Особый отдел Чадович Николай

– А на дом ты её, случайно, не берешь? В смысле, в постельку?

– Прекрати эти намёки! – возмутился Цимбаларь. – Если хочешь знать, я выезжаю на следственный эксперимент.

– Всё ясно, – Людочка подмигнула Кондакову. – Опыты по оккультизму продолжаются. Как я понимаю, ты собираешься выяснить обстоятельства преступления при помощи экстрасенса?

– Вроде того, – вынужден был признаться Цимбаларь.

– Ну тогда передавай этому экстрасенсу мой пламенный привет. И от Петра Фомича тоже.

Кондаков, поглаживавший в кармане приличную пачку долларов, на эту инсинуацию никак не отреагировал.

Из первого же таксофона Цимбаларь позвонил на свой пропавший мобильник. Валя-Эргида ответила незамедлительно, как будто только этого и ждала.

– Привет, миленький, – проворковала она.

– Ты эти штучки брось, – посоветовал Цимбаларь. – Недолго и до неприятностей.

– Неужели ты способен обидеть девушку?

– Ещё как! Знаешь, сколько их от меня уже плакало?

– Они, наверное, плакали слезами счастья. И я бы так хотела! – её вздох был похож на страстный стон.

– Не зарекайся, ещё наплачешься, – пообещал Цимбаларь. – Лучше объясни, почему ты сбежала?

– Ой, не напоминай даже! Как меня этот бандит растрогал! Бедненький… Он ко мне со всей душой, а я ему такую подлость устроила. Была у меня мысль – всех вас обезвредить и скрыться с ним в сияющих далях. Как бы он любил свою вновь обретенную сестричку! И я бы платила ему той же монетой, – на этот раз вздох напоминал горькие рыдания.

– Ну ты и в самом деле артистка… А деньги чужие зачем взяла?

– Чтобы насолить вам. Особенно этой белобрысой фифе! Подумаешь, милиционерша! Так уж она на меня презрительно смотрела. Наверное, к тебе ревновала… Но деда я, признаюсь, сгоряча обидела. Верну ему все деньги с первой получки. Пусть не убивается.

– Ладно, забудем об этом, – сказал Цимбаларь. – Я с ними уже сполна рассчитался. Теперь с тобой хочу встретиться.

– Мобильник забрать?

– И это тоже. Он, кстати, казённый. Но если честно, мне от тебя нужна ещё одна услуга. Много времени это не займёт. От силы полчаса.

– Мне полчаса мало, – игриво возразила Валя-Эргида. – Особенно, если заведусь.

– Не заведёшься. Дело серьёзное. Тебе придётся поднапрячь все свои мистические способности.

– Предсказывать надо или отгадывать?

– Отгадывать.

– Другому я бы отказала, а тебе не могу. Ну просто млею от твоего голоса! – в трубке раздался смачный поцелуйный звук. – Где встречаемся?

– На том самом месте, про которое рассказывал Гобашвили. Помнишь его слова?

– С моей памятью в Академии наук работать, а не в поганом секс-шопе.

– Вот и отлично. Возьми такси, быстрее будет. Я потом рассчитаюсь.

– Меня таксисты бесплатно возят. За одну только улыбку.

– Счастливая… А мне за улыбку приходилось и в морду получать.

К тому времени, когда Валя-Эргида прибыла в район, не совсем справедливо называемый Сучьим полем (кобели тут тоже встречались), Цимбаларь уже нашёл место, где дней десять назад стоял «Мерседес» Гобашвили, ныне отправленный на свалку. Здесь и асфальт не зиял ямами, и чугунная ограда бульвара имела довольно широкой проём, и кафе «Волна» просматривалось как на ладони.

Ясное дело, что по прошествии такого времени искать какие-либо улики бесполезно. Даже кровь давно слизали бродячие собаки. Приходилось надеяться, что насильственная смерть оставляет следы не только в реальном пространстве, но и на его таинственной изнанке, к созерцанию которого допущены лишь немногие избранные.

– Ну рассказывай, голубок, зачем ты меня сюда позвал? – спросила Валя-Эргида, возвращая Цимбаларю мобильник, смеха ради разрисованный губной помадой.

– Сама слышала, что здесь недавно погиб человек. – Цимбаларь для убедительности даже каблуком по асфальту пристукнул.

– Тот самый, из-за которого вы занялись Гобашвили?

– Совершенно верно.

– Да-а-аа, – Валя-Эргида оглянулась по сторонам. – Не очень подходящее местечко для того, чтобы потерять голову.

– Местечко дрянь, – согласился Цимбаларь, – но голова уж больно важная.

– А пусть те, кто её не уберёг, и отвечают.

– Боюсь, как бы нам всем за это не пришлось отвечать… Ты скажи, можно ли с помощью сверхъестественных способностей восстановить ход событий, предшествовавших смерти?

– Можно, наверное, но это не по моей части. Тут требуется огромная воля, умение сосредотачиваться и вообще совсем другое сознание, – она покрутила растопыренными пальцами возле своей головы. – Сам знаешь, есть спортсмены, и есть физкультурники. Я – физкультурница. Стремлюсь не к высоким результатам, а к собственному удовольствию.

– Огорчила ты меня, – сказал Цимбаларь.

– Да не хмурься так! – Валя-Эргида толкнула его плечом. – У тебя же есть подробный рассказ Гобашвили. Могу гарантировать, что он не врал.

– А проследить путь покойника возможно? Откуда он сюда пришел? Что делал раньше?

– Не обижайся, но я за это не возьмусь. Физкультурница может принимать красивые позы, но выше головы не прыгнет.

– Взгляни на эти часы, – Цимбаларь протянул девушке «Ролекс», переживший уже двух хозяев. – Они ничего не подсказывают тебе?

– Страшненькая вещица, – она взвесила часы на ладони. – От неё так и разит смертью. Один ужас накладывается на другой, и понять что-либо почти невозможно. Это как паника в курятнике… Впрочем, могу сказать, что первый владелец часов пережил большой испуг. У него было на это время. А второй умер почти мгновенно… Пуля попала ему в сердце? – в голосе девушки появились вопросительные интонации.

– Кажется… – Цимбаларь вспомнил, что один из прокурорских работников обронил сегодня фразу, смысл которой заключался в том, что бандитов погубила мгновенная смерть водителя, в отличие от сообщников пренебрегшего бронежилетом. – Но ты глубже давай, глубже.

– То же самое через часок услышишь и ты. – Валя-Эргида подмигнула ему и сразу посерьёзнела. – Похоже, твой безголовый отзывается. – Она прижала часы к щеке. – Как же он сильно испугался тогда… Но не смерти. Совсем не смерти… А за мгновение до конца он вдруг вспомнил своего папашу.

– Случайно не Гобашвили? – ужаснулся Цимбаларь.

– Нет. Лысенького дяденьку с бородкой, который покоится в прозрачном гробу, сложив на груди лапки.

– Так ведь это же Ленин! – Цимбаларь в сердцах чуть не сплюнул. – Вождь мирового пролетариата. Ты что, в Мавзолее никогда не была?

– Никогда, – она нервно рассмеялась.

– И больше покойнику ничего не привиделось?

– Ничего. Мавзолей ему всё застил.

– Ладно, спасибо и на этом… – Цимбаларь за несколько секунд до этого испытывавший краткое чувство падения в бездну, стал торопливо раскланиваться.

– А пообщаться? – капризно надув губки, девушка взяла его под руку. – У меня и кроме лотоса есть на что полюбоваться.

– Я как-то, знаешь, не готов. – Цимбаларь был словно сам не свой. – И потом, представляешь, что будет, коли у нас появится ребеночек. Мент-чародей! Это, наверное, покруче, чем грядущий антихрист.

– Ну, как хочешь, – она резко отстранилась. – Прощай. Хотя я уверена, что мы ещё встретимся.

– Почему-то и я уверен в этом, – как бы помимо своей воли кивнул Цимбаларь.

Если не считать задержания Гобы, итоги дня выглядели безрадостно.

Иностранцы – по крайней мере, те, которые зарегистрировались в своих посольствах и консульствах, – пропадать пока что не собирались. Мусорные контейнеры ежели и горели, то пожарные подобной информацией не располагали.

Трусы и носки, имевшиеся на трупе, были произведены на текстильных предприятиях Юго-Восточной Азии и предназначались для реализации как в странах Евросоюза, так и в Северной Америке.

Продукция фирмы «Ролекс» поставлялась в Россию небольшими партиями, но, кроме того, существовало ещё множество каналов контрабанды, так что связать номер часов с фамилией покупателя было практически невозможно.

Общее мрачное впечатление скрасил лишь звонок Вани Коршуна. Малыш был удачлив и уловист, словно горностай. Можно себе представить, каких успехов он мог бы добиться, если бы не достойная сожаления вражда с многочисленным и неистребимым кошачьим племенем.

Короче говоря, Ване удалось выяснить, что мужчину, по приметам схожего с Голиафом, в конце апреля действительно видели на бульваре, примыкающем к Сучьему полю. Сидя на лавочке, он беседовал со стариком, которому, по словам очевидцев, было «лет сто». Потом оба собеседника резко вскочили и, не подав друг другу руки, разошлись в разные стороны. Дальнейший путь Голиафа никто проследить не удосужился и, как позже выяснилось, он завершился едва ли не в объятиях Сергея Гобашвили.

Что касается примет старика, то они остались тайной за семью печатями. Так уж повелось у нас, что люди, считающие себя хозяевами жизни, привыкли отводить взор от своих сирых и убогих собратьев. Да и само время не располагало к созерцанию – за ночь пустых бутылок подвалило, словно грибов после тёплого дождика, а грибы, как известно, перестаивать не должны.

– А если мне по этим свидетелям самому пройтись? – поинтересовался Цимбаларь, ещё не привыкший к исповедуемым Ваней принципам полной самостоятельности. – Вдруг они ещё что-нибудь вспомнят.

– Скорее всего, они забудут даже то, о чём говорили прежде, – ответил Ваня. – Надо принимать во внимание психологию людей, с которыми я имею дело. Сыскарь, вынюхивающий невесть что, для них враг, причём на уровне подсознания, а маленький мальчик, со слезами на глазах разыскивающий пропавшего отца, – божья пташка. От него ничего скрывать не станут. Ещё и конфеткой угостят на прощание.

– Это называется брать на жалость, – пояснил Кондаков, внимательно прислушивавшийся к разговору. – Кстати говоря, весьма эффективный оперативный прием. Одно неудобство – под рукой постоянно должен находиться носовой платок, пропитанный луковым соком.

– Спросите у Вани, как он поступает с конфетами, которыми его угощают доброжелатели, – попросила Людочка.

За хитроумного малыша ответил Кондаков, видимо, хорошо знавший его привычки:

– Выбрасывает. У него отвращение к конфетам, как у любого пьющего человека.

– А я на сладком просто помешана, – печально вздохнула Людочка. – И ведь никто не догадается угостить.

– Дело поправимое, – засуетился Кондаков. – Были у меня где-то конфеты. И как я только запамятовал. Мне ребята из хозслужбы целую коробку на день рождения подарили. Глотай, говорят, по паре штук каждое утро и будешь бодреньким, словно Геркулес. И кофе не понадобится.

Отлучившись в другую комнату, Кондаков принес белую пластмассовую баночку, одну из тех, в которые сейчас чего только не упаковывают, начиная от витаминов и кончая затычками для ушей. Немного повозившись с хитроумной крышкой, он высыпал в пустую сахарницу содержимое баночки, скорее напоминавшее пилюли, чем конфеты.

– Какие-то они подозрительные, – сказала Людочка. – Но одну я всё-таки съем. Исключительно из уважения к хозяину.

– Подожди, – Цимбаларь, уже завершивший разговор с Ваней, перехватил её руку. – Пётр Фомич, а знакомые тебя с подарком не обманули?

– Зачем им меня обманывать? – удивился Кондаков, уже поднесший одну пилюльку ко рту. – Они ведь не враги мне, а друзья. Двадцать лет знакомы.

– Вот именно. Старые друзья хотели тебе добра, а потому вместо конфет подсунули стимулирующее средство, известное под названием «Виагра». Представляю, как бы ты повёл себя, отведав такого угощения!

– Ну и как, интересно? – брякнул Кондаков.

– Разнузданно! – Цимбаларь демонстративно отодвинулся от ветерана. – Ты бы набросился на нас, не принимая во внимание, что Людочка беременная, а я вообще не женщина.

– Скажи пожалуйста! – Кондаков стал аккуратно складывать пилюли обратно в баночку. – Ради такого случая придётся завести сожительницу. Не пропадать же добру… Как же это я сам, дурак, не догадался. Это они меня своим Геркулесом в заблуждение ввели.

– Как раз наоборот, – сказала Людочка. – Это был прозрачный намёк. Кроме всего прочего, Геркулес прославился подвигами, которые и гарантируют приём «Виагры». Отлюбить за ночь сорок девушек было для него обычным делом.

– Да что там девушки! – поддержал её Цимбаларь. – Всем доставалось. И вепрям, и гидрам, и ланям, и титанам, и даже собственным сподвижникам. Когда в мифах говорится о том, что Геркулес наказал кого-то своей дубиной, речь идет вовсе не об оружии.

– Так это в допотопные времена было! – махнул рукой Кондаков. – Совсем другие условия. Ни тебе радиации, ни наркотиков, ни химии, ни феминизма, ни трудовой дисциплины, ни квартальной отчётности. Не жизнь, а малина-ягода. Тут поневоле к девушкам потянет.

– Что-то мы размечтались сегодня, – призывая к вниманию, Цимбаларь откашлялся в кулак. – А дело, между прочим, застряло на мёртвой точке. Какие будут предложения?

– Я навела по спецучёту справки о всех криминальных смертях, последовавших в результате отделения от туловища головы или каких-либо иных частей тела, – начала Людочка, разложив перед собой целую пачку компьютерных распечаток.

– Подожди, – прервал её Цимбаларь. – При чём здесь другие части? У нас мертвец безголовый, а не безногий.

– Все эти случаи совмещены в одну учётную категорию, – объяснила Людочка. – Понимаешь?

– Теперь понимаю. Не злись.

– Список получился весьма внушительный, но ни единого эпизода, хотя бы приблизительно схожего с нашим, я так и не обнаружила. В девяносто из ста случаев головы от трупов были отделены уже после смерти. Остальные десять процентов составляют заложники, казнённые в зоне боевых действий на Северном Кавказе, и самоубийцы, положившие голову на рельс… Впрочем, одна история меня заинтересовала, хотя в ней фигурирует не голова, а рука. Поздно вечером с работы шёл человек, никого, как говорится, не трогал, и у него вдруг оторвало руку по самое плечо. Выжил пострадавший лишь по счастливому стечению обстоятельств. Буквально через пару минут его подобрала проезжавшая мимо машина «Скорой помощи».

– Когда это было? – спросил Цимбаларь. – И где?

– Четыре года назад в Ростове-на-Дону.

– В огороде бузина, а в Киеве дядька, – хмыкнул Кондаков.

Цимбаларь выразился ещё более категорично:

– В Ростове-на-Дону каждый нормальный мужик ходит с обрезом под полой или, в крайнем случае, с гранатой в кармане. Полез за спичками, задел чеку. А признаться потом побоялся.

– Но дело в том, что, кроме оторванной руки, на его теле не было обнаружено никаких других повреждений. Металлических осколков тоже не нашли.

– Тогда это была не граната, а безоболочное взрывчатое устройство. Толовая шашка, проще говоря. Лопаткина, не уводи следствие в сторону!

– Как хотите! Моё дело проинформировать, а уж вы решайте сами, что с этой информацией делать, – разобиженная Людочка умолкла.

Слово опять взял Кондаков, после знакомства с чудесными свойствами «Виагры» (пока теоретического), заметно повеселевший.

– Было время, когда ваш покорный слуга, вследствие происков недоброжелателей отстранённый от службы, пристрастился к чтению детективной литературы, – издалека начал он. – Предпочтение я, конечно, отдавал не массовому чтиву, а классикам жанра, вроде Льва Овалова. Между прочим, его роман «Медная пуговица» – просто шедевр. Нечто среднее между Гамлетом и Штирлицем. Настоятельно рекомендую… И что меня больше всего восхищало в детективе, так это виртуозная работа сыщиков. На основании какой-нибудь ничтожной улики, вроде той же медной пуговицы, они раскручивали любые преступления! Причём такие запутанные, что их и в жизни не бывает… Но на практике всё обстояло совершенно иначе. Соберёшь гору улик, а пользы от них, как от козла молока. Следствие буксует, начальство стоит на рогах, мы не спим ночами. Потом звонит какая-нибудь подвыпившая бабёнка и плаксивым голосом сообщает, что преступник, которого мы ищем уже больше года, отобрал у неё ридикюль с последним червонцем и отправился в гости к проживающей по соседству профурсетке Дуньке. Спустя полчаса особо опасное преступление раскрыто. Нас утро встречает прохладой.

– Что же ты предлагаешь? – поинтересовался Цимбаларь. – Ждать, пока некая добрая душа добровольно поведает нам все подробности этой загадочной истории?

– Ни в коем случае! Прежде чем это случится, наша очаровательная коллега, – последовал полупоклон в сторону Людочки, – выйдет на заслуженную пенсию. Просто я хочу сказать, что в расследовании преступлений логика скорее мешает, чем помогает. Зато счастливый случай частенько играет решающую роль.

– Спорить не буду. Что дальше?

– А дальше я предложил бы этот счастливый случай организовать. То есть на время оставить бесполезную беготню и обратиться за советом к постороннему, но весьма сведущему лицу, без ведома которого здесь даже мухи… хм… не размножаются.

– Похоже, вы имеете в виду самого господа бога? – недоверчиво усмехнулась Людочка.

– С богом, к сожалению, у меня не сложилось, – признался Кондаков. – А потому придётся идти на поклон к Чёрту. Не улыбайтесь, я ещё не рехнулся. Есть такой весьма авторитетный в определённых кругах вор в законе Василь Антипыч Чертков, он же Чёрт, он же Шаман, Султан, Кучум и так далее. Весьма колоритная личность. Так сказать, живая история российской преступности. Впервые осуждён в сорок девятом году.

– Как я понимаю, отношения у вас далеко не официальные, – сказала Людочка. – Выходит, что волк и волкодав могут жить в согласии?

– При чём здесь это… Мы ведь люди, а не звери какие-нибудь. Да и волк не всегда виноват перед волкодавом. Иногда простая человеческая приязнь бывает сильнее всех условностей, принятых в обществе. Я Чёрта раза три сажал. На этой почве, если так можно выразиться, мы и сдружились. Тем более что он на следствии никогда хвостом не вилял. Принцип такой имел – коли попался, так отвечай по полной программе. Правда, подельников никогда не выдавал, да и я особо не копался. Любое преступление – оно как дерево. С корнями, с ветвями, с листьями. Если эту растительность досконально изучать – с ума сойдёшь. Вот я и действовал, как лесоруб на делянке – перед тем, как послать бревно в обработку, отрубал всё лишнее. Кто-то меня за это недолюбливал, кто-то, наоборот, уважал.

– И чем же ваш приятель сейчас занимается? – поинтересовалась Людочка. – Продолжает воровать?

– Куда там! Годы уже не те. От конкретных дел он давно отошёл, но, как говорится, масть держит. Слово Чёрта в преступном мире дорогого стоит. Даже нынешние отморозки его на свои разборки приглашают. Он там сразу и судья, и нотариус. Если своё решение вынес – считай, что печать поставил. Человек по-своему уникальный. Таких, как он, по всей стране не больше сотни осталось. Урка, конечно, но понятие о справедливости и чести имеет. Беспредельщики вроде Гобашвили ему и в подметки не годятся.

– Таких ценных кадров надо в Думу продвигать, – заметил Цимбаларь.

– Считаешь, их там нет? Просто фамилии называть не хочется.

– Короче говоря, вы допускаете, что этот самый Чертков может располагать информацией об убийстве Голиафа? – каждый раз, произнося условное имя покойника, Людочка немного запиналась.

– Ничем таким он, конечно, не располагает, но справки, при желании, наведёт. Если к преступлению причастны криминальные элементы, через пару дней мы уже будем знать об этом.

– Что же ты, Пётр Фомич, нам этот вариант сразу не предложил? – с упрёком произнес Цимбаларь. – Сколько времени сберегли бы!

– Дело-то сначала плёвым казалось. Думал, с ходу осилим. – Кондаков развёл руками.

– Индюк думал, да плохо кончил… Мы твоего Чёрта сегодня ещё застанем? Или его приёмные часы уже закончились?

– Хороших людей он принимает круглые сутки, – многозначительно произнёс Кондаков. – Ты не путай идейного вора с бессовестным бюрократом. Одного боюсь, чтобы в запой не впал. С ним такая беда иногда случается. Правда, редко.

– Тогда подались. Зачем тянуть?

– Нет, Сашенька, – запротестовал Кондаков. – Ты для подобных визитов не годишься. Гонору много, а деликатности мало. Старики это не любят, по себе знаю. Лучше я Людмилу Савельевну за компанию прихвачу… А ты, чтобы времени зря не терять, сгоняй всё же в Ростов. Поговори с этим одноруким. Авось что-нибудь и прояснится.

Чертков жил далеко за городом, в заброшенной деревне чуть ли не на границе Калужской области, и для визита туда пришлось нанимать такси, благо халявные деньги (спасибо Гобашвили!) ещё имелись.

Кондаков предварительно прошёлся по магазинам и накупил всяких подарков, которые до поры до времени хранились в большом пластиковом пакете. Заглянуть в него не позволялось даже Людочке.

Водитель, поначалу принявший Кондакова за пожилого ловеласа, вознамерившегося сбежать с молоденькой девушкой на лоно природы, заломил непомерную цену, однако заметив под мышкой у пассажира спецкобуру, которую тот, кстати говоря, и не скрывал, сразу стал покладистей.

Дабы скоротать время, Людочка завела с Кондаковым разговор, скорее профессиональный, чем задушевный.

– Я вообще-то о ворах в законе наслышана, но хотелось бы выслушать вашу точку зрения на эту проблему. Чем, например, они отличаются от остальных преступников?

– Всем, кроме причастности к криминальной среде, – ответил Кондаков. – Это даже не аристократы преступного мира, а элита аристократии. Причём свои неоспоримые права они приобрели не по наследству, а выстрадали в крытках, дальняках и кондеях. Люди, подобные Черткову, даже в зоне не признают никаких иных законов, кроме своих собственных, отказываются работать и ни во что не ставят администрацию. Вследствие чего почти не вылазят из штрафных изоляторов, а это, поверь мне на слово, похуже, чем замок Иф. Находясь на свободе, вор в законе не имеет права заводить семью, общаться с родственниками, заниматься какой-нибудь деятельностью, не связанной с грабежами или кражами. При всём при том ему полагается жить по возможности скромно, а излишки награбленного добра сдавать в общак. Представь себе, вору в законе запрещается без особой на то нужды употреблять блатной жаргон, а тем более ругаться матом.

– Почему?

– Чтобы не уронить свой авторитет в глазах подрастающей смены.

– Да они и в самом деле аристократы! – воскликнула Людочка. – Тем не менее, если отбросить кое-какие романтические моменты, останется всё тот же оголтелый преступник, паразитирующий за чужой счёт. Злокачественная опухоль на здоровом теле общества. Ведь когда-нибудь, пусть даже и не в этом веке, с криминальным миром будет покончено. И с королями, и с пешками.

– Раньше и я так думал, – поглядывая в окно, сказал Кондаков. – А теперь частенько не могу понять – где опухоль, а где здоровый организм. Всё как-то перемешалось. Преступный мир сосёт у нас соки, но и мы у него многое отнимаем. И лексикон, и манеры, и песни, и даже психологию. Есть, значит, в этом что-то завораживающее…

– Конечно, есть! – к разговору присоединился водитель, до сих пор не позволявший ни единой машине обогнать себя. – Как-никак, а генетическая память сказывается. Ведь если верить Священному писанию, все люди произошли от Каина, прирождённого убийцы. Миролюбивый Авель своего семени на земле оставить не успел. Вот грехи пращуров на нас, бедных, и сказываются.

– Ну это, положим, только легенда, – возразила Людочка.

– Так и быть, отбросим легенду, – согласился водитель. – Обратимся к историческим фактам. Практически все великие люди запятнали себя преступлениями. Владимир Красное Солнышко убил брата, Пётр Первый – сына, Екатерина Великая – мужа, Александр Первый – отца, Дзержинский – сестрёнку-малолетку. Иван Грозный вообще маньяк какой-то. Чингисхан и Тимур начинали свою карьеру разбойниками. Сталин грабил банки. Даже Лев Толстой признавался в мемуарах, что причастен ко всем смертным грехам. Смешно сказать, но когда к власти по воле случая приходили мягкотелые добрячки вроде царя Федора, Николая Второго или Горбачёва, их правление оборачивалось катастрофой. Выводы, как говорится, делайте сами.

– У меня имеется контрдовод, – заявила Людочка. – Наш нынешний президент в нравственном плане чист, как стеклышко. И никаких катастроф пока не предвидится.

– Поживём – увидим, – молвил водитель, до предела увеличивая газ.

– Если будете так гнать, мы скорее всего увидим ангелов небесных, – сказал Кондаков, мужественно сражаясь с силами инерции. – Честно признаться, я удивлён вашей эрудицией. Она как-то не вяжется с избранной профессией. Или вы просто поднабрались ума от клиентов?

– Я, собственно говоря, по образованию философ, – пояснил водитель. – Узкая специализация – философия религии. Преподавал в институте. Вёл научную работу. В споре по поводу идейных позиций Конфуция случайно искалечил оппонента. Хорошо ещё, что срок условный дали. Вот с тех пор и кручу баранку.

– Тогда всё понятно, – сочувственно промолвил Кондаков. – Как я слышал, у Конфуция рыльце тоже в пушку. Он якобы причастен к геноциду кочевых племён, вследствие чего погибло чуть ли не два миллиона человек.

– Полтора, – поправил чересчур образованный водитель. – Хотя многие летописцы той поры, в том числе и Хань Ши, этого не подтверждают.

Деревня, в которой нашёл себе прибежище отошедший от дел рецидивист Чертков, помнила, наверное, ещё нашествие пресловутого Тушинского вора, не к ночи он будь помянут, причём с тех времён здесь почти ничего не изменилось, разве что солому на крышах заменили толем и шифером.

Как видно, практичные и недоверчивые местные жители, много чего повидавшие на своём веку, не рисковали вкладывать средства в недвижимость, опасаясь не то грядущего Страшного суда, не то новой социальной революции, не то очередного нашествия супостатов.

В понимании крестьян эти средства гораздо разумнее было использовать в соответствии с вековой русской традицией – для услады души и профилактики хворей, тем более что некоторая толика их потом возвращалась обратно в виде залога за стеклотару.

Короче говоря, подобные тенденции привели к тому, что деревенскую церквушку, некогда разрушенную пламенным революционером Соломоном Зунделем (впоследствии заколотым кулацкими вилами и погребённым у Кремлёвской стены), так и не восстановили, несмотря на благоприятные времена, зато расположенный рядом с церковными руинами продмаг сверкал непривычным для этих мест великолепием. Впрочем, популярностью пользовался только ограниченный круг товаров – хлеб, табак, спиртное, соль, спички и почему-то подгузники, спрос на которые особенно возрастал с приходом холодов.

Все эти мелкие, но характерные детали сельского быта Кондаков подметил совершенно случайно, пытаясь вызнать у аборигенов точный адрес Черткова. Такая фамилия, похоже, ничего не говорила крестьянам, привыкшим называть по прозвищу не только друг друга, но и собственного губернатора, и лишь когда Кондаков стал подробно описывать приметы своего знакомого, среди которых числились и многочисленные красочные татуировки, кто-то догадался:

– Так тебе, наверное, Челюскинец нужен! Сразу бы и сказал. Сейчас покажем его фатеру.

– А почему Челюскинец? – удивился Кондаков.

– Да он на отшибе от всех живёт, словно полярник на льдине.

Оказывается, к прежним кличкам Черткова здесь добавилась ещё одна, сейчас уже мало кому понятная.

Такси тронулось в указанном направлении, и вскоре взору Кондакова, перебравшегося на переднее сиденье, открылась ничем не примечательная, хотя и крытая железом пятистенка. На необычный статус её хозяина указывали только несколько мощных джипов, приткнувшихся к замшелому, покосившемуся забору. В этой глуши они смотрелись примерно так же, как марсианские боевые треножники на берегах Темзы.

– Ходоки прибыли. – Кондаков прищурился. – Сюда, как говорится, не зарастёт народная тропа.

– Слава истинного преступника столь же притягательна, как и женская красота, – глубокомысленно заметил водитель. – Великий Джу Си писал когда-то: «Между небом и землёй всегда было так, что добром пользуются, а к злу тянутся».

– Вы, гражданин философ, нас здесь подождите, – сказал ему Кондаков. – Мы ненадолго.

– Жду только до темноты, – заявил водитель, опасливо косясь на приближающуюся к машине козу. – Мне в полночь смену напарнику сдавать.

– Успеешь… – буркнул Кондаков, небрежно поправляя кобуру.

Уже приближаясь к обиталищу Черткова, он наставительно сказал Людочке:

– Веди себя приветливо, но с достоинством. Никогда не забывай, что ты представитель власти, а он – бывший вор. Это ничего, что мы к нему на поклон явились. Завтра всё иначе может повернуться. Посматривай по сторонам с таким видом, словно бы прикидываешь, откуда будет лучше начать обыск. И вообще, старайся помалкивать. Ваше племя не речи красят… Но если я тебя вдруг трону, – рука Кондакова легла на Людочкино бедро, – слегка смягчись. Улыбочку изобрази и всё такое прочее.

– Только не надо меня трогать чересчур часто, – девушка решительным жестом оправила юбку. – А то синяки останутся.

В огороде, прилегавшем к дому, копался старикан, очень похожий на анатомическую модель, изображающую взаимное расположение человеческих костей, мышц и сухожилий. Впрочем, эта худоба свидетельствовала отнюдь не о телесной немощи, а, наоборот, о недюжинной физической силе, которую не смогли сломить ни «истребительно-трудовые» лагеря 50-х годов, ни тем более лесные курорты более позднего времени.

На некотором удалении от Черткова – а это, вне всякого сомнения, был он – стояли две группы молодых людей, заметно дистанцирующихся друг от друга. О характере их взаимоотношений свидетельствовало ещё и то, что каждая компашка старалась не смотреть в сторону соседей.

Чертков, продолжая вскапывать грядки, что-то негромко втолковывал младшему поколению, внимательно ловившему каждое его слово. А когда один из гостей что-то брякнул невпопад, может, даже и непроизвольно, он с кряхтеньем разогнулся и плашмя огрел того лопатой. При этом все, в том числе и пострадавший, сохраняли каменное выражение лица.

Заметив остановившегося у калитки Кондакова, Чертков быстренько свернул сходку, и не потому, что испугался стражей закона, а просто нашёл подходящий повод, чтобы избавиться от докучливых посетителей.

– Домой валите! – велел он в самой категоричной форме. – И чтобы по дороге никаких разборок. Если опять спор возникнет, в шахматы играйте или канат перетягивайте. Хватит крови! Страна большая, делов на всех хватит. И помните, что отныне я вас всех на особом контроле держу. И тебя, Хасан, и тебя, Скоба.

Молодые уркаганы рассыпались в выражениях благодарности:

– Спасибочки, Василь Антипыч! Наше вам с кисточкой! Может, надо чего?

– Мне навоз нужен, да где же вы его, дурогоны, достанете, – сказал Чертков. – Заставить каждого из вас штаны спустить и по хорошей куче сделать – так у меня тогда вообще ничего, кроме чертополоха, не вырастет. Ладно, ступайте с глаз долой! Ко мне солидные люди заявились, не чета вам.

Бандиты цепочкой потянулись со двора, и каждый из них, проходя мимо Кондакова с Людочкой, уважительно раскланивался.

Когда джипы тронулись, всячески мешая друг другу, Чертков сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Всех их клятв только до околицы и хватит. А потом опять мясорубка начнётся. Хоть на цепь этих мазуриков сажай… Ну заходите, чего за калиткой стоять, – последние слова, естественно, относились к только что прибывшей парочке. – Али стесняетесь?

– Ждём, когда душок от твоих гостей выветрится. – Кондаков, что называется, зашмыгал носом. – Они что, и за рулем от водяры не просыхают?

– А кого им бояться? Автоинспекция ваша ими давно куплена. На постах честь отдают, я сам видел. Эх, нет в стране порядка!

– Кто же спорит, – развёл руками Кондаков. – То ли дело в прежние времена! Взять хотя бы июльский указ сорок седьмого года, по которому ты первый срок тянул. Украл в поле ведро картошки – и на двадцать пять лет в Республику Коми. Красотища! Внукам своим закажешь, если, конечно, жить останешься.

– А я, например, ни о чём не жалею. – Чертков отставил лопату в сторону. – Вся жизнь на свежем воздухе прошла, в трудах праведных, без всяких там злоупотреблений. Здоровый сон, здоровая пища, раз в неделю лекция для повышения идейного уровня, через десять дней баня. Для души крысу дрессированную имел. Сохранился, как колбаса в холодильнике. Хоть сейчас могу с тобой силушкой померяться.

– Поздно. Теперь я могу с тобой только умом меряться, – сказал Кондаков, первым подавая руку.

Чертков ответил тем же, но предварительно тщательно вытер свою мозолистую длань о рубашку. При этом Людочка успела заметить, что наколки на кистях его рук были куда более содержательными, чем у Гобашвили.

Хозяин провёл их на веранду, заодно служившую и летней кухней. Всё здесь было по-тюремному скудно и сурово – солдатский чайник, чугунная сковородка, жестяные кружки, миски аналогичного качества, алюминиевые ложки, стёртые, словно зубы старого мерина.

Поправляя свою незамысловатую утварь, Чертков сказал:

– Я бы вас угостил, но ты ведь зэковский закон знаешь – выставляет не хозяин, а гость.

– Знаю, дорогой, – ответил Кондаков и, расстелив на кухонном столе газету, стал выкладывать на неё свои дары. – Вот тебе «грузинский веник» – чифирь заваришь. Вот хлеб-черняшка. Вот селёдочка ржавого посола. Вот конфеты-подушечки для дамы…

Только после этих слов Чертков обратил внимание на Людочку, словно досель её вообще не существовало.

– Доброго здоровьица, мамзель… А тебе она кто – внучка или однохлёбка?

– Сослуживица, – Кондаков напустил на себя строгий вид. – Скоро меня на должности сменит. Вот, натаскиваю её перед пенсией.

– Ну если у вас в ментовке все такие соберутся, то преступность моментально капитулирует! – Чертков пододвинул Людочке самую добротную из своих табуреток. – Пожалте, мамзель!

– Благодарю. – Людочка устроилась поудобнее и, следуя указаниям Кондакова, обвела веранду взыскующим взором.

На это проницательный Чертков отреагировал следующим образом:

– Напрасно стараетесь, мамзель. Оружие и наркотики я при себе отродясь не держал, а общак совсем в другом месте спрятан.

Тем временем пакет Кондакова окончательно опустел, и он извиняющимся тоном произнёс:

– Вот только «сучка» нигде не смог раздобыть. Наверное, его уже и не производят. Думаю, жидкость для чистки стекла вполне сгодится.

– Сойдёт! Она даже чуток помягче будет, – сказал Чертков, вытирая посуду краем скатерти. – А почему «Беломора» не прихватил? Ты же знаешь, что я ничего другого курить не могу.

– Обижаешь! – Кондаков выложил на стол несколько непрезентабельных папиросных пачек. – По нынешним временам большая редкость. У широкой публики спросом не пользуется.

– Да, забывают люди истинные ценности, – пригорюнился Чертков. – А ведь я однажды за пару таких папиросок последний бушлат на кон поставил.

Спустя четверть часа незамысловатое угощение было готово – в самой вместительной из кружек настаивался чёрный, как дёготь, чифирь, селёдку разложили на ломтиках чёрного хлеба, подушечки высыпали в миску, стеклоочиститель, на самом деле являвшийся обыкновенным техническим спиртом, разлили в щербатые чашки. От себя Чертков добавил холодной картошки, шматок солёного сала, блюдечко мёда и банку домашнего хрена, оставшуюся в подвале после прежних хозяев.

– Ну, за встречу! – с чувством произнёс Чертков. – И вы, мамзель, не кривитесь. Пригубить придётся. В ментовке трезвенники долго не держатся.

Кондаков под столом ухватил Людочку за колено, что, надо полагать, служило призывом к более лояльному поведению, но в ответ получил такой пинок ногой, что едва не расплескал содержимое чашки. Чертков между тем уже выдул свою порцию, сверху «отполировал» её чифирем и взялся за селёдку – по виду не атлантическую и не тихоокеанскую, а скорее всего печорскую, якобы целиком уничтоженную ещё в середине двадцатого века.

– Шикарно! – сказал он, сплевывая рыбьи кости в кулак. – Давно такого удовольствия не имел. Как будто бы снова в молодость вернулся… Спасибо тебе, Фомич! Ещё бы в морду от вертухая получить да в картишки сыграть на интерес.

– Это мы запросто, – пообещал Кондаков, вновь наполняя чашки. – Только ещё по разу вмажем.

– Пётр Фомич, вам же пить нельзя! – Людочка опять лягнула его под столом.

– Мне и жить нельзя! – бодро ответил Кондаков. – А ведь живу зачем-то.

– Ну не понимаю я вас! – воскликнула Людочка. – Оба вы люди не бедные, в магазинах сейчас всего полно, так зачем же травиться всякой гадостью! – она брезгливо отодвинула от себя селёдочный хвост, за которым по газете действительно тянулся ржавый след.

– Эх, молодо-зелено! – Чертков задымил вонючим «Беломором». – У каждого поколения свои понятия о счастье. Зачем мне всякие разносолы, если я полжизни мечтал о куске черняшки, а вот именно такую селёдочку первый раз попробовал в лагерной больничке, когда от цинги загибался. Кроме зэков, её только сторожевые собаки жрали.