Дом Цепей Эриксон Стивен

— Верховный Маг Бидитал? Каким это «старым путям»?

— Путям насчет детишек, Геборик. Девочек. Своему мерзкому… аппетиту. Увы, Ша'ик не наделена всеведением. Да, она знает наклонности Бидитала — когда была Ша'ик Старшей, на себе их испытала. Но ныне в городе собралось почти сто тысяч человек. Несколько детей исчезают каждый день… трудно заметить. Но люди Маттока по натуре бдительны.

Геборик поморщился: — А я тут при чем, по-твоему?

— Тебе не интересно?

— Ну что ты. Однако я человек без голоса. А Бидитал — один из троих присягнувших Ша'ик, один из главных ее Верховных Магов.

Леомен начал готовить чай. — Мы трое наделены долей верности, — сказал он. — Преданы некоему ребенку. — Он поднял взор, ставя горшок с чаем на медную жаровню. Затуманенные голубые глаза смотрели на Геборика. — А Бидитал ее приметил. Но это не просто сексуальный интерес. Фелисин избрана наследницей Ша'ик — мы же видим, да? Бидитал верит, что ее нужно обработать, как и мать — то есть как Ша'ик Старшую. Мать была духовно сломлена, так что и дочь…

Ужас пробрал Геборика до костей. Он метнул взгляд на Тоблакая: — Ша'ик нужно об этом рассказать!

— Она знает, — сказал Леомен. — Но ей нужен Бидитал, хотя бы в роли противовеса Фебрилу и Л'орику. Трое, естественно, презирают друг дружку. Она знает, Руки Духа, и она возложила на нас задачу быть… внимательными.

— Как, Худа ради, я могу быть внимательным? — возмутился Геборик. — Я, черт дери, почти слеп! Тоблакай! Скажи Ша'ик, пусть возьмет морщинистого ублюдка и освежует заживо. И Фебрила с Л'ориком заодно!

Дикарь — великан оскалил зубы, глядя на Леомена. — Я слышал, как ящерица шипит из-под камня, Леомен Молотильщик. Но ее хвастовство быстро кончилось — каблуком раздавили.

— Ах, — со вздохом ответил Геборику Леомен, — Бидитал не главная проблема. На самом деле он может оказаться спасителем Ша'ик. Друг, Фебрил замыслил измену. Кто в сговоре с ним? Неизвестно. Не Л'орик, это точно — Л'орик из троих самый хитрый, его не обдуришь. Но Фебрилу нужны союзники среди наделенных властью. Вступил ли Корболо Дом в сговор с ублюдком? Опять не знаем. Камист Рело? Его маги — лейтенанты, Хенарас и Файэлле? Но даже если все они заодно, Фебрилу нужен Бидитал. Пусть или стоит в стороне или присоединяется.

— Да, — проворчал Тоблакай, — Бидитал верен.

— На свой манер, — согласился Леомен. — Он знает, что Фебрил задумал измену, и ждет приглашения. Тогда расскажет всё Ша'ик.

— И заговорщики умрут, — сказал Тоблакай.

Геборик покачал головой: — А если заговорщики переманили всех ее слуг?

Леомен пожал плечами, начал разливать чай. — У Ша'ик есть Вихрь, друг мой. Водить армии? У нее есть Матток. И я. Л'орик наверняка останется с ней. Возьмите нас Семеро, Корболо Дому в любом случае несдобровать.

Геборик долго молчал. Потом придвинулся ближе, когда Леомен жестом пригласил его к чайнику. — Итак, ложь выявилась, — пробормотал он. — Тоблакай ни о чем не рассказал Ша'ик. Ни он, ни Матток, ни ты, Леомен. Вот ваш путь обратно, к власти. Раздавить заговор, устранить всех конкурентов. Вы и меня втягиваете в ложь.

— Небольшую ложь, — подчеркнул Леомен. — Ша'ик сообщили, что Бидитал снова начал охоту на детей…

— Но не про особую страсть к Фелисин.

— Избранная не должна подвергать опасности восстание ради личных любимчиков. Она станет действовать слишком поспешно…

— Думаешь, Леомен, я хоть медный грош дам за восстание?

Воин улыбнулся, откидываясь на подушку. — Ты ни о чем не заботишься, Геборик. Даже о себе. Но нет, я сказал неправду. Есть Фелисин. Дитя.

Геборик встал. — Я закончил.

— Иди с миром, друг. Помни: твое общество нам всегда желанно.

Бывший жрец двинулся к лестнице. Помедлил у подножия. — Я было поверил, что из ямы изгнали всех змей.

Леомен усмехнулся: — Холод всего лишь заставил их… дремать. Осторожнее на лестнице, Руки Духа.

Едва старик скрылся из вида, Тоблакай вложил меч в ножны и встал. — Он пойдет прямиком к Ша'ик.

— Пойдет ли? — Леомен пожал плечами. — Нет, я думаю, не пойдет. Не к Ша'ик…

Среди храмов, построенных народами Семи Городов, лишь святилища одного бога походят по своей архитектуре на руины Круга. Значит, как полагал Геборик, в выборе Бидиталом места обитания не было ничего случайного. Имей развалины, в которых поселился Верховный Жрец, стены и своды, все видели бы низкий и странно вытянутый купол, стоящий на полукруглых, напоминающих ребра или шпангоуты большого корабля арках. Брезентовый шатер, прикрывший провалившиеся и выветренные остатки храма, крепился к немногим оставшимся опорам арок. Они, как и план фундамента, давали хорошее представление о прежнем облике храма; в Семи священных Городах и во многих менее славных, но еще более многолюдных поселениях можно увидеть храмы, напоминающие стиль здешних руин.

Геборик подозревал здесь некую тайну. Бидитал не всегда был Верховным Магом. Хотя бы по титулу. На языке добрийцев его звали Рашан» аиз. Архисвященник культа Рашана, существовавшего в Семи Городах задолго до того, как Трон Теней был вновь занят. Кажется, извращенные умы людей не находят ничего нелепого в поклонении пустому трону. Это не страннее, чем падать ниц перед Летним Вепрем, богом войны.

Культ Рашана плохо принял возвышение Амманаса Темного Трона и Веревки, захват ими власти над Садком Тени. Геборик знал очень немногое, только то, что культ распался. В стенах храмов пролилась кровь, после осквернивших святыни убийств среди паствы остались лишь признающие господство нового бога. Изгнанники уползли прочь, горько стеная и зализывая раны.

Люди вроде Бидитала.

В Вихре бывший Рашан» аиз нашел убежище. Вот еще одно доказательство, что Вихрь — это всего лишь фрагмент разбитого садка, а именно Садка Тени. Если это так — какая тайная цель держит Бидитала около Ша'ик? Воистину ли он верен Дриджне Открывающей, священному пожару во имя свободы? Но ответы на такие вопросы получить непросто. Неведомые игроки, незримое течение под мятежом — более того, под Малазанской Империей — вот кто такие правитель Тени и его смертельно опасный компаньон. Амманас Темный Трон, бывший Келланвед, император Малаза и завоеватель Семиградья. Котиллион — Танцор, глава «Крючка» и самый умелый ассасин империи, гораздо искушеннее Угрюмой. «Боги подлые, здесь что-то шевелится… я уже гадаю, чья же это война?»

Занятый такими мыслями, он шел к убежищу Бидитала. Геборик не сразу понял, что его позвали по имени. Слабые глаза пытались обнаружить того, кто назвал его имя… он вдруг вздрогнул, потому что на плечо легла рука.

— Извини, руки Духа, если я напугал тебя.

— Ах, Л'орик, — ответил он, узнав наконец высокого, облаченного в белое человека. — Ты ведь не будешь притворяться привидением, как обычно?

Улыбка мага была какой-то болезненной. — Сожалею, если кажусь привидением. Или употребление этого слова было случайным?

— Ты имеешь в виду безрассудным. Да. Я был в компании Леомена и вдохнул пары дурханга. Что я хотел сказать — что редко вижу тебя в здешних местах, вот и все.

— Это объясняет твою озабоченность, — пробормотал Л'орик.

«Встречей с тобой, дурхангом или Леоменом?» Высокий маг — один из трех верховных служителей Ша'ик — был по природе человеком скрытным, не склонным к драматическим жестам. Геборик понятия не имел, какой садок он использует для колдовства. Возможно, это знала одна Ша'ик.

Миг спустя Верховный Маг продолжил: — Твой маршрут намекает на встречу с неким обитателем Круга. Более того, я ощущал вблизи тебя бурю эмоций; следует предположить, что грядущая встреча окажется бурной.

— Ты имеешь в виду, что мы с Бидиталом можем поссориться, — проворчал Геборик. — Что же, это чертовски вероятно.

— Я сам только недавно его покинул, — сказал Л'орик. — Можно предупредить? Он чем-то сильно взволнован, он в дурном настроении.

— Может быть, из-за твоих слов?

— Вполне возможно, — согласился маг. — Если так, позволь извиниться.

— Фенеровы клыки, Л'орик! Что ты забыл в треклятой армии ядовитых змей?

Снова кривая улыбка, неуверенное движение плечами. — В племенах Маттока есть женщины и мужчины, танцующие с яркошейками, теми, что встречаются иногда в высокой траве. Это сложной и очень опасный танец, однако он наделен известным очарованием. Их упражнения привлекают.

— Ты наслаждаешься риском, даже если твоя жизнь в опасности.

— Я сам мог бы спросить, зачем ты пришел, Геборик. Желаешь вернуться к профессии историка, позаботиться, чтобы сказание о Ша'ик и Вихре прозвучало до конца? Или ты действительно скован верностью благородному делу свободы? Или будешь утверждать, что верно и первое и второе?

— Я был в лучшем случае посредственным историком, Л'орик, — буркнул Геборик, не желающий объяснять свои резоны. Да в этом не было бы смысла — Ша'ик наверняка его не отпустит.

— Тебе не терпится расстаться со мной. Что же, предоставляю тебя твоим заботам. — Л'орик слегка поклонился и отступил.

Геборик неподвижно стоял, смотря в спину уходящему магу. Потом продолжил путь. «Бидитал взволнован, вот как? Спор с Л'ориком — или что-то произошло за гранью?» Обиталище верховного мага уже было перед ним: брезентовые стены и двускатная, закопченная, выгоревшая от солнца крыша, запорошенные пылью пурпурные пятна на камнях основания. Около полога скорчилась грязная, покрытая солнечными ожогами фигура. Она что-то бормочет на непонятном языке, лицо скрыло длинными прядями сальных волос. У этого человека нет ног и рук; культи стали гладкими, но все еще выделяют молочно-желтоватую сукровицу. Он выводит обрубком руки рисунки в пыли, окружая себя — круг за кругом — звеньями цепей. Каждый новый рисунок уничтожает ранее проведенные линии.

Он принадлежит Тоблакаю. Его «шедевр». Сулгар? Силгар. Натиец. Он стал одним из множества калек, больных и нищих, населяющих храмовый круг. Геборик удивился, что же привело его к шатру Бидитала.

Он подошел к входу. Полог, как это принято среди племен пустыни, подвязан с одного края — щедрый жест приглашения внутрь, остроумное безмолвное послание.

Едва он пригнулся, чтобы войти, Силгар начал шевелиться, мотать головой. — Брат мой! Я уже видел тебя прежде! Калеки… мы с тобой родня! — Он бормотал на смеси натийского, малазанского и эрлийского наречий. Улыбка обнажила ряды гнилых зубов. — Плоть и дух, да? Мы с тобой, мы здесь единственно достойные смертные!

— Как скажешь, — пробормотал Геборик, войдя в дом Бидитала. Кудахтанье Силгара летело следом.

Никто не озаботился уборкой внутренних комнат. Кирпичи и мусор лежали на песчаном полу, рядом с ними битые черепки, куски штукатурки. Похожее на пещеру пространство вместило несколько беспорядочно расставленных предметов мебели. Тут была большая низкая кровать с тонкими матрацами и шерстяными одеялами. Четыре складных стула о трех ножках, на местный манер, стояли вдоль кровати, словно Бидитал имел обыкновение лежа обращаться к ученикам или служкам. Поверхность стола загромождала дюжина маленьких масляных ламп.

Верховный маг сидел спиной к Геборику и большей части вытянутой в длину комнаты. Приделанный на древко вбитого между камнями копья факел отбрасывал тень Бидитала на стенку шатра.

Геборика пробрала дрожь: казалось, верховный маг беседует с собственной тенью. Нет, не просто так говорится «тень отброшена». Все еще играется с Меанасом. Ради Вихря или ради своих нужд? — Верховный Маг, — сказал бывший жрец.

Дряхлый тощий старик медленно повернулся. — Иди ко мне, — проскрипел он. — Я поставлю опыт.

— Не особо привлекательное предложение, Бидитал. — Геборик все же подошел.

Бидитал нетерпеливо махнул рукой: — Ближе. Я хочу увидеть, отбросят ли тень призраки твоих рук.

Геборик замер, сделал шаг назад. Потряс головой. — Ты хочешь, а я вряд ли.

— Иди!

— Нет.

Морщинистое лицо исказила гримаса, черные глаза блеснули.

— Ты слишком рьяно прячешь свои секреты.

— А ты нет?

— Я служу Вихрю. Все иное не имеет значения…

— Кроме твоих аппетитов.

Верховный маг склонил голову набок, потом слегка, пренебрежительно махнул рукой. — Потребности смертного. Даже будучи Рашан» аисом, я не видел нужды отворачиваться от радостей плоти. Да, плетение теней наделяет великими силами.

— И ты изнасиловал Ша'ик, когда она была ребенком. Выжег из нее все будущие радости и удовольствия, которыми сам утешаешься. Не вижу тут логики, Бидитал. Только извращение.

— Мои цели далеко превосходят твои умственные способности, Руки Духа, — ухмыльнулся маг. — Меня не задеть столь неуклюжими наскоками.

— Мне удалось узнать, что ты встревожен и озабочен.

— Ах, Л'орик. Еще один глупец. Он спутал волнение с возбуждением. Но большего я не скажу ни ему, ни тебе.

— Позволь и мне быть кратким. — Геборик сделал шаг вперед. — Если ты хоть взглянешь в сторону Фелисин, эти руки оторвут твою голову от туловища.

— Фелисин? Милашка Ша'ик? Ты действительно веришь, что она девственница? До возвращения Ша'ик девчонка была сиротой в лагере беженцев. Никто не следил за ней…

— Это не важно.

Верховный Маг отвел глаза. — Как скажешь, Руки Духа. Видит Худ, тут таких много…

— Все они под защитой Ша'ик. Воображаешь, она позволит тебе осквернять их?

— Спроси сам, — ответил Бидитал. — А теперь уходи. Ты больше не гость.

Геборик медлил. Он едва справлялся с желанием убить мерзавца на месте. Не будет ли это справедливым? Маг только что сам признал свои преступления. Но здесь не действуют малазанские законы, не так ли? Здесь царит лишь закон Ша'ик. «И я не одинок. Даже Тоблакай поклялся защищать Фелисин. А другие дети? Почему Ша'ик это терпит? По крайней мере, по словам Леомена. Ей нужен Бидитал. Нужен, чтобы сорвать заговор Фебрила.

А мне какое дело? Эта… тварь не заслуживает жизни».

— Подумываешь об убийстве? — пробормотал Бидитал, снова отвернувшись. Его тень заплясала на стенке шатра. — Ты не первый и, полагаю, не последний. Я должен предупредить: храм заново освящен. Сделай еще шаг ко мне, Руки Духа, и поймешь, что это значит.

— Веришь, что Ша'ик позволит тебе вставать на колени перед Темным Троном?

Старик взвился, лицо исказилось яростью: — Темный Трон? Этот… чужак!? Корни Меанаса находятся в старшем садке! Некогда управляемом… — Он захлопнул рот, потом улыбнулся, показав темные зубы. — Не для тебя. О нет, не для тебя, бывший жрец. Вихрь имеет предназначение. А тебя здесь лишь терпят. Брось мне вызов, Руки Духа, и познаешь священный гнев.

Улыбка Геборика была суровой. — Я все знаю, Бидитал. Но остаюсь. Предназначение? Наверное, мое — встать на твоем пути. Советую хорошенько подумать.

Вновь оказавшись снаружи, он помедлил, заморгав от яростного света. Силгара не было видно, однако он нарисовал сложные узоры в пыли вокруг мокасин Геборика. Цепи, окружающие фигуру с обрубками вместо рук… но зато с ногами. Бывший жрец скривился, пнул рисунок и ушел восвояси.

Силгар не был художником. Да и глаза Геборика слабы. Возможно, он увидел лишь то, что подсказали страхи — ведь раньше Силгар рисовал в цепях самого себя. В любом случае все это не так важно, чтобы заставить его вернуться. И рисунок уже, нет сомнений, уничтожен.

Но это не объясняло холодка, пронизавшего Геборика под жгучим солнцем.

Гадюки ворочаются в логове, а он оказался в самой середине.

Старые шрамы от стягивавших руки и ноги цепей и веревок напоминали ему о стволах деревьев, хранящих годовые кольца. Каждое говорит о прошлом, о тугих кандалах, о прижимающих к земле цепях. Во снах боль снова ревела, как живая тварь, пробиваясь сквозь сумятицу перепутанных, смазанных сцен.

Старый малазанин без рук и с мерцающими, подобными твердой корке татуировками сумел, хотя и слепой, узреть волочащихся следом призраков, бормочущий на ветру поезд смертей. Тот ныне следует за Карсой днем и ночью, заглушая глас Уругала, затемняя вид каменного божьего лика полотнищами человеческих лиц, искаженных в агонии и страхе, запечатленных в миг умирания. Но старик не всё понимает. Дети среди жертв — дети в новом, обретенном здесь смысле — не пали от кровавого меча Карсы Орлонга. Нет, это наследники, которых не будет, семейные линии, оборванные в забитой трофеями пещере истории Теблора.

Тоблакай. Имя древней славы, имя расы воинов, звучащее наравне с именами смертных Имассов, именами владеющих холодом Джагутов и демонических Форкрул Ассейлов. Имя, под которым известен ныне Карса, словно он стал единственным потомком древних победителей, правителей юного и сурового мира. Годы назад такая мысль наполнила бы грудь яростной, кровожадной гордыней. А ныне она терзает его как сухой кашель, ослабляет самые кости. Он видел как никто другой, что новое имя стало титулом ослепительной иронии.

Теблоры низко пали по сравнению с Теломен Тоблакаями. Зеркальное отражение — но лишь во плоти. Они стоят на коленях перед семью грубыми лицами, вырезанными в боку скалы. Обитатели долин, где до горизонта можно дотянуться рукой. Жертвы дикого невежества — ну, за это нельзя никого стыдить — усиленного обманом. Что ж, за него Карса Орлонг найдет способ отмщения.

Он и его народ заблудились, но воин, шагающий между сухими и белыми стволами давно мертвого сада, однажды даст ответ.

Но у врага так много ликов…

Даже оставаясь один, как сейчас, он грезит об уединении. Но ему оно недоступно. Лязг цепей не прекращается, отзвуки стонов сраженных им жертв не затихают. Даже загадочная, хотя вполне ощутимая сила Рараку не дает избавления — сама Рараку, не Вихрь, ибо Тоблакай знал: Вихрь подобен ребенку перед древним присутствием почти не замечающей его священной Пустыни. Рараку познала много подобных бурь и пережила их, закрывшись мягкой шкурой песка и прочной истиной камня. Рараку была тайной в себе, и скрытые скалы в глубине удерживали Карсу. В Рараку, верил он, отыщется и личная его истина.

Он преклонил колени перед Ша'ик Возрожденной — много месяцев назад. Перед юной женщиной с малазанским акцентом, едва ковылявшей, поддерживая татуированного безрукого «питомца». Было облегчение — ведь кончилось ожидание, когда же он может увести Леомена из мест неудачи и смерти. Они видели, как положившуюся на их защиту Ша'ик Старшую убили. Поражение до сих пор грызло Карсу. Однако он не мог вызвать в себе веру, будто новая Избранная — всего лишь несчастная жертва, которую безумная богиня Вихря нашла где-то в заброшенных землях, всего лишь смертное орудие, которое будут использовать с безжалостной грубостью. Идея о том, что она добровольно соучаствует в собственном уничтожении, также отдавала глупостью. Карсе было ясно: юная женщина имеет свои причины и жаждет власти.

«Веди нас, Воевода».

Эти слова горько хохотали над его мыслями, пока Карса одиноко брел через рощу. Город остался почти в лиге к востоку, а место, в котором он оказался, было прежде окраиной другого города. Воеводам нужны скапливающиеся вокруг силы, отчаянно готовые защищать свои самообманы, оборонять собственную одержимость. Избранная ближе к Тоблакаю, чем ему хочется думать; или, скорее, ближе к более молодому Теблору, командиру убийц — армии из двоих, готовой нести смерть.

Ша'ик Старшая была совершенно иной. Она прожила достаточно долго, одержимая видениями Апокалипсиса, тянувшими и толкавшими ее вперед — словно к костям привязаны струны. Она узрела истину души Карсы, предупредив о грядущих ужасах — не точными словами, ибо была, как все провидцы, проклята недоговоренностью — но сказав достаточно для рождения в Карсе некоей… настороженности.

И, кажется, в последние дни он только и делает, что стоит на страже. Видит, как безумие души богини Вихря подобно яду сочится в души вождей мятежа. Мятеж… о да, это слово правильное. Но враг — не империя малазан. Мятеж поднят против здравого ума. Порядка. Достойного поведения. «Правила порядочных», называл это Леомен, когда сознание ускользало от него в мерцающие пары дурханга. «Да, я посочувствовал бы его бегству, поверь я в то, что он желает нам показать. Ленивые клубы дыма в яме, сонные глаза, спутанные слова… ах, Леомен, я ни разу не видел, чтобы ты сильно затягивался зельем. Я вижу лишь привычные признаки одурманивания, выставленные напоказ. Ты засыпаешь как раз тогда, когда тебе удобно оборвать беседу или спор…»

Карса подозревал, что, подобно ему самому, Леомен тянет время. Рараку ждет их. Может, только их. Священная Пустыня таит дар, но лишь немногие способны его распознать, тем более принять. Этот дар вначале является незримо, незаметно, он слишком стар, чтобы облекаться словами, слишком бесформен, чтобы ухватить его рукой, словно меч.

Тоблакай, бывший прежде воином покрытых лесами гор, научился любить эту пустыню. Бесконечные оттенки пламени, окрасившие песок и камни, растения с острыми иглами и множество тварей, ползущих, скачущих и летящих на бесшумных крыльях по воздуху ночи. Он полюбил голодную злобность этих тварей, танцы охотника и жертвы, постоянно меняющихся ролями. Вечные циклы, записанные на песке и под камнями. И пустыня, в свою очередь, переделала Карсу, затемнила кожу, сделала тугими и жилистыми мускулы, заставила глаза сжиматься в щелки.

Леомен много рассказывал об этом месте, тайну которого знают лишь истинные обитатели. Кольцо руин городов, все имеют гавани; лигу за лигой тянутся старые пляжи и обрывы. Ракушки стали твердыми как камень и ветер заунывно, похоронно стонет в них — Леомен сделал ему подарок, кожаную куртку с прикрепленными раковинами, доспех, стонущий на бесконечном, вечно-сухом ветру. Среди пустошей есть скрытые родники, гробницы и пещеры, в которых прославляли древних морских богов. Дальние низины, которые раз в несколько лет очищаются от песка, являя взорам длинные и высокие корабли из окаменевшего, покрытого резьбой дерева. Давно мертвый флот, показывающийся очам звезд, только чтобы быть снова засыпанным на рассвете. В других местах, обычно сразу за обрывами берегов, позабытые мореходы разместили кладбища; выдолбленные кедры хранят покойников, ставших камнями, когда ими завладела неумолимая сила Рараку.

Слои за бесчисленными слоями тайн обнажает ветер. Острые утесы стоят как подножия тронов, на них можно найти скелеты гигантских чудищ. Пни вырубленных лесов, показывающие, что деревья здесь были не хуже оставленных Карсой на родине. Колонны оснований пирсов и доков, якорные камни и распахнутые пасти оловянных шахт, рудники кварца и прямые как стрелы дороги, деревья, растущие только под землей — масса корней тянется на лиги. Из такого железного дерева вытесан новый меч Карсы (старый кровомеч давно треснул).

Рараку познала откровение Апокалипсиса первой, тысячелетия назад, и Тоблакай гадал, вправду ли она приветствует его возвращение. Богиня Ша'ик бродит по пустыне, безумно ревя от гнева и поднимая ветры на границах — но Карса не понимал, к чему ей такие проявления. Это холодная беспричинная ярость — или дикарские, необузданные доводы?

Не воюет ли Богиня с пустыней?

А далеко на юге от чреватой предательством страны готовится выступить армия малазан.

Подойдя к сердцу рощи — туда, где низкий алтарь из плоских камней господствовал над небольшой поляной — он увидел изящную длинноволосую женщину, усевшуюся на алтарь, словно на скамейку в каком-то заброшенном саду. На коленях у нее лежала книга со знакомым взору Тоблакая потрескавшимся переплетом.

Женщина сказала, не оборачиваясь: — Я нашла здесь твои следы, Тоблакай.

— А я твои, Избранная.

— Я прихожу сюда удивляться, — сказала она и повернулась на алтаре, сев к нему лицом.

— Я тоже.

— Сможешь догадаться, чему я удивляюсь?

— Нет.

Почти пропавшие рубчики от укусов кровомух становились видны, когда она улыбалась. — Дар богини, — улыбка стала натянутой, — предлагает лишь разрушение.

Он отвел глаза, посмотрел на деревья. — Роща будет сопротивляться пути Рараку, — пророкотал он. — Это камень. А камень держится стойко.

— Но не вечно, — шепнула она. Улыбка угасла. — Однако во мне осталось нечто, желающее… творить.

— Сделай ребенка.

Смех казался всхлипом. — Ох ты, громадный дурень Тоблакай. Нужно почаще тебя приглашать.

— Почему же не зовешь?

Она провела маленькой рукой по книге. — Дриджна была автором, талант которого плохо развился — и это еще слабо сказано. Боюсь, в ее томе нет ничего, кроме костей. Одержимость забиранием жизни, уничтожением порядка. Но ни разу не предлагает она ничего взамен. Нет возрождения среди пепла ее видений, и это печально. А ты опечален, Тоблакай?

Он долго смотрел на нее сверху вниз, потом сказал: — Идем.

Пожав плечами, она положила книгу на алтарь и встала. Простая, поношенная, бесцветная телаба свободно висела, скрывая округлости тела.

Он вел ее между рядов белых как кости деревьев. Она молча шла следом.

Тридцать шагов, другая прогалина, окаймленная кругом толстых окаменевших стволов. В тени скелетообразных сучьев, сохранивших даже небольшие веточки, стоял ящик каменщика. Тоблакай отступил в сторону и принялся смотреть на ее лицо. Ша'ик же изучала его незавершенную работу.

Два ствола в круге были изменены резцом и молотком. Двое воинов, смотрящих незрячими глазами — один чуть ниже Тоблакая, но гораздо шире в плечах, второй выше и стройнее.

Он видел, как прервалось ее дыхание, как порозовели щеки. — У тебя талант… грубый, но вдохновляющий, — пробормотала она, не отрывая глаз от статуй. — Намерен окружить всю поляну такими могучими воителями?

— Нет. Другие будут… иными.

Ее голова дернулась на звук. Ша'ик торопливо подступила к Карсе. — Змея!

Он кивнул: — Будут еще. Они ползут со всех сторон. Поляна заполнится гадами, если мы останемся.

— Яркошейки.

— И другие. Но они не кусаются, не плюют ядом. Никогда. Они приползают… смотреть.

Она тревожно поглядела на него, чуть вздрогнула. — Какая сила здесь проявляется? Это не от Вихря…

— Нет. Я не знаю ее имени. Может, сама Святая Пустыня.

Она медленно склонила голову. — Думаю, ты не прав. Думаю, это ТВОЯ сила.

Он пошевелил плечами. — Ну, увидим, когда я закончу всех.

— Сколько будет?

— Кроме Байрота и Делюма Торда? Семеро.

Она нахмурилась: — Для каждого из Святых Защитников?

— Нет. Наверное, я еще не решил. Вот эти двое — мои друзья. Уже мертвые. — Он помедлил. — У меня было лишь два друга.

Казалось, она тоже вздрогнула. — А Леомен? А Матток? А… я?

— Я не планировал изображать твое подобие.

— Не об этом я говорю.

— Знаю. — Он указал на воинов: — Творчество, Избранная.

— Когда я была молода, писала стихи в подражание матери. Ты знал?

Он улыбнулся, ведь слово «молода» прозвучало вполне серьезно. — Нет, не знал.

— Я… я воскресила привычку.

— Пусть она тебе поможет.

Похоже, она уловила в его тоне некую скользкую от крови грань. Лицо Ша'ик напряглось. — Никогда не было такого предназначения. Служить. Или приносить удовольствие. Себе, ведь чужое удовольствие походит на волны, отразившиеся от стенок колодца…

— И разрушившие ровность круга.

— Можно и так сказать. Слишком легко видеть в тебе толстолобого варвара, Тоблакай. Нет, тяга к творению — это что-то иное. У тебя есть ответ?

— Он пожал плечами: — Если ответ существует, его надо искать — а поиск есть суть творчества, Избранная.

Она снова поглядела на статуи. — И чего ты ищешь? С твоими… старыми друзьями?

— Не знаю. Пока.

— Может, однажды они тебе подскажут.

Змеи уже окружили их сотнями, незаметно подобравшись к стопам, обвив лодыжки; они снова и снова поднимали головы, высовывали язычки, смотря на обработанные стволы.

— Благодарю, Тоблакай, — проговорила Ша'ик. — Я устыжена и… вернулась к жизни.

— В твоем городе неуютно, Избранная.

Она кивнула: — Знаю.

— Но сердце твое спокойно?

Горькая улыбка изогнула губы. — Эти гады позволят нам уйти?

— Разумеется. Но не шагай, а шаркай ногами. Медленно. Они откроют тропу.

— Я должна бы встревожиться, — сказала она, отступая.

«Это малейшая из твоих тревог, Избранная». — Я сообщу тебе, когда продвинусь в работе. Если желаешь.

— Спасибо. Сделай так.

Он смотрел, как она выбирается с поляны. Обеты туго обвили душу Тоблакая. Они сжимаются как удавы. Вскоре что-то сломается. Он не знал, что, но Леомен научил его одной вещи. Терпению.

Едва она удалилась, воин подошел к ящику каменщика.

Пыль на руках, призрачная патина, казалась розоватой в свете окружившего мир яростного багрового шторма.

Дневная жара в Рараку была, по сути, иллюзией. С нисхождением темноты мертвые кости пустыни быстро избавлялись от лихорадочного дыхания солнца. Ветер становился ледяным, пески взрывались жужжанием и ползанием живности — словно черви выползали из трупа. Ризаны пускались в дикую, азартную погоню среди туч плащовок, стада песчаных блох кишели в шатрах и развалинах. Вдали выли волки, словно их терзали привидения.

Геборик жил в скромной палатке, поставленной над кругом камней — фундаментом древнего амбара. Его жилище расположилось вдалеке от центра поселения. Вокруг стояли юрты пустынных племен Маттока. Пол застилали ветхие ковры. С одной стороны горка кирпичей поддерживала жаровню, если не прогревавшую комнату, то хотя бы годную для готовки пищи. Рядом была фляга с колодезной водой, улучшенной янтарным вином. Шесть мерцающих лампад заливали помещение желтым светом.

Он сидел в одиночестве, пряный аромат чая дхен» бара висел в прохладном воздухе. Снаружи раздавались обычные для племенной стоянки звуки, приятные тем, что не мешают беспорядочному бегу мыслей. Лишь позже, когда люди затихнут, возобновится неустанная осада, головокружительные видения нефритового лика, столь огромного, что это не поддается пониманию. Сила и чуждая, и земная, словно рожденная природной силой, вовсе не готовой к внезапному изменению. Но она была изменена, перекроена и проклята разумом. Гигант, погребенный в отатарале, недвижный в вечной темнице.

Теперь он может касаться внешнего мира, получив две призрачные человеческие руки — руки, от которых будто бы отказался бог. «Но Фенер бросил меня, или я бросил Фенера? Кто из нас более… обнажен?»

Этот лагерь, эта война — эта пустыня — все придумано, чтобы скрыть позор. Он прячется. Но придет день, знал Геборик, и ему придется вернуться в ужасные пустоши прошлого, на остров, где ждет каменный великан. Вернуться. Ради чего?

Он всегда думал, будто Фенер взял отрубленные руки, чтобы хранить до дня сурового суда. Это право Клыкастого. Геборик принял свою судьбу, насколько это было возможно. Но казалось, нет конца изменам, которые изгнанный жрец может сотворить против своего бога. Фенера вытащило из его королевства, он брошен и пленен этим миром. Отрубленные руки нашли нового хозяина, хозяина столь великой силы, что он может воевать с самим отатаралом. Но он не отсюда. Геборик понял, что нефритовый гигант — пришелец, захватчик, посланный из иного мира ради неведомой цели.

Но он не смог ее исполнить — кто-то его пленил.

Геборик отпил чая, молясь, чтобы наркотик оказался способным ввести его в мертвецкий сон. Он начинал терять эффект — или, скорее, жрец начал привыкать к его действию.

Каменный лик манит.

Лик пытается что-то сказать.

Полог палатки зашелестел и был откинут на сторону.

Вошла Фелисин. — Ага, еще не спишь. Хорошо. Мать зовет тебя.

— Сейчас?

— Да. Утром произошли три события. Нужно обсудить последствия. Мать ищет твоей мудрости.

Геборик кинул печальный взор на глиняную чашку с дымящимся чаем, что была зажата в незримых руках. Холодный, он становится не лучше подкрашенной воды. — Мне не интересны события вовне. Если она желает мудрых слов, то будет огорчена.

— Я так и говорила, — заявила Фелисин Младшая с озорным блеском в глазах, — но Ша'ик настаивала.

Она помогла ему надеть плащ и вывела наружу, положив на спину легкую, как бабочка, руку.

Ночь оказалась ледяной. Повсюду висела оседающая пыль. Они шли по извитым улочками между юрт, храня молчание.

Миновали помост, с которого Ша'ик Возрожденная впервые выступала перед толпой, потом прошли осыпавшиеся ворота, ведущие к огромному многокомнатному шатру — дворцу Избранной. Стражи не было, но присутствие богини казалось ощутимым. Стылый воздух словно давил на головы.

Мало тепла было в первой из комнат за пологом шатра, но за каждой новой завесой температура росла. Дворец был путаницей изолированных комнатушек, почти всегда пустых и мало отличимых одна от другой. Наемный убийца, сумевший пройти внутрь, почему-то избегнув внимания богини, быстро заблудился бы. Путь к покоям Ша'ик следовал сложному, извитому маршруту. Ее комната не находилась в центре и даже не в средней части дворца, как можно было ожидать.

Плохо видящий Геборик сразу путался среди бесконечных поворотов; ему так никогда и не удалось понять расположение конечной цели пути. Вспоминалось бегство из рудников, тяжкое путешествие к западному берегу острова — их тогда вел Боден, Боден, чье чувство направления оказалось необычайно, почти пугающе острым. Без него Геборик и Фелисин погибли бы.

«Крючок, не иначе. Ах, Тавора, ты не ошиблась, доверяя ему. Лишь сама Фелисин все спутала. Нужно было предвидеть. Что же, сестра, ты смогла просчитать многое… но не это».

Они вошли в квадратную, с низким потолком палату, которую Избранная — Фелисин Старшая — назвала тронным залом. Там действительно имелся помост, некогда служивший основанием очага; его увенчивал выцветший стул с высокой спинкой и мягкой обивкой. На подобных этому советах Ша'ик неизменно размещалась на сомнительном троне и не покидала его, пока присутствовали советники; она даже не вставала, чтобы посмотреть на расстеленные полководцами на кожаном полу карты. Если не считать Фелисин Младшей, Избранная казалась здесь самой малозначительной персоной.

Геборик гадал, страдала ли Ша'ик Старшая такой неуверенностью в себе. Вряд ли.

Комната была полна людей. Из вождей армии и приближенных Избранной отсутствовали лишь Леомен и Тоблакай. Тут не было других стульев, однако вдоль трех полотняных стен лежали разнообразные подушки. На них и расположились командиры. Геборик пробрался в дальний угол слева — Фелисин за ним — и занял место в нескольких шагах от тронного помоста.

Какое-то постоянное колдовство освещало палату, причем свет согревал воздух. Геборик отметил, что все расселись на привычных местах; хотя его глазам они представлялись размытыми пятнами, он всех узнал. Напротив трона сидел полукровка-напан Корболо Дом — выбритая тускло-синяя голова покрыта шрамами. Справа разместился верховный маг Камист Рело, необычайно тощий, похожий на скелет; седые волосы были очень коротко пострижены, завитая борода переходила в бакенбарды, между которыми прятались запавшие глаза. Слева от Корболо сидела Хенарас, ведьма, изгнанная по неведомым причинам из какого-то пустынного племени. Магия поддерживала в ней видимость юности; томный блеск глаз стал результатом действия тральба, яда местных змей — она принимала его, чтобы стать неуязвимой для покушений. Рядом с ней — Файэлле, толстая и постоянно нервничающая женщина. Геборик мало ее знал.

Напротив отставного жреца сидели Л'орик, Бидитал и Фебрил, бесформенный под огромной шелковой телабой. Крошечные черные глазки блестели из тени широкого, похожего на раздутую шею пустынной кобры капюшона. Два верхних зуба казались клыками из-за золотых коронок. Говорили, что в них содержится эмулор, яд некоего кактуса, дарующий не смерть, а вечное отупение.

Последний из вождей восседал слева от Фелисин. Матток, любимый в племенах пустыни высокий чернокожий воин, наделен был врожденным благородством, впрочем, способным раздражать окружающих (пожалуй, лишь Леоман оставался равнодушным к жесткой надменности вождя). Впрочем, поводов не любить Маттока находилось мало: он всегда оставался вежливым, сочувствующим, быстрым на улыбку — возможно, слишком быстрым, как будто он считал любые слова окружающих не стоящими серьезного внимания. Кроме слов Ша'ик, разумеется.

Когда Геборик сел, Избранная пробормотала: — Ты сегодня с нами, Руки Духа?