Дом Цепей Эриксон Стивен
— Я знаю худшие проклятия, — буркнул Смычок.
— Ну, я тоже, хотя… Что по-настоящему плохо: спать не могу. Никто из нас. Мы были при переправе через Ватар — туда и привели «Силанду», поджидать Собачью Упряжку. Там мне крепко нос разбили. Черт, я удивился. Короче говоря, я не хотел снова здесь побывать. После того, что случилось.
Они помолчали.
— Думаешь сбежать, Скрип? Я прав?
Смычок скривился.
Геслер спокойно кивнул: — Плохо, когда их теряешь. Ну, друзей. Приходится гадать, почему ты еще здесь, почему треклятый костяной мешок продолжает жить. И сбегаешь. А потом? Ничего потом. Ты не здесь, но там, где оказался. От себя не сбежишь.
Смычок морщился. — А от меня ожидают чего иного? Слушай. Дело не только в Сжигателях. Дело в солдатской жизни. Когда все повторяется. Я понял, что даже в первый раз не радовался. Приходит время, Гес, когда у тебя не остается правильного места и правильного дела.
— Может быть, но я такого еще не ощутил. Вопрос в том, в чем ты хорош. Ничего другого, Скрип. Ты уже не хочешь быть солдатом. Чудно, но чем тогда займешься?
— Когда-то я учился на каменщика…
— Ученикам бывает по десять лет, Скрипач. Они не такие костлявые развалины, как ты. Слушай, у солдата есть лишь одно дело — солдатчина. Хочешь закончить? Что ж, впереди битва. Будет много возможностей. Бросайся на меч — и готово. — Геслер помедлил, наставил на Смычка палец. — Но ведь не в том проблема, да? У тебя теперь взвод, ты отвечаешь. Вот что тебе не по нраву, вот от чего ты задумал сбежать.
Смычок встал: — Давай нянчи пса, Геслер, — и ушел в темноту.
Трава мочила ноги, пока он шел мимо дозоров. Раздался приглушенный окрик, он ответил и оказался снаружи. Над головой звезды начали уходить — близился рассвет. Бабочки-плащовки тучами вились над лесистыми холмами Ватара; иногда среди них пролетали ризаны, и бабочки словно взрывались, только чтобы снова сбиться в кучу.
На гребне шагах в трехстах от сержанта показались шесть пустынных волков. Они уже закончили выть и держались рядом из простого любопытства — а может, ждали отбытия армии, чтобы спуститься в долину и поискать отбросы.
Смычок замедлил шаг, услышав пение, тихое, тоскливое и тревожное. Казалось, оно доносится из низины справа. Он уже слышал его по ночам, всегда из-за границы укреплений, но узнавать причину не хотелось. В этой пискливой, нестройной музыке не было ничего привлекательного.
Но сейчас она взывала к нему. И голоса знакомы. Сердце вдруг заболело. Он подошел ближе.
Низина была застелена желтыми листьями, но в середине расчистили круг. Там сидели лицами друг к дружке двое детей-виканов. Нил и Нетер, а посередине стояла широкая бронзовая чаша.
То, что в нее налили, влекло бабочек. Их собиралось все больше.
Смычок заколебался и решил уйти.
— Сюда, — позвал Нил своим ломким голосом. — Быстрее, солнце встает!
Сержант приблизился, морща лоб. На краю низины замер от внезапно нахлынувшей тревоги. Бабочки кишели вокруг, бледно-желтое неистовство лезло в глаза — по коже словно проходили токи от тысяч выдохов. Он развернулся, но увидел лишь массу торопливых крыльев.
— Ближе! Он хочет тебя! — Голос Нетер, высокий и трубный. Но Смычок не мог сделать шага. Его окутало желтым саваном, и в туче было… присутствие.
Оно заговорило. — Сжигатель Мостов. Рараку ждет тебя. Не поворачивайся спиной.
— Кто ты? — спросил Смычок. — Кто говорит?
— Теперь я от этой земли. Чем был раньше, не важно. Я пробужден. Мы пробуждены. Иди к своему сородичу. В Рараку — там он найдет тебя. Вместе вы должны убить богиню. Освободить Рараку от грязнящего ее пятна.
— Сородичу? Кого я там найду?
— Песня длится, Сжигатель Мостов. Ищет дом. Не поворачивайся спиной.
И тут же присутствие исчезло. Бабочки взвились к небу, кружась и блестя на свету. Выше и выше…
Его охватили маленькие руки. Смычок поглядел вниз. Нетер смотрела на него, и лицо было полно паникой. В двух шагах был Нил, охвативший себя руками, плачущий.
Нетер взвизгнула: — Почему ты? Мы звали и звали! Почему ты?!
Качая головой, Смычок оттолкнул ее. — Я… я не знаю!
— Что он сказал? Передай! У него было послание к тебе? Что он сказал?
— Вам? Ничего, девочка — и кто это был, во имя Худа?
— Сормо Э» нат!
— Ведун? Но он… — Смычок отошел. — Хватит проклятого пения!
Виканы вытаращили глаза.
И Смычок понял, что они не поют — да и не пели. А звук длился, наполняя его голову.
Нетер спросила: — Какое пение, солдат?
Он снова потряс головой, отвернулся и ушел назад. «У Сормо не было слов для них. И он не… не хотел видеть их лица — отчаянные, жаждущие увидеть навеки ушедший призрак. Это был не Сормо Э» нат. Что-то иное… Худ знает что. «Мы пробудились». И кто меня ждет в Рараку? Мой сородич. У меня не было никого, кроме Сжигателей… боги подлые! Быстрый Бен? Калам? Или оба?» Ему хотелось кричать, пусть только заглохнет песня, шепот в голове, ужасная и мучительная музыка, подтачивающая здравый рассудок.
Рараку, кажется, с ним не закончила. Смычок молча бушевал. «Будь всё проклято!»
На севере, за дымным лагерем, холмы Ватара словно встряхивали заросшие бока под золотым светом солнца. На гребне за спиной завыли волки.
Гамет откинулся в седле, когда конь начал спускаться к реке. Тут не хватало земли, чтобы целиком проглотить все жертвы резни. Отбеленные кости мерцали в грязном песке отмелей. Обрывки одежд, куски кожи и железа. Сам брод едва можно было узнать. Ниже по течению громоздились обломки наплавного моста, а на них скопился всяческий мусор. Перевернутые водой фургоны, деревья, трава и тростники — все укоренилось в иле. Громоздкая перекошенная масса стала неким родом нового моста; кулаку казалось, она вот-вот развалится.
Разведчики пересекли его пешим ходом. Гамет видел десятка два перемазанных в грязи сетийцев на другой стороне. Они лезли вверх по склону.
Лес по обоим берегам реки стал разноцветным, сучья были унизаны отбывками одежд, плетеными ремешками и пляшущими на ветру, крашеными человеческим костями.
Меш» арн То» леданн. День Чистой Крови. Вверх по течению, насколько видел глаз, в ил были косо воткнуты шесты; с них свешивались туши коз и баранов. С некоторых еще капала кровь, тогда как другие уже сгнили и кишели мухами, плащовками и хищными птицами. Крошечные белые крошки падали в воду с принесенных в жертву животных, внизу кружилась рыба. Гамет не сразу понял, что эти падающие крошки — личинки мух.
Капитан Кенеб поравнял лошадь с конем Гамета. Они вдвоем съехали к воде. — Не грязь скрепляет плавник, верно? О, там есть ил с песком, но по большей части…
— Кровь, да, — закончил Гамет.
Они сопровождали Адъюнкта сзади, тогда как Нил и Нетер ехали по бокам. За Гаметом и Кенебом передовые роты Десятого легиона встали на склоне, видя реку и торчащий зубьями мост.
— Эти жертвы, их устроили в нашу честь? Кулак, я не могу вообразить постоянный забой — они быстро прикончили бы свои стада.
— Некоторые здесь уже долго, — заметил Гамет. — Но вы, должно быть, правы, капитан.
— Итак, нам предстоит пересечь реку крови. Если треклятые племена считают это проявлением почета, то Королева украла у них разум. Идея метафорического восприятия мира всегда приводит меня в раздумье. Жители Семи Городов все видят иначе. Для них ландшафт одушевлен, и это не старая идея «духов», а нечто гораздо более сложное.
Гамет искоса поглядел на капитана. — Стоит ли это изучения?
Кенеб вздрогнул, криво улыбнулся и до странности легкомысленно повел плечами: — Этот особенный разговор о мятеже, только мятеже — она начался за месяцы до реального начала. Озаботься мы чтением знаков, Кулак, подготовились бы получше.
Они натянули удила за спинами Адъюнкта и виканов. Услышав слова Кенеба, Тавора развернула коня. — Иногда, — сказала она, — знания недостаточно.
— Прошу прощения, Адъюнкт.
Тавора устремила взгляд на Гамета: — Выдвинуть вперед морскую пехоту, Кулак. Нам потребуются саперы и припасы. Пересекаем брод, а не мост из склеенного кровью мусора.
— Так точно, Адъюнкт. Капитан, присоединитесь ко мне… — Они развернули лошадей и въехали на склон. — Что вас развеселило, капитан?
— Припасы, сэр. Саперы будут рыдать.
— Пока они не разрушают сам брод, буду рад предоставить им утешительные объятия.
— Не хотелось бы мне передавать им ваш посул, сэр.
— Да, полагаю, вы правы.
Они добрались до фланга Десятого легиона, и Гамет подозвал вестового. К женщине присоединился кулак Тене Баральта.
— Саперы? — спросил Алый Клинок.
Гамет кивнул: — Да.
Баральта кивнул и сказал вестовому: — Донеси лейтенантам морпехов. Адъюнкту требуется разрушение. Немедленно.
— Слушаюсь, сэр, — ответила она, поворачивая коня.
Не сразу Алый Клинок обратился к Гамету: — В этом увидят оскорбление. Мост крвои должен был быть благословением.
— Она понимает, Тене Баральта, — ответил Гамет. — Но опора слишком ненадежна. Это будет очевидным даже для тайных соглядатаев.
Здоровяк пожал плечами, звякнув кольчугой. — Возможно, нужно тихое слово Желчу — хундрилу. Гонец к тайным соглядатаям, чтобы удостовериться в отсутствии непонимания.
— Хорошее предложение.
— Я прослежу.
Клинок уехал.
— Простите за излишнюю прямоту, Кулак, — пробормотал Кенеб, — но я подумал, что именно этого Адъюнкт более всего не любит.
— Считаете, она не любит инициатив от подчиненных?
— Я не смею…
— Уже посмели.
— А, понимаю. Простите, Кулак.
— Не извиняйтесь, когда вы правы, Кенеб. Подождите взводы. — Он поехал туда, где была Адъюнкт — на линию воды.
Нил и Нетер спешились и стояли на коленях, кланяясь мутной воде.
Гамет уже успел заметить, что Тавора едва сдерживает гнев. «Да, они держатся за упряжку, и похоже, никогда не будут готовы отвязаться от нее… даже если будет возможность. Ну, не я ли заговорил об инициативе?» — Вижу, Адъюнкт, детишки играются в грязи.
Ее голова дернулась, глаза сузились.
Гамет продолжал: — Советую приставить няньку, как бы не разбили лбы от усердия. В конце концов, вряд ли Императрица желала, чтобы вы стали им матерью?
— Точно нет, — не сразу отозвалась она. — Они должны быть моими магами.
— Да. Я гадаю: вы велели им вступить в общение с призраками? Они пытаются умиротворить речных духов?
— Опять нет, кулак. Понятия не имею, чем они заняты.
— Полагаю, для матери вы слишком снисходительны.
— Точно. Позволяю вам действовать от моего имени, Кулак.
Нил и Нетер не могли не слышать разговора, но не изменили поз. Громко вздохнув, Гамет слез с коня и пошел к грязной отмели.
Нагнулся, схватил их за кожаные воротники и поднял виканов над землей.
Громкие вопли, шипение ярости, когда он потряс их и развернул лицами к Адъюнкту. «Так сделала бы виканская бабушка. Знаю, это грубее привычного малазанам способа воспитания. Но эти детишки не малазане, правда?» Он отпустил их.
— Возможно, Кулак, слишком поздно, — произнесла Тавора, — но должна напомнить: эти дети являются ведунами.
— До сих пор не замечал ни одного признака, Адъюнкт. Но если они хотят меня проклясть, пусть будет так.
В данный момент, однако, они совсем не казались к этому готовыми. Ярость быстро уступила место угрюмому унынию.
Тавора откашлялась. — Нил, Нетер, я полагаю, у нас есть нужда в представителях армии, которые поедут к местным лесным племенам — убедить их, что мы понимаем этот жест. Тем не менее, мы должны обеспечить безопасный переход через брод.
— Адъюнкт, Кулак Тене Баральта предложил нечто подобное, но через хундрилов.
— Возможно, следует послать и тех, и тех. — Она сказала виканам: — Доложитесь кулаку Баральте.
Гамет заметил, что брат с сестрой переглянулись. Нил сказал: — Как вам угодно.
Нетер метнула злобный взор на Гамета, прежде чем уйти.
— Надеюсь, вам не придется расплачиваться, — сказала Тавора, когда дети были уже далеко.
Гамет пожал плечами.
— В следующий раз пусть Тене Баральта лично докладывает мне свои предложения.
— Слушаюсь, Адъюнкт.
Каракатица и Смычок отбежали от линии воды. Они вымокли, покрылись пропитанной кровью жижей, но не могли прогнать с лиц широких улыбок. Удовольствие удваивалось тем, что припасы были взяты из запасов Армии, а не «собственных», взводных. Двенадцать хлопушек, которые направят взрыв горизонтально, три долбашки неглубоко в ил, чтобы расшевелить мусор.
И пригоршня ударов сердца, прежде чем всё это рванет.
Остальная армия отошла за гребень обрыва; сетийских разведчиков на том берегу не видно. Остались лишь двое саперов…
… бегущих как сумасшедшие…
Громовой раскат чуть не заставил обоих взлететь. Песок, грязь, вода, затем ливень обломков.
Закрыв головы руками, они долго лежали; единственным звуком было журчание воды над обмелевшим бродом. Затем Смычок глянул на Каракатицу, обнаружив, что тот пялится на него.
«Может, хватило бы двух долбашек».
Они согласно кивнули и встали.
Брод поистине очистился. Вода ниже кишела мусором, плывущим в море Доджал Хедин.
Смычок стер грязь с лица. — Думаешь, мы выдолбили дыры?
— Готов спорить, в таких никто не утонет. Хорошо, что ты не сбежал, — прибавил Каракатица вполголоса. Всадники уже спускались по склону.
Смычок метнул на него взгляд.
— Что? Не слышишь?
— И как бы я тогда ответил на твой вопрос?
Подоспел первый всадник — собрат сапер, Навроде из Шестого взвода. — Плоско и чисто, — сказал он, — но вы были слишком близко. К чему устраивать большой взрыв, если вы в это время лежите лицами в грязи?
— Еще остроумные замечания есть, Навроде? — зарычал Каракатица, отряхиваясь, хотя это движение явно не могло увенчаться каким-либо успехом. — Если нет, тогда будь добр, съезди туда и отыщи дыры.
— Медленно, — вставил Смычок. — Пусть конь найдет свой шаг.
Брови Навроде взлетели. — Да неужто? — Он двинул коня вперед.
Смычок сверкнул ему глазами в спину: — Ненавижу таких вот саркастичных ублюдков.
— Виканы сдерут с него кожу, если конь сломает ноги.
— Звучит словно дело о кровной мести.
Каракатица прекратил бесплодные попытки очиститься. — Чего?
— Забудь.
Подъехали Ранал и Кенеб. — Отлично сделано, — сказал капитан. — Думаю.
— Все будет путем, — отозвался Смычок. — Пока в нас не начнут пускать стрелы.
— Об этом позаботились, сержант. Что же, у вашего взвода привилегия перейти первыми.
— Ясно, сэр.
Его должно было охватить удовлетворение от выполненной работы, но Смычок после первоначальной вспышки во время взрыва не чувствовал ничего. Изломанная песня шептала в уме, панихидой сопровождая любую мысль.
— Путь впереди, кажется, чист, — буркнул Каракатица.
«Да. Но это не значит, что я должен его любить».
На северном берегу реки Ватар земля поднималась террасами; с запада над трактом навис одинокий холм. Армия еще переходила брод, когда Адъюнкт и Гамет взобрались по козьей тропке на вершину. Солнце низко висело в небе — второй день у брода — а река стала словно расплавленной. Однако уступ, на котором они оказались, уже был в плотной тени.
Они взобрались на вершину, снова оказавшись на свету. Порывистый горячий ветер овевал плоский голый камень. Ниже, в относительно закрытом месте, виднелся круг валунов — место костра дозорных. Возможно, его расположили здесь во времена Собачьей Упряжки.
Адъюнкт сбила пыль с перчаток и подошла к северному краю. Гамет, чуть задержавшись, последовал.
Им был виден город Убарид, охряный и затянутый дымом. Дальше блестело море Доджал Хедин. Гавань была полна кораблей.
— Адмирал Нок, — сказала Тавора.
— Вернул Убарид, значит.
— Там мы пополним запасы. Да. — Она указала на север: — Вот, Гамет. Видите?
Он щурился, гадая, что он должен различить за обширным пустоземьем, которое называется Убарид Одхан. А затем дыхание вылетело сквозь стиснутые зубы.
Яростная красная стена на горизонте, словно там садится еще одно солнце.
— Вихрь, — сказала Тавора.
Ветер вдруг стал гораздо холоднее, он тяжко навалился на открыто стоявшего Гамета.
— За ним, — продолжала Адъюнкт, — поджидает враг. Скажите: вы думаете, что Ша'ик будет мешать нашему походу?
— Она будет глупа, если не помешает.
— Уверены? Не лучше ли повстречаться с неопытными новобранцами?
— Это огромная игра, Адъюнкт. Сам поход укрепит Четырнадцатую. Будь я на ее месте, предпочел бы встречу с врагом уставшим от битв, избитым. Врагом, отягощенным ранеными, без запаса стрел, коней и так далее. К моменту итоговой встречи я узнал бы кое-что о вас, Адъюнкт. Вашу тактику. Пока что Ша'ик не может снять с вас мерку.
— Да. Любопытно, не так ли? Или она ко мне равнодушна, или уже успела снять мерку. Разумеется, невозможно. Даже если у нее шпионы в армии, пока что я сделала мало, разве только сумела организовать поход.
«Шпионы? Боги подлые, я даже не подумал!»
Некоторое время они молчали, смотря на север. Потерявшись в собственных мыслях.
Солнце исчезало слева.
Но у Вихря был собственный огонь.
Глава 16
Сила имеет голос, и этот голос — песня Странников Духа Танно.
Кимлок
Его пробудило тихое хлюпающее хныканье под боком. Глаза медленно открылись, голова склонилась — чтобы увидеть у живота свернувшегося, покрытого пятнами какой-то кожной болезни детеныша бхок'арала.
Калам сел, подавляя желание схватить мелкую тварь за шею и шмякнуть о стену. Разумеется, не доброта его останавливала. Скорее понимание, что подземный храм стал домом для сотен, если не тысяч бхок'аралов, а эти существа наделены сложной социальной структурой — навреди щенку, и Калам может оказаться под грудой взрослых самцов. Хотя эти звери малы, но клыки не уступают медвежьим. И все же он с трудом подавил отвращение, нежно отстраняя пятнистого детеныша.
Тот жалобно мяукнул и поглядел огромными влажными глазами.
— Даже не пытайся, — пробурчал ассасин, выскальзывая из-под мехов. Живот покрылся клочками плесневелой на вид кожи, тонкая рубаха пропиталась соплями из шенячьего носа. Калам стащил рубаху и отшвырнул в угол.
Он не встречал Искарала Паста уже неделю. Калам оправился от последствий атаки демона, если не считать периодического покалывания в пальцах рук и ног. Он доставил алмазы и теперь жаждал уйти.
Слабое пение раздалось в коридоре. Ассасин потряс головой. Может, однажды Могора научится, но пока что… боги подлые, уши вянут! Калам подошел к прорванному мешку и принялся копаться, пока не нашел запасную рубашку.
Внезапно за дверью раздалось топанье; он повернулся как раз, чтобы увидеть, как дверь открывается. Могора встала в проеме: в одной руке деревянное ведро, в другой трчпка. — Он был здесь? Сейчас? Он был здесь? Говори!
— Несколько дней не видел, — отвечал Калам.
— Он должен вымыть кухню!
— Только этим и занята, Могора? Ловишь тень Искарала Паста?
— Только! — Слово стало воплем. Она бросилась на ассасина, держа тряпку словно оружие. — Я одна кухней пользуюсь? Нет!
Калам отступил, утирая с носа капли, но дальхонезка шла за ним.
— А ты?! Думаешь, обед сам собой появляется? Думаешь, теневые боги вот так наколдовывают еду из воздуха? Тебя сюда звали? Ты мой гость? Я тебе кто, трактирная служанка?
— Боги сохраните…
— Тихо! Я говорю, не ты! — Она сунула ведро и тряпку в руки Каламу, а сама заметила детеныша бхок'арала на лежаке, хищно присела и вытянула пальцы. — Вот он ты, — промурлыкала она. — Повсюду кожу оставляешь, да? Настал конец!
Калам заступил ей дорогу. — Хватит, Могора. Убирайся.
— Без щенка не уйду.
— Щенка? Ты ему голову хочешь свернуть!
— И что?
Он поставил ведро, бросил тряпку. — Не могу поверить. Защищаю мелкого шелудивого бхок'арала от Д'айверс-ведьмы.
Что-то мелькнуло в дверях. Калам указал рукой: — Оглянись, Могора. Навреди детенышу, и будешь иметь дело с ними.
Женщина развернулась и зашипела: — Нечисть! Отродье Паста, вечно шпионите! Вот он как прячется — использует их!
С диким улюлюканьем ведьма бросилась к двери. Скопившиеся бхок'аралы завизжали в ответ и разбежались, хотя Калам заметил, что один проскочил у нее между ног и прыгнул на лежак. Зажал детеныша под рукой и рванул в коридор.
Завывания Могоры становились тише — она преследовала дичь.
— Хе, хе.
Калам обернулся.
Искарал Паст показался из теней дальнего угла. Он был покрыт пылью, на костистом плече висел мешок.
Ассасин скривился: — Я слишком долго пробыл в твоем сумасшедшем доме, Жрец.
— Поистине. — Паст склонил голову набок, дернул за одну из немногих прядей волос. — Я закончил и он может идти, верно? Я буду добрым и открытым, рассыплю золотую пыль по тропе, ведущей в ждущий мир. Он ничего не заподозрит. Будет верить, что идет по своей воле. В точности как должно быть. — Паст вдруг расцвел улыбкой. Стащил мешок. — Вот несколько бриллиантов для тебя. Оставляй их там и тут, оставляй их где возьмут! Но помни, ты должен прорвать Вихрь — в сердце Рараку, да?
— Таково мое намерение, — зарычал Калам, принимая мешок и пряча в заплечный тюк. — Наши пути расходятся, жрец, хотя зная твой извращенный ум, я подозреваю худшее. Да уж… прорвать Вихрь незамеченным… Как я это сделаю?
— При помощи избранного служителя Темного Трона, Искарала Паста, Верховного Жреца и Владыки Рашана, Меанаса и Тюра! Вихрь — это богиня, а ее глаза не могут смотреть сразу во все стороны! Ну, быстрее складывай пожитки. Пора уходить! Она возвращается, а я опять напакостил на кухне. Быстрее!
Они вышли из садка Тени на солнечный свет около большой скалы, менее чем в сотне шагов от яростной стены Вихря. Сделав три шага, ассасин остановился и схватил Паста за руку, разворачивая к себе: — Это пение. Откуда идет проклятое пение, во имя Худа? Искарал, я слышал его в монастыре и думал, это Могора…
— Могора не умеет петь, дурак! Ничего не слышу, ничего кроме дикого ветра и шипения песков! Ты безумен! Он безумен? Да, возможно. Нет, вероятно. Солнце вскипятило мозг в этом толстом черепе. Постепенное растворение — но нет, разумеется нет. Это песня Танно, вот что это. Но даже так он, вероятно, безумен. Два совершенно раздельных дела. Песня. И его безумие. Различные, не связанные, но оба одинаково путают план хозяев. Или потенциально путают. Потенциально. Нет уверенности, нет на этой проклятой земле и особенно здесь. Беспокойная Рараку. Беспокойная!
Калам зарычал, отпихнул старика и двинулся к стене Вихря. Через мгновение Искарал Паст пошел за ним.
— Рассказывай, жрец, как ты всё устроишь.
— Это на самом деле просто. Она заметит прорыв. Словно удар ножа. Тут ничего не изменишь. Значит, отвлечение внимания! А бывает ли лучшее отвлечение, нежели Искарал Паст?
Они подошли к кружащейся стене на двадцать шагов. Облака пыли окутали их. Искарал Паст подвинулся ближе, обнажая в улыбке запачканные зубы: — Держись крепче, Калам Мекхар! — и пропал.
Обширная фигура нависла над ассасином, он вдруг очутился в объятиях нескольких рук.
Азалан.
Бегущий быстрее любого коня к краю Стены Вихря. Демон сильнее закрыл Калама телом — и проломился внутрь.
Грохочущий рев заполнил уши, кожу скреб песок. Ассасин плотно зажмурился.
Множество толчков. Азалан бежал по твердому песку. Впереди — руины города.
Пламя сверкало под демоном, в следах бешено скакали огненные языки.
Перед ними возвышался тель, могила древнего города. Азалан не замедлился, шагая по изрытому склону. Показалась расселина, недостаточно большая для демона, но подходящая Каламу.
Азалан швырнул его туда, а сам отпрыгнул. Калам тяжело приземлился среди мусора и битых горшков. Глубоко в тени.
Внезапно раздался гром, потрясший камни. Снова и снова. Ведущие от стены следы как будто кто-то заметал. Затем разрывы стихли, и остался лишь рев Вихря.
«Думаю, он успел вернуться. Быстрый ублюдок».