соблазняет человека обещанием дать власть над всем миром.

А может, я вру сам себе? Может, мне нужен не покой и избавление от страшных снов, а власть над всем миром?

1.2. ХВН

Я его разыскал. Я нашёл его, и нашёл потому, что мне это было очень нужно.

Когда человеку что-то по-настоящему нужно, он обязательно этого добьётся. Человек добьётся всего, чего хочет очень сильно. Здесь важно только одно: чтобы желание было искренним, всеобъемлющим, всепоглощающим, настоящим.

Я всегда добивался поставленной цели.

Беда нашего века не в том, что высокая производительность труда и эксплуатация человека человеком порождают относительный достаток у многих людей и основанное на этом иждивенчество. Беда нашего века в том, что достаток зачастую убивает само желание, процесс его зарождения, вынашивания, достижения. Что легко достается, с тем легко расстаются… И начинают изнывать от скуки.

Мне было очень нужно, и я его нашёл.

– Вы просто не понимаете, чего просите, – голос его немного дрожал.

– Понимаю, – возразил я.

Он задёргался, хотел ещё что-то сказать, но, видимо, не нашёл нужных слов. Несколько раз он снова пытался что-то произнести, но только беззвучно открывал и закрывал рот. А потом, наконец, словно приводя последний аргумент, спросил:

– Вы хотите стать таким, как я?

Я ещё раз внимательно посмотрел на него. Я не хотел бы стать таким, как он. Не думаю, чтобы кто-либо из моих знакомых хотел бы быть похожим на него. Но мне было надо по-настоящему.

– Это ваше условие?

– Нет-нет, это не моё условие. Это возможное следствие. Оно не обязательно наступит. Скорее всего… Если вы зайдете так же далеко, как и я. Мой долг – предупредить.

Потом он помолчал и добавил, имея в виду себя:

– Убогое зрелище, не правда ли?

Я не знал, что ответить. Соврать из вежливости? Он поймёт, он очень проницателен. Ещё бы – он знал то, чего не знал никто другой на всём земном шаре. Сказать правду? Может обидеться. Я не имел достаточно опыта в общении с такими людьми. С теми, кого принято считать психически ненормальными.

Нормальные люди – это те, кто адекватно воспринимает окружающий мир и действует в нём рационально. Только в одном двадцатом веке нормальные люди, действуя разумно и рационально, уничтожили других нормальных людей на порядок больше, чем все эпидемии, вместе взятые за всю историю человечества. Это нормально, это разумно. И дальше надо так же поступать. И детей вырастить тоже нормальными людьми.

Нормальному человеку трудно общаться с ненормальным. А последних в этом городке, судя по всему, хоть пруд пруди.

Но он всё понял без слов. Понял и сказал:

– Мы сможем прервать, если станет очень страшно. Мы сможем прервать в любой момент. Но помните: то, что уже произошло, невозможно совсем отменить, разрушить полностью. Всегда остаётся хоть маленький след. Как чуть заметный шрамик.

Шрамик был. Он был на моём сердце, или в душе, или в сознании, или в подсознании – не знаю, как это назвать. Даже не шрамик – кровоточащая, незаживающая рана, из-за которой я не мог спокойно жить.

– Но даже если мы дойдём до конца, вы должны помнить, что острым клинком можно не только победить врага, но и пораниться самому. Или нанести вред своим близким.

– Я буду осторожным.

– Так всегда говорят перед тем, как сотворить глупость. И, кроме того, завладев тайной, вы лишитесь покоя. Тайна будет сжигать вас изнутри. Вы будете искать возможность поделиться ею.

Я вспомнил его послание на форум. Да, видимо, тайна действительно сжигала его изнутри, прорывалась наружу. А вообще-то, покоя у меня и так давно уже не было. Мокрому дождик не страшен. Я был согласен на всё – только бы достичь своей цели.

– А чужая тайна, к которой вы получите доступ, может легко вас погубить. Люди не хотят, чтобы кто-то получил доступ к их тайнам. За такое они будут мстить. Посмотрите ещё раз на меня.

Он был невысоким, тщедушным, в круглых очках, и преждевременно увядшая восковая кожа его худого лица была вся в каких-то складках – типичный образ «задохшегося за синхрофазотронами» физика. Он был некрасив, даже уродлив. И только огромные, как блюдечки, живые, подвижные глаза выдавали в нём неисправимого лирика. Они, эти глаза, казалось, жили своей особой жизнью. Красота посреди уродства – одно ещё больше подчёркивает, усиливает другое.

Мы сидели под уже начинавшими осыпаться деревьями в тихом, я бы даже сказал, уютном дворике на облупившейся садовой скамейке, массивной – теперь таких не делают, и негромко разговаривали. Вернее, больше говорил он, а я только изредка вставлял свои реплики.

– Конечно, моя жизнь могла бы сложиться по-другому. Но кто знает свою судьбу? Кто может её изменить? – он внимательно посмотрел на меня сквозь очки. – Даже если кто-то может, откуда знать, что он изменит её к лучшему? Не сожалеть бы потом.

– Если вы не в состоянии мне помочь – я не вижу смысла продолжать наш разговор, – сказал я резко и сделал попытку встать.

Но он удержал меня, поспешно схватив за руку.

– Прошу вас, выслушайте меня, – его речь стала торопливой и сбивчивой. – Прошу вас, выслушайте меня.

Как будто я не за этим приехал! Как будто я не хотел его слушать! Да только это мне и надо было, и я сказал:

– Я не понимаю…

Но он перебил меня:

– Всё равно выслушайте, даже если не понимаете. Понимать не обязательно. Вы просто слушайте меня, как слушают песню на иностранном языке. А понимание придёт само по себе. Не обязательно ведь знать язык цыган, чтобы понять, о чем их песни. Важно их выслушать, и они сами переведутся в вашем сознании на нужный язык. В этом секрет слов. Все слова всех языков созданы не случайно. Их создали не люди. Например, то же слово «сознание», или совместное знание субъектов психики, уже применялось тогда, когда о строении психики никто практически ничего не знал.

Да (для меня вдруг это стало очевидным), тайны и в самом деле сжигали его изнутри.

– А кто их создал?

– Тот, кто управляет людьми. Конкретнее я пока не знаю. Вернее, догадываюсь, но не могу вам сказать.

– Почему?

– Если я вам скажу, вы перестанете меня слушать вообще.

– Почему?

– Вы сочтёте, что я безумен. Вы и так уже считаете, но не до конца. Вы слушайте меня, пока вам понятна моя логика, пока вам интересно то, что я говорю. И давайте не будем нарушать эту гармонию. Всё, что необходимо, придёт само. Вы ведь и таблицу умножения начинали учить с первого столбца, а не с середины. Поэтому позвольте мне говорить. Я сам увижу, когда вам станет неинтересно или когда что-то вызовет у вас отрицательные эмоции. Мне важно, чтобы вы заинтересовались. А это возможно только тогда, когда вы услышите в моём рассказе нечто вам знакомое, но что волнует вас своей непонятностью. Вернее, что понятно не до конца, но в существовании чего вы не сомневаетесь. Это всё равно как тайфун, или цунами, или шаровая молния. Вы знаете, что они есть, но не понимаете их сути. И эта суть манит вас к себе.

– Так, я начинаю понимать.

– Самое главное, чтобы вы осознали – я не сумасшедший. Или сумасшедший, но не до конца. Что меня ещё можно понять. И тогда я раскрою вам и эту тайну, и ещё много других.

– Я не сомневаюсь, что вы не сумасшедший, что не до конца… – я и сам не верил тому, что говорил.

– Вот и прекрасно. Тогда начнём. Слушайте.

И он опять заговорил. Для большинства людей его речь была бы не совсем понятной. Но только не для меня. Если бы я его не понимал, то я бы и не искал его все эти годы, всё это время, начиная с того дня, когда я прочитал сообщение на форуме, посвящённом проблемам пространства и времени.

Он прав: таблицу умножения учат не с середины. Если начать с середины, таблица умножения будет казаться мистикой. И ученик может понять учителя только тогда, когда достаточно подготовлен к этому. Когда просто жаждет, жгуче желает подтверждения своим интуитивным догадкам. Когда новое знание ученику жизненно необходимо. Необходимо как воздух, как солнечный свет, к которому былинка-трава пробивается даже через толстый слой грубого асфальта. Необходимо для того, чтобы изменить то, что изменить невозможно. На первый взгляд, невозможно… Невозможно, если желание получить невозможное недостаточно сильно…

Мы сидели на старой, облезлой садовой скамейке, и опадающие листья, желтые, подернутые багрянцем, кружились и плавно опускались на землю, находя там свой покой.

Как души умерших.

Как души умерших, должно быть.

Как души умерших, должно быть, находят свой покой под сенью райских кущ.

Властелином мира станет тот, кто научится понимать сумасшедших.

1.3. Ибрагим

Вот снова пылится дорога.

Сколько их было: от Заполярного до Астрахани, от моря до моря, от судьбы к судьбе.

Когда я приехал в Астрахань, Ибрагим зарезал последнего индюка, чтобы встретить меня, как положено по законам гостеприимства. Бедный Ибрагим: из мебели в доме были старый топчан и стол с табуретками. На топчане спал я, как гость.

Бедный Ибрагим.

Был конец двадцатого века, второго тысячелетия от Рождества Христова. Туристы платили двадцать миллионов долларов за полёт в космос.

У Ибрагима из хозяйства больше не осталось ничего: индюк – это был весь его домашний скот. Ну да ладно. У меня в «фуре» лежало пятнадцать тонн отборной белорусской картошки. Это, конечно, не двадцать миллионов долларов, но на индюка хватит, если удачно продадим, если не ограбят бандиты в погонах или без погон.

А может, купить пулемёты? Так, на всякий случай. Потому что, если ограбят, мне можно не возвращаться домой. У меня больше ничего не будет, как и у Ибрагима.

Мне приходилось стрелять из ручного пулемёта Калашникова. А Ибрагиму? Ничего, научится, если надо будет. Жизнь научит. Жизнь всему научит.

Жизнь – такая. Она не будет упрашивать и объяснять урок по многу раз. И на второй год не оставит. Оставит в кювете у расстрелянной машины, один на один с судьбой, с тоской смертной, с голодными глазами детей, которые ложатся спать на полу и даже не просят есть. Знают: нету. Было бы – отец бы дал, сам бы не съел.

Бедный Ибрагим! Он был самым честным из всех людей, с которыми мне приходилось встречаться в моей беспокойной, полубродячей жизни. Он был абсолютно честен, что должно было быть удивительным при его ужасающей нищете, неприкаянности. И поголовном воровстве и хищничестве окружавших его каждодневно базарных торговцев. Хотя… Потому и был он беден, что был честен. «Кто без страха и упрёка, тот всегда не при деньгах».

Он родился и вырос в Баку, городе интернациональном, особом, исключительном. 26 комиссаров – символ справедливости и честности. И когда у Ибрагима появилась возможность одним махом стать богатым человеком и для этого потребовалась самая малость – всего-навсего немного солгать, чуть-чуть предать того, кто ему верил, Ибрагим не сделал этого.

Удивительно это или нет? Или прав был Хемингуэй, когда говорил, что чем ближе к линии фронта, тем более замечательных людей там встречаешь?

Ибрагим один держал линию своего фронта. И когда он ушёл за горизонт времени, этот участок остался неприкрытым. Неприкрытым потому, что заменить Ибрагима некем. Никто другой не согласится закрыть своим телом эту зияющую брешь, никто другой не согласится быть так близко к передовой, к линии огня. Зачем? Чтобы открыто смотреть всем в глаза? Но этому можно научиться и на рынке, придерживая незаметно пальцем чашу весов.

Бедный Ибрагим! Я должен был во что бы то ни стало разгадать тайну времени, чтобы вернуться в тот день, когда Ибрагим принимал свой последний бой. Я должен был вернуться, чтобы всё изменить или хотя бы встать с ним рядом. Ведь он не знал даже того, как снять пулемёт с предохранителя…

Ибрагим меня не предал. Так могу ли я предать его?

Мне иногда интересно, а что бы я сделал, если бы тогда был вместе с Ибрагимом?

Слава Богу, что такого не случилось. А сомнение всегда толкуется в пользу обвиняемого.

Я подозревал, что всё это имеет отношение к моим навязчивым сновидениям.

1.4. ХВН

И я рассказал ему про Ибрагима. Я рассказал, как нашёл его, ещё живого, лежащего на спине с ножевой раной в боку. И как он, чуть улыбаясь краешком губ, тихо повторял: «Только через мой труп, только через мой труп…» И умер у меня на руках. И я не знал, что надо делать. Я не мог ничего сделать. Я был бессилен. И это бессилие порождало отчаяние. И это бессилие – как его преодолеть, как всё изменить, я не хочу больше переживать такое… И если я не могу забыть – что делать мне?

Освещённый светом луны,

Я кричу, и мой крик – как яд.

С затемнённой её стороны

Пусть вернутся они назад!

Пусть вернутся они домой!

Пусть вернутся они ко мне!

Я кричу им, и голос мой

Слышен даже на той стороне.

ХВН закрыл лицо руками и заплакал. И я снова почувствовал бессилие. А потом, немного успокоившись, он сказал, провожая взглядом падающий, кружащийся кленовый листок:

– Эти листья, они ни в чём не виноваты. А их сожгут. Сестра-хозяйка заставит больных сгрести их в кучи и подожжет. Она злая. Она на всех злая потому, что не замужем. Она вечно на всех кричит. Кому нужна крикливая жена? И сердце у неё каменное. У вас доброе сердце. И, кроме того, я вижу в ваших глазах мудрость. Вы не станете служить силам зла. Я помогу вам получить то, что вы просите. А вы… вы поговорите с главврачом, чтобы листья не сжигали. Он вас послушает. Ведь если их сожгут, то ничего не останется. Дым рассеется, а пепел уйдёт в землю вместе с талой водой.

– Из пепла вырастут трава и новые листья, – попытался я его успокоить.

– Это будут совсем другие листья, – как-то вяло возразил он, наверное, понемногу погружаясь в свой невидимый для меня мир. – Те уже не вернутся никогда. Они останутся там, на обратной стороне. Мы их можем видеть, а они нас – нет. Вернее, они могут видеть нас только такими, какими мы были тогда… А эти новые – они уже другие, и их ничто не волнует. Их не волнует то, что волнует нас: они видят мир по-другому.

И он стал говорить тихо, отдельными, казалось, бессвязными фразами, напоминающими «белые» стихи. Такими фразами, из которых было составлено его послание на форум в интернете.