ДУ/РА Килина Диана

Глава 19

Это сестры печали живущие в ивах

Их глаза словно свечи а речи — туман

В эту ночь ты поймешь как они терпеливы

Как они снисходительны к грешным и

Праведным нам

Наутилус Помпилиус «Сестры печали»

Илона, наши дни

Сердце колотилось, как бешеное, когда дверь подвала скрипнула и следом послышались чуть шаркающие шаги — не замечала раньше специфическую походку своего бывшего кавалера. Теперь же так и подмывает сказать: «Ноги поднимай!».

— Спишь? — спросил Кирилл.

Холодок пробежал по затылку, едва я поняла, что он подошел опасно близко к матрасу, на котором я лежала последние… Несколько часов? Дней? И перестала дышать, когда почувствовала, как он начал устраиваться рядом.

— Илона?

Я молчала. Молчала, ощущая здоровенный ком, вставший поперек горла. Неужели Кирилл решил перейти к действиям? И что мне с этим делать, учитывая по-прежнему связанные руки?

Не придумав ничего лучше, я притворилась спящей. Вместо глубокого шокированного вздоха, по глоточку вдыхала воздух, имитируя ровное дыхание. И думала о том, как я оказалась в этой ситуации.

Кирилл постоянно поднимался наверх и спускался ко мне с подносами еды — каждый раз свежеприготовленной; один раз сводил в туалет, специально оставив дверь открытой; затем снова привел в подвал и уселся на табуретку, рассказывая о том, как любил меня все это время, но монстр-Агеев не дал нам шанса на счастье. Однажды Тимур так напугал его, что у Кира похоже конкретно поехала крыша — он даже нанял детектива, чтобы следить за мной. По моим подсчетам это произошло как раз тогда, когда выяснилось, что Оля жива — именно в те дни Агеев появился в моей жизни. Я слушала его; смотрела на него и не понимала — как я не заметила этого раньше?

Нездоровый блеск в глазах, привычка нервно покусывать ногти. Рассказ о неудавшихся кавалерах в институте… Одного от отравил — помню тот случай, парень, оказывающий мне знаки внимания на парах, на несколько недель попал в больницу. Сосед, съехавший после того, как кто-то поджег ему дверь. Коллега-практикант, который почему-то испарился после первого свидания — Кирилл гордо поведал, что разбил ему лобовое стекло в машине, предварительно позвонив и потребовав, чтобы он убрался из моей жизни.

Вот только Агеева он боялся, как огня.

Я не знаю, как себя вести в подобных ситуациях. Не знаю, как освободить руки, чтобы попытаться сбежать. В кино герои так легко вытягивают запястья из веревок; умудряются даже освободиться от изоленты, но жизнь — та еще сука.

Ожидание — реальность…

Иногда, ненадолго — всего на несколько минут — накатывала злость. Злость на Тимура и его взрывной характер. Ведь не ушел бы; не оставил бы одну на улице, ничего бы не было. Потом отпускало. В конце концов, не он держит меня в просыревшем подвале, в Богом забытом месте.

— Илона? — шепот Кирилла больше походил на шипенье гадюки, — Поговори со мной. Ты, наверное, голодна. Давай я разогрею еду. Я волнуюсь за тебя…

Господи, прости. И помилуй за то, что решила покончить с жизнью просто заморив себя голодом.

— Илоночка… Ну поговори со мной… — продолжал ныть этот недоумок.

Он пошевелился рядом, а затем придвинулся вплотную к моей спине. Я заледенела даже несмотря на тепло его тела, а уж тепла мне не хватало отчаянно — в помещении воняло затхлостью и было очень холодно, а я находилась здесь в мокрых колготках — ноги мои просто окоченели.

— Ты так дрожишь. Нужно тебя согреть, — принявшись растирать мои плечи, Кир уткнулся лицом в мою шею, а меня передернуло от отвращения.

К горлу подкатила тошнота — интересно, а меня может вырвать, если желудок совершенно пустой?

Повозившись и придвинувшись еще ближе, он что-то пробормотал, и тут я не выдержала:

— Не трогай меня!

Получилось сдавленно и сипло, но Кирилл тут же остановился, сжав мое плечо с такой силой, что я ахнула от боли.

Руки, связанные за спиной и онемевшие, не давали ни взбрыкнуть, ни ударить, но я попыталась увернуться и отпихнуть его, от чего получила новую порцию боли — показалось, что до самого нутра. Тихо постанывая, я заплакала — вот так глупо и совсем не отважно.

Не знаю как, но я оказалась лежащей на спине, придавленная весом чужого тела. Сальные поцелуи посыпались один за другим; я заревела еще громче, пытаясь увернуться — но сил уже толком не было, только и могла крутить головой и мычать. Блузка, так не кстати распахнувшаяся, с надрывом треснула — пара пуговиц упали в ложбинку между грудями. Если сил кричать раньше не было, то они появились, и я заорала, едва ладонь Кирилла с силой сжала мою грудь.

Это просто сон. Страшный, кошмарный, жуткий сон. Этого не может происходить со мной; этого не может происходить в реальности. Лучше умереть, просто умереть и не чувствовать ни этого рта, ни этих рук, ни этой тяжести, ни-че-го.

Как сильно может отбиваться связанная несколько часов женщина? Не сильно. Но я пыталась. Честно пыталась, дрыгала ногами, пока он задирал мою юбку и разрывал колготки. Вопила до хрипоты, пыталась укусить, плевала в лицо, замолкала и снова орала, когда по щекам расползлась жгучая боль и глотала слюну с привкусом крови — очередная пощечина разбила губу.

А потом все это резко закончилось.

Я осталась одна, жадно глотая воздух и воя от ужаса. Перед глазами все плыло, в висках стучало и, казалось, что в ушах эхом отдается собственный крик.

Треск дерева; гулкие удары и громкий мужской полу-крик, полу-рык. Я распахнула глаза, снова и снова крутясь на матрасе, пытаясь уползти хоть куда-то и отчаянно заморгала, когда мне привиделась фигура Тимура в полутьме.

От этого я развалилась на части и снова закричала. Он обернулся, с искаженным от гнева лицом и поднялся, держа Кирилла за горло. В темных, почти бездонных глазах, я не увидела ничего, кроме ярости и, когда другой рукой Тимур приставил к виску моего мучителя пистолет, все, что я смогла сделать, это кивнуть.

Я не знала, что так легко решаются судьбы. Что так легко отобрать чью-то жизнь — всего лишь легким движением головы, опущенным подбородком и на моих глазах застрелили человека.

Это не было громким. Я даже не услышала, лишь вздрогнула от эха, что отразилось от стены за спиной и осело прямо в животе — ледяное и тяжелое.

Тимур не сказал ни слова. Молча откинул тело, которое просто стекло на пол с глухим звуком. Молча вынул магазин и положил оружие на пол. Молча достал перочинный нож из кармана и молча, не издав ни звука, воткнул его себе в ногу.

На синих джинсах медленно расползалось кровавое пятно, отнимая все остатки моего разума. Я смотрела, как ткань окрашивается в темно-красный цвет и, кажется, не дышала, когда хромая, Агеев шагнул ко мне. Он вытащил лезвие и наклонился, а я закрыла глаза.

Это просто сон. Просто страшный сон…

Руки безвольно повисли, когда веревка исчезла. Я почувствовала, как она лопнула и услышала этот звук — резкий хлопок, показавшийся слишком громким, даже громче выстрела. Рухнула на матрас, не стесняясь рвотных позывов. Тимур вытер нож подолом своей футболки и вложил его в руку Кирилла, а затем достал мобильный:

— Андрюх, нужна помощь. Адрес скину сообщением. И скорую сюда отправь тоже.

Его руки были горячими, когда подхватили меня и медленно запахнули разорванную блузку. Знакомая мужская грудь была твердой и там внутри размеренно билось сердце, успокаивая громкими ударами.

— Слушай внимательно, — тихо проговорил Агеев, раскачиваясь со мной из стороны в сторону, сидя прямо на полу, — Он меня ранил, поэтому я защищался. Запомни: нож, потом пистолет.

— Нож, потом пистолет, — сдавленным шепотом повторила за ним.

— Стариков меня прикроет, но тебе все равно придется прийти на допрос…

— Нож, потом пистолет, — снова повторила я.

— Все будет хорошо, хатын кыз. Все будет хорошо.

И тогда я поняла, что это не было сном. Это произошло со мной на самом деле.

Тимур

Час спустя в подвал спустился Стариков. Осматривая обстановку хмурым взглядом, он задержался на ноже, который я небрежно всунул в ладонь Преснякова и пристально посмотрел на меня.

— Самооборона?

Я кивнул.

— Оружие зарегистрировано?

— Да.

— Это хорошо. Скорая уже в пути.

Вытащив из кармана сотовый, Андрей вызвал своих ребят из отдела. Илона по-прежнему прижималась ко мне, вцепившись в шею и дрожа, как осиновый лист. Едва в крошечном окне под потолком блеснули синие маячки, я передал Романову Андрею, а сам с трудом поднялся на ноги и поковылял следом, игнорируя боль в бедре и прилипшие к коже джинсы.

— Агеев! — окликнул Стариков возле машины скорой помощи, — Постой. Пару вопросов для протокола, остальное оформим сами.

Хмуро посмотрев на приятеля, я перевел взгляд на выползающих из подъехавшего уазика оперативников. Один из них достал чемоданчик из багажника и пошел к дому. Второй поравнялся с нами, держа в руках бумаги, и Андрей, чуть поморщившись при взгляде на мою ногу, коротко кивнул.

— Вкратце: что произошло?

— Вкратце не получится, — усмехнулся я, — Илону похитили вчера вечером.

— Убитый?

— Да.

— Как ты их нашел?

— Нашли его машину, она стояла на Лиговском. Когда объявился водитель, оказалось, что Пресняков отдал ее приятелю, на время.

— Пытался запутать след, значит, — протянул Андрюха, — Так, и что дальше?

— Дальше Стас пробил все адреса, связанные с… — я запнулся, подавляя гнев, — Этим. Парни проверяли квартиры его и родителей. А я поехал сюда — дача, доставшаяся ему от бабки. Услышал крики, выбил окно и проник в дом.

— Звук разбитого стекла не отвлек преступника? — подавший голос мгновенно стушевался, когда Стариков бросил на него грозный взгляд.

— Она очень громко кричала, — прохрипел я, — А он был очень занят.

Мое лицо онемело от гнева, зубы скрипнули друг о друга, а костяшки пальцев хрустнули слишком громко в ночном воздухе. Отвернувшись, я сделал три глубоких вздоха, но успокоиться не получилось — перед глазами мелькнула картина, которую увидел, сбегая по каменным ступенькам.

Темный подвал, грязная тряпка на полу, холод от которого ощущался даже сквозь толстую подошву ботинок. Пронзительные крики Илоны и тело — чуждое и чужое, навалившееся на нее сверху.

Отчаяние вгрызалось в кости и даже то, что я успел до того, как он ее… Успел, да, но облегчения не было. И то, что мозги Преснякова разлетелись по стене, оставляя кровавые ошметки на красном кирпиче, не принесло удовлетворения.

Я хотел убивать его медленно. Ломать кости по одной, выдавить глаза голыми руками, вырвать каждый рыжий волосок на его башке — вот, что я должен был сделать, наслаждаясь воплями и мольбами о прощении. Застрелить его…

Это было слишком гуманно.

Твердая рука Старикова легла на плечо, я вздрогнул. С глаз спала красная пелена и, моргнув, я снова повернул голову.

— Мы начали драться. Он пырнул меня ножом, — быстро опустив взгляд на ногу, убедился, что попал как можно удачнее — рана неглубокая, — Я застрелил его, защищаясь.

— Все записал? — Андрей выдернул зубами сигарету из пачки и подкурил ее, выпуская дым в сторону, — Жди в машине, — скомандовал после кивка своему подчиненному.

Тот удалился, а Стариков подошел ближе, затягиваясь раз от раза и глотая сигаретный дым. Посмотрел на меня краем глаза, затем за мою спину, где стояла карета скорой помощи и тихо спросил:

— Она подтвердит твои слова?

— Да, — отрезал я, оборачиваясь и смотря на Илону, кутающуюся в одеяло.

— Уверен?

— Какая на хрен разница?

— Без ее показаний я не смогу тебя отмазать, — прошипел, бросая окурок в грязную жижу на обочине.

— Значит сяду, — вздохнул я, — Андрюх, спасибо тебе. Но я просто хочу, чтобы сегодняшний день закончился. Просто закончился.

Он потер затылок, и понимающе кивнул. Затем посмотрел на мою ногу:

— Иди уже. А то тебя ведет, как бы в обморок не упал.

Я отмахнулся и прихрамывая поковылял к машине. Головокружения не было, во всяком случае до тех пор, пока я не уселся на каталку в фургоне, которая, казалось, может развалиться под моим весом.

Илона куталась в одеяло, пока фельдшер смачивал в спирте марлевый тампон и стирал с ее лица остатки запекшейся крови. На разбитой губе разлился синяк, волосы спутанные и непривычно грязно-серого цвета. В небольшом окошке на двери, я увидел, как Стариков снова пошел в дом, а затем мое внимание привлек врач, принявшийся причитать над моей ногой.

Тихо всхлипнув, Романова вытерла нос ладошкой и посмотрела на меня. Отказавшись от госпитализации, я попросил зашить рану на месте и закрыл глаза, чтобы отвлечься от боли — не сильной, но дискомфорт она доставляла.

— Оля в курсе? — хрипло спросила Илона.

Я качнул головой и потянулся к заднему карману джинсов за мобильником. Романова выхватила у меня телефон, едва я набрал номер Лазарева.

— Игорь, привет. Не могу дозвониться до Оли, дай ей трубку, — чуть дрогнувшим голосом сказала она, а потом, видимо пока Лазарев искал жену, глубоко вздохнула и крепко зажмурилась, — Оль. Привет. Нет, все в порядке. Я с Тимуром, мы немного повздорили, но… Да, все хорошо. Прости, что не позвонила и не волнуйся пожалуйста. Я тоже скучаю. Пока.

Отключив вызов, она вернула телефон и положила голову мне на плечо. Я протянул ладонь и, переплетая наши пальцы, крепло сжал ее, жалея, что не обладаю возможностью вернуться назад, во вчера, и изменить все.

Если бы я только мог…

Если бы мог поступить иначе.

Если бы.

Глава 20

Я знаю что нет такого места где мы бы смогли

Жить по другому; я просто в хлам, ну а ты молчишь.

Мне очень больно когда ты рядом, когда тебя нет,

Я не могу объяснить, но меня тогда тоже нет.

Эй детка, все что я хочу — все есть, есть у тебя

Видишь белый флаг это мой знак, знак для тебя

Останься со мной..

Останься со мной…

Даша Чаруша «Останься со мной»

Илона, наши дни

Сидя в карете скорой помощи, я крепко сжимала ладонь Агеева, пока обрабатывали его рану. Ему наложили восемь швов, сделали повязку, предварительно вколов противостолбнячное и еще раз предложили поехать в больницу.

Он отказался.

Врач несколько раз задал мне вопрос о том, нужна ли мне «другая» медицинская помощь. Отрицательно помотав головой, я прислонилась к плечу Агеева и закрыла глаза.

В скорой было старенькое байковое одеяло, которое мне любезно отдали и в которое я куталась до тех пор, пока нас не отпустили. На замену ему пришел чей-то пиджак, который был велик и пах чужим терпким запахом, но я не обращала внимания. С трудом дойдя до машины, забралась на заднее сидение и уставилась в окно, разглядывая темные силуэты домиков, которые проплывали мимо и оставались позади.

Я гадала, сколько времени прошло с тех пор, как я оказалась в этом подвале? Сутки или пара часов — в памяти всплывал последний момент, когда я была свободна, когда я была… Собой?

Шею фантомно кольнуло, и я приложила заледеневшие пальцы к этому месту, пытаясь стереть ощущение. Но оно не проходило — снова и снова накатывала слабость, головокружение и перед глазами начало темнеть.

Часто моргая, я повернулась и посмотрела на Агеева — лишь размытый силуэт.

— Я не хочу домой, — прошептала Тимуру беспомощно и жалко.

Он, молча, кивнул.

Раньше я бывала у него — мельком правда. Сейчас я медленно обошла всю квартиру. Невидящим взглядом посмотрела на старый сервант с чешским хрусталем; пыльную люстру под потолком — несколько цепочек с соединенными стекляшками отсутствовали; другая пара была сбита и просто болталась на крючках.

Тимур разговаривал по телефону — сначала с Максом, потом с Игорем, затем еще с кем-то. Только следил за мной краем глаза, пока я ходила по комнате, а затем отвернулся к окну,

Высокая кровать со скомканным одеялом в спальне привлекла мое внимание, я забралась на нее и уткнулась лицом в постельное белье. Резкий контраст ароматов: мой — грязный, чужой и его — свежий, терпкий и знакомый, вызвал очередной приступ тошноты, и я подскочила на ноги, сбрасывая с себя пиджак и разорванную блузку. Направившись в ванную, встала под душ, включая горячую воду и начала снимать с себя одежду, бросая ее тут же — под ноги, не обращая внимание на клубящийся пар и жжение на коже. Обхватив себя руками, я судорожно вздохнула и смотрела, как по телу стекает серая вода, а моя одежда превращается в мокрую жижу, чвакающую под ногами.

Схватив с края ванны гель для душа, вылила половину на себя — на голову, грудь, руки и ноги, раздирая ногтями кожу, словно хотела вытащить оттуда запах подвала. Волосы я намыливала несколько раз, до тех пор, пока они не начали скрипеть и не превратились в сплошной колтун. Когда на мне не осталось ничего, кроме красных царапин и стекающей мыльной пены, я выключила воду и схватила полотенце, сложенное на стиральной машине.

Агеев стоял на кухне — в темноте. Тени падали на его кожу, очерчивая мышцы, превращая его в скульптуру и делая нереальным. Скомканная футболка лежала на столе, когда я появилась на пороге, цепляясь в мокрое полотенце. Он же застыл, держа хрустальную стопку — и не трудно догадаться, что в ней было налито.

Бывают в жизни такие моменты, когда слова лишние. Не нужны они. Все можно понять по вздоху, по взгляду, по движению. И в эти моменты ты принимаешь решение — уйти или остаться.

Тимур медленно опустил руку. Стекло тихо стукнуло о столешницу. Повернувшись, он шагнул навстречу, а я медленно раскрыла полотенце и позволила ему упасть на пол.

Я не видела его лица, но знаю точно, что в этот момент в нем что-то сломалось. Перед глазами мелькнули, как кадры кинофильма — словно со стороны, воспоминания об этой ночи.

«Сотри их»: мысленно попросила я. «Помоги забыть, выжги, уничтожь».

Едва двинувшись, Тимур оказался рядом. Тусклый свет, бьющий из прихожей, отразился в зрачках, когда он сглотнул и опустил глаза, разглядывая мое тело. Его рука легла на мои ребра, туда, где гулко билось сердце и в этот момент я почувствовала, словно оно в буквальном смысле лежит в его ладони. Мягкое движение и я чувствую его пальцы над грудью, на маленьком родимом пятне, которое вряд ли можно было заметить в полумраке, но он заметил.

Там, где он меня касался, по коже расползалось тепло, проникая до самых костей. Прислонившись лбом к моему, Агеев закрыл глаза, обнимая меня за талию и приподнимая над полом. Под его шагами скрипели половицы, и только в спальне, уложив меня на кровать он остановился, нависая надо мной.

— Кайчакта мин син, а кун, елемне биргэн кебек тоела, — прошептал, даже выдохнул, целуя в лоб.

— Что это значит? — прохрипела я, завороженно запоминая каждое незнакомое слово.

Он молчал, казалось, целую вечность, изучая и заглядывая в самое нутро черными глазами. Я прикоснулась к шраму на его лице — глубокому рубцу, пересекающему бровь и тянущемуся почти до виска.

— Иногда мне кажется, что я отдал тебе свою душу, — поцеловав мою ладонь, Тимур наклонился и замер, словно спрашивая разрешения.

Я потянулась сама, прикоснулась губами к его губам — твердым, теплым и сухим. Попробовала на вкус, вспоминая, каково это, когда он меня целует. Обняла за плечи, притягивая к себе ближе, и растворяясь в ощущении безопасности, правильности всего происходящего.

«Сотри. Выжги. Уничтожь».

Его руки блуждали по талии, по бокам, касались легким перышком груди и сосков, оставляя за собой жар и нестерпимую жажду. Пошевелившись, я раздвинула бедра и прижалась к нему, от чего Тимур сразу отстранился:

— Не спеши.

Он не целовал меня, только касался губами — шеи, плеч, груди, живота — что-то шепча на непонятном мне татарском языке. Я видела, как дрожали его плечи, когда он провел носом от пупка до ложбинки груди; чувствовала, как вибрируют от напряжения руки, упирающиеся в матрас по обе стороны от меня; и я тоже дрожала, прикасаясь к его коже, изучая кончиками пальцев его шрамы и татуировки.

Я всхлипнула, когда касания сменились поцелуями, а затем, оставив на моем соске влажный след, Тимур подул на него и опустился ниже, сжимая бедро ладонью. Снова и снова ласкал меня языком и губами — в тех местах, где остались синяки и царапины. Я выгибала спину, вонзала ногти в его кожу, кусала губы, чтобы сдержать отчаянные стоны и тихо всхлипнула, когда он коснулся меня там.

Тимур боготворил меня — это читалось в каждом движении. Все, что я могла испытать с мужчиной; всю гамму эмоций и ощущений, мне довелось испытать с человеком, которого еще недавно я даже представить не могла в этой роли.

Он отстранился и поднялся, встав возле кровати, а я задохнулась от потока ледяного воздуха, когда его не стало рядом. Одним движением расстегнув джинсы и отбросив их в сторону, Тим вернулся ко мне, прижимаясь всем телом.

— Мин сине яратам, — прошептал, нависая надо мной.[1]

Я хотела закрыть глаза, когда он приподнял меня одной рукой, когда почувствовала его. Хотела зажмуриться, но не смогла — глядела в бездонные глаза не отрываясь. Он вошел в меня одним движением и беспомощно простонал, прислоняясь лбом к моему.

Мне показалось, что меня разорвало на части, но не от боли, а от удовольствия. От ощущения всего — наполненности, растянутости, жара мужского тела, коротких судорожных вздохов — моих и его — когда Тим начал медленно двигаться. Поцелуи перестали быть нежными — его губы сминали мои, подчиняли себе, забирали волю. Зубы царапали подбородок, когда он подался вперед, словно хотел забрать себе мое — полностью став единым целым.

Кожа под моими пальцами покрывалась испариной, отчего я вжимала их еще глубже. Терпкий мужской запах обволакивал, как и кольцо горячих рук, сжимающих до боли. Сжав бедра вокруг его талии, я выдохнула весь воздух, почувствовав его еще глубже.

— Боже… — отчаянно вырвалось у меня.

Тимур то отстранялся, нависая надо мной на вытянутых руках; то в очередной раз вдавливался грудью в мою грудь, сминал плечи крепкими ладонями. Снова и снова целовал шею, грудь, покусывал соски; снова и снова менял темп: замедлялся, оттягивая набирающее обороты удовольствие внизу живота; затем двигался жадно, хаотично, с такой силой, что матрас под нами сбился в сторону, задев тумбочку возле кровати — с нее, громко звякнув, на пол полетел будильник.

По батарее возмущенно застучали соседи, когда не осталось больше сил сдерживаться, и я закричала. Тимур даже не попытался приглушить меня поцелуем, лишь продолжал, отбросив сдержанность и брал свое.

До последней капли, до самого дна. И я отдавала — каюсь — отдавала.

На долю секунды испугалась жуткого черепа, вытатуированного на плече, что исказился вместе с мышцами от напряжения. Испуг быстро прошел, когда опухших губ коснулся очередной поцелуй, а потом Тим потянул меня на бок, переплетаясь ногами. Часто дыша, он прижался колючим подбородком к моему лбу и провел рукой про спутанным волосам. Перебирая пряди, только тихо фыркнул, когда с площадки послышался мужской голос, чередующийся с ударами по входной двери:

— Совсем охренели!

С тяжелым вздохом, Тимур повернулся и сел на кровати.

— Устроили тут бордель, людям спать не даете!!! — продолжали орать за дверью.

Выругавшись, Агеев встал на ноги, но я успела схватить его запястье.

— Не надо. Оставь, — просипела севшим голосом, — Поорет и успокоится.

Тимур опустился, смотря на меня немигающим взглядом. Усмехнулся в привычной манере — то ли надменно, то ли как-то еще — так и не разгадала это выражение его лица.

— Видела бы ты себя сейчас. Красивая, — выдохнул, оглядывая, — Я…

— Не нужно, — оборвала на полуслове, игнорируя маленький укол в груди, — Давай просто ляжем спать.

Подтянувшись к изголовью, я расправила одеяло и дождалась, когда он ляжет рядом, обнимая рукой. Отвернулась к окну, смотря на тусклый свет, оставляющий голубоватые дорожки на стенах, мебели и его коже.

Череп на плече, с зияющими чернотой глазницами больше не пугал; а надпись под ним: «Нет права на ошибку» казалась лишним напоминанием того, что он человек и ошибается. Слишком часто и поспешно принимает решения, делает выводы и ранит людей. Ранит меня.

Тимур заснул — поняла по ровному дыханию в волосах. Я же лежала, не сомкнув глаз, почти до рассвета, а потом осторожно убрала его руку. Стараясь не шуметь, нашла в шкафу спортивные брюки и футболку. Заправив слишком длинный подол и затянув шнурок потуже, не думая, пошла в гостиную и открывала резные ящики комода, пока не нашла бумагу и ручки.

Когда на белый лист легли строчки, что старалась выводить ровным и аккуратным почерком; я взяла мобильный Агеева с подоконника и, найдя в списке исходящих номер Игоря, нажала на «Вызов».

— Да, Тимур, — сонно пробормотали спустя несколько долгих гудков.

— Это Илона, — собственный голос слышался словно со стороны и казался чужим и отстраненным.

— Илонка… Как ты?

— Игорь, я увольняюсь.

Тимур

Ощупав холодную подушку, я приоткрыл один глаз, ища глазами Илону. В квартире звенела тишина, лишь изредка нарушаемая шарканьем соседских ног этажом выше; или гулом проезжающих по проспекту машин за окном. Перевернувшись на спину, я уставился в потолок, с набившей оскомину бабушкиной лепниной и растянулся в улыбке, как мальчишка.

— Илона? — позвал, решив, что она пьет кофе на кухне, тихонько, чтобы не разбудить меня.

Ответа не последовало.

Что-то назойливо царапало бок, я пошевелился, и нахмурился, вытаскивая из-за спины листок, сложенный надвое. Вдавленные в бумагу слова, выведенные знакомым почерком, заставили резко сесть на кровати, не обращая внимания на сбившееся вокруг ноги одеяло — я принялся читать:

«Тимур, доброе утро. Знаю, это не совсем удачное начало — наверное, стоило это сказать тебе в лицо, но я решила так, как решила.

Тимур, я знаю, что тебе будет непросто читать эти строчки и заранее прошу прощения о той боли, которую я тебе причиню, но поступить иначе у меня не получается. Я хочу, чтобы ты знал — я не держу на тебя зла и никогда не держала; а если и были короткие вспышки, то не настолько, чтобы поселить в моей душе ненависть к тебе. Просто нам с тобой довелось встретиться не в то время, не при тех обстоятельствах, не так должны были развиваться отношения любящих друг друга людей.

Мне хотелось верить в то, что у нас все могло бы получиться. Быть может, если бы мы были другими людьми? Познакомились бы иначе? Может, если бы я просто случайно столкнулась с тобой тогда в лифте; или ты просто предложил бы меня подвезти по дороге из института; или, если бы я пришла на работу не как родственница шефа, а человек с улицы? Я не знаю, при каких обстоятельствах нам нужно было познакомиться, чтобы все сложилось иначе.

Но я знаю точно, что я так больше не могу. Мне тяжело разгадывать тебя раз от раза; тяжело пытаться понять, что тобой движет. Непросто продумывать каждый свой шаг, каждое слово, чтобы ты не выпустил в очередной раз свои колючки. Они ранят. Сильно.