Не один Кушанашвили Отар

Пацанское Евангелие от Цоя

Цой – это не про упертую фронду, не про зашоренный нигилизм, не про геройство ради «девического вздоха»; как по мне, это про – «нам с тобой голубых небес навес», про парней и девчонок с очень пронзительными взорами и полным отсутствием способности к подлости. Он про то, как можно утешать, закипая страстью. Он для людей, с которых роднит неукротимая пытливость, но без дешевой театральщины и без застегнутости на все пуговицы и нарочитого драматизма.

Мне всегда импонировали люди, которые вопросы большого этического звучания решают без визга. В той стране, что возлюбила ВЦ, быть собой можно только в непосильном напряжении, поэтому это мало кому удается. «Весь мир идет на меня войной» – но за что, триста чертей?! Просто за то, что ты не тварюга дрожащая и не в твоих правилах ныть, трепетать перед толпой и толкать речи о влиянии полнолуния на рукоблудие. Вообще не способным растворяться в толпе бойцам и в частности ВЦ дано и на плаху идти с ухмылочкой.

Небожительский статус ВЦ не вяжется с цифрой 50, вообще с цифрами: у таких людей нет возраста и нет мусорных органов, они ведь рождены для жанра апокриф, для исчерпывающего фильма об устройстве Вселенной.

Цоевские флегматичность (подозреваю, что кажущаяся) и уверенность (уверен, что преувеличенная) заразительны, он в наших глазах мирит цивилизацию и природу, рушит догмы и укрепляет нашу веру в то, что красивые рассветы еще разразятся.

По Цою, универсальная модель мироздания выглядит так: солнце, девушка, люди с хватательными рефлексами не досаждают, с утра заложен фундамент всеобъемлющего счастья в виде выкуренной сигареты, и для счастья вовсе не нужно, чтобы светоносный ангел возвестил жизнь вечную, главное, чтоб сегодня было хорошо, чтоб биология с совестью ладили, а для психического равновесия хватит и гитарки.

Дальше, конечно, действовать будем мы, но, в противность ВЦ, сильны только в инет-переписке. Мы запускаем наши дела в спешке, делаем их в истерике, а завершаем в слепой панике. И нам этот парень нужен не для хорового исполнения строчки «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро», чтоб пропеть ее и залиться до бровей, а чтобы, уяснив, что горний поток несет и мусор, и самородки, увернуться от мусора.

Спасибо, Витя.

Вот придет и скажет

Алла Пугачева записала новые песни, готов без малого альбом. Она возвращается.

Стараясь звучать непринужденно, я спрашиваю вас: ужели вы, в самом деле, полагали, что она покончила с пением и расплевалась со сценой? Пусть на шкале труднопроницаемости она и находится в диапазоне между Кафкой, Тэтчер, Земфирой, Агузаровой и сериалом «Твин Пикс», я, например, был уверен, что она вернется и споет для меня и для вас, ублаготворив нашу жажду чудесного и страсть к песням, полным воздуха. Надо признать, что в ее отсутствие стало еще более очевидным, что мы имеем (или она нас «имеет»?) не эстраду, а какой-то страх господень, какую-то бросовую, никчемную бессмыслицу, безнадежную «златограммофонную» мертвечину.

После того как З. Рамазанова обнародовала альбом про бренность экзистенции (жизнь – дерьмо, конец один), только АБП и в состоянии вернуть к жизни строчку «…и приветствую звоном щита!» На нее все упование, труднопроницаемую, но многомудрую, крупную, без скидок, лицедейку-крунера, самовоспроизводящуюся с упорством прибоя; которая умела нас потрясать до полураспада всех атомов организма.

Не поймите меня дурно, Рамазанова, Лолита, Польна, Варум хороши, иногда чертовски, но масштабности нет, вот этого: «пришла и говорю». Говоря схематически, есть Вера Полозкова, а есть Анна Ахматова, которая даже дышит по-другому.

Кому-то ведь надо взять и выйти из строя, выведя из строя держащуюся на нивелировке эстрадную машину. Допелись ведь до того, что песни не будоражат кровь, как запахи весны.

У АБП ведь это совпадает – свойство темперамента и позиция: петь только Большие песни, только вулканические, даже и при наружных игривости и фривольности.

Каких мне надо песен от Нее, родимой? Про счастье, про воспитание чувств, про Дело и Тело: Она одна способна влиять на состояние умов и душ.

Бездна бездну призывает, но ведь и свет к свету тянется.

Аллусик, приди уже и скажи, рассей мрак.

Алла Пугачева назвала меня собакой и простила

С Аллой БП меня связывают суд и невыпитый кофе на ее кухне.

Я люблю Ее, многомудрую, разумеется, сложною любовью. Она про это знает и, разумеется, игнорирует.

Ей не до меня. Она так неистово любит своих, что на других у Нее нет ни сил, ни времени, ни пространства.

– Хорошо говоришь, собака!

Это Она мне, защитнику угнетенных. Только что закончился суд, я был виновен по всем статьям и принес извинения. Она простила, и вот я стою дурак дураком, воскуряю фимиам, вспоминая, как мама отвесила мне подзатыльник, когда я позволил себе в Ее адрес нечто.

Она, если изучить Ее жизнь, больше, чем певица, женщина и личность, потому что Она сплав пессимизма разума и оптимизма воли.

Вам хорошо, на вас Она не смотрела ни снисходительно, ни презрительно – а на меня и так, и так, я терял от этих взглядов вес и ориентацию на местности.

Но зато однажды Она доверительно сказала мне: «Когда тупею, звоню Жванецкому».

Ей одной дозволено уходить и возвращаться, не сообразуясь с общественным мнением, согласно которому длительные отлучки чреваты забвением.

Зрение Ее точно и изысканно, просодия глубока и полнозвучна, и Она редко ошибается. Ну, разве что с политикой и Филиппом.

Борис Моисеев. Живой

– Я не понимаю разговоров о просветлении, но разговоры про перерождение я теперь понимаю. Это совсем иное. Разговоры о просветлении дискредитированы рисовкой тех, кто их ведет. После того, что со мной случилось, скажу то, о чем думаю долго и мучительно: побывав ТАМ, считаю, что ЗДЕСЬ лучше.

Все знают душераздирающую историю о том, как Борис Моисеев чуть не умер, считался стопроцентным покойником, уцелел, забыл резкие движения и громкую интонацию. Мы сидим перед прямым эфиром на канале РОССИЯ, и мне приходится концентрироваться, потому что говорит он очень-очень тихо, с большим усердием доканчивая недолгую мысль: он говорит несколько слов, следует тайм-аут, после чего речь очевидно непросто возобновляется.

Я спрашиваю БМ, чего ему, выжившему, сейчас больше всего не хватает, он думает и совершенно серьезно говорит, что ему не хватает счастья в личной жизни.

Мимо проходит актер (который моложе) Панин с видом и амбре человека, не внявшего забористому призыву классика: «О, молодые, будьте стойки при виде ресторанной стойки!» Бросает, что читал, будто БМ хочет умереть на сцене, Боря без улыбки отвечает, что так и есть, всем видом давая понять, что на эту тему шутки для него неприемлемы.

Спрашиваю про расписание, зарядка, похожая на йогу, прием пищи, похожей на брандахлыст, тюремный режим. БМ впервые улыбается, даже начинает тихо смеяться, и я понимаю, что БМ режим не очень блюдет.

– Главный вывод после ЧП? Что в моей жизни есть только сцена и друзья. Больше ничего у меня нет. Я раньше строил планы, хотел глядеть далеко, это так смешно и грустно, вот он, твой день. Один. Здесь. Сейчас. Твой. Будь собран и благодушен. Делай свое дело, по возможности сияя.

– Но ведь, прагматично и цинично рассуждая, случившийся коллапс можно было конвертировать?

– Это как?

– Это очень просто: нужно вставить в программу беспросветные песни со строчками о Боге и героическом преодолении. А у тебя один сплошной мажор. Будь похитрее, как Люк Бессон: нравятся людям драмы – подари им драму, рекордную по слезоточивости.

– Ха-ха-ха! И с реквиема начать, и в конце врубить нарастающий стук копыт, чтобы этот звук потом резко оборвался… Нет, это не для меня. И не про меня.

В жизни человек легкий, а уж после того, что произошло, полон детской радости по поводу каждого дня – того простого факта, что он у меня есть. Вот такой – непримитивно яркой – должна быть и концертная программа.

Я спрашиваю, что его более всего раздражает сегодня. Он отвечает, что не раздражает, а, так точнее будет, расстраивает. Количество людей, которые стали верить «под камеры», «все публично кинулись иконы целовать».

В этот момент я вспоминаю, как в эфир радио КП позвонила, когда я желал БМ, прознав про реанимацию, скорейшего выздоровления, одна сильно верующая бой-баба с золотым в кавычках сердцем и пожелала и Боре, и мне, и всему сатанинскому шоу-бизнесу подохнуть в муках. В Улан-Удэ я встретил человека, которого оскорбляет сама мысль, что Борис Моисеев выжил. «Потому что вместе с ним выжил дух Сатаны, злая воля», – вот как он мне объяснил свою ненависть. Я вас обязан расстроить или как минимум проинформировать: таких людей легион.

Я спрашиваю БМ, в курсе ли он, что есть такой легион, он отвечает, что – еще бы, уже много лет, но ему важнее, что его считают светлым человечком Пугачева и Кобзон; задумывается, как кататоник, звучит призыв «Эфир начинается через тридцать секунд!», Боря говорит, что эпатаж он за собой признает, но всегда был за любовь.

Те, которые не рады, что он живой, – тоже. (Но я ему об этом не сказал).

Доброжелательный маршал

Аэропорт, семь утра, даю по телефону указания домашним, сзади кто-то басит: «Прекращай схоластический спич», оборачиваюсь – Саша Маршал.

На прошлой неделе веселый музыкальный канал назвал его Самой Доброжелательной Звездой страны, свидетельствую: сие есть правда неоспоримая. К тому ж, и приведенная сценка это выразительно иллюстрирует, он еще и остроумен, как ранний я, и даже знает слово «аутентичный».

Согласно результатам опроса, по части доброжелательности впереди шоу-бизнеса всего, как впереди планеты всей, кроме АМ, Елка, которая, сверх того, что отлично поет, отменно ладит с людьми; сверхкоммуникабельная моя любимая Лолита; Максим Галкин, становящийся «нашим всем»; в рейтинге за подчеркнутую вежливость упомянут Дима Билан; Владимир Шахрин, «Чайф», который никогда не был себялюбцем, который еще во время оно сказал мне, что в людях не приемлет злобы, апломба, агрессивности, скудоумия.

Каким-то образом в этот рейтинг просочился футболист Кержаков, упорный, невезучий до абсурда, но никогда не унывающий.

В списке есть пугающе юная Дина Гарипова, но это скорее аванс, она еще просто не укатанная, как Сивка, крутыми горками шоу-бизнеса, где всяк мутирует в монстра.

В противном, АНТИ, списке на первом месте, казалось бы, чистейшие образцы чистейшей прелести: Водонаева и певунья Максим. Практически незнакомый младым, разве что по «Дальнобойщикам», актер Гостюхин, писатель Успенский, но тут даже я подтверждаю и другим разом поведаю одну историю. Алексей Чумаков, ведущий себя как мэтр, привередливый Пригожин, который сожрет мастодонта, и мясо не переварит.

Но ведь люди тоже привередливы и не без глаз и ушей, вот о чем надо помнить нашим селебритиз и о чем они все время забывают, оживая только при слове «предоплата».

Земфирино горе

Новая Земфира – да, живое воплощение музыкальной брутальности, но эта брутальность не про меня, хоть она, Земфира, еженощно, ежедневно – с тех пор, как вышел альбом – нейдет из моей головы.

Девушка восполняет отсутствие легких пьес глубокими текстами, в которых с энтузиазмом доказывает, что жизнь грустна, но дальше будет еще грустнее.

Я знаю, что она права, но соглашаться не хочу. Если прежде ее песни были мизантропскими исподтишка, то теперь они мизантропские откровенно: я тут роман пишу, суки, не отвлекайте. Как про что? Про вас, упыри, про людей. У нее исчезла пушкинская легкость, сдается, она даже отрицает ее. Ее понимание хорошей музыки редуцировалось до крепкого саунда, эффектной образности стихов и определения «умная».

Слишком умная, избыточно, горе от ума. Слишком печется о том, чтобы на выходе получился эпик про судьбу, отсюда из-за чрезмерного радения – ореол угрюмой, ладно, печальной обреченности. Я даже готов согласиться на пакостное допущение, что боль, передаваемая через голос, хорошо отмерена, хотя отчетливо сознаю, что в ее случае это чушь, она «из другого санатория».

Но все равно я думаю, что в эпоху «патетичных нытиков и патентованных горе-моралистов» художники первого ряда должны включать свет. Выкручивать лампочки, Лапочка, и без тебя есть кому. Твой ясный ум, твоя чуткость к четким Слову и Звуку нужны для иного: для дарования Надежды, а не для отъема ея, не для меланхолии.

Кругом ералаш и фарс, и от нового альбома З. я ждал противоядия, но песен, стабилизирующих кровяное давление, в альбоме не обнаружил; обнаружил реинкарнацию своих пубертатных переживаний, выкрашенных в черное. Я не говорю, что нужен веселый аттракцион, но хотя бы улыбнитесь, выключите грусть – помимо ипохондрии, есть энтузиазм в виде рассвета, и есть соседи, которых убивать не надо, и мы полны сил, и книги у нас есть, и кино про неземную любовь, а вы все хмуритесь.

Я же жажду вашей улыбки. Она вам гораздо более к лицу.

Российский шоу-бизнес и фонограммный срам

Целую неделю «Первый канал» показывал поющий Сан-Ремо, напоминая мне о том, что в наших палестинах никто уже давно не предъявляет претензий на вокальное мастерство: кто-то дезертировал с этой территории, а кто-то сосредоточился на битве с журналюгами.

Я не буду вдохновенно лгать, что, будучи отъявленным поклонником песенного конкурса Сан-Ремо, именно благодаря ему осознал, что искусство есть Чудо, к которому неприложимы обычные рациональные мерки, что именно оно утоляло мою жажду Прекрасного. Нет. Но уже тогда, в кутаисском далеко, я знал, что именно так выглядит древняя наука извлечения звуков из гортани, хотя газеты писали, что в Сан-Ремо поют под фанеру и не о том. Но грузина, выросшего под полифонию, под звуки трепетные и раскатистые, не объегоришь.

Найдите в Интернете выступления Флавио Фортунато и Анны Окса, сводивших меня с ума, и когда у вас тоже перехватит горло, вспомните меня добрым словом за добрую рекомендацию. Я не знаю, как итальянцам это удается, но удается точно: они умеют кодировать все важные правила на свете, в том числе самое релевантное: ко всему, что с тобой происходит, относись с простодушием, но изящно.

Речь в первую голову о Челентано и о Рамаццотти, титанах. Это не высоколобая, но вкусно состряпанная поп-музыка розы ветров, солнечного утра и странной грусти, от которой хорошо. Итальянцы, те же старички Тото, Пупо, Фольи, не пытаются соорудить многозначительное социальное высказывание, а просто поют о том, как хорошо, что кровяное давление в норме, что вывод даже из меланхолии может быть только один: меланхолию, как часть жизни, тоже приветствуем звоном щита!

Игорь Крутой, явив понимание того, что по-старому, под фанеру, уже нельзя – не поймут, мочи нет более эрзац жрать, заявил, что уж в этом-то году в Юрмале живой звук будет непременным условием для всех. Но для кого, кто это условие будет выполнять? Итальянцы элегантны генетически, у них культур-шмультур пения в крови, и когда даже не триумфатор, а рядовой участник конкурса начинает выдавать фиоритуры, я хватаюсь за голову, обуянный восторгом и объятый печалью.

Каков же в деле победитель? Кто у нас в таком контексте не осрамится?

Дыхание по Эросу и Тому

Я не знаю и знать не хочу, что такое «зубодробительный стадионный дабстеп в духе Скриллекса», зато я знаю, что 24-го мая пойду на чуждого позерства ЭРОСА РАМАЗЗОТТИ, которого боготворят даже Укупник и девы с обсидианово-черными волосами, и он задаст жару в «Крокусе», напомнит всем, что такое – быть доподлинным пацаном. А артистам Крутого напомнить, что такое мастерство, а попутно – интродукция, мелизмы, колоратура, антиметросексуальное крещендо.

Старикам-рутинерам здесь самое место, включая меня и Фридлянда, недавно продемонстрировавшего на канале РБК такой класс (речевой, поведенческий), что молодые рядом с ним кажутся жалкими термитами.

Как молодые актеры рядом с ТОМОМ КРУЗОМ кажутся антропоморфными существами, из уязвленной гордости не признавая его великолепия в «ДЖЕКЕ РИЧЕРЕ». Он любит, как все мы, приносить жертву Бахусу, но больше, конечно, любит казаться дерзким и бесстрастным. Как все мы, «БЛЭК КЕЙС» считающие дерьмом. Совершенно бесцветная музычка от перезрелых хипстеров, судя по уродливым рожам, изъеденным неврозами; чмыреныши, способные блеск обратить в дерьмо.

А чем лучше «KING АNIMАL», чертов КРИС КОРНЕЛЛ, король канонического, мать его, гранжа?! Парни орут куда-то в пустоту, осыпая неласковыми словами все, что видят кругом. Сплошной плохо оформленный порыв к отрицанию. Может, по законам именно этого жанра музычка сделана хорошо, даже безупречно, но оголтелый еще никогда не заменял сердца.

Можно войти в единение с математикой, но не достичь гармонии. А можно, как ДЖЕФФ ЛИНН, не бить рекорды популярности, но выпустить полный воздуха альбом. Тонкость красок, спокойный нрав, легкость мысли – все есть. Линн начисто лишен задатков оголтелого трибуна, что – в том числе все означенное прежде – в парадигмах современного музыкального рынка не просто удивительно, а дерзко до крайности. Такое могут себе позволить только я, ТАКЕ ТНАТ И РАМАЦЦОТТИ ЭРОС.

Светлый образ Эроса без игры в образ

Так вот, значит, про мой поход на Самого Значительного Артиста наших дней, которого, признаю, я с дорогой душой идеализирую. РАМАЗЗОТТИ, или РАМАЦЦОТТИ, источает свет, как и положено большой звезде, а не отражает его. У больших артистов безукоризненный кодекс чести: работа только на износ, до 67-го пота.

Не знаю, кто из наших способен тягаться с ним; обосрутся все, обделаются истерически.

Как, каким языком описать этот концерт? Отменный звук, никаких пошлых шуток, много гитары, чудный бэк-вокал.

Рамаццотти немыслим без импровизации, как я не могу без красивостей. Рутину он посылает к свиньям собачьим, нежен к барышням, как положено колоссу, внимателен к коллегам, к принимающей стране: вышел в майке с нашим триколором.

Он не входит ни в какой образ и ни из какого образа выходить у него нет необходимости – потому что ОБРАЗА НЕТ.

Есть ЭРОС.

И труднолегкое восстановление личности после его концерта.

Джефф Линн как спасение от мути

Судя по тому, что я слышал, один ДЖЕФФ ЛИНН достоин похвалы. Она трепетная, способная «причинить упадок слез», и бестрепетная, полная воздуха, от которого задыхаются мракобесы. Это тот самый Линн, который придумал для ELLO многоголосый саунд и первым из величавых рокеров догадался использовать симфоническую палитру в роке. Он даже оставшимся «битлам» помогал со звуком на неизданных песнях – чтоб они тоже дышали непринужденной нежностью.

Это один из тех людей, которым, судя по тому, какую музыку пишет и транслирует, кому претят самодовольство, скука и муть. Сразу слышишь, что этот парень, как и я, «верит в душу, в член, в девок, в изящество женской спины, в футбольный мяч, в волокнистую диету, в ядреный бурбон, в то, что роман Пелевина свежий – перезрелое дерьмо, в то, что Помазуна, отсоса из Белгорода, надо расстрелять, в то, что однополые браки дозволять нельзя хотя бы из соображений безопасности самих гомосексуалистов и лесбиянок.

Своей харизмой Бабкина и дождь остановит

Фраза «Надежда Бабкина – символ русской женщины, беспощадной и самый чуток бессмысленной» будет грандиозным преуменьшением.

Она доподлинный полковник казачьих войск с правом ношения оружия. Широкую аудиторию известили об этом в программе «Доброго здоровьица!», которую смотрят, как уверял меня редактор проекта, «даже прожженные синьки». (Судя по тем выпускам, что видел я, нет ни малейшего основания считать это заявление спорным.)

Бабкина своей харизмой, очень специфичной, если захочет, остановит дождь, парализует движение, обезоружит маньяка – он просто не будет знать, как реагировать. Все, кто участвовал в программе, отчаянно ее славословили, она кротко соглашалась.

Я бы смело иронизировал и дальше, но в студии, когда меня объяло недоумение, появился Кобзон и спел с Бабкиной дуэтом, после чего Геннадий Петрович Малахов изрек (я записал и впал в прострацию): «Родиться и самореализоваться в России наиболее почетно, что может дать земной шар человеку».

Все ее артисты – ее дети, и было бы странно, коли было бы иначе. Они были тут же и кивали, как на приеме у психоаналитика. А попробуй не кивни. Помню, как, вступив с ней в полемику на «Славянском базаре», я удостоился титула «токсикозный высерок». Правда, утром на перроне, когда мы прощались с Витебском, Бабкина принесла мне извинения специального толка, то есть извинилась за горячность, но закончила все словом «сволочь» и смехом одарила.

В общем смысле Бабкина – жертва той же проблемы, что касается всех столпов: как только она впадает в пафос, ей тут же изменяют талант и вкус. Но все дело в том, что из пафоса никто не «выпадает» – и не собирается. Под занавес появилась подруга-нумеролог и зачастила: «Она такая тонкая…» Грянула песня про золотую пчелку, и сама драматургия передачи подтвердила: тоньше не бывает.

Трагедия русской этнической музыки

Продюсер Евгений Фридлянд, с рвением и неослабным постоянством, создающий новые проекты, сидя в своем кабинете, вздыхает: «Любой намек на серьезность теперь обречен, спрос есть только на лубок, на трэш, на кич».

А я вспоминал время, разумеется, золотое, когда мы только знакомились (занимался он тогда братьями Меладзе, за плечами у него было «Браво») и я буквально записывал за ним, вот это, например: «Музыка дает самые лучшие уроки композиции; под нее и жизнь можно выстраивать».

Если Фридлянд говорит, что сейчас в чести пригламуренный кич под соусом псевдонародности, значит, так и есть. И тут не нужна имеющаяся у него в наличии сверхъестественная сила убеждения, довольно радио и ТВ, где этника вовсю насилуется климактерическими стервами и парнями, похожими на трансвеститов. Насаждается самым топорным образом стереотип, что этническая музыка – это то, во что завернули ее Бабкина, Кадышева и бурановские бабуси, уже ставшие нарицательными, при всем безоговорочном пиетете к лихим и милым старушкам. От них требуется псевдонародность с повышенным содержанием сахара.

Фридлянд имеет дело с вероломным рынком всю сознательную жизнь, он имел дело со всеми стилями и направлениями, слово «рынок» вызывает у него тахикардию, но ничего не попишешь, надо подстраиваться, и ЕФ почти торжественно ставит мне песню новоиспеченного дуэта «Иван-да-Марья», где барышня, само собой, хохотушка, а паренек-гармонист якобы ходок, дружащий со стаканом. Песенка дьявольски быстрая, с въедающимся в мозг припевчиком, и даже моя минимальная (кокетничаю) компетентность позволяет спрогнозировать успех этой непритязательной вещицы у заказчиков: такие песни хватают за шкирку и под водочку плясать подбивают.

А там можно, глядишь, слепить из ребят очередных икон жанра, истоптанного бабушками, не только бурановскими.

Не до Гергиева сейчас и какого-то там Боуи, надо приспособиться.