Блондинка за левым углом Куликова Галина

Она подгребла к себе журналы, разбросанные по одеялу. Сейчас, при свете дня, ее версия казалась даже более убедительной, чем ночью. Как она ухитрилась заснуть? Нужно вытащить Медведя из гостиницы, устроить большой совет, предпринять что-то!

Лайма сбегала в душ, сняла с волос бигуди и позвонила Корнееву.

– Алло, – ответил он бодреньким голосом. Как будто ему удалось выспаться, а службу за него ночью несла какая-нибудь Василиса Премудрая. – Привет, командир. Я собираюсь ехать к гостинице, чтобы держать объект в поле зрения. Медведь ко мне присоединится.

– Медведь? – удивилась Лайма. И, сощурив глаз, уточнила: – Он что, опозорился перед мировой знаменитостью? Она его выставила?

– Нет, его уволил Фергюссон, – ухмыльнулся Корнеев. – Не волнуйся, американец не потребовал возмещения ущерба. Даже наоборот, приплатил нашему герою. Но все равно. Это неудача. Рядом с Сандрой Барр теперь никого нет, поэтому я еду к гостинице.

– С Сандрой Барр с самого начала никого не было, – выпалила Лайма.

– Как это? – удивился Корнеев. – Что-то я…

– Я тебе потом все объясню, – она пошла на попятный. – Слушай меня внимательно. Я тоже скоро подъеду к гостинице. Подходить к вам не стану, дождусь, когда на улице появится Сандра Барр. Вы должны внимательно наблюдать за происходящим. Смотрите на меня и на Сандру, хорошо? Сравнивайте нас. И ничего не предпринимайте. Что бы ни случилось, не мешайте. Понятно?

– Понятно, – крякнул Корнеев. – Есть ничего не предпринимать.

Он положил трубку и пожал плечами. В это время Медведь, бурно переживающий свое ночное приключение, без аппетита завтракал в ресторане гостиницы.

– Там, наверное, дорого, – предположил Корнеев, когда узнал о его времяпрепровождении.

– Вам же за меня заплатили, – с горькой обидой парировал тот. – Кроме того, мне отлично виден главный вход. Считай, что я на наблюдательном посту.

– Учти, этой бабе машину мигом подадут, ты и крякнуть не успеешь!

– Не боись. Тут леваков больше, чем блох на собаке. Догоню, если потребуется. Кроме того, тебе добираться всего полчаса. За полчаса она не успеет улизнуть.

…Изгнание Медведя с вершины кинематографического олимпа произошло следующим образом. По дороге из аэропорта Иван с помощью переводчика втолковывал любознательному Фергюссону, чем отличается самовар от чайника и что именно подразумевает ритуал одномоментного выпивания двухсот граммов сорокаградусного алкогольного напитка.

Майка почему-то больше всего заинтересовал сосуд, из которого придется пить, так как за всю его сорокалетнюю жизнь, богатую событиями и приключениями, ему ни разу не доводилось держать в руках ничего, напоминающего «граненый стакан». Очевидно, сказались слабости перевода или невозможность простыми словами описать обычный граненый стакан советского образца, потому что Фергюссон так и не понял, что это за посуда, однако был сильно заинтригован.

Медведь, со своей стороны, старался не разочаровать гостя, мысленно уже прикидывая, как он, ловко спаивая американца, будет находиться рядом с кинозвездой, выполняя возложенное на него сложнейшее поручение. Единственное, что всерьез беспокоило Ивана, – как бы не переиграть в самобытность. Век Интернета все-таки во многом развеял дремучее невежество народов мира по отношению друг к другу. Но пока вроде все шло нормально.

По прибытии в гостиницу господин Фергюссон решительно заявил, что намерен начать период адаптации в загадочной азиатской стране немедленно. В связи с чем он сам, в неизменных шортах и футболке, его «большой русский друг», обливающийся потом в жарком треухе, который так и не решился снять, и очумевший от всего произошедшего, а заодно и грядущего переводчик Константин немедленно очутились в баре, расположенном этажом выше, чтобы сей же час попробовать коктейль под названием «Стакан водки».

К их величайшему изумлению, водки в баре не оказалось. Виски, мартини, шампанское, текила, французские, испанские, португальские, чилийские и грузинские вина, десяток сортов темного и светлого пива – было все что угодно, кроме банальной русской водки. А после того как Медведь поинтересовался, есть ли здесь граненые стаканы, бармен взмахом руки призвал подойти поближе местного вышибалу.

Тогда троица переместилась в ресторан на первом этаже отеля, где в большом зале собралось довольно много народа. Подскочивший к новым гостям метрдотель быстренько усадил их за неудобный маленький столик рядом с дверью на кухню и удалился, вежливо намекнув, что, хотя летом гардероб и не работает, меховую одежду можно оставить при входе на попечение швейцара. Медведь намек предпочел проигнорировать – отвратительная пахучая ушанка до сих пор была для него всем: легендой, алиби, пропуском в окружение Сандры Барр.

Подошедший официант после непродолжительного перечня пожеланий объяснил, что водки есть много, и разной, но вот последний граненый стакан был замечен в сих славных пятизвездочных стенах лет десять тому назад. Тут только оптимист Фергюссон стал понимать, сколь непростое дело затеял. Он жалобно взглянул сначала на переводчика, потом на Медведя, и тому вдруг показалось, что агент сейчас расплачется.

Сложно сказать, что двигало им в большей степени – служебный долг или оскорбленное в лучших чувствах национальное самосознание, но Иван решительно поднялся из-за стола, рванул на груди рубаху и проревел:

– Будет вам стакан! Ждите здесь! – затем бухнул кулаком по столу перед носом Константина и гаркнул ему: – Переводи!

В зале на мгновение воцарилась тишина, а испуганный абсолютно немотивированной, как ему показалось, вспышкой гнева переводчик напрочь лишился дара английской речи и пискнул по-русски, глядя на Фергюссона:

– Будет стакан, будет, будет.

Ивана это успокоило, и он быстро выбежал из ресторана в холл отеля, а уже оттуда, не задерживаясь, – прямо на улицу.

Оглядевшись по сторонам, он вдруг понял, что совершенно не представляет себе, где же раздобыть проклятый стакан. «Господи, – подумалось Ивану, – скажи кому хотя бы во время Московской олимпиады, что для иностранца граненого стакана в столице не сыскать, – в дурдом бы упекли». Он стал соображать, где в последнее время видел заветную посуду, но ничего не припомнил. Столовые, забегаловки, пельменные и рюмочные, где из этих самых стаканов пили все – от водки до чая с компотом, были сметены новейшим временем и исчезли во тьме веков, унеся с собой граненое счастье.

Остановив первую же машину, Медведь велел водителю ехать на площадь трех вокзалов. «Может, у алкашей каких завалялся, или у поездных бригад поспрашивать – они же там чай пассажирам во что-то разливают», – мелькали судорожные мысли. Водитель быстро погнал машину, с опасением поглядывая в зеркало заднего вида на огромного мужика в зимней шапке, лихо сдвинутой на затылок, и с озабоченной физиономией.

Алкаши сильно разочаровали Медведя – они выпивали из несвежих пластиковых стаканчиков, подобранных возле привокзальных кафешек. Но, как часто случается, в самый критический момент, когда кажется, что все идет прахом, происходит чудо. Чудо снизошло к Медведю в лице развеселой молодой девахи, проводницы поезда Москва – Мурманск, которая, проявив чрезмерное человеколюбие, выдала Ивану казенный инвентарь, числившийся за поездом с 1982 года. Через две минуты, сунув девахе сотню и неуклюже отговорившись от любезного приглашения «немного отдохнуть» в служебном купе, Медведь уже несся в сторону автомобильной стоянки. Драгоценный стакан с вожделенными гранями для безопасности завернул в треух. Еще через пятнадцать минут он строевым шагом входил в уже изрядно опустевший ресторанный зал отеля. Проклятый треух пришлось снова водрузить на голову, а стакан переложить в карман пиджака.

Медведь с облегчением заметил, что честная компания пребывает все за тем же неудобным столиком. Фергюссон, увидев «большого русского друга», который с сияющим лицом шел к ним через зал, отставил в сторону высокий бокал с цветным коктейлем. Переводчик Костя не обратил на триумфатора вообще никакого внимания, так как, вопреки всем существующим международным традициям, был пьян, что подтверждала на две трети пустая бутылка «Джек Дэниэлз», а единственная рюмка, которую он сжимал в кулаке, подчеркивала тот грустный факт, что виски выпит им единолично. Стало ясно, что вся предшествующая жизнь не подготовила Константина к стрессовым ситуациям.

Без услуг переводчика общение с американцем было исключено – бородатый строго наказал Медведю делать вид, что по-английски он ни бум-бум. Пришлось срочно принимать меры. Уже через пять минут, в мокрой рубашке, с взлохмаченными волосами, но с вполне осмысленным взглядом, Костя был готов осуществлять более-менее полноценный контакт между народами.

Словно почувствовав важность момента, подбежал официант.

– Бутылку «Столичной», только не в графине, а как есть, – приказал Медведь.

Нечетко ориентирующийся в пространстве Константин начал было переводить официанту заказ, но Медведь вовремя прикрыл ему рот ладонью.

– Закусывать чем будете? – поинтересовался официант.

– Ну, как положено: грибочки, рыбка красненькая, икра. Да, соленого огурчика, если есть…

Тут Иван остановился и задумчиво посмотрел на Фергюссона, который напряженно вслушивался в чужую речь. Костя, который все еще жил в ином измерении, соображал явно с большими паузами. Иван дернул его под столом за штанину и сказал:

– Да переводи же ты, тютя! И спроси, он горячее будет, или закусками обойдемся?

Костя добросовестно перевел, и Фергюссон немедленно поинтересовался, что такое zakuska.

– Слушай, объясни ему, ты же переводчик, – рассердился Медведь, которого просто распирало перейти на английский.

В ответ на его угрозу Константин, вдруг обретший несвойственную ему ранее наглость, развязно заявил:

– Ты же у нас подрядился быть скоморохом, вот и давай, действуй.

Но, взглянув на враз окаменевшее лицо, обрамленное овчинными ушами, съежился и залопотал по-английски, к радости приунывшего было Фергюссона.

Наконец стол накрыли, и наступил момент истины. Откупорив бутылку «Столичной», Иван бережно достал из кармана заветный стакан и поставил в центр стола. Фергюссон как завороженный смотрел на экзотический продукт мутного стекла с выщербленным краем. Затем бережно, словно фарфоровую китайскую вазу эпохи Мин, взял его в руки и стал поворачивать в разные стороны, покачивая головой и прицокивая языком.

Однако не успел Медведь порадоваться столь неожиданному успеху своей миссии, как задумчивая улыбка с лица Фергюссона стала медленно сползать. Кончик носа американца нервно задергался, и через секунду он уже откровенно принюхивался к предмету, который держал в руках. Затем, поднеся стакан к самому лицу, брезгливо скривил губы. Наблюдавшие за этими метаморфозами Медведь и Костя поняли, что дело пахнет керосином. Нет, точнее, не керосином, а черт знает чем. Плохо вымытый ленивой проводницей, побывавший в овчинном треухе и у Ивана в кармане стакан впитал все запахи окружавшей его среды.

Медведь оценил ситуацию как критическую и решил действовать быстро, не давая противнику опомниться. Он взял из рук скисшего агента пахучий стакан и со словами «От грязи микробы дохнут!» налил его доверху.

Костя перевел, американец замер и испуганно посмотрел на Ивана. Похоже было, что он мысленно прощается с жизнью. Тут переводчик догадался добавить от себя, что это идиоматический оборот, и прояснил его смысл. Фергюссон нахохлился.

– Мы будем пить из него? – уточнил он.

– Из него, родимого, – пробасил Медведь. – Зря я, что ли, его для вас разыскивал! – И поставил полный до своих грязных краев стакан прямо перед американцем.

– Но здесь много, мне не надо так много, – заныл деморализованный Фергюссон.

– А кто просил тяпнуть стакан водки? Пушкин? – расстроился Медведь. Он столько сил потратил на добывание этого стакана, и что же?!

– Пушкин – ваш великий поэт, – напомнил сбитый с толку Фергюссон переводчику. – Он тоже пил водку? Все русские пьют водку…

– И ты пей, – сурово приказал Медведь Фергюссону. – Пей до дна!

Костя, почувствовав, что дело движется к скандалу, дрожащим голосом перевел. Тогда Фергюссон медленно понес стакан к пересохшим губам, расплескивая водку на голые колени.

– Стоп, – вдруг сказал Иван. – Стоп. Константин, блин, скажи ему «стоп». Я же его не проинструктировал, как это по науке делается, а то загнется ведь, они же так не пьют.

Фергюссон послушно застыл со стаканом в руке. Вид у него был как у приговоренного к смертной казни, которому уже и петлю накинули на шею, но тут вдруг прискакал посланец короля с приказом о помиловании.

– Значит, так, – начал Иван, обращаясь к американскому гостю, который смотрел на него во все глаза. – Задерживаешь дыхание, затем одним залпом вливаешь в себя стакан, берешь огурец или кусок черного хлеба, быстро и вдумчиво нюхаешь. И только затем выдох. Вот это и значит – «тяпнуть стакан водки». А как закончим с этим, будем чай из самовара пить. Йес?

Процесс смертной казни двинулся своим чередом – за дело взялся толмач Костя. В объяснение он вложил всю душу, но Фергюссон потребовал демонстрации процесса. Пришлось Ивану отобрать у него стакан и осушить его одним могучим глотком. Занюхал он это дело по старой памяти рукавом. И хотя новый импортный пиджак явно не годился для такого ответственного момента, но ничего. На недоуменный взгляд американца, сопровождавший это странное действие, Иван ответил в том смысле, что можно и так, но это уже совсем по-русски.

Воодушевленный живым примером, Фергюссон быстро схватил стакан, заново налитый Медведем, и лихо опрокинул его в себя. Одного глотка, правда, не вышло, поэтому эффект получился сногсшибательный. Не вошедшая полностью в американское нутро водка фонтаном рванула обратно. Фергюссон с выпученными глазами стал судорожно хватать воздух ртом и рыскать по столу в поисках того, что следовало по инструкции нюхать. Не нашел, схватил правой рукой левую, подтащил ее к носу и понюхал свою кожу. Это не помогло, и он быстро наклонился к переводчику, пытаясь дотянуться до короткого рукава его летней рубашки. Не почувствовав желанного облегчения, Фергюссон рванул через столик к Ивану, вцепился скрюченными пальцами в рукав его пиджака и застыл в нелепой позе, почти не подавая признаков жизни.

…В номер Фергюссона несли вчетвером – Медведь и Константин тащили тяжелую верхнюю часть и поддерживали мотающуюся в разные стороны голову, официанту и швейцару досталось по голой мосластой ноге. Ноги были облиты водкой и выпачканы раздавленной красной икрой. Руководил торжественным мероприятием любезный метрдотель. Пожелав находящемуся в бессознательном состоянии постояльцу доброй ночи, сотрудники отеля тихо удалились.

Окончательно протрезвевший Константин черкнул Фергюссону записку с обещанием появиться рано утром и, сунув ее под мобильный телефон американца, вежливо раскланялся с Медведем, бросив ему напоследок:

– Ну, ты даешь, парень.

Медведь абсолютно не представлял, что будет завтра. Главное – он в гостинице, на том же этаже, что и Сандра Барр. Он слышал, что сегодня звезду никуда не повезут, она принимает визиты. С визитами идут известные люди – их и проверять не надо. А вот что делать дальше? Надо бы связаться с Лаймой и получить дальнейшие указания. Впрочем, американец в любом случае на его совести. Предстоит дождаться его пробуждения и выяснить, что еще он хочет увидеть и пережить в России.

До утра за Фергюссона можно было не волноваться. Другое дело – Сандра Барр. Звезды – существа до невозможности капризные и непредсказуемые. Что, если ей тоже захочется экзотики: посмотреть мужской стриптиз или купить себе бусы с уральскими самоцветами? В любом случае надо удостовериться, что актриса на месте и ей ничто не угрожает.

Иван вышел в коридор и сразу же свернул налево: ориентирование на местности было его сильной стороной. Фергюссон раз двадцать упоминал, в каком номере остановилась звезда экрана. На заветной двери не висело никакой таблички, и внутри было тихо, словно в усыпальнице. Медведь огляделся и приложил к двери свое чуткое ухо. «Прямо кино!» – успел подумать он, и в этот миг, точно как в кино, дверь неожиданно подалась, и ему пришлось ухватиться за наличники, чтобы не ввалиться внутрь.

На ногах он удержался, но отскочить не успел и совершенно неожиданно очутился нос к носу с мировой знаменитостью. Впрочем, нос к носу – это преувеличение: Сандра Барр была значительно ниже его ростом и, кроме того, стояла босиком, одетая в пеньюар хищной пятнистой расцветки.

– А, ты тот самый парень! Рада тебя видеть. Повеселимся? – воскликнула она на своем родном языке, уверенная, что Медведь ее отлично понимает.

– Я должен охранять Фергюссона, – быстро ответил он.

Он растерялся. Еще бы не растеряться, когда тебя берет за руку и тащит за собой женщина, при виде которой пускает слюни вся половозрелая часть мужского населения планеты.

– Сейчас ты пойдешь в душ, – предупредила Сандра. – А я пока закажу шампанское. Придется тебе мокрым пить его: боюсь, для такого большого мальчика в гостинице не найдется халата.

– Я не могу, – попытался отговориться Медведь. И с отчаянием добавил: – Я не хочу!

– Хочешь, хочешь! – заверила звезда, втянула его в номер, развернула и ногой захлопнула за собой дверь.

Майку Фергюссону всю ночь снились кошмары. Огромные русские мужики в отвратительных шапках скручивали его веревками, целиком погружали в бочку с водкой, и он в ней захлебывался. Наконец ему удалось развязать руки, и он стал раскачивать бочку, надеясь завалить ее набок, чтобы отвратительная горькая жидкость больше не затекала внутрь. Он напрягся изо всех сил, со страшным криком рванулся в сторону, и проклятая бочка упала. Водка разлилась по земле, но не впиталась в нее, а образовала большую лужу. А Фергюссон, всемирно признанный агент, крупнейший деятель Голливуда, встал на четвереньки и начал пить прямо из лужи, большими глотками, отрываясь только затем, чтобы понюхать оторванный от чьего-то пиджака и пахнущий дрянью рукав.

В конце концов Майк упал с кровати и замер, пытаясь понять, что произошло. Медведь, недавно вернувшийся после принудительного секса, хмуро сидел в кресле, напялив на голову осточертевший треух. Когда американец загрохотал на пол, Медведь вскочил, подошел поближе и наклонился посмотреть, все ли с ним в порядке. На всякий случай соорудил на лице ободряющую улыбку. Фергюссон, только что выплывший из своих ночных кошмаров, с трудом разлепил глаза и увидел над собой огромную небритую морду в жуткой меховой шапке. Морда улыбалась ему, и это было невыносимо. Фергюссон снова прикрыл глаза и вдруг отчетливо вспомнил весь вчерашний день. Вспомнил и этого человека, и все то ужасное, что было с ним связано.

В дверь номера вежливо постучали. Так как американец продолжал хранить молчание, Медведь сам крикнул:

– Входите! Чего вы там?..

Вошел переводчик Константин, чисто выбритый, выглаженный, строгий и корректный, как будто его вчера с ними и не было. Оглядев номер, он обратился непосредственно к американцу, вежливо поинтересовавшись:

– Как ваше самочувствие?

Тот лишь застонал в ответ.

– Спроси его, чай из самовара пить пойдем? – потребовал Медведь.

Реакция на этот совсем уже невинный вопрос оказалась такой бурной, что оба россиянина слегка опешили. Фергюссон вскочил, стал размахивать руками, хватать какие-то вещи и кидать их в Ивана. А когда вещи закончились, сел на пол и тихо заплакал.

– Ну, и что он сказал? – спросил Медведь, хотя все отлично понял.

– Если суммировать, мой подопечный надеется больше никогда тебя не видеть. И даже готов за это заплатить. – Костя сделал невинные глаза и уточнил: – О цене спрашивать?