Дом Цепей Эриксон Стивен
— А ну подобрал! — зарычал сержант Бордюк.
— Если бы Навроде не стрельнул рано…
— Я не был уверен! — запротестовал Навроде.
— Заряжай, идиоты — может, еще кто остался.
— Эй, сержант, а вдруг лошадь убила повара?
Бордюк сплюнул. — Боги сегодня улыбаются, Хабб?
— Э…
— Точно. Вот в чем правда: нужно было самим его убить. Пока он не убил нас. Да ладно, что прошло… Вперед.
Солнце уже всходило, когда Леомен натянул удила и скомандовал остановку. Корабб подоспел не сразу — фактически, одним из последних — и заслужил довольный кивок начальника. Он, похоже, решил, что Корабб остался позади из чувства долга. Не заметил, что лейтенант потерял главное оружие.
Сзади они могли видеть поднявшуюся в рассветное небо колонну дыма; доносились и отдаленные крики. А затем раздался стук копыт.
Леомен оскалился: — А теперь настоящая цель нашей атаки. Пока что вы действовали хорошо, мои солдаты. Слышите коней? Сетийцы, виканы, хундрилы — таков будет точный порядок погони. Хундрилы, которых нужно опасаться устанут под тяжелыми доспехами. Виканы поскачут с осторожностью. Но сетийцы, едва нас заметят, будут преследовать без устали. — Тут он поднял боевой цеп в правой руке и все увидели на шипастом шаре кровь и клочья волос. — И куда мы их приведем?
— К смерти! — раздался ответный рев.
Восходящее солнце обратило далекую стену летящего, вихрящегося песка в золото — приятный цвет для старых слезящихся глаз Фебрила. Он сидел лицом к востоку, скрестив ноги у бесформенной груды камня и принесенного ветром песка, которая некогда была городскими воротами.
Город возрожденный лежал за спиной. Люд просыпался медленно, и мало кто сознавал причину этого; среди таких немногих был и Фебрил. Богиня пожирает. Поглощает силу жизни, похищая буйную волю к выживанию у несчастных смертных рабов.
Это постепенный эффект но, день ото дня, миг за мигом он нарастает. Однако тот, кто сознает голод, способен принять защитные меры, избегая постоянных требований богини.
Уже давно Ша'ик Возрожденная заявила, что знает его, проникла во все секреты, различила цвета его души. И правда, она выказала тревожащую способность говорить в разуме — как будто она постоянно там присутствует, иногда подавая голос, напоминая ужасную истину. Но такие мгновения становились всё более редкими — возможно, в результате его новых усилий по защите — и теперь, наконец, он уверен: она уже не способна пробить оборону.
А возможно, истина гораздо менее приятна для самолюбия. Возможно, влияние богини сделало Ша'ик Возрожденную… равнодушной. «Да, может быть, я уже мертвец, да сам не знаю. Все мои планы уже ведомы этой женщине и ее богине. Лишь у меня есть шпионы? Нет, Корболо намекал на собственных агентов. Собственно, мои желания не осуществятся без отряда тайных убийц напана».
Похоже, как продолжл он размышлять с горькой усмешкой, в природе всех игроков скрывать себя истинных как от врагов, так и от союзников — ведь эти роли могут поменяться без предупреждения.
И все же Фебрил верил Камисту Рело. Верховный маг имеет все основания сохранять верность общей схеме — схеме предательства потрясающего размаха — ибо только этот путь сулит Рело выживание в грядущих событиях. Что касаемо нюансов судьбы самого Фебрила, что ж, Камисту Рело не должно быть никакого дела… Верно?
«Даже если замыслы окажутся гибельными… я один уцелею.
Они все считают себя особо умными, и этот порок так и хочется использовать.
А как я сам? Эй, дорогой Фебрил? Мнишь себя умным?» Он улыбнулся далекой стене песка. Мудрость не обязательна, если ты сохраняешь простоту вещей. Сложность влечет ошибку, как шлюха — солдата в увольнительной. «Соблазн нутряных наград, которые никогда не оказываются столь сладостными, как казалось вначале. Но я избегаю ловушки. Я не пострадаю от гибельных излишеств, как Бидитал, ибо они ведут к осложнениям… хотя слабостями своими он отдается мне в руки, так что нечего жаловаться».
— Свет солнца обволок тьму.
Он вздрогнул, обернулся. — Избранная!
— Дыши глубже, старик, это успокоит биение сердца. Я могу подождать, ибо я терпелива.
Она стояла почти рядом — разумеется, он не увидел тени, потому что солнце было спереди. Но как она подошла в полной тишине? И долго ли здесь стоит? — Избранная, вы хотите присоединиться ко мне в приветствии заре?
— Этим ты и занят, приходя сюда каждое утро? Я как раз гадала.
— Я человек скромных привычек, госпожа.
— Воистину. Прямота речей выказывает простоту нрава. Как будто, если плоть и кости привыкли к простоте, разум так же устремится к подобному совершенству.
Он промолчал, хотя сердце вовсе не желало замедлять бешеный стук.
Ша'ик вздохнула. — Я сказала «совершенство»? Возможно, следует рассказать тебе кое-что, помогая поиску.
— С радостью выслушаю, — тихо вздохнул он.
— Стена Вихря почти непрозрачна, сочится лишь рассеянный свет. Так что боюсь, Фебрил, придется тебя огорчить. Ты стоишь лицом к северо-востоку. — Она указала рукой: — Солнце сейчас вон там, Верховный Маг. Но не теряйся: ты, по крайней мере, был настойчив. О, думаю, нужно прояснить еще одно. Мало кто станет оспаривать, что моя богиня пожираема яростью и сама пожирает других. Если ты видишь в этом гибель многих ради утоления одного голода, то возможна совсем иная аналогия.
— О?
— Да. Она не просто питается энергиями подданных, но дает им некую точку сосредоточения. Так и стена Вихря, кажется, рассеивает свет — но на деле улавливает его. Не пытался ли ты пройти стену, Фебрил? Особенно на закате, когда дневная жара полностью поглощена? Тебя сожжет до костей, маг, в одно мгновение. Видишь, как истина иногда отличается от видимости? Сгореть дотла — ужасный образ, верно? Нужно родиться в пустыне или владеть могучим колдовством, чтобы не поддаться. Или особенно глубокие тени…
«Простоту жизни», невпопад подумал Фебрил, «не нужно считать синонимом простого взгляда на жизнь, ибо если первое благородно и достойно похвал, последнее — худший из пороков». Неосторожность, ошибка и увы, он ее совершил.
А теперь, понимал он, слишком поздно.
И ох, менять планы тоже слишком поздно. Для всех.
Наступивший день почему-то потерял всякое величие.
Глава 19
Говорят, приемный сын капитана — тогда известный под непритязательным именем Гриба — во время похода не желал ехать в фургоне. И так он прошел весь путь, хотя в те первые дни, в самое жаркое время года шатались и падали даже здоровые и сильные солдаты.
Вероятно, это выдумка, ведь по всем данным ему было не более пяти лет от роду. Сам капитан, из дневников коего мы узнаем столь многое о пути и конечной решительной схватке, весьма мало пишет о Грибе, всецело занятый трудностями руководства. В результате о будущем Первом Мече Поздней Империи известны лишь скудные детали, если не считать легенд, да и те, вполне вероятно, полностью вымышлены.
Три жизни, Морагаль
Жужжание мух и ос стало плотным, раздражающим шумом. Воздух в ущелье был жарким, а вонь невыносимой. Кулак Гамет ослабил застежку плаща, стащил потрепанный шлем. Фетровый подшлемник пропитался потом, кожа зудела, но из-за обилия назойливых мух ему не хотелось обнажать голову.
С небольшого южного бугра он следил, как Адъюнкт объезжает бойню на дне ущелья.
Три сотни сетийцев и почти сто коней мертвы, утыканы стрелами; их заманили в овраг с крутыми стенами. Времени много не понадобилось, даже учитывая необходимость объехать и собрать оставшихся лошадей. Хундрилы отстали от быстрых конников Сетийских равнин менее чем на звон, и не прикажи Темул виканам держаться позади, прикрывая основную армию… «да, их мы тоже потеряли бы». А так виканы предотвратили новый налет на обоз, само их присутствие вызвало неожиданное бегство врага — и не пролилось ни капли крови. Вожак воинов пустыни слишком осторожен, чтобы рисковать, попав между двух огней.
«Слишком хорош, чтобы надеяться на… необдуманные решения. Сетийцы же нарушили приказы, не выставив дозоры всадников по бокам авангарда, и поплатились жизнями. Все, чего ублюдку от нас нужно — новых глупостей».
Почему-то сцена внизу заставляла подниматься волоски на шее. Адъюнкт одиноко едет по бойне, выпрямив спину, и не мешает лошади двигаться по своей воле.
Проблема не в мухах, а в осах. Одно жало, и породистая лошадь сойдет с ума. Может вздыбиться и сбросить ее, сломав шею. Или помчаться в ущелье, а потом попробовать взбежать по отвесной скале — как пытались иные сетийские кони…
Однако животное только пробиралось среди тел, а облачка ос взлетали с пути, снова принимаясь за пиршество, едва лошадь с седоком пройдет мимо.
Старый солдат, стоявший рядом с Гаметом, харкнул и плюнул, а потом пробормотал извинения.
— Не нужно… капитан. Тяжелое зрелище, а мы так близко…
— Не потому, сэр. Но… — Он замолчал, качая головой. — Забудьте, сэр. Старые воспоминания.
Гамет кивнул: — У меня тоже есть несколько. Итак, кулак Тене Баральта желает знать, не нужно ли послать целителей. Ответ ты сам видишь.
— Так точно, сэр. — Мрачный старик-солдат развернул коня и ускакал. Гамет снова сосредоточился на Адъюнкте.
Та доехала до дальнего края, где тела были нагромождены у забрызганных кровью стен и, бросив долгий взгляд, натянула поводья, возвращаясь тем же путем.
Гамет надел шлем, застегнул ремешок.
Адъюнкт подъехала и встала рядом.
Никогда он не видел на ее лице столь сурового выражения. Женщина без женского очарования, говорили ему иногда люди почти с жалостью. — Адъюнкт.
— Он оставил многих ранеными. Думал, должно быть, что мы подоспеем вовремя. Ведь раненый малазанин лучше мертвого.
— Если их вождь желал задержать нас здесь.
— Так и было. Даже с запасами хундрилов наши ресурсы скудны. Потеря любого фургона скажется на всех.
— Тогда почему Ша'ик не послала своего воеводу против нас до переправы через Ватар? До Стены Вихря менее недели пути. Она купила бы себе месяц или больше, а мы подошли бы в гораздо худшей форме.
— Вы правы, Кулак. И ответа у меня нет. Темул оценил силы отряда налетчиков в две тысячи — совершенно уверен, что дневная атака на фланг показала все силы врага. Он видел запасных коней, в том числе забранных у сетийцев. Скорее это целая армия для набега.
Гамет чуть поразмыслил и хмыкнул. — Наш противник как будто смущен и спорит сам с собой.
— Мне то же самое подумалось. Но на данный момент нужно решить дело с вождем, или он заставит нас истечь кровью.
Гамет повернул коня. — Значит, пора поговорить с Желчем, — ответил он и скривился. — Сумей мы стащить с них прадедушкины доспехи, они могли бы въехать на гору и не вспотеть.
— Этой ночью мне нужна вылазка морпехов, кулак.
Его глаза сузились. — Морпехов? Не на лошадях? Для усиления пикетов?
Она глубоко вздохнула. — В году одна тысяча сто сорок седьмом Дассем Альтор столкнулся с подобной ситуацией, но армия у него была много меньше, а три кочевых племени нападали почти каждую ночь.
Чуть помолчав, Гамет кивнул: — Помню тот сценарий, Адъюнкт, и помню его ответ. Ночью морпехи поработают.
— Позаботьтесь, чтобы они поняли, что требуется.
— Там есть ветераны. Но я планирую лично руководить операцией.
— Это не…
— Что вы, Адъюнкт… Простите, но я пойду.
— Хорошо.
«Одно дело — сомневаться в способностях командира, и совсем иное — в собственных».
В одхане были распространены три типа скорпионов, причем одни не терпели других. На второй неделе Смычок отвел товарищей-сержантов в сторонку и объяснил план. И Геслер и Бордюк оказались сговорчивыми, особенно в части равной дележки прибылей. Бордюк первым вытянул камешек необычного цвета и быстро выбрал Краснозадого Ублюдка — похоже, здесь это был самый крутой тип скорпионов. Геслер пожелал себе янтарного Всё Наружу — названного так за прозрачный панцирь, под которым, если глядеть внимательно, можно видеть вихревое движение разнообразных ядов.
И тут оба сержанта с жалостью посмотрели на компаньона. Вот подстава Повелителя — человек, первым всё придумавший, получает Какашку, крошечного, плоского, черного и весьма похожего именно на воробьиное это самое. Разумеется, прибыль все равно будет поровну, и только в приватных пари между троими Смычок останется с носом.
Но Смычок выказал лишь слабое разочарование, оставшись с Какашкой. Ответил легким пожатием плечами и подобрал горсть камушков для жребия. Ни Геслер, ни Бордюк не заметили ухмылки старого сапера, как и якобы случайного взгляда в сторону сидящего на валуне Каракатицы — взгляда, на который было отвечено легчайшим из кивков.
Они занимались ловлей своих чемпионов во время перехода, но преуспели только на закате, когда мерзкие мелкие твари выползают из укрытий в поисках всего, что можно убить.
Слухи разлетелись быстро, начались ставки; солдата Бордюка, Навроде, выбрали в букмекеры, ибо он был наделен необычайной способностью запоминать мелочи. Затем в каждом взводе был выбран Заводчик, а они выбрали Тренеров.
В день после набега и резни сетийцев Смычок замедлил шаг, оказавшись рядом с Бутылом и Тарром. Хотя на лице была написана беззаботность, правду сказать, в желудке у него бурлила желчь. Четырнадцатая нашла себе большого скорпиона в пустошах, и он уже успел ужалить. Настроение у солдат было никакое, уверенность заколебалась. Ясно, никто взаправду не верил, что им придется омыться собственной кровью. Нужно было что-то менять.
— Как наш Радостный, Бутыл?
Маг пожал плечами: — Голоден и зол как всегда, сержант.
Смычок кивнул. — А как идет тренинг, капрал?
Тарр нахмурился из-под низкого шлема: — Думаю, хорошо. Надо только придумать, как его тренировать, и пойдет дело.
— Чудно. Ситуация кажется идеальной. Первый бой ночью, через звон после остановки.
Оба солдата завертели головами. — Ночью? — спросил Бутыл. — После всего…
— Ты меня слышал. Геслер и Бордюк натаскивают своих красавцев, как и мы. Мы готовы, парни.
— Толпа соберется, — покачнул головой Тарр. — Лейтенант непременно удивится…
— Думаю, не один лейтенант, — ответил Смычок. — Но большой толпы не будет. Мы используем старую систему «передай-словечко». Новости пойдут по всему лагерю.
— Радостного нашпигуют, — пробурчал Бутыл, и лицо его омрачилось. — А я его кормил каждую ночь. Сочными плащовками… он ловко их проткнул и начал есть, пока не остались два крылышка и катышек. А потом он провел полдня, чистя жвалы и облизывая губы…
— Губы? — спросила Улыба, шагавшая на трех позади. — Какие губы? У скорпионов нет губ…
— Тебе откуда знать? — возмутился Бутыл. — Ты даже близко…
— Если я подхожу к скорпиону близко, то убиваю. Как и должен делать любой разумный…
— Разумный? — крикнул маг. — Ты берешь их и начинаешь отрывать части! Хвостик, ножки, жвалы — ничего более жестокого за жизнь не видал!
— Ну разве это не близко, чтобы разглядеть губы?
— И до чего ты дойдешь, вот интересно… — пробормотал Тарр.
Бутыл кивнул: — Знаю, это удивительно. Он такой крошечный…
— Наша тайна, — спокойно отозвалась Улыба.
— Э?
— Вот почему я выбрала Какашку.
— Ты не выбира…
В наступившей тишине подозрения Смычок молча кивнул. И пожал плечами. — Охота — такое дело. Легкое. Какашке не нужно быть… умелым, убивая бабочку без крыльев. Но когда им приходится драться, защищая территорию или потомство — вот тогда бывают сюрпризы. Думаешь, Бутыл, Радостный сегодня проиграет? Ждешь, что твое сердце разорвется? Расслабься, парень, старый Смычок всегда помнит о нежности твоих чувств…
— Могли бы оставить этого «Смычка», сэр, — не сразу ответил Бутыл. — Мы все знаем, кто вы. Знаем настоящее имя.
— Ох, вот невезение. Дойдет до командования…
— Нет, Скрипач, не дойдет.
— Намеренно — нет, но в пылу боя?
— Кто в бою будет слушать наши панические вопли, сержант?
Скрипач метнул на молодого человека оценивающий взгляд и кивнул. — Верно замечено. Но все же будьте осторожнее, когда что-то где-то рассказываете.
— Да, сержант. А вы объясните, о каком сюрпризе шла речь?
— Нет. Подождете — увидите.
Смычок замолчал, заметив едущую вдоль колонны группу. — Прямее спины, солдаты. Офицеры близко.
Кулак Гамет, видел сержант, постарел и стал казаться измученным. Снова встать в строй — всегда плохо, потому что первое, от чего избавляется старый солдат, это «становая жила», и вернуть ее трудно, а скорее всего невозможно. Скрипач смотрел на скачущего мужчину и ощущал дрожь беспокойства.
С Гаметом были капитан Кенеб и лейтенант — последний столь мрачный на лицо, что это казалось почти комическим. Маска офицера, надевая которую, тот хочет казаться бывалым профессионалом. Но на самом деле похоже на гримасу страдающего запором. Кто-нибудь должен ему намекнуть…
Трое натянули удила, чтобы ехать вровень со взводом Скрипача; его это раздражало, но кивнул он вежливо. Глаза Кенеба были устремлены на Каракатицу.
Но первым заговорил Ранал. — Сержант Смычок.
— Да, сэр?
— Вы и Каракатица, прошу, отойдите для особого разговора. — Он возвысил голос, чтобы слышали марширующие впереди: — Сержант Геслер и капрал Буян, скорее возвращайтесь к нам.
— Четверых будет достаточно, — заявил кулак, — чтобы приказы были четко доведены для прочих взводов.
— Да, сэр, — согласился Ранал, хотевший уже подозвать Бордюка.
Когда четверо морпехов собрались, кулак Гамет откашлялся и начал: — Ясно вижу, все вы ветераны. А капитан Кенеб докладывает, что вы уже здесь ходили — нет, подробностей не надо. Хотя я надеюсь именно на ваш опыт. Адъюнкт желает, чтобы морская пехота ответила на недавний налет. — Тут он замолчал.
Никто больше не заговорил: четверо морпехов постепенно осознавали смысл слов кулака.
Наконец подал голос капитан Кенеб: — Да, ответ Дассема. Много лет назад. Значит, нам повезло, что вы решили сегодня сыграть в передай-словечко. Будет несложно использовать связь, когда закончится тройная схватка. — Он чуть склонился, глядя на Скрипача. — У вас Какашка, сержант? И каковы нынче ставки?
— Можно сказать — сорок к одному, — ответил Скрипач, ухитрившись сохранить спокойное выражение.
— Гораздо лучше, чем я надеялся. — Кенеб выпрямился в седле. — Должен добавить, сержант: уверен, Кулак тоже ставил на Какашку.
— Десять джакат, — сказал Гамет, — понадеявшись на… опыт капитана. И ваш, сержант… Смычок.
— Гм… сделаем что сможем, сэр.
— А ты учуял, капрал? — спросил Геслер у Буяна.
Здоровяк-фалариец с кремневым мечом за спиной скривился. — На побережье нет скорпионов, чтоб их. Но, сержант, я кое-что учуял.
— Привыкай, — посоветовал Каракатица.
Ранал сконфузился, но мудро промолчал… пока что.
— Используйте передай-словечко, — продолжал Кенеб, — и помните, что самые крутые взводы — те, что не прячут улыбки.
— Так точно, капитан, — ответил Скрипач, гадая, не пора ли переменить мнение о Кенебе.
— И еще одно, — сказал тот. — Кулак Гамет будет командовать ночной операцией. Соответственно я желаю, чтобы взводы ваш и Бордюка поработали ночью с двойной отдачей.
«Ох, Худовы яйца да под большой камень». — Понимаю, капитан.
Едва поставив палатки и разведя костры, солдаты Четырнадцатой Армии принялись усаживаться странным образом — как бы беспорядочно, но, если бы можно было взглянуть с высоты, лагерь казался бы состоящим из длинных узловатых веревок. После ужина вся активность как будто замерла, лишь назначенные в дозоры неохотно занимали свои посты.
В одном лишь месте — в центре расположения морской пехоты Девятой роты Восьмого легиона — имелось по-иному организованное сборище. Небольшое кольцо избранных, окружающее еще меньшее кольцо из положенных наземь, остриями внутрь, кинжалов; в середине еще некоторое пространство. В данный момент этот ринг оставался пустым, песок пригладили, освободили от камешков.
Навроде присоединился к нетерпеливой и молчаливой толпе последним. Он тоже молчал, хотя и шевелил губами, повторяя имена и цифры. Заметив устремленные взоры, коротко кивнул.
Скрипач склонился к Каракатице: — Выставляй Радостного Союза, приятель.
Бордк и Геслер отдали подобные же приказы своим бойцам. Краснозадого Ублюдка солдаты Бордюкова взвода нарекли Баллистой, а Геслер назвал своего скорпиона Когтеносцем.
Вынесли три коробочки. Скрипач сказал приятелям-сержантам: — Ладно, здесь и сейчас мы смотрим на красавцев и клянемся, что никаких изменений с ними проделано не было, при помощи магии, алхимии или иных средств. Они естественные, как в день, когда их нашли. Не измененные. Каждый из нас осмотрит каждого скорпиона — столь пристально, сколь это будет нужным, даже при помощи мага, если пожелаем. А затем поклянемся громко теми богами, коими обычно клянемся, и будет это истинным свидетельством. Вот. Я первый.
Он сделал жест, и три коробочки поставили около круга ножей. Первым сняли крышку с деревянной тары Бордюкова скорпиона, и Скрипач наклонился поближе. Он долго молчал, а затем кивнул. — Я, сержант Смычок из Четвертого взвода Девятой роты Восьмого легиона, клянусь духами Мертвого Дома и всеми иными досаждающими мне кошмарами, что существо передо мной — природный, не измененный скорпион породы Краснозадых Ублюдков.
Затем сержант передвинулся к чемпиону Геслера, после долгого изучения вздохнул и кивнул, повторив клятву над коробочкой Всё Наружу. Закончил он тем же над своим Радостным Союзом. Геслер повторил процедуру, над Радостным застыв особенно долго и потребовав также заключений Тавоса Понда и Песка; Скрипач разогнул спину, на бородатом лице была легкая улыбка. Он терпеливо ждал, пока Геслер, зарычав, не произнес приговор: — Я, сержант Геслер из Пятого взвода Девятой роты Восьмого легиона, клянусь двумя Повелителями Лета — Фенером и Тричем, что существо передо мной есть природный, не измененный скорпион Какашка — хотя и знаю, что тут есть что-то скрытое от глаз и я могу лишиться всех сбережений жизни, произнося Сержантскую Клятву. — Улыбка Скрипача на миг стала шире.
Бордюк подполз к Радостному Союзу и нагнулся так низко, что чуть не завяз широким лицом в коробке. Неподвижную тварь закрыла тень; он выругался и чуть отстранился. — Чего я, должен всё знать насчет скорпионов? Я только и делаю, что давлю их — как и должен поступать любой разумный человек. Верно, знавал я шлюшку, у которой был скорпион на шее, золотой, как кожа на грудях — нежные соски, понимаете ли, и она не любила, когда мужские руки…
— Хватит, — рявкнул Геслер.
— Не подгоняй. Не люблю когда подгоняют.
— Хорошо, не буду подгонять. Просто скажи дурацкую клятву, пока у меня сердце в штаны не вывалилось.
— Я, Бордюк из Шестого взвода Девятой роты Восьмого легиона, клянусь пушистым брюшком Королевы Снов, что тварь передо мной это природный неизменный скорпион Какашка, и пусть дух моего отца остается в могиле, ведь я все наследство промотал. Так? Мертвым хорошо, они ни о чем не тревожатся, так? Лучше бы так, ведь если не так, я обречен на преследование родителем до конца дней.
— Это всего хуже, — пробормотал Замазка.
— Еще одно слово, солдат, — зарычал, отходя в круг, Бордюк, — и я тебя весь остаток ночи веселить буду.
— К тому же, — встрял Балгрид, — это не самое худшее. Материнское преследование — вот убийство. Долго ли может мужчина сопротивляться, если ему семь лет от роду?
— Вы замолчите оба?! — рявкнул Бордюк. Толстые пальцы скрючились словно бы на чьих-то невидимых глотках.
— Мы готовы? — спокойно спросил Скрипач.
— Твой спрячется, верно? — заявил Геслер. — Выждет, пока два других кромсают и рвут друг дружку, а потом ужалит изувеченного победителя! В этом дело, да? Жидкие мозги чище и умнее, чем у тех?
Скрипач пожал плечами: — Откуда мне знать, Геслер. Ты закончил?
Бронзоволицый моряк сел. Мышцы его челюстей дергались.
— Как там с передай-словечко, Каракатица?
— Повторяю каждое слово с самого начала, Скрип.
— Вот так рождаются легенды, — пророкотал Корик самым многозначительным тоном.
— Тогда на арену, — велел Скрипач.
Коробки торопливо подняли, помещая над ареной.
— Расстояние равное? Хорошо. Бросайте, ребята.
Баллиста упал первым, выгнув хвост и клешни. Оказавшись на волосок от острия ножа, он замер и попятился; панцирь налился характерной краснотой безмозглой ярости. Когтеносец был вторым — казалось, он прыгает готовым к бою. Жидкости бурлили под янтарной скорлупой.
Радостный Союз выполз последним, медленно и размеренно; он так низко прижимался к песку, что казался плывущим. Клешни разведены, неподвижный хвост закручен. Он выглядел карликом по сравнению с другими скорпионами. Черная скорлупа местами поблескивала, ножки неспешно несли его вперед. Затем тварь замерла.
Геслер прошипел: — Если он выхватит из круга два ножа и будет ими орудовать, я тебя убью, Скрип!
— Не придется, — отмахнулся Скрипач. Внимание его разрывалось между происходящим на арене и торопливыми комментариями Ибба (тот фантазировал, грубым голосом подбавляя напряжения, хотя до сих пор не происходило ровным счетом ничего особенного).
Но тут все изменилось, одновременно произошли три вещи. Радостный Союз вылез на середину арены; Баллиста «взвел» все свое вооружение, пятясь и наливаясь ярко-алым. Когтеносец вдруг развернулся и помчался прямиком на стену кинжалов, остановившись за миг до удара. Клешни его бешено двигались.
— Похоже, Хабб, ему нужна мамочка, — сухо заметил Корик.
Заводчик Когтеносца что-то прошипел в ответ.
И тут, после долгого мига неподвижности, Радостный Союз наконец поднял хвост.
При этом, заметил Скрипач с полнейшим удивлением, Союз как бы… расщепился. По горизонтали. На двух одинаковых скорпионов, только меньше и тоньше. Они рванулись вперед, один на Баллисту, второй на Когтеносца — словно деревенские шавки напали на быков, если судить по сравнительным размерам.
Краснозадый Ублюдок и Всё Наружу делали что могли, но им не дано было сравниться в скорости и жестокости — крошечные щипцы с явственным треском отсекали ножки, хвосты, вгрызались в сочленения; когда большие твари уже лежали, беспомощные и недвижные, были нанесены легкие, почти нежные уколы жалами.
Сквозь прозрачный хитин Всё Наружу был отчетливо видел жуткий, ярко-зеленый яд (Ибб описывал все в деталях), растекавшийся по кругу, пока некогда прекрасный янтарь Когтеносца не исчез, замещенный болезненно-зеленым, а затем и черным цветом.
— Мертв как дерьмо, — застонал Хабб. — Когтеносец…
Баллиста претерпел ту же участь.
Разделавшись с врагами, два Какашки поспешили во взаимные объятия — и, не успели все моргнуть, снова стал один скорпион.
— Мошенство! — заревел Буян, вскакивая и хватаясь за каменный меч.
Геслер тоже вскочил, как и Правд. Они попытались утихомирить разъяренного товарища. — Мы смотрели, Буян! — взывал Геслер. — Мы все осмотрели и поклялись. Я поклялся! Фенером и Тричем, чтоб тебя! Кто мог знать, что Радостный Союз — не просто остроумная кличка?
Подняв глаза, Скрипач встретил твердый взгляд Каракатицы. «Мы богачи, ублюдок».
Сержант, мельком взглянув на Геслера и Правда — те оттаскивали покрытого пеной Буяна прочь — присел на корточки рядом с Иббом. — Ладно, парень, дальше дело за морпехами, а особенно за сержантами. Мы станем Радостным Союзом для большой, злой Баллисты. Я объясняю приказ Адъюнкта — ты повторяешь слово в слово. Понял, Ибб?
С заката прозвучало два звона. Пыль от стены Вихря закрыла звезды, сделав темноту за пределами света костров почти непроглядной. Взводы пехоты отправились на усиление дозоров. В лагере хундрилов воины снимали тяжелые доспехи, располагаясь на ночевку. Вдоль внешних укреплений ездили патрули сетийцев и виканов.
Скрипач вернулся от ротного фургона, принеся свой вещмешок. Опустил на землю, развязал.
Рядом лежал Каракатица — глаза блестели в свете пламени — и смотрел, как сержант достает разнообразной формы предметы, завернутые в кожу. Еще немного, и он отобрал дюжину, начал разворачивать. Блеснуло полированное дерево, черное железо.
Другие из Четвертого взвода в последний раз деловито проверяли оружие и доспехи. Все молчали — напряжение постепенно охватывало небольшую группу солдат.
— Уже давно я такого не видел, — прошептал Каракатица, когда Скрипач разложил свои вещички. — Видел имитации, иногда почти такие же хорошие.
Скрипач хмыкнул: — Их вообще мало. Самое опасное — взвести, если будет слишком сильный спуск, вся треклятая штука взорвется. Мы с Ежом этот образчик сами придумали, а потом он нашел в Малазе ювелира из Маре — понятия не имею, что он там делал…
— Ювелира? Не оружейника?
— Да. — Он начал собирать самострел. — И резчика по дереву для стопоров и держателей — их нужно менять через двадцать или около того выстрелов…
— Когда в труху превратятся.
— Или лопнут. Все дело в ребрах: когда они пружинят, идет ударная волна. В обычном арбалете болт быстрый, улетает, не ощутив вибрации. А тут это целый поросенок, утяжеленный на конце — никогда не уходит так быстро, как тебе хотелось бы, и нужно как-то смягчить отдачу, прежде чем она сломает древко.
— С привязанным глиняным шаром. Хитрое решение, Скрип.
— Пока что работало.
— А если подведет…
Скрипач поднял голову, ухмыльнулся. — У меня дыхания недостанет жаловаться. — Последняя деталь встала на место и сержант опустил громоздкое орудие, занявшись стрелами — каждая в своей обмотке.
Каракатица медленно распрямил спину. — На них нет жульков.
— Худа ради, жульки я и сам могу бросать.
— Твой самострел может далеко забросить долбашку? Верится с трудом.
— Гм. Идея в том, чтобы прицелиться и выстрелить, а потом мордой в грязь.
— Не особо мудрено, Скрип. Но мы все будем знать, когда ты стрельнешь?