Одиночество-12 Ревазов Арсен
– Антон, звать Дину, делать ей совершенно неожиданное предлождение – не просто опасно. Это еще и глупо. Представь себе, что она начнет с кем-то советоваться? А ваши телефоны – сам понимаешь – прослушиваются. А если она вообще откажется? Она же у тебя… ну как это… непредсказуемая!
– Аня! Я же сказал, что этот вопрос улажу сам. Вывози ребят.
– Ну ребята, допустим, без тебя не поедут. Уж раз у тебя такая любовь с интересом…
В словах Матвея звучала и растерянность, и досада, и гордость. Вот такая странная смесь. Я тихо офигевал, но Матвея, разумеется поддержал.
– Друзья, как ты знаешь, познаются в неверном деле, Антон. Дело твое – неверное. И вот мы – познаны. Мы остаемся. Аня, ты сможешь как-то это разрулить?
Аня вытащила из чехла на поясе телефон. Довольно странный и большой. Причем предназначение нескольких кнопок было мне совершенно непонятно. Она набрала номер и заговорила на иврите. Антон делал вид, что это его не касается, хотя мне было ясно, что он все слушает.
Договорив, Аня очень озабоченно изложила новый план. Вылет переносится на поздний вечер. За это время нам успеют подготовить документы и на Дину.
Дина около девяти пойдет на улицу гулять с собакой. Выйдя из подъезда, она найдет звонящий сотовый телефон. За пять секунд до этого Антон получит команду от Ани позвонить на него. На дисплее определится, что звонит Антон и Дина, естественно, возьмет трубку.
У Антона будет две-три минуты, чтобы убедить Дину лететь с нами. Для этого она должна прямо с собакой пойти в ближайший супермаркет, откуда мы вывезем их в аэропорт. Если он не сможет ее убедить (в чем я, лично, был почти уверен), он должен взять с нее слово не говорить об этом разговоре никому на свете. Ни родителям, ни подругам. Потому что от этого зависит и жизнь и безопасность многих людей. Собака полетит с нами. Я вспомнил их ньюфаундленда и поежился.
Антон полностью согласился с планом. Я увидел в нем лишь один изъян: Дина никогда на такую авантюру не пойдет. Я хорошо знал свою сестру. Событие в ее жизни, которое не было запланировано как минимум полгода назад – не происходило. Но в этом случае Антон был готов лететь без Дины.
«Неужели эта Одиссея так никогда и не кончится», – думал я. Мне хотелось домой. Я соскучился по моей квартире. Одна мысль о том, каким слоем пыли покрыты мои гитара и кофейник расстраивала меня чуть не до слез. Обещание Ани вскоре все расставить на свои места – было для меня серьезным, важным и волнующим, как ожидание дня рождения в далеком детстве. С утренними подарками от родителей и вечерними от гостей. Но в конце-концов я подумал, что воспоминаниями делу не поможешь и решил переключиться на что-то более позитивное.
– Аня, а что за телефон такой?
– Это наша армейская разработка. Умеет делать много всего, чего не умеет простой мобильный. Но если тебе надо позвонить, ты звони по нему, как по обычному. Лишних кнопок лучше не нажимай.
Аня протянула мне телефон и стал осторожно его рассматривать.
– Да мне особо некому звонить. Мама знает, что я в бегах, ее лучше не расстраивать, тем, что я в двух шагах, а увидеть меня нельзя. Маше лучше не говорить, что я в Москве. Она будет волноваться. Расскажи лучше, какие у него функции?
– Он может подключаться у чужим телефонным разговорам (к обычным, к сотовым, и к спутниковым) ну и, естественно, записывать их. Может работать без сети в любой местности через спутник. В нем есть видеокамера с функцией ночного съемки в инфракрасных лучах на 10 часов записи. При этом он является прибором ночного видения. Кстати, разговор по нему не пеленгуется ни одним прибором. Он автоматически распознает любые взрыватели с часовым механизмом. И умеет стрелять.
– Ни фига себе. Серьезно умеет стрелять? А если я случайно застрелюсь?
– Не волнуйся, он на предохранителе.
– А откуда он стреляет? – изумился я пытаясь найти в нем хоть одну дырку.
Антон посмотрел на меня утихомиривающим взглядом. Он, похоже, уже знал про эту игрушку:
– Иосиф, ты сейчас напоминаешь мне человека из анкедота про колобка в публичном доме. Помнишь? «Откуда ты это сказал? Откуда ты это сказал?». Он стреляет из того места про которое ты думаешь, что оно – антенна.
– Да, забавно, – сказал я, – «красивое имя – Антенна»,[107] – и заказал на всех кофе.
Рыжий шофер сменил «скорую помощь» на «Газель» с надписью «Хлеб», сидеть в кузове которой было значительно менее приятно, но не успели и проехать и пару километров, как еще до въезда в Москву я через маленькое окошко заметил рекламный щит на котором крупными темно – желтыми буквами на темно-коричневом фоне было написано: Дейр-Эль-Бахри, Ка*****ол, Одиночество и стоял телефон 2 224 612 доб.15
– Везде, – сказал, я. – Везде.
– Да, – отозвалась Аня. – Сегодня с трех часов. И по радио и по интернету. И судя по нашей информации завтра будет во всех ведущих газетах.
– Аня! Народ ведь рехнется на это все смотреть?
– Через несколько дней мы это прекратим.
– Что, кстати, эти слова означают? А то я в психушке за новостями как-то не следил.
Мотя выглядел озадаченно. Я без большого желания глубоко погружаться в этот бред коротко объяснил:
– «Дейр-Эль-Бахри» – хатское тусовочное место. «Калипсол» – способ проникновения в параллельный мир. «Одиночество» и число мы так и не разгадали. Но про число хоть известно, что оно крайне важно и опасно для хатов. А вот с «Одиночеством» – просто беда.
У Ани была некоторая версия ответа:
– Мы считаем, что это – приманка. Приманка болью. В некоторые периоды своей жизни почти каждый человек чувствует, что он – одинок. Безнадежно и страшно одинок. И живет один на один с предстоящей ему смертью. Братство предлагает ему спасение от одиночества и от смерти одновременно.
Матвей поддержал Аню:
– Я согласен. Если ты проблемы с зарабатыванием денег как-то там решил, то одиночество вставляет тебя по полной.
Антон пробурчал, что одиночество отражает нашу общую непринадлежность никому: ни семье, ни обществу, ни клубам, т. е. виртуальность наших общностей. Мы одни перед вечностью. Мне пришла в голову другая идея:
– Раз сами хаты не знают, что такое одиночество, значит это тоже оружие. Как и число. Причем, в отличии от числа, которое направлено строго против хатов, одиночество – оружие обоюдоострое. С одной стороны мы знаем про отшельников, достигавших высот сознания, просветления и святости. Причем примеров сколько хочешь как на Западе, так и на Востоке. С другой стороны одиночество – одно из самых страшных наказаний. Одиночка, карцер…
Я вспомнил тюрьму и поежился.
– Нет у вас, ребята, согласия в интерпретации названия вашей собственной концесии.
Аня покачала головой. Я тяжело вздохнул.
– А с числом у нас тоже нет согласия. Антон считает что в нем заложен некий метафизический смысл, чуть ли не мистический, а я считаю, что смысл числа совершенно реальный и конкретный.
– Скорее всего, вы оба правы, – улыбнулась Аня.
– Мы оба правы, но я правей.
Эта тема показалось мне такой важной, что я даже не улыбнулся ей в ответ.
– Нет. С числом правее всех я.
Мотя сидел с важным невозмутимым видом и смотрел на Аню.
– Мотя! А ты на эту тему ничего не говорил.
– А теперь скажу. Мне нравится это число.
– Чем нравится Мотя? Тем, что это средство по борьбе с хатами?
– Тем, что оно – структурное. И красивое.
– Мотя! Да ты – эстет. Аня, как ты думаешь, эта рекламная кампания – ответ хатов на освобождение Матвея?
– Нет… Вряд ли. Слишком уж ребята, вы о себе возомнили! Идет, потому что должно идти. Я же рассказывала вам. Хаты готовятся к атаке.
– Как же вы будете воевать без нас? Мы же такие крутые и неуязвимые?
– Матвей! Ты задолбал! Ты хочешь нас сглазить?
Через два часа мы сидели в «Газели» у служебного входа в динин супермаркет в двух минутах ходьбы от дома Антона. Час назад Антон позвонил Дине и она, по его словам, согласилась ехать. Но потребовала час на сборы. В план это не входило, но что сделаешь?
Сам разговор я не слышал, потому что Антон вылез из машины, пока убеждал Дину. Распрашивать его ни Мотя ни я не рискнули. Согласилась Дина, и слава Богу.
Рядом с нами разгружали молоко и памперсы две таких же как наша Газели. На молочной Газели было написано «Молоко». На памперсной не было написано ничего. Все немного нервничали и я решил отвлечься разговором:
– Аня, а почему бы хатам, если они такие всемогущие, не осуществить какой-нибудь мировой кризис. Например устроить ядерную катастрофу? Или отравить всех жителей Москвы каким-нибудь токсином через водопроводную воду? Или еще что-нибудь придумать?
– Современный мир – довольно устойчив. Не так просто осуществить серьезный теракт с большим количеством жертв. Спроси у Бен-Ладана, если мне не веришь. Требуется много ресурсов для практического осуществления такого плана. А если в процессе разработки теракта что-нибудь пойдет не так, то очень велик риск раскрытия самой организации. Но это с одной стороны. А с другой, по нашим данным хаты сменили тактику. Они отказались от стратегии мелких катастроф. При этом они уделяют самое пристальное внимание России. Но осуществить глобальные злодеяния не так уж просто. Ядерные боеприпасы в России охраняются достаточно надежно. Президент. Чемоданчик. И многое другое. В конце-концов, и я же здесь не просто так сижу. Да и политическая ситуация в России улучшается с каждым месяцем…
– Что улучшается? Я не понял. Скажи еще раз, что?
У иностранцев такое бывает. Неожиданные заскоки в отношении России.
– Я – серьезно. Не сегодня, так завтра у вас кончится Гражданская война. Которая длилась без малого сто лет.
– Я не понял.
– Красные и белые скоро объединятся.
– Против кого?
– Против серых.
– А…
– Я пошел, – неожиданно сказал Антон. Пора!
Он пытался сдерживаться, но я понимал, каково ему сейчас.
– Антон! Мы договорились, что ты не вылезешь из машины, пока Дина не войдет в магазин. А сигнала пока нет. Дина еще не вышла из дома.
– Может она не хочет ехать с собакой? И ищет куда бы ее пристроить?
– Типун тебе на язык, Матвей. Ну что ты, правда?
Матвей устыдился и решил защитить Дину.
– Она должна была выйти десять минут назад, и не выйдет раньше чем через двадцать. Мне можно верить. Я знаю женщин.
– Женщина женщине рознь, – задумался я. – Дина последний раз опаздывала во время собственных родов. И то – по рассказам родителей – на полчаса.
Тут зазвонил Анин мобильник. Аня ответила на иврите. Я вопросительно посмотрел на Антона. Он прислушался и совсем помрачнел.
– Подозрительная машина у входа в супермаркет.
– У нас проблемы? – деловито поинтересовался Матвей.
– Сейчас она договорит, и поймем, – сказал я.
Аня дала отбой телефону.
– Все идет по плану. Просто подозрительная машина.
– Где?
– Прямо сзади нас. Черный «Гелентваген».
– Он заблокировал выезд?
– Нет. Пока все ОК.
В это время у Ани еще раз зазвонил телефон и она опять заговорила на иврите. В этот раз разговор длился дольше.
А через примерно тридцать секунд ее разговора Антон вскочил и попытался вырваться из машины. Аня одернула его со всей силы и заорала «шеф!».
«При чем тут шеф?[108]» – подумал я.
Аня наклонилась к шоферу и что-то быстро ему сказала. Шофер врубил по полной, так что Газель взревела, развернулась почти на месте и ее на полном ходу вынесло со двора. Мы все включая Аню попадали со своих скамеек. Я рефлекторно подтянулся к заднему окошку, и увидел, что за нами рванулся черный «Гелентваген». Не успел я подумать, что это значит, как «Гелентваген» подскочил метра на два и, освещенной яркой огненной вспышкой изнутри, сопровождаемой тяжелым низким грохотом, буквально рассыпался на куски.
«Ни фига себе у нас „Газель“. А Джеймс Бонд на какой-то фигне ездит», – почему то пришло мне в голову. Через секунду, я подумал, что «Газель» не при чем, а в «Гелентваген» стреляли из гранатомета те же люди, которые предупредили нас о подозрительной машине. Аня скомандовала: «Всем лечь и не подниматься!» Мы понеслись по городу. Я обратился к Антону, голова которого упиралась мне в живот.
– Что там?
– Дину похитили!
– Кто?
– Что кто?!
– Как?
– Запихнули в машину прямо у подъезда.
– А собака?
– Что собака?!!
– Кошмар!
Несколько минут мы тряслись молча.
– Они еще поплатятся, – вдруг каким-то очень низким голосом сказал Мотя. – Они еще за мою больницу мне заплатят!
– Я прошу всех молчать! – голос у Ани был ледяной. Она пыталась набирать чей-то номер, но, очевидно, связи не было.
И зачем-то мне в голову влезла песня, да и не песня даже, а кусок музыкального проекта на стихи Генделева, который пытался в качестве хобби маркетировать Антон, то ли с Макаревичем, то ли с Алибасовым.
- Вот мы и дотанцевались
- доктор Лето
- доктор Лето
- в польку-бабочку с музычкой инвалидной полковой
- как нелепо как нелепо
- так нелепо
- как
- еврей на Первой Мировой
Я попытался лечь поудобней и задумался. Конечно, и у спецслужб бывают проколы. Но скорее всего, виновата сама Дина. Она не послушала Антона и позвонила кому-нибудь со своего мобильника или с домашнего телефона. Бедный Антон…
И, кажется, зря я обвинял хатов в бардаке. Действуют они быстро и безупречно. Хотя… Что значит безупречно? Мы же смогли от них уйти. Кажется. И я поднялся на локтях, чтобы посмотреть, куда мы едем. Мы свернули с трассы и вокруг нас были какие-то склады и гаражи. Через минуту «Газель» остановилась. Аня села на свое место и полезла в сумку.
– Иосиф – на выход. Вот адрес. Вот мобильник. В адресную книжку занесены номера Антона и Матвея. И мой. Это дача. Ты садишься прямо здесь в электричку на платформе Москва-Сортировочная. Дальше все прочтешь. Телефонами пользоваться только в самых исключительных случаях и не больше чем по одной минуте. Ни на какие номера, кроме ваших не звонить. Другими телефонами не пользоваться. Деньги есть на всякий случай?
– Денег полно. Я их, как взял из дома, так толком и не тратил. Тысяч десять долларов.
– ОК. Без инструкций ничего не делать. Вообще ничего. Вопросы есть?
– А ребята?
– Каждый будет жить на своем месте. У каждого будет такой же телефон.
– А что с Диной?
– Мы будем разбираться. Поторопись, если у тебя нет вопросов.
– Пока, ребята, – растерянно сказал я. – Будьте здоровы. Созвонимся.
– Будь здоров, – отозвались мне Мотя с Антоном. Я подумал, что иногда обычное прощание восстанавливает утраченный за долгое время использования смысл.
Почти стемнело. Я вылез из «Газели», увидел платформу, сереющую между гаражами и заборами. Я оглянулся на отъезжающую «Газель», подумал, что оглядываться стоит и уныло побрел на платформу.
В голове у меня продолжало звучать:
- Доктор Лето
- сердце это или это канонада
- это наших глаз секрет или уже горчиный газ
- георгинов августейших посылаю
- с клумбы ада
- с нарочным
- от имени всех нас
Глава 31
Я уже третий день жил на даче. Непонятно чьей. Каких-то милых людей, интеллигентов 60-70-х годов. Наверно, их наследники, сами выросшие на ней, разъехались кто-куда или наоборот – в испуге от происходящего попрятались по квартирам, а дачу сдали в аренду, чтобы двумя сотнями долларов в месяц, а больше этот домик не стоил, латать прорехи в своем бюджете.
О судьбе Дины не было известно ничего. Аня улетела в Израиль, как она объяснила, для уточнения деталей операции. Мы, следуя ее инструкциям, переговариварились между собой изредка. Сказать нам друг другу было нечего. Антон стал каким-то мягким и задумчивым. Матвей злобно отшучивался. Меня одолевала депрессия.
Я позавтракал бутербродами с сыром и медом. Потом прошелся по даче. Залез в огромный неуклюжий книжный шкаф, лишенный стекол.
Взял несколько книг. «Тимур и его команда». «Поднятая Целина». «Стихи и поэмы Тараса Шевченко». Поставил их обратно. Подумал, что любая дача – с ее книгами и абажурами – это музей нашей прошлой жизни. Вытащил переплетеную подшивку журнала Огонек за 1961 год. Нашел апрельские номера. Посмотрел в голубые чистые глаза Юрия Гагарина. Понял, что в 1971 году мы высадимся на Марсе и Юпитере, а к 1981 году первая советская межгалактическая экспедиция покинет пределы солнечной системы. Наивные все-таки были люди в шестидесятые. Верили в прогресс, в науку… Да во что они только не верили! Особенно на Западе.
А к чему свелись достижения цивилизации за, последние, шутка ли сказать, 50 лет? Компьютер с принтером вместо пишущей машинки. Калькулятор вместо арифмометра. Кондиционер в машине. Конечно, можно кричать на всех углах, что благодаря персональным компьютерам и их постоянному усовершенствованию фото, видео и аудио-творчество стало доступно самым широким массам. Семейные цифровые видеоархивы. Конечно. Хотя. Не знаю…
Полный застой в фундаментальных науках, в ведь как они развивались?! С какой скоростью… Но и в технологиях, в общем-то застой. Самолеты быстрее не полетели. Ни одной серьезной болезни больше лечить не научились: так – какие-то незначительные улучшения – менее токсичные препараты, более качественая диагностика. Даже оружия нового толком не открыли, наоборот – старые технологии разучились хранить. Со дня на день не хаты, так террористы ими воспользуются.
Последним усилием воли цивилизации были внедрены интернет и сотовая связь. Великие вещи. Не спорю. Но кроме них достойных открытий, пошедших на пользу общества за полвека я не обнаружил. Да и сотовый телефон – зачем мне каждые полгода подсовывают новую модель, убеждая, что она кардинально лучше. То есть я понимаю, зачем, но… Вот у Ани например, сотовый телефон уже стреляет. А должен он стрелять? Стрелять ведь должен пистолет. Механический. Поэтому надежный. А если этот стреляющий телефон зависнет в самый ответственный момент? Вот оно – поступательное движение прогресса. Оно, если еще не остановилось, то уже явно замедлилось. Так ведь не ровен час – и Средние Века наступят. Один раз это уже случилось. А значит, может случится и во-второй.
Меня всегда волновал вопрос – как наступали Средние Века? Как забрасывались дороги, ветшали здания, пересыхали фонтаны, забывались рукописи, поростал травой Колизей так, что на нем в 5 веке уже паслись козы? И связано ли это с появлением христианства – религией рабов и обездоленных?
В свое время, когда я только начал заниматься своим мелким бизнесом и изучал основы банковской деятельности, мне пришла в голову одна забавная крайне непроверенная гипотеза, которую я, формулируя ее Антону, назвал так: «О причине распада Римской империи и наступлении Средних Веков».
Христианство, победив в масштабе империи, запретило давать деньги в рост. Этому ранние христиане научились у евреев.
Но что было честным и неплохим принципом для маленьких сплоченных communities (мы тоже одалживаем друг другу деньги беспроцентно), то обернулось сильнейшим экономическим кризисом, когда стало законом для огромной страны. Запрет на кредиты не мог не разрушить торговлю и развитие промышленности.
Да что там… Несчастную бакалейную лавку, отбивающуюся за два года, стало невозможно купить, потому что одолжить на нее деньги оказалось не у кого.
Лавки (земли, товары, мастерские) оставались у старых неэффективных владельцев. Торговля заглохла. Налоговые поступления иссякли. Ручейки языческого и еврейского ростовщичества не спасали, да и общая идеология общества того времени тоже была крайне антиденежна. Воинственно антиденежна и антиимущественна. Образцами для подражания стали не полководцы, а отшельники. Армия рассыпалась и цивилизация кончилась. Кстати, первые банки появились там же где и первое Возрождение. И слово банк, кажется, итальянское…
Антон выслушал меня, покачал головой и сказал: «Ну это тоже было. Но самое главное все-таки заключалось в потере обществом пассионарности».
Я не стал с ним спорить, хотя мне казалось, что если общество считает нормальным убивать и умирать за убеждения, а в случае церковных расколов и за нюансы убеждений, то пассионарности у него – хоть отбавляй.
Я сказал, что если предотвратить очередной регресс цивилизации невозможно, то хорошо хотя бы его предсказать. Антон опять покачал головой и в этот раз ничего не сказал. Потом разговор забылся как-то сам собой. Как забываются сотни таких же разговоров.
Я вернул Огонек на место и затопил маленькую железную печку. Потрогал фарфоровые статуэтки на буфете. Подумал что, раз меня раздражает скрип половиц, значит, нервы совсем расшатаны. Надо было все-таки поучиться у Окама медитировать. Нет. Медитировать не хотелось.
Я прошелся по даче и взял старую лыжную палку. Потыкал ею в пол. Потом вернул ее к лыжам. Поежился. Классическую русскую дачу окружает поле зыбкости, нестабильности и непрочности. Чего-то временного и неуверенного в собственном долгом существовании. Кажется, что если повернешься как-нибудь не так, слишком резко, или неаккуратно что-то заденешь, то все окружающее развалится и исчезнет.
Я пошел на кухоньку, граничащую с верандой и взял ручную кофемолку. Долго крутил ручку и намолол себе кофе. Мне всегда казалось, что кофе, смолотый и сваренный без применения электричества вкусней. Сварил кофе. Выпил кофе. Еще походил по даче. В салоне снял со стены старую рассохшуюся гитару, явно пережившую тут не одну зиму.
Попытался сыграть вступление к «Stairway to Heaven». Получилось как то не очень… И гитара не строила и во мне что-то испортилось. Какая-то пружина щелкнула, выбилась, а пойди знай, что нужно сделать, чтоб вставить ее на место.
«The time is out of joint»,[109] как прочел я вчера в найденном двуязычном параллельном издании Гамлета для советских студентов, изучающих английский язык и литературу.
Неожиданно на меня нахлынули дачные романтические воспоминания. Лето. Мне – тринадцать. У меня – каникулы. Я свободен, и постепенно дачная скука превращается в томительную тоску. И я отчетливо понимаю (я же про это читал!), что у меня первая любовь. И я схожу с ума от настоящего детского счастья третьего свидания. Какая великая вещь – предвкушаемое счастье. И трижды великая – сбывающееся предвкушение. Запахи леса. Сосна скрипит не то от старости, не то от ветра. Птицы. Птицы орут черт знает что. Замирающее дыхание: «А пошли в шалаш?» – «Ну, пошли». «А можно я посмотрю на твою руку?» – «Смотри, если ты так хочешь».
Ее голос тебя завораживает. Тебе кажется, что каждая линия ее запятья – верх совершенства, которым тебе можно и нужно овладеть. Но как? Может предложить ей поцеловаться? Но страшно… И не нужно… Это все – глупости. Главное – не это. А тебя все переполняет, и ты не понимаешь, куда все это тонкое и сильное деть. А оно бьется, рвется, и едва не выплескивается. И ты провожаешь ее до ее дачи, прощаешься до завтра и по дороге домой начинаешь мечтать. Мечтаешь чуть не до слез. Обходишь собственную дачу несколькими кругами, чтоб помечтать еще, пока окончательно не стемнеет и бабушка не начнет волноваться. Мечтаешь о чем-то смутном: о шалаше, о рае. О том, что у нее – проблемы, и ты везешь ее ночью на мопеде в город. О благодарном взгляде ее васильковых глаз.
Господи, а где она теперь? Кем она стала, когда выросла? Или она стала Машей? Не понять. Не решить. Да и не важно.
Я допил кофе, вздохнул и снова полез в книжный шкаф. На это раз в самом низу я нашел несколько пачек журнала «Природа» шестидесятых-семидесятых годов, что еще более укрепило меня в мысли, что дача в свое время принадлежала классической интеллигентной семье научно-технического образа мыслей и рода занятий.
Пачки были перевязаны бумажной коричневой бечевкой – той самой, которой перевязывались пакеты белья из прачечной времен моего детства.
На обложке верхнего журнала была фотография какого-то крупного алмаза. Я развязал пачку. Алмазы – были темой номера. Давно было пора понять, сколько стоит моя Звездочка. Я развернул «Природу», потрогал Звездочку. С тех пор, как мы с Машей отстояли ее от приморских бандитов, я носил ее в кожаном чехольчике на шее. Как ладанку. Как память о Маше. Чехол был ее последним подарком.
Сколько Звездочка стоит я из этой статьи, естественно, не узнал, тем более что редкие алмазы редко продаются. Зато узнал про алмазы много нового и интересного.
Одно из главных сокровищ Алмазного Фонда России, алмаз «Шах», был подарен в 1829 году иранским шахом российскому императору Николаю I в компенсацию за убийство Грибоедова. Он весит 90 карат, то есть 18 грамм, а его длина 3 см. Оценка его, когда царь выяснял, сколько стоит убить русского поэта и дипломата, была под миллион тех рублей. Учитывая, что семья крепостных тогда стоила около трехсот – миллион означал пятьдесят приличных поместий. Но я решил, что Звездочка, во-первых, явно скромнее, а во-вторых, я не представлял себе, как сравнить николаевские золотые рубли с современными.
Слово «алмаз» в переводе с санскрита означает «тот, который не разбивается». Это заблуждение сохранилось и в Средние века. Так, в 1476 г. во время войны бургундского герцога Карла Смелого с французским королем Людовиком XI, сыном предавшего Жанну д'Арк Карла VII, швейцарские наемники, сражавшиеся на стороне короля, ворвались во время одного из сражений в палатку Карла Смелого. Увидев там множество бриллиантов – ограненных алмазов – они решили проверить их подлинность ударами молота. Видя, что бриллианты превращаются в порошок, швейцарцы решили, что эти камни фальшивые. И потеряли целое состояние. На самом деле – твердость – это устойчивость к постоянно возрастающему давлению, а не к удару. А если бы алмаз нельзя было бы огранивать, то откуда бы взялись бриллиантовая красота?
Одним из важнейших свойств алмаза является его необычайная твердость. Алмаз – самое твердое на земле вещество. Даже вооруженные сверхсовременными технологиями ученые до сих пор не смогли создать вещество тверже алмаза. По шкале твердости Мооса алмаз имеет наивысший показатель, равный 10, при различие между ним и ближайшим по твердости конкурентом – корундом – очень велико. Различные методы определения относительной твердости показывают, что алмаз в 90-180 раз тверже корунда и более чем в 1000 раз тверже кварца (твердость которого – 7 по шкале Мооса). Если давление постепенно довести до 600 МПа (60 атм), то алмаз начинает входить в сталь как в масло.
Я узнал что алмазы добывают из гигантских воронкообразных труб, круто уходящих в земные недра и заполненных желто-зеленой или синей землей – кимберлитом (по имени южноафриканского города Кимберли, где эта горная порода впервые была обнаружена и описана).
Трубы, содержащие кимберлит, представляют собой жерла древних вулканов. Много миллионов лет назад алмаз и сопутствующий минерал пироп (пиропа в природе больше, и по его следам геологи понимают, что здесь надо искать алмазы) почти одновременно кристаллизовались из лавы вулканов при 1200–1700 °C и фантастическом давлении.
Статья сообщала, что на алмазы с давних пор человечество смотрит как на чудодейственные камни. Считается, что человек, носящий алмазы, не знает болезней желудка, на него не действует яд, он сохраняет до глубокой старости память и веселое расположение духа, пользуется царской милостью. Многие верят до сих пор, что алмаз исцеляет все недуги – надо только выпить воду, в которой он находился некоторое время.
Я прочел несколько историй, напоминающих сказки тысячи и одной ночи. В них участвовали Великие Моголы, Махараджи, английская королева Елизавета, Людовик XIV, граф Орлов, Екатерина II, князь и бывший купец Демидов и так далее.
Но меня особенно позабавило, что что эти драгоценные камни, из-за которых уже произошли и еще произойдут бесчисленное количество драм, являются всего-навсего разновидностью углерода – одного из самых распространенных веществ во Вселенной – и, кстати, основы жизни на земле. Углерод со своими четырьмя свободными валентоностями входит в состав абсолютно всех органических веществ, являясь в самом полном смысле слова системообразующим элементом жизни. Не то Лемм, не то Азимов, кажется, писали, что теоретически жизнь возможна не на основе углерода, а например, на основе кремния, но на то они и фантасты.
Я прочел статью. Все-таки бриллиант – это не шутка. Я обладал явной и признанной ценностью. Я приободрился и позвонил Антону, решив на этой волне подбодрить и его.
– Ну что?
Вместо того, чтобы услышать «все нормально» или на худой конец «ничего нового» я услышал:
– Да все.
– Что «все»? – встревожился я.
Пауза секунды на три.
– Все нормально. Не беспокойся.
Я немедленно начал беспокоиться.
– Какие-нибудь новости?
– Нет никаких новостей.
– Ты что-то задумал?
– Да. Нет. Не важно. Знаешь, некоторое время мой телефон будет выключен. Вы с Мотей не волнуйтесь. Все в порядке.
Голос у Антона был светлый и грустный. Наверно, таким голосом самоубийцы прощаются с близкими людьми, которым они, конечно, не могут ничего сказать. Но думать о самоубийстве было, во-первых, Антону совершенно не свойственно, а во-вторых, просто глупо. Ему надо ждать Аню и готовиться к освобождению Дины. Я не мог понять, в чем дело. Стало очевидно, что на лобовые вопросы Антон отвечать не будет. Я включился и стал спрашивать аккуратно, рассчитывая на усыпление бдительности и неожиданную атаку с фланга.
Согласен ли он с планом Ани? – Согласен, но толку от него не будет. Мы очень недооценили хатов. – А почему бы нам не запустить наш файл в широкую прессу? Это может спутать хатам все карты. – Не надо ничего никуда запускать! (На этом месте интонации Антона сменились с благостных на тревожные).
– Не психуй! В любом случае у меня нет копии твоего файла. Кстати, (резкая смена темы очень помогает в таких случаях) ты футбол сегодня будешь смотреть?
– Футбол?!
Что за удивление? Если бы я спросил собирается ли он сегодня есть крокодила на ужин, он бы удивился меньше. Антон и сам заметил это после чего попытался исправиться.
– А когда футбол?
– В пять вечера по РТР. Локомотив-ЦСКА.
– Нет. Не буду. (Очень твердо и уверенно)
– А почему?
Опять пауза. Мог бы сказать, что у него на даче РТР не ловится. Да. Кажется, все очень плохо. Что бы еще спросить?
– Слушай, пора заканчивать. Аня просила нас не разговаривать подолгу.
– Да ладно тебе…
– Иосиф! Все будет хорошо. Take care!
И он отключился. Я немедленно набрал Матвея.
– С Антоном что-то происходит. Или у него крыша поехала, или он задумал какую-то штуку. Вероятней сочетание и того и другого. Это как-то связано с файлом про хатов и начнется до пяти вечера. Голос у него обреченный.
– Значит, он решил пойти к ним в гости. Молодец!
– Матвей! Что ты говоришь? Как в гости? Зачем? Куда? Когда? Мы получили четкие инструкции – сидеть и ждать возвращения Ани.
– Твоя Аня проваливает все операции. Одну за другой. Зачем она нам нужна?
– А что ты предлагаешь?
– Пойти с Антоном.
– Куда? Он сам тебе ничего не скажет.
– Ну, выяснить место, где хаты назначают свидания – проще простого. Достаточно позвонить им по телефону. Указанному в рекламе. Я, честно говоря, и сам об этом подумывал. Ты как специалист по числу этот телефон должен помнить наизусть.
– Я его, конечно, помню. Но что мы им скажем? Что будем делать?
– Для начала перехватим Антона у входа и выясним, что он задумал.
– Мотя, послушай! Антон сошел с ума. На время. От стресса. Он считает, что хаты захватили Дину из-за него. Мы должны его остановить.
– Ты, Иосиф, вспомни себя. Когда ты бежал из монастыря на военном самолете, ты был лучше? И если бы тебя кто-нибудь остановил, ты не был бы ему благодарен. Ты бы его разорвал в клочья.
– То есть ты одобряешь действия Антона?
– Еще как. И присоединяюсь к нему.
– Не сравнивай эту историю с монастырской. Тогда я просто шел на риск. А сейчас Антон идет на смерть. Причем на дурацкую смерть. Из-за чувства долга.
– Правильно. Он же самурай. Не боится смерти.
Я вспомнил как читал где-то, что когда японский император Хирохито уже после атомных бомбардировок американцами и разгрома Квантунской армии русскими в августе сорок пятого объявил о капитуляции и призвал всех строить мирную Японию, укреплять благородство духа и напряженно работать, то в японской армии началось черт знает что.
Военный министр[110] совершил сэппуку собственной саблей, сразу после того, как ему сообщили о готовящемся рескрипте императора. За ним последовали несколько фельдмаршалов, два командующих фронтами, бывший премьер-министр[111] и огромное число высших и средних офицеров. Адмирал,[112] руководивший летчиками камикадзе приказал подготовить самолет для своей последней атаки и найти одного добровольца-штурмана. Когда он вышел на летное поле, он увидел 11 самолетов – все из числа исправных, рядом с которыми стояли их экипажи – 22 летчика и все хотели только одного – последнего полета.
Когда русские летчики в 1945 году захватили аэропорт в том самом Мукдене, сражение под которым в 1905 году было так бездарно проиграно их отцами и дедами, четыре японских истребителя, возвращаясь с задания увидели на аэродроме самолеты противника. Они не совершая второго захода, круто спикировали и дружно врезались в землю.
Еще один японский адмирал[113] в своей предсмертной записке написал: «Смертью я хочу искупить свою часть неудачи в достижении нашей победы. Я извиняюсь перед душами погибших пилотов и их семьями. С рвением и духом камикадзе бейтесь за благополучие Японии и за мир во всем мире».
Мир во всем мире. Вот и пойми этих самураев.
Матвей продолжал:
Читать бесплатно другие книги:
