Если бы не генералы! Мухин Юрий
Выше я написал, что если человек поступал на службу в немецкую армию с желанием посвятить ей всю свою жизнь, то его начинали ускоренно и целенаправленно учить. Вопрос — кто, какие преподаватели? В немецкой армии не было никаких преподавателей, соответствующего кандидата учили все, кто мог его научить тому, что обязан знать офицер. Так, к примеру, Винцер, будучи фельдфебелем, преподавал на курсах офицеров запаса. Он не учил их «вообще», он был командиром взвода противотанковых пушек и на курсах, организованных на базе его взвода, учил будущих пехотных офицеров запаса устройству противотанковых орудий и тактике их использования.
О военном деле немецкие офицеры знали очень много, и всему этому их учили на практике, образно, давая не знания, а умение исполнять то или другое. Чтобы не тратить время офицеров полка на индивидуальное обучение будущих офицеров, для всех кандидатов полка в подразделениях, соответствующих очередной теме обучения, организовывали кратковременные курсы, на которых их всех вместе обучали.
Снова возьмем пример из воспоминаний Винцера. Еще на первом году службы он определился, что хочет стать не бойцом (ефрейтором), а командиром — фельдфебелем, поскольку образовательный ценз не давал ему права сразу претендовать на должность офицера. Однако рейхсвер готовил офицерские кадры и с Винцером произошло следующее: «Вскоре после того, как я вернулся из этого внеочередного отпуска в свою часть, меня вызвали к командиру роты. Там уже собралось несколько унтер-офицеров и солдат. Нам задали вопрос, который мы сначала не приняли всерьез, но затем пришли в восторг:
— Кто из вас хотел бы стать офицером?
Когда все мы — вначале не сразу, а потом единодушно — подняли руки, капитан сказал:
— Не радуйтесь преждевременно, это еще далеко не решенное дело! Пока только краткий опрос, ничего больше. Я просто хотел выяснить, намерены ли стать офицерами те из вас, которые, возможно, для этого пригодны. Благодарю вас, вы можете разойтись. Кроме того, прошу вас об этом никому не говорить!
Все это длилось минуты две. Тем временем мы были зарегистрированы, и вскоре нас стали направлять на различные курсы обучения.
Началось со специального обучения в качестве связных. За этим последовал курс по технике разведки, затем — изучение пулемета; одновременно нас использовали как загонщиков на офицерской охоте, потом откомандировали в качестве ординарцев в офицерский клуб, чтобы ознакомить нас с той обстановкой, в которой мы позднее можем оказаться.
Однажды меня зачислили в группу, которая в уединенном и замаскированном ангаре тренировалась на деревянном орудии. Мы видели эту пушку впервые, и нам строго-настрого приказали никому о ней не говорить. У нее были обитые железом деревянные колеса, словно она предназначалась для конной тяги: В действительности ей позднее придали резиновые шины и она стала известна в качестве 37-миллиметрового противотанкового орудия. При деревянной пушке имелся предусмотренный для этого орудия затвор, и мы учились заряжать и разряжать, используя учебные снаряды должного калибра.
…С большим усердием я проходил очередной курс обучения. Он все больше приближал к желанной цели тех из нас, кто в свое время рапортовал командиру о готовности стать офицером. К изучению тяжелых пулеметов и нового, еще засекреченного оружия прибавилось обучение приемам стрельбы из артиллерийских орудий непрямой наводкой.
…Этот парад был последним служебным заданием, выполненным мною в составе 5-й роты. Тотчас же после возвращения я был переведен для дальнейшего обучения и использования в качестве командира отделения в 8-ю пулеметную роту».
Замечу, что все это было на втором году службы, Винцер еще даже звания «старший стрелок» не получил, а его уже, помимо собственно обучения, начали стажировать в качестве командира. В конце концов, не через 4 года, а через 3,5 его производят в ефрейторы: «Присвоение мне звания ефрейтора совпало с переводом в 14-ю противотанковую роту. Эта полностью моторизованная часть только комплектовалась. Поэтому для нее была освобождена церковная школа, расположенная в центре города. В классных комнатах поселились рекруты, унтер-офицеры заняли учительскую и другие помещения. Школьный двор превратился в двор казармы, орудия поместили в гимнастический зал, а для автотранспорта были построены новые гаражи. Машины, орудия, пулеметы и другая боевая техника имелись в полном комплекте. Пахло свежей краской. Я рапортовал командиру роты:
— Ефрейтор Винцер переведен в 14-ю роту!
— Когда вы произведены в ефрейторы?
— Десять дней назад, господин капитан!
— Вы будете командиром орудия. Вы уже знакомы с новыми противотанковыми пушками?
— Так точно, господин капитан. Я обучался этому два года.
Вопрос был излишним — на столе лежало мое личное дело. Я заметил, что командир его изучил, когда он продолжал:
— Вы вообще прошли ряд различных курсов обучения. Имеете ли вы водительское свидетельство?
— Нет, господин капитан!
— Немедленно наверстать. Явитесь к заведующему техническим имуществом! После службы — курсы шоферов, понятно?
— Так точно, господин капитан!
Все частные школы шоферов в городе были привлечены к делу, и мы ежедневно до поздней ночи набирали паши учебные километры, разъезжая по городу и окрестностям. Примерно за две недели я с успехом закончил и этот курс».
Заметьте, что учиться на офицера очень часто приходилось во внеслуже6ное время, как в данном случае при получении водительских прав. Но у Винцера в связи с его стажировками на командирских должностях уже давно звание не соответствовало должности, поэтому после окончания курсов шоферов его немедленно производят в унтер-офицеры, причем с того же дня, что он был произведен в ефрейторы. Как видите, ввиду того, что Винцер выбрал командирское направление службы, ему не только не пришлось выслуживать звания обер-ефрейтора, гаупт-ефрейтора, штабс-ефрейтора, но он и ефрейтором, по сути, не служил — это были не его, командира, звания.
Вообще-то, немецкие офицеры и солдат обучали очень старательно, к примеру, Винцер пишет, что они обучали солдат лазить по деревьям — в Советской Армии я о таком упражнении и не слыхал. А тех, кто хотел стать офицерами, гоняли без жалости и, как вы видели, после службы заставляли работать фактически официантами в офицерском клубе, чтобы будущие офицеры учились тому, как офицер должен себя вести вне службы. Винцер вспоминает: «Нашему командиру, австрийцу по происхождению, представлялось более важным, чтобы мы научились вести себя как «благородные господа». Мне не только теперь это кажется смешным. И тогда я все это не принимал всерьез и вызвал этим неодобрение адъютанта, дворянина и помещика из Мекленбурга, который должен был привить нам привычки и манеры «высших кругов»
Меня учили, каким должен быть стол, сервированный согласно правилам приличия, какие бокалы предназначены для белого вина и какие для красного.
Меня учили, как надо приглашать даму на танец, когда надо даму именовать «высочество», а когда «графиня», когда «сударыня, и когда такое обращение неуместно».
Став унтер-офицером, Винцер уже мог жениться: «Финансовое положение унтер-офицера позволяло вступить в брак. Впрочем, полагалось, согласно предписаниям, дождаться двадцать пятой весны». Однако по службе у Винцера возникла проблема — он очень долго не мог подтвердить, что его бабушка не еврейка (а после прихода Гитлера к власти с этим стало строго), кроме того, он совершил дисциплинарный проступок и был наказан. Все это вызвало определенные трудности. «Впредь до получения свидетельства об арийском происхождении меня не продвигали по службе — вероятно, сыграли некоторую роль и те три дня «на губе»; но я убежден, что мне пришлось бы упаковать чемоданы, если бы не прибыло свидетельство об арийской благонадежности, выданное соответствующей служебной инстанцией гиммлеровских охранных отрядов.
Возобновились занятия на курсах. Сначала я попал на курсы кандидатов в командиры взвода в Винсдорфе. Там за нас так крепко взялись и задавали столько письменных работ, что у нас пропадала охота ездить вечером в Берлин.
Зачисление па очередные курсы привело меня на танковый полигон Путлос в Шлезвиг-Голштинии. Мы обучались взаимодействию танковых подразделений и противотанковой обороне. Для этой цели в нашем распоряжении находились учебные роты, а мы, курсанты, были назначены командирами взводов.
В 1937 году я в качестве командира полувзвода с двумя орудиями участвовал в больших осенних маневрах в Мекленбурге, на которых присутствовал Муссолини».
После этих маневров Винцер стал фельдфебелем, а еще через полтора года — обер-фельдфебелем, и когда ему, наконец, в 1940 году надели серебряные погоны, у него были все основания написать: «Этого дня я ждал с начала моей службы, в ожидании этого дня я посещал одни курсы за другими и занимался зубрежкой в свободные часы. Я хотел выбраться из «класса» рядовых — и стал унтер-офицером. Я хотел выйти из «класса» унтер-офицеров — и вот я стал офицером». Хотя и с этим было не все так просто: Винцер стал офицером на фронте, отличившись в должности командира взвода 37-мм орудий и получив Железный крест. Правда, он стал не лейтенантом, а сразу обер-лейтенантом, и скорее всего, потому, что начальство видело в нем гауптмана — командира роты.
Винцер шел к офицерскому званию девять лет, пройдя через десятки различных курсов и освоив все командирские должности. Но он был без образовательного ценза, он был «офицером из фельдфебелей», а те, кто имел полное среднее образование, те вступали в армию фанен-юнкерами и становились офицерами гораздо быстрее.
Фельдмаршал Кейтель стал лейтенантом в 1902 году после 15 месяцев службы, фельдмаршал Паулюс, уйдя с юридического факультета, стал лейтенантом в 1911 году через 18 месяцев, генерал-полковник А. Иодль в 1912 году — через 27 месяцев, генерал-полковник Гальдер в 1904 году — через 24 месяца, генерал-полковник Гот в 1905 году — через 11 месяцев, генерал-полковник Гудериан в 1908 году — через 11 месяцев, фельдмаршал Лееб в 1897 году — через 32 месяца, фельдмаршал Клюге в 1901 году — через 24 месяце, фельдмаршал Рейхенау в 1904 году — через 24 месяца, фельдмаршал Рундштедт в 1893 году- через 15 месяцев и т. д и т. п. Как видите, отсутствует какая-либо система — каждый становился офицером по мере своей готовности им стать.
Интересно, что ни один немецкий мемуарист не вспоминает о сдаче им в армии хоть каких-нибудь экзаменов — полное отсутствие каких-либо формальностей! Тем не менее, кандидатов в офицеры каждый раз оценивали и при этом очень строго, а, главное, далеко не всегда по их формальной образованности. Я уже упоминал о воспоминаниях Отто Кариуса — командира взвода «тигров». Он пришел в армию из университета весной 1940 года и, описывая марши в период начальной подготовки, пишет: «Они начались с пятнадцати километров, возрастали на пять километров каждую неделю, дойдя до пятидесяти». К началу войны с СССР он был рядовым — заряжающим в танке. Далее Кариус рассказывает:
«Поэтому у меня были смешанные чувства, когда 4 августа 1941 года я получил приказ отбыть в Эрланген, в 25-й танковый запасной батальон. За три дня до этого на погонах моей униформы появился галун унтер-офицера.
В Эрлангене мы сдавали экзамен на права по управлению грузовым автомобилем и танком. Сразу после этого прибыли в Вюнсдорф близ Берлина, чтобы пройти курс обучения кандидата в офицеры.
2 февраля 1942 года мне сообщили, что я не соответствую предъявляемым этим курсом обучения требованиям. Так же как и Герт Мейер и Клаус Вальденмейр из нашего взвода, я конечно же не принял все это всерьез. Кроме того, был один вопрос, который мне никак нельзя было задавать. Я думал, что мне представился случай доверить свои сомнения классной доске. Но мое начальство вовсе не нашло забавным вопрос: «А офицеры запаса человечны?» Так что мы все еще оставались военнослужащими унтер-офицерского состава и кандидатами в офицеры, когда расстались с курсом обучения. Собственно говоря, нас не слишком это огорчало.
В конце концов, новоиспеченным лейтенантам приходилось нести службу в запасных частях, в то время как мы сразу же были отправлены в наш прежний полк. Нас отпустили со словами ободрения. Наш офицер-куратор, которого мы все боготворили, потому что он был настоящей личностью и относился к своим обязанностям со всей душой, сказал на прощание, что уверен: мы скоро достигнем своей цели на фронте. Там мы сможем гораздо легче доказать, что достойны стать офицерами».
Кариус, правда, не пишет точно, когда именно его сочли достойным стать офицером, но, судя по хронологии, это случилось в зиму на 1943 год. То есть сдача выпускных экзаменов в гимназии и сессионных экзаменов в университете никак не гарантировала прохождение испытаний на звание офицера в армии. Там все было сложнее.
Между тем, с получением офицерского звания учеба в немецкой армии не заканчивалась, а скорее, продолжалась в том же темпе. Вернемся к воспоминаниям Бруно Винцера. Как только его произвели из обер-фельдфебелей в обер-лейтенанты, тот тут же назначили командовать ротой, и в это время их полк вместо австрийца принял новый командир — пруссак. Винцер пишет:
«Это был строгий командир. Однажды он отвел меня в сторону.
— Вы из рядовых выдвинулись в офицеры?
— Так точно, господин подполковник!
— Когда вас произвели?
Я подробно доложил.
Он осмотрел мою смешанную форму; я все еще был в форме обер-фельдфебеля с пришитыми офицерскими петлицами и погонами и носил одолженную у товарища фуражку с серебряным шпуром.
— Быстро, все это смените! Прикажите портному сшить вам мундир и тогда представьтесь мне снова!
— Так точно, господин подполковник!
Я стал теперь офицером, но не должен был произносить ничего другого, кроме «так точно», лишь с легким поклоном и держа руку у козырька — как был обучен. Если командир был настроен благожелательно, он небрежным движением отводил мою руку от фуражки.
Он был настроен благожелательно и так закончил разговор:
— Я буду иметь вас в виду.
Через несколько недель он командировал меня на курсы ротных командиров в школу танковых войск в Вюнсдорфе под Берлином. Здесь я был обучен тому, чему меня не мог обучить упомянутый мною адъютант в Рейнской области.
В Вюнсдерфе придавалось гораздо меньшее значение обращению с графинями и отвешиванию поклонов; здесь готовились к совсем иному «танцу», о котором мы еще не имели представления».
Между прочим, уже не помню, кто из немцев сказал, что победу Пруссии в войне с Францией в 1871 году обеспечил школьный учитель. Это достаточно расхожая мысль, особенно в системе народного образования, однако ее никто не разъясняет применительно к собственно армии. Ведь основная масса армии — это солдаты, а тогдашним пехотинцам, кавалеристам да и основной части рядовых артиллеристов и саперов образование не требовалось — с теми солдатскими обязанностями могли справляться и вообще неграмотные. Речь тут о другом: резкое повышение общей грамотности прусского населения дало возможность отбирать офицерские кадры не только из дворян, но и практически из всех слоев населения, а это значительно увеличило конкуренцию, упростило отбор и резко улучшило командный состав прусской армии. Способные офицеры легко теснили традиционные кадры прусского дворянства за счет более быстрого освоения сложных новинок и быстрой обучаемости. А учиться немецкому офицеру приходилось во время всей службы, поскольку немецкое командование не назначало офицеров ни на какие должности, если не было уверенности, что они с ними справятся, посему обязательно готовило их к этим должностям, невзирая ни на какую тяжелую обстановку на фронте. Из воспоминаний Бруно Винцера следует, что, поскольку он уже командовал ротой, то очередное звание не задержалось, и в войне с СССР 1 мая 1942 года он стал гауптманом, успешно командуя уже дивизионом, а в начале лета 1943 года, в разгар сражения на Курской дуге: «Из управления кадров сухопутных войск прибыл некий майор Прой, которому я должен был передать дивизион, так как меня выделили для прохождения курсов будущих командиров полка».
По нашим представлениям, Винцера послали в академию, поскольку в послевоенной Советской Армии для занятия должности командира полка нужно было три года отучиться в академии. Однако в немецкой армии, вспоминает Винцер, все это выглядело так.
«На курсах командиров полков на танкодроме в Вюнсдорфе под Берлином собралось около ста офицеров из армий и войск СС: капитаны, майоры и несколько обер-лейтенантов.
В течение первой недели должны были состояться учения танкового полка, затем мы должны были отправиться на три дня в Путлоз в Гольштейне, где нам предполагали показать новейшие орудия и танки, а также стрельбу из них боевыми снарядами; после этого мы должны были пройти курс обучения в ”Ecole militaire” в Париже.
Наступили два знойных месяца во французской столице, о которой мы мечтали, но которую во время нашего обучения почти не видали.
Мы зубрили инструкции, слушали доклады, смотрели фильмы, обменивались опытом и заставляли полки и дивизии совершать походы на ящике с песком или по карте. Для каждого командно-штабного учения нам накануне сообщалась «обстановка», и мы должны были в письменной форме разработать и изложить свою оценку обстановки, предложения и приказы. Вводя новые факторы по ходу командно-штабных игр, проверяли, насколько мы способны быстро принимать правильные решения. От общей оценки по окончании курсов зависело наше дальнейшее использование. Каждый хотел получить квалификацию командира полка, добиться возможно большего успеха; ведь результаты определяли всю дальнейшую карьеру. На этой почве разыгрывалась яростная конкурентная борьба, а усиленные занятия порождали подобие психоза».
Однако судя по тому, что Винцер достаточно неприязненно отзывается о подготовке на этих курсах, и по тому, что он окончил войну гауптманом в прежней должности командира дивизиона, он не сумел успешно окончить эти курсы. Тем не менее, отметим, что немецкая «академия» располагалась в трех местах, и обучали в ней не более трех месяцев. У нас же война тоже сократила сроки обучения и в академиях, однако и во время войны обучение длилось от 6 до 12 месяцев.
Есть интересная радиограмма сражавшегося в начале 1942 года в окружении под Вязьмой генерала П.А. Белова командующему Западным фронтом Г.К. Жукову (между прочим, сам Белов окончил академию и знал пользу от тамошнего образования):
«Главкому Жукову — 8.5.42 г.
Командир 2 гкд генерал Осликовский не выполнил моего приказа о вылете ко мне. Затянув дело с отлетом, он, видимо, добился зачисления Академию ГШ. Прошу нарушить мирную жизнь Осликовского и выслать его ко мне командовать дивизией». (гкд — гвардейская кавалерийская дивизия, ГШ — Генеральный штаб.)
Я уже писал, что у немцев не было ни военных училищ, ни академий, но вот мне принесли документально-рекламный фильм немецкой киностудии UFA времен Второй мировой войны. Фильм называется «Фанен-юнкер» и начинается с показа марширующих в зимнем камуфляже и с лыжами очень молодых людей, входящих в достаточно большой комплекс многоэтажных зданий с вывеской «Пехотное училище № 1 — так, по крайней мере, перевел переводчик уже с английских титров. Далее идут кадры, как эти счастливые молодые люди занимаются всеми видами спорта, плавают в закрытом бассейне и тому подобные рекламные виды. Думаю, что о любом нашем военном училище киношники сняли бы точно такой же фильм. Я смутился — неужели и у немцев были такие же училища, как у нас? Училища, в которые принимали выпускников школ и из которых их выпускали офицерами?
Но вот фанен-юнкеров показали в повседневной форме (а в кадр попадало человек 40) и выяснилось, что у всех воротники обшиты галуном, т. е. все они были минимум унтер-офицеры. Затем в эпизодах стали попадаться погоны и мундиры крупным планом и оказалось, что у унтеров погоны пересекаются двумя лычками «фанен-юнкера офицера», а вот у фельдфебелей — не у всех. То есть часть фельдфебелей была из солдат без образовательного ценза. Практически у половины (если не больше) курсантов в пуговичную прорезь кителя была продета ленточка Железного креста 2-го класса, у некоторых висели и кресты 1-го класса, а у одного был огромный шрам на лице. Сомнения исчезли — все они были бывалые воины, фронтовики. В кадры фильма попали четверо преподавателей: один гауптман вел занятия по национал-социалистической идеологии, второй преподавал автодело, третий — тактику, и обер-лейтенант был артиллеристом. Все четверо имели Железные кресты 1-го класса и Штурмовой знак, т. е. каждый из них лично ходил в атаку не менее 10 раз. Впечатлило, что все преподаватели были не только заслуженными фронтовиками, но и в невысоком звании, т. е. будущих лейтенантов учили их будущей работе те офицеры, которые прекрасно знали эту работу в самом современном ее виде. (Видите ли, можно ведь и маршала поставить учить лейтенантов, но что он помнит о том, как командовать ротой?) В итоге в этом фильме внешне все было, как и у нас, но внутренне все различалось — здесь не учили бывших школьников «на офицеров», здесь доучивали «почти офицеров».
Между прочим, выше я цитировал Кариуса, которого отозвали на курсы шоферов и механиков-водителей танков, а потом он около 3-х месяцев учился и на курсах офицеров, с которых, правда, не сумел выпуститься лейтенантом. Судя по всему, он учился именно в таком училище.
Единоначалие
Поскольку мы говорим о разнице в обучении наших и немецких офицеров, то этот разговор следует подытожить темой, чрезвычайно важной, — тем, что в огромной мере определило силу немецкой армии. В предыдущих главах я писал, что наши офицеры трусили в принятии собственных решений, а вот немцам в этом плане было легче, поскольку они очень давно и настойчиво прививали своим офицерам и генералам способность к смелости — к принятию самостоятельных решений в бою. Вообще-то такая самостоятельность называется единоначалием. И это единоначалие декларируется во всех армиях, в том числе, уверен, декларировалось оно и в Красной Армии. Однако, объявив, что подчинённый является единоначальником, начальство тут же, не стесняясь, начинало указывать ему, какие именно решения принимать. Указывало уставами, директивами, инструкциями, мудрыми теориями профессоров, наконец, поощрениями, если подчинённый единоначальник «самостоятельно» принимает такое решение, как начальник скажет или хочет. Не могу определённо сказать, как с этим делом обстояло у французов, англичан или американцев, победивших немцев в Первую мировую войну, но, думаю, что тоже не бог весть как. В противном случае, полагаю, британский фельдмаршал Монтгомери, сам уже на тот момент немолодой (52 года), не написал бы в своих мемуарах о британской армии образца 1939 года следующих строк:
«Все высшие командные посты занимали «хорошие боевые генералы» прошедшей войны. Они слишком долго оставались на своих местах, лишь делая вид, что кто-то может претендовать на их кресла, а на самом деле никого не подпускали и близко.
…В итоге наша армия в 1939 году вступила во вторую мировую войну великолепно организованной и оснащённой для боёв 1914 года и имея во главе не отвечающих требованиям современности офицеров».
А немцы и так чуть ли не столетие настойчиво внедряли в свои войска единоначалие, а после поражения в Первой мировой войне, если верить Мюллеру-Гиллебранду, приложили к развитию самостоятельности у немецких офицеров огромные усилия. Мюллер-Гиллебранд сообщает (выделено мною):
«То обстоятельство, что нашей воле противостоит независимая и часто трудно распознаваемая воля противника, создаёт в войне атмосферу неопределённости и является причиной постоянного изменения обстановки. Различные трудности, возникающие при реализации принятого решения, и не в последнюю очередь огневое воздействие противника, ещё больше усиливают неопределённость, мешая точно предвидеть ход борьбы. Как бы тщательно ни продумывалось использование всех средств с целью выяснения действительной обстановки, определения замысла противника и осуществимости собственного решения, всегда будет оставаться сфера напряжённой неопределённости, которая должна восполняться способностями и усилиями командиров и подчинённых. Перед такого рода трудностями, не всегда поддающимися точному учёту и предвидению, стоит каждый военачальник, будь то командующий войсками какого-либо театра военных действий, командир батальона или командир самого мелкого боевого подразделения.
Командир каждой части, ведущей боевые действия, имеет своё собственное, постоянно меняющееся представление об обстановке, о замысле и возможностях противника и своих возможностях.
Основой действий командира остается принятое им решение, которое определяется боевой задачей и личными способностями данного командира. Задача формулируется в приказе. Чем выше по должности командир, получающий приказ, тем в течение большего времени приказ должен сохранять свою силу с момента его получения и тем большую свободу он должен предоставлять в выборе способа его выполнения, так как необходимо, чтобы принимаемые меры соответствовали постоянно изменяющейся обстановке. Речь идет, таким образом, о том, чтобы командир, отдающий приказ, заблаговременно и четко определил цель, которой он хочет достичь, и предоставил бы подчиненному возможно большую свободу действий при реализации этого решения. Не безвольное подчинение и следование букве приказа, в котором невозможно предусмотреть всех перипетий борьбы, а лишь инициативные действия командира, направленные на осуществление замысла вышестоящего начальника, в состоянии преодолеть громоздкость современной массовой армии и обеспечить использование ее с максимальной эффективностью.
Генерал-фельдмаршал граф Мольтке исходил именно из этого, отдавая свои классические лаконичные директивы армиям во время войн 1866 и 1870 гг. Но ему на собственном опыте пришлось убедиться в том, что практическое применение этого способа действий предполагает более основательную подготовку командиров всех степеней, чем она была в его время. Поэтому вся его многолетняя дальнейшая деятельность в мирное время и деятельность его преемников были посвящены этой подготовке, имевшей своей задачей:
а) добиться единого подхода к рассмотрению обстановки (оценка обстановки и принятие боевого решения) всеми командирами,
б) избегать всякого сковывающего схематизмав вопросах управления войсками в бою и
в) развивать у всех командиров самостоятельность мышления и действий.
В итоге сочетание свободы в осуществлении боевых задач, предоставляемой командиру-исполнителю, и личной инициативы последнего стало особой отличительной чертой и фактором силы прусско-немецкой армии. Чрезмерное увлечение той или иной стороной, имевшее иногда место, не меняло существа дела. Чем с большей эффективностью велось обучение и воспитание командного состава в этом направлении, тем с большей уверенностью, быстротой и гибкостью войска могли выполнять свои боевые задачи. Кроме того, это позволяло командованию учитывать в своих расчетах смелость действий как дополнительный фактор и реализовать скрытые потенциальные возможности, которые таятся в любой обстановке, но которые редко удается своевременно распознать и использовать в своих целях. И, наконец, тем большей была возможность поставить противника в зависимость от своей воли, то есть, другими словами, обеспечить за собой наряду с материальными факторами силы возможно больше других предпосылок для достижения успеха.
Принцип единоначалия в управлении войсками, не допускавший побочных путей отдачи приказов и приказаний, а также свобода принятия решений давали общевойсковому командиру возможность уверенно проводить свое решение в жизнь. В сухопутной армии в отличие от высших органов ОКБ этот принцип неограниченной командной власти проводился, как и прежде, с достаточной последовательностью.
Из поколения в поколение (и, в частности, после 1918 г. и после 1935 г. уже в новой сухопутной армии) в процессе практической учебы велась систематическая работа по усовершенствованию и внедрению описанных принципов управления войсками в их гармоничном взаимодействии друг с другом. Эта работа принесла свои плоды в кампаниях 1939 и 1940 гг., а также в операциях 1941 г. на Балканах и в Северной Африке. Она же явилась одной из предпосылок того, что сухопутная армия смогла начать свой роковой поход против Советского Союза, имея недосягаемый для того времени уровень боевого мастерства, обладая большим опытом и уверенностью в своих силах. Ее руководство также с уверенностью начало эту войну, несмотря на то, что противник имел огромное численное превосходство".
(Насчёт огромного численного превосходства — это немцы себе льстят, чтобы как-то оправдать своё итоговое поражение от войск Красной Армии. Причём, немецкие генералы в этих попытках оправдаться, уже не замечают, что выставляют себя, генералов, идиотами, которые, нападая на СССР, оказывается, не знали, что численность Советского Союза 190 млн. человек, что зимой в России холодно, осенью и весной слякотно, летом пыльно, а на Кавказе есть горы. Почитаешь их мемуары, и выясняется, что обо всём этом немецкие генералы узнали уже после того, как напали на Советский Союз).
Но куда денешься от фактов — ведь немцы все же нанесли нам тяжелейшие потери и, утверждаю, в первую очередь потому, что их средний офицер был лучше нашего, а лучше он был в первую очередь потому, что его лучше учили и готовили. Сравните: немцы учили своих офицеров «избегать всякого сковывающего схематизма», а русская Академия Генштаба, по словам генерала Мартынова, «вместо практических деятелей …воспитывает доктринеров». Немцы сто лет воспитывали в своих офицерах «самостоятельность мышления и действия», а у нас «инициатива безжалостно подавляется в академии».
Национал-социализм и реваншизм
Я писал, что многие века немцы были хотя и честными, но все же космополитами безродными — служили тому, кто больше заплатит. Пруссия начала поднимать на свои знамена патриотизм, и ее армия уже многого достигла в войнах с Австрией и Францией во второй половине 19-го века, а вся Германия — в Первую мировую. Немцы и так уже были патриотами, но особенно усилил эту немецкую черту национал-социализм. Мерзкое, конечно, явление, но еще более мерзким является подход к нему нынешних массовых историков и пропагандистов. Национал-социализм замалчивается, а ведь его нужно изучать и «не выплескивать с водой и ребенка. Мерзким в нацизме является расизм, но идеи социализма тут при чем? Чем плох немецкий символ веры тех времен — «общее благо выше личных интересов»? Чем плохо — «думать не о себе, а о целом, о нации, о государстве»? Организм, который плюнет в Гитлера за слова «мы не желаем другого бога, кроме Германии», не нужен ни в каком государстве и, особенно, в таком государстве, как Израиль.
Когда я расследовал «Катынское дело», то натолкнулся на отрывки из книги польского офицера Ромуальда Святека. Святек просидел у нас в лагерях 20 лет и вспоминает эпизод, в котором меня впечатлила не катынская тема, а суждения немецкого офицера о том, кто такой офицер. Я много читал разных патриотических высказываний, но еще не встречал такого краткого и точного (выделено мною): «Будучи в Воркуте в лагере № 10, я встретил майора немецкой армии, который с 1941 года находился в оккупированном Смоленске. От него я узнал, что немцы и в самом деле захватили несколько лагерей с польскими военнопленными, расположенных в этом районе. Однажды в беседе я поинтересовался его мнением о Катыни. Он прямо мне ответил, что это дело рук немцев, поскольку это отвечало их интересам, и искренне удивился польским протестам. Майор придерживался мнения, что хороший солдат, а тем более офицер должен умереть, если погибает его родина. Он заявил, что, попав в руки русских, хорошо понимал, что может умереть, и если этому суждено будет случиться, он примет смерть как подобает немецкому офицеру.
И, наконец, немецкие офицеры и генералы в среднем были реваншистами — они хотели войны. Если во Вторую мировую войну мы их победили вчистую, т. е. у самих немцев не оставалось ни малейших сомнений, что русские их победили, то в Первую мировую ситуация была иная. Тогда Россия сдалась, а немецкая армия оставалась непобежденной, и линия фронта проходила по французской территории. За всю войну ни один солдат противника не ступил на собственно немецкую землю, исключая, разве, Восточную Пруссию, куда временно вторгались русские войска. Подавляющая масса немецкого офицерства была уверена, что Германия сдалась из-за удара в спину революционеров, и не сильно в этом ошибалась. У немецкого офицерства было убеждение, что если удар в спину не повторится, то Германия победит любого врага, нужно только хорошо подготовиться к войне. И они готовились.
И дело здесь не в накоплении оружия и даже не в тщательнейшем обучении солдат — главное заключалось в подборе офицерских кадров. Если, предположим, ты, командир дивизии, собираешься мирно прокантоваться в своем кресле до пенсии, то и командиров полков ты будешь подбирать так, чтобы они и смирные были, и не подсиживали тебя, и при твоем посещении полка хороший стол накрыли, баньку истопили и баб пригласили. А если ты собрался воевать, то не можешь не понять, что такие полковники готовят тебе не только смерть, но и позор, посему и подбирать ты будешь совершенно иных офицеров.
Итожа главу о подготовке офицеров, давайте выделим принципиальную разницу в постановке этого дела у нас и у немцев. У нас уже минимум полтора века офицеров обучают и готовят вне армии те, кто мало воевал и служил, и лично воевать и служить не собираются. Готовят не для грабежа других стран, а для грабежа казны своего народа.
А у немцев офицеры воспроизводились в недрах армии, и воспроизводились они для войны.
Да, во Второй мировой войне победили советские офицеры, но победили не за счет высокого уровня всей их массы, а за счет не очень большого количества лучших из них, при крайней подлости многочисленных худших. Это вызывало искреннее удивление немцев. Немецкий ветеран войны Г. Бидерман пишет: «Начав свой поход на Советский Союз, мы очутились лицом к лицу с непредсказуемым противником, чьи поступки, сопротивление или преданность невозможно было предвидеть или даже оценить. Временами мы сталкивались с фанатическим сопротивление горстки солдат, которые сражались до последнего патрона и, даже исчерпав все запасы, отказывались сдаваться в плен. Случалось, перед нами был враг, который толпами сдавался, оказывая минимальное сопротивление, причем без ясно видимой причины. При допросах пленных выяснилось, что эти переменные имеют мало общего с образованием, местом рождения или политическими склонностями. Простой крестьянин отчаянно сопротивлялся, в то время как обученный военный командир сдавался сразу же после контакта с нами. Следующая схватка показывала прямо противоположное, хотя при этом не усматривалась система или явная причина.
Оказавшись в ловушке в старом медном руднике возле Керчи, несколько офицеров и солдат Красной армии продолжали оказывать сопротивление в течение всей оккупации полуострова. Когда в их опорном пункте были исчерпаны запасы воды, они стали слизывать влагу с мокрых стен, пытаясь спастись от обезвоживания. Несмотря на жестокость, которую проявляли их соперники на Русском фронте, у противостоявших им германских военных возникло чувство глубокого уважения к этим уцелевшим бойцам, которые отказывались сдаваться в течение недель, месяцев и лет упорного сопротивления».
Мы победили благодаря лучшим, но, к сожалению, лучшие и гибли в непропорционально больших количествах.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ну и что в итоге?
Итог не утешителен — с такими генеральскими и офицерскими кадрами воевать нельзя — себе дороже. Нужно обсуждать пути, как вырастить такой командный состав, чтобы, отдавая в армию детей, бояться только противника, а не своих же генералов. Но с кем обсуждать? С теми, кто хочет, чтобы Россия имела достойную армию, но не имеетдля этого власти, или с теми, кто имеет власть? Но ведь тем, кто имеет сегодня власть в России, плевать на армию — им, чем она хуже, тем лучше. Слабая армия не нападет на их благословенную Америку, в которой они спрятали украденные у России деньги, и куда, в случае чего, они собираются удрать. А если даже наша нынешняя армия и нападет на США, то американцы купят в нашей армии генеральских уродов, как они купили их в Ираке, и эти уроды предадут.
И, тем не менее, давайте немного поразмышляем на тему, какая бы у нас была армия, если бы не наша вонючая власть.
Что надо было бы оставить свое? Самоотверженность, сознание того, что ты частица народа, патриотизм и самопожертвование. Не будем напрасно хулить немцев, но эти вещи у нас были лучшего качества.
Что надо было бы взять у немцев? Ту степень делократизации (сами немцы называют ее единоначалием), что у них была, и осмысленность того, зачем это единоначалие требуется. Напомню, что именно единоначалие дает.
При бюрократизме думает только самый высокий начальник, а чаще всего и не он, а его ни за что не отвечающие штаб и советники. Все остальные командиры просто тупые передатчики приказов сверху вниз. А при единоначалии каждый из них должен думать, т. е. вносить в победу собственный ум, и при этом масса ума, собранного для победы, многократно возрастает. При единоначалии каждый командир становится творцом, а посему его жизнь становится интереснее и счастливее.
Второе, что надо взять у немцев, — храбрость. Не годится, когда на одного храбреца десяток трусливых подонков в погонах. В бою на этих перепуганных баб храбрецов не напасешься. Никаких извинений трусости быть не может. Не важно, кого этот офицер боится, — жену или начальника, — раз трусит, значит, погоны долой! Когда будет рядовым, у него за спиною будет капрал с палкой, а за офицерами их не поставишь. Не уберем из армии трусов, и случится война — солдатской крови трусы в погонах прольют немеряно.
Третье — смелость. Однако смелость базируется на знании своего дела, а посему является следствием подготовки офицера. Я не вижу никаких достоинств в нынешней системе военного образования. За полтора века она убедительно показала свою никчемность. Тут нам нужно как немцам — не «учить на офицера», а воспроизводить их из недр армии — делать командирами лучших бойцов.
И, главное, нам нужна честность командного корпуса армии, такая честность, как у немцев, но лучше. Вспомните, что древние персы ценили в воине — стрельбу из лука, езду верхом и честность. Первые две вещи — это пустое, этому обучатся, а главное — честность! Во всем, в любых мелочах! В пустяке соврал, значит, в командиры не годится — трус! В бою, сволочь, прольет солдатскую кровь из-за своей трусости.
Все это, скажете вы, хорошо, да где же таких взять? Ведь их, таких, пожалуй, что и у немцев не осталось, а мы-то их где насобираем? В армии и в государстве — где ж еще? Не китайцев же приглашать (хоть я против них ничего и не имею) — наша проблема, нам ее и решать.
Для начала я персональные воинские звания упразднил бы, а армию разделил на три части: боевую, тыловую и вспомогательную.
В боевую я бы включил всех тех, кто действует оружием, неважно, личным или коллективным. Это не только стрелки, но и экипажи самолетов и боевых кораблей, расчеты орудий и ракетных систем. Их бы называл не солдатами, а бойцами или воинами. И в названиях их подразделений употребил бы как можно больше слов с русскими корнями. Неважно, что эти слова сегодня менее употребимы, чем иностранные, но русский человек их суть почувствует. Чем плохи для названий боевых подразделений и частей слова «ватага», «артель», «сотня», «полк», «дружина», «рать», да, собственно, чем плоха татарская «тьма»? Ведь давно вместе с живем и выражение «тьма народу» понятно русскому без перевода. И чем плохи названия командных должностей «приказной», «старшина», «прапорщик», «сотник», «артельщик», «боярин», «воевода»? Дело здесь не в квасном патриотизме, просто эту боевую часть армии нужно отделить и выделить капитально, поскольку именно в нее нужно будет отбирать лучших из тех, кто есть, и именно ее командный состав должен выстроить хребет армии.
Вторая часть армии — тыловая. Это те, чье действие оружием по противнику в успешном бою не предполагается, но, с учетом всех превратностей войны, возможно. Это строители и тыловые колонны, различного рода радиометристы, связисты и служащие штабов. Им бы я оставил и звание «солдат», и нынешние звания, проектируя их на должности. Чем будет плохо, если объединением будет командовать воевода, начальником его штаба будет подвоевода, а начальником оперативного отдела — генерал-майор?
Ну и оставшаяся часть армии от военных комиссаров, до работников Минобороны — это военнослужащие. И название их должностей — военные советники соответствующего класса.
И, конечно, внешне, по форменной одежде эти три части армии должны отличаться очень резко. Разделить армию нужно по целому ряду причин, но сначала главной будет нехватка храбрых, смелых и честных. Вот таких и нужно в первую очередь направлять в боевую часть армии, а эту боевую часть сделать кузницей кадров для остальных частей. Поскольку, как я полагаю, все поступающие в армию должны начать службу бойцами, а уж затем, если командиры воинов сочтут их способными занимать должности в армии, то переходить в солдаты или военнослужащие.
Поскольку, как ни объясняй, а все равно найдутся те, кто поймет тебя неправильно, то еще раз подчеркну: все предложенные мною выше реорганизации вторичны и нужны лишь для одного — для отбора и комплектации командных кадров армии людьми честными, храбрыми и смелыми. Кормить в качестве армии всех тех, кого мы кормим сейчас, — это унижение для народа.