Участь Эшеров Маккаммон Роберт

4

Солнце садилось в оранжевую полосу, идущую вдоль горизонта. Холодный ветер, шелестевший в соснах, багряных дубах и густых зарослях колючего кустарника на горе Бриатоп, усилился.

Пятнадцатилетний мальчик с горы по имени Ньюлан Тарп стоял на покатом выпирающем валуне, известном ему под именем Язык Дьявола. В каждой руке он держал по пластиковой корзине, до краев наполненной ежевикой. Его пальцы, губы и подбородок были в ярко-синих пятнах. Живые темно-зеленые глаза смотрели на просеку, лежащую почти семьюстами футами ниже его.

Густой лес и черные озера Эшерленда были покрыты глубокой тенью, чередующейся с оранжевым светом, и напоминали пестрое одеяло, сотканное красками праздника Дня всех святых. На острове в центре самого большого озера стоял самый большой в мире дом. Он назывался Лоджией Эшеров. Нью когда-то считал, что весь Фокстон поместится там внутри и еще останется место для ранчо. Ма говорила, что даже сами Эшеры не смогли жить там и дом давно необитаем, не считая тех тварей, что бродят там в одиночестве и темноте.

Но что это за твари, она не сказала.

Сейчас заходящее солнце на несколько минут окрасило стены Лоджии в цвет огня. Нью видел искры света на дюжине флюгеров и на громоотводах, установленных на наклонной, покрытой шифером крыше. Гранитный выступ под крышей украшали статуи львов, одни из которых лежали, а другие стояли. Когда на них падало солнце, как сейчас, мраморные кошки, казалось, приходили в движение и потягивались, охраняя вверенную им территорию.

Нью заметил стаю из шести диких уток, щипавших траву на западном берегу озера. Даже в ярких лучах солнца озеро было глубоко черного цвета. Сколько Нью ни приходил сюда, он ни разу не видел, чтобы на поверхности плескалась рыба.

Лоджия занимала практически всю территорию острова, соединенного с одной из мощеных дорог Эшерленда каменным мостом. Однажды, после особенно сильного дождя, Нью пришел сюда и увидел, что вода плещется о фундамент Лоджии. Он позволил воображению перенестись за голубые горы, которые были границей его мира, и, как всегда, вернулся к одному вопросу: «Какова была бы моя жизнь, думал он, если бы ма носила фамилию Эшер вместо фамилии Тарп?» Что, если бы он мог бродить по тем лесам, скакать на лошадях по пологим зеленым холмам, увидеть эту здоровенную Лоджию изнутри? Иногда при виде, всадников, скачущих внизу по лесным дорогам, он испытывал сильную зависть. Хотя он жил на западном краю Эшерленда, он знал, что мог бы жить и ста милями восточнее. Лоджия снилась ему по ночам, и желание посетить ее становилось все сильнее. Но он никогда не говорил об этом матери. Она запретила ему и его десятилетнему брату Натану ходить по извивающимся тропинкам Бриатопа в глубь Эшерленда. «Это проклятое место, – говорила она. – Эшеры погрязли в пороке, и лучше их оставить в покое».

Помня о Страшиле, разгуливающем по лесам со своим черным приятелем, он сдерживал любопытство. Хотя он никогда не видел никого из них, он принимал истории о них близко к сердцу. В лесах жили существа, которые бродили по ночам, существа, которых надо избегать любой ценой. Однажды он обнаружил на земле перед домом большой отпечаток лапы, а как-то в холодную январскую ночь услышал, как что-то большое двигается по крыше. Он взял фонарь, ружье и вышел наружу. Потому что он был теперь главой семьи, и не важно, боялся он или нет. Он посветил на крышу, но там никого не было.

Неожиданно он увидел, как утки замахали крыльями и дружно взлетели с поверхности озера. Они построились буквой V и полетели через озеро мимо Лоджии.

Летите быстрей, думал Нью. Быстрей.

Утки набрали высоту.

Скорей, мысленно подгонял он их. Скорей, до того, как она проснется…

Внезапно строй уток, будто попав в вихрь, нарушился. Четыре из них, войдя в штопор, яростно замахали крыльями. Две другие упали ниже и заскользили по поверхности озера.

Скорей, подумал он и затаил дыхание.

Четыре утки отклонились от курса по направлению к западной стене Лоджии.

Одна за другой они врезались в стену и падали дождем из перьев вниз, где ложились среди гниющих трупов других пернатых.

Нью услышал вдалеке крик одной из спасшихся уток, а затем – только шелест ветра. В Лоджии не было окон, все они – сотни окон любых мыслимых размеров и форм – были заложены кирпичами. Нью догадался почему: за долгие годы птицы, вероятно, выбили все стекла, и Эшеры решили заложить их вовсе.

– Темнеет, – сказал Натан позади брата. Он нес одну корзину, доверху наполненную ежевикой, и держал ту чертову дудку, что ма купила ему в Фокстоне.

– Угу, – ответил Нью, но не сдвинулся с места. Он поддал ногой камешек, и тот полетел вниз. Всю лучшую часть дня они собирали ежевику. Ма клала ее в пироги, которые она пекла для фокстонского кафе «Широкий лист». Им не надо было проходить мимо Языка Дьявола, но Нью выбрал именно эту дорогу и уже десять минут стоял, уставившись вниз, на Лоджию. На многих балконах, как снег, лежали трупы птиц. Над Лоджией, между дымоходами и башенками, возвышалось что-то, похожее на огромный бесцветный фонарь, тусклый и грязный. Почему этот дом был так невероятно огромен, думал мальчик, и почему он день за днем чувствовал все более настойчивое желание попасть туда, усиливавшееся, к тому же, еще и снами, намекавшими ему это по ночам? Он увидел, что одна из уток все еще бьется у основания Лоджии, и отвернулся. Образ Лоджии, купающейся в лучах заходящего солнца, застыл в его сознании. – Хорошо, – сказал он. – Я думаю, нам лучше идти домой.

– Пойдем скорей. Уже темнеет.

Они покинули уступ. Нью бросил короткий взгляд назад, и мальчики пошли по узкой, каменистой тропинке, которая примерно через полторы мили должна была привести их к дому. Им следовало быть дома задолго до темноты, и они бы и были, думал Нью, если бы он не захотел остановиться на уступе. Хорош мужчина в семье, думал он.

Семьи, жившие на ветреных, грязных дорогах Бриатопа, обитали здесь многие поколения. Ютясь в укромных местах или на вырубках, стояло несколько сотен дощатых домиков, в одном из которых жила семья Тарпов. Бриатоп был массивной горой со скалистыми уступами, покрытыми джунглями колючего кустарника. Поговаривали, будто этот кустарник мог обвиться вокруг человека, пока он стоит к нему спиной, поймать, и тому никогда уже было не выбраться. Хорошо известно, что многие охотники, забредшие на Бриатоп в поисках оленей, были схвачены и похоронены кустарником, и даже их костей не осталось.

Бриатоп был частью Эшерленда и стоял на западном краю тридцатитысячеакрового имения. Семьи, населявшие его, были родом из Шотландии или Ирландии. Они держались за свои домишки и жили благодаря обилию оленей, зайцев и перепелов. Чужаков – всех, кто жил не на горе, – быстро прогоняли несколькими предупредительными выстрелами, да чужакам гора и не была нужна. Трудности жизни на горе были естественны и принимались как должное. Но люди сторонились нехоженых тропинок и крепко запирали двери после захода солнца.

– Я бы собрал ягод не меньше тебя, если бы у меня была еще одна корзина! – сказал Натан по дороге. – Я бы мог наполнить три корзины!

– Ты не можешь нести одну корзину, не опрокидывая другую, – сказал ему Нью. – Как в прошлый раз.

– А вот и могу!

– Не можешь.

– Могу!

– Не можешь.

Подаренная Натану дудка издала гневный свист.

Нью заметил, что тени стали длиннее. Темнота наверняка застанет их в пути. Нам надо было бы выйти на час раньше, подумал он, но они ели ежевику, которую собрали, а солнце так приятно грело спину, что они забыли про время. Стоял сезон сбора урожая, и это означало, что Страшила мог быть рядом.

Он выходит, когда вырастают тыквы, говорила мама. Он может нестись как ветер и просачиваться сквозь кустарник. Он нападает так быстро, что успеваешь это понять только тогда, когда уже поздно…

– Пойдем скорее, – сказал Нью.

– У тебя ноги длинней, чем мои!

– Прекрати свистеть в эту чертову дудку!

– Я скажу маме, что ты ругаешься! – предупредил Натан.

Поднялся сильный холодный ветер, он обдувал мальчиков и раскачивал кроны деревьев по обе стороны тропинки. Нью поежился, хотя он был одет в коричневый свитер, заплатанные джинсы и грубую куртку, которую раньше носил его отец. Она еще сохранила его запах, аромат лавра и сосны.

Нью был высок для своего возраста. Он был очень похож на отца, такой же худой и костлявый, с острым носом и подбородком, с веснушками, рассыпанными по щекам, и вьющимися рыжевато-каштановыми волосами. У него были большие и выразительные глаза, в которых светились одновременно любопытство и озабоченность. Он находился в переходном возрасте, и знал это. Стоя на пороге зрелости, он не знал, чего он хочет, то ли покоя, то ли бури. Натан, напротив, больше походил на мать. Он был маленьким, хилым, только щеки были пухлыми. Дети в школе на противоположном склоне горы дразнили его за это, и Нью не раз дрался, защищая младшего брата.

Нью остановился, чтобы подождать его.

– Боже! Давай скорей! – Он старался говорить спокойно, хотя на душе скребли кошки. Темнота начала окутывать Бриатоп. Ма говорила, что у Страшилы в темноте блестят глаза.

– Я не могу идти так быстро! – заныл Натан. – Если бы мы не стояли так долго на…

Раздался резкий пронзительный крик. Внезапно вокруг головы Натана замелькали неясные тени, метнувшиеся из кустов. Он издал сдавленный крик, прыгая по кругу. Что-то было в его волосах. С криком: «Летучие мыши!» – он в отчаянном испуге швырнул в них корзиной с ягодами. Тени рассыпались и взметнулись в небо.

Нью от страха едва не выскочил из штанов, но, приглядевшись, посмеялся над своими страхами. – Перепелки, – сказал он. – Ты испугался выводка перепелок.

– Это были летучие мыши! – возразил Натан. – Они залезли мне в волосы!

– Перепелки.

– Летучие мыши! – Он не собирался признавать, что несколько жалких перепелок заставили его сердце стучать словно дятел. – И здоровые! – Он все еще сжимал дудку в руках, но неожиданно понял, что закинул корзину в деревья. – Мои ягоды! – вскричал он.

– О, Боже. Должно быть, ты закинул их прямо в Эшвилл. – Ягоды были разбросаны по всей тропинке.

– Ма спустит с меня шкуру, если я не принесу обратно корзину! – Натан начал шарить в кустах, ойкая каждый раз, когда натыкался на шипы.

– Нет, не спустит. Давай, нам надо… – Он запнулся, когда Натан посмотрел на него. Брат был готов заплакать от огорчения: он работал не разгибаясь весь день, и теперь несколько перепелок все испортили. Жизнь, казалось, получала злобное наслаждение, мучая Натана. – Хорошо, – сказал Нью и поставил свои корзинки. – Я помогу тебе найти.

Темнота сгущалась. Нью полез в кусты, шипы цеплялись за его одежду.

– Зачем ты это сделал? – спросил он сердито. – Глупо так вести себя!

– Потому что это были летучие мыши и они запутались в моих волосах, вот почему!

– Перепелки, – веско сказал Нью. Он заметил что-то в нескольких футах от себя и приблизился. Выцветший клочок ткани, наколотый на шип. Похоже, раньше он был рубашкой. Нью поцарапал щеку о шип и тихо выругался. – Я не знаю, куда она улетела! Ты мог ее забросить на луну…

Он сделал еще шаг вперед, и земля ушла у него из-под ног.

Он падал, прорываясь сквозь вьюнок, густую траву и живую колючую проволоку.

Он слышал, как Натан выкрикивает его имя, а потом услышал свой собственный крик.

Я свалился с горы, подумал Нью, и сейчас разобьюсь насмерть.

Он катился и катился, его болтающиеся руки без конца натыкались на шипы. Он ударился затылком обо что-то твердое – О СКАЛУ… УДАРИЛСЯ О СКАЛУ… ПРОКЛЯТЬЕ, МОЯ ГОЛОВА! – и ничего не понимал, пока не услышал крики Натана наверху.

Нью лежал без движения. Он задыхался, и во рту была кровь.

– …слышишь меня, Нью? Ты меня слышишь? – кричал Натан обезумевшим голосом.

От боли по щекам Нью текли слезы. Он ничего не видел, и когда попытался протереть глаза, то не смог даже освободить руку. Он на чем-то висел. Сильно пахло землей, к этому запаху примешивался другой, еще более острый, сладковатый. Запах чего-то мертвого, прямо рядом с ним.

– Натан? – позвал он, не понимая, что говорит почти шепотом. – Натан? – крикнул он громче.

– С тобой все в порядке?

Отлично, подумал он, и едва не рассмеялся. Каждый кусочек его тела горел в огне. Он изо всех сил дернул правую руку и услышал треск одежды. Затем он вытер слезы и липкую грязь с глаз и увидел в слабом свете, где он.

Он не свалился с Бриатопа, а лишь упал в яму, скрытую кустарником. Нью увидел, что она была глубиной примерно тридцать пять футов, с крутыми, уходящими куда-то в темноту земляными стенами. Он угодил в тюрьму с колючей проволокой из шипов, обвившейся вокруг его ног и груди, сковавшей его левую руку. Вокруг него повсюду были уродливые, длиною в дюйм колючки, свившиеся в петли, кольца и узлы. Он с ужасом обнаружил, что если пошевельнется, они схватят его еще крепче.

Но хуже всего было содержимое ямы.

Здесь лежали трупы, находящиеся на разных стадиях разложения, начиная от вздувшейся плоти и заканчивая пожелтевшими костями. Стоял безнадежно запутавшийся скелет оленя, задрав в небо рога. Повсюду валялись кости енотов, скунсов, лис, змей и птиц. Справа стоял свежий труп еще недавно бившейся лани. Нью повернул голову налево, и шипы поцарапали его шею.

Менее чем в шести футах от него стоял оплетенный зарослями скелет человека. На нем были обрывки красной фланелевой рубашки, украшенные бахромой кожаные штаны и ботинки. Вдоль позвоночника торчали шипы, а сквозь череп пророс вьюнок. Правая рука скелета была вывернута за спину под острым углом, кости явно были сломаны. В нескольких футах от скелета лежало проржавевшее ружье, а на поясе висели пустые ножны.

Нью яростно боролся за свободу, но колючие кольца еще крепче обвились вокруг его груди.

– Помогите! – крикнул он. – Натан! Беги за помощью! – У него страшно болела голова.

Натан несколько секунд не отвечал. Затем сказал:

– Нью, я боюсь. Мне кажется, я сейчас что-то слышал. Чьи-то шаги.

– Беги за помощью! Беги к маме! Скорей, Натан! – Шип глубоко вонзился ему в щеку.

– Я что-то слышу, Нью! – Голос мальчика дрожал. – Оно приближается!

Взошла луна. Как тыква, подумал Нью, и похолодел.

– Беги, – прошептал он, а затем закричал: – Беги домой, Натан! Давай! Бегидомой!

Когда голос Натана донесся до него, в нем опять была уверенность.

– Я бегу к ма! Я спасу тебя! Вот увидишь! – Послышался треск, будто Натан продирается сквозь кустарник, затем слабый крик: «Вот увидишь!», и наступила тишина.

Подул ветер, и в яму полетели увядшие листья. Нью слышал свое прерывистое дыхание. Вокруг сгустился запах смерти.

Он не знал, сколько прошло времени, но он внезапно задрожал, как будто ужасный болезненный холод пронизал его до костей. Что-то смотрело на него. Он чувствовал это так же ясно, как борзая чует кровавый след лисицы. Он взглянул наверх, на край ямы, и его сердце учащенно забилось.

На краю ямы, тридцатью пятью футами выше его в лунном свете стояла фигура. Она была закутана в черное и держала под правой рукой что-то, похожее на мешок.

Нью хотел было заговорить, но кровь застыла у него в жилах, и он понял, на что смотрит.

Фигура не шевелилась. Нью не мог сказать, что это было, но она как будто бы смутно напоминала человека. То, что было у нее под рукой, также не двигалось, но Нью на короткое ужасное мгновение заметил, как в лунном свете блеснуло белое перевернутое лицо. Лицо маленького ребенка.

Нью моргнул.

Фигура исчезла. Если вообще была. Она пропала бесшумно, в стуке его сердца.

– Натан! – закричал он. Он продолжал звать своего брата до тех пор, пока его голос не превратился в усталый шепот. Его душу окутывало то же черное отчаяние, что и тогда, когда он видел, как гроб с отцом опускается в землю.

БЕГИ, БЕГИ, ЛЕТИ СТРЕЛОЙ И ДОМА ДВЕРЬ ПЛОТНЕЙ ЗАКРОЙ – В ЛЕСУ СТРАШИЛА РЫЩЕТ, ДЕТЕЙ НА УЖИН ИЩЕТ…

С его губ сорвался дрожащий крик боли. Но вокруг него лишь гремели на ветру кости.

5

Рикс одевался к обеду. Когда он завязывал галстук, его внимание привлек порыв ветра, разметавший кроваво-красные листья напротив его окна, выходящего на запад. Деревья на мгновение раздвинулись, как бушующее море, и Рикс увидел вдали дымоходы и высокую крышу Лоджии Эшеров, окрашенную в оранжевые и багряные цвета заходящим солнцем. Деревья опять сомкнулись.

Он был вынужден заново перевязать галстук. Его пальцы сделали неправильное движение.

Когда ему было всего девять лет, он попал в Лоджию в первый и последний раз. Бун заманил его туда играть в прятки. Рикс должен был искать первым. Там было темно, но у них были фонарики. Бун установил следующие правила: прятаться только на первом этаже и не заходить в восточное и западное крыло. Теперь закрой глаза и сосчитай до пятидесяти. Рикс начал искать, досчитав до тридцати. В Лоджии не было электричества, так как с 1945 года в ней никто не жил, и там было тихо. И холодно, как зимой. Чем дальше он заходил в глубь Лоджии, тем холодней становилось. Это было странно, потому что стоял октябрь и снаружи было еще тепло. Но Лоджия, теперь он был в этом уверен, не принимала тепло. Там всегда царил январь, мир льда и чуждого величия.

Мракобесие, подумал Рикс. Это было слово, которое он думал когда-нибудь использовать в качестве заглавия своей книги. Означало это что-то, имеющее отношение ко злу, имеющее самые злые намерения. Лоджия, построенная на доходы от разрушений и предназначенная давать кров поколениям убийц, как Рикс называл своих предков, была исчадием ада. Если сравнивать Эшерленд с телом, то Лоджия – это его злобное сердце, теперь тихое, но не остановившееся. Как Уолен Эшер, Лоджия слушает, размышляет и выжидает.

Когда ему было девять лет, она поглотила его своей пастью почти на сорок восемь часов и по-звериному терпеливо пыталась переварить. Иногда, когда сознание Рикса дает сбои, он возвращается в то время, обратно в темноту Лоджии, навалившуюся на него после того, как слабые батарейки, которые Бун подсунул в его фонарик, сели. Он не помнил хорошо все, что там происходило, но он не забыл темноту, кромешную и пугающую, ее ужасную, тихую силу, которая сначала бросила его на колени, а затем заставила ползти. Тогда он не знал, что в Лоджии около двух сотен комнат, и что, в соответствии с безумными – а может, и проницательными – планами этажей, в Лоджии были безоконные пространства, к которым не вел ни один из доселе известных коридоров. Ему казалось, что он припоминал падение с длинной лестницы, сбитые коленки, но все это все эти воспоминания для него были окутаны мраком. Всего лишь тени, которые он старался держать за закрытой дверью.

Он проснулся в своей постели несколько дней спустя. Кэсс позже рассказала ему, что Эдвин пошел внутрь и нашел его, бродившего по второму этажу восточного крыла. Рикс слепо ходил по Лоджии, натыкаясь на стены и двери, как заводной игрушечный робот. Бог знает, как он не свернул там себе шею. С тех пор он не переступал порога Лоджии.

Образ висящего на крюке скелета с кровоточащими глазницами медленно проник в его сознание. Он быстро отогнал его. Голова тупо болела. Бун намеренно заманил его тогда в Лоджию и сделал так, чтобы он заблудился.

Рикса казалось забавным, что Уолен и близко не подпускал Буна к «Эшер армаментс». Бун даже ни разу не был на заводе, а у Рикса такое желание и не возникало. Хотя скачки, казалось, были его главным занятием, Бун владел агентством по найму артистов с офисами в Хьюстоне, Майами и Новом Орлеане. Он помалкивал о своем бизнесе, но как-то похвастался Риксу контрактами «примерно с дюжиной таких симпатичных голливудских актрис, что у тебя слюнки потекут».

Если так, размышлял Рикс, то почему у Буна нет офиса в Калифорнии? Рикс никогда не бывал ни в одном из офисов брата, не был даже приглашен, но Бун, вероятно, прилично зарабатывал на этом. Во всяком случае, он одевался и вел себя как удачливый бизнесмен.

Лишь профессия писателя оказалась для Рикса относительно удачной в финансовом отношении. У него было несколько тысяч долларов сбережений, но он знал, что они скоро кончатся. Что тогда? Найти другую, плохо оплачиваемую работу, чтобы оставались свободными четыре, максимум пять месяцев? Если он не сможет написать новую книгу, бестселлер, все, что наговорил Уолен о его невезении, окажется верным. И он будет вынужден приползти в Эшерленд.

Рикс попытался прогнать из сознания чувство неуверенности. Он надел твидовый пиджак и осмотрел прореху на правом рукаве, след его падения на тротуаре в Нью-Йорке. Шов немного разошелся, но он решил, что мать не заметит. Готовый настолько, насколько возможно, он пошел вниз.

По пути в гостиную он остановился и осмотрел игровую комнату. В ней стояло два больших бильярда и висели прозрачные античные лампы. Ничего не изменилось, только появились два новых игровых автомата: «Поиск колдуна» и «Защитник». Они стояли в самом углу, по-видимому, для развлечения Буна. Рикс прошел дальше, в курительную – обшитый дубом, с высоким потолком салон, еще хранящий слабый запах дорогих сигар. Стены украшали картины, изображавшие сцены охоты, а также головы оленей, баранов и медведей. В углу стояло семифутовое чучело медведя-гризли, которого по преданию застрелил в имении Тедди Рузвельт. Высокие напольные часы с красивым медным маятником мягко пробили семь раз.

На другой стороне комнаты была раздвижная дубовая дверь. Рикс подошел к ней. За дверью была библиотека отца.

Но дверь была крепко заперта.

– Ты не видел брата?

Рикс подпрыгнул, как ребенок, застигнутый с куском пирога в руке. Он обернулся и увидел мать, одетую в блестящее вечернее платье. Ее макияж и прическа были безукоризненны.

– Нет, – ответил он с облегчением.

– Тогда, полагаю, он опять отправился в конюшни. – Она неодобрительно нахмурилась. – Если он не тратит время на лошадей, так играет в покер со своими дружками из местного клуба. Я ему без конца повторяю, что они грабят его, но разве он слушает? Нет, конечно. – Ее рассеянный взгляд стал острее. – Ищешь что-нибудь почитать?

– Нет. Так, хожу из угла в угол.

– Теперь твой отец держит библиотеку на замке.

– Когда я был здесь в последний раз, она не была заперта.

– Теперь она заперта, – повторила мать.

– Почему?

– Твой отец проводил некоторые исследования… перед тем как заболел, естественно. – В ее глазах блеснула и погасла искорка огорчения. – Он велел принести какие-то книги из библиотеки в Лоджии. И, естественно, он не хочет, чтобы с ними что-нибудь случилось.

– Какие исследования?

Она пожала плечами.

– Не имею ни малейшего представления. Известно ли твоему брату, что в этом доме садятся за стол строго в семь тридцать? Я не желаю, чтобы за моим столом пахло лошадиным потом!

– Уверен, что куда сильнее будет пахнуть им самим.

– Сарказм никогда не бывает в споре хорошим аргументом, сын, – твердо сказала Маргарет. – Да, но я хотела бы знать, присоединится ли к нам вечером его супруга. Целую неделю она ест в постели.

– Почему бы тебе не послать к ней слугу, чтобы спросить ее?

– Потому что, – кисло сказала Маргарет, – Паддинг – это его личное дело. Я не хочу, чтобы мои слуги кланялись ей, как принцессе. Мне наплевать, если ей лень вылезти из постели и одеться, но Кэсс хотела бы знать, на сколько персон накрывать.

– Ничем не могу помочь. – Он еще раз взглянул на медные ручки дверей библиотеки, а затем переключил внимание на голову лося, висящую над камином.

– Надеюсь, ты будешь за столом вовремя. Судя по твоему виду, тебе надо побольше питаться хорошим мясом. А иголка и нитка могут сотворить чудо с твоим ветхим пиджаком. Сними его после еды, я приведу его в порядок.

– Спасибо.

– Приходи, когда будешь готов. В этом доме едят в семь тридцать.

Оставшись один, Рикс еще поразмышлял у закрытой двери, а затем пошел обратно к главному коридору тем же путем, каким шел сюда. Минуя гостиную и столовую, он направился в подсобные помещения дома.

Рикс остановился на пороге большой кухни Гейтхауза. Вдоль чистых побеленных стен в определенном порядке висели котлы и прочая кухонная утварь. Он смотрел на невысокую, крепкую седую женщину, проверявшую кипящие котлы, стоявшие в ряд, и спокойным, но твердым голосом отдававшею команды двум подчиненным ей поварихам, сновавшим по кухне. На душе у него стало удивительно тепло, и он сразу понял, как сильно ему недоставало Кэсс Бодейн. Одна из поварих взглянула на него через плечо и не узнала, но Кэсс повернулась и замерла.

Рикс приготовился. Только несколько секунд на ее овальном, румяном лице было потрясенное выражение, а затем все вокруг озарила улыбка. Рикс был уверен, что Эдвин рассказал ей, как плохо он выглядит.

– О, Рикс! – сказала Кэсс и обняла его. Ее макушка едва доходила ему до подбородка. Ее тепло было таким же доброжелательным и приятным, как веселый огонь в камине в студеную зимнюю ночь, и Рикс почувствовал, как жар разливается по его телу. Рикс знал, что без этой женщины и ее мужа его жизнь в Эшерленде была бы намного тусклее. Они жили в белом доме за садом и гаражом, и много раз мальчишкой Рикс мечтал, что будет жить вместе с ними. Несмотря на то, что на них лежала громадная ответственность, они никогда не были слишком заняты, чтобы выслушать или подбодрить его.

– Так здорово, что вы опять дома! – Она отстранилась от него, чтобы разглядеть. В ее чистых голубых глазах лишь на мгновение мелькнула тревога.

– Если ты скажешь, что я прекрасно выгляжу, я буду знать, что ты выпила шерри, – сказал он с улыбкой.

– Хватит дразнить меня! – Она любя толкнула его в грудь, а затем взяла за руку. – Пойдем посидим. Луиза, принеси, пожалуйста, две чашечки кофе в наш закуток. Одну с сахаром и сливками, другую только с сахаром.

– Да, мэм, – ответила одна из поварих.

Кэсс провела его из кухни в маленькую комнатку для отдыха прислуги. Там стояли стулья и стол, а окно выходило в освещаемый фонарями сад. Они сели, и Луиза принесла им кофе.

– Эдвин сказал мне, что вы наверху, – сказала Кэсс. – Но я думала, вам нужно отдохнуть. Как в Нью-Йорке?

– Нормально. Слишком шумно.

– Вы были там по делу? Исследования для новой книги?

– Нет, мне… нужно было утрясти кое-что с моим агентом.

Когда Кэсс улыбалась, к ее глазам сбегалось много морщинок. Она и в шестьдесят один год была симпатичной, а в юности, Рикс знал, была настоящей красоткой. Он видел старую фотографию, которую Эдвин хранил в своем бумажнике: Кэсс в двадцать лет – длинные светлые волосе, безупречное сложение и глаза, которые смогли остановить время. – Рикс, так здорово! – сказала она и погладила его по руке. – Я хочу знать все о вашей новой книге!