Школьные дни Иисуса Кутзее Джон
Мальчика это не развлекает.
– А что танцы? – спрашивает он, Симон. – Как дела с танцами?
– Ана Магдалена говорит, что я лучший танцор из всех.
– Как славно. Когда же я уговорю тебя станцевать для меня?
– Никогда, потому что ты в это не веришь.
«Ты в это не веришь». Во что ему предстоит поверить, чтобы мальчик для него станцевал? В тарабарщину про звезды?
Они едят вместе – Инес приготовила ужин, – а затем ему пора уходить.
– Спокойной ночи, мой мальчик. Я завтра утром загляну. Можем погулять с Боливаром. Вероятно, в парке будет футбол.
– Ана Магдалена говорит, если ты танцор, играть в футбол нельзя. Она говорит, что можно потянуть мышцы.
– Ана Магдалена знает много разного, но про футбол она не знает. Ты сильный мальчик. Не будет тебе от футбола хуже.
– Ана Магдалена говорит, что нельзя.
– Ну что ж, насильно я тебя играть в футбол заставлять не буду. Но, пожалуйста, объясни мне вот что. Ты никогда меня не слушаешься, ты едва ли слушаешься Инес, однако всегда делаешь то, что говорит тебе Ана Магдалена. Почему?
Нет ответа.
– Хорошо. Спокойной ночи. Увидимся утром.
Он бредет к своему жилищу в скверном настроении. Было время, когда мальчик отдавался Инес душою и сердцем – или, по крайней мере, тому, что Инес видела в нем маленького принца в изгнании, но те дни, похоже, минули. То, что ее вытеснила сеньора Арройо, должно быть, действует на Инес угнетающе. А ему? Какое место осталось в жизни мальчика для него? Возможно, ему нужно последовать примеру Боливара. Боливар почти полностью перешел в сумеречную пору собачьей жизни. Он отрастил брюхо, иногда, укладываясь спать, испускает печальный тихий вздох. И все же, заведи Инес бездумно щенка – щенка, которого взяли бы на вырост, чтобы со временем заменил имеющегося стража, – Боливар сомкнул бы на шее у младшего соперника челюсти и тряс бы, покуда не сломал ее. Возможно, именно таким отцом ему надлежало бы стать: вальяжным, эгоистичным и опасным. Возможно, мальчик бы его тогда зауважал.
Инес отправляется в обещанную поездку в Новиллу; за мальчика временно опять отвечает он. В пятницу вечером он ждет у Академии. Звонит колокольчик, ученики выбегают вон, однако Давида среди них нет.
Он поднимается по лестнице. Студия пуста. За ней располагается неосвещенный коридор, ведущий к анфиладе комнат, отделанных темным деревом, без мебели. Он проходит сумрачное пространство – возможно, обеденную залу, с длинными видавшими виды столами и сервантом, набитым столовой утварью, и оказывается у подножья еще одного лестничного пролета. Сверху долетает приглушенный мужской голос. Он, Симон, поднимается и стучит в запертую дверь. Голос стихает. И затем:
– Войдите.
Он – в просторной комнате, освещенной потолочными окнами, очевидно, это школьное общежитие. Бок о бок на одной из кроватей сидят Ана Магдалена и Алеша. Десяток детей толпится вокруг них. Он узнает двух мальчиков Арройо, танцевавших на концерте, но Давида нет и здесь.
– Простите за вторжение, – говорит он. – Я ищу своего сына.
– Давид на занятии музыкой, – говорит Ана Магдалена. – Он освободится в четыре часа. Алеша, дети, это сеньор Симон, отец Давида.
– Я не мешаю? – спрашивает он.
– Нет, не мешаете, – говорит Ана Магдалена. – Присаживайтесь. Хоакин, расскажи сеньору Симону, что успело произойти.
«Нет, не мешаете. Присаживайтесь». В голосе Аны Магдалены, во всем ее виде – нежданное дружелюбие. Не из-за того ли эта перемена, что они побыли рядом голыми? Только это и было надо?
Хоакин, старший из сыновей Арройо, рассказывает:
– Жил-был рыбак, бедный рыбак, и однажды он ловит рыбу, потрошит ее и находит у нее в животе золотое кольцо. Он его трет и…
– Чтобы блестело, – перебивает его младший брат. – Он трет кольцо, чтобы оно блестело.
– Он трет кольцо, чтобы оно блестело, и появляется джинн, и джинн говорит: «Всякий раз, когда ты трешь это волшебное кольцо, я буду появляться и даровать тебе желание, у тебя их всего три, какое твое первое желание?» Вот.
– Всемогущий, – говорит Ана Магдалена. – Помните, что джинн – всемогущий и может даровать любое желание. Алеша, читай дальше.
В прошлый раз он не успел Алешу рассмотреть. У молодого человека густые, довольно красивые черные волосы, которые он зачесывает от висков назад, черты изящные, как у девочки. Никаких следов бритья. Он опускает взгляд темных глаз с длинными ресницами и читает – удивительно звучным голосом.
– Не поверив словам джинна, рыбак решил его испытать. «Желаю сотню рыб – отвезти на базар и продать», – говорит он. И тут же великая волна ударила в берег и оставила на нем сотню рыб, и все они бились у его ног, задыхаясь. «Какое твое второе желание?» – спросил джинн. Рыбак, осмелев, ответил: «Желаю, чтоб у меня в женах была красивая девушка». Тут же перед рыбаком, стоя на коленях, появилась девушка до того красивая, что у него перехватило дыхание. «Я ваша, господин мой», – сказала девушка. «И какое твое третье желание?» – спросил джинн. «Желаю быть царем всего мира», – ответил рыбак. Тут же рыбак облекся в платье из золотой парчи, на голове – золотая корона. Появился слон, поднял его хоботом на трон у себя на спине. «Ты загадал свое последнее желание. Ты теперь царь всего мира, – сказал джинн, – прощай». И с этими словами исчез в клубах дыма.
Время позднее, на берегу никого не было, не считая рыбака, его красавицы невесты и слона – и сотни умиравших рыб. «Прошествуем ко мне в деревню», – сказал рыбак царственным голосом. «Шествуй!» Но слон не шевельнулся. «Шествуй!» – вскричал рыбак еще громче, но слон его по-прежнему не слушался. «Эй! Девчонка! – вскричал царь. – Возьми палку и бей слона, чтоб шествовал!» Девушка послушно принесла палку и била слона, пока тот наконец не пошел.
Когда они прибыли в деревню рыбака, солнце уже почти село. Собрались соседи – подивиться и на слона, и на красавицу, и на самого рыбака в короне, сидевшего на троне. «Смотрите! Я царь всего мира, а это моя царица! – сказал рыбак. – Чтобы показать вам мое богатство, завтра будет пир из сотни рыб». Селяне возрадовались и помогли царю спуститься со слона; он отправился в свое скромное обиталище, где провел ночь в объятиях красавицы невесты.
Когда рассвело, селяне отправились на берег собрать сотню рыб. Но когда прибыли туда, обнаружили лишь рыбьи скелеты – ночью к морю пришли волки и медведи и все сожрали. Селяне вернулись и сказали: «О царь, волки и медведи пожрали рыбу, налови нам еще, мы голодны». Из складок платья достал рыбак золотое кольцо. Тер-тер, но джинн не появился. И тогда селяне рассердились и сказали: «Что ты за царь такой, если не можешь нас накормить?» – «Я царь мира, – ответил рыбак-царь. – Если вы отказываетесь меня признавать, я сам уйду». Он поворотился к своей невесте, с которой провел ночь. «Приведи слона, – велел он. – Мы уезжаем из этой неблагодарной деревни».
Однако слон ночью убрел вместе с троном, и никто не знал, где его искать. «Идем, – сказал рыбак своей невесте. – Пойдем пешком». Но невеста отказалась. «Царицы не ходят пешком, – обиделась она. – Я хочу ехать, как царица, на un palarfen blanco, со свитой служанок впереди, чтоб били в бубны».
Дверь открывается, в комнату на цыпочках входит Дмитрий, за ним – Давид. Алеша прерывает чтение.
– Заходи, Давид, – говорит Ана Магдалена. – Алеша читает нам историю рыбака, который мог бы стать царем.
Пока Давид садится рядом с ней, Дмитрий сидит на корточках в дверях, фуражка в руке. Ана Магдалена хмурится и резко машет ему рукой, чтоб вышел, но он не обращает внимания.
– Продолжай, Алеша, – говорит Ана Магдалена, – и слушайте внимательно, дети, потому что когда Алеша дочитает, я вас спрошу, что вы поняли из истории рыбака.
– Я знаю ответ, – говорит Давид. – Я уже сам эту историю прочел.
– Ты, может, ее и прочел, Давид, а мы все – нет, – говорит Ана Магдалена. – Алеша, продолжай.
– «Ты моя невеста, ты должна мне покоряться», – сказал рыбак. Девушка высокомерно тряхнула головой. «Я – царица, я не хожу пешком, я езжу на un palafren», – повторила она.
– Что такое palafren, Алеша? – спрашивает кто-то из детей.
– Palafren – это конь, – говорит Давид. – Правда, Алеша?
Алеша кивает.
– «Я езжу на un palafren». Царь молча отвернулся от невесты и удалился. Много миль шел он, пока не пришел в другую деревню. Селяне собрались вокруг него, дивясь его короне и парчовому платью. «Смотрите, я – царь мира, – сказал рыбак. – Несите мне еду, ибо я голоден». – «Мы принесем тебе еду, – ответили селяне, – но если ты царь, как сам говоришь, где твоя свита слуг?» – «Мне, чтобы быть царем, свита слуг не нужна, – сказал рыбак. – Вы что, не видите у меня на голове корону? Делайте, как я велел. Несите мне угощение».
Селяне над ним посмеялись. Не угощенье они ему принесли – они сбили корону у него с головы, содрали с него парчовое платье, и предстал он пред ними в скромном наряде рыбака. «Да ты самозванец! – вскричали селяне. – Ты просто рыбак! Не лучше нас! Иди откуда пришел!» И били его посохами, пока он не удрал. Вот так заканчивается история о рыбаке, который мог бы стать царем.
– Вот так заканчивается история, – эхом повторяет Ана Магдалена. – Интересная, дети, правда? Чему, по-вашему, из нее можно научиться?
– Я знаю, – говорит Давид и улыбается ему, Симону, уголком рта, словно говоря: «Видишь, какой я тут, в Академии, умный?»
– Ты, может, и знаешь, Давид, но это потому, что ты эту историю читал раньше, – говорит Ана Магдалена. – Давай дадим другим детям попробовать.
– Что случилось со слоном? – Говорящий – младший Арройо.
– Алеша, что случилось со слоном? – говорит Ана Магдалена.
– Слона унесло в небо громадным вихрем и вернуло в его лесной дом, где он потом жил долго и счастливо, – невозмутимо говорит Алеша.
Они обмениваются взглядами. Впервые ему кажется, что между ними – между директорской алебастрово-чистой женой и красавцем воспитателем – что-то происходит.
– Что мы поняли из истории про рыбака? – повторяет Ана Магдалена. – Хороший человек был рыбак или плохой?
– Он был плохой человек, – говорит младший Арройо. – Он бил слона.
– Это не он бил слона, а его невеста, – говорит старший Арройо, Хоакин.
– Но он ее заставил.
– Рыбак – плохой, потому что он был себялюбивый, – говорит Хоакин. – Он думал только о себе, когда три желания загадывал. Должен был думать о других людях.
– Значит, что мы поняли из истории про рыбака? – спрашивает Ана Магдалена.
– Что мы не должны быть себялюбивыми.
– Согласны, дети? – говорит Ана Магдалена. – Мы согласны с Хоакином, что эта история предупреждает нас не быть себялюбивыми, что, если будем себялюбивыми, наши соседи выгонят нас в пустыню? Давид, ты что-то хотел сказать.
– Селяне были неправы, – говорит Давид. Он поглядывает по сторонам и вызывающе вздергивает подбородок.
– Объяснись, говорит Ана Магдалена. – Приведи доводы. Почему селяне неправы?
– Он царь. Они должны были перед ним склониться.
От Дмитрия, сидящего на корточках у двери, прилетают медленные хлопки аплодисментов.
– Браво, Давид, – говорит Дмитрий. – Сказано мастером.
Ана Магдалена хмурится на Дмитрия.
– У вас разве нет обязанностей? – говорит она.
– Обязанностей перед статуями? Статуи мертвые, все до единой, они сами за собой приглядят.
– Он был ненастоящий царь, – говорит Хоакин, который, похоже, набрался уверенности. – Он был рыбаком, который прикинулся царем. Так сказано в истории.
– Он был царем, – говорит Давид. – Джинн сделал его царем. Джинн был всесильный.
Мальчики сердито вперяются друг в друга. Встревает Алеша.
– Как мы становимся царями? – спрашивает он. – Это же честный вопрос, правда? Как кто-то из нас делается царем? Нужно ли нам для этого встретить джинна? Нужно ли вскрыть рыбу и добыть волшебное кольцо?
– Сначала надо быть принцем, – говорит Хоакин. – Царем не станешь, если сначала не побыл принцем.
– Станешь, – говорит Давид. – У него было три желания, и третье было такое. Джинн сделал его царем всего мира.
И вновь Дмитрий медленно, громко аплодирует. Ана Магдалена не обращает на него внимания.
– Так что же, по-твоему, мы узнали из этой истории, Давид? – спрашивает она.
Мальчик глубоко вдыхает, словно собираясь ответить, но затем резко трясет головой.
– Что? – повторяет Ана Магдалена.
– Не знаю. Мне не видно.
– Нам пора идти, Давид, – говорит он, Симон, и встает. – Спасибо, Алеша, за чтение. Спасибо, сеньора.
Мальчик впервые навещает тесную комнатушку, где он, Симон, живет. Мальчик ее с ним никак не обсуждает, но апельсиновый сок пьет, ест печенье. Потом, вместе с Боливаром, что тенью следует за ними, идут гулять, исследовать округу. В округе неинтересно, просто улицы, одна за другой, с рядами узких фасадов. Вечер пятницы, люди возвращаются после дневных трудов и с любопытством поглядывают на мальчика и большого пса с холодными желтыми глазами.
– Это моя территория, – говорит он, Симон. – Здесь я езжу по делам, по всем местным улицам. Невелика работа, но и грузчиком в порту работать – тоже дело невеликое. Каждый ищет себе самое подходящее место, у меня оно – такое.
Они останавливаются на перекрестке. Боливар убредает вперед, на проезжую часть. Грузный мужчина на велосипеде виляет, чтобы не наехать на пса, оглядывается сердито.
– Боливар! – вскрикивает мальчик. Боливар лениво возвращается к его ногам.
– Боливар ведет себя так, будто он царь, – говорит он, Симон. – Будто встретил джинна. Думает, что все вокруг должны ему уступать. Пусть-ка передумает. Может, желания его исчерпаны. Или джинн состоял из одного дыма.
– Боливар – царь всех собак, – говорит мальчик.
– Если даже он царь собак, от автомобиля его это не спасет. Царь всех собак, в конце концов, – просто собака.
По невесть какой причине мальчик сегодня не оживлен, как обычно. За ужином – картофельное пюре, подлива, горошек – веки у него тяжелеют. Он безропотно укладывается спать на диван.
– Спи крепко, – шепчет он, Симон, целуя его в лоб.
– Я делаюсь малюсенький-премалюсенький, – говорит мальчик хриплым полусонным голосом. – Я делаюсь малюсенький-премалюсенький – и падаю.
– Падай, – шепчет он. – Я за тобой тут присмотрю.
– Я призрак, Симон?
– Нет, ты не призрак, ты настоящий. И ты настоящий, и я. Спи.
Утром он пободрее.
– Что будем сегодня делать? – спрашивает он. – Можно нам на озеро? Я хочу еще на лодке покататься.
– Не сегодня. На озеро сможем съездить, когда Диего и Стефано будут здесь, мы им покажем окрестности. Давай лучше на футбол? Я куплю газету и посмотрю, кто играет.
– Я не хочу смотреть футбол. Это скучно. Давай пойдем в музей?
– Хорошо. Но ты музей на самом деле хочешь навестить или Дмитрия? Чем он тебе так нравится? Тем, что конфеты дает?
– Он со мной разговаривает. Рассказывает мне разное.
– Истории?
– Да.
– Дмитрий – человек одинокий. Он вечно ищет, кому бы рассказать историю. Его чуточку жалко. Ему бы подругу.
– Он влюблен в Ану Магдалену.
– Да, он мне говорил – и всем, кто согласится слушать. Ане Магдалене от этого наверняка неловко.
– У него есть картинки с женщинами без одежды.
– Ну, меня это не удивляет. Такие есть у мужчин, которым одиноко, – у некоторых мужчин. Они собирают картинки с красивыми женщинами и грезят, как бы им было с ними рядом. Дмитрию одиноко, и он не знает, что со своим одиночеством делать, и потому, когда не ходит, как собака, по пятам за сеньорой Арройо, он рассматривает картинки. Мы его не виним, но ему не следовало бы показывать их тебе. Это нехорошо – и Инес рассердится, если узнает. Я с ним поговорю. Он и другим детям их показывает?
Мальчик кивает.
– Что еще ты мне можешь рассказать? О чем вы с ним разговариваете?
– О другой жизни. Он говорит, что будет с Аной Магдаленой в другой жизни.
– И все?
– Он говорит, что и я могу с ними быть в другой жизни.
– Ты и еще кто?
– Я один.
– Я с ним точно поговорю. Поговорю и с Аной Магдаленой. Недоволен я Дмитрием. Не думаю, что тебе стоит с ним общаться. Давай, доедай завтрак.
– Дмитрий говорит, что у него похоть. Что такое похоть?
– Похоть – болезнь, которой страдают взрослые, мой мальчик, обычно взрослые мужчины вроде Дмитрия, которые слишком много времени проводят в одиночестве, без жены или подруги. Что-то наподобие боли, как голова болит или живот. От нее возникают фантазии. От нее они воображают себе всякое, чего нет на самом деле.
– Дмитрий страдает похотью из-за Аны Магдалены?
– Давид, Ана Магдалена – замужняя женщина. Ей есть кого любить – своего мужа. Она может с Дмитрием дружить, но не может его любить. Дмитрию нужна своя женщина, которая будет его любить. Как только он найдет себе женщину, которая его полюбит, он вылечится от всех напастей. Ему больше не нужно будет смотреть на картинки – и рассказывать каждому встречному, как сильно он преклоняется перед дамой с верхних этажей. Но я уверен, что он тебе признателен, раз ты его слушаешь и хороший друг ему. Уверен, ему это помогает.
– Он сказал одному мальчику, что собирается себя убить. Собирается пустить пулю себе в голову.
– Какому мальчику?
– Другому.
– Невероятно. Мальчик наверняка не понял. Дмитрий не собирается себя убивать. Более того, у него нет пистолета. В понедельник утром, когда поведу тебя в школу, потолкую с Дмитрием и спрошу, что с ним и как ему помочь. Может, когда мы все поедем на озеро, позовем с собой Дмитрия. Как думаешь?
– Да.
– А пока я не желаю, чтобы вы с Дмитрием оставались один на один. Понял? Ты понял, что я сказал?
Мальчик молчит, отводит взгляд.
– Давид, ты понимаешь, что я говорю? Это серьезное дело. Ты не знаешь Дмитрия. Ты не знаешь, почему он тебе доверяется. Ты не знаешь, что у него на душе.
– Он плакал. Я видел. Он прятался в чулане и плакал.
– В каком чулане?
– В чулане, где метлы и все такое.
– Он рассказал тебе, почему плакал?
– Нет.
– Ну, когда у нас тяжело на сердце, часто полезно поплакать. Видимо, что-то тяготит Дмитрию сердце, и, раз он поплакал, сердце у него теперь не такое тяжелое. Я с ним поговорю. Выясню, что случилось. Разберусь как следует.
Глава 11
Сказано – сделано. В понедельник утром, доставив Давида на занятия, он отыскивает Дмитрия. Обнаруживает его в одном из выставочных залов: стоя на стуле, при помощи перьевой метелки на длинной ручке Дмитрий смахивает пыль с картины в раме, высоко на стене. На картине – мужчина и женщина, довольно формально облаченные в черное, на лужайке среди леса, перед ними расстелена скатерть для пикника; на заднем плане мирно пасется стадо.
– Найдется минутка, Дмитрий? – говорит он.
Дмитрий спускается, встает перед ним.
– Давид сказал, что вы приглашаете детей из Академии к себе в комнату. А еще он мне сказал, что вы им показываете фотокарточки с голыми женщинами. Если это правда, я требую немедленно это прекратить. Иначе для вас будут серьезные последствия, о которых нет нужды говорить вслух. Вы меня поняли?
Дмитрий сдвигает фуражку на затылок.
– Вы думаете, я растлеваю хорошенькие юные тела этих детей? Вы меня в этом обвиняете?
– Ни в чем я вас не обвиняю. Уверен, ваши отношения с детьми совершенно невинны. Но дети воображают себе всякое, преувеличивают, болтают друг с дружкой, с родителями. Вся эта история может выйти боком. Вы не можете этого не понимать.
В зал забредает молодая пара – первые сегодняшние посетители. Дмитрий возвращает стул на место в углу, усаживается на него, держа метелку торчком, как копье.
– Совершенно невинны, – говорит он вполголоса. – Вы говорите мне в глаза: совершенно невинны? Да вы шутите, Симон. Вас же так зовут – Симон?
Юная пара косится на них, перешептывается, уходит из зала.
– На следующий год, Симон, я отпраздную сорокапятилетие этой жизни. Еще вчера я был юнец, а нынче, не успел глазом моргнуть, – мне уже сорок пять, усы, пузо, больное колено и все прочее, что прилагается к сорокапятилетию. Вы вправду верите, что кто-то может дожить до столь преклонных лет и остаться совершенно невинным? Вы о себе так способны сказать? Вы сами совершенно невинны?
– Прошу вас, Дмитрий, не надо речей. Я пришел с просьбой – с вежливой просьбой. Прекратите водить детей из Академии к себе в комнату. Прекратите показывать им сальные снимки. А также прекратите разговаривать с ними об их учительнице, сеньоре Арройо, и о ваших к ней чувствах. Они не понимают.
– А если не прекращу?
– Если не прекратите, я донесу до музейного начальства, и вы потеряете работу. Проще простого.
– Проще простого… Ничто в жизни не просто, Симон, вам ли не знать. Дайте-ка я расскажу вам об этой моей работе. Прежде чем прийти в музей, я работал в больнице. Не врачом, спешу заметить, – я всегда был бестолковым, экзамены заваливал, в книжном знании слаб. Дмитрий – тупой вол. Нет, врачом я не был, а был санитаром, выполнял работу, за какую никто другой не хотел браться. Семь лет, или около того, служил я санитаром. Я вам про это уже рассказывал, если помните. О тех годах я не жалею. Жизнь повидал – повидал много жизни и много смерти. Столько смерти, что в конце концов пришлось мне уйти, больше не мог на это смотреть. Взялся за эту работу, где делать нечего – сиди себе весь день, зевай, жди, когда прозвонят к закрытию. Если б не Академия наверху, если б не Ана Магдалена, я бы давно сгинул тут от скуки.
Почему, как вы думаете, я болтаю с вашим мальчишкой, Симон, и с другими малышами? Почему, как считаете, играю с ними и покупаю им сладости? Потому что хочу их растлить? Потому что желаю над ними надругаться? Нет. Хотите верьте, хотите нет, я играю с ними в надежде, что хоть часть их аромата и невинности вотрется и в меня и я не превращусь в угрюмого одинокого старика, что сидит в углу, как паук, ни к кому не добрый, никому не нужный, не желанный. Ибо какой с меня прок с самого по себе и какой прок с вас – да, с вас, Симон! – какой прок с нас, уставших, потасканных стариков? Да мы могли б запереться в нужнике и пулю себе в лоб пустить. Не согласны?
– Сорок четыре – это не старость, Дмитрий. Вы в расцвете сил. Вам не нужно слоняться по коридорам Академии Арройо. Вы могли бы жениться, своих детей завести.
– Мог бы. Конечно, мог бы. Думаете, я не хочу? Но есть загвоздка, Симон, загвоздка есть. И загвоздка эта – сеньора Арройо. Я encaprichado ею. Знаете такое слово? Нет? В книжках посмотрите. Пленен. Вы это знаете, знает и она, и все вокруг, это не тайна. Даже сеньор Арройо знает, чья голова в облаках почти все время. Я пленен сеньорой Арройо, с ума по ней схожу, loco, вот и весь сказ. Вы говорите: «Брось, оглядись по сторонам». Но нет. Я слишком бестолков для этого – слишком бестолков, слишком простак, слишком старомоден, слишком привержен. Как пес. И не стыжусь так говорить. Я – пес Аны Магдалены. Я лижу землю, на которую ступала ее нога. На коленях. А вы хотите, чтоб я ее бросил, взял и бросил – и нашел ей замену. «Господин, ответственный, с постоянной занятостью, зрелых лет, ищет добропорядочную вдову с видами на женитьбу. Пишите на абонентский ящик 123, приложите фотокарточку».
Не выйдет, Симон. Не женщину в абонентском ящике 123 я люблю, а Ану Магдалену Арройо. Что за муж я буду для ящика 123, что за отец – покуда ношу образ Аны Магдалены в своем сердце? А дети, каких вы мне желаете, собственные дети: вы думаете, они станут меня любить? Дети, зачатые из чресл безразличия? Разумеется, нет. Они будут ненавидеть и презирать меня, и только того я и заслуживаю. Кому нужен отец с отсутствующим сердцем?
Потому спасибо вам за взвешенный и участливый совет, но, к сожалению, я не могу им воспользоваться. Когда речь о великих жизненных выборах, я следую сердцу. Почему? Потому что сердце всегда право, а голова всегда заблуждается. Понимаете?
Он, Симон, начинает догадываться, почему этот человек зачаровывает Давида. Несомненно, есть в этом нечто позерское – в разговорах о великой неразделенной любви, в этом извращенном бахвальстве. Есть и насмешка: он с самого начала думал, что Дмитрий выбрал его для своих откровений исключительно потому, что считает его евнухом или чудаком, чуждым земным страстям. Но до чего мощный спектакль, тем не менее. До чего чистосердечным, величественным, правдивым должен казаться Дмитрий мальчику Давидовых лет – по сравнению со старой сухой корягой вроде него, Симона!
– Да, Дмитрий, я понимаю. Вы вполне ясно выразились, более чем. Позвольте и мне внести полную ясность. Ваши отношения с сеньорой Арройо – ваше дело, не мое. Сеньора Арройо – взрослая женщина, она сама о себе позаботится. Дети же – другое дело. Арройо содержат школу, а не сиротский приют. Вы не можете присваивать их учеников и из них составлять себе семью. Они не ваши дети, Дмитрий, в той же мере, что и сеньора Арройо – не ваша жена. Я желаю, чтобы вы прекратили водить Давида, моего ребенка, ребенка, за чье благополучие я отвечаю, к себе в комнату и показывать ему сальные фотокарточки. Моего ребенка – и любого другого ребенка. Если не прекратите, я прослежу, чтобы вас уволили. Вот и все.
– Это угроза, Симон? Вы мне угрожаете? – Дмитрий подымается со стула, все еще с метелкой в руке. – Вы, чужак невесть откуда, угрожаете мне? Вы думаете, у меня тут нет власти? – Губы его разъезжаются в улыбке, обнажая желтые зубы. Он легонько трясет метелкой перед его, Симона, лицом. – Вы думаете, у меня нет влиятельных друзей?
Он, Симон, отступает.
– Что я думаю, не имеет для вас значения, – говорит он холодно. – Я сказал, что имел сказать. Всего хорошего.
В тот вечер заряжает дождь. Льет весь следующий день, без перерыва или даже намека на него. Курьеры-велосипедисты не могут заниматься своим делом. Он остается у себя в комнате, убивает время, слушая музыку по радио, подремывая, а из щели в потолке в ведро на полу капает вода.
На третий день дождя дверь в его комнату распахивается, и перед ним предстает Давид, мокрый насквозь, волосы прилипли к черепу.
– Я сбежал, – объявляет он. – Сбежал из Академии.
– Ты сбежал из Академии! Заходи, закрывай дверь, снимай все мокрое, ты же, небось, промерз до костей. Я думал, тебе в Академии нравится. Что-то случилось? – Говоря все это, он хлопочет вокруг мальчика: раздевает его, оборачивает полотенцем.
– Аны Магдалены нет. И Дмитрия. Их обоих нет.
– Уверен, этому есть объяснение. Они знают, что ты здесь? Сеньор Арройо знает? А Алеша?
Мальчик качает головой.
– Они же волноваться будут. Давай я тебе что-нибудь дам попить, чтобы ты согрелся, а потом пойду позвоню им, скажу, что с тобой все в порядке.
Натянув свой желтый клеенчатый дождевик и моряцкую шляпу, он отправляется под ливень. Из телефонной будки на углу звонит в Академию. Никто не отвечает.
Он возвращается к себе.
– Никто не отвечает, – говорит он. – Придется туда съездить самому. Подожди меня здесь. Очень тебя прошу, пожалуйста, не убегай.
На сей раз он отправляеся на велосипеде. Добирается за пятнадцать минут, под проливным дождем. Приезжает промокший до нитки. В студии пусто, но в просторной столовой он обнаруживает товарищей Давида – пансионеры сидят за одним из длинных столов, Алеша им читает. Алеша прерывается, смотрит на него вопросительно.
– Простите, что прерываю, – говорит он. – Я звонил, но мне не ответили. Приехал сказать, что с Давидом все в порядке. Он со мной, дома.
Алеша вспыхивает.
– Простите. Я пытался всех удержать вместе, но иногда я их упускаю. Думал, что Давид наверху.
– Нет, он со мной. Он сказал, что вроде бы Ана Магдалена исчезла.
– Да, Аны Магдалены сейчас нет. Занятия приостановлены, пока она не вернется.
– И когда это произойдет?
Алеша беспомощно пожимает плечами.
Он возвращается на велосипеде к дому.
– Алеша говорит, что занятия прерваны, – говорит он мальчику. – Говорит, что Ана Магдалена скоро вернется. Она никуда не сбежала. Это все чепуха.
– Не чепуха. Ана Магдалена сбежала с Дмитрием. Они будут цыгане.
– Кто тебе такое сказал?
– Дмитрий.
– Дмитрий – фантазер. Он всегда мечтал сбежать с Аной Магдаленой. Ане Магдалене он неинтересен.
– Ты меня никогда не слушаешь! Они сбежали. Они начнут новую жизнь. Я не хочу обратно в Академию. Я хочу с Аной Магдаленой и с Дмитрием.
– Ты хочешь бросить нас с Инес и быть с Аной Магдаленой?
– Ана Магдалена меня любит. И Дмитрий меня любит. Инес не любит меня.
– Инес, конечно же, тебя любит! Она ждет не дождется, когда вернется из Новиллы, чтобы снова быть с тобой. А Дмитрий – он никого не любит. Он не способен любить.
– Он любит Ану Магдалену.
– У него к Ане Магдалене страсть. Это другое дело. Страсть эгоистична. Любовь – нет. Инес любит тебя не эгоистично. Я тоже.
– С Инес скучно. С тобой скучно. Когда дождь перестанет? Ненавижу дождь.
– Печально слышать, что тебе так скучно. А дождь… Я, к сожалению, не император небесный и остановить его никак не могу.
В Эстрелле две радиостанции. Он переключается на вторую, и как раз в этот миг диктор сообщает о закрытии сельскохозяйственной ярмарки ввиду «неразумной» погоды. За новостями следует долгое перечисление автобусных маршрутов, на которых приостановлено движение, и школ, где временно прекращены занятия.
– «Две академии Эстреллы – Пения и Танца – тоже прекращают на время работу».
– Я тебе говорил, – повторяет мальчик. – Я никогда не вернусь в Академию. Ненавижу там все.
– Месяц назад ты ее обожал. А теперь ненавидишь. Может, Давид, на сей раз ты поймешь, что возможных чувств – не два, любовь и ненависть, а гораздо больше. Если решишь ненавидеть Академию и отвернуться от нее – скоро окажешься в какой-нибудь государственной школе, где учителя не будут читать тебе сказки про джиннов и слонов, а заставят тебя весь день складывать числа, шестьдесят три делить на девять, семьдесят два на шесть. Ты везучий мальчик, Давид, везучий и очень избалованный. Думаю, тебе пора открыть на это глаза.
Сказав свое слово, он отправляется под дождь и звонит в Академию. На сей раз Алеша снимает трубку.
– Алеша! Это опять Симон. Я услышал по радио, что Академия будет закрыта, пока дождь не прекратится. Почему вы мне этого не сказали? Соедините меня с сеньором Арройо.
Долгое молчание. А затем:
Читать бесплатно другие книги:
